Прочел их Саад -- сын Ваккаса и тотчас же отрешил иудея от должности, так как означали они: "Вообрази, что иудей умер!" Такова была сила ума у праведного халифа. С тех пор в мире, когда хотят сказать, что нет незаменимых людей, то и говорят: "Иудей умер!"
Относительно женщин он тоже подробно запишет в книге. Все свидетельства прошлого о том, что нет у них совершенства разума, и только сохранение рода -- цель их существования. Если жены государя станут вмешиваться в дела державы, давать приказы, то разве от себя они станут делать такое? Ум ли будет участвовать в этом9 Нет, только то совершают они, что подсказывает их греховная природа
Изгнание Адама из рая -- первый пример, и известно, кто был там учителем. А разве не похоть женщины разрушила некогда мир между Ираном и Тураном? Суда-ба -- жена шаха Кей-Кауса -- прельстилась сыном его Сиявушем. Когда тот отверг ее притязания, она оклеветала царевича перед мужем. Изгнанный Сиявуш бежал в Туран, породнился там с царем Афрасиабом, но был убит коварным завистником. Тогда воспитатель его -- воитель Ростам -- за косы выволок Судабу из царского дворца и разрубил на части. Так поступали подлинные мужи с блудливыми женщинами еще в незапамятные времена.
Сильные духом государи всегда сторонились женщин. Когда пришел Искандер из Рума и победил Дария, то захватил его гарем. Невиданной красоты дочь имел Дарий, прекрасную, совершенную во всех отношениях. Сподвижники сказали об этом македонскому царю и предложили пойти и посмотреть на женщин, в том числе и на нее. Но Искандер ответил: "Я победил их мужей; не подобает, чтобы жены их победили нас!"
А разве не к месту рассказ про царя Хосроя, жену его Ширин и Фархада. Так полюбил этот царь свою жену, что отдал ей поводья правления. Конечно же сделалась дерзкой Ширин и при таком слабовольном государе влюбилась в постороннего.
Спросили однажды у мудреца Бузурджмихра: "Какова причина разрушения дома Сасанидов?" Был долгое время государственным мужем у них Бузурджмихр и ответил со знанием дела: "Одна причина -- что доверяли в этом доме больше мелким и невежественным мужам, чем старым, опытным вазирам. Другая же -- что давали волю женщинам".
И не сам ли Пророк сказал о женщинах: "Советуйся с ними, но поступай вопреки!" Если бы жены были оделены разумом, Посланник--мир над ним!--не сказал бы такого. Известно, как сам он однажды сделал наоборот тому, что советовала его молодая жена Айша, чья набожность, знание, сподвижничество и добронравие вне подозрений. Каково же поступать тогда с обычными женами!..
В предании рассказывается, как во времена сыновей Израиля было установление, что Всевышний исполнял по три желания всякого, кто сорок лет соблюдал его правила жизни. Нашелся такой муж из сыновей Израиля, который не совершал никаких проступков, молился каждодневно, постился, как установлено, и звали его Юсиф. Жена была под стать ему: скромная, молчаливая, работящая, богобоязненная, по имени Кирсиф. Имея за спиной как раз сорок лет праведности, задумался Юсиф:
"О чем же попросить мне у бога?" А так как не было у него близких друзей, решил посоветоваться с женой.
"Тебе известно, что во всем мире для меня ты один, -- сказала жена. -Ты -- свет моих очей, как и я для тебя, и есть ли большая радость для нас, чем лицезрение друг друга. Попроси же у господа, чтобы даровал мне такую красоту, какой не было еще среди женщин. Ты будешь смотреть на меня и радоваться, так что дни свои мы проведем в счастье".
Так и сделал Юсиф. Всевышний внял его первой просьбе, и, проснувшись на другой день, увидел тот, что стала жена его Кирсиф не виданной еще среди людей красоты. А женщина посмотрела на себя в зеркало и в ту же минуту сделалась надменной, стала капризничать и пренебрегать мужем. "Кто равен теперь мне на свете? -- говорила она. -- А живу я с каким-то бедняком, который ест ячменный хлеб. Стар он уже для меня и не наделен благами мира. Другой бы одел меня в парчу и золото, навесил драгоценные камни, дорожил бы мной!" С утра до вечера продолжалось это, пока не выдержал Юсиф и не обратился к господу со второй просьбой: "Преврати, боже, эту женщину в медведя!"
Стала жена его медведем и принялась бродить вокруг дома, жалобно воя, а из глаз у нее текли слезы. Юсиф же один совсем замучился с детьми и хозяйством, так что не имел даже времени молиться. Тогда он обратился к богу с третьей просьбой: "Сделай так, чтобы этот оборотень-медведь стал той самой женщиной, какой была она до твоих милостей!" Тотчас же явилась перед ним Кирсиф, ласковая, заботящаяся о муже и детях, участливая. Стали они жить по-прежнему, однако сорок лет праведного житья пропали понапрасну. Могли бы лучше устроиться, но три милости божьи уже были пущены на ветер по вине женщины.
