Сименон Жорж. Кабачок нью-фаундлендцев

Жорж Сименон
«Кабачок нью-фаундлендцев»

Глава 1
Пожиратель стекла

   «Это лучший паренек во всей нашей округе, а его мама, у которой, кроме него, никого нет, наверное, умрет с горя, если его посадят. Все здесь у нас, в том числе и я, уверены, что он невиновен. Я говорил о нем с моряками, и они думают, что его осудят, потому что судейские никогда ничего не смыслили в морских делах.
   Сделай все возможное, как для самого себя… Я узнал из газет, что ты стал важной персоной в уголовной полиции и…»
   Это было утром, в июне. Г-жа Мегрэ в своей квартире на бульваре Ришар-Ленуар, где все окна были раскрыты настежь, заканчивала набивать вещами большие дорожные корзины, а Мегрэ, в рубашке без воротничка, вполголоса читал письма.
   — Это от кого?
   — От Жориссана. Мы с ним вместе ходили в школу. Он стал учителем в Кемпере. Скажи-ка, ты очень настаиваешь, чтобы мы провели нашу неделю отпуска в Эльзасе?
   Вопрос был для нее неожиданным: вот уже двадцать лет они неизменно проводили отпуск у родных, в деревне на востоке Франции
   — А может быть, лучше поедем к морю? — И он вполголоса перечитал отрывки из письма: — «…тебе легче, чем мне, получить точные сведения. Короче говоря, Пьер Ле Кленш, молодой человек двадцати лет, мой бывший ученик, три месяца назад сел на борт „Океана“ — траулера из Фекана, который ходит ловить треску у Ньюфаундленда. Позавчера судно возвратилось в порт. Через несколько часов в гавани нашли тело капитана, и все признаки указывают на преступление. И вот Пьер Ле Кленш арестован…» Мы можем отдохнуть в Фекане не хуже, чем где-либо еще, — без энтузиазма сказал Мегрэ.
   Последовало сопротивление.
   — Что я там буду делать?
   В Эльзасе г-жа Мегрэ жила у родных, помогала им заготавливать на зиму варенье и сливовую настойку Мысль, что ей придется жить в гостинице на берегу моря, в обществе парижан, пугала ее.
   Спор кончился тем, что она решила взять с собой шитье и вязанье.
   — Только не настаивай, чтобы я принимала ванны! Договоримся об этом сейчас.
   К пяти часам они прибыли в гостиницу «Взморье». Г-жа Мегрэ сразу же переставила все в комнате по своему вкусу. Потом они пошли обедать.
   А сейчас Мегрэ один, без жены, входил в дверь портового кафе «Кабачок ньюфаундлендцев». Сквозь стеклянную дверь был виден траулер «Океан», пришвартованный к набережной, где стояла вереница вагонеток. К снастям были подвешены ацетиленовые лампы, в их резком свете суетились люди, разгружавшие треску; они передавали рыбу из рук в руки и после взвешивания сваливали в вагонетки.
   Их было десять, мужчин и женщин, грязных, оборванных, пропитанных солью. А возле весов чистенький молодой человек в сдвинутом на ухо канотье, с блокнотом в руке записывал вес.
   Возле судна стоял тошнотворный запах, который, проникая в бистро, из-за жары становился еще более нестерпимым.
   Мегрэ устроился на свободной банкетке в углу. Шум и оживление в кафе были в разгаре. Тут находились только моряки. Одни стояли, другие сидели, поставив рюмки перед собой на мраморные доски столиков.
   — Что вам подать?
   — Кружку пива.
   Рядом с официанткой появился хозяин.
   — А знаете, у меня есть специальная комната для туристов. Здесь так шумят… — И тут же добавил: — Впрочем, людей можно понять: после трех месяцев в море…
   — Это экипаж «Океана»?
   — В основном. Другие суда еще не вернулись. Да вы не обращайте внимания. Здесь есть парни, которые вот уже три дня пьяны в стельку… Значит, остаетесь здесь? Бьюсь об заклад: вы художник. Они нет-нет да приезжают сюда на этюды. Вот посмотрите. Один даже написал мой портрет» вон над стойкой.
   Но Мэгрэ не обращал внимания на его болтовню, и хозяин, обескураженный, отошел в конце концов от столика.
   — Бронзовую монетку в два су! У кого есть бронзовая монетка в два су? — кричал какой-то моряк; судя по росту и телосложению, ему было на взгляд лет шестнадцать, но лицо его выглядело старым — черты неправильные, щеки покрыты минимум трехдневной щетиной. Глаза его блестели — он был пьян.
