Силверберг Роберт. Король снов

   Они продолжали разглядывать его. Оба казались потрясенными, и не только, думал Престимион, той резкостью, с какой он произнес последнюю реплику. Прежде всего их должен был поразить его отказ от своих руководящих полномочий. Это нисколько не походило на поведение того Престимиона, которого они знали все эти годы: резко прервать подобный разговор, сказав при этом, что эти вопросы высшей политики находятся вне его компетенции. Впрочем, он и сам был поражен своей вспышкой.
   Но короналем теперь был Деккерет, а не Престимион Деккерет должен будет вести эту войну, и Деккерету предстоит изобрести наилучший способ одержать в ней победу Престимион, как старший монарх, мог давать советы, и он будет их давать. Но именно на Деккерета должна пасть окончательная ответственность за успех войны, и решающее слово по поводу стратегии тоже должно принадлежать ему.
   Он рад этому, сказал себе Престимион. Система управления, которую он защищал столько лет, древняя система, действовавшая так хорошо с тех самых пор, когда ее изобрел понтифекс Дворн, требовала от него именно этого. Пока Деккерет, которого он сам выбрал своим преемником на троне короналя, будет смело и успешно вести войну, правом и обязанностью самого Престимиона как понтифекса было устраниться на вторые роли. А Престимион нисколько не сомневался в том, что Деккерет оправдает его надежды.
   — Еще вина, друзья мои? — предложил он уже почти спокойным тоном.
   В этот момент кто-то постучал в дверь. Септах Мелайн подошел и отворил.
   Это была леди Вараиль, которая все это время оставалась с детьми. Туанелис продолжали мучить кошмары, да и сама Вараиль, истерзанная заботами и усталостью, выглядела гораздо старше своих лет. И одного ее вида в таком состоянии оказалось достаточно для того, чтобы чуть-чуть умерившийся после размышлений гнев Престимиона разгорелся с новой силой. Он убил бы Мандралиску собственными руками, если бы ему представилась такая возможность.
   Она держала в руке конверт.
   — Пришло послание от Деккерета. Он находится в Клае, это ближе чем в одном дне пути отсюда. И пишет, что надеется уже завтра быть здесь.
   — Отлично, — сказал Престимион. — Превосходно. Он написал еще что-нибудь?
   — Только то, что передает понтифексу заверения в своей любви и уважении и с нетерпением ждет встречи с ним.
   — Как и я, — не скрывая радости, сказал Престимион.
   Он понял внезапно, насколько устал от обязанностей великой власти и в какой степени теперь зависит от энергии и силы такого молодого по сравнению с ним Деккерета. Да, будет очень хорошо увидеться с ним. И особенно хорошо будет узнать, каким образом он, Деккерет, намеревается справляться с этим кризисом. Поскольку это не моя, а его задача, думал Престимион, и как же я рад, что дела обстоят именно так!
   «Придет время, когда вы будете рады, что вы понтифекс», — так однажды сказал ему Конфалюм в древних покоях понтифексов всего лишь за несколько дней до смерти. И вот это время пришло. Престимион впервые понял всей своей душой, что старик говорил именно о таком дне.

12

   Последний раз Деккерет был в Стойене на второй или третий год правления короналя Престимиона. Сам он был тогда всего лишь серьезным молодым человеком, только-только включенным в число рыцарей Замковой горы и даже в самых смелых мечтах не помышлявшим о том, что сам может занять трон короналя. Стойен пробудил в нем воспоминания о давно прошедших временах, и далеко не все эти воспоминания были приятными.
   Бесподобная, незабываемая и чем-то жутковатая красота города, вольготно раскинувшегося на сотню миль на прекрасных белых берегах, словно оправа полуострова Стойензар, сохраняла свежесть в его памяти все эти годы. А сам Стойен нисколько не изменился Его небеса были все так же безоблачны. Его своеобразные здания, возносившиеся над плоским ландшафтом полуострова на искусственных платформах, высота которых менялась от десятков до сотен футов, ослепляли глаз так же, как и прежде; его пышная растительность, сплошной ковер кустарников со сверкающими листьями и разбросанными в прелестном хаосе взрывами цветения — иссиня-фиолетовый индиго и темно-синий сапфир, ядовитый сурик и темно-желтая охра, бордовый кларет и ярко-алый краплак, светло-лиловый аметист и нежно-зеленый изумруд — все так же заставляли душу вспыхивать восхищением. Последствия пожаров, зажженных сумасшедшими в период хаоса чумы безумия, были давно устранены.