Халиф Мамун сказал однажды: "Не дай бог никогда ни одному государю, чтобы женщины говорили с ним о государственных делах, покровительствовали бы кому-нибудь, отстраняли и назначали на должности. Приметив угодливость мужей, а во дворце разглядев столько народа и войска, допустят они себе в голову разные нелепые желания. Немного времени пройдет, как уйдет неизвестно куда величие такого государя, ослабеет блеск его двора, не останется достоинства. Государство же придет в расстройство, вазир откажется от дел, и кто знает, чем такое закончится".
И Кей-Хосрой так сказал: "Всякий государь, желающий, чтобы дом его был крепок, государство не разрушалось, чтобы не терпели ущерба его сан и величие, пусть не позволяет женщинам говорить о чем-либо другом, кроме как о лакомствах и друг о друге, дабы сохранены были древние обычаи и не наступало беспокойство". Омар--сын ал-Хаттаба тоже сказал: "Слова женщин запретны для мужского слуха точно так же, как лицезрение их".
Достаточно и того, что уже приведено здесь относительно сего предмета. Но зачем так смотрела вчера на стол в углу Фатияб? Он сидел еще некоторое время, размышляя об этом, но так ни к чему и не пришел. Потом свернул написанное и отдал Магриби. Все, кроме последней главы о батинетах, успел он сделать к отъезду...
II. ВАЗИР (Продолжение)
Широко открылись железные ворота кушка, затрубили трубы. Золото халата стало нагреваться на солнце, и пыль взметалась от конских копыт. Сотня муфридов с хайльбаши во главе рысила сзади, сопровождая его к месту смотра уходящего в поход войска.
Солнце заполнило уже все небо. Пот потек струйкой из-под каркаса, на который натянут был вазирский тюрбан. Плечи ощущали безмерную тяжесть парадной одежды, и ждал он с нетерпением, когда же онемеют они. Но покойно и хорошо ему было.
Далекий гром донесся от Серахских ворот. С утра уже выстраивалось там войско, стучали барабаны и перекликались сигнальные трубы. Прямо с площади начнется поход, а к вечеру вслед войску двинется султанский дом с гаремом, дома и гаремы сановников. В каждом рабаде на большом царском пути уже приготовлены фураж и припасы. Объявлено, что якобы в Багдад к халифу направляются все они -- совершить осеннее богослужение...
Прогремели трубы стражи Ворот Знаменосца. Остались позади опустевшие улицы, столбы с батинитами, мосты. Потом затрубили у Серахских ворот, и площадь Йездан сразу открылась перед ним вплоть до дальнего канала Хурмузфарр. Еще во времена царей Эраншахра делались здесь смотры Земля была плотно утоптана, полита водой и размечена флажками, а по краям передвигалось войско, готовясь к прохождению перед высочайшим помостом.
III. ВАЗИР (Продолжение)
На своем месте -- у башен Султан-калы -- был устроен помост, и все совершалось правильно. Первым -- отдельно от всех -- взошел на него Величайший Султан. Затем свое место Великого Вазира и атабека занял он. И тогда только быстро, исподтишка толкая друг друга, поднялись сюда вазир Абу-л-Ганаим, чья нисба Тадж ал-Мульк, великий мустауфи Шараф ал-Мульк, великий туграи Маджд ал-Мульск, хаджибы Дома и Совета. Вместе с ними взошли также сипахсалары войска в расшитой одежде, с двойными и тройными золотыми поясами, и встали по другую сторону султана. В то же время внизу и по краям помоста устраивались на специальных скамьях малые эмиры, хаджибы различных служб, налимы и гости. Сзади, насколько хватало глаз, теснились люди Мерва, окрестных рабадов и селений.
Он посмотрел направо от себя и вблизи от помоста увидел некоего человека. Не соблюдая порядка, вышел тот из толпы и остановился впереди мушерифов стражи. Кто-то из них ухватил его за полу, оттащил назад. Мелькнули звезды на синем халате, и был это беспутный имам. Редкая борода его все продолжала дергаться кверху, пока спорил он с мушерифом. Но тот поднял плеть, и многоумный имам быстро отступил к положенной ему скамье для налимов...
И еще дальше, на самом краю, все смотрел кто-то в его сторону. Он сощурил глаза от солнца и увидел, что это иудейский экзиларх Ниссон.
Хорошо еще, что в нарушение правила не пришла на смотр войска Тюрчанка. Такое уже случалось, но сегодня соблюдала женщина закон...
Даже рукой как будто помахал ему назойливый иудей, и он отвернулся. Все вдруг замолчали, вытягивая шеи и вглядываясь в даль. Двадцать слонов с барабанами от сипахсаларов и эмиров войска выступили из Се-рахских ворот. Впереди мерно шагал большой белый слон, на котором были барабан и знамя сипахсалара державы. Слоны встали у башен, и Величайший Султан сделал знак рукой.