   Ему дали монетку. Он согнул ее вдвое, сжав пальцами, потом всунул в рот и раздробил зубами.
   — Ну, кто попробует?
   Матрос чувствовал себя в центре внимания и готов был на что угодно, лишь бы удержать этот интерес к его персоне.
   Когда монетку взял толстый механик, матрос вмешался:
   — Погоди! Вот что еще можно сделать. — Малыш Луи схватил пустой стакан, впился в него зубами и стал жевать стекло с выражением истинного гурмана. — Эй, вы! Вы тоже сумеете, если захотите… Налей-ка мне еще, Леон!
   Паясничая, он глядел по сторонам. И вдруг увидел Мегрэ. На мгновение растерялся, нахмурил брови. Потом двинулся вперед, но оказался настолько пьян, что ему пришлось ухватиться за столик.
   — Это ради меня он сюда явился? — нагло спросил матрос.
   — Потише, Малыш Луи!
   — И все из-за фокуса с бумажником? Скажите на милость! А вы еще не хотели верить, когда я сейчас рассказывал, что со мной произошло на улице Лапп. Ну так вот, высокопоставленный шпик явился сюда ради моей персоны… Разрешите выпить еще рюмку?
   Теперь все смотрели на Мегрэ.
   — Садись сюда, Малыш Луи! Не валяй дурака. А тот паясничал:
   — Поставишь мне стаканчик? Нет? Быть не может! Позвольте-ка, приятели! Господин комиссар платит за меня?.. Подлей-ка еще своей сивухи, Леон!
   — Ты был на борту «Океана»? Малыш Луи сразу помрачнел. Казалось, он моментально протрезвел. Отступил назад, сел на табуретку.
   — Ну и что?
   — Ничего. Твое здоровье. И давно ты уже пьян?
   — Четвертый день гуляем. С тех пор как пришвартовались. Я отдал свои деньги Леону. Девятьсот с чем-то франков. Пока все не просажу… Ну-ка, Леон, сколько там у меня еще осталось, старый жулик?
   — Франков пятьдесят… До утра не дотянешь. Ну, разве это не ужасно, господин комиссар? Назавтра у него не останется ломаного гроша, и он вынужден будет наняться трюмным матросом на любое судно. И так каждый раз! Заметьте, я вовсе не толкаю его на разгул. Напротив!
   — Заткнись.
   Все притихли. Разговаривали теперь вполголоса, время от времени поглядывая на комиссара.
   — Они все с «Океана»?
   — Все, кроме толстяка в фуражке — он лоцман, да еще рыжего — корабельного плотника.
   — Расскажи, что произошло.
   — Мне нечего рассказывать.
   — Послушай, Малыш Луи! Не забывай про случай с бумажником, когда ты жрал стекло не площади Бастилии.
   — На эти воспоминания у меня уйдет не больше трех месяцев, а я как раз нуждаюсь в отдыхе. Если не возражаете, можем сейчас же и отправиться.
   — Ты стоял у машин?
   — Естественно! Как всегда. Я был помощником кочегара.
   — Часто видел капитана?
   — Может быть, раза два.
   — А радиста?
   — Не знаю.
   — Леон, налей-ка нам.
   — Будь я даже мертвецки пьян, все равно не скажу того, что мог бы сказать. Но коль на то пошло, можете угостить ребят. После такого сволочного рейса!..
   Какой-то матрос лет двадцати подошел к ним и со злостью потянул Малыша Луи за рукав. Оба заговорили по-бретонски.
   — Что он говорит?
   — Что мне пора идти спать.
   — Это твой друг?
   Малыш Луи пожал плечами, а когда его товарищ начал было отнимать у него стопку, вызывающе залпом осушил ее.
   У бретонца были густые брови и курчавая шевелюра.
   — Садись с нами, — сказал Мегрэ.
   Но матрос, ничего не ответив, отошел и, усевшись за другой столик, устремил на них тяжелый взгляд.
   Атмосфера стала напряженной, все смолкли. Слышно было, как в соседнем зале, более светлом и чистом, стучат костяшками домино туристы.
   — Много трески взяли? — спросил Мегрэ, который добивался своего с неотступностью сверлильного станка.
   — Одну дрянь! Наполовину сгнила по дороге.
   — Почему?
   — Недосолили. А может быть, наоборот, переложили соли. Дрянь, что и говорить. Для нового рейса на следующей неделе не наберется и трети команды.
   — «Океан» снова уходит?
   — Черт побери, иначе зачем машины? Парусники совершают один-единственный рейс с февраля по сентябрь. Ну а траулеры могут за это время дважды сходить на лов.
