Она невероятно проворна. Он все время видит впереди ее стройное золотисто-зеленое тело и карабкается за ней по камням; он пыхтит, потеет и кашляет от натуги. Он взбирается, словно сатир. Она выглядывает из самых неожиданных мест. Здесь мелькнула маленькая грудь, там гладкая попка. Заставляя его преследовать, она кажется совсем обычной женщиной, хотя остались и напоминания о том, кто она на самом деле, о разделяющей их пропасти: он успевает иногда заметить ее плоское лицо, алые глаза, паучьи руки с множеством пальцев. Он успел разглядеть, пока его восприятие не потускнело, что внутреннее ее устройство чудовищно странно, серия угловатых отсеков, соединенных узкими жемчужными каналами, настолько же непохожих на его внутренности, как внутренности омара. И все же он желает ее. И все же он будет обладать ею.
Он достигает вершины самого большого валуна. Где она? Оглядевшись по сторонам, он никого не заметил. Верхушка валуна понижается к центру, образуя небольшой кратер, его заполнила дождевая вода, на поверхности которой, дрожа и издавая жужжащие звуки, плавают какие-то черные нити. Он вглядывается в воду, думая, что она могла нырнуть туда, чтобы спрятаться от него, но видит лишь свое отражение. Он напряжен и неловок, словно неандерталец, в котором зажглась похоть.
— Нинамин? — зовет он.
От звука его голоса в воде возникают пузырьки и его изображение исчезает.
Она смеется. Он поднимает голову и находит ее в десяти футах над собой, она весьма удобно устроилась в воздухе, лежа на животе и растопырив в стороны ноги и руки. Он ощущает, как в ее не-венах текут потоки не-крови, и чувствует гравитацию, создаваемую ее левитацией.
— Спускайся, — просит он.
— Не сейчас. Расскажи мне о своем времени.
— Что ты хочешь знать?
— Все. С начала. Вы умираете? Вы любите? Вы проникаете своим телом в ее тело? Ссоритесь? Мечтаете? Прощаете? Вы…
— Подожди, — перебивает он. — Я постараюсь тебе показать. Смотри: так было в мое время.
Он открывает ей свою душу. Ощущая себя музеем, он показывает ей автомобили, рубашки, обувь, рестораны, неубранные постели, вестибюли гостиниц, самолеты, телефоны, автострады, спелые бананы, атомные взрывы, силовые станции, зоопарки, бормашины, здания учреждений, дорожные пробки, городские плавательные бассейны, газеты. Он показывает ей фильмы, газонокосилки, жареное мясо и снег. Он показывает ей шпили церквей. Он показывает ей запуски ракет.
Она вдруг падает сверху.
Сначала отшатнувшись, он предупреждает ее падение и кидается под нее, вознагражденный прикосновением ее прохладного тела. Она дрожит, прильнув к нему, и ее испуг так велик, что в его мозг проникают ее страшные видения. Сквозь тусклую дымку он видит какие-то гигантские циклопические нагромождения каменного здания и пять чудовищных размеров тварей сидят перед ним. Они похожи на вымазанных грязью динозавров, медленно поднимающих огромные головы, храпящих, сотрясающих землю. Нинамин перед ними, в ее позе есть нечто заискивающее, словно она молит, умоляет их о пощаде, а колоссальные рептилии ворчат и хрипят, качают головами, погружают в грязь огромные подбородки, и Нинамин, рыдая, медленно погружается в землю. Изображение тает. Он нежно убаюкивает напуганную девушку.
— Ты не ушиблась? — бормочет он. — Ты больна?
Она дрожит и издает невнятные всхлипывающие звуки.
— Я ошиблась, — шепчет она наконец. — Я не могла понять тебя и испугалась. Какой ты странный!
Она гладит его кожу своими многочисленными пальцами. Теперь уже дрожит только он. Она соскальзывает вниз и ложится рядом, он целует ее шею и легонько трогает грудь, восхищаясь ртутной подвижностью ее кожи, но когда он начинает входить в нее, он внезапно представляет, что она превращается в мужчину, и теряет всю свою твердость, словно его чувственные сигналы оборвались. Она движется к нему, но все бесполезно: он не поднимается. Чтобы помочь, она действительно переходит в мужскую форму, изменяясь так стремительно, что он не может уследить, но и теперь не лучше. Она возвращается к женскому облику. Ее тоненький голосок произносит:
— Пожалуйста. Мы опоздаем на Открытие.
Он чувствует, как она пробирается по позвоночнику прямо в его разум и подталкивает к возвращению мужественности. Она обвивает вокруг него ногу и еще прежде, чем он ощущает импульс, он уже входит в нее. Она сжимает его, словно не желая выпускать. Зачем вообще этим созданиям иметь пол? Они конечно же могут найти и другие способы контакта. И уж конечно, на этой стадии эволюции нет никакой биологической цели в подобном акте. А простое животное удовольствие не нужно, как сон или еда. Ему приходит в голову вполне приемлемое решение: они снова придумали спаривание ради него и эти гениталии для них всего лишь маскарадные костюмы, чтобы лучше понять природу их примитивного гостя. Он пытается представить народ Хенмера в нормальной бесполой форме, без этой машины между ног, и когда он делает это, Нинамин робко шлет ему целый взрыв экстатических ощущений, используя погруженную в нее часть его тела как проводник к его мозгу, он отвечает быстрым горячим спрутом и лежит на спине, озадаченный и истощенный.
— Хочешь помочь нам сделать Открытие Земли? — шепчет она, когда он открывает глаза.
— Что это?
— Один из Пяти Обрядов.
— Религиозная церемония?
Его вопрос повисает в воздухе. Она уже слезает с валуна. Он следует за ней на подгибающихся ногах, тяжеловесно цепляясь за выбоины; обернувшись она нежно поднимает его, улыбается, глядит на него и переносит на землю. Он приземляется на теплую влажную почву. Она ведет его вперед, к центру амфитеатра, где уже собрались остальные пятеро. Сейчас они все в женском образе. Он не узнает Хенмера, пока в спешке не представляются: Брил, Серифис, Ангелон и Ти. Стройные обнаженные тела поблескивают в ярком солнечном свете. Они встают в круг и берутся за руки. Кажется, он между Серифис и Нинамин: Серифис, если это Серифис, произносит прекрасным звенящим голосом:
— Как ты думаешь, мы злые или добрые?
Нинамин смеется. Кто-то из круга, ему кажется, что Хенмер, говорит:
— Не смущайте его!
Но он смущается. Временно освобожденный Нинамин от похоти, он снова поглощен странностью этих людей. Ему интересно, почему он может чувствовать к ним сексуальный интерес, если они настолько чужды. Может в воздухе что-то? А может с ним произошли перемены, когда захлопнулась ловушка времени?
