Страница:
Но и без встреч само ее пребывание в городе для него невозможно. При одной лишь мысли, что она здесь, на Дворцовой улице, Ж. П. Г, не в силах больше распрямиться, надеть котелок, взять портфель под мышку, давать уроки, завтракать в столовой на авеню Колиньи, слушать болтовню сына и дочери.
А у него есть и сын, и дочь!
Накануне вечером, даже сегодня утром, это казалось вполне естественным, но сейчас представляется нелепым, неприличным, не правдоподобным.
Не правдоподобно все! Хотя бы то, что он женился в Орлеане на дочери полковника! Да, да, его жена, урожденная Ламарк, — дочь интендантского полковника.
И то, что он уже восемнадцать лет ест в определенное время, на чистой скатерти, в хорошо поставленном доме и по утрам с портфелем и в котелке уходит в лицей.
У него даже есть дети! Он не очень любит Антуана — мальчик некрасив и средних способностей, но с удовольствием смотрит на Элен.
Правда, он почти не знает ее. Он не речист, вот и с ним не пускаются в разговоры. Привычка к немногословию сама собой выработалась у них с женой с первых же дней брака. Они спали в одной постели.
Иногда Ж. П. Г, объявлял:
— У меня два новых частных урока.
Она сообщала ему:
— Я заказала линолеум для ванной.
Они просто существовали бок о бок. Что им было поверять друг другу? Что мог Ж. П. Г, рассказать детям?
Он утер пот с лица, увидел себя во весь рост в зеркальной витрине на другой стороне улицы — и сам себе удивился.
Почему бы ему не явиться прямо к Мадо? Не в парикмахерскую, конечно. Он дождется, когда она выйдет. Вероятно, она снимает меблированную комнату или поселилась в гостинице.
Он вернет ей две тысячи франков за кольца…
При одной мысли об этом у него взмокли ладони.
Бывают мгновения, когда воздух так насыщен электричеством, что люди и животные с тревогой ожидают грозы, которая непременно грянет.
Ж. П. Г, находился именно в таком состоянии. В нем как бы сидел электрический заряд. Он не мог оставаться на одном месте. Испытывал боль во всем теле. Чувствовал — что-то должно произойти. Но что?
Он вошел в табачную лавочку на углу, распахнув маленькую дверь, которая уперлась прямо в оцинкованную стойку, и опять выпил перно.
Внезапно Ж. П. Г, вскинул голову и тут же с ужасом посмотрел себе под ноги: только что, сам того не сознавая, он сплюнул на пол. Такого он не позволял себе восемнадцать, если не двадцать лет.
Неужели и все другие привычки вернутся к нему?
Надо немедленно повидать Мадо, поговорить с ней, упросить ее сейчас же уехать из города.
В противном случае все рухнет. Ж. П. Г, и так уже стал чужим в столь привычной для него обстановке.
Проходя мимо постового возле Часовой башни, он забыл с ним поздороваться. Не поднял голову и не посмотрел на часы, как делал обычно.
Это больше не он, не его походка, даже, несмотря на усы, не его лицо.
Имеют ли власти право снова отправить его в тюрьму? Для некоторых преступлений существуют сроки давности. А для тяжких?
Нужно справиться у адвоката. Нет, нельзя — адвокат удивится вопросу, может что-либо заподозрить.
Ж. П. Г, все бродил по Дворцовой улице, не замечая, что состав прохожих изменился. По тротуару небольшими группами шли мальчики из лицея; те из них, что ходили в 4-й «б», оборачивались и смотрели на учителя.
Он обратил на это внимание только после того, как кто-то молча преградил ему дорогу. Это был его сын.
Помолчав, Антуан нерешительно осведомился:
— Ты не домой?
— Сейчас иду.
Мальчик печально отошел, держась подальше от товарищей. У него их было мало: он ведь сын учителя, и его, без всяких на то оснований, нередко подозревали в ябедничестве.
Ж. П. Г, показалось, что кто-то, как и он, ждет на тротуаре. Он заметил мужчину лет пятидесяти пяти или шестидесяти, довольно бедно одетого, но ни профессию его, ни даже социальное положение определить не смог.
Мужчина стоял и смотрел на парикмахерскую, дверь которой наконец открылась. Появилась Мадо, перешла через улицу и взяла незнакомца под руку.
Все произошло так просто, что Ж. П. Г, растерялся.
Он успел посмотреть на Мадо. Хорошо ее разглядел.
Ни черты лица, ни выражение его не изменились.
Она всегда сильно пудрилась, ярко красила губы и румянила щеки. Теперь, когда она стала маникюршей, косметика для нее — профессиональная необходимость.
Мадо шла под руку с седым мужчиной, а учитель, отстав метров на десять, машинально следовал за ними.
Мадо не изменила своей манеры виснуть на руке спутника. В этом жесте — вся она. Ей вечно кто-нибудь нужен. Не затем, чтобы прокормиться. И не затем, чтобы брать от него. Напротив — чтобы отдавать самой!
Ж. П. Г, был убежден, что она содержит старика, штопает ему носки и вечером подает в кровать целебный настой из трав.
Это же Мадо! Конечно, она располнела. Талия больше не заметна. Тело от плеч до бедер — один сплошной квадрат, жировые складки просматриваются даже под платьем — из-за них оно морщит на каждом шагу.
Одежда Мадо не отличалась элегантностью: чулки дешевые, каблуки стоптанные. Ботинки на мужчине, старые, коричневые, вылинявшие, выглядели еще более убого.
Тем не менее они безмятежно шли вдвоем, почти как влюбленные, видимо рассказывая друг другу о своих немудреных делах.
Сегодня Мадо работала первый день и сейчас, вероятно, вводила своего друга в курс событий.
И Ж. П. Г, дошел до того, что, следя за ними, почувствовал глухую зависть.
Он не смотрел ни по сторонам, ни под ноги. Он видел лишь две спины да розовый затылок Мадо, оставшийся на редкость свежим, как, впрочем, все тело, белое и нежное, словно у младенца.
Дворцовая улица осталась позади. Они шли вдоль узкой улочки, выходившей к порту недалеко от маяка, там, где рядом выстроилось несколько ресторанов и кабачков.
Парочка, очевидно, хорошо знает Ла-Рошель. Они вошли в ресторанчик на углу, знакомый лишь завсегдатаям, — там всего полдюжины столиков.
Ж. П. Г, ни разу в нем не бывал. Обычно он проходил мимо с чопорным видом и устремленными вдаль глазами.
Как, интересно, он выглядит сегодня, блуждая без портфеля по городу? Ж. П. Г, увидел столики, покрытые бумажными скатертями. На каждом — судок для растительного масла с уксусом, горчичница, написанное от руки под копирку меню. Мадо села со спутником слева, у окна, раздвинула занавески и стала следить за суетой в порту.
