Страница:
— И еще потому, что морские драконы, проплывающие мимо побережья Стойена, почему-то гораздо важнее, — язвительно перебила ее Вараиль. — Надеюсь, к короналю отправили гонца?
— Я не знаю, госпожа, — беспомощно откликнулась Фиоринда.
— А что с принцем Деккеретом? Я не видела его уже несколько дней. Ты не знаешь, куда он мог запропаститься?
— Мне кажется, что он отправился в Норморк, госпожа. Вместе со своим другом Динитаком Барджазидом.
— Не с леди Фулкари?
— Нет, без нее. Похоже, что между принцем Деккеретом и леди Фулкари в последнее время не все ладно. Он выехал вместе с Динитаком во Второй день. В Норморк.
— В Норморк! — Вараиль снова содрогнулась. — Еще одно отвратительное место, хотя одному Божеству известно, почему Деккерет любит этот город. И я полагаю, что ты тоже не имеешь ни малейшего понятия о том, попытались ли хоть как-нибудь известить его о том, что случилось, — не так ли? Принц Деккерет может еще до наступления темноты стать короналем, но никому даже в голову не пришло сообщить ему о такой возможности… — Вараиль поняла, что снова поддается эмоциям, и постаралась взять себя в руки. — Пора завтракать, — сказала она почти спокойным тоном. — Фиоринда, мы должны хоть немного поесть. Даже если этим утром мы оказались перед лицом кризиса, нам вовсе ни к чему встречать его на пустой желудок. Надеюсь, ты согласна со мной?
3
4
— Я не знаю, госпожа, — беспомощно откликнулась Фиоринда.
— А что с принцем Деккеретом? Я не видела его уже несколько дней. Ты не знаешь, куда он мог запропаститься?
— Мне кажется, что он отправился в Норморк, госпожа. Вместе со своим другом Динитаком Барджазидом.
— Не с леди Фулкари?
— Нет, без нее. Похоже, что между принцем Деккеретом и леди Фулкари в последнее время не все ладно. Он выехал вместе с Динитаком во Второй день. В Норморк.
— В Норморк! — Вараиль снова содрогнулась. — Еще одно отвратительное место, хотя одному Божеству известно, почему Деккерет любит этот город. И я полагаю, что ты тоже не имеешь ни малейшего понятия о том, попытались ли хоть как-нибудь известить его о том, что случилось, — не так ли? Принц Деккерет может еще до наступления темноты стать короналем, но никому даже в голову не пришло сообщить ему о такой возможности… — Вараиль поняла, что снова поддается эмоциям, и постаралась взять себя в руки. — Пора завтракать, — сказала она почти спокойным тоном. — Фиоринда, мы должны хоть немного поесть. Даже если этим утром мы оказались перед лицом кризиса, нам вовсе ни к чему встречать его на пустой желудок. Надеюсь, ты согласна со мной?
3
Парящий экипаж обогнул последний отрог скалистого Норморкского хребта, и перед глазами путешественников внезапно выросла величественная каменная городская стена, словно перерубившая тракт, по которому они спустились от Замка на этот гораздо более низкий уровень Горы. Стена представляла собой мощный барьер из положенных один на другой огромных прямоугольных черных каменных блоков и полностью скрывала город.
— Ну вот, — сказал Деккерет. — Норморк
— А это что? — удивленно спросил Динитак Барджазид. Они часто путешествовали вместе, но в родном городе Деккерета Барджазид еще не был. — Неужели вот это — ворота? И наш парящий экипаж сможет протиснуться сквозь них? — Он с неподдельным изумлением смотрел на крошечное, словно подмигивающее, отверстие. До смешного непропорциональное, оно притаилось в подножии могущественного вала, как будто о необходимости сделать его поначалу забыли и добавили лишь после того, как вся постройка была закончена. Казалось, что в него не пройдет и телега приличного размера. По бокам застыли два гвардейца в одеяниях из зеленой кожи; они стояли на вид очень спокойно, но не сводили внимательных взглядов с подъезжавших. В брешь можно было разглядеть дразнящую воображение частицу укрытого за стеной города — похоже, это были какие-то склады и пара серых многоугольных башен.
Деккерет улыбнулся.
— Эти ворота называются «Глаз Стиамота». Конечно, чересчур громкое название для такого узкого лаза. То, что ты видишь, служит единственным входом в прославленный город Норморк. Впечатляет, правда? Но, поверь, для нас он достаточно широк Мы вполне сможем проскользнуть в этот проход.
— Странно, — заметил Динитак, когда они проехали под стрельчатой аркой и оказались в городе. — Огромная стена, и такие жалкие, непрезентабельные ворота. Это должно создавать у приезжих ощущение, что они нежеланные гости.
— У меня есть соображения о том, как изменить здесь кое-что, когда появится возможность, — ответил Деккерет. — Завтра увидишь.
Поводом для визита Деккерета в Норморк стало рождение сына у Консидата, нынешнего графа Норморкского. Город не принадлежал к числу самых важных, так что единственным официальным предлогом для приезда вероятного будущего короналя были личные поздравления и вручение какого-нибудь достойного подарка родителям новорожденного. И конечно, этот визит ни в коей мере нельзя было считать государственным. Но Деккерет, который не был в Норморке уже много месяцев, попросил у короналя разрешения огласить поздравление от его имени и в качестве компаньона взять с собой Динитака.
— А не Фулкари? — спросил Престимион.
Деккерет и Фулкари были неразлучной парой вот уже два, а то и три года. Однако Деккерет ответил, что граф Консидат — человек консервативных вкусов и поэтому едва ли обрадуется, если Деккерет посетит его в обществе женщины, не являющейся его женой. Лучше уж взять с собой Динитака. Престимион не стал углубляться в тему. До него доходили слухи, к тому времени распространившиеся по всему Замку, что в последнее время между принцем Деккеретом и леди Фулкари произошел какой-то разлад, хотя сам Деккерет никому об этом не обмолвился ни словом.
Деккерет и Динитак уже на протяжении многих лет считались ближайшими друзьями, хотя внешностью и характерами были совершенно несхожи. Когда крупный, широкоплечий, с мощной грудью, исполненный неиссякаемой энергии и беспредельного здравого смысла Деккерет разговаривал, слова выплескивались из него стремительным потоком, сливаясь порой в веселый звучный рев. Весь ход его жизни до настоящего времени предрасполагал к оптимизму, безграничному энтузиазму и вере в то, что жизнь прекрасна.
