Вокруг он ходил эти дни, и сегодня пришел к гябрам. Значит, все правильно говорил большегубый фидаи, а женщин в горы привозили для них из обычных "приютов греха" в Исфагане. К чему же это, если несомненна правда?
Некоего разносчика кувшинов встретил вчера он на базаре. Их заказывают люди у устада-горшечника, а ученик несет по городу. Знакомо выдавалась губа у встреченного, и незаметно мигнул тот ему. Нельзя узнавать им друг друга в мире, так что дальше пошел по базару Большегубый. Раскачивались на длинной жерди подвязанные соломой горшки и кувшины, мягко стукаясь при каждом его шаге...
-- Что дороже вечности?..
-- Тайна!
Даи-худжжат смотрит в глаза, и нельзя ему скрывать свои мысли от учителя. О спасительном хлебе говорит он, протянутом ему некогда. А сейчас этот человек означает дьявола в мире. Но не это смущает его. Дурное чувство овладело им в саду, потому что именно из-за этого хлеба хотел он убить...
Пламя светильника чуть колеблется от их дыхания. Устад разъясняет, что не нужно спешить. Благое дело -- приблизиться к Гонителю, и ничто так не к месту здесь, как кусок хлеба, полученный некогда из его руки. Благодарности ждет одаривший, а потому сердце его всегда расположено к тому, кому оказано благодеяние.
И вовсе не от полученного когда-то хлеба посетило его желание убийства, ибо неестественно такое для человека. Душа людская так устроена, что помнит родство, не забывает обиду и открывается навстречу добру и ласке. Однако разум всегда выше души с ее страстями, и этим отличается человек от скота и зверя. Не чувство толкнуло его руку с кетменем, а высокий разум, осудивший врага правды. Но подождать следует с этим, пока не будет дан ему знак...
Дословно пересказывает затем он устаду заученное. Поход готовится против горных крепостей, где утвердилась правда. Не только отсюда, но из Нишапура, Серах-са, Абиверда, Нисы и Гургана в один и тот же день выступит войско. Говорят, что все это для сопровождения султана в Багдад, но зачем тогда придается ему полный боевой обоз? Из Мерва уже отправлены слонами двадцать орудий-манджаников для метания нефти, а в Рее строят перевозные тараны и диварканы -- разрушители стен. Все вокруг, на Востоке и Западе, покорилось сельджукам, и мир у них сейчас с румийским кайсаром. Зато бессильны они противостоять учению, а каждьш день все новые люди примыкают к нему. Чтобы запугать людей, новую невиданную машину для разрушения городов строят по указанию гонителя. Знаменитый мастер из иудеев рав Евсей занят этим, и никого не допускают туда... Устад кивает головой, когда заканчивает он говорить, и сообщает ответ для некоего тайного человека из султанского дома. Известно уже все в горах. В самом скором времени прибывает оттуда высокий дай, надежда учения и правая рука сайида-на. И тогда решено будет, как поступить с этим дальше.
Он уже хочет идти, но даи-худжжат спокойным жестом останавливает его:
-- Чего не рассказал ты мне, рафик?
Вздрагивает он, как пойманный на нечистом, и опускает глаза. Потом переводит дыхание и говорит все о той женщине, что была с ним в другом мире. Здесь он увидел ее сегодня, среди гябров, и не знает, что подумать об этом. Устад молчит, глядя куда-то мимо него. Тогда сам он заглядывает в глаза учителя и видит в них печаль.
* ГЛАВА ШЕСТАЯ *
I. ВАЗИР
О казнях, хатибах, мухтасибе и успешности их дел... О раэузнавании о делах амиля, казня, шихне, рапса и условиях управления...
О разузтвании и осведомлении о делах веры и тому подобном... государю следует изучать дела веры, исполнять обычаи веры, чтить сунну учения пророка, а также чтить вероучителей, давая им хорошее жалованье из государственной казны-- бейт-ал-мал... Благодаря этому пороки, прихоти и ересь исчезнут из его государства, пресечется сама основа зла и беспокойства, укрепится положение правильных людей и искоренены будут смутьяны...
Торопиться надо с написанием книги, так как определено уже число для выступления войска. Дело всей его жизни здесь, и с весны готовил он поход на дейлемских батинитов. Как только может, противится этому Абу-л-Ганаим, понимающий свою ущербность. Коль состоится поход, то быть новому вазиру лишь свидетелем при том.
На все пойдет Абу-л-Ганаим, чтобы отговорить султана от похода, и есть уже сообщение, что от батинитов приезжали к нему люди. Эмирам и военачальникам-сю-баши гулянием в горы видится предстоящее. Но укрепились дейлемские батиниты, множатся их приверженцы, и семнадцать крепостей уже у них. Жители там в горах родом от тех, кто бежал при арийских царях после разгрома злокозненного Маздака. Был сей Маздак тоже из умствующих мобедов-огнепоклонников и пожелал всех уравнять в Эраншахре: благородных и низких, умных и глупых, праведных и неправедных. Тридцать лет длилось противозаконное правление маздакитов, так что развалилось от них государство. А когда наконец ногами вверх закопал их в землю справедливый Ануширван, то с женой Маздака, по имени Хурраме, убежали в горы уцелевшие маздакиты. Что ни век -- беспокойство из Дейлема для государства, и до сих пор носят там хурре-миты красные одежды. Ныне исповедующие учение-ба-тин исмаилиты из них, и один это мерзкий корень...
----
Сиасет-намэ, с. 44, 49, 61.
Так что дорого время, и о казиях, хатибах, мухтасибе или о делах амиля и шихне с раисом много писать ни к чему. Понятна их служба, а также необходимость контроля за их действиями. Важны лишь примеры, и тут достаточно рассказать о правосудии царей Эраншахра. В "Ден-намаке" говорится, что надлежит государю слезать с трона на то время, когда разбирается в суде на него жалоба. Судья без пристрастия определит, как положено по закону, и, коль оплошал государь, взыщет с него, как со всякого. Если же выяснится, что сам жалобщик имеет ложные притязания к властям, то положить его под слона, чтобы неповадно было прочим выискивать пороки в своем царе и государстве.
И все другие разъяснения, коих пять тысяч в этой книге, проникнуты такой же мудростью и пониманием отношений меж государством и рабами его. Впрочем, у любого из людей и мысли не должно явиться, что можно судиться с государством. Но обязана быть особая книга установлении, и там пусть будет золотыми буквами записано, что возможно такое.
О самом суде, коль он происходит, не следует оповещать многих людей, особенно когда дело идет о мятеже или измене. Если каждый день станут люди свободно слушать про это, то возникнет сомнение и неуверенность. К тому же и судья почувствует себя стесненным...
