Сильвейн Рейнард. Инферно Габриеля

   А во что вылилось это «вполне человеческое желание»? Профессор Эмерсон только-только узнал страшную новость: умерла его любимая мать. Он мучается от сознания, что не успел проститься с нею и сказать, как он ее любит. Позвонивший ему – скорее всего, это был его братец Скотт – подливает масла в огонь, упрекая Габриеля в черствости и эгоизме. Профессор Эмерсон готов все бросить и мчаться в аэропорт, надеясь поспеть на похороны. И вот тут-то, выбежав из кабинета, он замечает ее записку с извинениями и… парой слов, написанных Полом на обратной стороне бумажного клочка.
   Редкостный идиотизм.
   Джулию удивило, что профессор тут же не вычеркнул ее из числа своих аспирантов. «Возможно, он меня вспомнил». Мысль была ободряющая. Глотнув текилы, Джулия попробовала развить ее дальше, но не смогла. Текила оказалась сильнее, и мисс Митчелл отключилась, заснув прямо на полу.

* * *

   Прошло две недели. Душевное состояние Джулии несколько улучшилось, хотя ощущение, что ее будущее висит на волоске, не проходило. Она почти ежедневно проверяла свой факультетский почтовый ящик, ожидая найти там уведомление об отчислении. Мысль самой забрать документы и вернуться домой она отвергла. Она не такая трусиха и выдержит этот удар судьбы.
   Джулия не отрицала, что болезненно застенчива и краснеет, будто школьница. Но это не мешало ей быть упрямой и целеустремленной. Она безумно хотела изучать творчество Данте и была готова удержаться в Торонтском университете любой ценой. Даже сделав Пола своим соучастником. Правда, он пока об этом не знал.
   Убедившись, что в ее ящике нет ничего, кроме обычной бумажной дребедени, Джулия облегченно вздохнула. Информационные листки отправились в ближайшую мусорную корзину, а сама Джулия собралась навестить факультетскую библиотеку.
   – Джулианна? Можно вас на минуточку? – окликнула ее в коридоре миссис Дженкинс, миловидная пожилая дама, факультетский референт. Джулия остановилась. – Скажите, у вас были какие-то сложности с профессором Эмерсоном?
   – У меня?.. Н-не знаю. – Джулия мгновенно покраснела и принялась отчаянно кусать изнутри собственный рот.
   – Профессор Эмерсон прислал мне утром два электронных письма с настоятельной просьбой, чтобы вы зашли к нему, как только он вернется. Обычно я не вмешиваюсь в дела профессоров. Они сами назначают встречи своим аспирантам. Уж не знаю почему, но профессор Эмерсон пожелал, чтобы я не только уведомила вас о встрече, но и сделала запись о ней в вашем личном деле.
   Джулия кивнула и полезла в рюкзак за органайзером. О том, какими эпитетами наградил ее профессор в этих письмах, она старалась не думать.
   – Так вы готовы встретиться с ним завтра? – спросила миссис Дженкинс.
   – Как? Уже завтра? – упавшим голосом пролепетала Джулия.
   – Он возвращается сегодня вечером и завтра, к четырем, будет ждать вас у себя в кабинете. Вы сможете прийти? Я должна сообщить профессору ваш ответ.
   Джулия кивнула и пометила время у себя в органайзере, всем видом показывая, что ничуть не удивлена.
   – Профессор не сказал, зачем вы ему понадобились. Но добавил, что у него есть серьезные основания с вами встретиться. Я сама теряюсь в догадках, – растерянно добавила миссис Дженкинс, отпуская Джулию.
   В библиотеку Джулия не пошла. Она вернулась домой, чтобы собрать вещи, взяв себе в помощницы «сеньориту Текилу».

