Сименон Жорж. Кабачок нью-фаундлендцев

Под знаком гнева

   — Что до меня, признаюсь, я уже потерял надежду, — заявил полицейский комиссар Фекана, затачивая при этом синий карандаш. — Эти морские истории редко удается распутать. Да что тут говорить! Попробуйте хотя бы разобраться в самой обычной драке, что почти ежедневно бывает в порту. В тот момент, когда приезжают мои люди, матросы лупят друг друга, но едва лишь завидят полицейскую форму, сразу объединяются и вместе кидаются на нас. Попробуйте их допросить! Все лгут, противоречат друг другу и настолько запутывают дело, что в конце концов приходится отступаться.
   Был вечер. Они курили вчетвером в кабинете, уже наполненном табачным дымом: комиссар гаврской опербригады, которому официально было поручено вести следствие, прибыл в сопровождении молодого инспектора.
   Мегрэ присутствовал здесь неофициально. Усевшись в углу, у стола, он пока молчал.
   — А вот мне дело кажется совсем не сложным, — рискнул заметить инспектор, глядя на своего начальника и ожидая его одобрения. — Побудительный мотив преступления — не кража, следовательно, дело идет о мести. С кем капитан Фаллю был наиболее суров во время рейса?
   Но комиссар из Гавра только пожал плечами, и инспектор, покраснев, умолк.
   — Однако…
   — Нет, дружок, нет. Тут другое. И прежде всего, женщина, которую вы, Мегрэ, обнаружили. Вы дали все приметы, по которым полиция может ее найти? И все-таки я, например, никак не могу уточнить ее роль. Судно три месяца находилось в плавании. Она не присутствовала даже при отправлении, иначе нам бы об этом сказали. Радист обручен. Капитан Фаллю, судя по тому, что о нем говорят, отнюдь не напоминает человека, способного на безумства. Тем не менее незадолго до того, как его убили, он составляет завещание…
   — Интересно бы узнать, кто постарался доставить это завещание сюда, — вздохнул Мегрэ. — Один журналистик — он еще ходит в бежевом плаще — напечатал в «Эклер де Руан», будто владельцы «Океана» возложили на это судно совсем иную миссию, не имеющую ничего общего с ловом трески.
   — Это каждый раз говорят, — проворчал полицейский комиссар Фекана.
   Разговор шел вяло. Воцарилось долгое молчание, и слышалось только потрескивание трубки Мегрэ; вдруг он с усилием поднялся и сказал:
   — Если бы меня попросили охарактеризовать это дело, я ответил бы, что мне оно видится под знаком гнева. Все, что связано с «Океаном», — злобно, напряженно, запальчиво. Экипаж пьянствует, заводит драки в «Кабачке ньюфаундлендцев». Радист, к которому я привожу его невесту, с трудом сдерживает раздражение и оказывает ей довольно холодный прием. Чуть ли не просит ее не вмешиваться в его дела. В Ипоре главный механик осыпает бранью свою жену и принимает меня как какую-нибудь дворняжку. Наконец, я встречаю еще двоих, тоже как будто отмеченных этим знаком: женщину по имени Адель и ее спутника, которые устраивают сцены на пляже и мирятся только перед тем, как исчезнуть.
   — Какой же вы делаете из этого вывод? — спросил комиссар из Гавра.
   — Да не делаю я никаких выводов. У меня только сложилось впечатление, что я нахожусь среди банды взбесившихся людей. Прощайте, господа. Я ведь здесь только в качестве любителя. В гостинице меня ждет жена. Вы мне сообщите, комиссар, если найдут женщину из Ипора и владельца серой машины?
   — Обязательно сообщу. Спокойной ночи.
   Вместо того чтобы пройти по городу, Мегрэ, сунув руки в карманы, с трубкой в зубах, пошел вдоль набережных.
   Большой черный четырехугольник опустевшей гавани освещался лишь лампами с «Океана», который все еще продолжали разгружать.
   — Под знаком ярости! — пробурчал себе под нос комиссар.