Динитак Барджазид был несколькими годами моложе друга, на полголовы ниже и обладал значительно менее внушительной конституцией, хотя, если приглядеться, нетрудно было заметить, что под кожей играют тугие мышцы. На узком костлявом лице скептическим блеском сверкали темные глаза, а кожа была еще темнее, чем глаза, — смуглая кожа человека, много лет прожившего под яростным солнцем южного континента. Динитак разговаривал гораздо более сдержанно, чем Деккерет, и, похоже, относился к миру весьма настороженно, был проницателен и прагматичен. Возможно, причиной тому служил тот факт, что молодость его прошла на суровой, прожаренной знойным солнцем земле рядом с двуличным, жестоким и коварным негодяем-отцом. В словах Динитака, обращенных к Деккерету, частенько звучала вопросительная интонация, заставлявшая последнего дважды, а то и более чем дважды, обдумывать то или иное событие.
Динитак строил свою жизнь, руководствуясь четким, строгим чувством долженствования, набором непререкаемых моральных императивов, как будто на заре жизни решил построить свое бытие на основе философии созидания и веры — в противоположность тому, что мог бы делать или думать его отец.
Они очень высоко ценили друг друга. Деккерет поклялся, что по мере его восхождения по иерархической лестнице Динитак будет подниматься вместе с ним, хотя и не имел ясного представления о том, как это сделать, — ведь мрачное прошлое отца и родственников Динитака было весьма широко известно. Но он знал, что найдет такую возможность.
— Полагаю, что это комитет по нашей встрече, — сказал Динитак, указав большим пальцем в ворота.
Сразу за воротами лежала мощенная гладкими камнями площадь, окаймленная со всех сторон серыми деревянными зданиями, предназначенными, видимо, для стражи. А на площади их поджидал представитель графа Норморкского — маленький, хилый чернобородый человечек, которого, казалось, мог повалить любой порыв ветра. Дождавшись, пока приехавшие выйдут из парящего экипажа, он поклонился, представился городским юстициарием Кордом, а затем многословно и напыщенно сообщил, что славный город Норморк рад приветствовать в своих стенах принца Деккерета и его спутника. Затем юстициарий указал на дюжину стоявших чуть поодаль вооруженных людей в зеленых кожаных форменных одеждах.
— Эти люди будут охранять вас во время вашего пребывания у нас, — сообщил он.
— Зачем? — удивился Деккерет. — Я взял с собой собственного телохранителя.
— Таково желание графа Консидата, — ответил юстициарий Корд таким тоном, что сразу становилось ясно, что вопрос не подлежит обсуждению. — Покорнейше прошу вас и ваших людей следовать за мной, ваше превосходительство.
— Что все это значит? — шепотом спросил Динитак у Деккерета, когда они, сопровождаемые спереди и сзади многочисленным конвоем гвардейцев, двинулись пешком по узким извилистым переулкам в отведенную им резиденцию. — Я не думаю, что нам может угрожать здесь какая-либо опасность.
— Нам, конечно, нет. Но когда Престимион был здесь с государственным визитом вскоре после того, как стал короналем, какой-то сумасшедший попытался убить его прямо перед дворцом графа. Это случилось во время правления графа Меглиса, отца Консидата. Как вы, наверное, помните, безумие тогда охватило чуть ли не весь мир. Оно распространялось повсеместно, как эпидемия.
Динитак удивленно хмыкнул.
— Убить короналя? Ты, должно быть, шутишь. Неужели кто-то мог когда-либо решиться на такой дикий поступок?
— Поверь мне, Динитак, это было, и к тому же едва не увенчалось успехом. Я тогда еще жил в Норморке и видел все это своими собственными глазами. Безумец, размахивавший отточенным серпом, выскочил из толпы, запрудившей площадь, и бросился прямо к Престимиону. Его остановили в самый последний момент… Еще чуть-чуть, и история пошла бы совсем другим путем.
— Невероятно. И что же случилось с убийцей?
— Он был убит на месте покушения.
— Это правильно и справедливо, — заметил Динитак
Деккерет улыбнулся в ответ. В Динитаке снова и снова проявлялась его натура жесткого моралиста. Его суждения, в которых он руководствовался однозначным делением на добро и зло, на удивление часто бывали резкими и бескомпромиссными. Когда-то, еще на заре их дружбы, Деккерет спросил его, какой он видит в этом смысл. Динитак ответил вопросом на вопрос: неужели было бы лучше, чтобы он в своих поступках походил на отца? После этого Деккерет больше не затрагивал эту тему, но часто думал, какую боль, должно быть, причиняют Динитаку праздность, заблуждения и испорченность окружающих, и даже тех, кого он любит.
— Престимион, конечно, остался невредим. Но само происшествие произвело тяжелейшее впечатление на Меглиса, и весь остаток жизни он всеми силами старался загладить вину за случившееся. Наверное, никто за пределами Норморка никогда и не вспоминал об этом, но здесь покушение восприняли как пятно на репутации всего города и остаются в этом убеждении без малого двадцать лет. И хотя повторение такого события почти полностью исключено, я полагаю, что Консидат хочет быть абсолютно уверенным, что, пока мы находимся здесь, никто не осмелится размахивать каким бы то ни было оружием поблизости от человека, который может стать короналем.
— Но это форменное слабоумие. Неужели он всерьез считает свой город инкубатором сумасшедших убийц? И что за гадость — все время ходить в окружении стражников!
— Полностью согласен. Однако, если Консидату почему-то кажется, что надлежит принять крайние меры предосторожности, нам следует смириться и отнестись к этому с юмором. Любые наши возражения приведут лишь к ненужным обидам.
Динитак пожал плечами. Одному лишь Деккерету было доподлинно известно, как трудно его другу мириться с любыми, даже самыми мелкими, глупостями, а эта никому не нужная охрана, навязанная гостям с Замковой горы, несомненно принадлежала именно к этой категории. Но Динитак также не мог не понимать, что наличие стражников будет для них всего лишь раздражающей помехой, и не более того. Он отлично знал, когда следует уступать Деккерету в том, что касалось официального протокола.