Ж. П. Г, настолько отупел, что чуть было не угодил под грузовик. От трех перно руки и ноги у него стали вялыми, но возбуждение так и не прошло.
Вдруг он заметил идущего по тротуару Виаля — не сына, а отца, и, желая избежать объяснений, заспешил к Часовой башне, а от нее к набережной Майль.
Он вынужден вернуться домой. Это необходимо.
Дальше видно будет. Как и утром, он стремительно вошел в коридор, и ему показалось, что разговор в столовой разом оборвался.
Семья еще не села за стол. Никто в доме не позволил бы себе приняться за еду без него.
Стеклянная дверь в сад была открыта, на синем каменном пороге во всю длину растянулся кот. Антуан, только что рассказывавший об утреннем происшествии, опустил голову.
Чтобы рассеять неловкость, Элен тут же подала закуски и крикнула:
— За стол!
На закуску были редис и анчоусы. Подумав о судке для растительного масла с уксусом и горчичнице, Ж. П. Г, бессознательно поставил локти на стол, чего прежде за ним не замечалось.
Жена его была такой же толстой, как Мадо, но не столь розовой и хорошо сохранившейся. Она всегда выглядела несколько блеклой, словно ее окутывала серая пелена. Постоянно ощущала усталость, мало выходила из дома и слонялась из комнаты в комнату, жалуясь на свои немощи.
Ж. П. Г, машинально положил себе редису и грыз его, поглядывая в сад, где куры орпингтонской породы оставляли за собой на земле рыжеватые отметины.
— Сегодня собрала пять яиц, — объявила Элен, словно стремясь прийти на выручку отцу.
— Они обходятся дороже, чем на рынке, — уточнила г-жа Гийом.
Веки у Антуана покраснели. Он то и дело хлюпал носом, и выведенная из терпения мать наконец спросила:
— Разве у тебя нет платка?
Негромко тикали часы, в кухне булькала закипавшая вода. Элен встала и пошла за телячьими отбивными с картофельным пюре.
Но как ни потягивался кот, как ни золотило стену солнце, как непринужденно ни прислуживала Элен за столом, этот день нельзя было назвать обычным днем, завтрак — обыкновенным завтраком.
Почему г-жа Гийом не спросит прямо: «Что случилось утром?»
Ж. П. Г., пожалуй, и рассказал бы, но не знал, как начать. Он чувствовал, что за ним наблюдают и каждый из присутствующих, даже Антуан, понимает: отец не в своей тарелке.
Ж. П. Г, поправил усы, уверенный, что они смешно торчат, кашлянул и буркнул:
— Вчера мы тоже ели телятину.
— Позавчера, — деликатно поправила Элен. — Но это было жаркое.
Жена исподлобья бросала на него быстрые взгляды — так наблюдают за больным, которого не хотят волновать. Неужели его поведение настолько необычно? В конце концов Ж. П. Г, охватила паника: он старался ни на что не смотреть и ел так неловко, словно собственные руки стесняли его.
Он был у себя, но напрасно пытался внушить себе, что это его дом. Это было сложное чувство. Он вел себя как виноватый и словно ждал нападок или упреков.
Наконец завтрак закончился. Элен подала кофе в японских чашечках — свадебный подарок одного из братьев полковника.
Лишь тогда г-жа Гийом равнодушным голосом осведомилась:
— Что ты намерен предпринять?
Ж. П. Г, покраснел. Щеки и уши у него вспыхнули, глаза засверкали.
— Не знаю.
Что она хочет сказать? Что он может предпринять?
— Виали любят делать из мухи слона.
Антуан ушел к себе, предпочитая не вмешиваться.
— Да, — выдавил Ж. П. Г.
Как тяжело! Сейчас ему нужен человек, вроде той же Мадо, — человек, с которым можно посоветоваться, который поддержит в трудную минуту. И от одной мысли об этом он покраснел еще сильнее.
Отчего жена так смотрит на него? Почему не говорит откровенно?
Всегда одно и то же: процедит слово, потом другое и подожмет губы с покорным и грустным взглядом.
Стоит ли изображать из себя жертву только потому, что он задал взбучку какому-то сопляку?
Ж. П. Г мутило от всего этого. Он испытывал потребность бежать из дома куда-нибудь, где никто друг друга не знает.
— Уходишь?
— Да.
Полюбопытствовать — куда, она не решилась. Лишь вздохнула:
— Это очень, очень неприятная история.
А Элен тихо спросила:
— Кофе пить не будешь?
Да разве он знает, пить ему кофе или нет. Вышел он из дома все же как обычно: портфель под мышкой, котелок надвинут на лоб.
Но, очутившись на улице, едва удержался, чтобы не пуститься наутек.
3
А у него есть и сын, и дочь!
Накануне вечером, даже сегодня утром, это казалось вполне естественным, но сейчас представляется нелепым, неприличным, не правдоподобным.
Не правдоподобно все! Хотя бы то, что он женился в Орлеане на дочери полковника! Да, да, его жена, урожденная Ламарк, — дочь интендантского полковника.
И то, что он уже восемнадцать лет ест в определенное время, на чистой скатерти, в хорошо поставленном доме и по утрам с портфелем и в котелке уходит в лицей.
У него даже есть дети! Он не очень любит Антуана — мальчик некрасив и средних способностей, но с удовольствием смотрит на Элен.
Правда, он почти не знает ее. Он не речист, вот и с ним не пускаются в разговоры. Привычка к немногословию сама собой выработалась у них с женой с первых же дней брака. Они спали в одной постели.
Иногда Ж. П. Г, объявлял:
— У меня два новых частных урока.
Она сообщала ему:
— Я заказала линолеум для ванной.
Они просто существовали бок о бок. Что им было поверять друг другу? Что мог Ж. П. Г, рассказать детям?
Он утер пот с лица, увидел себя во весь рост в зеркальной витрине на другой стороне улицы — и сам себе удивился.
Почему бы ему не явиться прямо к Мадо? Не в парикмахерскую, конечно. Он дождется, когда она выйдет. Вероятно, она снимает меблированную комнату или поселилась в гостинице.
Он вернет ей две тысячи франков за кольца…
При одной мысли об этом у него взмокли ладони.
Бывают мгновения, когда воздух так насыщен электричеством, что люди и животные с тревогой ожидают грозы, которая непременно грянет.
Ж. П. Г, находился именно в таком состоянии. В нем как бы сидел электрический заряд. Он не мог оставаться на одном месте. Испытывал боль во всем теле. Чувствовал — что-то должно произойти. Но что?
Он вошел в табачную лавочку на углу, распахнув маленькую дверь, которая уперлась прямо в оцинкованную стойку, и опять выпил перно.