   — Снова уйдешь в море?
   Малыш Луи сплюнул на пол, пожал плечами.
   — Я с таким же удовольствием отправился бы в тюрьму Френ. Уж очень тут мерзко!
   — Из-за капитана?
   — Мне нечего сказать.
   Он зажег валявшийся на столе окурок сигары, затянулся, его затошнило, и он поспешил на улицу. Вслед за ним вышел бретонец.
   — Ну, разве это не ужасно? — вздохнул хозяин кафе. — Еще позавчера у него в кармане была тысяча франков. А сегодня ничего. Хорошо, хоть мне не задолжал. Заказывает устриц и лангуста. Да еще поит всех за свой счет, словно ему деньги девать некуда.
   — Вы знаете радиста с «Океана»?
   — Он ночевал здесь. Кстати, он всегда завтракал и обедал за этим самым столиком, а потом переходил в другой зал: там спокойнее писать.
   — Писать? Кому?
   — Не только письма. Это скорее похоже на стихи или романы. Парень образованный, хорошо воспитанный. Теперь, когда я знаю, что вы из полиции, смело могу сказать: тут ошибка.
   — А все-таки капитана убили.
   Хозяин пожал плечами. Он сел напротив Мегрэ. Малыш Луи вернулся, подошел к стойке и снова заказал стопку. А его товарищ продолжал его урезонивать на нижнебретонском наречии.
   — Не обращайте внимания. Они всегда так: как только сойдут на берег, сразу начинают пить, драться, бить стекла. А на борту работают вовсю. Взять, к примеру, Малыша Луи. Только вчера главный механик с «Океана» говорил, что вкалывает Луи за двоих… Как-то во время рейса на судне полетел паровой вентиль. Исправлять его — дело опасное. Никто не хотел за это браться. Отважился только Малыш Луи. Пока им не дают пить… — Леон понизил голос и недоверчиво оглядел своих клиентов. — На этот раз у них, вероятно, есть другие причины устроить пьянку. Вам-то они ничего не скажут: вы не имеете отношения к морю. А я слышу, что они говорят. Я ведь бывший лоцман. Тут такое дело…
   — Какое?
   — Это трудно объяснить. Понимаете, в Фекане не хватает рыбаков на все траулеры. Приходится нанимать в Бретани. У этих парней свои причуды, они суеверны. — Он заговорил еще тише, едва слышно: — Похоже, на этот раз их сглазили. Началось еще в порту, когда отплывали. Какой-то матрос влез на грузовую стрелу, хотел помахать жене. Ухватился за пеньковый трос, а тот лопнул. И в результате человек на палубе с раздробленной ногой. Пришлось отправить его обратно на землю в лодке. А один юнга не хотел уходить в море: так плакал, так рыдал! И что вы думаете? Три дня спустя приходит радиограмма: смыло волной. А парнишке пятнадцать лет! Светловолосый, маленького роста, худенький, и имя-то почти женское — Жан-Мари. Ну и дальше… Налей-ка нам кальвадоса, Жюли. Из той бутылки, что справа. Нет, не эта. Вон та, со стеклянной пробкой.
   — Все дурной глаз действовал?
   — Точно ничего не знаю. Можно подумать, что все они боятся об этом говорить. Однако же радиста сейчас арестовали, потому что полиции стало известно, будто за весь рейс они с капитаном друг другу слова не сказали. Жили словно кошка с собакой.
   — А что еще?
   — Да разное. В общем пустяки. Вот, например, капитан заставил забросить сеть в таком месте, где никогда никто не видел ни одной трески. Рыбмейстер отказался подчиниться. Капитан рычал от гнева, вытащил револьвер… Они были словно одержимые. За месяц не выловили и тонны рыбы. Потом вдруг пошел хороший улов. И все-таки треску пришлось продать за полцены — она была плохо засолена. И вот так всё! Даже когда прибыли в порт, два раза подходили к берегу неудачно и потопили шлюпку. Словно их кто-то проклял. А капитан отпускает всех на берег, не оставляя на судне охраны, и вечером остается на борту один.
   И вот в тот день, примерно часов в десять, они все уже были здесь и перепились. Радист поднялся к себе в комнату. Потом спустился вниз. Видели, как он пошел по направлению к «Океану». Тогда все это и случилось. Какой-то рыбак, собиравшийся отправиться в море, стоял в глубине порта, услышал шум от падения в воду и бросился туда вместе с таможенником, которого встретил по дороге. Зажгли фонари. В гавани нашли тело, зацепившееся за якорь «Океана». Это был капитан. Его извлекли уже мертвым. Попробовали сделать искусственное дыхание. Не могли понять, в чем дело: он ведь пробыл в воде не больше десяти минут. Явился врач и все объяснил: капитана задушили до этого. Смекаете? А радиста нашли в его каюте, которая за трубой. Она видна отсюда. Ко мне пришли полицейские, перерыли все у него в комнате и обнаружили сожженные бумаги. Попробуй тут разобраться!.. Два кальвадоса, Жюли! Ваше здоровье.