Они быстро устроились в гостинице, где Деккерету предоставили просторные покои, в которых обычно останавливались коронали, а Динитаку — не столь просторную, но удобную квартиру этажом ниже. Едва перевалило за полдень, они отправились с первым визитом — к матери Деккерета леди Тэлайсме. Деккерет не видел ее почти год. Хотя положение сына как наследника трона давало ей право получить в свое распоряжение покои в Замке, она предпочитала проводить большую часть времени в Норморке, в том же небольшом доме в Старом городе, который занимало их семейство, когда Деккерет был еще мальчиком.
Теперь она жила здесь одна. Отец Деккерета, странствующий торговец, который всю жизнь с умеренным успехом путешествовал по Пятидесяти Городам Замковой горы, вот уже десять лет как умер, еще довольно молодым. Непрерывная борьба за существование, которую представляла собой вся его жизнь, измотала и истерзала его, сведя в могилу. Он так и не смог осознать, что его сын Деккерет каким-то образом привлек к себе внимание самого лорда Престимиона и оказался включенным непосредственно в круг властителей, обитающих в Замке вместе с короналем. Когда Деккерет получил звание «посвященного», даровавшее ему рыцарское достоинство, отец едва ли обратил на это внимание, а когда корональ возвел юношу в ранг принца, отец воспринял известие как дурную и не слишком забавную шутку.
Деккерет часто спрашивал себя, какой могла быть реакция, если бы он сказал: «Знаешь, отец, я выбран наследником-короналем». Скорее всего, отец рассмеялся бы ему в лицо А то и дал бы пощечину, чтобы не смел так шутить со старшими. Но отец не дожил до такого известия.
Зато Тэлайсме восприняла невероятный взлет своего сына и последовавшее за этим собственное ошеломляющее возвышение с удивительным спокойствием Нет, конечно, она никогда не рассчитывала на то, что Деккерет станет рыцарем Замка, и уж тем более принцем. И даже в самых смелых мечтах не могла вообразить своего сына короналем. К тому же она не принадлежала к числу тех матерей, которые, слепо обожая своих детей, относятся к любым их успехам как к чему-то совершенно естественному и вполне ими заслуженному.
Всю свою жизнь она руководствовалась бесхитростной и непререкаемой верой в Божество. Она не боролась с судьбой. И поэтому никогда и ничему не удивлялась. С чем бы она ни столкнулась на своем жизненном пути, будь то боль, горе или взлет к недоступным воображению высотам, все было предопределено заранее, и поэтому горести она принимала без жалоб, а радости — без восхищения. Совершенно ясно, что еще с начала времен было предопределено: Деккерет когда-нибудь станет короналем, и потому ей суждено закончить свои дни Хозяйкой Острова Сна, одной из властительниц царства. Этот славный пост искони предназначался для матери короналя. Ну что ж, быть по сему.
Конечно, она не ожидала ничего подобного, но коль скоро этого не миновать, ситуацию следует рассматривать как нечто столь же естественное и не заслуживающее удивления, как ежедневный восход солнца на востоке.
Динитак был неприятно удивлен невзрачным обликом дома леди Тэлайсме — маленькой покосившейся постройки с потемневшими оконными рамами, затерявшейся неподалеку от центра Старого города на темной кривой улочке с неровным тротуаром из выщербленного серо-зеленого булыжника среди таких же жалких лачуг, каждая из которых могла быть построена добрых пять тысяч лет тому назад. Разве годилось такое жилище для матери будущего короналя?
— Да, я понимаю, — с усмешкой ответил Деккерет. — Но ей здесь нравится. Она прожила в этом доме сорок лет, и он для нее милее, чем десяток Горных замков. Я купил ей новую мебель, намного дороже, чем все, что здесь когда-то было, она сейчас носит такую одежду, какую никогда не мог позволить себе купить для нее мой отец, но больше ничего не изменилось — все делается так, как ей хочется.
— А окружающие люди? Неужели они не знают, что живут по соседству с будущей Хозяйкой Острова? Или, может быть, она сама об этом не знает?
— Понятия не имею, что думают соседи. Я подозреваю, что для них она всего лишь Тэлайсме, вдова торговца Орвана Петтира. И что касается…
Дверь отворилась.
— Деккерет! — сказала леди Тэлайсме. — Динитак! Как приятно снова видеть вас обоих.
Деккерет с любовью осторожно обнял мать, как будто она была столь хрупкой, что могла сломаться от слишком крепкого объятия. Конечно, он знал, что она отнюдь не такая слабая, как может показаться на первый взгляд, ибо леди Тэлайсме действительно отличалась изящной миниатюрностью сложения и тонкой костью. Ее покойный супруг тоже не был крупным мужчиной. Деккерет с детских лет иногда ощущал себя неким монстром-переростком, по необъяснимой прихоти шалуньи-судьбы случайно попавшим в дом этих крошечных людей.
На Тэлайсме было платье из шелка цвета кости без всякой отделки, голову с блестящими серебряными волосами украшал тонкий золотой обруч. Подарки, которые принес ей Деккерет, отличались тем же строгим стилем: небольшой глянцевый кулон из драконовой кости, тонкая, как паутинка, косынка из переливающегося материала, вытканного в далеком Габилорне, гладкое небольшое колечко из фиолетового нефрита из Виронджимона, и еще две-три вещицы в том же роде. Тэлайсме приняла их с явным удовольствием, поблагодарила сына, но почти сразу же, выждав лишь несколько минут, чтобы не показаться невежливой, убрала подарки. Она не жаждала подобных сокровищ в те дни, когда они были бедны, и сейчас ее отношение к ним можно было назвать, пожалуй, мимолетным интересом.
За чаем с бисквитами они непринужденно болтали о жизни в Замке: Тэлайсме расспрашивала о лорде Престимионе и леди Вараиль, об их детях, о Септахе Мелайне и других членах совета, кратко, очень кратко, упомянула леди Фулкари, поинтересовалась, каковы придворные обязанности Деккерета, — так, словно была не вдовой мелкого провинциального торговца, а знатной дамой, которая всю жизнь провела при королевском дворе. С таким же знанием дела она рассказывала о последних событиях в Норморке, о смещении министра, питавшего слишком большую любовь к продукции своих виноградников, о рождении наследника графа Консидата… Двадцать лет назад она знала бы обо всем этом не больше, чем о частных разговорах, которые волшебники из племени меняющих форму ведут в своей лежащей далеко за морем столице Пиурифэйне.