   Но именно в Стойене Деккерет в последний раз расстался со своим дорогим другом и наставником Акбаликом Самивольским — Акбаликом, заботливо опекавшим его в самые первые годы службы Престимиону в Замке… Акбаликом, которого Деккерет любил больше любого другого человека, даже больше, чем Престимиона… Акбаликом, который, по всей вероятности, был бы теперь короналем, если бы остался в живых… Именно сюда, в Стойен, Акбалик прибыл, хромая от боли после укуса болотного краба, от которого он не смог уберечься во время погони за Дантирией Самбайлом, пытавшимся скрыться в дымящихся болотах джунглей, раскинувшихся к востоку от города, укуса, который спустя непродолжительное время убил его.
   — Все это пустяки, — сказал Акбалик Деккерету, когда тот после поездки на Остров прибыл в Стойен со срочными сообщениями для лорда Престимиона. — Рана заживет.
   Но, возможно, Акбалик уже знал, что этому не суждено сбыться, поскольку тогда же заставил Деккерета поклясться, что тот будет противодействовать любым попыткам лорда Престимиона сделать нечто такое, что могло бы угрожать его жизни. Например, гоняться за Дантирией Самбайлом в тех самых джунглях, где пострадал Акбалик:
   — Неважно, в какую ярость он придет, неважно, что тебе может казаться, будто это угрожает твоей карьере, — ты должен не позволять ему предпринимать опрометчивые действия. — Деккерет дал эту клятву, хотя в душе был уверен, что говорить такие вещи короналю это дело Акбалика, а не его. А затем Акбалик уехал из Стойена на восток, сопровождая леди Вараиль — она была тогда беременна будущим принцем Тарадатом — обратно на Замковую гору. Но он смог доехать только до Сайсивондэйла на внутреннем плато — ядовитый укус убил его.
   Все это было так давно. Теперь прихоть судьбы сделала Деккерета короналем. Принца Акбалика Самивольского помнили только люди средних лет. Единственным принцем Акбаликом, о существовании которого знало большинство людей, был второй сын Престимиона, названный в честь того, старшего Акбалика. Но вид мириад дивных и странных башен Стойена ярко и живо возродил в памяти Деккерета первого Акбалика — спокойного мудрого сероглазого человека, значившего так много в жизни Деккерета, а вслед за воспоминанием нахлынула большая печаль.
   Как будто нарочно желая усугубить это ощущение, Престимион со своим семейством поместился там же, где жил в тот давний приезд — в королевских покоях Хрустального павильона, — и Деккерета с его спутниками он распорядился поселить там же. Нельзя было придумать ничего лучшего для того, чтобы вынудить его вновь пережить последний, мучительный период войны против Дантирии Самбайла, когда Престимион, воспользовавшись шлемом Барджазида, из этого самого здания нанес удар по прокуратору, в чем ему помогали всем, что только было в их силах, Динитак, Мондиганд-Климд, леди Терисса и сам Деккерет.
   Впрочем, найти другое место, пожалуй, было почти невозможно. Хрустальный павильон был лучшим зданием во всем Стойене, единственным домом, куда можно было поселить прибывшего с визитом монарха. Или, как в данном случае, двоих монархов; ведь сейчас в Стойене находились одновременно и корональ, и понтифекс. Ничего подобного еще не знала история города, и, как успел заметить Деккерет в первые же минуты после своего прибытия в Стойен, это событие привело городские власти в такой панический ужас, что избавляться от него им, вероятно, придется весь остаток жизни.
   Деккерет со всей свитой прибыл в город уже глубокой ночью и сразу же был выведен из равновесия известием о том, что Престимион желал немедленно встретиться с ним. Деккерет с величайшей поспешностью совершил переезд вдоль побережья из Алаизора; он не ожидал, что Престимион так скоро вернется с Острова на материк, и попросил час или два отсрочки, чтобы хоть немного отдохнуть и смыть с себя дорожную пыль, прежде чем являться к понтифексу.
   Фулкари тоже пришла в недоумение.
   — Неужели это и впрямь настолько неотложно? — удивилась она. — Неужели он не мог позволить нам сначала нормально пообедать и выспаться?