Внезапно Ж. П. Г, вскинул голову и тут же с ужасом посмотрел себе под ноги: только что, сам того не сознавая, он сплюнул на пол. Такого он не позволял себе восемнадцать, если не двадцать лет.
Неужели и все другие привычки вернутся к нему?
Надо немедленно повидать Мадо, поговорить с ней, упросить ее сейчас же уехать из города.
В противном случае все рухнет. Ж. П. Г, и так уже стал чужим в столь привычной для него обстановке.
Проходя мимо постового возле Часовой башни, он забыл с ним поздороваться. Не поднял голову и не посмотрел на часы, как делал обычно.
Это больше не он, не его походка, даже, несмотря на усы, не его лицо.
Имеют ли власти право снова отправить его в тюрьму? Для некоторых преступлений существуют сроки давности. А для тяжких?
Нужно справиться у адвоката. Нет, нельзя — адвокат удивится вопросу, может что-либо заподозрить.
Ж. П. Г, все бродил по Дворцовой улице, не замечая, что состав прохожих изменился. По тротуару небольшими группами шли мальчики из лицея; те из них, что ходили в 4-й «б», оборачивались и смотрели на учителя.
Он обратил на это внимание только после того, как кто-то молча преградил ему дорогу. Это был его сын.
Помолчав, Антуан нерешительно осведомился:
— Ты не домой?
— Сейчас иду.
Мальчик печально отошел, держась подальше от товарищей. У него их было мало: он ведь сын учителя, и его, без всяких на то оснований, нередко подозревали в ябедничестве.
Ж. П. Г, показалось, что кто-то, как и он, ждет на тротуаре. Он заметил мужчину лет пятидесяти пяти или шестидесяти, довольно бедно одетого, но ни профессию его, ни даже социальное положение определить не смог.
Мужчина стоял и смотрел на парикмахерскую, дверь которой наконец открылась. Появилась Мадо, перешла через улицу и взяла незнакомца под руку.
Все произошло так просто, что Ж. П. Г, растерялся.
Он успел посмотреть на Мадо. Хорошо ее разглядел.
Ни черты лица, ни выражение его не изменились.
Она всегда сильно пудрилась, ярко красила губы и румянила щеки. Теперь, когда она стала маникюршей, косметика для нее — профессиональная необходимость.
Мадо шла под руку с седым мужчиной, а учитель, отстав метров на десять, машинально следовал за ними.
Мадо не изменила своей манеры виснуть на руке спутника. В этом жесте — вся она. Ей вечно кто-нибудь нужен. Не затем, чтобы прокормиться. И не затем, чтобы брать от него. Напротив — чтобы отдавать самой!
Ж. П. Г, был убежден, что она содержит старика, штопает ему носки и вечером подает в кровать целебный настой из трав.
Это же Мадо! Конечно, она располнела. Талия больше не заметна. Тело от плеч до бедер — один сплошной квадрат, жировые складки просматриваются даже под платьем — из-за них оно морщит на каждом шагу.
Одежда Мадо не отличалась элегантностью: чулки дешевые, каблуки стоптанные. Ботинки на мужчине, старые, коричневые, вылинявшие, выглядели еще более убого.
Тем не менее они безмятежно шли вдвоем, почти как влюбленные, видимо рассказывая друг другу о своих немудреных делах.
Сегодня Мадо работала первый день и сейчас, вероятно, вводила своего друга в курс событий.
И Ж. П. Г, дошел до того, что, следя за ними, почувствовал глухую зависть.
Он не смотрел ни по сторонам, ни под ноги. Он видел лишь две спины да розовый затылок Мадо, оставшийся на редкость свежим, как, впрочем, все тело, белое и нежное, словно у младенца.
Дворцовая улица осталась позади. Они шли вдоль узкой улочки, выходившей к порту недалеко от маяка, там, где рядом выстроилось несколько ресторанов и кабачков.
Парочка, очевидно, хорошо знает Ла-Рошель. Они вошли в ресторанчик на углу, знакомый лишь завсегдатаям, — там всего полдюжины столиков.
Ж. П. Г, ни разу в нем не бывал. Обычно он проходил мимо с чопорным видом и устремленными вдаль глазами.
Как, интересно, он выглядит сегодня, блуждая без портфеля по городу? Ж. П. Г, увидел столики, покрытые бумажными скатертями. На каждом — судок для растительного масла с уксусом, горчичница, написанное от руки под копирку меню. Мадо села со спутником слева, у окна, раздвинула занавески и стала следить за суетой в порту.
Ж. П. Г, настолько отупел, что чуть было не угодил под грузовик. От трех перно руки и ноги у него стали вялыми, но возбуждение так и не прошло.
Вдруг он заметил идущего по тротуару Виаля — не сына, а отца, и, желая избежать объяснений, заспешил к Часовой башне, а от нее к набережной Майль.
Он вынужден вернуться домой. Это необходимо.
Дальше видно будет. Как и утром, он стремительно вошел в коридор, и ему показалось, что разговор в столовой разом оборвался.
Семья еще не села за стол. Никто в доме не позволил бы себе приняться за еду без него.
Стеклянная дверь в сад была открыта, на синем каменном пороге во всю длину растянулся кот. Антуан, только что рассказывавший об утреннем происшествии, опустил голову.
Чтобы рассеять неловкость, Элен тут же подала закуски и крикнула:
— За стол!
На закуску были редис и анчоусы. Подумав о судке для растительного масла с уксусом и горчичнице, Ж. П. Г, бессознательно поставил локти на стол, чего прежде за ним не замечалось.
Жена его была такой же толстой, как Мадо, но не столь розовой и хорошо сохранившейся. Она всегда выглядела несколько блеклой, словно ее окутывала серая пелена. Постоянно ощущала усталость, мало выходила из дома и слонялась из комнаты в комнату, жалуясь на свои немощи.
Ж. П. Г, машинально положил себе редису и грыз его, поглядывая в сад, где куры орпингтонской породы оставляли за собой на земле рыжеватые отметины.
— Сегодня собрала пять яиц, — объявила Элен, словно стремясь прийти на выручку отцу.
— Они обходятся дороже, чем на рынке, — уточнила г-жа Гийом.
Веки у Антуана покраснели. Он то и дело хлюпал носом, и выведенная из терпения мать наконец спросила:
— Разве у тебя нет платка?
Негромко тикали часы, в кухне булькала закипавшая вода. Элен встала и пошла за телячьими отбивными с картофельным пюре.
Но как ни потягивался кот, как ни золотило стену солнце, как непринужденно ни прислуживала Элен за столом, этот день нельзя было назвать обычным днем, завтрак — обыкновенным завтраком.