   Он поднялся на борт, и никто не обратил на него внимания. Словно без всякой цели, Мегрэ прошел по палубе, заметил свет в люке полубака, наклонился. Из люка хлынул на него теплый воздух и запах, напоминавший казарму, дешевую столовую и рыбную лавку. Он спустился по железному трапу и сразу наткнулся на трех матросов; они ели из котелков, которые держали на коленях. Свет шел от керосиновой лампы, подвешенной к карданному валу. Посреди помещения стояла чугунная печурка, покрытая жирной грязью. Вдоль перегородок виднелись койки, в четыре яруса друг над другом. На некоторых еще оставалась солома, другие были пусты. Повсюду висели сапоги и зюйдвестки.
   Из всех троих с места поднялся один Малыш Луи. Там были еще бретонец и какой-то негр с босыми ногами.
   — Приятного аппетита! — проворчал Мегрэ. Ему ответили тоже ворчанием.
   — А где ваши товарищи?
   — У себя дома. Где еще? — отозвался Малыш Луи. — Когда тебе некуда идти и у тебя уже нет ни гроша, приходится торчать здесь, хоть ты и не в плавании.
   Комиссару ничего не оставалось, как привыкать к полутьме и особенно к запаху. Можно представить себе, каково живется здесь сорока матросам, которые, лежа на койках, не могут повернуться, не задев соседа.
   Сорок человек, не снимая сапог, бросаются на койки, храпят, плюются, жуют табак.
   — Капитан когда-нибудь сюда заходил?
   — Никогда.
   Ко всему этому нужно добавить шум мотора, запах угля, сажи, накаленные металлические перегородки, плеск ударяющихся в борта волн.
   — Пойдем-ка со мной, Малыш Луи.
   Мегрэ заметил, что за его спиной матрос, куражась, махнул рукой товарищам. Но как только они очутились наверху, на утонувшей во мгле палубе, наглость с него как рукой сняло.
   — Что случилось? — спросил Малыш Луи.
   — Ничего. Предположим, что капитан умер еще в пути. Мог кто-нибудь другой привести корабль в порт?
   — Пожалуй, нет, потому как старший помощник не умеет определять координаты судна… Правда, говорят, что с помощью радиосвязи радист всегда может определить положение судна.
   — Часто ты видел радиста?
   — Никогда. Не думайте, что во время рейса можно прогуливаться вот так, как мы сейчас. У каждого свое место. В течение долгих дней только и сидишь в своем углу.
   — А главного механика?
   — Этого видел. Можно сказать, каждый день.
   — В каком он был состоянии?
   Малыш Луи постарался увильнуть от ответа:
   — Что я, в конце концов, могу знать? И что вы хотите выяснить? Вот если бы вы были здесь, когда все не ладилось, когда юнгу унесло волной, когда вырвало выхлопной клапан, капитан упорно заставлял спускать сеть в таком месте, где рыбы и в помине нет, а один матрос подцепил гангрену и тому подобное!.. Тогда бы вы все проклинали и метали бы молнии и громы. Из-за любого пустяка заехали бы кому-нибудь по морде. Когда вам говорят, что капитан к тому же еще и рехнулся…
   — А он действительно рехнулся?
   — Я его об этом не спрашивал. А впрочем…
   — Что впрочем?
   — Впрочем, почему бы мне и не сказать? Все равно кто-нибудь вам расскажет. Кажется, эти трое, там, наверху, все время носили при себе револьверы. Следили друг за другом, боялись один другого. Капитан почти никогда не выходил из своей каюты, ему туда принесли компас, секстант и все остальное.
   — И так продолжалось все три месяца?
   — Да. Вам еще что-нибудь от меня нужно?
   — Спасибо, можешь идти.
   Малыш Луи нехотя отошел и задержался возле люка, наблюдая за комиссаром, который медленно раскуривал трубку.
   Из зияющих трюмов при свете ацетиленовых ламп по-прежнему выгружали треску. Но Мегрэ хотелось забыть все это: вагоны, грузчиков, набережные, мол и маяк.
