— Я — Хенмер, — говорит она Клею.
— Хенмер был мужчиной.
— Хенмер и есть мужчина. Я — Хенмер.
Она идет к Клею. Походка ее тоже не хенмеровская: вместо его свободного переливания, более органичное движение, такое же жидкое, но не такое гибкое. Она говорит:
— Мое тело изменилось, но я Хенмер. Я тебя люблю. Давай отметим наше совместное путешествие? Это — обычай.
— А другой Хенмер ушел навсегда?
— Ничто не уходит навсегда. Все возвращается.
Меркурий. Кольца Сатурна. Стамбул. Рим.
Клей цепенеет. Он молчит миллион лет.
— Будешь праздновать со мной?
— Как?
— Единением тел.
— Секс, — произносит Клей. — Значит он не устарел.
Хенмер мило улыбается. Она мгновенно простирается на земле. Растения вокруг вздыхают, дрожат и раскачиваются. На их вершинах открываются отверстия, и в воздух взлетают переливчатые капельки. Распространяется нежный аромат. Он возбуждает желание: Клей остро сознает жесткость своего члена. Хенмер сгибает колени. Она раздвигает бедра, и он изучает ожидающие ворота между ними.
— Да, — шепчет она.
В совершенном изумлении он накрывает ее тело своим. Ладони его, скользнув вниз, сжимают ее прохладные ровные шелковые ягодицы. Хенмер краснеет; ее прозрачные веки стали молочными, так что алый блеск глаз затуманился; когда его скользнувшая вверх рука начинает ласкать ее грудь, он чувствует, как твердеют ее соски и потрясается чудом неизменности определенных вещей. Человечество за минуту облетает солнечную систему, птицы разговаривают, растения участвуют в человеческих наслаждениях, континенты смешиваются, Вселенная — буря великолепных красок и чарующих запахов, — и все же в этом золотом, кремовом и лиловом чуде усовершенствованного мира происходит старое, как сам мир, действо. Оно кажется таким неподходящим. С подавленным криком он входит в нее и начинает двигаться — быстрый поршень во влажной камере, — и ему вовсе не кажется странным, что скоро его покидает чувство утраты, которое было с ним с тех пор, как он проснулся. Он кончает с такой быстротой, что это его потрясает, но она напевает тихую песню, и он быстро готов снова и, не смущаясь, они продолжают. Ноги ее обвивают его. Ее таз вибрирует. Она стонет. Она шепчет. Она поет. Он выбирает момент и разрешается еще раз, вызывая в ней бурю ощущений, во время которой ее кожа проходит ряд изменений, она становится то шершавой и щетинистой, то гладкой, как жидкость, то покрывается волнами и, наконец, возвращается к первоначальному положению. В минуту после экстаза он вспоминает про луну. Луна! Где она была, когда они с Хенмером прорезали Космос? Луны там не было. Луны больше нет. Как он мог забыть поискать ее?
Они разъединились и легли рядом. Он чувствует себя бодрым и слегка подавленным одновременно. Проходят минуты, прежде чем он решается взглянуть на Хенмер. Она улыбается ему. Она встает, тянет его подняться и ведет к бассейну под водопадом. Они купаются. Вода ледяная. Пальцы Хенмер нежно касаются его тела, она так женственна, что он едва может вызвать в памяти образ стройного, мускулистого мужчины, с которым начинал путешествие. Она кокетлива, игрива.
— Ты делаешь это с большим энтузиазмом, — произносит она.
Палящее солнце висит прямо над головой. Незнакомые цветы растут, устремляясь через вершину высокой горы на — запад? Он рвется к ней, а она ускользает и, смеясь, бежит сквозь колючую чашу. Растения тянут к ней ветви, но не смеют дотронуться до нее. Когда же он следует за ней, цветущие ветви раздирают его кожу. Окровавленный, он выскакивает из чащи и видит ее у приземистого дерева. Крылья ее ноздрей трепещут, веки открываются и закрываются, маленькая грудь тяжелеет. На мгновение она покрывается извивающимися зелеными полосами и тут же снова становится гладкой. Несколько непонятных созданий хрипло выкрикивают его имя с веток дерева. У них огромные рты, кривые шеи и распухшие крылья, тел их он не видит.
— Клей! Клей! Клей! Клей!
Хенмер жестом отпускает их. Они спрыгивают на землю и исчезают. Она подходит к нему, целует каждую царапину и те мгновенно затягиваются. Внимательно осматривает она его тело, все щупая, изучая его анатомию, словно собирается однажды создать нечто похоже. Интимность осмотра беспокоит его. Закончив осмотр, она разрывает землю и вытаскивает оттуда клубень, как это делал вчера другой Хенмер. Внезапно почувствовав жажду, он берет клубень и высасывает из него сок. Кожа его покрывается синим мехом, а половые органы принимают столь чудовищные размеры, что под их тяжестью он валится на землю. Пальцы ног сливаются в одно целое. Луна, с горечью думает он. Хенмер приседает над ним и, садясь все ниже, надевается на его стержень. Луна. Луна. Меркурий. Луна. Он едва замечает свой оргазм.
Действие сока клубня проходит. Он лежит на животе, с закрытыми глазами. Поглаживая Хенмер, он с удивлением наталкивается на выступ мошонки. Хенмер снова мужчина. Клей смотрит: да, это так. Плоская грудь, широкие плечи, узкие бедра. Все возвращается. Иногда слишком рано.
Наступает ночь. Он ищет Луну.
— У вас есть города? — спрашивает он. — Книги? Дома? Поэзия? Вы носите одежду? Вы умираете?
— Когда нужно, — отвечает Хенмер.
— Хенмер был мужчиной.
— Хенмер и есть мужчина. Я — Хенмер.
Она идет к Клею. Походка ее тоже не хенмеровская: вместо его свободного переливания, более органичное движение, такое же жидкое, но не такое гибкое. Она говорит:
— Мое тело изменилось, но я Хенмер. Я тебя люблю. Давай отметим наше совместное путешествие? Это — обычай.
— А другой Хенмер ушел навсегда?
— Ничто не уходит навсегда. Все возвращается.
Меркурий. Кольца Сатурна. Стамбул. Рим.
Клей цепенеет. Он молчит миллион лет.
— Будешь праздновать со мной?
— Как?
— Единением тел.
— Секс, — произносит Клей. — Значит он не устарел.
Хенмер мило улыбается. Она мгновенно простирается на земле. Растения вокруг вздыхают, дрожат и раскачиваются. На их вершинах открываются отверстия, и в воздух взлетают переливчатые капельки. Распространяется нежный аромат. Он возбуждает желание: Клей остро сознает жесткость своего члена. Хенмер сгибает колени. Она раздвигает бедра, и он изучает ожидающие ворота между ними.
— Да, — шепчет она.