* * *

   К утру основная часть имущества Джулии была упакована в два больших чемодана. Не желая признаваться в поражении ни себе, ни бутылке с текилой, часть вещей девушка оставила несобранными. Успеется. Сейчас Джулия сидела на стуле и по детской привычке вращала большими пальцами. Ее натура требовала действий. Тупо сидеть и тянуть время до визита к Эмерсону она не могла. Приложиться к текиле накануне визита – тем более. Поскольку с другими аспирантами она еще не успела подружиться, то ей оставалось только одно: убрать квартиру, так и не ставшую ей домом.
   Но и это занятие не заняло много времени. Вскоре все было отмыто, отчищено, доведено до блеска и благоухало лимоном. Джулия имела все основания гордиться собой. Наспех собрав рюкзак, она вышла и с гордо поднятой головой отправилась на встречу с экзекутором Эмерсоном.
   А профессор уже шагал по факультетским коридорам, заставляя коллег и аспирантов жаться к стенам и уступать ему дорогу. Настроение у него было на редкость скверным, и ни у кого не хватало мужества заговорить с хмурым профессором.
   Все это имело вполне объяснимые причины. Дни, проведенные в родных местах, были омрачены не только смертью матери, но и бесконечными перепалками с живыми и здравствующими родственниками. Он плохо спал, а вчерашнюю ночь вообще провел без сна. Боги авиакомпании «Эр Канада» прокляли его, усадив рядом с отцом двухгодовалого малыша. Едва самолет покинул Филадельфийский аэропорт, папаша шумно захрапел в уютных сумерках салона. Зато его чадо вопило, а потом обильно оросило не только отцовские колени, но и брюки профессора Эмерсона. Профессор как ужаленный выскочил в проход, потребовал у стюардессы тряпку и щетку, после чего бросился в туалет. Там он лихорадочно смывал и счищал младенческую мочу со своих брюк от Армани, попутно обдумывая законопроект о принудительной стерилизации безответственных родителей.
   Джулия появилась возле знакомой двери за несколько минут до назначенного времени и с радостью обнаружила, что дверь заперта. Однако радость почти мгновенно улетучилась. Дверь действительно была заперта, но изнутри. Там сейчас происходила словесная порка Пола Норриса.
   Минут через десять дверь открылась, и в коридор вышел Пол, похожий на великана, которому хорошенько двинули между глаз. Сердце Джулии сжалось. Она бросила взгляд на пожарный выход. Всего пять шагов, вращающаяся дверь – и она будет свободна. Главное – не нарваться на полицию и не схлопотать штраф за ложную пожарную тревогу. Но даже штраф казался ей меньшим злом в сравнении с предстоящим разговором.
   Пол догадался о ее замыслах. Он покачал головой, выдал несколько ругательств, адресованных профессору, потом улыбнулся и предложил:
   – А не закатиться ли нам куда-нибудь на чашку кофе? Разумеется, не прямо сейчас.
   Джулию удивило его предложение, и она согласилась, не особо раздумывая. Она и так была выбита из колеи предстоящим разговором.
   – Остался сущий пустяк – узнать номер твоего мобильника, – с улыбкой сказал Пол, наклоняясь к ней.
   Джулия покраснела, вытащила из рюкзака клочок бумаги, убедилась, что тот девственно-чист, и торопливо нацарапала номер. Пол спрятал бумажку в карман и ободряюще потрепал Джулию по руке:
   – Давай, Крольчиха, устрой ему ад кромешный.
   С чего это он решил, что у нее такое прозвище? И почему вообще она должна называться Крольчихой? Возможно, Джулия даже спросила бы об этом Пола, но из недр кабинета раздался раздраженный, но тем не менее довольно красивый голос:
   – Мисс Митчелл, заходите.
   Джулия вошла в кабинет и замерла возле двери.
   Вид у профессора Эмерсона был изможденный. Лицо бледное, темные круги под глазами. Кажется, он даже похудел. Листая какие-то бумаги, профессор неожиданно высунул язык и медленно облизал нижнюю губу.