Гром больших барабанов нарушил тишину дня. В ту же минуту им ответили все барабаны войска, и небо словно бы потемнело от столь великого грохота. Взыграли одновременно большие и малые трубы, музыканты ударили в бронзовые литавры, а в начале поля возник сверкающий ряд лошадей и людей. Это шел на рысях развернутым строем первый -- Золотой хайль султанских муфридов...
Хайль за хайлем шли мимо, сверкали золото и сталь, вздрагивала земля от единого удара тысяч копыт. В одинаковые латы закованы были кони и люди, и одноцветные попоны с серебряными пластинами покрывали плечи всадников и лошадиные крупы. Красный султанский флажок трепетал на шлеме у каждого, а четкий ряд копий был словно врезан в небо. Порядок и мощь державы являло войско. И это было лишь начало...
Все происходило, как записано им в главе о парадах войска. Необходимы они, чтобы всякий человек ощутил себя лишь пылинкой в прахе перед государством. А одновременно пусть радуются и машут руками, потому что когда люди видят грозное войско, то подспудно просыпаются в них благие, полезные чувства. Очевидной становится несокрушимость этого правопорядка.
Он повернул голову, нашел глазами хитроумного имама. И даже сразу не понял, что происходит. Тот стоял посреди надимов и смеялся в свою неухоженную бороду...
IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
У клумбы с тюльпанами он стоит, а тюркская жена султана подходит и берет его за руку. Царапинка у локтя сошла у нее, и только розовый след остался на белой коже. Маленький человек с пухлым лицом, который ходит всегда за ней, остается ждать в саду. Совсем рядом, за стеной, слышатся трубы...
Не выпуская руки, ведет она его к дому, где хранятся книги. Чисто промытым песком посыпана дорожка.
А навстречу вдруг выходит ученый имам в халате со звездами, и она улыбается ему...
Высоко под потолком лишь узкое окно, и темно кажется ему здесь после яркого солнца. Большие и малые книги с бронзовыми застежками стоят в нишах. Она вдруг берется за другую его руку и тянется к нему губой. Горячую влажность языка и зубы ее чувствует он.
Радостное тепло возникает в ногах, поднимается кверху. Грудь ее мешает стоять им так. Она переступает с ноги на ногу, толкая его коленом. Все безмерно напрягается, и тяжело становится ему дышать.
Тогда она отпускает его, быстро выбрасывает на пол что-то из ниши. Это кошма с круглыми солнечными разводами. И уже совсем раздетой подходит она к нему.
А он тоже уже без одежды и ложится на нее, сразу ощущая все, что знает у женщины. Но не дает она ему подумать об этом, покоряясь и требуя его снова и снова. Совсем уже вместе они, но опять и опять без перерыва происходит это, и оттопырена у нее губа...
Где-то стучат барабаны. Они лежат, откинувшись, и он смотрит без стеснения. Все такое же у нее, как у всякой женщины. Нет для него нового в этом...
Некий свет появляется от ее груди и колен, перебрасывается выше, и вся она уже светится. Он вдруг склоняется и начинает целовать у нее грудь, колени, бедра, золотые волосы. И нет ничего для него радостнее.
V. СУД ИМАМА ОМАРА
Чтобы лучше увидеть, пробирается он вперед. Невидимые руки хватают его. Он громко призывает бога в свидетельство, и мушериф поднимает плеть. Агай наверху отворачивается.
Боль от удара проникает в мозг, и вся сразу проявляется тяжесть агаевой пирамиды. Ревут карнаи, установленные на огромных стриженых верблюдах. С несокрушимой размеренностью движется войско. Форма обретает душу, и дрожь проходит по телу при виде ее торжества. Где-то в недрах теряется очищающий гул времени...
На дело рук и таланта своего смотрит с помоста великий дабир круглыми глазами. Неистовствуют барабаны. Железные кони и люди, покорные ритму, утверждают идею. Сияние завораживает, и все явственней слышится равномерный стук калама о дерево.
Только лошади в рядах изменяют цвета. Выдвинутые вперед сарханги и хайльбаши поочередно соскакивают перед помостом. Однообразно склоняются они, производя знак целования земли. Шлемы сдвигаются при этом, и словно в ошейник государства продеваются их крепкие бритые головы.
А он все ищет среди них того туркмена, что пел на горе у гябров песню исконной человеческой воли. Но одинаковы у всех лица. О пирамиду агая разбился юный тюркский порыв. Последний Великий Султан сидит, выхолощенный дабирами, и некому раздвинуть тысячелетние камни...
Уже не люди, а машины движутся в ряд, сверкая мертвым железом. По две пары лошадей впряжено в мечущие огонь аррады и по восемь -- в большие манджани-ки. Слоны везут на себе поджигающие дома кашкад-жиры, дивы, раваны с огромными ковшами. Таранящие стены караки волочатся по земле.