Они танцуют. Он танцует с ними, хотя и не может имитировать свободные движения их конечностей. Руки, которые он сжимает своими руками, становятся холодными. Он ощущает где-то в районе живота ледяной холод и понимает, что начинается обряд. Открытие Земли. В черепе что-то яростно вспыхивает. Изображение подергивается туманом. Все шестеро устремляются к нему и прижимаются своими холодными телами. Он чувствует кожей их затвердевшие соски. Его опрокидывают на землю. Может это распятие, а он жертва?
— Я — Ангелон, — поет Ангелон. — Я — любовь.
Ти поет:
— Я — ты. Я — любовь.
— Я — любовь, — поет Хенмер. — Я — Хенмер.
— Я — Серифис. Я — любовь.
— Я — Брил.
— Я — Ангелон.
— Любовь.
— Нинамин.
— Я — любовь.
— Серифис.
Его тело расширяется. Он становится сетью чудесных медных проволочек, обхватывающих всю планету. У него есть длина и ширина, но нет веса.
— Я — Нинамин, — поет Нинамин.
Планета раскалывается. Он проникает в нее.
Он видит все.
Он видит насекомых в своих норках и ночных слизняков в их тоннелях, он видит корни деревьев, кустов и цветов. Они изгибаются, растут, шевелятся, он видит подземные камни и глубокие уровни. В зеленой коре сверкают драгоценные минералы. Он видит ложа рек и дно озер. Он может дотронуться до всего и его трогает все. Он — спящий бог. Он — возвращающаяся весна. Он
— сердце мира.
Он спускается ниже, в глубинные слои, где целые озера нефти, грустно просачиваются сквозь слои безмолвных песков, он видит, как возникают и разрушаются золотые самородки, и погружается в ясный чудесный блеск сапфиров. Вот он плывет в ту часть планеты, которая стала домом для одного из следующих за ним поколений и скользит в пустынном безмолвии улиц по чистым, просторным туннелям, где выступают послушные машины, готовые услужить ему при малейшей необходимости.
— Мы — друзья человека, — говорят они ему, — и мы помним наши древние обязательства.
Планета содрогается, на какое-то мгновение ловушка времени приоткрывается, и он видит город вновь заселенным: высокие спешащие смертные заполняют его коридоры, бледные, с неподвижными лицами они не очень отличаются от людей его времени, лишь тела их более вытянутые и хрупкие. Без сожаления он минует их уровень. Вот и сверкающая магма; вот внутреннее пламя. Не остыла еще, старушка? Нет, не очень. Я теперь без Луны и мои моря сместились, но под коркой я все еще пылаю. Друзья все время рядом с ним.
— Я — Брил, — шепчет Серифис.
— Я — Ангелон, — говорит Ти.
Теперь они все мужчины, он это ясно видит. Они пришли сюда оплодотворить Землю? Поднимаются клубы голубого пара и скрывают его товарищей, он движется вперед один, проплывая сквозь порфир и алебастр, сардоникс и диабаз, малахит и кремний, словно иголка пронзая земные слои, и наконец достигает поверхности. Он выбирается наверх. Наступила ночь, его усталые друзья лежат в амфитеатре, их тела украшены роями гудящих золотых ос. Трое мужчин и три женщины. В своем подъеме Клей обнаруживает, что может ходить по воздуху. Он поднимается на высоту примерно тридцати футов и, улыбаясь, делает огромные шаги. Как это просто! Он едва ощущает расстояние между ним и землей! Да! Да! Да! Он проходит весь амфитеатр. Он позволяет себе спуститься, его ноги почти касаются кустов, затем снова поднимается в вышину. Шаг, шаг, еще шаг. Стоит быть выброшенным на бог знает сколько миллионов лет вперед, чтобы ходить по воздуху не в той неуловимой бестелесной форме, как раньше, а в своем собственном теле.
Он сходит вниз и видит поблескивающую металлическую клетку сфероида с безжизненным сморщенным сфероидом внутри. Он подходит к ней и кладет руки на блестящие прутья.
— Никто не должен умирать в ночь Открытия Земли, — говорит он. — Найди в себе силы! Давай! Давай! — Он дотрагивается до колючего тела сфероида. — Ты меня слышишь? Я зову тебя к жизни, сын мой, дочь, брат, сестра.
Из глубин открытой Земли он вызывает новую жизнь и вкладывает ее в сфероид, который наполняется ей, вспоминает былую округлость, становится снова гладким и твердым, меняет цвета: лиловый, красный, розовый. Он снова живет. Он бессловесно посылает выражение своей благодарности.
— Мы, люди, должны держаться вместе, — говорит он сфероиду. — Я — Клей. Моя эпоха немного раньше твоей, еще до того как раса изменила свой облик. Хотя ты видишь, что более поздние эпохи вернулись к первоначальной форме. Вот эти спящие — наши хозяева…
Хенмер, Брил, Серифис, Ангелон, Ти и Нинамин покрываются волнами и становятся туманными, меняются от мужчины к женщине и от женщине к мужчине, шевелятся, меняются в размерах. Они все еще погружены в церемонию Открытия Земли. Следует ли ему оставаться с ними? Он решает, что если бы он остался, он не испытал бы ни удовольствия прогуляться по воздуху, ни радости оживить сфероид. День чудес. Он никогда прежде не испытывал такой радости.
Даже когда в поле зрения возникают козлолюди, ощущение полного счастья не покидает Клея. Он кланяется им.
— Я — Клей, — объясняет он. — Из всех пойманных в ловушку времени, я, кажется, древнейший. Сфероид — представитель ближайшей ко мне эпохи. Вот эти — господствующий сейчас вариант людей. А вы трое пришли из какого-то промежуточного времени, когда…
Невнятно бормоча, козлолюди приближаются к нему.
Они говорят друг с другом на монотонном унылом языке и угловато, медленно передвигаются. Они наполняют воздух запахом гниения. Клей отгоняет прочь неприязнь, говоря себе, что нельзя судить о них по внешнему виду: они же тоже сыны человеческие и в свое время являли собой вершину развития. Я буду простодушным. Я буду милосердным. Я буду любящим. Они уже совсем близко, суют морды к нему, он чувствует их скверное дыхание, они брызжут клейкой слюной. Он задыхается и кашляет. Они складывают короткие толстые руки на безволосой груди, тупые обрубки пальцев не имеют ногтей. Они ритмично раскачиваются на огромных бедрах. Клей видит, как в их глазах вспыхивает неистребимая злоба. Ноги их рассеивают семена, из которых стремительно растет жесткая трава.
— Давайте поговорим, — предлагает он. — Это ночь Открытия Земли. Давайте любить друг друга. Давайте все принимать. Как мне помочь вам?
Создания вплотную приближаются к нему. От них исходят волны угроз. Волнуясь, он пытается оторваться от земли, но их руки стискивают его и удерживают внизу. Они начинают толкать его туда-сюда от одного к другому и тоненько смеяться дребезжащим смехом. Игра! Заяц, окруженный гончими!
— Вы ошибаетесь, — кричит Клей. — Я — человек, ранняя форма, но все-таки… заслуживающая уважения…
Толчки становятся жестче. Они сгрудились над ним, его голова едва доходит до их груди. Они яростно топают ногами, сотрясая землю. Зубы сверкают.