   Джулия, оцепенев, уставилась на его чувственный рот. Затем, сделав над собой изрядное усилие, перевела взгляд на профессорские очки. В аудитории Эмерсон был без очков. Наверное, очками он пользовался, лишь когда уставали глаза. Но сегодня его сверлящие синие глаза частично прятались за темными стеклами очков. «Прада». Модная и очень дорогая модель. Черная оправа резко контрастировала со светло-каштановыми волосами и синими глазами. Словом, очки были центральной точкой его лица. Джулия тут же призналась себе, что еще не видела более элегантного профессора, чем Эмерсон. Казалось, он сошел с рекламного плаката «Прада», хотя вряд ли какой-нибудь профессор согласился бы участвовать в рекламной кампании.
   Более того, Эмерсон был первым встреченным Джулией профессором, который следил за модой.
   Тот злополучный семинар был не первой встречей Джулии Митчелл с Габриелем Эмерсоном. Она знала этого человека. Знала его порывистый, переменчивый характер. Знала его приверженность к вежливости и соблюдению приличий (по крайней мере, так было до недавнего времени). Знала, что сейчас она вполне могла бы без всякого приглашения усесться в одно из мягких кожаных кресел; в особенности если бы он вспомнил, кто она. Но нынешняя атмосфера кабинета не располагала к вольностям, и Джулия осталась стоять.
   – Проходите, мисс Митчелл. Прошу садиться.
   Голос Эмерсона был холодным и жестким. Вместо кресла профессор указал на такой же жесткий металлический стул.
   Вздохнув, Джулия направилась к неприглядному стулу, стоявшему возле одного из массивных встроенных книжных шкафов. Ей хотелось пошутить, сказать, что обвиняемым мягкие кресла не полагаются, но она решила не усугублять свое и без того шаткое положение.
   – Передвиньте стул к моему столу. Я не собираюсь вытягивать шею, чтобы вас видеть.
   Джулия послушно понесла стул к письменному столу, умудрившись ножкой задеть за свой ветхий рюкзак. Один карман раскрылся, и его содержимое вывалилось на пол, в том числе и тампон. Джулия покраснела с головы до ног, видя, как чертов тампон закатился под стол и остановился в каком-нибудь дюйме от профессорского кожаного портфеля.
   «Может, он обнаружит тампон уже после того, как я покину его кабинет».
   Удрученная своей неловкостью, Джулия присела на корточки и стала торопливо собирать рассыпавшиеся предметы, запихивая их обратно в карман. Она собрала почти все, но тут рюкзак преподнес ей новый сюрприз. У него вдруг с треском оборвалась лямка, и он с грохотом шмякнулся на пол. Тетради, ручки, iPod, мобильник и большое зеленое яблоко разлетелись по красивому персидскому ковру. Зрелище было столь же нелепое, как компания хиппи в интерьере старинного особняка.
   «Боги всех аспирантов и вечных неудачников, покарайте меня на месте», – мысленно взмолилась Джулия.
   – Мисс Митчелл, вы никак еще и комедиантка?
   От его саркастического тона Джулия словно окаменела. Она все-таки решилась поднять глаза и взглянуть на него. Увиденное едва не заставило ее разреветься.
   Как человек, носящий ангельское имя, может быть таким жестоким? Как его мелодичный голос может быть таким суровым? Джулия тут же утонула в его холодных синих глазах. Она с тоской вспоминала, как однажды эти глаза смотрели на нее с нежностью и добротой. Нет, она не имела права поддаваться отчаянию. Лучше привыкнуть к его нынешнему поведению, как бы больно ей ни было.
   Запоздало ответив на его вопрос мотанием головы, Джулия вновь стала запихивать рассыпавшиеся вещи в рюкзак.
   – Когда я задаю вопрос, то жду, что мне ответят не какими-то невразумительными жестами, а голосом. Неужели вы до сих пор не усвоили этот урок? – Бегло взглянув на Джулию, профессор Эмерсон вернулся к папке, которую держал в руках.