И вот ударяют сразу все барабаны, ревут большие и малые трубы. Единый восторженный крик вырывается у тысяч людей. Двенадцать бихарских слонов втягивают на площадь великий диваркан -- Разрушитель городов. Выше деревьев угрожающе покачивается его многоугольная башня, и нет стены в мире, за которой можно укрыться от него.
Вся^содрогается от непомерной тяжести старая площадь Йезден. Маленькими и одинаковыми становятся люди. Бога не существует. Все отчетливее стучит калам дабира, отмеряя жизнь. Ужас бытия без смысла и причины открывается ему. Агай смотрит с высоты помоста.
И вдруг видится некий свет. Опять, когда шел он сюда, встретилась ему в саду маленькая Туркан-хатун. Красивого шагирда вела она за руку, и понимающе улыбнулись они друг другу.
Веселый знак замены проступает на всем окружающем : на железных машинах, на войске, на лбу у тех, что сидят на помосте. Природа не терпит химеры. От собственной тяжести рухнет пирамида агая. Узкая полоска праха останется на площади Йездан.
Нарастающий гул времени снова слышится ему. Будто гигантский крот роется в недрах, обрывая прогнившие корни. И не в силах сдержать свою радость, смеется он в лицо агаю.
* ЭПИЛОГ *
I. СООБЩЕНИЕ ИБН АЛ-АСИРА '
485 года по старому от-1092 года по счету хри-так и не сделались все
Это произошло 10 рамадана счету хиджры, или 14 октября стиан. "Таблицы Малик-шаха" ленским календарем.
Великий Вазир и атабек Величайшего Султана Низам ал-Мульк направился в шатер к своим женам, которые были с ним при войске. Оно стояло уже в двух переходах от Исфагана, напротив Дейлемских гор. Вместе с вази-ром находился молодой шагирд, которому он полностью доверял, так как спас его когда-то от голодной смерти. Они ели на дастархане, простеленном у шатра. Шагирд нарезал дыню простым дорожным ножом. Вазир протянул ему кусок хлеба, и тогда шагирд ударил его этим ножом в сердце.
О том, что был батинитом этот шагирд, объявили всем. Специально будто бы послали его из Дейлема, чтобы совершить это и не дать состояться походу войска. И еще говорят, что сделал он так, потому что не мог простить протянутый ему некогда хлеб...
II. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
О своем он думает и улыбается, надрезая для старого вазира золотую хузанскую дыню. С легким звоном распадается она, а он начинает освобождать от семени розовую середину. Зайчик с ножа весело пробегает по дастар-хану.
Покойно и хорошо ему теперь. Краски, звуки, запахи переполняют мир, и нет в нем тоскливых видений. В небытие ушел некий фидаи на столбе вместе с тайными имамами, у которых руки обмазаны жиром и кровью.
На солнце всякий раз поглядывает он. Когда скроется оно, придет за ним снова маленький человек с пухлым лицом. Неведомой дорогой будет идти он, потому что отдельно от других стоит знакомый шелковый шатер с лентами. Он войдет туда и ощутит жаркую, радостную плоть женщины. И будут светиться потом у него руки...
----
Ибн ал-Асир -- средневековый историк.
Будто просыпается он и смотрит, еще не понимая. Все та же рука протягивает ему хлеб. Обжигающий запах уже проник в голову, отравил мозг и душу. Жестокой сытостью перехватывает горло, и содрогается он от ненависти. Рычат во тьме собаки...
И сразу приходит освобождение. Добрые круглые глаза с участием смотрят на него. Но бессильно опадает сухая старческая рука. Тогда только видит он свой нож в груди человека, опять протянувшего ему хлеб...
III. ВАЗИР
Ифтар -- первый день после установленного Пророком поста сегодня, и когда сделается темно, войско свернет неожиданно в Дейлемские горы. Тяжелый диваркан пронесут туда на спинах слоны. И пока будут разбивать стены батинитов, допишет он книгу о государстве...
Старательный шагирд уже надрезал дыню, отделил семя и кожуру, аккуратно уложил все на дастархан. Можно начинать есть после столь долгого воздержания. Положенные к месту слова произносит он, разламывает хлеб, протягивает шагирду.
Но не берет почему-то у него хлеб шагирд. Как некогда у мальчика в Тусе, делаются у него глаза. Великая преданность в них, и руки у шагирда мечутся, совсем как у слепого.
Легкий, радостный толчок в сердце ощущает он. Неотрывно смотрят на него любящие глаза юноши. Никто и никогда еще не смотрел так на него...
Все ниже клонится он над хаузом, пытаясь разглядеть там что-то. Рука его протягивается к воде, и некий мальчик с клоком волос, на счастье, тянется навстречу. Морщится лоб у него, и смешно топырятся глаза. Очень важно то, что хочется ему сделать.
Но вот уловил он наконец необходимую напряженность головы. Огромное счастье переполняет его душу. Он поднимает глаза к небу и смеется. Потом снова наклоняется, весь уходя в яркую солнечную воду, и уже свободно, легко двигает ушами. Еще и еще раз делает он это, убеждаясь в своей победе над невозможным...