Хенмер, Нинамин, Ти, Серифис, Брил и Ангелон сидят и наблюдают. Они не делают и попытки вмешаться.
Только сфероид выражает свое негодование, когда козлолюди футболят Клея. Он сердито что-то говорит. Но козлолюди понимают язык сфероида не лучше, чем Клея и продолжают пихать его. Там, где они касаются его кожи, появляются ссадины. Они все время что-то настойчиво бормочут. Что они говорят? Он представляет, что они говорят ему: «Ты станешь таким, как мы, ты станешь таким, как мы. Ты станешь таким, как мы». Неужели этот резкий звук их смех? Что за зловещая цепь событий произвела из человеческих генов этих тварей? Они скелеты в уборной завтра. Они шутка, которую будущее сыграет со всеми мечтателями-утопистами. Они колотят его, и Клей опускается к земле. Его окутывают ростки быстро всходящих семян и он борется за то, чтобы дышать. Они бьют и терзают его. Его рвет. И все же он продолжает помнить, что эти звери лишь транзитная фаза истории. Человечество пройдет сквозь них к богоподобному виду Хенмера. Это успокаивает, хотя богоподобный Хенмер сейчас не делает ничего, чтобы помочь ему. Оживившись, Клей проползает между расставленными ногами и карабкается по амфитеатру к Хенмеру и его друзьям.
— Ты! Хенмер! — зовет он. — Отзови их от меня! Ты можешь управлять собственными предками?
Хенмер смеется:
— Сейчас они служат Неправедному, мой любимый. И они вне моего контроля.
Козлолюди увидели, что Клею удалось выбраться от них. Они обращаются к сфероиду, но, как только они дотрагиваются до клетки, их поражает защитный удар и они бросают сфероид и снова преследуют Клея.
Как спастись? Он может примириться с синяками, но не с вонью и болезненным уродством. Спотыкаясь, скользя, он убегает в сгущающуюся тьму, огибает валуны и углубляется в туманный лес позади них. За спиной слышится сопенье козлов: ххрухор, ххрухор, ххрухор. Убегая, он натыкается на какой-то водоем. Неожиданное препятствие появляется слишком внезапно, и он падает лицом вперед. Всплеск. Что-то ударяется в его тело снизу. Он идет ко дну.
Он достигает вершины самого большого валуна. Где она? Оглядевшись по сторонам, он никого не заметил. Верхушка валуна понижается к центру, образуя небольшой кратер, его заполнила дождевая вода, на поверхности которой, дрожа и издавая жужжащие звуки, плавают какие-то черные нити. Он вглядывается в воду, думая, что она могла нырнуть туда, чтобы спрятаться от него, но видит лишь свое отражение. Он напряжен и неловок, словно неандерталец, в котором зажглась похоть.
— Нинамин? — зовет он.
От звука его голоса в воде возникают пузырьки и его изображение исчезает.
Она смеется. Он поднимает голову и находит ее в десяти футах над собой, она весьма удобно устроилась в воздухе, лежа на животе и растопырив в стороны ноги и руки. Он ощущает, как в ее не-венах текут потоки не-крови, и чувствует гравитацию, создаваемую ее левитацией.
— Спускайся, — просит он.
— Не сейчас. Расскажи мне о своем времени.
— Что ты хочешь знать?
— Все. С начала. Вы умираете? Вы любите? Вы проникаете своим телом в ее тело? Ссоритесь? Мечтаете? Прощаете? Вы…
— Подожди, — перебивает он. — Я постараюсь тебе показать. Смотри: так было в мое время.
Он открывает ей свою душу. Ощущая себя музеем, он показывает ей автомобили, рубашки, обувь, рестораны, неубранные постели, вестибюли гостиниц, самолеты, телефоны, автострады, спелые бананы, атомные взрывы, силовые станции, зоопарки, бормашины, здания учреждений, дорожные пробки, городские плавательные бассейны, газеты. Он показывает ей фильмы, газонокосилки, жареное мясо и снег. Он показывает ей шпили церквей. Он показывает ей запуски ракет.
Она вдруг падает сверху.
Сначала отшатнувшись, он предупреждает ее падение и кидается под нее, вознагражденный прикосновением ее прохладного тела. Она дрожит, прильнув к нему, и ее испуг так велик, что в его мозг проникают ее страшные видения. Сквозь тусклую дымку он видит какие-то гигантские циклопические нагромождения каменного здания и пять чудовищных размеров тварей сидят перед ним. Они похожи на вымазанных грязью динозавров, медленно поднимающих огромные головы, храпящих, сотрясающих землю. Нинамин перед ними, в ее позе есть нечто заискивающее, словно она молит, умоляет их о пощаде, а колоссальные рептилии ворчат и хрипят, качают головами, погружают в грязь огромные подбородки, и Нинамин, рыдая, медленно погружается в землю. Изображение тает. Он нежно убаюкивает напуганную девушку.
— Ты не ушиблась? — бормочет он. — Ты больна?
Она дрожит и издает невнятные всхлипывающие звуки.
— Я ошиблась, — шепчет она наконец. — Я не могла понять тебя и испугалась. Какой ты странный!
Она гладит его кожу своими многочисленными пальцами. Теперь уже дрожит только он. Она соскальзывает вниз и ложится рядом, он целует ее шею и легонько трогает грудь, восхищаясь ртутной подвижностью ее кожи, но когда он начинает входить в нее, он внезапно представляет, что она превращается в мужчину, и теряет всю свою твердость, словно его чувственные сигналы оборвались. Она движется к нему, но все бесполезно: он не поднимается. Чтобы помочь, она действительно переходит в мужскую форму, изменяясь так стремительно, что он не может уследить, но и теперь не лучше. Она возвращается к женскому облику. Ее тоненький голосок произносит:
— Пожалуйста. Мы опоздаем на Открытие.
Он чувствует, как она пробирается по позвоночнику прямо в его разум и подталкивает к возвращению мужественности. Она обвивает вокруг него ногу и еще прежде, чем он ощущает импульс, он уже входит в нее. Она сжимает его, словно не желая выпускать. Зачем вообще этим созданиям иметь пол? Они конечно же могут найти и другие способы контакта. И уж конечно, на этой стадии эволюции нет никакой биологической цели в подобном акте. А простое животное удовольствие не нужно, как сон или еда. Ему приходит в голову вполне приемлемое решение: они снова придумали спаривание ради него и эти гениталии для них всего лишь маскарадные костюмы, чтобы лучше понять природу их примитивного гостя. Он пытается представить народ Хенмера в нормальной бесполой форме, без этой машины между ног, и когда он делает это, Нинамин робко шлет ему целый взрыв экстатических ощущений, используя погруженную в нее часть его тела как проводник к его мозгу, он отвечает быстрым горячим спрутом и лежит на спине, озадаченный и истощенный.
— Хочешь помочь нам сделать Открытие Земли? — шепчет она, когда он открывает глаза.
— Что это?
— Один из Пяти Обрядов.
— Религиозная церемония?