Деккерет с искренним восхищением наблюдал, как естественно леди Тэлайсме вживается в ту роль, которую предназначила ей судьба. Он провел почти полжизни среди принцев Замка и давно уже не был тем провинциальным мальчишкой, каким в тот давний день впервые увидел его здесь, в Норморке, Престимион. Его мать не имела возможности получить подобное образование среди власть имущих. Но все же она каким-то образом узнавала то, что ей, вероятно, вскоре понадобится. По своей сути она оставалась такой же простой и скромной женщиной, как и прежде, и тем не менее готовилась в будущем — может быть, в недалеком будущем — стать одной из властительниц царства, на удивление разумно и с достоинством воспринимая столь неожиданный жизненный взлет.
Поначалу их разговор шел вполне обычно — милая дружеская беседа матери с навестившими ее сыном и его другом.
Но постепенно Деккерет ощутил витающее в комнате подспудное напряжение, как будто над их головами негромко протекала другая — безмолвная и сокровенная — беседа:
«Как ты считаешь: долго ли проживет понтифекс?»
«Ты же знаешь, мать, что я не смею даже думать об этом».
«Но все же думаешь. Так же, как и я. С этим ничего нельзя поделать».
Он нисколько не сомневался, что здесь, среди приятно позвякивающих чайных чашек и бисквитов на изящных подносах, мать в глубине души тоже ведет с ним тайный разговор. Какой бы спокойной, добропорядочной и уравновешенной она ни была перед лицом всех поворотов судьбы, но в данном случае даже она ничего не могла поделать: мысли ее против воли то и дело обращались к уготованной провидением невероятной перемене в жизни сына норморкского торговца и его матери. Деккерета ожидала корона Горящей Звезды, а леди Тэлайсме — третья терраса Острова Сна. Следовало быть не человеком, а существом какой-то совсем иной, неведомой породы, чтобы не думать о такого рода вещах.
Часто размышлял об этом и Деккерет.
— Ну вот, — сказал Деккерет. — Норморк
— А это что? — удивленно спросил Динитак Барджазид. Они часто путешествовали вместе, но в родном городе Деккерета Барджазид еще не был. — Неужели вот это — ворота? И наш парящий экипаж сможет протиснуться сквозь них? — Он с неподдельным изумлением смотрел на крошечное, словно подмигивающее, отверстие. До смешного непропорциональное, оно притаилось в подножии могущественного вала, как будто о необходимости сделать его поначалу забыли и добавили лишь после того, как вся постройка была закончена. Казалось, что в него не пройдет и телега приличного размера. По бокам застыли два гвардейца в одеяниях из зеленой кожи; они стояли на вид очень спокойно, но не сводили внимательных взглядов с подъезжавших. В брешь можно было разглядеть дразнящую воображение частицу укрытого за стеной города — похоже, это были какие-то склады и пара серых многоугольных башен.
Деккерет улыбнулся.
— Эти ворота называются «Глаз Стиамота». Конечно, чересчур громкое название для такого узкого лаза. То, что ты видишь, служит единственным входом в прославленный город Норморк. Впечатляет, правда? Но, поверь, для нас он достаточно широк Мы вполне сможем проскользнуть в этот проход.
— Странно, — заметил Динитак, когда они проехали под стрельчатой аркой и оказались в городе. — Огромная стена, и такие жалкие, непрезентабельные ворота. Это должно создавать у приезжих ощущение, что они нежеланные гости.
— У меня есть соображения о том, как изменить здесь кое-что, когда появится возможность, — ответил Деккерет. — Завтра увидишь.
Поводом для визита Деккерета в Норморк стало рождение сына у Консидата, нынешнего графа Норморкского. Город не принадлежал к числу самых важных, так что единственным официальным предлогом для приезда вероятного будущего короналя были личные поздравления и вручение какого-нибудь достойного подарка родителям новорожденного. И конечно, этот визит ни в коей мере нельзя было считать государственным. Но Деккерет, который не был в Норморке уже много месяцев, попросил у короналя разрешения огласить поздравление от его имени и в качестве компаньона взять с собой Динитака.
— А не Фулкари? — спросил Престимион.
Деккерет и Фулкари были неразлучной парой вот уже два, а то и три года. Однако Деккерет ответил, что граф Консидат — человек консервативных вкусов и поэтому едва ли обрадуется, если Деккерет посетит его в обществе женщины, не являющейся его женой. Лучше уж взять с собой Динитака. Престимион не стал углубляться в тему. До него доходили слухи, к тому времени распространившиеся по всему Замку, что в последнее время между принцем Деккеретом и леди Фулкари произошел какой-то разлад, хотя сам Деккерет никому об этом не обмолвился ни словом.
Деккерет и Динитак уже на протяжении многих лет считались ближайшими друзьями, хотя внешностью и характерами были совершенно несхожи. Когда крупный, широкоплечий, с мощной грудью, исполненный неиссякаемой энергии и беспредельного здравого смысла Деккерет разговаривал, слова выплескивались из него стремительным потоком, сливаясь порой в веселый звучный рев. Весь ход его жизни до настоящего времени предрасполагал к оптимизму, безграничному энтузиазму и вере в то, что жизнь прекрасна.
Динитак Барджазид был несколькими годами моложе друга, на полголовы ниже и обладал значительно менее внушительной конституцией, хотя, если приглядеться, нетрудно было заметить, что под кожей играют тугие мышцы. На узком костлявом лице скептическим блеском сверкали темные глаза, а кожа была еще темнее, чем глаза, — смуглая кожа человека, много лет прожившего под яростным солнцем южного континента. Динитак разговаривал гораздо более сдержанно, чем Деккерет, и, похоже, относился к миру весьма настороженно, был проницателен и прагматичен. Возможно, причиной тому служил тот факт, что молодость его прошла на суровой, прожаренной знойным солнцем земле рядом с двуличным, жестоким и коварным негодяем-отцом. В словах Динитака, обращенных к Деккерету, частенько звучала вопросительная интонация, заставлявшая последнего дважды, а то и более чем дважды, обдумывать то или иное событие.
Динитак строил свою жизнь, руководствуясь четким, строгим чувством долженствования, набором непререкаемых моральных императивов, как будто на заре жизни решил построить свое бытие на основе философии созидания и веры — в противоположность тому, что мог бы делать или думать его отец.