1972 - 1975
Относительно женщин он тоже подробно запишет в книге. Все свидетельства прошлого о том, что нет у них совершенства разума, и только сохранение рода -- цель их существования. Если жены государя станут вмешиваться в дела державы, давать приказы, то разве от себя они станут делать такое? Ум ли будет участвовать в этом9 Нет, только то совершают они, что подсказывает их греховная природа
Изгнание Адама из рая -- первый пример, и известно, кто был там учителем. А разве не похоть женщины разрушила некогда мир между Ираном и Тураном? Суда-ба -- жена шаха Кей-Кауса -- прельстилась сыном его Сиявушем. Когда тот отверг ее притязания, она оклеветала царевича перед мужем. Изгнанный Сиявуш бежал в Туран, породнился там с царем Афрасиабом, но был убит коварным завистником. Тогда воспитатель его -- воитель Ростам -- за косы выволок Судабу из царского дворца и разрубил на части. Так поступали подлинные мужи с блудливыми женщинами еще в незапамятные времена.
Сильные духом государи всегда сторонились женщин. Когда пришел Искандер из Рума и победил Дария, то захватил его гарем. Невиданной красоты дочь имел Дарий, прекрасную, совершенную во всех отношениях. Сподвижники сказали об этом македонскому царю и предложили пойти и посмотреть на женщин, в том числе и на нее. Но Искандер ответил: "Я победил их мужей; не подобает, чтобы жены их победили нас!"
А разве не к месту рассказ про царя Хосроя, жену его Ширин и Фархада. Так полюбил этот царь свою жену, что отдал ей поводья правления. Конечно же сделалась дерзкой Ширин и при таком слабовольном государе влюбилась в постороннего.
Спросили однажды у мудреца Бузурджмихра: "Какова причина разрушения дома Сасанидов?" Был долгое время государственным мужем у них Бузурджмихр и ответил со знанием дела: "Одна причина -- что доверяли в этом доме больше мелким и невежественным мужам, чем старым, опытным вазирам. Другая же -- что давали волю женщинам".
И не сам ли Пророк сказал о женщинах: "Советуйся с ними, но поступай вопреки!" Если бы жены были оделены разумом, Посланник--мир над ним!--не сказал бы такого. Известно, как сам он однажды сделал наоборот тому, что советовала его молодая жена Айша, чья набожность, знание, сподвижничество и добронравие вне подозрений. Каково же поступать тогда с обычными женами!..
В предании рассказывается, как во времена сыновей Израиля было установление, что Всевышний исполнял по три желания всякого, кто сорок лет соблюдал его правила жизни. Нашелся такой муж из сыновей Израиля, который не совершал никаких проступков, молился каждодневно, постился, как установлено, и звали его Юсиф. Жена была под стать ему: скромная, молчаливая, работящая, богобоязненная, по имени Кирсиф. Имея за спиной как раз сорок лет праведности, задумался Юсиф:
"О чем же попросить мне у бога?" А так как не было у него близких друзей, решил посоветоваться с женой.
"Тебе известно, что во всем мире для меня ты один, -- сказала жена. -Ты -- свет моих очей, как и я для тебя, и есть ли большая радость для нас, чем лицезрение друг друга. Попроси же у господа, чтобы даровал мне такую красоту, какой не было еще среди женщин. Ты будешь смотреть на меня и радоваться, так что дни свои мы проведем в счастье".
Так и сделал Юсиф. Всевышний внял его первой просьбе, и, проснувшись на другой день, увидел тот, что стала жена его Кирсиф не виданной еще среди людей красоты. А женщина посмотрела на себя в зеркало и в ту же минуту сделалась надменной, стала капризничать и пренебрегать мужем. "Кто равен теперь мне на свете? -- говорила она. -- А живу я с каким-то бедняком, который ест ячменный хлеб. Стар он уже для меня и не наделен благами мира. Другой бы одел меня в парчу и золото, навесил драгоценные камни, дорожил бы мной!" С утра до вечера продолжалось это, пока не выдержал Юсиф и не обратился к господу со второй просьбой: "Преврати, боже, эту женщину в медведя!"
Стала жена его медведем и принялась бродить вокруг дома, жалобно воя, а из глаз у нее текли слезы. Юсиф же один совсем замучился с детьми и хозяйством, так что не имел даже времени молиться. Тогда он обратился к богу с третьей просьбой: "Сделай так, чтобы этот оборотень-медведь стал той самой женщиной, какой была она до твоих милостей!" Тотчас же явилась перед ним Кирсиф, ласковая, заботящаяся о муже и детях, участливая. Стали они жить по-прежнему, однако сорок лет праведного житья пропали понапрасну. Могли бы лучше устроиться, но три милости божьи уже были пущены на ветер по вине женщины.