Его вопрос повисает в воздухе. Она уже слезает с валуна. Он следует за ней на подгибающихся ногах, тяжеловесно цепляясь за выбоины; обернувшись она нежно поднимает его, улыбается, глядит на него и переносит на землю. Он приземляется на теплую влажную почву. Она ведет его вперед, к центру амфитеатра, где уже собрались остальные пятеро. Сейчас они все в женском образе. Он не узнает Хенмера, пока в спешке не представляются: Брил, Серифис, Ангелон и Ти. Стройные обнаженные тела поблескивают в ярком солнечном свете. Они встают в круг и берутся за руки. Кажется, он между Серифис и Нинамин: Серифис, если это Серифис, произносит прекрасным звенящим голосом:
— Как ты думаешь, мы злые или добрые?
Нинамин смеется. Кто-то из круга, ему кажется, что Хенмер, говорит:
— Не смущайте его!
Но он смущается. Временно освобожденный Нинамин от похоти, он снова поглощен странностью этих людей. Ему интересно, почему он может чувствовать к ним сексуальный интерес, если они настолько чужды. Может в воздухе что-то? А может с ним произошли перемены, когда захлопнулась ловушка времени?
Они танцуют. Он танцует с ними, хотя и не может имитировать свободные движения их конечностей. Руки, которые он сжимает своими руками, становятся холодными. Он ощущает где-то в районе живота ледяной холод и понимает, что начинается обряд. Открытие Земли. В черепе что-то яростно вспыхивает. Изображение подергивается туманом. Все шестеро устремляются к нему и прижимаются своими холодными телами. Он чувствует кожей их затвердевшие соски. Его опрокидывают на землю. Может это распятие, а он жертва?
— Я — Ангелон, — поет Ангелон. — Я — любовь.
Ти поет:
— Я — ты. Я — любовь.
— Я — любовь, — поет Хенмер. — Я — Хенмер.
— Я — Серифис. Я — любовь.
— Я — Брил.
— Я — Ангелон.
— Любовь.
— Нинамин.
— Я — любовь.
— Серифис.
Его тело расширяется. Он становится сетью чудесных медных проволочек, обхватывающих всю планету. У него есть длина и ширина, но нет веса.
— Я — Нинамин, — поет Нинамин.
Планета раскалывается. Он проникает в нее.
Он видит все.
Он видит насекомых в своих норках и ночных слизняков в их тоннелях, он видит корни деревьев, кустов и цветов. Они изгибаются, растут, шевелятся, он видит подземные камни и глубокие уровни. В зеленой коре сверкают драгоценные минералы. Он видит ложа рек и дно озер. Он может дотронуться до всего и его трогает все. Он — спящий бог. Он — возвращающаяся весна. Он
— сердце мира.
Он спускается ниже, в глубинные слои, где целые озера нефти, грустно просачиваются сквозь слои безмолвных песков, он видит, как возникают и разрушаются золотые самородки, и погружается в ясный чудесный блеск сапфиров. Вот он плывет в ту часть планеты, которая стала домом для одного из следующих за ним поколений и скользит в пустынном безмолвии улиц по чистым, просторным туннелям, где выступают послушные машины, готовые услужить ему при малейшей необходимости.
— Мы — друзья человека, — говорят они ему, — и мы помним наши древние обязательства.
Планета содрогается, на какое-то мгновение ловушка времени приоткрывается, и он видит город вновь заселенным: высокие спешащие смертные заполняют его коридоры, бледные, с неподвижными лицами они не очень отличаются от людей его времени, лишь тела их более вытянутые и хрупкие. Без сожаления он минует их уровень. Вот и сверкающая магма; вот внутреннее пламя. Не остыла еще, старушка? Нет, не очень. Я теперь без Луны и мои моря сместились, но под коркой я все еще пылаю. Друзья все время рядом с ним.
— Я — Брил, — шепчет Серифис.
— Я — Ангелон, — говорит Ти.
Теперь они все мужчины, он это ясно видит. Они пришли сюда оплодотворить Землю? Поднимаются клубы голубого пара и скрывают его товарищей, он движется вперед один, проплывая сквозь порфир и алебастр, сардоникс и диабаз, малахит и кремний, словно иголка пронзая земные слои, и наконец достигает поверхности. Он выбирается наверх. Наступила ночь, его усталые друзья лежат в амфитеатре, их тела украшены роями гудящих золотых ос. Трое мужчин и три женщины. В своем подъеме Клей обнаруживает, что может ходить по воздуху. Он поднимается на высоту примерно тридцати футов и, улыбаясь, делает огромные шаги. Как это просто! Он едва ощущает расстояние между ним и землей! Да! Да! Да! Он проходит весь амфитеатр. Он позволяет себе спуститься, его ноги почти касаются кустов, затем снова поднимается в вышину. Шаг, шаг, еще шаг. Стоит быть выброшенным на бог знает сколько миллионов лет вперед, чтобы ходить по воздуху не в той неуловимой бестелесной форме, как раньше, а в своем собственном теле.
Он сходит вниз и видит поблескивающую металлическую клетку сфероида с безжизненным сморщенным сфероидом внутри. Он подходит к ней и кладет руки на блестящие прутья.
— Никто не должен умирать в ночь Открытия Земли, — говорит он. — Найди в себе силы! Давай! Давай! — Он дотрагивается до колючего тела сфероида. — Ты меня слышишь? Я зову тебя к жизни, сын мой, дочь, брат, сестра.
Из глубин открытой Земли он вызывает новую жизнь и вкладывает ее в сфероид, который наполняется ей, вспоминает былую округлость, становится снова гладким и твердым, меняет цвета: лиловый, красный, розовый. Он снова живет. Он бессловесно посылает выражение своей благодарности.
— Мы, люди, должны держаться вместе, — говорит он сфероиду. — Я — Клей. Моя эпоха немного раньше твоей, еще до того как раса изменила свой облик. Хотя ты видишь, что более поздние эпохи вернулись к первоначальной форме. Вот эти спящие — наши хозяева…
Хенмер, Брил, Серифис, Ангелон, Ти и Нинамин покрываются волнами и становятся туманными, меняются от мужчины к женщине и от женщине к мужчине, шевелятся, меняются в размерах. Они все еще погружены в церемонию Открытия Земли. Следует ли ему оставаться с ними? Он решает, что если бы он остался, он не испытал бы ни удовольствия прогуляться по воздуху, ни радости оживить сфероид. День чудес. Он никогда прежде не испытывал такой радости.
Даже когда в поле зрения возникают козлолюди, ощущение полного счастья не покидает Клея. Он кланяется им.
— Я — Клей, — объясняет он. — Из всех пойманных в ловушку времени, я, кажется, древнейший. Сфероид — представитель ближайшей ко мне эпохи. Вот эти — господствующий сейчас вариант людей. А вы трое пришли из какого-то промежуточного времени, когда…
Невнятно бормоча, козлолюди приближаются к нему.