   Комиссар стоял среди царства рифленого железа и, полузакрыв глаза, представлял себе открытое море, похожее на поле, испещренное глубокими бороздами равной высоты, которое безостановочно, час за часом, день за днем, неделя за неделей, вспахивает форштевень.
   «Не думайте, что во время рейса можно прогуливаться вот так, как мы сейчас…»
   Матросы у машин. Матросы на баке. А в кормовой надстройке горстка людей: капитан, старший помощник, главный механик и радист. Маленькая лампа нактоуза, освещающая компас. Разложенные карты.
   Три месяца!
   Когда они возвратились из плавания, у капитана Фаллю было составлено завещание, из которого следовало, что он собирается покончить счеты с жизнью.
   Через час после прибытия его задушили и бросили в воду.
   А г-жа Бернар, его квартирная хозяйка, сокрушается оттого, что теперь невозможен столь удачный союз. Главный механик устраивает сцены жене. Некая Адель ссорится с каким-то мужчиной, но удирает с ним, едва Мегрэ сунул ей под нос ее портрет, замазанный красными чернилами. Радист Ле Кленш находится в тюрьме в убийственном настроении.
   Судно едва покачивалось. Движение легкое, словно дыхание. Один из мужчин на полубаке играл на аккордеоне.
   Повернув голову, Мегрэ заметил на набережной две женские фигуры. Он бросился к ним, перешел мостик.
   — Что вы здесь делаете?
   И тут же покраснел, потому что сказал это резким тоном, а в особенности потому что сознавал, что и сам поддался тому исступлению, которое охватило всех участников этой драмы.
   — Нам захотелось посмотреть судно, — сказала г-жа Мегрэ с обезоруживающим смирением.
   — Это моя вина, — вмешалась Мари Леоннек. — Я настояла на том, чтобы…
   — Ладно, ладно. Вы ужинали?
   — Конечно. Ведь уже десять часов. А вы?
   — Да. Спасибо.
   Свет горел только в «Кабачке ньюфаундлендцев». На молу угадывались какие-то фигуры — туристы, которые добросовестно совершали вечернюю прогулку.
   — Удалось вам что-нибудь обнаружить? — спросила невеста Ле Кленша.
   — Пока еще нет. Вернее, совсем немного.
   — Я не осмеливаюсь просить вас об одолжении…
   — Ну, говорите же.
   — Мне бы хотелось увидеть каюту Пьера. Вы позволите?
   Пожав плечами, комиссар проводил ее туда, г-жа Мегрэ отказалась переходить по мостику.
   Каюта была настоящей металлической коробкой. Радиоаппараты, стол из листового железа, скамейка и койка. На стенке портрет Мари Леоннек в костюме бретонки. На полу — старые башмаки. На кушетке — брюки.
   Девушка смотрела на все это с любопытством, смешанным с радостью.
   — Да. Здесь не совсем так, как я себе представляла. Он никогда не чистил башмаки. Смотрите, он все время пил из этого стакана и никогда его не мыл.
   Странная девушка! С одной стороны, смесь робости, слабости и хорошего воспитания, с другой — энергия и смелость. Поколебавшись, она спросила:
   — А каюта капитана?
   Мегрэ едва заметно улыбнулся. Он понимал, что в глубине души она надеялась сделать какое-нибудь открытие. И он отвел ее туда. Сходил даже на палубу за фонарем.
   — Как можно жить среди такой вони! — вздохнула она.
   Она внимательно осматривала все вокруг. Вдруг она смутилась, причем комиссар заметил это, и робко спросила:
   — А почему кровать приподнята?
   Услышав это, комиссар забыл даже зажечь погасшую трубку. Наблюдение было точное. Весь экипаж спал в койках, вделанных в переборки и, так сказать, составлявших часть архитектуры судна. Только у капитана была настоящая кровать. И вот под каждую ее ножку подложили по деревянному кубику.
   — Вы не находите, что это странно? Можно подумать…
   — Продолжайте.
   От дурного настроения не осталось и следа. Мегрэ смотрел на бледное лицо девушки, которое светилось радостью открытия.