В совершенном изумлении он накрывает ее тело своим. Ладони его, скользнув вниз, сжимают ее прохладные ровные шелковые ягодицы. Хенмер краснеет; ее прозрачные веки стали молочными, так что алый блеск глаз затуманился; когда его скользнувшая вверх рука начинает ласкать ее грудь, он чувствует, как твердеют ее соски и потрясается чудом неизменности определенных вещей. Человечество за минуту облетает солнечную систему, птицы разговаривают, растения участвуют в человеческих наслаждениях, континенты смешиваются, Вселенная — буря великолепных красок и чарующих запахов, — и все же в этом золотом, кремовом и лиловом чуде усовершенствованного мира происходит старое, как сам мир, действо. Оно кажется таким неподходящим. С подавленным криком он входит в нее и начинает двигаться — быстрый поршень во влажной камере, — и ему вовсе не кажется странным, что скоро его покидает чувство утраты, которое было с ним с тех пор, как он проснулся. Он кончает с такой быстротой, что это его потрясает, но она напевает тихую песню, и он быстро готов снова и, не смущаясь, они продолжают. Ноги ее обвивают его. Ее таз вибрирует. Она стонет. Она шепчет. Она поет. Он выбирает момент и разрешается еще раз, вызывая в ней бурю ощущений, во время которой ее кожа проходит ряд изменений, она становится то шершавой и щетинистой, то гладкой, как жидкость, то покрывается волнами и, наконец, возвращается к первоначальному положению. В минуту после экстаза он вспоминает про луну. Луна! Где она была, когда они с Хенмером прорезали Космос? Луны там не было. Луны больше нет. Как он мог забыть поискать ее?
Они разъединились и легли рядом. Он чувствует себя бодрым и слегка подавленным одновременно. Проходят минуты, прежде чем он решается взглянуть на Хенмер. Она улыбается ему. Она встает, тянет его подняться и ведет к бассейну под водопадом. Они купаются. Вода ледяная. Пальцы Хенмер нежно касаются его тела, она так женственна, что он едва может вызвать в памяти образ стройного, мускулистого мужчины, с которым начинал путешествие. Она кокетлива, игрива.
— Ты делаешь это с большим энтузиазмом, — произносит она.
Палящее солнце висит прямо над головой. Незнакомые цветы растут, устремляясь через вершину высокой горы на — запад? Он рвется к ней, а она ускользает и, смеясь, бежит сквозь колючую чашу. Растения тянут к ней ветви, но не смеют дотронуться до нее. Когда же он следует за ней, цветущие ветви раздирают его кожу. Окровавленный, он выскакивает из чащи и видит ее у приземистого дерева. Крылья ее ноздрей трепещут, веки открываются и закрываются, маленькая грудь тяжелеет. На мгновение она покрывается извивающимися зелеными полосами и тут же снова становится гладкой. Несколько непонятных созданий хрипло выкрикивают его имя с веток дерева. У них огромные рты, кривые шеи и распухшие крылья, тел их он не видит.
— Клей! Клей! Клей! Клей!
Хенмер жестом отпускает их. Они спрыгивают на землю и исчезают. Она подходит к нему, целует каждую царапину и те мгновенно затягиваются. Внимательно осматривает она его тело, все щупая, изучая его анатомию, словно собирается однажды создать нечто похоже. Интимность осмотра беспокоит его. Закончив осмотр, она разрывает землю и вытаскивает оттуда клубень, как это делал вчера другой Хенмер. Внезапно почувствовав жажду, он берет клубень и высасывает из него сок. Кожа его покрывается синим мехом, а половые органы принимают столь чудовищные размеры, что под их тяжестью он валится на землю. Пальцы ног сливаются в одно целое. Луна, с горечью думает он. Хенмер приседает над ним и, садясь все ниже, надевается на его стержень. Луна. Луна. Меркурий. Луна. Он едва замечает свой оргазм.
Действие сока клубня проходит. Он лежит на животе, с закрытыми глазами. Поглаживая Хенмер, он с удивлением наталкивается на выступ мошонки. Хенмер снова мужчина. Клей смотрит: да, это так. Плоская грудь, широкие плечи, узкие бедра. Все возвращается. Иногда слишком рано.
Наступает ночь. Он ищет Луну.
— У вас есть города? — спрашивает он. — Книги? Дома? Поэзия? Вы носите одежду? Вы умираете?
— Когда нужно, — отвечает Хенмер.
3
Бок о бок сидят они в темноте. Разговаривают мало. Клей рассматривает процессию звезд. Их блеск кажется подчас нестерпимым. Ему то и дело хочется еще раз обнять Хенмер и он вынужден напоминать себе о том, что сейчас Хенмер не измененный. Возможно, женский облик Хенмер в конце концов вернется, ее пребывание в таком виде кажется ему слишком кратким.
Он говорит нынешнему Хенмеру:
— Я чудовищно варварский? Я — груб? Я резок?
— Нет. Нет. Нет.
— Но я человек рассвета. Я робкая ранняя попытка. У меня есть аппендикс. Я мочусь и испражняюсь. Я испытываю чувство голода. Я потею. Я воняю. Я на миллион лет ниже по развитию. На пять миллионов? На пятьдесят миллионов? Не знаю.
— Мы восхищаемся тобой, каков ты есть, — убеждает его Хенмер. — Мы не критикуем тебя. Конечно, мы, возможно, изменим нашу оценку, когда узнаем тебя лучше. Мы оставляем право не любить тебя.
Тишина длится очень долго. Падающие звезды раскалывают ночь.
Позднее Клей произносит:
— Я не хотел извиняться. Мы сделали то, что было в наших силах. Мы дали миру Шекспира в конце концов. И — ты знаешь Шекспира?
— Нет.
— Гомера?
— Нет.
— Бетховена?
— Нет.
— Эйнштейна?
— Нет.
— Леонардо да Винчи?
— Нет.
— Моцарта!
— Нет.
— Галилея!
— Нет.
— Ньютона!
— Нет.
— Микеланджело. Мухаммеда. Маркса. Дарвина.
— Нет. Нет. Нет. Нет.
— Платона? Аристотеля? Иисуса?
— Нет. Нет. Нет.
Клей спросил:
— А вы помните, что у этой планеты раньше была Луна?
— Да, я слышал о Луне. Но о других не знаю.
— Значит, все, что мы сделали, утрачено? Ничего не сохранилось? Мы вымерли?
— Ты ошибаешься. Твоя раса выжила.
— Где?
— В нас.
— Нет, — с горечью заметил Клей. — Если все, что мы сделали, мертво, то мертвы и мы. Гете. Сократ. Гитлер. Атилла. Карузо. Мы боролись с темнотой, а она поглотила нас. Мы вымерли.
— Если вы вымерли, — возразил Хенмер, — значит мы — не люди.
— Вы — не люди.
— Мы — люди.
— Гуманоиды, но не люди. Может, сыны человеческие. Качественная разница. Слишком она велика, чтобы считать вас нашим продолжением. Вы забыли Шекспира. Вы мчитесь в небеса.