   – Простите меня, доктор Эмерсон.
   Джулия удивилась собственному голосу. Слова были произнесены тихо, но теперь в них ощущался металл. Она не знала, откуда в ней появилась смелость, и мысленно поблагодарила богов, явившихся ей на помощь. Очень вовремя.
   – Вообще-то, я профессор Эмерсон, – отчеканил он. – Докторов везде пруд пруди. Сейчас даже мануальные терапевты и ортопеды именуют себя докторами.
   Больно отшлепанная его словами, Джулия склонила голову и попыталась застегнуть молнию своего предательского рюкзака. Увы, бегунок молнии не желал соединять зубцы. Джулия мысленно уговаривала его, чередуя уговоры с проклятиями, будто это могло магическим образом заставить бегунок исправно работать.
   – Может, прекратите возиться с вашим рюкзачным недоразумением и сядете на стул, как и подобает человеку?
   Джулия поняла: Эмерсон на грани срыва и лучше его больше не злить. Перестав возиться с «рюкзачным недоразумением», она уселась на неудобный стул. Руки она сложила на коленях, поскольку каждый ее жест только раздражал профессора.
   – Должно быть, вы уверены в своем таланте комедиантки. И ваш прошлый трюк наверняка считаете весьма остроумным.
   Он бросил ей клочок бумаги, приземлившийся рядом со стулом. Джулия нагнулась и сразу узнала ксерокопию своей записки.
   – Я сейчас объясню. Это была ошибка. Я не писала обе…
   – Меня не интересуют ваши объяснения! Помнится, после семинара я просил вас зайти ко мне. Вы ведь не соизволили явиться?
   – Я приходила. Но вы говорили по телефону. Дверь была заперта, и…
   – Дверь не была заперта! – Эмерсон бросил ей белый картонный прямоугольник, похожий на визитную карточку: – Это, полагаю, тоже из вашего комедийного репертуара?
   Джулия подняла карточку и чуть не вскрикнула. Это была маленькая открытка со словами соболезнования. Деб выполнила ее просьбу, приложив к цветам открытку.

   Вместе с вами оплакиваю вашу потерю.
   Примите мои искренние соболезнования.
   С любовью,
   Джулия Митчелл

   От злости он едва не брызгал слюной. Джулия захлопала ресницами, пытаясь найти точные слова.
   – Это совсем не то, что вы думаете. Я хотела сказать, что скорблю…
   – Вы уже красноречиво высказались в своей записке!
   – Но открытка предназначалась не вам, а вашей семье, которая…
   – Не смейте приплетать сюда мою семью! – заорал профессор Эмерсон.
   Он сорвал очки, бросил на стол и принялся растирать виски.
   Удивление Джулии сменилось неподдельным изумлением. Как такое могло случиться? Почему никто ему не объяснил? Почему он воспринял ее слова соболезнования как насмешку и никто не вправил ему мозги?
   У нее противно засосало под ложечкой. Что же могла означать эта история с открыткой?
   Ценой неимоверных усилий профессор Эмерсон все же заставил себя успокоиться. Презрительно морщась, он захлопнул папку и отодвинул от себя. Потом вперился глазами в Джулию:
   – Итак, вы приехали сюда изучать творчество Данте. Я единственный профессор на всем факультете, который ведет аспирантов по этой теме. Поскольку наши отношения… не сложились, вам придется изменить тему и поискать себе другого руководителя. Либо перевестись на другой факультет, а еще лучше – в другой университет. Я незамедлительно сообщу о своем решении в комитет, назначивший вам целевую стипендию. С вашего позволения, прямо сейчас. – Профессор Эмерсон повернулся к ноутбуку и лихорадочно застучал по клавишам.