Они очень высоко ценили друг друга. Деккерет поклялся, что по мере его восхождения по иерархической лестнице Динитак будет подниматься вместе с ним, хотя и не имел ясного представления о том, как это сделать, — ведь мрачное прошлое отца и родственников Динитака было весьма широко известно. Но он знал, что найдет такую возможность.
— Полагаю, что это комитет по нашей встрече, — сказал Динитак, указав большим пальцем в ворота.
Сразу за воротами лежала мощенная гладкими камнями площадь, окаймленная со всех сторон серыми деревянными зданиями, предназначенными, видимо, для стражи. А на площади их поджидал представитель графа Норморкского — маленький, хилый чернобородый человечек, которого, казалось, мог повалить любой порыв ветра. Дождавшись, пока приехавшие выйдут из парящего экипажа, он поклонился, представился городским юстициарием Кордом, а затем многословно и напыщенно сообщил, что славный город Норморк рад приветствовать в своих стенах принца Деккерета и его спутника. Затем юстициарий указал на дюжину стоявших чуть поодаль вооруженных людей в зеленых кожаных форменных одеждах.
— Эти люди будут охранять вас во время вашего пребывания у нас, — сообщил он.
— Зачем? — удивился Деккерет. — Я взял с собой собственного телохранителя.
— Таково желание графа Консидата, — ответил юстициарий Корд таким тоном, что сразу становилось ясно, что вопрос не подлежит обсуждению. — Покорнейше прошу вас и ваших людей следовать за мной, ваше превосходительство.
— Что все это значит? — шепотом спросил Динитак у Деккерета, когда они, сопровождаемые спереди и сзади многочисленным конвоем гвардейцев, двинулись пешком по узким извилистым переулкам в отведенную им резиденцию. — Я не думаю, что нам может угрожать здесь какая-либо опасность.
— Нам, конечно, нет. Но когда Престимион был здесь с государственным визитом вскоре после того, как стал короналем, какой-то сумасшедший попытался убить его прямо перед дворцом графа. Это случилось во время правления графа Меглиса, отца Консидата. Как вы, наверное, помните, безумие тогда охватило чуть ли не весь мир. Оно распространялось повсеместно, как эпидемия.
Динитак удивленно хмыкнул.
— Убить короналя? Ты, должно быть, шутишь. Неужели кто-то мог когда-либо решиться на такой дикий поступок?
— Поверь мне, Динитак, это было, и к тому же едва не увенчалось успехом. Я тогда еще жил в Норморке и видел все это своими собственными глазами. Безумец, размахивавший отточенным серпом, выскочил из толпы, запрудившей площадь, и бросился прямо к Престимиону. Его остановили в самый последний момент… Еще чуть-чуть, и история пошла бы совсем другим путем.
— Невероятно. И что же случилось с убийцей?
— Он был убит на месте покушения.
— Это правильно и справедливо, — заметил Динитак
Деккерет улыбнулся в ответ. В Динитаке снова и снова проявлялась его натура жесткого моралиста. Его суждения, в которых он руководствовался однозначным делением на добро и зло, на удивление часто бывали резкими и бескомпромиссными. Когда-то, еще на заре их дружбы, Деккерет спросил его, какой он видит в этом смысл. Динитак ответил вопросом на вопрос: неужели было бы лучше, чтобы он в своих поступках походил на отца? После этого Деккерет больше не затрагивал эту тему, но часто думал, какую боль, должно быть, причиняют Динитаку праздность, заблуждения и испорченность окружающих, и даже тех, кого он любит.
— Престимион, конечно, остался невредим. Но само происшествие произвело тяжелейшее впечатление на Меглиса, и весь остаток жизни он всеми силами старался загладить вину за случившееся. Наверное, никто за пределами Норморка никогда и не вспоминал об этом, но здесь покушение восприняли как пятно на репутации всего города и остаются в этом убеждении без малого двадцать лет. И хотя повторение такого события почти полностью исключено, я полагаю, что Консидат хочет быть абсолютно уверенным, что, пока мы находимся здесь, никто не осмелится размахивать каким бы то ни было оружием поблизости от человека, который может стать короналем.
— Но это форменное слабоумие. Неужели он всерьез считает свой город инкубатором сумасшедших убийц? И что за гадость — все время ходить в окружении стражников!
— Полностью согласен. Однако, если Консидату почему-то кажется, что надлежит принять крайние меры предосторожности, нам следует смириться и отнестись к этому с юмором. Любые наши возражения приведут лишь к ненужным обидам.
Динитак пожал плечами. Одному лишь Деккерету было доподлинно известно, как трудно его другу мириться с любыми, даже самыми мелкими, глупостями, а эта никому не нужная охрана, навязанная гостям с Замковой горы, несомненно принадлежала именно к этой категории. Но Динитак также не мог не понимать, что наличие стражников будет для них всего лишь раздражающей помехой, и не более того. Он отлично знал, когда следует уступать Деккерету в том, что касалось официального протокола.
Они быстро устроились в гостинице, где Деккерету предоставили просторные покои, в которых обычно останавливались коронали, а Динитаку — не столь просторную, но удобную квартиру этажом ниже. Едва перевалило за полдень, они отправились с первым визитом — к матери Деккерета леди Тэлайсме. Деккерет не видел ее почти год. Хотя положение сына как наследника трона давало ей право получить в свое распоряжение покои в Замке, она предпочитала проводить большую часть времени в Норморке, в том же небольшом доме в Старом городе, который занимало их семейство, когда Деккерет был еще мальчиком.
Теперь она жила здесь одна. Отец Деккерета, странствующий торговец, который всю жизнь с умеренным успехом путешествовал по Пятидесяти Городам Замковой горы, вот уже десять лет как умер, еще довольно молодым. Непрерывная борьба за существование, которую представляла собой вся его жизнь, измотала и истерзала его, сведя в могилу. Он так и не смог осознать, что его сын Деккерет каким-то образом привлек к себе внимание самого лорда Престимиона и оказался включенным непосредственно в круг властителей, обитающих в Замке вместе с короналем. Когда Деккерет получил звание «посвященного», даровавшее ему рыцарское достоинство, отец едва ли обратил на это внимание, а когда корональ возвел юношу в ранг принца, отец воспринял известие как дурную и не слишком забавную шутку.