   — Можно подумать… Но вы будете надо мной смеяться… Кровать, наверное, подняли для того, чтобы кто-то мог под ней спрятаться. Если бы не эти куски дерева, матрац был бы куда ниже. Тогда как сейчас…
   Не успел комиссар и слова сказать, как она улеглась на пол, несмотря на покрывавшую его грязь. Потом полезла под кровать.
   — Места вполне достаточно, — сообщила она.
   — Да вылезайте же!
   — Погодите. Дайте мне сюда на секунду лампу, комиссар.
   Она вдруг замолкла. Мегрэ не мог понять, что она там делает. Он начал терять терпение.
   — Ну, что?
   — Сейчас… Подождите.
   Она вылезла из-под кровати. Серый её костюм был весь выпачкан, глаза лихорадочно горели.
   — Отодвиньте кровать. Вы увидите… Голос ее прерывался, руки дрожали. Мегрэ резким движением отодвинул кровать от переборки и посмотрел на пол.
   — Ничего не вижу.
   Она молчала Мегрэ обернулся и увидел, что девушка плачет.
   — Но что вы тут нашли? Почему плачете?
   — Вот. Читайте.
   Пришлось нагнуться и поднести лампу к самой переборке. Теперь Мегрэ различил слова, нацарапанные на дереве чем-то острым — булавкой или гвоздем:
   Гастон — Октав — Пьер — Ан…
   Последнее имя было недописано. Однако работа эта была выполнена без спешки. На некоторые буквы, вероятно, ушло больше часа. Вокруг были всякие завитушки, линии, выведенные, по-видимому, от нечего делать.
   Оленьи рога над именем Октав придавали всей надписи комический оттенок.
   Девушка уселась на край кровати, выдвинутой на середину каюты, она молча плакала.
   — Любопытно, — проворчал Мегрэ. — Я был бы счастлив узнать…
   Тогда она резко поднялась:
   — Ну да! Так оно и есть. Здесь была женщина. Она тут пряталась. И ясно, что к ней сюда приходили мужчины. Разве имя капитана Фаллю не Октав?
   Комиссар редко попадал в такое затруднительное положение.
   — Не торопитесь с выводами, — сказал он без всякой, впрочем, убежденности.
   — Но это же написано! Здесь изложена вся история… Четверо мужчин, которые…
   Что мог сказать комиссар, чтобы успокоить ее?
   — Поверьте моему полицейскому опыту. В таких делах нужно всегда выждать, судить не сразу. Ведь только вчера вы мне говорили, что Ле Кленш не способен убить.
   — Да! — с рыданием воскликнула она. — Да! Я в это верю. Разве это не так? — Она цеплялась за слабую надежду на то, что Пьер не виновен. — Но его зовут Пьер!
   — Ну и что с того? Каждого десятого матроса зовут Пьер, а их на борту было пятьдесят… Речь идет еще о каких-то Гастоне и Анри…
   — Что вы об этом думаете?
   — Ничего.
   — Вы не покажете это следователю? Стоит мне подумать, что это я, своими руками…
   — Успокойтесь. Мы еще ничего не открыли, только обнаружили, что кровать по той или иной причине приподнята и что кто-то нацарапал на переборке имена.
   — Тут была женщина.
   — Почему женщина?
   — Но как же?..
   — Пойдемте. Госпожа Мегрэ ждет нас на набережной.
   — Правда. — И она, всхлипывая, стала утирать слезы. — Не надо было мне сюда приходить. Я-то думала… И все же невозможно, чтобы Пьер… Послушайте, мне необходимо как можно скорее его увидеть. Я поговорю с ним сама. Вы сделаете все необходимое, правда?
   Перед тем как ступить на мостик, она бросила злобный взгляд на черное судно: она возненавидела его с того момента, как узнала, что здесь скрывалась женщина.
   Г-жа Мегрэ сочувственно посмотрела на нее.
   — Не плачьте. Успокойтесь. Вы же прекрасно знаете, все уладится.
   — Нет, нет!