   — Возможно, на Зимроэле произошло нечто новое, о чем я еще не знаю, — предположил Деккерет. — Но, я думаю, ничего подобного не случилось. Просто таков уж его характер, любимая. Для Престимиона все срочно. Он самый нетерпеливый из всех людей на свете.
   Она согласилась с этим с величайшей неохотой.
   Искупавшись, Деккерет поднялся в покои Престимиона. Вместе с понтифексом там находились Септах Мелайн и Гиялорис, чего Деккерет никак не ожидал.
   Не ожидал он и той стремительности, с которой понтифекс перейдет к основному вопросу встречи. Престимион радостно обнял его, как отец мог бы обнимать любимого сына, с которым давно не виделся, но почти сразу же углубился в обсуждение положения на Зимроэле. Престимион не удосужился выслушать рассказ Деккерета о его путешествии по континенту, о его странных приключениях в Шабиканте, Тиламбалуке и других городах, в которых им довелось побывать во время поездки на запад. Два или три не относящихся к делу вопроса, бесцеремонные прерывания ответов Деккерета, и вот они уже говорят о Мандралиске и Пяти правителях и о том, как, по мнению Престимиона, следовало разрешить кризис на Зимроэле.
   А по мнению Престимиона, как стало ясно Деккерету с первых же слов, следовало послать за море большую армию — армию под командованием лично короналя лорда Деккерета, — чтобы восстановить там порядок; если потребуется, сделать это силой оружия.
   — Мы должны наконец разделаться с этим Мандралиской, причем разделаться так, чтобы он никогда больше не смог оправиться, — заявил Престимион. Когда он произносил эти слова, все черты его лица странным образом исказились, глаза цвета морской волны засверкали холодной яростью, которой Деккерет никогда не видел в них прежде, тонкие губы сжались в еле заметную ниточку, ноздри раздулись от поразившего его мстительного гнева. — И тут не должно быть никаких неясностей: мы должны уничтожить его независимо от того, во что это нам обойдется, его и всех, кто следует за ним. Не может быть никакой надежды на мир и покой на планете, пока этот человек продолжает дышать.
   Тон Престимиона был необыкновенно воинственным, бескомпромиссным, жестоким. Деккерет был просто ошеломлен этим, хотя и постарался скрыть от понтифекса свое удивление и тревогу. Конечно Престимион лучше всех на свете знал, что такое гражданская война на Маджипуре. И все же он, содрогаясь от еле сдерживаемого гнева, объяснял своему короналю, что тот должен, если потребуется, обратить в руины весь Зимроэль, лишь бы покончить с восстанием Самбайлидов!
   Вероятно, я просто не понимаю его, вопреки очевидности пытался убедить себя Деккерет.
   Вероятно, он призывает вовсе не к настоящей войне, а всего лишь к помпезной демонстрации имперского величия и силы, под прикрытием которой Мандралиску можно будет тихонько окружить и изолировать.
   Именно Деккерет несколько месяцев назад первым пришел к выводу, что, вероятно, ему самому нужно будет отправиться на Зимроэль и положить конец начавшимся там волнениям. А Престимион тогда согласился, что это, пожалуй, хорошая мысль. Но Деккерету казалось, что они оба имели в виду нечто наподобие великого паломничества: корональ совершает формальный государственный визит на западный континент со всей помпезностью, обязательной для деяний подобного рода, и таким образом напоминает обитателям Зимроэля о древнем соглашении, по которому все части государства жили единой дружной семьей. Во время этого посещения Деккерет получил бы возможность определить реальный размах и силу восстания Мандралиски и, пользуясь властью и авторитетом, которые придаст всей акции одно лишь его личное присутствие, предпринять действия — политические действия, дипломатические действия, — которые неизбежно положат конец беспорядкам.
   Но сейчас Престимион говорил об отправке армии — большой армии — на Зимроэль, чтобы покончить с Мандралиской.
   Но, насколько помнил Деккерет, они никогда не вели никаких разговоров о том, что поездку на Зимроэль ему предстоит совершить во главе какой-либо относительно крупной военной силы. Когда же Престимион коренным образом изменил свое мнение, отказался от борьбы с мятежниками мирными средствами и решил перейти к военным действиям? Что же, гадал Деккерет, что же привело понтифекса в такую откровенную ярость? Никто не имел больше оснований ненавидеть войну, чем Престимион, и все же… все же… гневный блеск в его глазах, хрипотца бешенства в голосе — возможно ли было усомниться в их значении? Должна быть война — вот что, по существу, говорил Престимион. И вы будете вести ее от моего имени. Это звучало очень похоже на приказ, прямой приказ старшего монарха.