Они говорят друг с другом на монотонном унылом языке и угловато, медленно передвигаются. Они наполняют воздух запахом гниения. Клей отгоняет прочь неприязнь, говоря себе, что нельзя судить о них по внешнему виду: они же тоже сыны человеческие и в свое время являли собой вершину развития. Я буду простодушным. Я буду милосердным. Я буду любящим. Они уже совсем близко, суют морды к нему, он чувствует их скверное дыхание, они брызжут клейкой слюной. Он задыхается и кашляет. Они складывают короткие толстые руки на безволосой груди, тупые обрубки пальцев не имеют ногтей. Они ритмично раскачиваются на огромных бедрах. Клей видит, как в их глазах вспыхивает неистребимая злоба. Ноги их рассеивают семена, из которых стремительно растет жесткая трава.
— Давайте поговорим, — предлагает он. — Это ночь Открытия Земли. Давайте любить друг друга. Давайте все принимать. Как мне помочь вам?
Создания вплотную приближаются к нему. От них исходят волны угроз. Волнуясь, он пытается оторваться от земли, но их руки стискивают его и удерживают внизу. Они начинают толкать его туда-сюда от одного к другому и тоненько смеяться дребезжащим смехом. Игра! Заяц, окруженный гончими!
— Вы ошибаетесь, — кричит Клей. — Я — человек, ранняя форма, но все-таки… заслуживающая уважения…
Толчки становятся жестче. Они сгрудились над ним, его голова едва доходит до их груди. Они яростно топают ногами, сотрясая землю. Зубы сверкают.
Хенмер, Нинамин, Ти, Серифис, Брил и Ангелон сидят и наблюдают. Они не делают и попытки вмешаться.
Только сфероид выражает свое негодование, когда козлолюди футболят Клея. Он сердито что-то говорит. Но козлолюди понимают язык сфероида не лучше, чем Клея и продолжают пихать его. Там, где они касаются его кожи, появляются ссадины. Они все время что-то настойчиво бормочут. Что они говорят? Он представляет, что они говорят ему: «Ты станешь таким, как мы, ты станешь таким, как мы. Ты станешь таким, как мы». Неужели этот резкий звук их смех? Что за зловещая цепь событий произвела из человеческих генов этих тварей? Они скелеты в уборной завтра. Они шутка, которую будущее сыграет со всеми мечтателями-утопистами. Они колотят его, и Клей опускается к земле. Его окутывают ростки быстро всходящих семян и он борется за то, чтобы дышать. Они бьют и терзают его. Его рвет. И все же он продолжает помнить, что эти звери лишь транзитная фаза истории. Человечество пройдет сквозь них к богоподобному виду Хенмера. Это успокаивает, хотя богоподобный Хенмер сейчас не делает ничего, чтобы помочь ему. Оживившись, Клей проползает между расставленными ногами и карабкается по амфитеатру к Хенмеру и его друзьям.
— Ты! Хенмер! — зовет он. — Отзови их от меня! Ты можешь управлять собственными предками?
Хенмер смеется:
— Сейчас они служат Неправедному, мой любимый. И они вне моего контроля.
Козлолюди увидели, что Клею удалось выбраться от них. Они обращаются к сфероиду, но, как только они дотрагиваются до клетки, их поражает защитный удар и они бросают сфероид и снова преследуют Клея.
Как спастись? Он может примириться с синяками, но не с вонью и болезненным уродством. Спотыкаясь, скользя, он убегает в сгущающуюся тьму, огибает валуны и углубляется в туманный лес позади них. За спиной слышится сопенье козлов: ххрухор, ххрухор, ххрухор. Убегая, он натыкается на какой-то водоем. Неожиданное препятствие появляется слишком внезапно, и он падает лицом вперед. Всплеск. Что-то ударяется в его тело снизу. Он идет ко дну.
5
Дышать водой не так уж сложно, как он представлял себе. Он наполняет легкие жидкостью, пока не выходят последние пузырьки воздуха, затем высасывает из нее энергию. Испуг мгновенно проходит. Он приспосабливается. Он находится в черном пруду, чья глубина в пять раз больше, чем ширина. Вода холодная. Он медленно передвигается к центру, осторожно передвигая ноги, пока не избавляется от последних капель воздуха. Другой обитатель пруда терпеливо ждет, давая ему время привыкнуть.
— Я — Квой, — говорит он спустя какое-то время, посылая информацию с потоком синих, зеленых и красных пузырьков, которые усыпают дно пруда, словно капельки фосфора. — Я — враг Неправедного. Здесь ты в безопасности.
— Я — Клей.
— Я укрою тебя, Клей.
С нарастающей ясностью он различает все вокруг. Воды пруда четко разделены на девять зон, в каждой определенная температура, соленость, плотность и господствующая молекулярная формула. Пограничная линия, отделяющая зону от зоны, отмечена дрожащим пространством безошибочно и недвусмысленно. Над чугунным поясом напряжения поверхности пруда кружатся три пятна дрожащего красного тумана с ржаво-желтыми вкраплениями — три козла вглядываются в воду. Сам Клей занимает четвертую сверху зону. Три зоны под ним — Квой, проявляющийся трубчатым изумрудным свечением. Клей настраивает восприятие и обнаруживает, что Квой — массивное существо вроде спрута, вытянутое туловище которого с одной стороны венчают пять тонких щупалец, а с другой — расплющенный небрежный хвост. Простой, но в нем виден мощный интеллект; эманации его чувствительности, словно тюрбан, опоясывают его черную, блестящую кожу, и мысли Квоя поднимаются из глубин, словно разноцветные снежинки, и вьются, кружатся, сталкиваются. Клей приближается к нему.
— Я пойман ловушкой времени, — говорит он. — Ты оказался здесь так же?
— Нет. Я — местный.
— Значит, здесь не один разумный вид?
— Их великое множество, — говорит Квой. — Мы — Дыхатели, для начала, а потом еще Скиммеры note 1, Едоки, Ожидатели, Заступники, Разрушители…
— Слишком быстро, слишком быстро! Покажи мне Скиммера!
Квой показывает ему Хенмера, проворного, стройного, двусмысленного, утонченного, поверхностного.
— А Ожидателя?
Влажный образ, нечто глубоко ушедшее в почву, словно гигантская живая морковь, но более интересное.
— А Едока?
Громадный клыкастый рот. Зубы ряд за рядом заполняют его пространство. Глаза словно блюдца. Внутри трепещет блеклая, горькая душа. Размеры. Когти.
— И все они считаются людьми?
— Эти да. И другие.
Он озадачен. Логика снова отсутствует.
— Зачем одновременно развивается столько форм?
— Не одновременно. Успешно. Просто старые формы не исчезают. Мы преуспели в выживании.
— Скиммеры — это новейшая форма?
— Да, — отвечает Квой.
— И господствующая? Высшая?
— Новейшая.
— Но они обладают силой, которой нет у старых форм, — настаивает Клей.
— А не только разница во внешнем облике. Да?
Квой признает, что это так.
— А остальные?
— Выжившие.
— Твоя форма развивается близко к моему времени?
— Нет.