   Мари в отчаянии покачала головой. Она не могла говорить. Задыхалась. Хотела снова посмотреть на пароход, а г-жа Мегрэ, ничего не понимая, глазами спрашивала объяснения у мужа.
   — Отведи ее в гостиницу и постарайся успокоить.
   — Что произошло?
   — Ничего определенного. Я вернусь, наверное, поздно.
   Он посмотрел им вслед. Мари Леоннек раз десять оборачивалась, и спутнице приходилось вести ее, как ребенка.
   Мегрэ чуть было снова не поднялся на борт. Но его мучила жажда, а в «Кабачке ньюфаундлендцев» по-прежнему горел свет.
   За одним из столиков четверо матросов играли в карты, возле стойки юный гардемарин обнимал за талию служанку, которая то и дело хихикала.
   Хозяин следил за игрой и давал советы.
   — А! Вот и вы! — сказал он, увидев Мегрэ. Казалось, он не очень обрадовался его приходу, даже слегка смутился.
   — Давай, Жюли, обслужи господина комиссара… Что я могу вам предложить?
   — Ничего. Если позволите, я закажу как обычный клиент.
   — Я не хотел вас обидеть. Я…
   Неужели день так и закончится под знаком гнева? Один из моряков что-то бормотал на нормандском диалекте, и Мегрэ приблизительно уловил смысл фразы:
   — Ну вот! Опять запахло жареным. Комиссар посмотрел ему в глаза. Тот покраснел и пробормотал:
   — Трефы козыри.
   — Тебе следовало бы сходить пиками, — заметил хозяин, только чтобы что-то сказать.

Глава 5
Адель и ее приятель

   Зазвонил телефон. Леон бросился к нему, снял трубку и тут же позвал к аппарату комиссара.
   — Алло! — раздался недовольный голос на другом конце провода. — Комиссар Мегрэ? С вами говорит письмоводитель комиссариата. Я только что звонил вам в гостиницу, и мне сказали, что вы, возможно, сейчас в «Кабачке ньюфаундлендцев». Простите, что беспокою, господин комиссар. Вот уже полчаса, как я вишу на телефоне. Никак не найти шефа! Что до комиссара опербригады, так я уже начинаю думать, не уехал ли он из Фекана. А у меня тут сидят два чудака. Они только что явились сюда и, кажется, хотят дать срочные показания. Мужчина и женщина.
   — У них серая машина?
   — Да. Это, вероятно, те, кого вы ищете.
   Десять минут спустя Мегрэ прибыл в комиссариат, все кабинеты которого были пусты, кроме приемной, разделенной пополам барьером Письмоводитель писал, покуривая сигарету. Какой-то человек ждал, сидя на скамье, положив локти на колени и подперев подбородок руками.
   По приемной ходила взад и вперед женщина, стуча высокими каблуками.
   Как только комиссар вошел, она направилась к нему навстречу, а мужчина со вздохом облегчения поднялся с места, процедив сквозь зубы:
   — Наконец-то!
   Это была, разумеется, парочка из Ипора, еще более ворчливая, чем во время семейной сцены, которую наблюдал комиссар.
   — Не пройдете ли со мной по соседству?
   Мегрэ повел их в кабинет комиссара, где сел в его кресло и набил трубку, не переставая наблюдать за обоими.
   — Можете сесть.
   — Спасибо, — поблагодарила женщина, которая была возбуждена сильнее, чем ее приятель. — Впрочем, я вас долго не задержу.
   Мегрэ смотрел ей прямо в лицо, освещенное яркой электрической лампочкой. Ему не надо было долго ее разглядывать, чтобы понять, что она собой представляет: достаточно было той фотографии, от которой остался только бюст.
   Красивая девка — так определила бы ее широкая публика: аппетитное тело, здоровые зубы, вызывающая улыбка, всегда блестящие глаза. А если точнее, красивая шлюха, задиристая, чувственная, всегда готовая учинить скандал или оглушительно расхохотаться. На ней была розовая шелковая блузка, заколотая золотой брошкой величиной с монету в сто су.