Однако важнее всего этого вера в государстве. От первых земных царств свидетельствует история мира, что невозможна власть без веры. Коль просто принуждать людей ко всякому, не указывая им на некую высшую цель, то вправе будет каждый избегать ярма. Но если говорить ежечасно, что их вера правая и лишь для ее утверждения делается все, то нет границ для правителя.
Вероучителем был одновременно государь при всех великих царствованиях прошлого. А крепче еще стояло государство, когда назывался он богом, ибо никто из людей не мог тогда усомниться в его непогрешимости. Так поступали цари Вавилона, фараоны в стране Миср, китайские фангфуры и цари Эраншахра.
Конечно, в новые времена, когда в мире 485 год хиджры 1, просветились люди и государи, развились науки, и в каждом городе есть книгохранилище, нельзя больше говорить о божественном происхождении правителя. Но о таланте его и мудрости, которые от бога, говорить можно и должно. Никак недопустимо, чтобы некий один в державе управлял людьми и имуществом, а кто-то другой олицетворял веру. Поэтому и дано определение Величайший Султан, а первая нисба его -- "Тень бога на Земле".
От веры все начинается, и потому не так опасен в государстве вор, кровосмеситель или разбойник, как уклоняющийся в вере. Хуже иноверца он, ибо на виду тот, и всегда можно отыскать его среди прочих. Но как выявишь такого, кто и сам будто бы почитает Пророка, а лишь излишне умствует и каждому его слову дает свое толкование. И получается, что все не так делается в государстве, как было завещано Пророком, а от этого мор, голод и градобитие.
Ведь и с батинитами дело вовсе не в потомках хезре-та Али. Тот был первый сподвижник Пророка, и можно бы оказать всем им почет, в том числе и от корня Ис-маила. Только не в этом их цель, а в разрушении державы. Потому и начинают со святынь, что в них опора земной власти. Разве не с того начали их братья-кар-маты в Ал-Ахсе, что утащили в свою пустыню из Мекки священный камень. Надвое раскололи они его, чтобы было проклятому вождю их Абу-Тахиру удобно ставить ноги, когда испражняется. А потом они принялись разрушать и государство, что строилось столетиями. К месту бы спросить их сейчас: избавились ли от искуса власти, и все ли сыты там среди них?
-----
1092 год.
Опять тихо было за стеной в селении Ар-Разик. По-слушны там дети, и все же сидит, как видно, там некий старик посредине воды. Воистину благо -послушание. Все почему-то стоял он и ждал хоть слабого вскрика, но ни звука не доносилось оттуда.
II. ВАЗИР (Продолжение)
Сегодня у него "День гарема". Помолившись и отогнав образ блудницы, в синий с белыми цветами халат переодевается он, накладывает на голову бархатную тю-бе, а на ноги надевает мягкие, с разводами туфли. Малая стена отделяет в кушке приехавших сюда жен. Идти же к ним по особой, спрятанной меж кустов дорожке...
Кланяется при калитке безбородый хадим - слуга га^-рема. Все готово к его приходу, и в дом своей младшей жены Фатияб сворачивает он. Сладко пахнущие розы растут здесь в изобилии. От горячего хорасанского солнца бутоны тяжелеют и испускают прозрачный сок.
На каждой ветке тут соловьи, и останавливается он, чтобы послушать. Нужно и полезно красивое человеку в определенное для того время. Великие поэты Эраншах-ра в незапамятные времена установили, что венец всего прекрасного -- роза и эта маленькая птичка, издающая многообразные звуки. Только от ложного мудромыслия может представиться красивым что-нибудь иное...
Потом он заходит в дом, оставляет у входа галоши, снимает халат, и Фатияб ожидает его на своем месте. Он ложится к ней и совершает необходимое между мужчиной и женщиной. Ему приятна младшая жена, так как все у нее ко времени. Глаза ее закрыты, но ухо освобождено от волос. Она прислушивается, не закричит ли в саду маленький Ханапия, и одновременно старается так улечься, чтобы ему было удобней...
Удовлетворив нужду плоти, он делает положенное омовение, ложится и отдыхает. Фатияб лежит рядом и каждый раз тихо приподнимает голову. Это хорошъ в женщине, когда она беспокоится о своем ребенке...
Во всяком человеке живут помимо него свинья и лев. Сам человек -- это разум, от свиньи -- желание, от льва -- гордыня. Кто из трех сильней, тот и хозяин в доме. Но от бога все это, ибо для продолжения рода необходимо желание и для войны - буйство. Человек накладывает путы на них и держит про запас, крепко прикрутив к коновязи разума. А коль отпускает по необходимости, то на короткой цепи.
И в государстве об этом приходится думать. Каждые пять лет учиняется им перепись по рустакам с точным числом родившихся мальчиков и девочек. Для того и гя-бров с их притонами вынужден он терпеть возле войска, чтобы гуламы не портили друг друга...
В дом старшей жены Рудабы теперь он идет, и все правильно у него в семье. Здесь, как и положено, собирается его дастархан. Приехавшему сыну Али уже скоро пятьдесят лет, но все справляется ханум, не давит ли срез халата ему шею и какой хлеб он ест в Нишапуре. Пришел и любимый внук Осман, мервский раис, у которого была стычка с шихне Куданом. Он не такой высокий, как другие его дети и внуки, но зато видна в нем полезная дородность. Движения его, несмотря на молодость, плавны и спокойны, как приличествует облеченному властью человеку.
Мужчины и старшая жена -- ханум -- сидят вместе, а младшая жена Фатияб с мальчиком немного в стороне. Ханапия прыгает на коленях у нее и тянется к ханум, которую любит еще больше матери. Старшая жена отламывает кусок кунжутной халвы и дает ребенку. Тот хочет запихнуть весь сразу его в рот, но видит отцовский взгляд и не делает этого.
В Исфагане осталась смотреть за домом одна лишь Дуньяхон -- его третья жена, и женщины скучают по ней, так как большое уменье у нее рассказывать сказки. Была у него некогда еще одна жена, но несчастье случилось с ней. Почему-то все время плакала и смеялась она невпопад, а потом нашли ее утонувшей в хаузе...
Старший сын Али рассказывает о делах в Нишапуре, где он уже двадцать лет раисом. Снова ссорятся там из-за толкования слов Пророка, и с копьямц стоят всякую ночь люди у ворот своего квартала. Не так дело в толке -мазхабе, как в обилии бездельных бродяг айяров в этом сумасбродном городе. В былые времена при Газ-невидах их звали на войну за веру, и город освобождался от них.