Халиф Мамун сказал однажды: "Не дай бог никогда ни одному государю, чтобы женщины говорили с ним о государственных делах, покровительствовали бы кому-нибудь, отстраняли и назначали на должности. Приметив угодливость мужей, а во дворце разглядев столько народа и войска, допустят они себе в голову разные нелепые желания. Немного времени пройдет, как уйдет неизвестно куда величие такого государя, ослабеет блеск его двора, не останется достоинства. Государство же придет в расстройство, вазир откажется от дел, и кто знает, чем такое закончится".
И Кей-Хосрой так сказал: "Всякий государь, желающий, чтобы дом его был крепок, государство не разрушалось, чтобы не терпели ущерба его сан и величие, пусть не позволяет женщинам говорить о чем-либо другом, кроме как о лакомствах и друг о друге, дабы сохранены были древние обычаи и не наступало беспокойство". Омар--сын ал-Хаттаба тоже сказал: "Слова женщин запретны для мужского слуха точно так же, как лицезрение их".
Достаточно и того, что уже приведено здесь относительно сего предмета. Но зачем так смотрела вчера на стол в углу Фатияб? Он сидел еще некоторое время, размышляя об этом, но так ни к чему и не пришел. Потом свернул написанное и отдал Магриби. Все, кроме последней главы о батинетах, успел он сделать к отъезду...
II. ВАЗИР (Продолжение)
Широко открылись железные ворота кушка, затрубили трубы. Золото халата стало нагреваться на солнце, и пыль взметалась от конских копыт. Сотня муфридов с хайльбаши во главе рысила сзади, сопровождая его к месту смотра уходящего в поход войска.
Солнце заполнило уже все небо. Пот потек струйкой из-под каркаса, на который натянут был вазирский тюрбан. Плечи ощущали безмерную тяжесть парадной одежды, и ждал он с нетерпением, когда же онемеют они. Но покойно и хорошо ему было.
Далекий гром донесся от Серахских ворот. С утра уже выстраивалось там войско, стучали барабаны и перекликались сигнальные трубы. Прямо с площади начнется поход, а к вечеру вслед войску двинется султанский дом с гаремом, дома и гаремы сановников. В каждом рабаде на большом царском пути уже приготовлены фураж и припасы. Объявлено, что якобы в Багдад к халифу направляются все они -- совершить осеннее богослужение...
Прогремели трубы стражи Ворот Знаменосца. Остались позади опустевшие улицы, столбы с батинитами, мосты. Потом затрубили у Серахских ворот, и площадь Йездан сразу открылась перед ним вплоть до дальнего канала Хурмузфарр. Еще во времена царей Эраншахра делались здесь смотры Земля была плотно утоптана, полита водой и размечена флажками, а по краям передвигалось войско, готовясь к прохождению перед высочайшим помостом.
III. ВАЗИР (Продолжение)
На своем месте -- у башен Султан-калы -- был устроен помост, и все совершалось правильно. Первым -- отдельно от всех -- взошел на него Величайший Султан. Затем свое место Великого Вазира и атабека занял он. И тогда только быстро, исподтишка толкая друг друга, поднялись сюда вазир Абу-л-Ганаим, чья нисба Тадж ал-Мульк, великий мустауфи Шараф ал-Мульк, великий туграи Маджд ал-Мульск, хаджибы Дома и Совета. Вместе с ними взошли также сипахсалары войска в расшитой одежде, с двойными и тройными золотыми поясами, и встали по другую сторону султана. В то же время внизу и по краям помоста устраивались на специальных скамьях малые эмиры, хаджибы различных служб, налимы и гости. Сзади, насколько хватало глаз, теснились люди Мерва, окрестных рабадов и селений.
Он посмотрел направо от себя и вблизи от помоста увидел некоего человека. Не соблюдая порядка, вышел тот из толпы и остановился впереди мушерифов стражи. Кто-то из них ухватил его за полу, оттащил назад. Мелькнули звезды на синем халате, и был это беспутный имам. Редкая борода его все продолжала дергаться кверху, пока спорил он с мушерифом. Но тот поднял плеть, и многоумный имам быстро отступил к положенной ему скамье для налимов...
И еще дальше, на самом краю, все смотрел кто-то в его сторону. Он сощурил глаза от солнца и увидел, что это иудейский экзиларх Ниссон.
Хорошо еще, что в нарушение правила не пришла на смотр войска Тюрчанка. Такое уже случалось, но сегодня соблюдала женщина закон...
Даже рукой как будто помахал ему назойливый иудей, и он отвернулся. Все вдруг замолчали, вытягивая шеи и вглядываясь в даль. Двадцать слонов с барабанами от сипахсаларов и эмиров войска выступили из Се-рахских ворот. Впереди мерно шагал большой белый слон, на котором были барабан и знамя сипахсалара державы. Слоны встали у башен, и Величайший Султан сделал знак рукой.