   Джулия приросла к стулу. Другого решения своей участи она не ждала, но предполагать смертный приговор и услышать его – не одно и то же. Все это время профессор Эмерсон ни разу не взглянул на нее. Вот и сейчас он закрыл крышку ноутбука и пододвинул к себе другие бумаги.
   – Не смею вас задерживать, мисс Митчелл.
   Она не спорила, не пыталась себя отстаивать. Какой смысл? Этот человек принял решение, и все ее попытки кому-то что-то объяснить будут выглядеть неуклюжими и откровенно глупыми. «Нам очень жаль, что вы не сработались с таким блестящим специалистом, как профессор Эмерсон», – вот что ей скажут. И никому не будет никакого дела до причин и деталей.
   Джулия встала на негнущиеся ноги. Голова слегка кружилась. Опозоривший ее рюкзак она прижала к груди и, не прощаясь, вышла из кабинета, больше похожая на зомби, чем на Джулию Митчелл.
   Экзекуцию, начатую профессором Эмерсоном, продолжила погода. Когда Джулия шла сюда, погода прикинулась теплой и солнечной. Теперь же заметно похолодало, а она не взяла ни куртки, ни зонта. За считаные минуты тонкая футболка Джулии промокла насквозь. А до ее квартиры было еще целых три квартала. Недурная прогулка в компании дождя и холодного ветра.
   «Боги плохой кармы и бурь, смилостивьтесь надо мной».
   Немного утешало лишь то, что «рюкзачное недоразумение» хотя бы частично прикрывало ее от косых струй. Намокшая футболка становилась прозрачной, равно как и белый хлопчатобумажный лифчик. Вот тебе, профессор Эмерсон!
   Джулия прокручивала в мозгу недавний разговор с ним. Нет, не зря она вчера собрала чемоданы. И все же она искренне надеялась, что он ее вспомнит, что будет добр к ней. Дождешься от него доброты!
   Он даже не позволил ей объяснить всю эту дурацкую путаницу с запиской. Цветы и открытку счел частью насмешки. А как легко он выкинул ее из программы. Все кончено, Джулия Митчелл. Какой еще другой университет? После отзыва, отправленного Эмерсоном, на изучении творчества Данте можно поставить крест. Ей больше не дадут стипендию. Что теперь? Позорное возвращение в Селинсгроув, в отцовский домишко… Потом и он узнает и посмеется над нею. Они все посмеются над нею. Глупышка Джулия. А она-то думала, что уедет из Селинсгроува, окончит аспирантуру, потом станет профессором… Кого она пыталась обмануть? Все кончено, на этот учебный год уж точно.
   Джулия еще крепче прижала к себе промокший рюкзак. И надо же, чтобы эта чертова лямка оборвалась у него в кабинете! Профессор Эмерсон и так считает ее гнусной насмешницей. А она еще и клоунаду устроила. Так опозориться перед ним! Нет, это было выше ее сил.
   Впрочем, в чаше позора не хватало еще нескольких капель. Но ждать осталось недолго. В пять часов у профессора Эмерсона закончится рабочий день. Он нагнется за портфелем и обнаружит ее прокладку… Вот тогда ее позор станет полным. Хорошо еще, что она не увидит выражения его лица. Джулия вдруг представила, что ее прокладка на глазах у профессора Эмерсона превращается в здоровенную корову, а та рожает теленка. На его прекрасном персидском ковре.
   Треть пути Джулия уже прошла. Ее длинные каштановые волосы превратились в сосульки и теперь липли ко лбу. Промокшие брюки хлюпали. Девушке казалось, что она превратилась в водосточную трубу. Поднимая фонтаны брызг, мимо проносились машины и автобусы, которые то и дело окатывали ее грязной водой. Когда случается крупная неприятность, мелкие уже не так досаждают.
   В этот момент напротив Джулии затормозил новенький «ягуар». Водитель плавно остановился, не окатив ее еще одной порцией грязи. Потом в машине открылась передняя дверь со стороны пассажирского сиденья.