Это напоминает ему, что назавтра предстоит обговорить с султаном все о выходе войска. Месяц поста впереди, и к окончанию его будет находиться войско как раз напротив Дейлемских гор. Не жарко и не холодно в то время. Если же допустят опоздание, то снег выпадет в горах, и непроходимы сделаются они для людей и обоза...
Сама Рудаба-ханум помогает ему надеть галоши и вместе с Фатияб, сыном и внуками провожает до калитки в стене. Безмолвно кланяется вслед ему хадим, лишенный мужского естества.
III. ВАЗИР (Продолжение)
Шагирда он видит сразу. Вмешалась сама Тюрчанка, и половину времени будет тот возиться с ее тюльпанами. Таков уговор его с султаном, так и не сумевшим противостоять женской вздорности. В остальное же время ша-гирд будет находиться в кушке, есть и спать возле него. И в дороге будет рядом с ним.
А теперь следует сказать об этом щагирду. Он сходит с аллеи, переступает арык. Снова, как у куста с тюльпанами, смотрит на него шагирд. Вечная благодарность в его взгляде, и чуть дрожит рука, отводящая кетмень...
И словно вдруг переворачивается мир. В прозрачную бездну хауза смотрит он и видит там некоего мальчика с клоком волос на счастье. Белая тучка плывет в небе.
Рябь проходит по воде, и совсем один остается он в мире. Нет и не было у него детей и внуков, и чужие они все для него. Видится лишь кто-то маленький в углу холодного дома, где доедают мертвых собаки. Рука его протягивается и мягко касается жестких волос шагирда...
IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
Всю жизнь ждал он этого прикосновения и заплакал беззвучно, оставляя в себе слезы. Кроме хлеба, происходит нечто между ним и этим человеком. Влажными и совсем круглыми были глаза у старика, и не стало ничего дороже для него этих беспомощных глаз...
Не думая больше ни о чем, через вонючий канал, валы и ямы шел он прямо к горе. Идущий сзади человек остановился, чтобы купить дыню у глухого огородника.
Все люди делают так, идя к гябрам. Осыпались черепки под ногами, но не стал он выбирать дороги.
В ворота рухнувшей крепости вошел он и, шагнув через остывающие угли костра, остановился там, где вчера сидела эта женщина. Гябры сновали вокруг, перетаскивали виноград, но не было ее среди них. Тогда он прошел в полутьму клети...
В двух шагах всего стояла она, испуганно придерживая в руках шитье. Потом женщина все поняла, и спокойная уверенность появилась в ее глазах. Все еще стояла она, и он подошел и резко взял ее за руку. Тогда, ничего не говоря, сняла она с себя рубаху и легла тут же у ног его на кошму. Руки за голову положила она, и видны стали волосы в ямках.
Даже не сбросив одежду, лег он на нее. Грубо хватали руки за грудь ее и бедра, острый запах человеческой плоти доносился снизу. И когда задрожало в последний раз тело, не мог он лежать больше с ней. Так и не спросив ни о чем, пошел он назад к воротам. Ожидавший своего времени человек с дыней удивленно посмотрел ему вслед.
Выйдя из ворот, увидел он девочку, которая несла перевязанную веревкой верблюжью колючку на топливо. Все такое же было у нее: руки, шея, пятнышко у глаза. И даже локоть повернут был так, как в горах, где танцевали они, ступая ногами по цветам...
Переходя обратно канал с человечьими нечистотами, вяло текущими из рабада, он оступился. Запах распаленной женской плоти заполнил все вокруг. Качнулась земля, дрожь омерзения прошла от ног к голове, и все съеденное изверглось из него мучительными толчками.
Кто-то поддержал его за руку. Отведя глаза от зловонной струи, увидел он приходящего к гябрам имама. Синий халат с серебряной луной и звездами был на нем, и мягко кривились губы. Обтерев ему рот и усадив в стороне, дальше в гору пошел ученый имам...
Но день не кончался. Сам высокий хаджиб султанских садов стоял у клумбы с тюльпанами. В розовый дом потребованы отсюда цветы, и новый вазир самолично спрашивал о шагирде.
У самого основания срезаются тюльпаны. Похрусты-вают стебли, и сок течет на пальцы. Но не перебивается запах женщины на руках и не проходит отвращение. Наполненную корзину берет он и идет с ней в дом...
Все розовое здесь: стены, своды, и только двери синие. с золотой паутиной. Осторожно ступают ноги в неслышных коврах. Однажды увидел он тюркскую жену султана. Она стояла на айване, и казалось ему, что лицо у нее светится. Рано утром было это, и солнце еще не вставало за деревьями сада...
Вот оно, ее лицо,--посредине большой комнаты. Тюльпаны в корзине протягивает он к ней, и ярче делается свет. Такого еще не видел он в своей жизни. Какие-то люди здесь, но только тени их обозначаются где-то по сторонам.
А она знаком призывает его к себе, и он видит, что это просто женщина. Чуть оттопыривается у нее губа, сияние исходит от зубов, из глаз, от всего, что неприкрыто у нее. И руки уже тоже непонятно светятся, когда берет она из корзины цветы. Ему становится страшно, и он закрывает глаза.
Ослепителен ее смех, и теплые пальцы ощущает он у своего запястья. Она отводит ладонь, которой прикрылся он от нее, и удивление в ее глазах. С плотью эта женщина, как и те, у гябров. Но даже рука его. светится там, где прикасалась она. С робостью дотрагивается он до этого места...
Все потускнело в мире. Летают маленькие мохнатые пчелы, садятся на цветы. Стоят деревья, и плоды желтеют среди листьев. Солнце недвижно в небе...
Так много происходило с ним разного сегодня, что забыл он предопределенный ему путь. Лишь уйдя из сада, вспоминает он об устаде -мастере цветов. Некий великий дай из семи имамов учения прибывает к ним, и сказано ему быть в рабаде огородников...
V. СУЖДЕНИЕ УСТАДА--МАСТЕРА ЦВЕТОВ
У стад Наср Али сидел на месте ученика, положив большие руки к светильнику. На рассвете явился великий дай Кийя, и все здесь перешло к нему.
Но нет между ними скрытого, ибо уже много лет сам он -- тоже великий даи-худжжат, "Доказательство Правды" в Хорасане, а эта ступень -- вровень с семью имамами учения. Однако не открыл дай Кийя перед ним лица и все утро говорил наставления.
Подобно текущей в одну сторону реке было это. Там, в горных пещерах, готовятся к битве за правду, и все знает о здешних делах великий сайид-на, вождь и доказательство учения. Именно сайид-на -- светоч и надежда мира, опора справедливости. Воля его несокрушима, а проницательность, как дейлемский меч, разрубает замыслы врагов.