— Ты должен помнить, — говорит Хенмер, — что ваш период занимает очень маленький промежуток времени, и информация, сжатая в этом кратком отрезке, блекнет и разрушается. Разве удивительно, что забыты ваши герои? То, что кажется тебе мощным сигналом, для нас лишь секундный писк. Мы различаем лишь более широкие отрезки.
— Ты говоришь о ширине? — Изумленно спрашивает Клей. — Вы потеряли Шекспира и сохранили технический жаргон?
— Это всего лишь метафора.
— Как ты можешь говорить на моем языке?
— Друг, это ты говоришь на моем языке, — отвечает Хенмер. — Есть только один язык и все говорит на нем.
— Существует множество языков.
— Один.
— Ci sono molte lingue.
— Только один, который понимают все.
— Muchas lenguas! Sprache! Langue! Sprak! Nyelv! Путаница языков. Echante de faire votre connaissance. Welcher Ort is das? Per favore, potrebbe dirigermi al telefono. Finns det nagon bar, som talar engelska? El tren acaba de salir.
— Когда разум касается разума, — говорит Хенмер, — понимание мгновенное и абсолютное. Зачем вам нужно было так много способов говорить друг с другом?
— Это одно из удовольствий дикарей, — горько произнес Клей. Он борется с мыслью, что все и все забыты.
Мы определяем себя по своим поступкам, думал он. По продолжительности нашей культуры мы осознаем, что мы — люди. И вот вся продолжительность сломана. Мы утратили бессмертие. Мы могли вырастить три головы и тридцать ног, наша кожа стала бы голубой, но пока живут Гомер, Микеланджело и Софокл, живет и человечество. Но они исчезли. Если бы мы были зелеными огненными шарами или красным наростом на камне, или сияющим узлом проволоки и все же помнили, кем мы были, мы бы оставались людьми. Он сказал:
— Когда мы с тобой летели сквозь пространство, как мы это делали?
— Мы растворились. Мы ушли.
— Как?
— Растворились. Уходя.
— Это не ответ.
— Я не могу дать тебе лучший ответ.
— Это для вас естественно? Как дышать? Ходить?
— Да.
— Значит, вы стали богами, — сказал Клей. — Для вас открыты все возможности. Если нужно, вы летите к Плутону. Ради прихоти меняете пол. Живете вечно или почти вечно, как хотите. Если вам нужна музыка, вы можете превзойти Баха, каждый из вас. Вы можете рассуждать, как Ньютон, рисовать, как Эль Греко, писать как Шекспир, вам это просто не нужно. Вы каждую минуту живете в единстве цвета, форм, структур. Боги. Вы рождены быть богами. — Клей рассмеялся. — А мы трудились для этого. То есть мы знали, как летать, мы могли достичь других планет, мы укротили электрическую энергию, мы извлекали звуки из воздуха, мы бежали от болезней, мы расщепили атом. Чем мы были — мы были достаточно хороши. Для своего времени. За двадцать тысяч лет до нас люди носили звериные шкуры и жили в пещерах, а в мое время люди прогуливались по Луне. А вы, верно уже двадцать тысяч лет живете такими, какие есть, так? Изменилось ли что-то в мире за это время? Нет. Раз уж ты бог, ты не можешь однажды измениться, потому что всего достиг. Знаешь ли, Хенмер, что мы всегда задумывались, верно ли все время стремиться к вершинам? Вы утратили греков, поэтому вы может быть не знаете о hybris. Чрезмерной гордости. Если человек забирается слишком высоко, боги сбрасывают его вниз, потому что некоторые вещи должны быть доступны лишь богам. Мы много думали о hybris. Мы задавались вопросом, не становимся ли мы слишком похожи на богов? Не покарают ли нас? Чума, огонь, буря, голод?
— Вы правда так думали? — с любопытством, отчетливо прозвучавшем в голосе, спросил Хенмер. — Разве достичь слишком многого — зло?
— Да, правда.
— Жуткий мир, придуманный трусами?
— Честная концепция, изобретенная величайшими умами человечества.
— Нет, — возразил Хенмер. — Кто бы стоял за такую идею? Кто мог отказаться от судьбы человечества?
— Мы жили, — объяснил Клей, — в напряжении между стремлением вперед и страхом забраться слишком высоко. И мы продолжали взбираться, несмотря на страх. И мы становились богами. Становились вами, Хенмер! Теперь ты понимаешь, Чем мы наказаны? За то, что забыли hybris?
Он доволен сложностью своего объяснения. Он ждет ответ Хенмера, но ответ не приходит. Постепенно он осознает, что Хенмер ушел. Надоела моя болтовня? Вернется ли он? Все возвращается. Клей будет ждать всю ночь, не двинувшись с места. Он пытается уснуть, но спать совсем не хочется. Он не спал с момента своего первого пробуждения здесь. В звездной черноте мало что можно увидеть. Слышны какие-то звуки. В воздухе плывет звук лопнувшей струны. Затем доносится звук, словно вибрирует какая-то огромная масса. Он слышит, как шесть полных каменных колонн поднимаются и стучат по земле. Тонкий высокий свист. Густой черный бум. Мерцанье перламутровых шаров. Сочное бульканье. Поблизости никого. Он уверен, что помещен в темный корпус одиночества. Музыка затихает вдали, оставляя лишь свой аромат. Он чувствует окутывающую его влажность. Интересно, насколько заразны чудеса Хенмера? Он экспериментирует с изменением пола: лежа кверху животом на скользкой сланцевой плите, он пытается вырастить грудь. Он весь немеет от напряжения, заставляя расти на груди холмики плоти и — неудача. Может, ему удастся начать с внутреннего устройства? Он представляет себе, как все может выглядеть изнутри, — и снова провал. Он задает себе вопрос: а что если прежде чем появиться женским признакам, нужно сперва избавиться от мужских? И старается побыстрее убрать их — и снова провал. Эксперимент по изменению пола неудачен. Далее, задумавшись о путешествии на побережье Сатурна, он пытается раствориться и воспарить. Хотя он корчится, потеет и кряхтит, он остается безнадежно материальным. Как же он удивился, когда в минуту расслабления между бесплодными попытками он все-таки окутался бледным серым облачком растворения. Он воспрял духом. Он жаждет этого. Он верит, что все получится и робко пытается приподняться. Несомненно что-то происходит, но не совсем то, что раньше. Его окутывает маслянистое зеленое свечение и он слышит обрывки звуков. Он словно пришпилен к земле. Страх овладевает им, и он с трудом берет себя в руки. Можно ли человеку делать такое? Не рискует ли он, проникая в запретную зону? Нет! Нет! Нет! Он совершает преступление. Он растворяется. Он трепещет, словно лист на ветру, не в состоянии все же преодолеть последнее усилие земной тяжести. Он так близок к цели. В небе вьются огни: оранжевый, желтый, красный. Он яростно стремится к успеху и в какой-то миг ему кажется, что он его добился, потому что его охватывает ощущение потрясающей потери плотности, звучат цимбалы, вспыхивают огни, его тянет куда-то, и может случится все.