   – Садитесь, – произнес мужской голос.
   Джулия не знала, как поступить. Садиться в незнакомую машину? Она огляделась по сторонам. Ни одного человека, даже в плаще и под зонтом. Джулия была единственная, кто решил испытать на себе всю мощь сентябрьского ливня.
   Ей стало любопытно, и она подошла к машине. Маньяки и извращенцы встречаются везде, даже в Торонто. Впрочем, этого маньяка она знала. Более того, она рассталась с ним совсем недавно. Ну уж нет, профессор Эмерсон! Пусть она трижды промокнет, но…
   – Что вы раздумываете? Полезайте в машину. Прогулки под таким дождем кончаются воспалением легких. От воспаления легких, кстати, умирают. Забирайтесь, я отвезу вас домой.
   Теперь его голос звучал мягче. Лед растаял, камень раскрошился. Это был почти тот голос, который она помнила столько лет.
   Только ради памяти прошлого Джулия согласилась сесть в машину. Она мысленно извинилась перед автомобильными богами за испачканное черное кожаное сиденье и безупречно чистые коврики.
   За стеклами машины шумел дождь. А салон наполняли тихие звуки фортепьяно. Шопен, ноктюрн ми-бемоль мажор, сочинение номер девять, опус два. Джулия улыбнулась. Ей всегда нравился этот ноктюрн.
   – Большое вам спасибо, профессор Эмерсон, – сказала она, поворачиваясь к водителю.

Глава четвертая

   Кто-то усмотрит в этой уличной встрече профессора Эмерсона с насквозь промокшей Джулией Митчелл некий перст судьбы. Возможно, и так, хотя самому Эмерсону причина их встречи была предельно понятна: он оказался на Блур-стрит, поскольку свернул не туда. В какой-то мере вся его жизнь представляла собой совокупность «поворотов не туда», но этот он считал чистой случайностью. Ехать по центральной части Торонто в час пик – задача не из легких. Добавьте к этому невесть откуда взявшуюся грозу и сердитое электронное послание от брата, пришедшее на айфон Эмерсона. Последнее обстоятельство сыграло главную роль в том, что с Квинс-парк профессор свернул не налево, а направо. На Блур-стрит, в противоположную сторону от своего дома.
   Блур-стрит не такое место, где в часы пик легко развернешься на сто восемьдесят градусов. Особенно если у тебя новенький «ягуар», которым ты дорожишь. Профессору Эмерсону не оставалось ничего иного, как смиренно двигаться в общем потоке машин, что он и делал, пока не заметил на тротуаре несчастную мисс Митчелл. Она брела с отрешенностью бездомной, прижимая к груди свое «рюкзачное недоразумение». Эмерсона вдруг захлестнуло чувство вины, и он сделал то, на что не решился бы, будь на улице сухо. Он открыл дверь и позвал Джулию в салон машины.
   – Я вам тут всю обшивку запачкаю, – извиняющимся тоном пробормотала Джулия.
   Пальцы профессора Эмерсона впились в рулевое колесо.
   – У меня есть кому почистить сиденье.
   Ответ больно ударил по Джулии, и она опустила голову. Ну кто она для этого лощеного профессора? Комок уличной грязи, прах под его ногами.
   – Где вы живете? – спросил Эмерсон, чтобы поскорее перейти со щекотливой темы на более пристойную и безопасную.
   Он искренне надеялся, что их совместная поездка не затянется.
   – На Мэдисон-стрит. Нужно проехать еще немного, а там будет поворот направо, – пояснила Джулия, махнув рукой в темное пространство.
   – Не трудитесь объяснять. Я знаю, где находится Мэдисон-стрит, – отрезал он.
   Украдкой поглядывая на профессора, Джулия подвинулась ближе к окошку. Уж лучше смотреть на мокрую улицу и желтые пятна фонарей, чем на этого напыщенного гордеца.