А когда спрошено было о самом дай аддуате, первом среди семи имамов, то, не изменяя голоса, сказал дай Кийя о тяжелой болезни главы учения, который полностью передал великое кормило сайиду-на Хасану ибн Саббаху, пусть вечно продлятся его годы. От маловеров и нерешительных успешно очищается сейчас учение. Новый призыв сайида-на побеждает всюду, и близко торжество правды. Великий учитель послал его сюда, чтобы ускорить предопределенное.
О том, что думают прочие вожди учения, спросил он тогда приехавшего. Дай Кийя наклонился к самому огню и в первый раз внимательно посмотрел ему в глаза. Если так думает сайид-на, сказал он, то больше ничего не имеет значения...
Все, что говорилось дальше, напоминало выговор простому фидаи. Разве не ведом ему первый завет учения, что все от имама? -- строго спрашивал у него дай Кийя. Народ лишь чистый лист бумаги. Не сам по себе что-нибудь может человек, а только с наставником-имамом. Волос не может упасть самостоятельно и капля воды пролиться без объяснения имама. Плавится медь, созревает зерно, плодится скот -- и тут должен быть разъясняющий имам. Только так войдет учение в человеческую плоть и кровь. Должны быть твердо убеждены люди, что жизнь их невозможна без учения, а кто не при-частен, сгинет во мраке небытия.
Но если каждому необходим имам, то разве не должен быть главный имам у всего учения? Те старики, с которых оно начиналось, наивны и недальновидны. Из землепашцев-райятов и устадов базара они, и нет в них смелости и широты мысли. Между тем учение возникло не на пустом месте, а в веках зрели питающие его источники мудрости. Кому, как не ученому сайиду-на, разобраться в них и стать пророком в свою эпоху... Мировой Разум олицетворился в нем, и каждое слово его -- золотой слиток правды...
О предстоящем походе на Дейлем говорили далее они. Вселенский Гонитель давно уже задумал это, и хоть якобы ушел он от дел правления, послушен ему султан. Но как заноза в теле этот поход новому вазиру Абу-л-Ганаиму. К нему и надо находить пути.
Приходит решающий час. В жалкую куклу для тюрков давно уже превратился самозваный багдадский халиф, а сами узурпаторы-тюрки тайно и явно рвут друг друга на части. Эмиры крепко засели в своих владениях, полученных от султана лишь на время -- в икта, и не отдают больше их назад. Многие из них вовсе не являются к порогу Сельджуков, а те, что в Анатолии, Сирии и Кермане, сами уже называют себя султанами. В доме самого Малик-шаха распадается все, потому что от четырех жен его сыновья, и всякая из них имеет приверженцев в войске. Райяты же и люди рабада по всей земле противятся тюркам, и это тоже надо всячески использовать для торжества учения. Все пусть будет от тюрков:
голод, наводнения и болезни. А спасение -- от имама-учителя.
И нельзя поэтому, чтобы пришло сейчас в Дейлем султанское войско. Не готовы еще к защите недавно обретенные крепости в горах и не завершена великая чистка учения. Зато в будущем году станет несокрушима дейлемская твердыня...
Незамедлительно совершить предопределенное с Гонителем Правды потребовал дай Кийя, а также с тремя или четырьмя сановниками и надимами, чтобы ужас охватил всех при доме Сельджуков. Отныне отменяется обычай, что лишь в ответ на казнь фидаи положено убийство. К широким действиям переходит учение.
Когда же сказано ему было, что не ко времени это и нужно, чтобы подлинно виновных постигло возмездие, а не кто подвернется под нож, дай Кийя второй раз наклонился и посмотрел ему в лицо...
И тут пришел юноша-шагирд, чья ступень -- рафик. Смятение было в его красивых глазах. Женщину встретил он здесь среди гябров, которую привозил некогда в горы для них этот самый дай Кийя. Сомнение посетило его, и нет тяжелее греха.
Но великий дай Кийя ни о чем не спросил у него. Он лишь повернул в левую сторону перстень на своей руке, и это значило, что рафик переходит в его власть.
* ГЛАВА СЕДЬМАЯ *
I. ВАЗИР
О мушерифах и достатке их... Пусть дают полномочия на тайную слежку -ишраф -- тому, на кого можно вполне положиться. Это некое лицо пусть знает все о происходящем при дворе и сообщает, когда необходимо. От него должны быть направлены в каждый город, в каждую округу заместители, благоразумные и добросовестные, дабы тайно докладывать о том, что происходит из значительного и незначительного... Пусть то, что следует им за такие труды, щедро выдают из государственной казны -- Бейтл-ал-мал, чтобы не чувствовали они необходимости в вероломстве. Польза, которая произойдет от их верности, в десять, в сто раз окупит то, что дадут им..^
Как и следует, приступая к мушерифам, он еще раз оглядывает комнату, смотрит в окно. Таково место их в государстве, что никому не видны они, но каждого должны увидеть. И коль задумал кто-либо недоброе, то и мысли его чтобы сделались известны.
Государство -- это контроль. На всякое дело есть в нем люди, которые проверяют, так ли оно исполняется. Как ни отбирай достойного из достойных амиля, ка-зия -- судью, воинского начальника -- шихне, управляющего -раиса, следящего за порядком мухтасиба и прочих, все они при деньгах или власти. А сила этих вещей такова, что ломается хрупкий тростник целомудрия. Каждый из названных здесь имеет ежедневную возможность к лихоимству, а жалованье всегда недостаточно. Сколько ни меняй их, они быстро находят путь друг к другу и совместно получают прибыль. Посему мудрые правители издавна негласно допустили для них эту возможность получать свою часть. Но положены также и границы для их алчности. Для того и содержатся особые люди, проверяющие ежегодно отчетность и ведущие тайное и явное дознание от лица султана.
----
' Сиасет-намэ, с. 64.
Но если столь досконально проверяются деньги и имущество, то можно ли оставить без присмотра людские мысли и устремления? Уздечкой тут служит вера. Поскольку Величайший Султан одновременно тень бога на земле, то все замысленное против него -- безбожие, уклонение с правильного пути и плоховерие. Смысл особого сыска -- ишраф -- в том и состоит, чтобы обезопасить тело государя и его сановников. Вслух же следует объявлять о защите правоверия...
Итак, для постоянного оповещения обо всем, что случается в державе, должны быть в каждом месте сахиб-ха-бары -- "начальники новостей". В их ведении находятся сахиб-бериды -- "начальники почтовой службы". И если что-нибудь произойдет или ожидается, то сразу отправляется гонец. Открыто смотрят они за всем, слушают людские речи, прочитывают, что пишут люди из города в город, и составляют о том отчеты.