Деккерет часто спрашивал себя, какой могла быть реакция, если бы он сказал: «Знаешь, отец, я выбран наследником-короналем». Скорее всего, отец рассмеялся бы ему в лицо А то и дал бы пощечину, чтобы не смел так шутить со старшими. Но отец не дожил до такого известия.
Зато Тэлайсме восприняла невероятный взлет своего сына и последовавшее за этим собственное ошеломляющее возвышение с удивительным спокойствием Нет, конечно, она никогда не рассчитывала на то, что Деккерет станет рыцарем Замка, и уж тем более принцем. И даже в самых смелых мечтах не могла вообразить своего сына короналем. К тому же она не принадлежала к числу тех матерей, которые, слепо обожая своих детей, относятся к любым их успехам как к чему-то совершенно естественному и вполне ими заслуженному.
Всю свою жизнь она руководствовалась бесхитростной и непререкаемой верой в Божество. Она не боролась с судьбой. И поэтому никогда и ничему не удивлялась. С чем бы она ни столкнулась на своем жизненном пути, будь то боль, горе или взлет к недоступным воображению высотам, все было предопределено заранее, и поэтому горести она принимала без жалоб, а радости — без восхищения. Совершенно ясно, что еще с начала времен было предопределено: Деккерет когда-нибудь станет короналем, и потому ей суждено закончить свои дни Хозяйкой Острова Сна, одной из властительниц царства. Этот славный пост искони предназначался для матери короналя. Ну что ж, быть по сему.
Конечно, она не ожидала ничего подобного, но коль скоро этого не миновать, ситуацию следует рассматривать как нечто столь же естественное и не заслуживающее удивления, как ежедневный восход солнца на востоке.
Динитак был неприятно удивлен невзрачным обликом дома леди Тэлайсме — маленькой покосившейся постройки с потемневшими оконными рамами, затерявшейся неподалеку от центра Старого города на темной кривой улочке с неровным тротуаром из выщербленного серо-зеленого булыжника среди таких же жалких лачуг, каждая из которых могла быть построена добрых пять тысяч лет тому назад. Разве годилось такое жилище для матери будущего короналя?
— Да, я понимаю, — с усмешкой ответил Деккерет. — Но ей здесь нравится. Она прожила в этом доме сорок лет, и он для нее милее, чем десяток Горных замков. Я купил ей новую мебель, намного дороже, чем все, что здесь когда-то было, она сейчас носит такую одежду, какую никогда не мог позволить себе купить для нее мой отец, но больше ничего не изменилось — все делается так, как ей хочется.
— А окружающие люди? Неужели они не знают, что живут по соседству с будущей Хозяйкой Острова? Или, может быть, она сама об этом не знает?
— Понятия не имею, что думают соседи. Я подозреваю, что для них она всего лишь Тэлайсме, вдова торговца Орвана Петтира. И что касается…
Дверь отворилась.
— Деккерет! — сказала леди Тэлайсме. — Динитак! Как приятно снова видеть вас обоих.
Деккерет с любовью осторожно обнял мать, как будто она была столь хрупкой, что могла сломаться от слишком крепкого объятия. Конечно, он знал, что она отнюдь не такая слабая, как может показаться на первый взгляд, ибо леди Тэлайсме действительно отличалась изящной миниатюрностью сложения и тонкой костью. Ее покойный супруг тоже не был крупным мужчиной. Деккерет с детских лет иногда ощущал себя неким монстром-переростком, по необъяснимой прихоти шалуньи-судьбы случайно попавшим в дом этих крошечных людей.
На Тэлайсме было платье из шелка цвета кости без всякой отделки, голову с блестящими серебряными волосами украшал тонкий золотой обруч. Подарки, которые принес ей Деккерет, отличались тем же строгим стилем: небольшой глянцевый кулон из драконовой кости, тонкая, как паутинка, косынка из переливающегося материала, вытканного в далеком Габилорне, гладкое небольшое колечко из фиолетового нефрита из Виронджимона, и еще две-три вещицы в том же роде. Тэлайсме приняла их с явным удовольствием, поблагодарила сына, но почти сразу же, выждав лишь несколько минут, чтобы не показаться невежливой, убрала подарки. Она не жаждала подобных сокровищ в те дни, когда они были бедны, и сейчас ее отношение к ним можно было назвать, пожалуй, мимолетным интересом.
За чаем с бисквитами они непринужденно болтали о жизни в Замке: Тэлайсме расспрашивала о лорде Престимионе и леди Вараиль, об их детях, о Септахе Мелайне и других членах совета, кратко, очень кратко, упомянула леди Фулкари, поинтересовалась, каковы придворные обязанности Деккерета, — так, словно была не вдовой мелкого провинциального торговца, а знатной дамой, которая всю жизнь провела при королевском дворе. С таким же знанием дела она рассказывала о последних событиях в Норморке, о смещении министра, питавшего слишком большую любовь к продукции своих виноградников, о рождении наследника графа Консидата… Двадцать лет назад она знала бы обо всем этом не больше, чем о частных разговорах, которые волшебники из племени меняющих форму ведут в своей лежащей далеко за морем столице Пиурифэйне.
Деккерет с искренним восхищением наблюдал, как естественно леди Тэлайсме вживается в ту роль, которую предназначила ей судьба. Он провел почти полжизни среди принцев Замка и давно уже не был тем провинциальным мальчишкой, каким в тот давний день впервые увидел его здесь, в Норморке, Престимион. Его мать не имела возможности получить подобное образование среди власть имущих. Но все же она каким-то образом узнавала то, что ей, вероятно, вскоре понадобится. По своей сути она оставалась такой же простой и скромной женщиной, как и прежде, и тем не менее готовилась в будущем — может быть, в недалеком будущем — стать одной из властительниц царства, на удивление разумно и с достоинством воспринимая столь неожиданный жизненный взлет.
Поначалу их разговор шел вполне обычно — милая дружеская беседа матери с навестившими ее сыном и его другом.
Но постепенно Деккерет ощутил витающее в комнате подспудное напряжение, как будто над их головами негромко протекала другая — безмолвная и сокровенная — беседа:
«Как ты считаешь: долго ли проживет понтифекс?»
«Ты же знаешь, мать, что я не смею даже думать об этом».
«Но все же думаешь. Так же, как и я. С этим ничего нельзя поделать».