   — Прежде всего я хочу вам сказать…
   — Простите, — перебил ее Мегрэ. — Будьте добры сесть, как я уже просил. Будете отвечать на мои вопросы.
   Она нахмурилась.
   — Послушайте, вы забываете, что я пришла сюда по собственному желанию.
   Явившийся с ней мужчина поморщился: ему не нравилось ее поведение. Они вполне подходили друг другу. Собственно говоря, с виду он не смахивал на проходимца: одет был прилично, хотя и безвкусно, на пальцах блестели крупные перстни, в булавке галстука красовалась жемчужина.
   Однако что-то в облике его внушало тревогу: чувствовалось, что он не относится ни к одной из установленных социальных категорий. Это был человек, которого в любое время можно встретить в кафе или пивной за бутылкой шипучего вина в обществе веселых девиц. Обычно такие люди живут в третьесортных гостиницах.
   — Сначала вы. Имя, адрес, профессия. Мужчина хотел встать.
   — Сидеть!
   — Я сейчас вам все объясню.
   — Не надо ничего объяснять. Ваше имя?
   — Гастон Бюзье. В настоящее время занимаюсь продажей и сдачей в наем загородных домов. Живу чаще всего в Гавре, в гостинице «Серебряный ягненок».
   — Значит, вы торговец недвижимостью?
   — Нет. Но…
   — Служите в каком-нибудь агентстве?
   — То есть…
   — Достаточно! Короче говоря, случайные заработки. А чем занимались раньше?
   — Был представителем велосипедной фирмы. А еще продавал швейные машины в деревнях!
   — Сколько судимостей?
   — Не отвечай, Гастон! — вмешалась женщина. — В конце концов, это уж слишком! Мы сами пришли, чтобы…
   — Замолчи! Два раза. Один раз условно за необеспеченный чек. Второй — на два месяца: я не отдал владельцу задаток, который получил при продаже виллы. Как видите, проступки мелкие.
   Чувствовалось, что он привык объясняться в полиции. Держался он свободно, но в глазах то и дело мелькал злобный огонек.
   — Теперь вы, — сказал Мегрэ, обращаясь к женщине.
   — Адель Нуаром, родилась в Бельвиле.
   — Зарегистрированы как проститутка?
   — Пять лет назад меня зарегистрировали в Страсбурге из-за одной бабы: она злилась на меня за то, что я увела у нее мужа.
   — Скажите, в качестве кого вы сели на «Океан»?
   — Сначала надо вам объяснить, — вмешался мужчина. — Мы потому и пришли сюда, что нам как раз не в чем себя упрекнуть. В Ипоре Адель сказала мне, что у вас есть ее фото и вы наверняка ее арестуете. Сначала мы хотели улизнуть, чтобы избежать всяких историй: мы-то здесь знаем, чем это пахнет. В Этрета я издали увидел жандармов в засаде и понял, что нас собираются задержать. Тогда я решил, что лучше явиться по доброй воле.
   — Теперь вы, сударыня. Я спрашивал, что вы делали на борту траулера.
   — Ничего особенного. Сопровождала своего любовника.
   — Капитана Фаллю?
   — Да, капитана. Я, так сказать, с ним уже с ноября. Мы встретились в Гавре, в кафе. Он влюбился. Приезжал ко мне два-три раза в неделю. Вначале я даже приняла его за маньяка, потому что он ничего от меня не требовал. Но нет, он влюбился по-настоящему, все поставил на карту. Снял мне хорошенькую меблированную комнату, и я поняла, что если умело взяться, он в конце концов женится на мне. Моряки хотя и не купаются в золоте, зато ведут правильную жизнь, а потом получают пенсию.
   — Вы никогда не приезжали с ним в Фекан?
   — Нет, он запрещал мне это. Сам приезжал в Гавр. Приключений у него было в жизни вряд ли много, потому что в пятьдесят лет он был робок с женщинами, как школьник.
   — Простите, в то время вы уже были любовницей Гастона Бюзье?