Почему г-жа Гийом не спросит прямо: «Что случилось утром?»
Ж. П. Г., пожалуй, и рассказал бы, но не знал, как начать. Он чувствовал, что за ним наблюдают и каждый из присутствующих, даже Антуан, понимает: отец не в своей тарелке.
Ж. П. Г, поправил усы, уверенный, что они смешно торчат, кашлянул и буркнул:
— Вчера мы тоже ели телятину.
— Позавчера, — деликатно поправила Элен. — Но это было жаркое.
Жена исподлобья бросала на него быстрые взгляды — так наблюдают за больным, которого не хотят волновать. Неужели его поведение настолько необычно? В конце концов Ж. П. Г, охватила паника: он старался ни на что не смотреть и ел так неловко, словно собственные руки стесняли его.
Он был у себя, но напрасно пытался внушить себе, что это его дом. Это было сложное чувство. Он вел себя как виноватый и словно ждал нападок или упреков.
Наконец завтрак закончился. Элен подала кофе в японских чашечках — свадебный подарок одного из братьев полковника.
Лишь тогда г-жа Гийом равнодушным голосом осведомилась:
— Что ты намерен предпринять?
Ж. П. Г, покраснел. Щеки и уши у него вспыхнули, глаза засверкали.
— Не знаю.
Что она хочет сказать? Что он может предпринять?
— Виали любят делать из мухи слона.
Антуан ушел к себе, предпочитая не вмешиваться.
— Да, — выдавил Ж. П. Г.
Как тяжело! Сейчас ему нужен человек, вроде той же Мадо, — человек, с которым можно посоветоваться, который поддержит в трудную минуту. И от одной мысли об этом он покраснел еще сильнее.
Отчего жена так смотрит на него? Почему не говорит откровенно?
Всегда одно и то же: процедит слово, потом другое и подожмет губы с покорным и грустным взглядом.
Стоит ли изображать из себя жертву только потому, что он задал взбучку какому-то сопляку?
Ж. П. Г мутило от всего этого. Он испытывал потребность бежать из дома куда-нибудь, где никто друг друга не знает.
— Уходишь?
— Да.
Полюбопытствовать — куда, она не решилась. Лишь вздохнула:
— Это очень, очень неприятная история.
А Элен тихо спросила:
— Кофе пить не будешь?
Да разве он знает, пить ему кофе или нет. Вышел он из дома все же как обычно: портфель под мышкой, котелок надвинут на лоб.
Но, очутившись на улице, едва удержался, чтобы не пуститься наутек.
3
Когда около семи вечера Ж. П. Г, вернулся, он, едва соприкоснувшись с домашней атмосферой, сразу все понял: дверь из столовой в гостиную распахнута: графинчик с водкой, хранящийся для особо важных случаев, открыт — чувствуется по запаху; вдобавок еще в коридоре Ж. П. Г, услышал голос жены — таким тоном она разговаривает лишь при гостях.
— Я уверена, это он.
В воздухе пахло сигаретой. Ж. П. Г, не нахмурился, лицо его осталось бесстрастным. Он вымок до нитки: около четырех дня на Ла-Рошель обрушился ливень, а учитель, как бездомная собака, все блуждал по городу.
Ж. П. Г, старательно вытер ноги о половичок, распахнул дверь в гостиную и различил в полумраке багровое лицо с конопляной бородкой и светящийся кончик сигары доктора.
— Понимаете, шел мимо, а тут…
— Доктор решил не уходить, пока не пожмет тебе руку, — затараторила г-жа Гийом.
Гостиная утопала в сумерках, аромат сигары, смешанный с запахом водки, подчеркивал интимность обстановки.
— Зажечь свет? — предложила г-жа Гийом.
— Не надо, — запротестовал доктор. — Я посижу минутку и уйду.
Ж. П. Г, даже не удивился: его жена панически боится болезней. Стоит ей обнаружить у мужа прыщик, как она обязательно сводит его с доктором Дигуэном, другом дома. Это одно из проявлений целой системы: жена заботится о его здоровье так же, как подает ему за столом первому, как протягивает шляпу, когда он собирается уходить, как в первые же недели после свадьбы предложила застраховать его жизнь.
Ж. П. Г, не захотелось выглядеть невежей, тем не менее он не удержался и резким жестом протянул левую руку удивленному врачу.
— Но я же пришел не по вызову. Насколько мне известно, вы не больны.
— Не поручусь, что он хорошо себя чувствует, — вмешалась г-жа Гийом.
Началось! Пока Дигуэн с серебряными часами в руке считал пульс Ж. П. Г., Элен в столовой принялась накрывать на стол. Антуан готовил в своей комнате уроки.
— Вы не испытываете никакого недомогания?
— Нет.
— На мой взгляд, вы за последнее время немного переутомились и слишком возбуждены, но состояние ваше пока что не внушает беспокойства.
Улыбаться Ж. П. Г, тоже был не склонен. Он с серьезным видом слушал, ощущая на лице дыхание врача, который осматривал его.
— Не пообедаете ли с нами, доктор? — вежливо осведомилась г-жа Гийом.
— Благодарю, но это невозможно — жена ждет.
Снова обмен любезностями. От усталости у Ж. П. Г. круги под глазами, ноги подкашиваются, его мутит.
Тем не менее после ухода Дигуэна он занимает свое место за столом перед дымящейся супницей. Жена садится напротив, дочь справа, Антуан слева. Над супницей нависает абажур из розового шелка.
— Заходил учитель философии — просил передать, что все уладится. Ты возобновишь занятия в пятницу, как бы после болезни.
Ж. П. Г, кивает. Он никого не хочет раздражать. И до десяти вечера с тоской ждет, когда наконец останется один.
Дети, поцеловав его, удаляются в свои комнаты. Г-жа Гийом начинает раздеваться, а Ж. П. Г, отправляется в ванную и закрывает дверь на задвижку.
Голова раскалывается от боли, он непрерывно глотает слюну, но никак не может смочить пересохшее горло.
В ванной делать ему нечего — просто надо побыть в одиночестве. Но там есть зеркало, и Ж. П. Г, смотрится в него.
Да, это он, его жесткие волосы, усы, большие карие глаза. Он прикрывает усы руками, но лицо не меняется.
Дверь пытаются открыть. Г-жа Гийом встревожена.
— Что ты там делаешь?
— Сейчас иду.
Он открывает кран — надо же объяснить, почему задержался в ванной.
А затем, почти без перехода, начинается ночь. Он лежит в большой кровати орехового дерева, под зеленой периной, справа от жены, от которой уже пышет жаром.
Нажимает висящий возле головы выключатель в форме груши, свет гаснет, и за оконными шторами возникает окрашенная в синие тона ночь.