   Профессор Эмерсон мысленно выругался. Даже с этой мочалкой темных мокрых волос Джулия Митчелл была чертовски привлекательной. Эдакий кареглазый ангел в джинсах и кроссовках. Профессорский разум зацепился за мысленную характеристику. Слова «кареглазый ангел» показались ему странно знакомыми. Где-то он уже их встречал, только забыл, где именно. Поскольку мозг не выдал ему мгновенный и точный ответ, профессор Эмерсон не стал напрягать память.
   – Какой у вас номер дома? – спросил он уже мягче и совсем тихо.
   – Сорок пять.
   Он кивнул и вскоре затормозил напротив трехэтажного кирпичного дома, когда-то принадлежавшего одному хозяину, а нынче разделенного на квартиры.
   – Спасибо, что подвезли, – пробормотала Джулия, берясь за ручку.
   – Подождите, – остановил ее Эмерсон.
   Он достал с заднего сиденья большой черный зонт. Джулия послушно ждала, не веря своим глазам. Недосягаемый профессор Эмерсон вылез наружу, раскрыл зонт, обошел свой «ягуар» и открыл дверь со стороны пассажирского сиденья. Джулия вылезла вместе со своим злосчастным рюкзаком и в сопровождении профессора прошла несколько шагов до подъезда.
   – Спасибо, – вновь сказала она и полезла в боковой карман рюкзака за ключами.
   Неужели она настолько бедна, что не может позволить себе новый рюкзак? Он, конечно, знал о привязанности некоторых людей к старым вещам. Наверное, этот мокрый мешок ей чем-то дорог.
   Похоже, сегодня все рюкзачные молнии составили заговор против Джулии. Она дергала за бегунок, но тот не желал двигаться с места. Джулия покраснела. Эмерсону сразу вспомнилось ее лицо, когда она ползала по персидскому ковру, собирая рассыпанные вещи.
   Ощущая себя косвенным виновником этой заминки, профессор вручил Джулии уже закрытый зонт, взял бунтарский рюкзак и рванул молнию. Почувствовав мужскую силу, та послушно скрипнула и разошлась. Эмерсон протянул рюкзак Джулии.
   Она нашла ключи, но так нервничала, что уронила их. Джулия нагнулась, подняла ключи и попыталась дрожащими руками найти нужный ключ.
   Исчерпав всякое терпение, профессор выхватил у нее кольцо с ключами, которые внешне казались похожими. Он стал пробовать один за другим, пока не нашел нужный. Открыв входную дверь, Эмерсон пропустил Джулию вперед и лишь потом вернул ей ключи. Смущенная Джулия вновь забормотала благодарности.
   – Я провожу вас до квартиры, – вдруг сказал Эмерсон и пошел с нею к лестнице. – У вас тут даже консьержа нет. Мало ли что…
   Джулия молила богов многоквартирных домов, прося помочь ей побыстрее найти ключ от квартиры. Боги ответили на ее молитву. Она открыла дверь. Оставалось распрощаться с профессором, войти к себе и закрыть дверь. Выйти из дома он сможет и без ее помощи: замок на двери подъезда защелкивается автоматически.
   Но Джулия, улыбнувшись профессору, как старому знакомому, вежливо осведомилась, не желает ли он выпить чаю.
   Удивленный таким приглашением, профессор Эмерсон как-то незаметно вошел в квартиру и лишь потом задался вопросом, стоило ли это делать. Оглядев тесное, убогое жилище, он быстро пришел к выводу, что не стоило.
   – Позвольте ваш плащ, профессор, – попросила воспрянувшая духом Джулия.
   – Только куда вы его повесите? – хмыкнул Эмерсон.
   В квартире не было ни одежного шкафа, ни даже вешалки.
   Джулия потупила глаза и втянула голову в плечи. Профессор увидел ее закушенную губу и сразу пожалел о своей грубости.