Он нисколько не сомневался, что здесь, среди приятно позвякивающих чайных чашек и бисквитов на изящных подносах, мать в глубине души тоже ведет с ним тайный разговор. Какой бы спокойной, добропорядочной и уравновешенной она ни была перед лицом всех поворотов судьбы, но в данном случае даже она ничего не могла поделать: мысли ее против воли то и дело обращались к уготованной провидением невероятной перемене в жизни сына норморкского торговца и его матери. Деккерета ожидала корона Горящей Звезды, а леди Тэлайсме — третья терраса Острова Сна. Следовало быть не человеком, а существом какой-то совсем иной, неведомой породы, чтобы не думать о такого рода вещах.
Часто размышлял об этом и Деккерет.
4
Мысленным взором Тастейн уже видел, как почерневшие бревна, из которых сложены стены дома лорда Ворсинара, обрушиваются, охваченные бушующим алым пламенем устроенного ими пожара. Иного Ворсинар не заслуживал. Разум юноши никак не мог смириться с увиденным. Конечно, что могло быть хуже восстания против Пяти правителей, но если при этом еще и водить шашни с метаморфами… Они представляли собой столь страшное зло, что Тастейн с трудом мог постичь его умом.
Ну что ж, они выяснили то, ради чего приходили сюда. А теперь наступил черед спорам о том, что же делать дальше.
Крискантой Ваз настаивал на том, что им следует немедленно вернуться и сообщить о своем открытии графу Мандралиске, чтобы на основе новых данных он мог разрабатывать дальнейшую стратегию. Но некоторые требовали напасть без промедления; особенно неистовствовал Агавир Тоймин, крупный мужчина из Пидруида, города на западе Зимроэля. Всем известно, что форт мятежников необходимо разрушить. Ну и отлично, именно это они и должны сделать не откладывая. Зачем уступать свою славу кому-то еще? Конечно, Пятеро правителей щедро вознаградят тех, кто избавит их от врага. Так что нет никакого смысла удирать отсюда, когда до штаб-квартиры противника рукой подать.
Тастейн, конечно, разделял это мнение. Самым верным, думал он, сейчас было бы спуститься с этого склона, так же осторожно, как тот острозубый хелгибор, и без лишнего шума и тревоги разжечь хороший огонь.
— Нет, — отрезал Крискантой Ваз. — Мы всего лишь разведывательный отряд. Нам не дано право атаковать противника. Тастейн, беги в лагерь и доложи графу о том, что мы узнали.
— Не торопись, парень, — вмешался Агавир Тоймин, известный тем, что всячески пресмыкался и заискивал перед лордом Гавиралом и лордом Гавиниусом. — А кто поставил тебя командиром отряда, а? — повернулся он к Крискантою Вазу— Я что-то не припомню. — В его голосе внезапно почувствовался металл, зато не было и намека на ярость.
— Как и тебя, насколько мне известно. Беги, Тастейн. Графа необходимо поставить в известность.
— Мы поставим его в известность о том, что нашли форт и разрушили его, — сказал Агавир Тоймин. — Что, по-твоему, он может сделать, кроме как послать нас сюда, чтобы мы сделали то, ради чего все затевалось. Отсюда до лагеря графа три мили. Пока мальчишка доберется туда, ветер переменится и донесет наш запах до меняющих форму, а тогда весь склон до самой крепости будет полон защитников, только и дожидающихся, пока мы спустимся. Нет, мы должны поджечь это гнездышко и покончить с ним раз и навсегда.
— Говорю тебе, что мы не имеем… — В голосе Крискантоя Ваза явственно слышался гнев, а в глазах сверкнула ярость.
— А я говорю тебе… — Агавир Тоймин уперся указательным пальцем в грудь Крискантою Вазу.
Глаза Крискантоя сверкнули пламенем. Он резким движением отбросил руку.
Больше ничего и не требовалось: пара молниеносных жестов — и обоюдный гнев вспыхнул диким пожарищем. Тастейн, с недоверием наблюдающий за ними, увидел, что лица у обоих потемнели и перекосились, глаза стали пустыми, а затем они ринулись друг на друга, словно лишились рассудка, громко сопя, рыча, толкаясь и обмениваясь мощными ударами. Остальные быстро присоединились к драке. Прошло несколько секунд, и началась безумная схватка. Восемь или девять человек сталкивались, как слепые, пихали друг друга, ругались и рычали.
Поразительно, думал Тастейн. Поразительно! Более дурацкого поведения для разведывательного отряда просто нельзя было выдумать. С таким же успехом они могли бы поднять на краю утеса знамя клана Самбайлидов — пять кроваво-алых лун на багровом фоне, — затрубить в трубы и объявить тем, кто засел в форте, что вражеские отряды разбили лагерь у них над головами и намереваются удивить их внезапной атакой.
И подумать только, спокойный, рассудительный Крискантой Ваз, такой мудрый и ответственный человек, позволил себе ввязаться в такое..
Тастейн не желал принимать какое бы то ни было участие в этой абсурдной ссоре и быстро отошел в сторону. Но, сделав несколько шагов прочь от кучки дерущихся людей, он вдруг нос к носу столкнулся с Садвиком Горном, который тоже не стал ввязываться в драку. Скандар возвышался перед ним, как гора грубого темно-рыжего меха. Его глаза мстительно пылали Четыре огромных кулака судорожно сжимались и разжимались, как будто уже стискивали горло Тастейна.
— А теперь, парень…
Тастейн в отчаянии оглянулся. За спиной уходил вниз крутой склон, почти обрыв, у подножия которого лежал лагерь вооруженных врагов. А перед носом угрожающе застыл разъяренный неумолимый скандар, решивший именно сейчас дать выход своему необузданному гневу. Тастейн оказался в ловушке. Ладонь его непроизвольно легла на рукоять охотничьего ножа, висевшего на поясе.
— Отойди!
Но он все же успел задуматься: с какой силой нужно нанести удар, чтобы наверняка пробить толщу мышц под грубой кожей, поросшей густой шерстью, хватит ли у него для этого силы и что произойдет, если скандар успеет дотянуться до него прежде, чем он успеет ударить. Маленький охотничий нож, решил Тастейн, будет не самым лучшим оружием против такой массивной туши.
Положение казалось ему почти безнадежным. И даже Крискантой Ваз, затерявшийся где-то в толпе разъяренных безумцев, теперь не мог ничем ему помочь.
Садвик Горн устремился к нему, грозно рыча, словно моллитор, набрасывающийся на добычу.