Он понимает, что никуда не улетел. Вместо этого что-то приземлилось около него.
Оно сидит рядом на сланцевой плите. Это гладкий розовый овальный сфероид, похожий на желе, в прямоугольной клетке какого-то тяжелого серебристого металла. Клетка и сфероид связаны, в нескольких местах сквозь тело сфероида проходят прутья клетки. Блестящее колесо поддерживает пол клетки. Сфероид что-то бормочет. Клей не может разобрать ни слова.
— Я думал, существует лишь один язык, — говорит он. — Что вы говорите?
Сфероид снова говорит, очевидно повторяя фразу, его слова звучат более отчетливо, но Клей все еще не понимает.
— Меня зовут Клей, — он выдавливает из себя улыбку. — Я не знаю, как попал сюда. Я не знаю, как попали сюда вы, но может быть, я вас случайно позвал.
Помолчав немного, сфероид неразборчиво отвечает.
— Извините, — говорит Клей. — Я слишком примитивен. Я не понимаю.
Внезапно сфероид становится темно-зеленым. Его поверхность покрывается рябью и дрожит. Появляется и исчезает нить блестящих глаз. Клей ощущает, словно холодные пальцы проскальзывают сквозь лоб и ощупывают полушария его мозга. В одно касание он принимает душу сфероида и понимает, что он произносит: «Я цивилизованное человеческое существо, обитатель планеты Земля, который выдернут из соответствующего окружения непреодолимыми силами и принесен сюда. Я одинок и несчастлив. Я бы вернулся к своим. Умоляю тебя, помоги мне во имя гуманизма!»
Сфероид оседает в своей клетке, он очевидно изнемогает. Его очертания становятся асимметричными и цвет меняется к бледно-желтому.
— Кажется, я понял, что вы имеете в виду, — говорит Клей. — Но как я могу вам помочь? Я и сам жертва временной ловушки. Я человек зари цивилизации. Я разделяю ваше одиночество и несчастье, я так же потерян, как и вы.
Сфероид поблескивает оранжевым.
— Вы понимаете меня? — спрашивает Клей. Ответа нет. Клей приходит к заключению, что это существо, которое зовет себя человеком, хотя и чужое по форме, должно быть, прибыло из еще более отдаленного времени, из будущего расы Хенмера. Это подсказывает логика эволюции. У Хенмера есть, по крайней мере, руки, ноги, голова, глаза и половые органы. Так же устроены и козлоподобные твари, чья эра лежит где-то между эрами Клея и Хенмера. Но это существо, совершенно лишенное конечностей, всяких признаков человека, конечно же является последней версией. Клей чувствует свою вину в том, что сфероид оторвался от своих из-за его провалившейся попытки воспарить, но чувствует и гордость за то, что он сумел сделать этакое, хоть и ненамеренно. Какой восторг встретить кого-то еще более смущенного и подавленного, чем он сам.
— Возможно ли между нами общение? — спрашивает он. — Возможно ли перепрыгнуть этот барьер? Смотри: я подойду ближе. Я открываю свой разум так широко, как могу. Прости мне мои недостатки. Я из эпохи позвоночных. Держу пари, что к питекантропам я ближе, чем к тебе. Поговори со мной. Donde esta el telefono?
Сфероид снова принял свой первоначальный розовый оттенок. Он устало предложил Клею картинку: город широких площадей и сверкающих башен, по прекрасным улицам которого движутся толпы розовых сфероидов, каждый в своей блестящей клетке. Фонтаны посылают в небеса каскады воды. Крутятся и мелькают разноцветные огни. Сфероиды встречаются, обмениваются приветствиями, выдвигают сквозь прутья клетки выросты протоплазмы, словно жмут руки. Наступает ночь. В небе светит Луна. Как им удалось восстановить ее? Он рассматривает любимые очертания. Скользя, словно объектив камеры, он проникает в сад. Здесь растут розы. Желтые тюльпаны. Вот нарциссы и жонкили и голубые гиацинты с тяжелыми соцветиями. Вот дерево со знакомыми листьями, еще и еще. Дуб. Клен. Береза. Значит, они любители древностей: эти трясущиеся гигантские груды мяса для собственного удовольствия восстановили старую Землю. Изображение колеблется и идет волнами. Клей понимает, что сделал неверные выводы. Может сфероиды обитают не в отдаленном будущем? Может, они близкие потомки человека? Изображение возвращается. Сфероид кажется оживает, говоря Клею, что он на верном пути. Да. Кто они человечество, удаленное на пять, десять, двадцать тысяч лет от времени Клея, когда еще существуют дубы, тюльпаны, гиацинты и Луна? Да. А где же логика эволюции? Нет. Человек изменил свою форму ради удовольствия. Это его фаза овального сфероида. Позже он станет мерзким козлом. Еще позже Хенмером. Мы все пойманы в ловушку времени.
— Сын мой, — произносит Клей.
(Дочь? Племянница? Племянник?) Он импульсивно пытается просунуть руки сквозь прутья решетки, чтобы обнять сфероид, но получает толчок, отбросивший его на несколько метров. Он лежит там, оглушенный, и какое-то растение протягивает усики к его бедрам. Постепенно силы возвращаются к нему.
— Прости, — шепчет он, приближаясь к клетке. — Я не хотел вторгаться к тебе. Я предлагал дружбу.
Сфероид сейчас темно-янтарный. Цвет ярости? Страха? Нет: извинения. Разум Клея наполняет еще одно видение. Сфероиды, клетка к клетке, танцующие сфероиды, соединенные простертыми нитями. Гимн любви. Попробуй еще, еще, еще. Клей протягивает руку. Она проходит между прутьями. Его не отбрасывает. Поверхность сфероида сморщилась и из водоворота возникло тоненькое щупальце, обхватившее запястье Клея. Контакт. Доверие. Собрат по несчастью.
— Меня зовут Клей, — произнес Клей, страстно желая быть понятым. Но все, что он получил в ответ от сфероида была серия ярких снимков его мира. Единый язык во времена сфероида еще не придумали. Он мог общаться лишь с помощью картинок.
— Ладно, — сказал Клей. — Я принимаю ограничения. Мы научимся понимать друг друга.
Щупальце отпускает его руку, и он вытаскивает ее из клетки.