Гром больших барабанов нарушил тишину дня. В ту же минуту им ответили все барабаны войска, и небо словно бы потемнело от столь великого грохота. Взыграли одновременно большие и малые трубы, музыканты ударили в бронзовые литавры, а в начале поля возник сверкающий ряд лошадей и людей. Это шел на рысях развернутым строем первый -- Золотой хайль султанских муфридов...
Хайль за хайлем шли мимо, сверкали золото и сталь, вздрагивала земля от единого удара тысяч копыт. В одинаковые латы закованы были кони и люди, и одноцветные попоны с серебряными пластинами покрывали плечи всадников и лошадиные крупы. Красный султанский флажок трепетал на шлеме у каждого, а четкий ряд копий был словно врезан в небо. Порядок и мощь державы являло войско. И это было лишь начало...
Все происходило, как записано им в главе о парадах войска. Необходимы они, чтобы всякий человек ощутил себя лишь пылинкой в прахе перед государством. А одновременно пусть радуются и машут руками, потому что когда люди видят грозное войско, то подспудно просыпаются в них благие, полезные чувства. Очевидной становится несокрушимость этого правопорядка.
Он повернул голову, нашел глазами хитроумного имама. И даже сразу не понял, что происходит. Тот стоял посреди надимов и смеялся в свою неухоженную бороду...
IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
У клумбы с тюльпанами он стоит, а тюркская жена султана подходит и берет его за руку. Царапинка у локтя сошла у нее, и только розовый след остался на белой коже. Маленький человек с пухлым лицом, который ходит всегда за ней, остается ждать в саду. Совсем рядом, за стеной, слышатся трубы...
Не выпуская руки, ведет она его к дому, где хранятся книги. Чисто промытым песком посыпана дорожка.
А навстречу вдруг выходит ученый имам в халате со звездами, и она улыбается ему...
Высоко под потолком лишь узкое окно, и темно кажется ему здесь после яркого солнца. Большие и малые книги с бронзовыми застежками стоят в нишах. Она вдруг берется за другую его руку и тянется к нему губой. Горячую влажность языка и зубы ее чувствует он.
Радостное тепло возникает в ногах, поднимается кверху. Грудь ее мешает стоять им так. Она переступает с ноги на ногу, толкая его коленом. Все безмерно напрягается, и тяжело становится ему дышать.
Тогда она отпускает его, быстро выбрасывает на пол что-то из ниши. Это кошма с круглыми солнечными разводами. И уже совсем раздетой подходит она к нему.
А он тоже уже без одежды и ложится на нее, сразу ощущая все, что знает у женщины. Но не дает она ему подумать об этом, покоряясь и требуя его снова и снова. Совсем уже вместе они, но опять и опять без перерыва происходит это, и оттопырена у нее губа...
Где-то стучат барабаны. Они лежат, откинувшись, и он смотрит без стеснения. Все такое же у нее, как у всякой женщины. Нет для него нового в этом...
Некий свет появляется от ее груди и колен, перебрасывается выше, и вся она уже светится. Он вдруг склоняется и начинает целовать у нее грудь, колени, бедра, золотые волосы. И нет ничего для него радостнее.
V. СУД ИМАМА ОМАРА
Чтобы лучше увидеть, пробирается он вперед. Невидимые руки хватают его. Он громко призывает бога в свидетельство, и мушериф поднимает плеть. Агай наверху отворачивается.
Боль от удара проникает в мозг, и вся сразу проявляется тяжесть агаевой пирамиды. Ревут карнаи, установленные на огромных стриженых верблюдах. С несокрушимой размеренностью движется войско. Форма обретает душу, и дрожь проходит по телу при виде ее торжества. Где-то в недрах теряется очищающий гул времени...
На дело рук и таланта своего смотрит с помоста великий дабир круглыми глазами. Неистовствуют барабаны. Железные кони и люди, покорные ритму, утверждают идею. Сияние завораживает, и все явственней слышится равномерный стук калама о дерево.
Только лошади в рядах изменяют цвета. Выдвинутые вперед сарханги и хайльбаши поочередно соскакивают перед помостом. Однообразно склоняются они, производя знак целования земли. Шлемы сдвигаются при этом, и словно в ошейник государства продеваются их крепкие бритые головы.
А он все ищет среди них того туркмена, что пел на горе у гябров песню исконной человеческой воли. Но одинаковы у всех лица. О пирамиду агая разбился юный тюркский порыв. Последний Великий Султан сидит, выхолощенный дабирами, и некому раздвинуть тысячелетние камни...
Уже не люди, а машины движутся в ряд, сверкая мертвым железом. По две пары лошадей впряжено в мечущие огонь аррады и по восемь -- в большие манджани-ки. Слоны везут на себе поджигающие дома кашкад-жиры, дивы, раваны с огромными ковшами. Таранящие стены караки волочатся по земле.
И вот ударяют сразу все барабаны, ревут большие и малые трубы. Единый восторженный крик вырывается у тысяч людей. Двенадцать бихарских слонов втягивают на площадь великий диваркан -- Разрушитель городов. Выше деревьев угрожающе покачивается его многоугольная башня, и нет стены в мире, за которой можно укрыться от него.