Тастейн молча взмолился Хозяйке.
И тут, во второй раз за десять минут, неожиданно прибыло спасение.
— Что это здесь происходит? — послышался подчеркнуто тихий, сдержанный, но все равно ужасающий своей непреклонностью голос. Казалось, что он раздался ниоткуда, так из какой-то хитрой машины вдруг выскакивает спрятанная там стальная пружина. — Неужели ссора? Среди своих? Вы что, лишились остатков разума? — Этот негромкий голос прорезал шум драки, словно обоюдоострый стальной клинок.
Ну что ж, они выяснили то, ради чего приходили сюда. А теперь наступил черед спорам о том, что же делать дальше.
Крискантой Ваз настаивал на том, что им следует немедленно вернуться и сообщить о своем открытии графу Мандралиске, чтобы на основе новых данных он мог разрабатывать дальнейшую стратегию. Но некоторые требовали напасть без промедления; особенно неистовствовал Агавир Тоймин, крупный мужчина из Пидруида, города на западе Зимроэля. Всем известно, что форт мятежников необходимо разрушить. Ну и отлично, именно это они и должны сделать не откладывая. Зачем уступать свою славу кому-то еще? Конечно, Пятеро правителей щедро вознаградят тех, кто избавит их от врага. Так что нет никакого смысла удирать отсюда, когда до штаб-квартиры противника рукой подать.
Тастейн, конечно, разделял это мнение. Самым верным, думал он, сейчас было бы спуститься с этого склона, так же осторожно, как тот острозубый хелгибор, и без лишнего шума и тревоги разжечь хороший огонь.
— Нет, — отрезал Крискантой Ваз. — Мы всего лишь разведывательный отряд. Нам не дано право атаковать противника. Тастейн, беги в лагерь и доложи графу о том, что мы узнали.
— Не торопись, парень, — вмешался Агавир Тоймин, известный тем, что всячески пресмыкался и заискивал перед лордом Гавиралом и лордом Гавиниусом. — А кто поставил тебя командиром отряда, а? — повернулся он к Крискантою Вазу— Я что-то не припомню. — В его голосе внезапно почувствовался металл, зато не было и намека на ярость.
— Как и тебя, насколько мне известно. Беги, Тастейн. Графа необходимо поставить в известность.
— Мы поставим его в известность о том, что нашли форт и разрушили его, — сказал Агавир Тоймин. — Что, по-твоему, он может сделать, кроме как послать нас сюда, чтобы мы сделали то, ради чего все затевалось. Отсюда до лагеря графа три мили. Пока мальчишка доберется туда, ветер переменится и донесет наш запах до меняющих форму, а тогда весь склон до самой крепости будет полон защитников, только и дожидающихся, пока мы спустимся. Нет, мы должны поджечь это гнездышко и покончить с ним раз и навсегда.
— Говорю тебе, что мы не имеем… — В голосе Крискантоя Ваза явственно слышался гнев, а в глазах сверкнула ярость.
— А я говорю тебе… — Агавир Тоймин уперся указательным пальцем в грудь Крискантою Вазу.
Глаза Крискантоя сверкнули пламенем. Он резким движением отбросил руку.
Больше ничего и не требовалось: пара молниеносных жестов — и обоюдный гнев вспыхнул диким пожарищем. Тастейн, с недоверием наблюдающий за ними, увидел, что лица у обоих потемнели и перекосились, глаза стали пустыми, а затем они ринулись друг на друга, словно лишились рассудка, громко сопя, рыча, толкаясь и обмениваясь мощными ударами. Остальные быстро присоединились к драке. Прошло несколько секунд, и началась безумная схватка. Восемь или девять человек сталкивались, как слепые, пихали друг друга, ругались и рычали.
Поразительно, думал Тастейн. Поразительно! Более дурацкого поведения для разведывательного отряда просто нельзя было выдумать. С таким же успехом они могли бы поднять на краю утеса знамя клана Самбайлидов — пять кроваво-алых лун на багровом фоне, — затрубить в трубы и объявить тем, кто засел в форте, что вражеские отряды разбили лагерь у них над головами и намереваются удивить их внезапной атакой.
И подумать только, спокойный, рассудительный Крискантой Ваз, такой мудрый и ответственный человек, позволил себе ввязаться в такое..
Тастейн не желал принимать какое бы то ни было участие в этой абсурдной ссоре и быстро отошел в сторону. Но, сделав несколько шагов прочь от кучки дерущихся людей, он вдруг нос к носу столкнулся с Садвиком Горном, который тоже не стал ввязываться в драку. Скандар возвышался перед ним, как гора грубого темно-рыжего меха. Его глаза мстительно пылали Четыре огромных кулака судорожно сжимались и разжимались, как будто уже стискивали горло Тастейна.
— А теперь, парень…
Тастейн в отчаянии оглянулся. За спиной уходил вниз крутой склон, почти обрыв, у подножия которого лежал лагерь вооруженных врагов. А перед носом угрожающе застыл разъяренный неумолимый скандар, решивший именно сейчас дать выход своему необузданному гневу. Тастейн оказался в ловушке. Ладонь его непроизвольно легла на рукоять охотничьего ножа, висевшего на поясе.
— Отойди!
Но он все же успел задуматься: с какой силой нужно нанести удар, чтобы наверняка пробить толщу мышц под грубой кожей, поросшей густой шерстью, хватит ли у него для этого силы и что произойдет, если скандар успеет дотянуться до него прежде, чем он успеет ударить. Маленький охотничий нож, решил Тастейн, будет не самым лучшим оружием против такой массивной туши.
Положение казалось ему почти безнадежным. И даже Крискантой Ваз, затерявшийся где-то в толпе разъяренных безумцев, теперь не мог ничем ему помочь.
Садвик Горн устремился к нему, грозно рыча, словно моллитор, набрасывающийся на добычу.
Тастейн молча взмолился Хозяйке.
И тут, во второй раз за десять минут, неожиданно прибыло спасение.
— Что это здесь происходит? — послышался подчеркнуто тихий, сдержанный, но все равно ужасающий своей непреклонностью голос. Казалось, что он раздался ниоткуда, так из какой-то хитрой машины вдруг выскакивает спрятанная там стальная пружина. — Неужели ссора? Среди своих? Вы что, лишились остатков разума? — Этот негромкий голос прорезал шум драки, словно обоюдоострый стальной клинок.