   Малыш Луи, схватив зубами стул, поднял его горизонтально, бросив вызывающий взгляд на Мегрэ.
   — А капитан из местных? — спросил комиссар.
   — Да! Странный человек. Не выше и не толще Малыша Луи. При этом всегда вежливый, всегда любезный. Такой подтянутый. Его никогда и не видели в кабачке. Он не был женат и потому жич на пгчном пансионе у вдовы таможенного чиновника на улице Этрета Поговаривали даже, что это закончится свадьбой. Вот уже пятнадцать лет как он ходил к Ньюфаундленду, всегда от одной и той же компании — «Французская треска». Фамилия его Фаллю. Теперь компания в затруднительном положении: там не знают, как отправить «Океан» на лов. Капитана-то нет! А половина экипажа не хочет наниматься на это судно.
   — Почему?
   — Я вам уже говорил: боятся дурного глаза. Подумывают даже отложить рейс до будущего года. Да и полиция предложила никому из экипажа не уезжать без ее ведома.
   — Радист в тюрьме?
   — Да. Его отвели сразу же в наручниках, и все как полагается. Я стоял на пороге. Не скрою, моя жена, видя это, заплакала. Да я и сам… Хотя клиент он не бог весть какой. Я брал с него недорого. Он почти ничего не пил.
   Их разговор прервал внезапный шум: Малыш Луи бросился на бретонца. Видно, тот ни за что не давал ему больше пить. Теперь они оба катались по полу. Моряки расступились.
   Мегрэ разнял их, схватив Малыша Луи одной рукой, бретонца — другой.
   — Ну, что? Подраться захотелось?
   Бретонец, у которого руки были свободны, выхватил из кармана нож. Комиссар вовремя заметил это и ударом каблука отбросил бретонца метра на два. Ботинок задел подбородок, потекла кровь. Малыш Луи кинулся к товарищу, все так же шатаясь, стал просить у него прощения и плакать.
   Леон подошел к Мегрэ с часами в руках.
   — Пора закрывать. Иначе сюда нагрянут полицейские. Каждый вечер одна и та же комедия. Никак их отсюда не выставить.
   — Они ночуют на «Океане»?
   — Да. Если не остаются спать в канаве, как это случилось с двумя. Я увидел их там сегодня утром, когда открывал ставни.
   Люди уходили группами, по три-четыре человека. Только Малыш Луи и бретонец не двигались. Служанка собирала со столов стопки.
   — Хотите взять комнату? — спросил Леон у Мегрэ.
   — Спасибо, нет. Я остановился в гостинице «Взморье».
   — Послушайте…
   — Что?
   — Я, конечно, не хочу давать вам советы. Это меня не касается. Просто мы все хорошо относимся к радисту. Быть может, здесь замешана женщина, как говорится в романах. Я слышал, об этом шептались.
   — У Пьера Ле Кленша была любовница?
   — У него? Что вы, нет. Он помолвлен с девушкой из своего городка и каждый день посылал туда письма на шести страницах.
   — Тогда кто же?
   — Понятия не имею. Быть может, все гораздо сложнее, чем кажется. Кроме того…
   — Что, кроме того?
   — Нет, ничего… Будь умницей, Малыш Луи. Иди спать.
   Но Малыш Луи был в стельку пьян. Он причитал. Обнимал своего товарища, у которого все еще текла кровь из подбородка, просил у него прощения.
   Мегрэ вышел, засунув руки в карманы и подняв воротник: на улице было свежо.
   В вестибюле «Взморья» Мегрэ заметил сидевшую в плетеном кресле девушку. Какой-то мужчина встал с кресла, смущенно улыбнулся комиссару. Это был Жориссан, учитель из Кемпера. Мегрэ не видел его уже пятнадцать лет, и тот постеснялся обратиться к комиссару на «ты».
   — Извините. Извините меня. Я… Мы только что приехали, мадемуазель Леоннек и я. Я искал по разным гостиницам. Мне сказали, что вы… что ты скоро вернешься. Это невеста Пьера Ле Кленша. Она обязательно хотела…
   Высокая девушка, немного бледная, робкая. Однако, когда она пожала Мегрэ руку, ему показалось, что, несмотря на вид провинциалочки, на ее неловкое кокетство, характер у девушки волевой.