Дождь перестал. Это был просто внезапный холодный ливень, длинные, искривленные ветром потоки воды. Но его хватило на то, чтобы вызвать у Ж. П. Г. ощущение собственной униженности — вероятно, такое же, какое испытывает промокшая собака.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Ты себя хорошо чувствуешь?
— Да.
Теперь ему предстоит медленно, мучительно нанизывать друг на друга минуты и часы. Г-жа Гийом, кажется, уснула: дышит ровно и, сделав еще несколько непроизвольных движений, затихает.
Однако не проходит и четверти часа, как Ж. П. Г. чувствует, что она проснулась. Он не сумел бы объяснить, каким образом угадал это, но тем не менее жена проснулась. Он готов поклясться, что она лежит с открытыми глазами и прислушивается к его дыханию.
Вопреки всем своим благим намерениям, Ж. П. Г, не в силах притвориться спящим. Он потеет, не может более пяти минут оставаться в одной позе, а когда поворачивается, у него невольно вырывается хриплый стон.
Ж. П. Г, тщетно отгоняет образы, которые не сходят с сетчатки глаз, не дают даже выстроить их по порядку.
Он снова видит свой класс утром, видит открытое окно и красивую девушку, которая стелет постель, потом розовый двор, который он пересекает.
Перед глазами Ж. П. Г. Мадо, идущая по улицам Ла-Рошели под руку с каким-то старым чудаком.
Он навел справки. Теперь ему все известно. Он долго не решался расспрашивать, потому что не привык к таким вещам, но в конце концов зашел даже в ресторанчик с бумажными скатертями.
Парочка приехала третьего для в поисках работы.
На регистрационной карточке в гостинице они указали, что прибыли из Коньяка.
Женщина сразу взяла адреса парикмахерских и обошла все заведения, предлагая свои услуги в качестве маникюрши. Мужчина, в прошлом шофер при универмаге, пошлялся по бистро и уже после полудня нашел место у бакалейщика с улицы Мерсье — развозить на старом грузовичке сыры и продавать их в окрестностях города.
Их номер расположен как раз над рестораном.
— Одноместный? — поинтересовался Ж. П. Г.
— Да, с одной кроватью.
Ж. П. Г, не ревнует, но ему хочется знать все. Он был бы даже не прочь взглянуть на комнату: она, наверно, выбелена известью, кровать железная, шкаф простой, сосновый, одеяло сероватое, стеганое.
Потом он снова ждал Мадо у сиреневого парикмахерского салона и следовал за ней на расстоянии, пока она не вошла в гостиницу, где встретилась со своим сожителем.
Сейчас Ж. П. Г, чувствует себя усталым, как никогда в жизни. Руки и ноги словно ломом перебиты, и все-таки он не может сохранять неподвижность.
Чего ожидает жена? О чем думает в темноте, лежа бок о бок с ним?
Уж не снится ли ему, что она рядом? И не сон ли все, что составляет его жизнь: дом, дети в двух соседних комнатах, тихая столовая, курятник? Наконец, усы, котелок, домашние тетради, которые надо проверять?
И никто ничего не подозревает! Никто не сомневается в доподлинности этого мирка. Все, кто окружает Ж. П. Г., живут так, словно это вполне естественно.
Хоть головой об стену бейся, особенно теперь, когда все погибло!
Ибо неизбежно что-то произойдет. Иначе просто не может быть…
Нет, ему следует повидаться с адвокатом, разузнать насчет срока давности.
Ж. П. Г, жарко. Щеки горят. Хочется встать, выпить стакан воды, постоять часок у окна — издали оно кажется прохладным, как ванна. Но он заранее слышит голос жены:
— Куда ты?
Никуда он не идет! Ничего не знает! Нужно одно — попытаться ни о чем не думать. Но это немыслимо.
Что же на самом деле реально? Дом на авеню Колиньи или все остальное, все эти давние события?
Теперь Ж. П. Г, и сам не знает. Восемнадцать лет он не задавался подобным вопросом, не спрашивал себя, счастлив или нет, имеет ли право поступать так, как поступает.
Он терпеливо, добросовестно делал то, что полагалось делать.
Снял домик в квартале, где живут учителя; как только прикопил денег, купил его в рассрочку. Приобрел добротную мебель, именно такую, какую полагалось.
У него жена, дети. Все прилично одеты.
И несмотря ни на что, все это мираж! Жена лежит рядом с ним, а ему нечего ей сказать. Обедая, он смотрел на Антуана и не чувствовал, что это его сын.
За столом домашние следили за ним, потом пригласили доктора: днем они с таинственным видом наверняка обсуждали его поведение.
А на набережной, в комнате второго этажа, над ресторанчиком с полудюжиной столиков, рядом с бывшим шофером спит Мадо!
«Только бы при ней не упомянули мое имя!» — вздрагивает Ж. П. Г., и колени его судорожно подергиваются.
Мадо знает его имя: именно она добыла ему поддельные документы. Ей известно, что теперь его зовут Жан Поль Гийом. Она знает…
А г-жа Гийом, грузная и теплая, не шевелится, но бодрствует под своей периной и настороженно прислушивается.
Что она делала в тысяча девятьсот пятом году? Жила в Орлеане, как Элен живет теперь в домике на авеню Колиньи. Помогала матери вести хозяйство. Играла на рояле, сама шила себе платья, три-четыре раза в год ходила на бал.
Тысяча девятьсот пятый…
Ни о девятьсот четвертом, ни о девятьсот шестом Ж. П. Г, не думает. После стольких лет значение для него имеет лишь один девятьсот пятый: он не то чтобы самый важный, но с ним связаны определенные воспоминания.
В девятьсот пятом в Льеже была Всемирная выставка.
Ж. П. Г, родился в Париже, фамилия его была тогда Вайан, и жил он между площадью Терн и площадью Бастилии.
Великая Всемирная парижская выставка[3] с Эйфелевой башней и большим колесом не оставила следа в жизни Вайана — он был еще ребенком.
Но к 1905-му он стал уже молодым человеком. Получил образование, говорил на четырех языках. Летом носил плоское широкополое канотье с пестрой ленточкой, короткое бежевое с серым отливом пальто, плоские длинноносые ботинки зеленовато-желтого цвета.
На щеках у него было нечто вроде бакенбардов, выгодно оттенявших матовую кожу и карие глаза.
Служить он начал администратором «Гранд-отеля» на площади Оперы и там, в баре, познакомился с Мадо.
— Спишь? — шепчет г-жа Гийом.
Он задерживает дыхание и не отвечает. Жена, тяжело вздохнув, поворачивается на другой бок.
Произнеси он при ней имя Польти, она и ухом не поведет. Кстати, Ж. П. Г, сам не знает, что стало с этим человеком.