Он сосредотачивается на формировании образов. Самое сложное передать абстрактные вещи. Любовь? Он показывает себя, стоящего рядом с женщиной. Обнимает ее. Трогает ее грудь. Вот они в постели, совокупляются. Он ясно показывает единство органов. Подчеркивает такие характеристики, как волосы на теле, запахи, пятна. Оставив совокупляющуюся пару совокупляться, он представляет одновременно себя на Хенмере в женском образе, производящим те же действия. Затем он показывает себя, проникающим в клетку и позволяющим щупальцу обвиться вокруг своего запястья. Capisce? А теперь показать доверие. Кошка и котята? Ребенок и котята? Сфероид без клетки, обнимающий сфероид. Неожиданная реакция боли. Изменение оттенка: эбеновый. Клей воспроизводит картинку, возвращая сфероид в клетку. Облегчение. Хорошо. Теперь, как передать одиночество? Он сам, обнаженный, среди обширного поля чужих цветов. Мелькают мечты о доме. Образ города двадцатого века: суматошного, беспорядочного, но все же любимого.
— Теперь мы общаемся, — говорит Клей. — Мы добились этого.
Кончается долгая ночь. В лазурной заре Клей видит невиданную при закате растительность: пронзающие небо шпили деревьев с красными прожилками, обвитые спиралями каких-то бобовых, огромных размеров цветы, внутри которых качаются тычинки, наполненные бриллиантовой пыльцой. Хенмер вернулся. Он сидит, скрестив ноги на дальнем конце плиты.
— У нас появился товарищ, — говорит Клей. — Не знаю, поймала ли его ловушка или это я притащил его сюда. Я проделывал кое-какие опыты. Но тем не менее он…
Мертв? Сфероид превратился в засохшую шелуху, прилипшую к одной стороне клетки. Струйка радужной жидкости течет между прутьями клетки. Клей не в состоянии возродить знакомый облик сфероида. Он идет к клетке, осторожно прикасается к оболочке двумя пальцами и ничего не чувствует.
— Что случилось? — спрашивает он.
— Жизнь уходит, — говорит Хенмер. — Жизнь возвращается. Мы возьмем его с собой. Идем.
Они идут на запад. Не дотрагиваясь до клетки, Хенмер толкает ее впереди. Они минуют кучу высоких желтых деревьев с квадратной кроной, чьи красные листья, болтающиеся толстыми гроздьями, корчатся, словно потревоженные морские звезды.
— Ты раньше видел таких? — спрашивает Клей.
— Несколько раз. Ловушка приносит нам все.
— Я так понял, что это ранняя форма. Близкая к моему времени.
— Возможно, ты прав, — отвечает Хенмер.
— Почему он умер?
— Жизнь ушла из него.
Клей начинает привыкать к манере Хенмера давать ответы.
Вскоре они останавливаются у пруда с темно-голубой жидкостью, в котором плавают круглые золотые дощечки.
— Пей, — предлагает Хенмер.
Клей опускается на колени у края пруда. Осторожно зачерпывает воду рукой. На вкус она словно перченая. Его наполняет острая грусть, сознание утраченных возможностей. Он ошеломлен. Он видит все возможности, которые представляются ему с определенностью автострады, размеченной в темноте дорожными знаками. Он удивлен и озадачен. Ощущение проходит. Хотя он понимает, что одарен новыми средствами восприятия, которые он использовал иносказательно. Он снова пьет. Восприятие углубляется и усиливается. Он принимает блистающие изображения: одиннадцать спящих ночных существ в подземном тоннеле прямо под ним, пульсирующая в теле Хенмера кровь, туманная бесформенность мертвой гниющей плоти сфероида, хрустящая внутренность этих маленьких золотых плавающих табличек. Он пьет еще. Теперь он еще точнее видит внутренности всего сущего. Его зона восприятия стала сферой пятиметровой высоты с мозгом в центре. Он определяет состав почвы, находя слой чернозема, затем слой розового песка, слой гальки и слой гранита. Он измеряет прудик и отмечает замечательную математическую кривую его дна. Он подсчитывает одновременные пассажи трио маленьких тварей, похожих на летучих мышей прямо над головой и количество гнезд на соседнем дереве. Он пьет еще и еще.
— Как легко здесь быть богом, — говорит он Хенмеру и наблюдает, как звуки его голоса отражаются от поверхности пруда. Хенмер смеется. Они движутся дальше.
Он говорит нынешнему Хенмеру:
— Я чудовищно варварский? Я — груб? Я резок?
— Нет. Нет. Нет.
— Но я человек рассвета. Я робкая ранняя попытка. У меня есть аппендикс. Я мочусь и испражняюсь. Я испытываю чувство голода. Я потею. Я воняю. Я на миллион лет ниже по развитию. На пять миллионов? На пятьдесят миллионов? Не знаю.
— Мы восхищаемся тобой, каков ты есть, — убеждает его Хенмер. — Мы не критикуем тебя. Конечно, мы, возможно, изменим нашу оценку, когда узнаем тебя лучше. Мы оставляем право не любить тебя.
Тишина длится очень долго. Падающие звезды раскалывают ночь.
Позднее Клей произносит:
— Я не хотел извиняться. Мы сделали то, что было в наших силах. Мы дали миру Шекспира в конце концов. И — ты знаешь Шекспира?
— Нет.
— Гомера?
— Нет.
— Бетховена?
— Нет.
— Эйнштейна?
— Нет.
— Леонардо да Винчи?
— Нет.
— Моцарта!
— Нет.
— Галилея!
— Нет.
— Ньютона!
— Нет.
— Микеланджело. Мухаммеда. Маркса. Дарвина.
— Нет. Нет. Нет. Нет.
— Платона? Аристотеля? Иисуса?
— Нет. Нет. Нет.
Клей спросил:
— А вы помните, что у этой планеты раньше была Луна?
— Да, я слышал о Луне. Но о других не знаю.
— Значит, все, что мы сделали, утрачено? Ничего не сохранилось? Мы вымерли?
— Ты ошибаешься. Твоя раса выжила.
— Где?
— В нас.
— Нет, — с горечью заметил Клей. — Если все, что мы сделали, мертво, то мертвы и мы. Гете. Сократ. Гитлер. Атилла. Карузо. Мы боролись с темнотой, а она поглотила нас. Мы вымерли.
— Если вы вымерли, — возразил Хенмер, — значит мы — не люди.
— Вы — не люди.
— Мы — люди.
— Гуманоиды, но не люди. Может, сыны человеческие. Качественная разница. Слишком она велика, чтобы считать вас нашим продолжением. Вы забыли Шекспира. Вы мчитесь в небеса.
— Ты должен помнить, — говорит Хенмер, — что ваш период занимает очень маленький промежуток времени, и информация, сжатая в этом кратком отрезке, блекнет и разрушается. Разве удивительно, что забыты ваши герои? То, что кажется тебе мощным сигналом, для нас лишь секундный писк. Мы различаем лишь более широкие отрезки.
— Ты говоришь о ширине? — Изумленно спрашивает Клей. — Вы потеряли Шекспира и сохранили технический жаргон?
— Это всего лишь метафора.
— Как ты можешь говорить на моем языке?
— Друг, это ты говоришь на моем языке, — отвечает Хенмер. — Есть только один язык и все говорит на нем.