Некоего разносчика кувшинов встретил вчера он на базаре. Их заказывают люди у устада-горшечника, а ученик несет по городу. Знакомо выдавалась губа у встреченного, и незаметно мигнул тот ему. Нельзя узнавать им друг друга в мире, так что дальше пошел по базару Большегубый. Раскачивались на длинной жерди подвязанные соломой горшки и кувшины, мягко стукаясь при каждом его шаге...
-- Что дороже вечности?..
-- Тайна!
Даи-худжжат смотрит в глаза, и нельзя ему скрывать свои мысли от учителя. О спасительном хлебе говорит он, протянутом ему некогда. А сейчас этот человек означает дьявола в мире. Но не это смущает его. Дурное чувство овладело им в саду, потому что именно из-за этого хлеба хотел он убить...
Пламя светильника чуть колеблется от их дыхания. Устад разъясняет, что не нужно спешить. Благое дело -- приблизиться к Гонителю, и ничто так не к месту здесь, как кусок хлеба, полученный некогда из его руки. Благодарности ждет одаривший, а потому сердце его всегда расположено к тому, кому оказано благодеяние.
И вовсе не от полученного когда-то хлеба посетило его желание убийства, ибо неестественно такое для человека. Душа людская так устроена, что помнит родство, не забывает обиду и открывается навстречу добру и ласке. Однако разум всегда выше души с ее страстями, и этим отличается человек от скота и зверя. Не чувство толкнуло его руку с кетменем, а высокий разум, осудивший врага правды. Но подождать следует с этим, пока не будет дан ему знак...
Дословно пересказывает затем он устаду заученное. Поход готовится против горных крепостей, где утвердилась правда. Не только отсюда, но из Нишапура, Серах-са, Абиверда, Нисы и Гургана в один и тот же день выступит войско. Говорят, что все это для сопровождения султана в Багдад, но зачем тогда придается ему полный боевой обоз? Из Мерва уже отправлены слонами двадцать орудий-манджаников для метания нефти, а в Рее строят перевозные тараны и диварканы -- разрушители стен. Все вокруг, на Востоке и Западе, покорилось сельджукам, и мир у них сейчас с румийским кайсаром. Зато бессильны они противостоять учению, а каждьш день все новые люди примыкают к нему. Чтобы запугать людей, новую невиданную машину для разрушения городов строят по указанию гонителя. Знаменитый мастер из иудеев рав Евсей занят этим, и никого не допускают туда... Устад кивает головой, когда заканчивает он говорить, и сообщает ответ для некоего тайного человека из султанского дома. Известно уже все в горах. В самом скором времени прибывает оттуда высокий дай, надежда учения и правая рука сайида-на. И тогда решено будет, как поступить с этим дальше.
Он уже хочет идти, но даи-худжжат спокойным жестом останавливает его:
-- Чего не рассказал ты мне, рафик?
Вздрагивает он, как пойманный на нечистом, и опускает глаза. Потом переводит дыхание и говорит все о той женщине, что была с ним в другом мире. Здесь он увидел ее сегодня, среди гябров, и не знает, что подумать об этом. Устад молчит, глядя куда-то мимо него. Тогда сам он заглядывает в глаза учителя и видит в них печаль.
* ГЛАВА ШЕСТАЯ *
I. ВАЗИР
О казнях, хатибах, мухтасибе и успешности их дел... О раэузнавании о делах амиля, казня, шихне, рапса и условиях управления...
О разузтвании и осведомлении о делах веры и тому подобном... государю следует изучать дела веры, исполнять обычаи веры, чтить сунну учения пророка, а также чтить вероучителей, давая им хорошее жалованье из государственной казны-- бейт-ал-мал... Благодаря этому пороки, прихоти и ересь исчезнут из его государства, пресечется сама основа зла и беспокойства, укрепится положение правильных людей и искоренены будут смутьяны...
Торопиться надо с написанием книги, так как определено уже число для выступления войска. Дело всей его жизни здесь, и с весны готовил он поход на дейлемских батинитов. Как только может, противится этому Абу-л-Ганаим, понимающий свою ущербность. Коль состоится поход, то быть новому вазиру лишь свидетелем при том.
На все пойдет Абу-л-Ганаим, чтобы отговорить султана от похода, и есть уже сообщение, что от батинитов приезжали к нему люди. Эмирам и военачальникам-сю-баши гулянием в горы видится предстоящее. Но укрепились дейлемские батиниты, множатся их приверженцы, и семнадцать крепостей уже у них. Жители там в горах родом от тех, кто бежал при арийских царях после разгрома злокозненного Маздака. Был сей Маздак тоже из умствующих мобедов-огнепоклонников и пожелал всех уравнять в Эраншахре: благородных и низких, умных и глупых, праведных и неправедных. Тридцать лет длилось противозаконное правление маздакитов, так что развалилось от них государство. А когда наконец ногами вверх закопал их в землю справедливый Ануширван, то с женой Маздака, по имени Хурраме, убежали в горы уцелевшие маздакиты. Что ни век -- беспокойство из Дейлема для государства, и до сих пор носят там хурре-миты красные одежды. Ныне исповедующие учение-ба-тин исмаилиты из них, и один это мерзкий корень...
----
Сиасет-намэ, с. 44, 49, 61.
Так что дорого время, и о казиях, хатибах, мухтасибе или о делах амиля и шихне с раисом много писать ни к чему. Понятна их служба, а также необходимость контроля за их действиями. Важны лишь примеры, и тут достаточно рассказать о правосудии царей Эраншахра. В "Ден-намаке" говорится, что надлежит государю слезать с трона на то время, когда разбирается в суде на него жалоба. Судья без пристрастия определит, как положено по закону, и, коль оплошал государь, взыщет с него, как со всякого. Если же выяснится, что сам жалобщик имеет ложные притязания к властям, то положить его под слона, чтобы неповадно было прочим выискивать пороки в своем царе и государстве.
И все другие разъяснения, коих пять тысяч в этой книге, проникнуты такой же мудростью и пониманием отношений меж государством и рабами его. Впрочем, у любого из людей и мысли не должно явиться, что можно судиться с государством. Но обязана быть особая книга установлении, и там пусть будет золотыми буквами записано, что возможно такое.
О самом суде, коль он происходит, не следует оповещать многих людей, особенно когда дело идет о мятеже или измене. Если каждый день станут люди свободно слушать про это, то возникнет сомнение и неуверенность. К тому же и судья почувствует себя стесненным...