В те времена Польти промышлял в Париже азартными играми. Он был так же темноволос, как Ж. П. Г., и мог не спать по целым суткам.
Поскольку азартные игры были запрещены, Польти купил фургон для перевозки вещей и разместил там все необходимое: столы, ковровые скатерти, рулетки, стулья, даже миниатюрный бар.
По утрам в номере, который снимал Ж. П. Г, в гостинице на улице Комартен, раздавался телефонный звонок:
— Авеню де Вилье, шестнадцать.
И молодому Вайану оставалось только не отказываться от житейских благ: пить аперитив в отелях «Риц» и «Крийон», завтракать в кабаре, полдня проводить на скачках. Знание языков позволяло ему завязывать знакомства с иностранцами. Он выдавал себя за молодого человека из хорошей семьи, как выражались в ту пору.
Вечером он приводил новых знакомых играть на авеню де Вилье, где Польти успевал за несколько часов развернуть свой игорный дом на колесах. Если полиции удавалось что-нибудь пронюхать, он в ту же ночь менял адрес.
Мадо состояла на содержании у голландского промышленника, наезжавшего в Париж всего четыре-пять раз в месяц. Это была красивая девушка, немного старше Вайана, с которым она обращалась как с ребенком.
Тысяча девятьсот пятый…
— Стоит, пожалуй, прокатиться на выставку в Льеж, — сказал Польти. — Оттуда рукой подать до Сна, а там есть игорные дома.
В Бельгию их поехало человек шесть, и остановились они в лучшем льежском отеле на бульваре д'Авруа.
Ж. П. Г, ни разу там больше не был, но и теперь отчетливо представлял себе город: недавно построенный мост через Маас, новый квартал, ботанический сад и водяной каскад.
Он мысленно видел даже гигантские машины, изготовляющие шоколад на глазах публики, и ему казалось, что он ощущает его аромат.
В их шайке состоял парень, у которого была мания воровать бумажники, и через две недели его выдворили обратно во Францию.
Что с ним стало? Звали его Виктор, он всегда носил красные галстуки…
А Польти работал в Спа в казино. Лишь через месяц его заподозрили в мошенничестве при игре в баккара, но уличить так и не смогли.
Мадо приезжала на два дня в неделю. Они с Вайаном катались на лодке по Маасу как настоящие влюбленные.
Время от времени Мадо знакомилась с богатым иностранцем, приводила его к Польти, и в задней комнате кафе шла игра в покер.
— Ты спишь?
Ж. П. Г, что-то бормочет. Он сам не понимает, кто рядом с ним — жена или Мадо. У него горят уши. Он дорого бы дал, лишь бы расслабиться, встряхнуться.
Но это невозможно. Он знает, какие воспоминания нахлынут на него сейчас.
Наступил день, когда Польти надумал обосноваться в Баден-Бадене на весь курортный сезон. Из-за своего голландца Мадо не могла надолго покидать Париж. Вайан решил остаться с ней.
Ж. П. Г, мечется в постели, и жена, приподнявшись на локте, в полутьме наблюдает за ним. Она уверена, что он бредит, что у него жар.
А он снова видит короткое бежевое пальто (такие называли тогда полуперденчиками), плоское канотье, трость с золотым набалдашником.
Образы теснятся в его мозгу: сначала Виктор с его галстуками, потом Польти, который никогда не теряется, даже когда полиция в игорном зале отводит его в сторону, чтобы обыскать манжеты и карманы. Он улыбается, обнажив белоснежные зубы, такие же крепкие, как у Ж. П. Г.
Жена по-прежнему смотрит на него и вздыхает. О чем она думает? Да, о чем?
Она никогда не видела игорных залов в казино, баров, роскошных отелей, публики на ипподроме в день скачек или белья такой женщины, как Мадо, во времена ее расцвета.
Итак, Польти оказался в Баден-Бадене, Вайан с Мадо — в Париже. Они ждали голландца с деньгами.
А тот все не ехал. Прошла неделя, и вдруг они узнали, что голландец умер от закупорки сосудов дома, на руках у жены и детей.
Произошло ли все это в том же девятьсот пятом году? Во всяком случае, в августе, потому что Париж был пуст. В Трувиль[4] они не поехали — Вайан сидел на мели, у Мадо тоже не было ничего, кроме долгов.
Жара. Такая же, как в постели, придавленной телом г-жи Гийом. В ресторанах и барах все реже отпускают в кредит. Большинство знакомых метрдотелей сейчас на водах.
Мадо подыскивает нового любовника, но Вайан, считающий себя не менее ловким, чем Польти, придумывает хитрый трюк.
Мадо приведет к себе на квартиру любовника побогаче. В подходящий момент ворвется Вайан, выдаст себя за оскорбленного брата, пригрозит револьвером, потребует возмещения и пойдет на мировую только за крупную сумму…
— Я уверена, это он.
В воздухе пахло сигаретой. Ж. П. Г, не нахмурился, лицо его осталось бесстрастным. Он вымок до нитки: около четырех дня на Ла-Рошель обрушился ливень, а учитель, как бездомная собака, все блуждал по городу.
Ж. П. Г, старательно вытер ноги о половичок, распахнул дверь в гостиную и различил в полумраке багровое лицо с конопляной бородкой и светящийся кончик сигары доктора.
— Понимаете, шел мимо, а тут…
— Доктор решил не уходить, пока не пожмет тебе руку, — затараторила г-жа Гийом.
Гостиная утопала в сумерках, аромат сигары, смешанный с запахом водки, подчеркивал интимность обстановки.
— Зажечь свет? — предложила г-жа Гийом.
— Не надо, — запротестовал доктор. — Я посижу минутку и уйду.
Ж. П. Г, даже не удивился: его жена панически боится болезней. Стоит ей обнаружить у мужа прыщик, как она обязательно сводит его с доктором Дигуэном, другом дома. Это одно из проявлений целой системы: жена заботится о его здоровье так же, как подает ему за столом первому, как протягивает шляпу, когда он собирается уходить, как в первые же недели после свадьбы предложила застраховать его жизнь.
Ж. П. Г, не захотелось выглядеть невежей, тем не менее он не удержался и резким жестом протянул левую руку удивленному врачу.
— Но я же пришел не по вызову. Насколько мне известно, вы не больны.
— Не поручусь, что он хорошо себя чувствует, — вмешалась г-жа Гийом.
Началось! Пока Дигуэн с серебряными часами в руке считал пульс Ж. П. Г., Элен в столовой принялась накрывать на стол. Антуан готовил в своей комнате уроки.
— Вы не испытываете никакого недомогания?
— Нет.
— На мой взгляд, вы за последнее время немного переутомились и слишком возбуждены, но состояние ваше пока что не внушает беспокойства.