Клей указывает на козлолюдей:
— А эти?
— Ближе, чем я.
— А!
Он пытается собрать и проанализировать новые данные. Скиммеры, Едоки, Ожидатели, Дыхатели, Разрушители, Заступники: по крайней мере, шесть видов живущих сейчас представляют шесть успешных эпох в росте человечества. Да. Скиммеры — текущая стадия, остальные возникли в прошлом и сохранились до сих пор. Да, А козлолюди? А сфероид? Вымершие виды, принесенные сюда ловушкой времени? Да. И он сам? То же самое. Его вид вымер, поступки его времени забыты, только гены продолжают жить, рассыпая семена по тысячелетиям, — неискоренимые, неугасимые. Интересно, сколько форм лежит между ними и старейшим из ныне живущих? Он представляет себе цепь человечества, протянувшуюся сквозь века. Мы — дерзкая форма жизни. Мы меняемся, но не погибаем. Нас забывают, но мы остаемся. Как можем мы бояться гнева Господня, если переживаем его?
Клей триумфально скользит от уровня к уровню в пруду Квоя. Он наслаждается сознанием различия окружения. Здесь вода холоднее и более скользкая, чем там. Здесь чувствуется медная соль, там сверкающая известь. Здесь его сжимает. Здесь он увеличивается. Здесь нужно стать тонким, как нож, чтобы протиснуться сквозь стену молекулы. Он наблюдает за своим перевоплощением: он — нечто скользкое и блестящее, словно тюлень с заостренной мордой и мощными плавниками. Плыви! Ныряй! Пари! Он поднимается на поверхность. Козлолюди еще здесь, бродят вокруг пруда. Козлам:
— Прыгайте сюда!
Нет. Они остаются. И он остается. Погружаясь, он пьет мудрость Квоя.
— Что ты делаешь? — спрашивает Клей.
— Я изучаю.
— Все?
— Когда-то давно я пользовался природой связи. Я изучаю взаимоизменения любви и путешествую по ее каналам. В твое время была любовь?
— Мы так думали.
— У вас были течения, удвоения, обмены и слияния?
— Мне незнакомы эти определения, — отвечает Клей. — Но я чувствую.
— Мы поговорим об этом.
— С удовольствием.
Но когда Клей соглашается, Квой погружается в молчание и Клей долго не находит его в воде. Затем он видит, как Дышатель медленно движется у самого дна, копаясь в земле. Поднимаются черные пузырьки. Квой потерял к нему интерес? Квой шлет ему уверение:
— Я покажу тебе наш способ любить.
Квой передает изображение.
Вот другой водоем черный, холодный и глубокий. Вот другой Квой медленно плывет в нижних слоях. Между Квоем и Квоем разгорается яркая блестящая полоса гармонии. Вот третий Квой в третьем водоеме. Квой соединен с Квоем и Квоем. Вот четвертый. Вот пятый. Вот шестой. Водоемы заключены в холодную тьму, словно капсулы в коже планеты, и в каждой капсуле — Квой. Связанный. Через Квоя, Клей видит еще семьдесят девять Квоев по всей Земле. Целая популяция их рода, хотя раньше их было больше — в те времена Квой правили планетой. Сейчас Квой не рождаются и не умирают. Неуклюжие чудовища запечатанные в своих водных ямах занимаются стабильным выживанием. И среди них и между ними есть любовь. Теперь смотри! Раскаленные добела нити связей тянутся от водоема к водоему! Тяжелые тела струятся, щупальца свиваются и развиваются, хвосты молотят воду. Хотя это и не физический экстаз. Это в большей степени хмурое единение, бесполое, металлическое. Квой спариваются душа с душой. Квой обмениваются накопленным жизненным опытом. Квой сливаются, чтобы стать Квоем. Клей, невольно участвуя в этом, ощущает такую острую тоску, что его плавники опускаются и он погружается сразу на три уровня. Как получилось, что человечество скатилось до этого, до погребенных спрутов, распространяющих ужасную скуку? Что могло случиться с Квоем в его бассейне? Здесь лежим мы, семьдесят девять силачей, рассказывая друг другу вещи, которые знаем тысячелетиями. Клей плачет. Хотя когда он глубже входит в союз Квоев, он осознает его богатство, множество измерений, гибкие параллельные оси такого множества соединений. Квой — давно женатый народ, они извлекают удовольствия из простого накопления одиночества. Такими мы были и так мы делали и так пришли. Этот вид ворвался в мир в тот и другой, и появилась ловушка и принесла нам Клея, и мы любим, мы любим, мы любим и мы — Квой. И Клей — Квой. Клей теряет себя в водяном сне. Его границы растворяются. Он проникается сущностью Квоя. Он никогда не был в большей безопасности. Он лежит на дне пруда под давлением пять атмосфер. Мимо проходят столетия. Он осторожно дышит, позволяя ярким потокам воды проскальзывать в его тело, выдыхая облачко истощенных отходов. Он сознает, что в отдельных ячейках сонно ворочаются множество Квоев. Как глубока их любовь! Как безупречна! Контакт нарушается, и он остается один, разбитый, и неуправляемо всплывает к поверхности. Он слышит резкий смех поджидающих его козлов, он видит их красные и желтые эманации. Они его схватят. Но Квой первым берет его, спокойно, доброжелательно обнимает его, и Клей вновь обретает контроль.
— Ты в порядке? — спрашивает Квой.
— Все хорошо.
— Теперь ты понял наш образ жизни?
— Я понимаю.
— Можем ли мы тебя изучить?
И Клей говорит:
— Да, можете.
— Я — Квой, — говорит он спустя какое-то время, посылая информацию с потоком синих, зеленых и красных пузырьков, которые усыпают дно пруда, словно капельки фосфора. — Я — враг Неправедного. Здесь ты в безопасности.
— Я — Клей.
— Я укрою тебя, Клей.
С нарастающей ясностью он различает все вокруг. Воды пруда четко разделены на девять зон, в каждой определенная температура, соленость, плотность и господствующая молекулярная формула. Пограничная линия, отделяющая зону от зоны, отмечена дрожащим пространством безошибочно и недвусмысленно. Над чугунным поясом напряжения поверхности пруда кружатся три пятна дрожащего красного тумана с ржаво-желтыми вкраплениями — три козла вглядываются в воду. Сам Клей занимает четвертую сверху зону. Три зоны под ним — Квой, проявляющийся трубчатым изумрудным свечением. Клей настраивает восприятие и обнаруживает, что Квой — массивное существо вроде спрута, вытянутое туловище которого с одной стороны венчают пять тонких щупалец, а с другой — расплющенный небрежный хвост. Простой, но в нем виден мощный интеллект; эманации его чувствительности, словно тюрбан, опоясывают его черную, блестящую кожу, и мысли Квоя поднимаются из глубин, словно разноцветные снежинки, и вьются, кружатся, сталкиваются. Клей приближается к нему.
— Я пойман ловушкой времени, — говорит он. — Ты оказался здесь так же?
— Нет. Я — местный.