Вся^содрогается от непомерной тяжести старая площадь Йезден. Маленькими и одинаковыми становятся люди. Бога не существует. Все отчетливее стучит калам дабира, отмеряя жизнь. Ужас бытия без смысла и причины открывается ему. Агай смотрит с высоты помоста.
И вдруг видится некий свет. Опять, когда шел он сюда, встретилась ему в саду маленькая Туркан-хатун. Красивого шагирда вела она за руку, и понимающе улыбнулись они друг другу.
Веселый знак замены проступает на всем окружающем : на железных машинах, на войске, на лбу у тех, что сидят на помосте. Природа не терпит химеры. От собственной тяжести рухнет пирамида агая. Узкая полоска праха останется на площади Йездан.
Нарастающий гул времени снова слышится ему. Будто гигантский крот роется в недрах, обрывая прогнившие корни. И не в силах сдержать свою радость, смеется он в лицо агаю.
* ЭПИЛОГ *
I. СООБЩЕНИЕ ИБН АЛ-АСИРА '
485 года по старому от-1092 года по счету хри-так и не сделались все
Это произошло 10 рамадана счету хиджры, или 14 октября стиан. "Таблицы Малик-шаха" ленским календарем.
Великий Вазир и атабек Величайшего Султана Низам ал-Мульк направился в шатер к своим женам, которые были с ним при войске. Оно стояло уже в двух переходах от Исфагана, напротив Дейлемских гор. Вместе с вази-ром находился молодой шагирд, которому он полностью доверял, так как спас его когда-то от голодной смерти. Они ели на дастархане, простеленном у шатра. Шагирд нарезал дыню простым дорожным ножом. Вазир протянул ему кусок хлеба, и тогда шагирд ударил его этим ножом в сердце.
О том, что был батинитом этот шагирд, объявили всем. Специально будто бы послали его из Дейлема, чтобы совершить это и не дать состояться походу войска. И еще говорят, что сделал он так, потому что не мог простить протянутый ему некогда хлеб...
II. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
О своем он думает и улыбается, надрезая для старого вазира золотую хузанскую дыню. С легким звоном распадается она, а он начинает освобождать от семени розовую середину. Зайчик с ножа весело пробегает по дастар-хану.
Покойно и хорошо ему теперь. Краски, звуки, запахи переполняют мир, и нет в нем тоскливых видений. В небытие ушел некий фидаи на столбе вместе с тайными имамами, у которых руки обмазаны жиром и кровью.
На солнце всякий раз поглядывает он. Когда скроется оно, придет за ним снова маленький человек с пухлым лицом. Неведомой дорогой будет идти он, потому что отдельно от других стоит знакомый шелковый шатер с лентами. Он войдет туда и ощутит жаркую, радостную плоть женщины. И будут светиться потом у него руки...
----
Ибн ал-Асир -- средневековый историк.
Будто просыпается он и смотрит, еще не понимая. Все та же рука протягивает ему хлеб. Обжигающий запах уже проник в голову, отравил мозг и душу. Жестокой сытостью перехватывает горло, и содрогается он от ненависти. Рычат во тьме собаки...
И сразу приходит освобождение. Добрые круглые глаза с участием смотрят на него. Но бессильно опадает сухая старческая рука. Тогда только видит он свой нож в груди человека, опять протянувшего ему хлеб...
III. ВАЗИР
Ифтар -- первый день после установленного Пророком поста сегодня, и когда сделается темно, войско свернет неожиданно в Дейлемские горы. Тяжелый диваркан пронесут туда на спинах слоны. И пока будут разбивать стены батинитов, допишет он книгу о государстве...
Старательный шагирд уже надрезал дыню, отделил семя и кожуру, аккуратно уложил все на дастархан. Можно начинать есть после столь долгого воздержания. Положенные к месту слова произносит он, разламывает хлеб, протягивает шагирду.
Но не берет почему-то у него хлеб шагирд. Как некогда у мальчика в Тусе, делаются у него глаза. Великая преданность в них, и руки у шагирда мечутся, совсем как у слепого.
Легкий, радостный толчок в сердце ощущает он. Неотрывно смотрят на него любящие глаза юноши. Никто и никогда еще не смотрел так на него...
Все ниже клонится он над хаузом, пытаясь разглядеть там что-то. Рука его протягивается к воде, и некий мальчик с клоком волос, на счастье, тянется навстречу. Морщится лоб у него, и смешно топырятся глаза. Очень важно то, что хочется ему сделать.
Но вот уловил он наконец необходимую напряженность головы. Огромное счастье переполняет его душу. Он поднимает глаза к небу и смеется. Потом снова наклоняется, весь уходя в яркую солнечную воду, и уже свободно, легко двигает ушами. Еще и еще раз делает он это, убеждаясь в своей победе над невозможным...
1972 - 1975