Улыбаться Ж. П. Г, тоже был не склонен. Он с серьезным видом слушал, ощущая на лице дыхание врача, который осматривал его.
— Не пообедаете ли с нами, доктор? — вежливо осведомилась г-жа Гийом.
— Благодарю, но это невозможно — жена ждет.
Снова обмен любезностями. От усталости у Ж. П. Г. круги под глазами, ноги подкашиваются, его мутит.
Тем не менее после ухода Дигуэна он занимает свое место за столом перед дымящейся супницей. Жена садится напротив, дочь справа, Антуан слева. Над супницей нависает абажур из розового шелка.
— Заходил учитель философии — просил передать, что все уладится. Ты возобновишь занятия в пятницу, как бы после болезни.
Ж. П. Г, кивает. Он никого не хочет раздражать. И до десяти вечера с тоской ждет, когда наконец останется один.
Дети, поцеловав его, удаляются в свои комнаты. Г-жа Гийом начинает раздеваться, а Ж. П. Г, отправляется в ванную и закрывает дверь на задвижку.
Голова раскалывается от боли, он непрерывно глотает слюну, но никак не может смочить пересохшее горло.
В ванной делать ему нечего — просто надо побыть в одиночестве. Но там есть зеркало, и Ж. П. Г, смотрится в него.
Да, это он, его жесткие волосы, усы, большие карие глаза. Он прикрывает усы руками, но лицо не меняется.
Дверь пытаются открыть. Г-жа Гийом встревожена.
— Что ты там делаешь?
— Сейчас иду.
Он открывает кран — надо же объяснить, почему задержался в ванной.
А затем, почти без перехода, начинается ночь. Он лежит в большой кровати орехового дерева, под зеленой периной, справа от жены, от которой уже пышет жаром.
Нажимает висящий возле головы выключатель в форме груши, свет гаснет, и за оконными шторами возникает окрашенная в синие тона ночь.
Дождь перестал. Это был просто внезапный холодный ливень, длинные, искривленные ветром потоки воды. Но его хватило на то, чтобы вызвать у Ж. П. Г. ощущение собственной униженности — вероятно, такое же, какое испытывает промокшая собака.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Ты себя хорошо чувствуешь?
— Да.
Теперь ему предстоит медленно, мучительно нанизывать друг на друга минуты и часы. Г-жа Гийом, кажется, уснула: дышит ровно и, сделав еще несколько непроизвольных движений, затихает.
Однако не проходит и четверти часа, как Ж. П. Г. чувствует, что она проснулась. Он не сумел бы объяснить, каким образом угадал это, но тем не менее жена проснулась. Он готов поклясться, что она лежит с открытыми глазами и прислушивается к его дыханию.
Вопреки всем своим благим намерениям, Ж. П. Г, не в силах притвориться спящим. Он потеет, не может более пяти минут оставаться в одной позе, а когда поворачивается, у него невольно вырывается хриплый стон.
Ж. П. Г, тщетно отгоняет образы, которые не сходят с сетчатки глаз, не дают даже выстроить их по порядку.
Он снова видит свой класс утром, видит открытое окно и красивую девушку, которая стелет постель, потом розовый двор, который он пересекает.
Перед глазами Ж. П. Г. Мадо, идущая по улицам Ла-Рошели под руку с каким-то старым чудаком.
Он навел справки. Теперь ему все известно. Он долго не решался расспрашивать, потому что не привык к таким вещам, но в конце концов зашел даже в ресторанчик с бумажными скатертями.
Парочка приехала третьего для в поисках работы.
На регистрационной карточке в гостинице они указали, что прибыли из Коньяка.
Женщина сразу взяла адреса парикмахерских и обошла все заведения, предлагая свои услуги в качестве маникюрши. Мужчина, в прошлом шофер при универмаге, пошлялся по бистро и уже после полудня нашел место у бакалейщика с улицы Мерсье — развозить на старом грузовичке сыры и продавать их в окрестностях города.
Их номер расположен как раз над рестораном.
— Одноместный? — поинтересовался Ж. П. Г.
— Да, с одной кроватью.
Ж. П. Г, не ревнует, но ему хочется знать все. Он был бы даже не прочь взглянуть на комнату: она, наверно, выбелена известью, кровать железная, шкаф простой, сосновый, одеяло сероватое, стеганое.
Потом он снова ждал Мадо у сиреневого парикмахерского салона и следовал за ней на расстоянии, пока она не вошла в гостиницу, где встретилась со своим сожителем.
Сейчас Ж. П. Г, чувствует себя усталым, как никогда в жизни. Руки и ноги словно ломом перебиты, и все-таки он не может сохранять неподвижность.
Чего ожидает жена? О чем думает в темноте, лежа бок о бок с ним?
Уж не снится ли ему, что она рядом? И не сон ли все, что составляет его жизнь: дом, дети в двух соседних комнатах, тихая столовая, курятник? Наконец, усы, котелок, домашние тетради, которые надо проверять?
И никто ничего не подозревает! Никто не сомневается в доподлинности этого мирка. Все, кто окружает Ж. П. Г., живут так, словно это вполне естественно.
Хоть головой об стену бейся, особенно теперь, когда все погибло!
Ибо неизбежно что-то произойдет. Иначе просто не может быть…
Нет, ему следует повидаться с адвокатом, разузнать насчет срока давности.
Ж. П. Г, жарко. Щеки горят. Хочется встать, выпить стакан воды, постоять часок у окна — издали оно кажется прохладным, как ванна. Но он заранее слышит голос жены:
— Куда ты?
Никуда он не идет! Ничего не знает! Нужно одно — попытаться ни о чем не думать. Но это немыслимо.
Что же на самом деле реально? Дом на авеню Колиньи или все остальное, все эти давние события?
Теперь Ж. П. Г, и сам не знает. Восемнадцать лет он не задавался подобным вопросом, не спрашивал себя, счастлив или нет, имеет ли право поступать так, как поступает.
Он терпеливо, добросовестно делал то, что полагалось делать.
Снял домик в квартале, где живут учителя; как только прикопил денег, купил его в рассрочку. Приобрел добротную мебель, именно такую, какую полагалось.
У него жена, дети. Все прилично одеты.
И несмотря ни на что, все это мираж! Жена лежит рядом с ним, а ему нечего ей сказать. Обедая, он смотрел на Антуана и не чувствовал, что это его сын.
За столом домашние следили за ним, потом пригласили доктора: днем они с таинственным видом наверняка обсуждали его поведение.
А на набережной, в комнате второго этажа, над ресторанчиком с полудюжиной столиков, рядом с бывшим шофером спит Мадо!
«Только бы при ней не упомянули мое имя!» — вздрагивает Ж. П. Г., и колени его судорожно подергиваются.