— Значит, здесь не один разумный вид?
— Их великое множество, — говорит Квой. — Мы — Дыхатели, для начала, а потом еще Скиммеры note 1, Едоки, Ожидатели, Заступники, Разрушители…
— Слишком быстро, слишком быстро! Покажи мне Скиммера!
Квой показывает ему Хенмера, проворного, стройного, двусмысленного, утонченного, поверхностного.
— А Ожидателя?
Влажный образ, нечто глубоко ушедшее в почву, словно гигантская живая морковь, но более интересное.
— А Едока?
Громадный клыкастый рот. Зубы ряд за рядом заполняют его пространство. Глаза словно блюдца. Внутри трепещет блеклая, горькая душа. Размеры. Когти.
— И все они считаются людьми?
— Эти да. И другие.
Он озадачен. Логика снова отсутствует.
— Зачем одновременно развивается столько форм?
— Не одновременно. Успешно. Просто старые формы не исчезают. Мы преуспели в выживании.
— Скиммеры — это новейшая форма?
— Да, — отвечает Квой.
— И господствующая? Высшая?
— Новейшая.
— Но они обладают силой, которой нет у старых форм, — настаивает Клей.
— А не только разница во внешнем облике. Да?
Квой признает, что это так.
— А остальные?
— Выжившие.
— Твоя форма развивается близко к моему времени?
— Нет.
Клей указывает на козлолюдей:
— А эти?
— Ближе, чем я.
— А!
Он пытается собрать и проанализировать новые данные. Скиммеры, Едоки, Ожидатели, Дыхатели, Разрушители, Заступники: по крайней мере, шесть видов живущих сейчас представляют шесть успешных эпох в росте человечества. Да. Скиммеры — текущая стадия, остальные возникли в прошлом и сохранились до сих пор. Да, А козлолюди? А сфероид? Вымершие виды, принесенные сюда ловушкой времени? Да. И он сам? То же самое. Его вид вымер, поступки его времени забыты, только гены продолжают жить, рассыпая семена по тысячелетиям, — неискоренимые, неугасимые. Интересно, сколько форм лежит между ними и старейшим из ныне живущих? Он представляет себе цепь человечества, протянувшуюся сквозь века. Мы — дерзкая форма жизни. Мы меняемся, но не погибаем. Нас забывают, но мы остаемся. Как можем мы бояться гнева Господня, если переживаем его?
Клей триумфально скользит от уровня к уровню в пруду Квоя. Он наслаждается сознанием различия окружения. Здесь вода холоднее и более скользкая, чем там. Здесь чувствуется медная соль, там сверкающая известь. Здесь его сжимает. Здесь он увеличивается. Здесь нужно стать тонким, как нож, чтобы протиснуться сквозь стену молекулы. Он наблюдает за своим перевоплощением: он — нечто скользкое и блестящее, словно тюлень с заостренной мордой и мощными плавниками. Плыви! Ныряй! Пари! Он поднимается на поверхность. Козлолюди еще здесь, бродят вокруг пруда. Козлам:
— Прыгайте сюда!
Нет. Они остаются. И он остается. Погружаясь, он пьет мудрость Квоя.
— Что ты делаешь? — спрашивает Клей.
— Я изучаю.
— Все?
— Когда-то давно я пользовался природой связи. Я изучаю взаимоизменения любви и путешествую по ее каналам. В твое время была любовь?
— Мы так думали.
— У вас были течения, удвоения, обмены и слияния?
— Мне незнакомы эти определения, — отвечает Клей. — Но я чувствую.
— Мы поговорим об этом.
— С удовольствием.
Но когда Клей соглашается, Квой погружается в молчание и Клей долго не находит его в воде. Затем он видит, как Дышатель медленно движется у самого дна, копаясь в земле. Поднимаются черные пузырьки. Квой потерял к нему интерес? Квой шлет ему уверение:
— Я покажу тебе наш способ любить.
Квой передает изображение.
Вот другой водоем черный, холодный и глубокий. Вот другой Квой медленно плывет в нижних слоях. Между Квоем и Квоем разгорается яркая блестящая полоса гармонии. Вот третий Квой в третьем водоеме. Квой соединен с Квоем и Квоем. Вот четвертый. Вот пятый. Вот шестой. Водоемы заключены в холодную тьму, словно капсулы в коже планеты, и в каждой капсуле — Квой. Связанный. Через Квоя, Клей видит еще семьдесят девять Квоев по всей Земле. Целая популяция их рода, хотя раньше их было больше — в те времена Квой правили планетой. Сейчас Квой не рождаются и не умирают. Неуклюжие чудовища запечатанные в своих водных ямах занимаются стабильным выживанием. И среди них и между ними есть любовь. Теперь смотри! Раскаленные добела нити связей тянутся от водоема к водоему! Тяжелые тела струятся, щупальца свиваются и развиваются, хвосты молотят воду. Хотя это и не физический экстаз. Это в большей степени хмурое единение, бесполое, металлическое. Квой спариваются душа с душой. Квой обмениваются накопленным жизненным опытом. Квой сливаются, чтобы стать Квоем. Клей, невольно участвуя в этом, ощущает такую острую тоску, что его плавники опускаются и он погружается сразу на три уровня. Как получилось, что человечество скатилось до этого, до погребенных спрутов, распространяющих ужасную скуку? Что могло случиться с Квоем в его бассейне? Здесь лежим мы, семьдесят девять силачей, рассказывая друг другу вещи, которые знаем тысячелетиями. Клей плачет. Хотя когда он глубже входит в союз Квоев, он осознает его богатство, множество измерений, гибкие параллельные оси такого множества соединений. Квой — давно женатый народ, они извлекают удовольствия из простого накопления одиночества. Такими мы были и так мы делали и так пришли. Этот вид ворвался в мир в тот и другой, и появилась ловушка и принесла нам Клея, и мы любим, мы любим, мы любим и мы — Квой. И Клей — Квой. Клей теряет себя в водяном сне. Его границы растворяются. Он проникается сущностью Квоя. Он никогда не был в большей безопасности. Он лежит на дне пруда под давлением пять атмосфер. Мимо проходят столетия. Он осторожно дышит, позволяя ярким потокам воды проскальзывать в его тело, выдыхая облачко истощенных отходов. Он сознает, что в отдельных ячейках сонно ворочаются множество Квоев. Как глубока их любовь! Как безупречна! Контакт нарушается, и он остается один, разбитый, и неуправляемо всплывает к поверхности. Он слышит резкий смех поджидающих его козлов, он видит их красные и желтые эманации. Они его схватят. Но Квой первым берет его, спокойно, доброжелательно обнимает его, и Клей вновь обретает контроль.
— Ты в порядке? — спрашивает Квой.
— Все хорошо.
— Теперь ты понял наш образ жизни?
— Я понимаю.
— Можем ли мы тебя изучить?
И Клей говорит:
— Да, можете.