   «Как же он будет выходить из этого положения?» — спрашивал себя Деккерет.
   Конечно, от Мандралиски необходимо избавиться, в этом не могло быть никакого сомнения. Но неужели война — единственное для этого средство? Внезапно Деккерет обнаружил, что голова у него идет кругом от массы взаимоисключающих противоречий. Мысль о войне была столь же ненавистна ему, как любому другому разумному человеку. Ему попросту никогда не приходило в голову, что он может начать свое правление на поле битвы, как это было с Престимионом.
   Он бросил быстрый взгляд на Септаха Мелайна и Гиялориса, пытаясь найти какую-то подсказку. Но широкое, с обвисшими щеками и двойным подбородком лицо Гиялориса выражало лишь холодную, суровую решительность, и даже легкомысленный с виду, непоседливый Септах Мелайн выглядел непривычно серьезным. Они оба были твердо убеждены в неизбежности войны, понял Деккерет. Возможно, эти двое, старейшие и ближайшие друзья Престимиона, как раз и склонили понтифекса к такому образу мыслей.
   — Уверяю вас, ваше величество, — тщательно подбирая слова и надеясь, что Престимион не заметит двусмысленности его высказывания, сказал Деккерет, — что сделаю все, что будет необходимо для того, чтобы восстановить власть закона на Зимроэле.
   Престимион кивнул. Он выглядел уже заметно спокойнее, чем мгновение назад, яростное выражение покинуло его лицо, поза стала менее напряженной.
   — Я не сомневаюсь в вас, Деккерет. И когда же вы намерены представить конкретный план действий?
   — Как можно скорее, ваше величество. — Эти слова показались Деккерету еще более двусмысленными, но Престимион, похоже, не нашел в них ничего странного. — С моей стороны было бы неблагоразумно принимать окончательное решение прямо сейчас. Смерть вашего брата лишила меня Верховного канцлера, а у меня не было возможности подобрать другую кандидатуру. И поэтому, ваше величество…
   — Вы очень официально держитесь со мной сегодня, Деккерет.
   — Если это так, то лишь потому, что мы обсуждаем важнейшие вопросы войны и мира. Вы были моим другом много лет, Престимион, но вы также мой понтифекс. К тому же, — он кивнул Септаху Мелайну, — мы находимся в обществе вашего главного спикера.
   — Да-да, конечно. Это серьезные дела, и они на самом деле требуют серьезного тона. Во всяком случае, Деккерет, у вас есть несколько дней, чтобы как следует все обдумать. — Престимион улыбнулся впервые за все время беседы. — Единственное условие: выбранный вами путь должен обязательно привести к избавлению от Мандралиски.
   Фулкари обратила внимание на непривычное возбуждение Деккерета, как только он вошел в отведенные им покои, расположенные лишь этажом ниже помещений понтифекса. Она быстро подала ему бокал вина, молча подождала, пока он залпом осушил его, и лишь потом заговорила.
   — Какие-то неприятности?
   — Похоже на то.
   Деккерет с трудом заставлял себя говорить. Он ощущал легкое головокружение от усталости, от голода, от этой странной напряженной беседы.
   — На Зимроэле?
   — Да, на Зимроэле.
   Фулкари посмотрела на него со странным выражением. Он еще ни разу не видел в ее прекрасных серых глазах такой глубокой тревоги. Деккерет знал, что вид у него должен быть ужасным. Ему казалось, будто все его тело окостенело. В глубине головы, за глазами, что-то подергивалось. Мышцы на щеках болели: слишком много неискренних улыбок, предположил он. Фулкари подала ему второй бокал вина, и он выпил его почти так же быстро, как и первый.
   — Ты вообще не хочешь говорить об этом? — ласково спросила она после того, как они некоторое время просидели в молчании.
   — Нет. Я не могу. Не могу, Фулкари. Это вопросы высших государственных интересов.