Мадо знает его имя: именно она добыла ему поддельные документы. Ей известно, что теперь его зовут Жан Поль Гийом. Она знает…
А г-жа Гийом, грузная и теплая, не шевелится, но бодрствует под своей периной и настороженно прислушивается.
Что она делала в тысяча девятьсот пятом году? Жила в Орлеане, как Элен живет теперь в домике на авеню Колиньи. Помогала матери вести хозяйство. Играла на рояле, сама шила себе платья, три-четыре раза в год ходила на бал.
Тысяча девятьсот пятый…
Ни о девятьсот четвертом, ни о девятьсот шестом Ж. П. Г, не думает. После стольких лет значение для него имеет лишь один девятьсот пятый: он не то чтобы самый важный, но с ним связаны определенные воспоминания.
В девятьсот пятом в Льеже была Всемирная выставка.
Ж. П. Г, родился в Париже, фамилия его была тогда Вайан, и жил он между площадью Терн и площадью Бастилии.
Великая Всемирная парижская выставка[3] с Эйфелевой башней и большим колесом не оставила следа в жизни Вайана — он был еще ребенком.
Но к 1905-му он стал уже молодым человеком. Получил образование, говорил на четырех языках. Летом носил плоское широкополое канотье с пестрой ленточкой, короткое бежевое с серым отливом пальто, плоские длинноносые ботинки зеленовато-желтого цвета.
На щеках у него было нечто вроде бакенбардов, выгодно оттенявших матовую кожу и карие глаза.
Служить он начал администратором «Гранд-отеля» на площади Оперы и там, в баре, познакомился с Мадо.
— Спишь? — шепчет г-жа Гийом.
Он задерживает дыхание и не отвечает. Жена, тяжело вздохнув, поворачивается на другой бок.
Произнеси он при ней имя Польти, она и ухом не поведет. Кстати, Ж. П. Г, сам не знает, что стало с этим человеком.
В те времена Польти промышлял в Париже азартными играми. Он был так же темноволос, как Ж. П. Г., и мог не спать по целым суткам.
Поскольку азартные игры были запрещены, Польти купил фургон для перевозки вещей и разместил там все необходимое: столы, ковровые скатерти, рулетки, стулья, даже миниатюрный бар.
По утрам в номере, который снимал Ж. П. Г, в гостинице на улице Комартен, раздавался телефонный звонок:
— Авеню де Вилье, шестнадцать.
И молодому Вайану оставалось только не отказываться от житейских благ: пить аперитив в отелях «Риц» и «Крийон», завтракать в кабаре, полдня проводить на скачках. Знание языков позволяло ему завязывать знакомства с иностранцами. Он выдавал себя за молодого человека из хорошей семьи, как выражались в ту пору.
Вечером он приводил новых знакомых играть на авеню де Вилье, где Польти успевал за несколько часов развернуть свой игорный дом на колесах. Если полиции удавалось что-нибудь пронюхать, он в ту же ночь менял адрес.
Мадо состояла на содержании у голландского промышленника, наезжавшего в Париж всего четыре-пять раз в месяц. Это была красивая девушка, немного старше Вайана, с которым она обращалась как с ребенком.
Тысяча девятьсот пятый…
— Стоит, пожалуй, прокатиться на выставку в Льеж, — сказал Польти. — Оттуда рукой подать до Сна, а там есть игорные дома.
В Бельгию их поехало человек шесть, и остановились они в лучшем льежском отеле на бульваре д'Авруа.
Ж. П. Г, ни разу там больше не был, но и теперь отчетливо представлял себе город: недавно построенный мост через Маас, новый квартал, ботанический сад и водяной каскад.
Он мысленно видел даже гигантские машины, изготовляющие шоколад на глазах публики, и ему казалось, что он ощущает его аромат.
В их шайке состоял парень, у которого была мания воровать бумажники, и через две недели его выдворили обратно во Францию.
Что с ним стало? Звали его Виктор, он всегда носил красные галстуки…
А Польти работал в Спа в казино. Лишь через месяц его заподозрили в мошенничестве при игре в баккара, но уличить так и не смогли.
Мадо приезжала на два дня в неделю. Они с Вайаном катались на лодке по Маасу как настоящие влюбленные.
Время от времени Мадо знакомилась с богатым иностранцем, приводила его к Польти, и в задней комнате кафе шла игра в покер.
— Ты спишь?
Ж. П. Г, что-то бормочет. Он сам не понимает, кто рядом с ним — жена или Мадо. У него горят уши. Он дорого бы дал, лишь бы расслабиться, встряхнуться.
Но это невозможно. Он знает, какие воспоминания нахлынут на него сейчас.
Наступил день, когда Польти надумал обосноваться в Баден-Бадене на весь курортный сезон. Из-за своего голландца Мадо не могла надолго покидать Париж. Вайан решил остаться с ней.
Ж. П. Г, мечется в постели, и жена, приподнявшись на локте, в полутьме наблюдает за ним. Она уверена, что он бредит, что у него жар.
А он снова видит короткое бежевое пальто (такие называли тогда полуперденчиками), плоское канотье, трость с золотым набалдашником.
Образы теснятся в его мозгу: сначала Виктор с его галстуками, потом Польти, который никогда не теряется, даже когда полиция в игорном зале отводит его в сторону, чтобы обыскать манжеты и карманы. Он улыбается, обнажив белоснежные зубы, такие же крепкие, как у Ж. П. Г.
Жена по-прежнему смотрит на него и вздыхает. О чем она думает? Да, о чем?
Она никогда не видела игорных залов в казино, баров, роскошных отелей, публики на ипподроме в день скачек или белья такой женщины, как Мадо, во времена ее расцвета.
Итак, Польти оказался в Баден-Бадене, Вайан с Мадо — в Париже. Они ждали голландца с деньгами.
А тот все не ехал. Прошла неделя, и вдруг они узнали, что голландец умер от закупорки сосудов дома, на руках у жены и детей.
Произошло ли все это в том же девятьсот пятом году? Во всяком случае, в августе, потому что Париж был пуст. В Трувиль[4] они не поехали — Вайан сидел на мели, у Мадо тоже не было ничего, кроме долгов.
Жара. Такая же, как в постели, придавленной телом г-жи Гийом. В ресторанах и барах все реже отпускают в кредит. Большинство знакомых метрдотелей сейчас на водах.
Мадо подыскивает нового любовника, но Вайан, считающий себя не менее ловким, чем Польти, придумывает хитрый трюк.
Мадо приведет к себе на квартиру любовника побогаче. В подходящий момент ворвется Вайан, выдаст себя за оскорбленного брата, пригрозит револьвером, потребует возмещения и пойдет на мировую только за крупную сумму…