   — Ясное дело! Но я сказала Фаллю, что Гастон мой брат.
   — Я работал! — запротестовал Бюзье.
   — Знаем мы, как вы работали! Каждую субботу после обеда. Ну а кто это придумал — взять вас на борт?
   — Фаллю. При мысли о том, что он оставит меня одну на все время рейса, он сходил с ума. С другой стороны, трусил, потому что существуют строгие правила, а это был такой человек, который ни на шаг не отступает от правил. Он колебался до последней минуты. Потом все-таки приехал за мной. Привел меня к себе в каюту в ночь перед отплытием. Меня это забавляло: все-таки что-то новое! Но если бы я знала, что это такое, я сразу отказалась бы.
   — А Бюзье не протестовал?
   — Он колебался. Понимаете? Старику не следовало противоречить. Он обещал сразу же после этого рейса уйти в отставку и жениться на мне. Но хорошенькую жизнь он мне приготовил. Целый день взаперти, в каюте, где воняет рыбой. Да еще, когда кто-нибудь входил, я должна была прятаться под койку. Едва мы вышли в море, как Фаллю уже начал жалеть, что взял меня с собой. Мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы человек так нервничал. Десять раз в день он подходил к двери и проверял, хорошо ли она заперта. Стоило мне сказать хоть слово, он заставлял меня молчать из боязни, что кто-нибудь услышит. Он был раздражителен, угрюм. Иногда подолгу смотрел на меня, словно у него появлялось искушение покончить со мной, выбросив меня за борт.
   Голос у нее был крикливый. Говоря, она жестикулировала.
   — Кроме того, он становился все ревнивее. Расспрашивал меня о моем прошлом. Пытался узнать… По три дня не разговаривал, следил за мной, словно я ему враг. Потом вдруг его опять разбирала страсть. Были минуты, когда я его просто боялась.
   — Кто из экипажа видел вас на борту?
   — Это была четвертая ночь. Мне захотелось подышать воздухом на палубе. Надоело сидеть взаперти. Фаллю пошел проверить, нет ли кого на палубе. Он позволил мне пройтись, — всего пять шагов назад, пять вперед. Но ему пришлось на минутку подняться на мостик, тут ко мне подошел радист и заговорил со мной. Он был отчаянно смущен и заметно взволнован. На следующий день ему удалось пробраться ко мне в каюту.
   — Фаллю его видел?
   — По-моему, нет. Он мне ничего не сказал.
   — Вы стали любовницей Ле Кленша?
   Она не ответила. Гастон Бюзье усмехнулся.
   — Да уж признавайся! — злобно бросил он.
   — Разве я не свободна? А ты что, обходился без женщин, пока меня не было? А малютка с «Виллы цветов»? А фото, которое я нашла у тебя в кармане?
   Мегрэ оставался серьезен, как авгур.
   — Я вас спрашиваю, стали вы любовницей радиста?
   — А я вам отвечаю: не ваше дело! Адель вызывающе смотрела на него, улыбаясь влажными губами. Она знала, что нравится мужчинам.
   — Главный механик тоже видел вас?
   — Что он вам наговорил?
   — Ничего. Я просто подвожу итог. Капитан прятал вас у себя в каюте. Пьер Ле Кленш и главный механик по очереди тайком навещали вас там. Фаллю это заметил?
   — Нет.
   — А все-таки у него были подозрения, он бродил вокруг вас и оставлял вас одну только тогда, когда это было совершенно необходимо.
   — Откуда вы знаете?
   — Он по-прежнему говорил, что женится на вас?
   — Не помню.
   И Мегрэ представил себе траулер, кочегаров в трюмах, матросов, скученных на полубаке, радиорубку и на корме каюту капитана с приподнятой койкой.
   Рейс продолжался три месяца.
   И все это время трое мужчин бродили вокруг каюты, где была заперта женщина.
   — Ну и глупость же я сотворила! — снова заговорила она. — Надо всегда остерегаться робких мужчин, которые уверяют, что хотят на вас жениться.
   — Если бы ты меня послушала… — вставил Гастон Бюзье.