   С этими словами Деккерет подошел к окну и застыл спиной к Фулкари, глядя в ночь. Перед ним простирался почти весь Стойен в своей мистической красоте: стройные здания на высоких кирпичных стилобатах, ритмичное чередование высоких и низких построек, возвышающиеся поодаль искусственные холмы, великолепное изобилие тропической растительности. Фулкари осталась где-то в другом конце комнаты. Она молчала. Деккерет знал, что жестоко ранил ее своими резкими словами. В конце концов, она была его спутницей на всю жизнь. Пусть она еще не была его законной женой, но она станет ею, как только последствия этого неожиданного кризиса улягутся настолько, чтобы уместно было устраивать королевскую свадьбу. И все же он говорил с нею так, будто она была случайной женщиной, выбранной для развлечения на вечер, с которой просто недопустимо делиться любыми, самыми незначительными подробностями разговора между понтифексом и короналем. Он понял, что просьба стать его супругой и разделить с ним все трудности королевской жизни ничего не стоит без полного доверия с его стороны, без посвящения жены во все самые трудные и запутанные детали его ежедневных трудов.
   Он выждал еще немного, а потом прервал тяжелое молчание.
   — Ну, ладно. Все равно нет никакого смысла скрывать все это от тебя. Престимиона настолько вывела из себя эта авантюра Мандралиски — это восстание, — что он намеревается подавить его силой. Он говорит о том, что следует послать на Зимроэль армии, чтобы сокрушить мятеж. Если я правильно его понял, он не хочет даже предложить ультиматум. Нет, только вторжение и штурм.
   — Получается, что ты с ним не согласен?
   Деккерет повернулся всем телом и смотрел теперь Фулкари в лицо.
   — Конечно, я не согласен! Как ты думаешь, кто поведет эту армию? Кому придется отвечать за подавление сопротивления в Пилиплоке и продвижение по реке до Ни-мойи? Фулкари, это будет делать не Престимион. Это не Престимиону предстоит стоять перед воротами Ни-мойи и требовать, чтобы их открыли, это не Престимион обязан разбить их, если…
   Фулкари смотрела на него спокойным, задумчивым взглядом.
   — Конечно, — рассудительно произнесла она, — Насколько я понимаю, такими вещами должен заниматься корональ.
   — И ты думаешь, что жители Зимроэля будут радостно встречать армию вторжения распростертыми объятиями и поцелуями?
   — Да, Деккерет, я согласна, что это весьма неприятная задача. Но разве есть другой выход? Я, правда, знаю очень немного, только то, что рассказывал тебе Динитак: о шлеме, которым пользуется этот Мандралиска, о тех мерзостях, которые он творит с его помощью, о том, как он подговорил этих пятерых безмозглых братьев провозгласить независимость Зимроэля. Что еще остается понтифексу делать перед лицом открытого мятежа? Только послать армию и навести порядок. А если при этом будут разрушения… разве их удастся избежать? Государственное устройство должно быть сохранено любой ценой.
   Теперь уже Деккерет удивленно уставился на нее, не до конца понимая, куда она клонит.
   Перед ним была Фулкари, какую он очень мало знал прежде, — леди Фулкари Сипермитская, женщина из высшего аристократического круга, чья родословная восходила через много поколений к лорду Махарио. Конечно, она вряд ли могла сознавать, какой великой ошибкой рискует стать подавление мятежа Самбайлидов при помощи вооруженной силы. Со внезапной силой озарения он вдруг почувствовал, что после всех лет, проведенных в Замке, даже после того, как он сам стал короналем, он впервые воочию увидел существенную разницу между аристократами Горы и простолюдинами — такими, как он сам.
   Но об этом он не сказал ни слова. Он ответил просто:
   — Я не хочу устраивать войну на Зимроэле. Я не хочу убивать невинных людей, я не хочу жечь города и деревни, я не хочу разбивать ворота Ни-мойи.
   — А как же Мандралиска?
   — Он должен быть остановлен. Уничтожен, как выразился Престимион. И я с ним полностью согласен в этом. Но я хочу найти какой-то другой способ — способ, не требующий войны против жителей Зимроэля. — Деккерет посмотрел на буфет, где стояла недопитая бутылка вина, но решил все же отказаться от третьего бокала. — Я хочу послать за Динитаком. Мне необходимо поговорить с ним.
   — Сейчас? — спросила Фулкари, подняв на него взгляд, полный деланного ужаса.
   — Он может подсказать что-нибудь очень полезное. Фулкари, из всех, кто сейчас есть рядом со мной, он ближе всех к посту Верховного канцлера.
   — У тебя есть еще и я. Так вот, я даю тебе совет, достойный любого из твоих советников и канцлеров. Мы всего лишь два с половиной часа назад или, может быть, чуть больше прибыли в этот город и не сумели еще выкроить времени даже для того, чтобы перекусить. Еда — очень хорошее дело для голодного человека. Очень важное дело. И очень хорошая идея.