Однако важнее всего этого вера в государстве. От первых земных царств свидетельствует история мира, что невозможна власть без веры. Коль просто принуждать людей ко всякому, не указывая им на некую высшую цель, то вправе будет каждый избегать ярма. Но если говорить ежечасно, что их вера правая и лишь для ее утверждения делается все, то нет границ для правителя.
Вероучителем был одновременно государь при всех великих царствованиях прошлого. А крепче еще стояло государство, когда назывался он богом, ибо никто из людей не мог тогда усомниться в его непогрешимости. Так поступали цари Вавилона, фараоны в стране Миср, китайские фангфуры и цари Эраншахра.
Конечно, в новые времена, когда в мире 485 год хиджры 1, просветились люди и государи, развились науки, и в каждом городе есть книгохранилище, нельзя больше говорить о божественном происхождении правителя. Но о таланте его и мудрости, которые от бога, говорить можно и должно. Никак недопустимо, чтобы некий один в державе управлял людьми и имуществом, а кто-то другой олицетворял веру. Поэтому и дано определение Величайший Султан, а первая нисба его -- "Тень бога на Земле".
От веры все начинается, и потому не так опасен в государстве вор, кровосмеситель или разбойник, как уклоняющийся в вере. Хуже иноверца он, ибо на виду тот, и всегда можно отыскать его среди прочих. Но как выявишь такого, кто и сам будто бы почитает Пророка, а лишь излишне умствует и каждому его слову дает свое толкование. И получается, что все не так делается в государстве, как было завещано Пророком, а от этого мор, голод и градобитие.
Ведь и с батинитами дело вовсе не в потомках хезре-та Али. Тот был первый сподвижник Пророка, и можно бы оказать всем им почет, в том числе и от корня Ис-маила. Только не в этом их цель, а в разрушении державы. Потому и начинают со святынь, что в них опора земной власти. Разве не с того начали их братья-кар-маты в Ал-Ахсе, что утащили в свою пустыню из Мекки священный камень. Надвое раскололи они его, чтобы было проклятому вождю их Абу-Тахиру удобно ставить ноги, когда испражняется. А потом они принялись разрушать и государство, что строилось столетиями. К месту бы спросить их сейчас: избавились ли от искуса власти, и все ли сыты там среди них?
-----
1092 год.
Опять тихо было за стеной в селении Ар-Разик. По-слушны там дети, и все же сидит, как видно, там некий старик посредине воды. Воистину благо -послушание. Все почему-то стоял он и ждал хоть слабого вскрика, но ни звука не доносилось оттуда.
II. ВАЗИР (Продолжение)
Сегодня у него "День гарема". Помолившись и отогнав образ блудницы, в синий с белыми цветами халат переодевается он, накладывает на голову бархатную тю-бе, а на ноги надевает мягкие, с разводами туфли. Малая стена отделяет в кушке приехавших сюда жен. Идти же к ним по особой, спрятанной меж кустов дорожке...
Кланяется при калитке безбородый хадим - слуга га^-рема. Все готово к его приходу, и в дом своей младшей жены Фатияб сворачивает он. Сладко пахнущие розы растут здесь в изобилии. От горячего хорасанского солнца бутоны тяжелеют и испускают прозрачный сок.
На каждой ветке тут соловьи, и останавливается он, чтобы послушать. Нужно и полезно красивое человеку в определенное для того время. Великие поэты Эраншах-ра в незапамятные времена установили, что венец всего прекрасного -- роза и эта маленькая птичка, издающая многообразные звуки. Только от ложного мудромыслия может представиться красивым что-нибудь иное...
Потом он заходит в дом, оставляет у входа галоши, снимает халат, и Фатияб ожидает его на своем месте. Он ложится к ней и совершает необходимое между мужчиной и женщиной. Ему приятна младшая жена, так как все у нее ко времени. Глаза ее закрыты, но ухо освобождено от волос. Она прислушивается, не закричит ли в саду маленький Ханапия, и одновременно старается так улечься, чтобы ему было удобней...
Удовлетворив нужду плоти, он делает положенное омовение, ложится и отдыхает. Фатияб лежит рядом и каждый раз тихо приподнимает голову. Это хорошъ в женщине, когда она беспокоится о своем ребенке...
Во всяком человеке живут помимо него свинья и лев. Сам человек -- это разум, от свиньи -- желание, от льва -- гордыня. Кто из трех сильней, тот и хозяин в доме. Но от бога все это, ибо для продолжения рода необходимо желание и для войны - буйство. Человек накладывает путы на них и держит про запас, крепко прикрутив к коновязи разума. А коль отпускает по необходимости, то на короткой цепи.
И в государстве об этом приходится думать. Каждые пять лет учиняется им перепись по рустакам с точным числом родившихся мальчиков и девочек. Для того и гя-бров с их притонами вынужден он терпеть возле войска, чтобы гуламы не портили друг друга...
В дом старшей жены Рудабы теперь он идет, и все правильно у него в семье. Здесь, как и положено, собирается его дастархан. Приехавшему сыну Али уже скоро пятьдесят лет, но все справляется ханум, не давит ли срез халата ему шею и какой хлеб он ест в Нишапуре. Пришел и любимый внук Осман, мервский раис, у которого была стычка с шихне Куданом. Он не такой высокий, как другие его дети и внуки, но зато видна в нем полезная дородность. Движения его, несмотря на молодость, плавны и спокойны, как приличествует облеченному властью человеку.
Мужчины и старшая жена -- ханум -- сидят вместе, а младшая жена Фатияб с мальчиком немного в стороне. Ханапия прыгает на коленях у нее и тянется к ханум, которую любит еще больше матери. Старшая жена отламывает кусок кунжутной халвы и дает ребенку. Тот хочет запихнуть весь сразу его в рот, но видит отцовский взгляд и не делает этого.
В Исфагане осталась смотреть за домом одна лишь Дуньяхон -- его третья жена, и женщины скучают по ней, так как большое уменье у нее рассказывать сказки. Была у него некогда еще одна жена, но несчастье случилось с ней. Почему-то все время плакала и смеялась она невпопад, а потом нашли ее утонувшей в хаузе...
Старший сын Али рассказывает о делах в Нишапуре, где он уже двадцать лет раисом. Снова ссорятся там из-за толкования слов Пророка, и с копьямц стоят всякую ночь люди у ворот своего квартала. Не так дело в толке -мазхабе, как в обилии бездельных бродяг айяров в этом сумасбродном городе. В былые времена при Газ-невидах их звали на войну за веру, и город освобождался от них.