— Существует множество языков.
— Один.
— Ci sono molte lingue.
— Только один, который понимают все.
— Muchas lenguas! Sprache! Langue! Sprak! Nyelv! Путаница языков. Echante de faire votre connaissance. Welcher Ort is das? Per favore, potrebbe dirigermi al telefono. Finns det nagon bar, som talar engelska? El tren acaba de salir.
— Когда разум касается разума, — говорит Хенмер, — понимание мгновенное и абсолютное. Зачем вам нужно было так много способов говорить друг с другом?
— Это одно из удовольствий дикарей, — горько произнес Клей. Он борется с мыслью, что все и все забыты.
Мы определяем себя по своим поступкам, думал он. По продолжительности нашей культуры мы осознаем, что мы — люди. И вот вся продолжительность сломана. Мы утратили бессмертие. Мы могли вырастить три головы и тридцать ног, наша кожа стала бы голубой, но пока живут Гомер, Микеланджело и Софокл, живет и человечество. Но они исчезли. Если бы мы были зелеными огненными шарами или красным наростом на камне, или сияющим узлом проволоки и все же помнили, кем мы были, мы бы оставались людьми. Он сказал:
— Когда мы с тобой летели сквозь пространство, как мы это делали?
— Мы растворились. Мы ушли.
— Как?
— Растворились. Уходя.
— Это не ответ.
— Я не могу дать тебе лучший ответ.
— Это для вас естественно? Как дышать? Ходить?
— Да.
— Значит, вы стали богами, — сказал Клей. — Для вас открыты все возможности. Если нужно, вы летите к Плутону. Ради прихоти меняете пол. Живете вечно или почти вечно, как хотите. Если вам нужна музыка, вы можете превзойти Баха, каждый из вас. Вы можете рассуждать, как Ньютон, рисовать, как Эль Греко, писать как Шекспир, вам это просто не нужно. Вы каждую минуту живете в единстве цвета, форм, структур. Боги. Вы рождены быть богами. — Клей рассмеялся. — А мы трудились для этого. То есть мы знали, как летать, мы могли достичь других планет, мы укротили электрическую энергию, мы извлекали звуки из воздуха, мы бежали от болезней, мы расщепили атом. Чем мы были — мы были достаточно хороши. Для своего времени. За двадцать тысяч лет до нас люди носили звериные шкуры и жили в пещерах, а в мое время люди прогуливались по Луне. А вы, верно уже двадцать тысяч лет живете такими, какие есть, так? Изменилось ли что-то в мире за это время? Нет. Раз уж ты бог, ты не можешь однажды измениться, потому что всего достиг. Знаешь ли, Хенмер, что мы всегда задумывались, верно ли все время стремиться к вершинам? Вы утратили греков, поэтому вы может быть не знаете о hybris. Чрезмерной гордости. Если человек забирается слишком высоко, боги сбрасывают его вниз, потому что некоторые вещи должны быть доступны лишь богам. Мы много думали о hybris. Мы задавались вопросом, не становимся ли мы слишком похожи на богов? Не покарают ли нас? Чума, огонь, буря, голод?
— Вы правда так думали? — с любопытством, отчетливо прозвучавшем в голосе, спросил Хенмер. — Разве достичь слишком многого — зло?
— Да, правда.
— Жуткий мир, придуманный трусами?
— Честная концепция, изобретенная величайшими умами человечества.
— Нет, — возразил Хенмер. — Кто бы стоял за такую идею? Кто мог отказаться от судьбы человечества?
— Мы жили, — объяснил Клей, — в напряжении между стремлением вперед и страхом забраться слишком высоко. И мы продолжали взбираться, несмотря на страх. И мы становились богами. Становились вами, Хенмер! Теперь ты понимаешь, Чем мы наказаны? За то, что забыли hybris?
Он доволен сложностью своего объяснения. Он ждет ответ Хенмера, но ответ не приходит. Постепенно он осознает, что Хенмер ушел. Надоела моя болтовня? Вернется ли он? Все возвращается. Клей будет ждать всю ночь, не двинувшись с места. Он пытается уснуть, но спать совсем не хочется. Он не спал с момента своего первого пробуждения здесь. В звездной черноте мало что можно увидеть. Слышны какие-то звуки. В воздухе плывет звук лопнувшей струны. Затем доносится звук, словно вибрирует какая-то огромная масса. Он слышит, как шесть полных каменных колонн поднимаются и стучат по земле. Тонкий высокий свист. Густой черный бум. Мерцанье перламутровых шаров. Сочное бульканье. Поблизости никого. Он уверен, что помещен в темный корпус одиночества. Музыка затихает вдали, оставляя лишь свой аромат. Он чувствует окутывающую его влажность. Интересно, насколько заразны чудеса Хенмера? Он экспериментирует с изменением пола: лежа кверху животом на скользкой сланцевой плите, он пытается вырастить грудь. Он весь немеет от напряжения, заставляя расти на груди холмики плоти и — неудача. Может, ему удастся начать с внутреннего устройства? Он представляет себе, как все может выглядеть изнутри, — и снова провал. Он задает себе вопрос: а что если прежде чем появиться женским признакам, нужно сперва избавиться от мужских? И старается побыстрее убрать их — и снова провал. Эксперимент по изменению пола неудачен. Далее, задумавшись о путешествии на побережье Сатурна, он пытается раствориться и воспарить. Хотя он корчится, потеет и кряхтит, он остается безнадежно материальным. Как же он удивился, когда в минуту расслабления между бесплодными попытками он все-таки окутался бледным серым облачком растворения. Он воспрял духом. Он жаждет этого. Он верит, что все получится и робко пытается приподняться. Несомненно что-то происходит, но не совсем то, что раньше. Его окутывает маслянистое зеленое свечение и он слышит обрывки звуков. Он словно пришпилен к земле. Страх овладевает им, и он с трудом берет себя в руки. Можно ли человеку делать такое? Не рискует ли он, проникая в запретную зону? Нет! Нет! Нет! Он совершает преступление. Он растворяется. Он трепещет, словно лист на ветру, не в состоянии все же преодолеть последнее усилие земной тяжести. Он так близок к цели. В небе вьются огни: оранжевый, желтый, красный. Он яростно стремится к успеху и в какой-то миг ему кажется, что он его добился, потому что его охватывает ощущение потрясающей потери плотности, звучат цимбалы, вспыхивают огни, его тянет куда-то, и может случится все.
Он понимает, что никуда не улетел. Вместо этого что-то приземлилось около него.
Оно сидит рядом на сланцевой плите. Это гладкий розовый овальный сфероид, похожий на желе, в прямоугольной клетке какого-то тяжелого серебристого металла. Клетка и сфероид связаны, в нескольких местах сквозь тело сфероида проходят прутья клетки. Блестящее колесо поддерживает пол клетки. Сфероид что-то бормочет. Клей не может разобрать ни слова.