   — Тогда мы пригласим его присоединиться к нам.
   — Нет, Деккерет! Нет.
   — Это что такое? Открытое неповиновение? — воскликнул Деккерет. Ее смелость скорее позабавила, чем рассердила его.
   Глаза Фулкари засветились спокойной уверенностью.
   — Можно сказать и так. Да, вне этой комнаты ты мой лорд корональ, но здесь, здесь… О, Деккерет, не будь таким упрямым! Ты не можешь быть короналем все время, пока не спишь. Даже корональ нуждается в отдыхе, а ты весь день были в пути. И слишком устал для того, чтобы обдумывать сейчас все эти дела или обсуждать их с Динитаком. Так что я предлагаю: давай, наконец, пообедаем. А потом ляжем спать. — Ее глаза полыхнули другим, непохожим светом — Отложи все дела до утра. Помолись о ниспослании полезного сновидения. С Динитаком ты можешь поговорить и завтра.
   — Но Престимион ожидает…
   — Ш-ш-ш… — Фулкари прикрыла ему рот ладонью и всем телом прильнула к нему.
   Не в силах больше сопротивляться, Деккерет обнял ее обеими руками, плотнее прижал к себе и отдался на волю чувств, нежно гладя ее стройную спину. Фулкари подняла лицо, их губы встретились…
   «Фулкари права, — подумал Деккерет. — Никто не имеет права требовать, чтобы я каждый миг своей жизни был короналем».
   Динитак может подождать. Престимион может подождать. И даже Мандралиска тоже вполне может подождать.
   Ночью, когда Деккерет спал, откуда-то из глубин его души всплыли обрывки воспоминаний. Они, затмевая друг друга, мерцали в его сознании — казалось бы, ни с чем не связанные эпизоды, и эпизоды из недавнего прошлого — и словно старались собраться в некую последовательную, цельную картину.
   Он находится в Шабиканте, стоит на коленях перед оракулом двух деревьев, древних деревьев Солнца и Луны. И от этих деревьев доносится очень слабый, еле уловимый звук — ржавый скрежет, будто деревья, простоявшие в молчании несколько тысяч лет, пытались еще раз собраться с силами, обратиться к недавно коронованному королю и сообщить ему нечто такое, что ему обязательно нужно знать.
   Он находится в Кесмакуране, в гробнице Дворна, первого понтифекса. На сей раз он преклоняет колени перед большой улыбающейся статуей древнего монарха; сладкий ароматный дым трав, горящих в углублении, заполняет его легкие и окутывает его сознание. Он закрывает глаза и слышит внутри себя голос, без слов произносящий какие-то странные вещи, и этот голос продолжает вещать (до тех пор, пока его безмолвные фразы не распадаются на бессмысленное «бум! бум! бум!»), что ему, Деккерету, предначертано осуществить в мире большое преобразование, почти такое же большое как то, которое учинил сам Дворн, создав понтифексат.
   — Они находятся на рынке в Тиламбалуке — он и Динитак, — и грязно одетый рыночный астролог уговаривает Динитака за пятьдесят мерок узнать свою судьбу, но едва начинается гадание, как глаза этого человека буквально вываливаются из орбит от тревоги и потрясения, он поспешно всовывает монеты в руку Динитака, бормочет, что не в силах рассмотреть его будущее и поэтому не может взять деньги, и убегает прочь. «Я не понимаю, — удивляется Динитак. — Я что, такой страшный? Что он увидел?»
   Он в одиночестве прогуливается по Замку в один из первых дней своего правления, и возле судебной палаты, выстроенной лордом Престимионом, на него наталкивается маг Мондиганд-Климд — су-сухирис, просит о частной аудиенции и сообщает ему, что имел таинственное видение, в котором видел властителей царства, собравшихся перед троном Конфалюма, чтобы исполнить некий ритуал высочайшей важности, причем в видении су-сухириса, наряду с понтифексом, короналем и Хозяйкой Острова, присутствовала таинственная четвертая Власть. Деккерет озадачен этим: откуда может взяться четвертая Власть царства? А Мондиганд-Климд говорит: «Я могу добавить лишь одну достаточно определенную деталь. Человек, обладавший аурой четвертой Власти царства, нес на себе также отпечаток, присущий семейству Барджазидов».