Это напоминает ему, что назавтра предстоит обговорить с султаном все о выходе войска. Месяц поста впереди, и к окончанию его будет находиться войско как раз напротив Дейлемских гор. Не жарко и не холодно в то время. Если же допустят опоздание, то снег выпадет в горах, и непроходимы сделаются они для людей и обоза...
Сама Рудаба-ханум помогает ему надеть галоши и вместе с Фатияб, сыном и внуками провожает до калитки в стене. Безмолвно кланяется вслед ему хадим, лишенный мужского естества.
III. ВАЗИР (Продолжение)
Шагирда он видит сразу. Вмешалась сама Тюрчанка, и половину времени будет тот возиться с ее тюльпанами. Таков уговор его с султаном, так и не сумевшим противостоять женской вздорности. В остальное же время ша-гирд будет находиться в кушке, есть и спать возле него. И в дороге будет рядом с ним.
А теперь следует сказать об этом щагирду. Он сходит с аллеи, переступает арык. Снова, как у куста с тюльпанами, смотрит на него шагирд. Вечная благодарность в его взгляде, и чуть дрожит рука, отводящая кетмень...
И словно вдруг переворачивается мир. В прозрачную бездну хауза смотрит он и видит там некоего мальчика с клоком волос на счастье. Белая тучка плывет в небе.
Рябь проходит по воде, и совсем один остается он в мире. Нет и не было у него детей и внуков, и чужие они все для него. Видится лишь кто-то маленький в углу холодного дома, где доедают мертвых собаки. Рука его протягивается и мягко касается жестких волос шагирда...
IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
Всю жизнь ждал он этого прикосновения и заплакал беззвучно, оставляя в себе слезы. Кроме хлеба, происходит нечто между ним и этим человеком. Влажными и совсем круглыми были глаза у старика, и не стало ничего дороже для него этих беспомощных глаз...
Не думая больше ни о чем, через вонючий канал, валы и ямы шел он прямо к горе. Идущий сзади человек остановился, чтобы купить дыню у глухого огородника.
Все люди делают так, идя к гябрам. Осыпались черепки под ногами, но не стал он выбирать дороги.
В ворота рухнувшей крепости вошел он и, шагнув через остывающие угли костра, остановился там, где вчера сидела эта женщина. Гябры сновали вокруг, перетаскивали виноград, но не было ее среди них. Тогда он прошел в полутьму клети...
В двух шагах всего стояла она, испуганно придерживая в руках шитье. Потом женщина все поняла, и спокойная уверенность появилась в ее глазах. Все еще стояла она, и он подошел и резко взял ее за руку. Тогда, ничего не говоря, сняла она с себя рубаху и легла тут же у ног его на кошму. Руки за голову положила она, и видны стали волосы в ямках.
Даже не сбросив одежду, лег он на нее. Грубо хватали руки за грудь ее и бедра, острый запах человеческой плоти доносился снизу. И когда задрожало в последний раз тело, не мог он лежать больше с ней. Так и не спросив ни о чем, пошел он назад к воротам. Ожидавший своего времени человек с дыней удивленно посмотрел ему вслед.
Выйдя из ворот, увидел он девочку, которая несла перевязанную веревкой верблюжью колючку на топливо. Все такое же было у нее: руки, шея, пятнышко у глаза. И даже локоть повернут был так, как в горах, где танцевали они, ступая ногами по цветам...
Переходя обратно канал с человечьими нечистотами, вяло текущими из рабада, он оступился. Запах распаленной женской плоти заполнил все вокруг. Качнулась земля, дрожь омерзения прошла от ног к голове, и все съеденное изверглось из него мучительными толчками.
Кто-то поддержал его за руку. Отведя глаза от зловонной струи, увидел он приходящего к гябрам имама. Синий халат с серебряной луной и звездами был на нем, и мягко кривились губы. Обтерев ему рот и усадив в стороне, дальше в гору пошел ученый имам...
Но день не кончался. Сам высокий хаджиб султанских садов стоял у клумбы с тюльпанами. В розовый дом потребованы отсюда цветы, и новый вазир самолично спрашивал о шагирде.
У самого основания срезаются тюльпаны. Похрусты-вают стебли, и сок течет на пальцы. Но не перебивается запах женщины на руках и не проходит отвращение. Наполненную корзину берет он и идет с ней в дом...
Все розовое здесь: стены, своды, и только двери синие. с золотой паутиной. Осторожно ступают ноги в неслышных коврах. Однажды увидел он тюркскую жену султана. Она стояла на айване, и казалось ему, что лицо у нее светится. Рано утром было это, и солнце еще не вставало за деревьями сада...
Вот оно, ее лицо,--посредине большой комнаты. Тюльпаны в корзине протягивает он к ней, и ярче делается свет. Такого еще не видел он в своей жизни. Какие-то люди здесь, но только тени их обозначаются где-то по сторонам.
А она знаком призывает его к себе, и он видит, что это просто женщина. Чуть оттопыривается у нее губа, сияние исходит от зубов, из глаз, от всего, что неприкрыто у нее. И руки уже тоже непонятно светятся, когда берет она из корзины цветы. Ему становится страшно, и он закрывает глаза.
Ослепителен ее смех, и теплые пальцы ощущает он у своего запястья. Она отводит ладонь, которой прикрылся он от нее, и удивление в ее глазах. С плотью эта женщина, как и те, у гябров. Но даже рука его. светится там, где прикасалась она. С робостью дотрагивается он до этого места...
Все потускнело в мире. Летают маленькие мохнатые пчелы, садятся на цветы. Стоят деревья, и плоды желтеют среди листьев. Солнце недвижно в небе...
Так много происходило с ним разного сегодня, что забыл он предопределенный ему путь. Лишь уйдя из сада, вспоминает он об устаде -мастере цветов. Некий великий дай из семи имамов учения прибывает к ним, и сказано ему быть в рабаде огородников...
V. СУЖДЕНИЕ УСТАДА--МАСТЕРА ЦВЕТОВ
У стад Наср Али сидел на месте ученика, положив большие руки к светильнику. На рассвете явился великий дай Кийя, и все здесь перешло к нему.
Но нет между ними скрытого, ибо уже много лет сам он -- тоже великий даи-худжжат, "Доказательство Правды" в Хорасане, а эта ступень -- вровень с семью имамами учения. Однако не открыл дай Кийя перед ним лица и все утро говорил наставления.
Подобно текущей в одну сторону реке было это. Там, в горных пещерах, готовятся к битве за правду, и все знает о здешних делах великий сайид-на, вождь и доказательство учения. Именно сайид-на -- светоч и надежда мира, опора справедливости. Воля его несокрушима, а проницательность, как дейлемский меч, разрубает замыслы врагов.