— Я думал, существует лишь один язык, — говорит он. — Что вы говорите?
Сфероид снова говорит, очевидно повторяя фразу, его слова звучат более отчетливо, но Клей все еще не понимает.
— Меня зовут Клей, — он выдавливает из себя улыбку. — Я не знаю, как попал сюда. Я не знаю, как попали сюда вы, но может быть, я вас случайно позвал.
Помолчав немного, сфероид неразборчиво отвечает.
— Извините, — говорит Клей. — Я слишком примитивен. Я не понимаю.
Внезапно сфероид становится темно-зеленым. Его поверхность покрывается рябью и дрожит. Появляется и исчезает нить блестящих глаз. Клей ощущает, словно холодные пальцы проскальзывают сквозь лоб и ощупывают полушария его мозга. В одно касание он принимает душу сфероида и понимает, что он произносит: «Я цивилизованное человеческое существо, обитатель планеты Земля, который выдернут из соответствующего окружения непреодолимыми силами и принесен сюда. Я одинок и несчастлив. Я бы вернулся к своим. Умоляю тебя, помоги мне во имя гуманизма!»
Сфероид оседает в своей клетке, он очевидно изнемогает. Его очертания становятся асимметричными и цвет меняется к бледно-желтому.
— Кажется, я понял, что вы имеете в виду, — говорит Клей. — Но как я могу вам помочь? Я и сам жертва временной ловушки. Я человек зари цивилизации. Я разделяю ваше одиночество и несчастье, я так же потерян, как и вы.
Сфероид поблескивает оранжевым.
— Вы понимаете меня? — спрашивает Клей. Ответа нет. Клей приходит к заключению, что это существо, которое зовет себя человеком, хотя и чужое по форме, должно быть, прибыло из еще более отдаленного времени, из будущего расы Хенмера. Это подсказывает логика эволюции. У Хенмера есть, по крайней мере, руки, ноги, голова, глаза и половые органы. Так же устроены и козлоподобные твари, чья эра лежит где-то между эрами Клея и Хенмера. Но это существо, совершенно лишенное конечностей, всяких признаков человека, конечно же является последней версией. Клей чувствует свою вину в том, что сфероид оторвался от своих из-за его провалившейся попытки воспарить, но чувствует и гордость за то, что он сумел сделать этакое, хоть и ненамеренно. Какой восторг встретить кого-то еще более смущенного и подавленного, чем он сам.
— Возможно ли между нами общение? — спрашивает он. — Возможно ли перепрыгнуть этот барьер? Смотри: я подойду ближе. Я открываю свой разум так широко, как могу. Прости мне мои недостатки. Я из эпохи позвоночных. Держу пари, что к питекантропам я ближе, чем к тебе. Поговори со мной. Donde esta el telefono?
Сфероид снова принял свой первоначальный розовый оттенок. Он устало предложил Клею картинку: город широких площадей и сверкающих башен, по прекрасным улицам которого движутся толпы розовых сфероидов, каждый в своей блестящей клетке. Фонтаны посылают в небеса каскады воды. Крутятся и мелькают разноцветные огни. Сфероиды встречаются, обмениваются приветствиями, выдвигают сквозь прутья клетки выросты протоплазмы, словно жмут руки. Наступает ночь. В небе светит Луна. Как им удалось восстановить ее? Он рассматривает любимые очертания. Скользя, словно объектив камеры, он проникает в сад. Здесь растут розы. Желтые тюльпаны. Вот нарциссы и жонкили и голубые гиацинты с тяжелыми соцветиями. Вот дерево со знакомыми листьями, еще и еще. Дуб. Клен. Береза. Значит, они любители древностей: эти трясущиеся гигантские груды мяса для собственного удовольствия восстановили старую Землю. Изображение колеблется и идет волнами. Клей понимает, что сделал неверные выводы. Может сфероиды обитают не в отдаленном будущем? Может, они близкие потомки человека? Изображение возвращается. Сфероид кажется оживает, говоря Клею, что он на верном пути. Да. Кто они человечество, удаленное на пять, десять, двадцать тысяч лет от времени Клея, когда еще существуют дубы, тюльпаны, гиацинты и Луна? Да. А где же логика эволюции? Нет. Человек изменил свою форму ради удовольствия. Это его фаза овального сфероида. Позже он станет мерзким козлом. Еще позже Хенмером. Мы все пойманы в ловушку времени.
— Сын мой, — произносит Клей.
(Дочь? Племянница? Племянник?) Он импульсивно пытается просунуть руки сквозь прутья решетки, чтобы обнять сфероид, но получает толчок, отбросивший его на несколько метров. Он лежит там, оглушенный, и какое-то растение протягивает усики к его бедрам. Постепенно силы возвращаются к нему.
— Прости, — шепчет он, приближаясь к клетке. — Я не хотел вторгаться к тебе. Я предлагал дружбу.
Сфероид сейчас темно-янтарный. Цвет ярости? Страха? Нет: извинения. Разум Клея наполняет еще одно видение. Сфероиды, клетка к клетке, танцующие сфероиды, соединенные простертыми нитями. Гимн любви. Попробуй еще, еще, еще. Клей протягивает руку. Она проходит между прутьями. Его не отбрасывает. Поверхность сфероида сморщилась и из водоворота возникло тоненькое щупальце, обхватившее запястье Клея. Контакт. Доверие. Собрат по несчастью.
— Меня зовут Клей, — произнес Клей, страстно желая быть понятым. Но все, что он получил в ответ от сфероида была серия ярких снимков его мира. Единый язык во времена сфероида еще не придумали. Он мог общаться лишь с помощью картинок.
— Ладно, — сказал Клей. — Я принимаю ограничения. Мы научимся понимать друг друга.
Щупальце отпускает его руку, и он вытаскивает ее из клетки.
Он сосредотачивается на формировании образов. Самое сложное передать абстрактные вещи. Любовь? Он показывает себя, стоящего рядом с женщиной. Обнимает ее. Трогает ее грудь. Вот они в постели, совокупляются. Он ясно показывает единство органов. Подчеркивает такие характеристики, как волосы на теле, запахи, пятна. Оставив совокупляющуюся пару совокупляться, он представляет одновременно себя на Хенмере в женском образе, производящим те же действия. Затем он показывает себя, проникающим в клетку и позволяющим щупальцу обвиться вокруг своего запястья. Capisce? А теперь показать доверие. Кошка и котята? Ребенок и котята? Сфероид без клетки, обнимающий сфероид. Неожиданная реакция боли. Изменение оттенка: эбеновый. Клей воспроизводит картинку, возвращая сфероид в клетку. Облегчение. Хорошо. Теперь, как передать одиночество? Он сам, обнаженный, среди обширного поля чужих цветов. Мелькают мечты о доме. Образ города двадцатого века: суматошного, беспорядочного, но все же любимого.
— Теперь мы общаемся, — говорит Клей. — Мы добились этого.