6
Он видит себя ползущим на четвереньках к берегу пруда. Наступило утро. Козлолюди исчезли. Тело его избавилось от воды. Он наполняет легкие воздухом и подставляет себя яркому солнечному свету. Здесь на деревьях золотые листья. Он делает несколько робких шагов. Через минуту он уже вспоминает, как нужно ходить. Теперь он осматривает свое тело. Снова выросли жесткие волосы. На животе шрам от аппендицита. На бедре синяк. Он вернулся к первоначальному облику. Они его дразнят? Он был слишком примитивен и, обретя усовершенствованный вид, получил удовольствие. От гладкой юношеской безволосой груди, бедер и паха. Теперь же, увидев розовый кончик петушка, выглядывающий из густых черных кудрей, он чувствует глубокое смущение от своей наготы. Он прикрывается раскрытыми ладонями. Но можно ли спрятать и волосатые ягодицы? Шерстистую грудь? Он прикладывает ладони к телу то тут, то там. Он трется щекой о плечо: на лице выросла щетина. Прости меня, я — животное. Прости меня, мое тело предает меня.
На его бедрах возникают узкие белые трусы. Он облегченно вздыхает, услышав далекие аплодисменты этому укрытию. Он добавляет крахмальную сорочку. Носки. Брюки. Галстук. Пиджак. Носовой платок в нагрудном кармане. Черные туфли из искусственной кожи. На левом бедре выпирает бумажник. В правой руке атташе-кейс. На гладких щеках аромат лосьона после бритья. Он находит автомобиль и садится в него. Кладет кейс рядом с собой. Ключ в зажигание. Врууум! Правая нога давит на акселератор. Правая рука сжимает руль. Двигатель заводится, машина легко выскальзывает на улицу. Гудят сигналы. Он весело сигналит в ответ. День пасмурный, но солнце пробьется. Он дотрагивается до кнопки: окна закрываются и включается кондиционер; впереди едет автобус, выбрасывая клубы выхлопных газов. Наконец он сворачивает, подъезжает к пандусу, тормозит у ворот, чтобы взять билет уплаты пошлины. Зеркала заднего обзора показывают ему городские башни, окутанные смогом, но скоро он убежит от всего этого. Он въезжает на пандус, мягко увеличивая скорость, и вливается в дорожный поток со скоростью пятьдесят миль в час. Вскоре он уже делает шестьдесят пять, затем семьдесят и держит так. Поворотом пальца он включает радио. Из задних колонок льется Моцарт. Хаффнер? Линц? Ему следовало бы различать их. Он перестраивается в дальний ряд, скоростной, и несется вперед. Зеленый знак советует ему повернуть здесь, чтобы проехать в центр, он только смеется. Через несколько минут он уже за пределами города. Да, тучи исчезли, светит солнце, небо нежно-голубое, каждые одну-две минуты из аэропорта справа от дороги мелькают блестящие крылья реактивного самолета. По бокам дороги тянутся зеленые поля. Посадки тополей и кленов убегают назад. Он открывает окно и в него врывается сладкий летний воздух. Сейчас он почти один на дороге. Но что это там впереди, стоит у обочины? Ждет попутку? Да. Девушка? Да. Обнаженная девушка? Да. Его старая фантазия. Очевидно, ей было трудно остановить машину; она разделась, и он видит аккуратно сложенную стопку вещей, лежащую на чемодане рядом с ней: штаны, блузка, трусики, лифчик. Его нога скользит к педали тормоза. Но он не может остановиться рядом с ней и проезжает еще по крайней мере триста футов. Он начинает давать задний ход, но она уже бежит к нему с чемоданом в руке, снятая одежда развевается, груди приятно подпрыгивают. Она очень молода: не больше двадцати, угадывает он. Золотистые прямые шелковистые волосы длиной почти до плеч. Розовая кожа пышет здоровьем и юностью, голубые глаза сверкают. У нее круглые, тугие, полные груди, поставленные высоко и близко друг к другу, тонкая талия и чуточку полноватые бедра. Чудесная золотая шерстка покрывает ее лоно, тоненькая прядка взбирается, словно стрела, к животу. Задохнувшись, она подлетает к машине.
На его бедрах возникают узкие белые трусы. Он облегченно вздыхает, услышав далекие аплодисменты этому укрытию. Он добавляет крахмальную сорочку. Носки. Брюки. Галстук. Пиджак. Носовой платок в нагрудном кармане. Черные туфли из искусственной кожи. На левом бедре выпирает бумажник. В правой руке атташе-кейс. На гладких щеках аромат лосьона после бритья. Он находит автомобиль и садится в него. Кладет кейс рядом с собой. Ключ в зажигание. Врууум! Правая нога давит на акселератор. Правая рука сжимает руль. Двигатель заводится, машина легко выскальзывает на улицу. Гудят сигналы. Он весело сигналит в ответ. День пасмурный, но солнце пробьется. Он дотрагивается до кнопки: окна закрываются и включается кондиционер; впереди едет автобус, выбрасывая клубы выхлопных газов. Наконец он сворачивает, подъезжает к пандусу, тормозит у ворот, чтобы взять билет уплаты пошлины. Зеркала заднего обзора показывают ему городские башни, окутанные смогом, но скоро он убежит от всего этого. Он въезжает на пандус, мягко увеличивая скорость, и вливается в дорожный поток со скоростью пятьдесят миль в час. Вскоре он уже делает шестьдесят пять, затем семьдесят и держит так. Поворотом пальца он включает радио. Из задних колонок льется Моцарт. Хаффнер? Линц? Ему следовало бы различать их. Он перестраивается в дальний ряд, скоростной, и несется вперед. Зеленый знак советует ему повернуть здесь, чтобы проехать в центр, он только смеется. Через несколько минут он уже за пределами города. Да, тучи исчезли, светит солнце, небо нежно-голубое, каждые одну-две минуты из аэропорта справа от дороги мелькают блестящие крылья реактивного самолета. По бокам дороги тянутся зеленые поля. Посадки тополей и кленов убегают назад. Он открывает окно и в него врывается сладкий летний воздух. Сейчас он почти один на дороге. Но что это там впереди, стоит у обочины? Ждет попутку? Да. Девушка? Да. Обнаженная девушка? Да. Его старая фантазия. Очевидно, ей было трудно остановить машину; она разделась, и он видит аккуратно сложенную стопку вещей, лежащую на чемодане рядом с ней: штаны, блузка, трусики, лифчик. Его нога скользит к педали тормоза. Но он не может остановиться рядом с ней и проезжает еще по крайней мере триста футов. Он начинает давать задний ход, но она уже бежит к нему с чемоданом в руке, снятая одежда развевается, груди приятно подпрыгивают. Она очень молода: не больше двадцати, угадывает он. Золотистые прямые шелковистые волосы длиной почти до плеч. Розовая кожа пышет здоровьем и юностью, голубые глаза сверкают. У нее круглые, тугие, полные груди, поставленные высоко и близко друг к другу, тонкая талия и чуточку полноватые бедра. Чудесная золотая шерстка покрывает ее лоно, тоненькая прядка взбирается, словно стрела, к животу. Задохнувшись, она подлетает к машине.