А когда спрошено было о самом дай аддуате, первом среди семи имамов, то, не изменяя голоса, сказал дай Кийя о тяжелой болезни главы учения, который полностью передал великое кормило сайиду-на Хасану ибн Саббаху, пусть вечно продлятся его годы. От маловеров и нерешительных успешно очищается сейчас учение. Новый призыв сайида-на побеждает всюду, и близко торжество правды. Великий учитель послал его сюда, чтобы ускорить предопределенное.
О том, что думают прочие вожди учения, спросил он тогда приехавшего. Дай Кийя наклонился к самому огню и в первый раз внимательно посмотрел ему в глаза. Если так думает сайид-на, сказал он, то больше ничего не имеет значения...
Все, что говорилось дальше, напоминало выговор простому фидаи. Разве не ведом ему первый завет учения, что все от имама? -- строго спрашивал у него дай Кийя. Народ лишь чистый лист бумаги. Не сам по себе что-нибудь может человек, а только с наставником-имамом. Волос не может упасть самостоятельно и капля воды пролиться без объяснения имама. Плавится медь, созревает зерно, плодится скот -- и тут должен быть разъясняющий имам. Только так войдет учение в человеческую плоть и кровь. Должны быть твердо убеждены люди, что жизнь их невозможна без учения, а кто не при-частен, сгинет во мраке небытия.
Но если каждому необходим имам, то разве не должен быть главный имам у всего учения? Те старики, с которых оно начиналось, наивны и недальновидны. Из землепашцев-райятов и устадов базара они, и нет в них смелости и широты мысли. Между тем учение возникло не на пустом месте, а в веках зрели питающие его источники мудрости. Кому, как не ученому сайиду-на, разобраться в них и стать пророком в свою эпоху... Мировой Разум олицетворился в нем, и каждое слово его -- золотой слиток правды...
О предстоящем походе на Дейлем говорили далее они. Вселенский Гонитель давно уже задумал это, и хоть якобы ушел он от дел правления, послушен ему султан. Но как заноза в теле этот поход новому вазиру Абу-л-Ганаиму. К нему и надо находить пути.
Приходит решающий час. В жалкую куклу для тюрков давно уже превратился самозваный багдадский халиф, а сами узурпаторы-тюрки тайно и явно рвут друг друга на части. Эмиры крепко засели в своих владениях, полученных от султана лишь на время -- в икта, и не отдают больше их назад. Многие из них вовсе не являются к порогу Сельджуков, а те, что в Анатолии, Сирии и Кермане, сами уже называют себя султанами. В доме самого Малик-шаха распадается все, потому что от четырех жен его сыновья, и всякая из них имеет приверженцев в войске. Райяты же и люди рабада по всей земле противятся тюркам, и это тоже надо всячески использовать для торжества учения. Все пусть будет от тюрков:
голод, наводнения и болезни. А спасение -- от имама-учителя.
И нельзя поэтому, чтобы пришло сейчас в Дейлем султанское войско. Не готовы еще к защите недавно обретенные крепости в горах и не завершена великая чистка учения. Зато в будущем году станет несокрушима дейлемская твердыня...
Незамедлительно совершить предопределенное с Гонителем Правды потребовал дай Кийя, а также с тремя или четырьмя сановниками и надимами, чтобы ужас охватил всех при доме Сельджуков. Отныне отменяется обычай, что лишь в ответ на казнь фидаи положено убийство. К широким действиям переходит учение.
Когда же сказано ему было, что не ко времени это и нужно, чтобы подлинно виновных постигло возмездие, а не кто подвернется под нож, дай Кийя второй раз наклонился и посмотрел ему в лицо...
И тут пришел юноша-шагирд, чья ступень -- рафик. Смятение было в его красивых глазах. Женщину встретил он здесь среди гябров, которую привозил некогда в горы для них этот самый дай Кийя. Сомнение посетило его, и нет тяжелее греха.
Но великий дай Кийя ни о чем не спросил у него. Он лишь повернул в левую сторону перстень на своей руке, и это значило, что рафик переходит в его власть.
* ГЛАВА СЕДЬМАЯ *
I. ВАЗИР
О мушерифах и достатке их... Пусть дают полномочия на тайную слежку -ишраф -- тому, на кого можно вполне положиться. Это некое лицо пусть знает все о происходящем при дворе и сообщает, когда необходимо. От него должны быть направлены в каждый город, в каждую округу заместители, благоразумные и добросовестные, дабы тайно докладывать о том, что происходит из значительного и незначительного... Пусть то, что следует им за такие труды, щедро выдают из государственной казны -- Бейтл-ал-мал, чтобы не чувствовали они необходимости в вероломстве. Польза, которая произойдет от их верности, в десять, в сто раз окупит то, что дадут им..^
Как и следует, приступая к мушерифам, он еще раз оглядывает комнату, смотрит в окно. Таково место их в государстве, что никому не видны они, но каждого должны увидеть. И коль задумал кто-либо недоброе, то и мысли его чтобы сделались известны.
Государство -- это контроль. На всякое дело есть в нем люди, которые проверяют, так ли оно исполняется. Как ни отбирай достойного из достойных амиля, ка-зия -- судью, воинского начальника -- шихне, управляющего -раиса, следящего за порядком мухтасиба и прочих, все они при деньгах или власти. А сила этих вещей такова, что ломается хрупкий тростник целомудрия. Каждый из названных здесь имеет ежедневную возможность к лихоимству, а жалованье всегда недостаточно. Сколько ни меняй их, они быстро находят путь друг к другу и совместно получают прибыль. Посему мудрые правители издавна негласно допустили для них эту возможность получать свою часть. Но положены также и границы для их алчности. Для того и содержатся особые люди, проверяющие ежегодно отчетность и ведущие тайное и явное дознание от лица султана.
----
' Сиасет-намэ, с. 64.
Но если столь досконально проверяются деньги и имущество, то можно ли оставить без присмотра людские мысли и устремления? Уздечкой тут служит вера. Поскольку Величайший Султан одновременно тень бога на земле, то все замысленное против него -- безбожие, уклонение с правильного пути и плоховерие. Смысл особого сыска -- ишраф -- в том и состоит, чтобы обезопасить тело государя и его сановников. Вслух же следует объявлять о защите правоверия...
Итак, для постоянного оповещения обо всем, что случается в державе, должны быть в каждом месте сахиб-ха-бары -- "начальники новостей". В их ведении находятся сахиб-бериды -- "начальники почтовой службы". И если что-нибудь произойдет или ожидается, то сразу отправляется гонец. Открыто смотрят они за всем, слушают людские речи, прочитывают, что пишут люди из города в город, и составляют о том отчеты.