Кончается долгая ночь. В лазурной заре Клей видит невиданную при закате растительность: пронзающие небо шпили деревьев с красными прожилками, обвитые спиралями каких-то бобовых, огромных размеров цветы, внутри которых качаются тычинки, наполненные бриллиантовой пыльцой. Хенмер вернулся. Он сидит, скрестив ноги на дальнем конце плиты.
— У нас появился товарищ, — говорит Клей. — Не знаю, поймала ли его ловушка или это я притащил его сюда. Я проделывал кое-какие опыты. Но тем не менее он…
Мертв? Сфероид превратился в засохшую шелуху, прилипшую к одной стороне клетки. Струйка радужной жидкости течет между прутьями клетки. Клей не в состоянии возродить знакомый облик сфероида. Он идет к клетке, осторожно прикасается к оболочке двумя пальцами и ничего не чувствует.
— Что случилось? — спрашивает он.
— Жизнь уходит, — говорит Хенмер. — Жизнь возвращается. Мы возьмем его с собой. Идем.
Они идут на запад. Не дотрагиваясь до клетки, Хенмер толкает ее впереди. Они минуют кучу высоких желтых деревьев с квадратной кроной, чьи красные листья, болтающиеся толстыми гроздьями, корчатся, словно потревоженные морские звезды.
— Ты раньше видел таких? — спрашивает Клей.
— Несколько раз. Ловушка приносит нам все.
— Я так понял, что это ранняя форма. Близкая к моему времени.
— Возможно, ты прав, — отвечает Хенмер.
— Почему он умер?
— Жизнь ушла из него.
Клей начинает привыкать к манере Хенмера давать ответы.
Вскоре они останавливаются у пруда с темно-голубой жидкостью, в котором плавают круглые золотые дощечки.
— Пей, — предлагает Хенмер.
Клей опускается на колени у края пруда. Осторожно зачерпывает воду рукой. На вкус она словно перченая. Его наполняет острая грусть, сознание утраченных возможностей. Он ошеломлен. Он видит все возможности, которые представляются ему с определенностью автострады, размеченной в темноте дорожными знаками. Он удивлен и озадачен. Ощущение проходит. Хотя он понимает, что одарен новыми средствами восприятия, которые он использовал иносказательно. Он снова пьет. Восприятие углубляется и усиливается. Он принимает блистающие изображения: одиннадцать спящих ночных существ в подземном тоннеле прямо под ним, пульсирующая в теле Хенмера кровь, туманная бесформенность мертвой гниющей плоти сфероида, хрустящая внутренность этих маленьких золотых плавающих табличек. Он пьет еще. Теперь он еще точнее видит внутренности всего сущего. Его зона восприятия стала сферой пятиметровой высоты с мозгом в центре. Он определяет состав почвы, находя слой чернозема, затем слой розового песка, слой гальки и слой гранита. Он измеряет прудик и отмечает замечательную математическую кривую его дна. Он подсчитывает одновременные пассажи трио маленьких тварей, похожих на летучих мышей прямо над головой и количество гнезд на соседнем дереве. Он пьет еще и еще.
— Как легко здесь быть богом, — говорит он Хенмеру и наблюдает, как звуки его голоса отражаются от поверхности пруда. Хенмер смеется. Они движутся дальше.
4
Новые чувства блекнут еще до полудня. Остается лишь смутное воспоминание, он может еще видеть неглубоко под землей и сознает, что происходит за спиной. Но только туманно. В этом мире все слишком мимолетно. Он надеется найти еще один пруд, он надеется, что вернется женский образ Хенмера, что окончится время смерти сфероида.
Перед ними раскинулся естественный амфитеатр: широкая и глубокая чаша, с одной стороны которой громоздится куча огромных черных валунов, покрытых голубыми лишайниками. Около валунов сидят пятеро представителей расы Хенмера: три женщины, двое мужчин. Хенмер говорит:
— Сделаем Открытие Земли. Время подходящее.
День стал довольно теплым: если бы Клей носил одежду, ему захотелось бы снять ее. Ленивое солнце висит низко над горизонтом, и мощный поток энергии стекает в низину амфитеатра. Кажется, они его уже знают. Поднявшись, они приветствуют его сонными улыбками и краткой песней. Он с трудом отличает их одного от другого. К нему скользит женщина.
— Я — Нинамин, — говорит она. — Ты будешь веселиться? Ты пришел на Открытие Земли?
У нее высокий певучий голос, словно флейта. В ее позе, как показалось Клею, нечто японское. Она кажется грациознее и беззащитнее, чем женщина Хенмер. Остатки его восприятия подсказывают ее чувственность: крошечные шарики несут к ее лону золотые гормоны. Его поражает ее доступность. Он начинает вдруг стеснятся своей наготы, он завидует мужчинам рода Хенмера: их пол спрятан. Нинамин поворачивается и бежит к валунам, оглянувшись, чтобы посмотреть, следует ли он за ней. Он остается на месте. Хенмер, а может, просто мужчина, которого он принимает за Хенмера, выбирает женщину и ложится с ней в низкую густую траву. Третья женщина и двое мужчин начали какой-то вертлявый танец, хохоча и обнимая друг друга. Нинамин, взобравшись на валун, бросается в него клочьями лишайника. Он бежит к ней.
Перед ними раскинулся естественный амфитеатр: широкая и глубокая чаша, с одной стороны которой громоздится куча огромных черных валунов, покрытых голубыми лишайниками. Около валунов сидят пятеро представителей расы Хенмера: три женщины, двое мужчин. Хенмер говорит:
— Сделаем Открытие Земли. Время подходящее.
День стал довольно теплым: если бы Клей носил одежду, ему захотелось бы снять ее. Ленивое солнце висит низко над горизонтом, и мощный поток энергии стекает в низину амфитеатра. Кажется, они его уже знают. Поднявшись, они приветствуют его сонными улыбками и краткой песней. Он с трудом отличает их одного от другого. К нему скользит женщина.
— Я — Нинамин, — говорит она. — Ты будешь веселиться? Ты пришел на Открытие Земли?
У нее высокий певучий голос, словно флейта. В ее позе, как показалось Клею, нечто японское. Она кажется грациознее и беззащитнее, чем женщина Хенмер. Остатки его восприятия подсказывают ее чувственность: крошечные шарики несут к ее лону золотые гормоны. Его поражает ее доступность. Он начинает вдруг стеснятся своей наготы, он завидует мужчинам рода Хенмера: их пол спрятан. Нинамин поворачивается и бежит к валунам, оглянувшись, чтобы посмотреть, следует ли он за ней. Он остается на месте. Хенмер, а может, просто мужчина, которого он принимает за Хенмера, выбирает женщину и ложится с ней в низкую густую траву. Третья женщина и двое мужчин начали какой-то вертлявый танец, хохоча и обнимая друг друга. Нинамин, взобравшись на валун, бросается в него клочьями лишайника. Он бежит к ней.