   Она молчала, видимо стесняясь. Жориссан, так и оставшийся скромным учителем, тоже был взволнован встречей с бывшим товарищем, который занимал теперь высокий пост в уголовной полиции.
   — Мне показали сейчас в гостиной госпожу Мегрэ. Я не осмелился…
   Мегрэ смотрел на девушку, которая не была ни красавицей, ни уродкой, держалась просто и тем располагала к себе.
   — Вы же знаете, что он невиновен, правда? — произнесла она, ни на кого не глядя.
   Портье торопился поскорее снова лечь спать. Он уже расстегнул куртку.
   — Завтра посмотрим. Есть у вас комната?
   — Есть. Комната соседняя с ва… с твоей, — смущенно пробормотал учитель из Кемпера. — А мадемуазель Леоннек устроилась этажом выше. Мне придется завтра уехать из-за экзаменов. Как ты думаешь?
   — Завтра увидим, — повторил Мегрэ. Когда он ложился спать, жена его прошептала в полусне:
   — Не забудь погасить свет.

Глава 2
Желтые ботинки

   Они шли рядом, не глядя друг на друга, сначала по пляжу, пустынному в этот час, потом по набережным. И мало-помалу паузы в их беседе становились все реже. Мари Леоннек заговорила почти спокойным голосом:
   — Вот увидите, он вам сразу понравится. Иначе быть не может. И тогда вы поймете, что…
   Мегрэ украдкой бросал на нее любопытные взгляды. Он любовался ею. Жориссан рано утром вернулся в Кемпер, оставив девушку в Фекане.
   — Я не настаиваю, чтобы она ехала со мной! С ее характером это бесполезно, — сказал он.
   Накануне вечером Мари казалась спокойной, какой должна быть девушка, воспитанная в тишине маленького городка. Еще не прошло и часа, как они с Мегрэ покинули гостиницу «Взморье». Вид у комиссара был грозный. Тем не менее она не испугалась и, не веря, что он в самом деле такой суровый, улыбалась и с восторгом рассказывала о радисте:
   — Единственный недостаток Пьера в том, что он слишком чувствителен. Его отец был всего лишь рыбаком. Чтобы воспитать его, матери долго пришлось заниматься починкой сетей. Теперь Пьер содержит ее. Он образован, у него хорошее будущее.
   — А ваши родители богаты? — в лоб спросил Мегрэ.
   — У них самое крупное дело в Кемпере по торговле тросами — пеньковыми и металлическими. Поэтому Пьер не хотел даже говорить с моим отцом. Целый год мы встречались с ним украдкой.
   — Вам обоим было по восемнадцати?
   — Почти. Я рассказала родителям обо всем сама. А Пьер поклялся, что женится на мне только тогда, когда будет зарабатывать хотя бы две тысячи франков в месяц. Вы видите, что…
   — Он писал вам после ареста?
   — Одно-единственное письмецо. Очень коротенькое. А прежде посылал мне ежедневно письма на нескольких страницах. Он пишет, что и для меня, и для моих родителей будет лучше, если я сама сообщу всем, что между нами все кончено.
   Они шли мимо «Океана». На нем продолжалась разгрузка. Был прилив, и черный корпус судна возвышался над набережной. На полубаке, голые до пояса, мылись трое мужчин, среди которых Мегрэ узнал Малыша Луи. Он заметил также, что кто-то из матросов толкнул другого плечом, указывая на Мегрэ и девушку. Комиссар нахмурился.
   — Это он из деликатности, не так ли? — слышался рядом голос его спутницы. — Он понимает, какого размаха может достичь скандал в таком маленьком городке, как Кемпер. Он решил вернуть мне свободу…
   Утро было ясное. Мари Леоннек в своем сером костюме была похожа на студентку или на учительницу.
   — Раз мои родители позволили мне уехать, значит, и они в него верят. А ведь вначале отец хотел, чтобы я вышла замуж за коммерсанта.
   В приемной полицейского комиссара Мегрэ заставил ее довольно долго ждать. Он делал там какие-то заметки.
   Полчаса спустя оба они входили в ворота тюрьмы.
   Мегрэ предупредил местное начальство, что не занимается расследованием официально, а только следит за ним из любопытства. Сейчас он стоял в углу камеры ссутулившись, заложив руки за спину, зажав трубку в зубах.
   Многие еще раньше описывали ему радиста, и то представление, которое создалось о нем у Мегрэ, целиком и полностью соответствовало облику молодого человека, стоявшего теперь перед комиссаром.
   Худой, высокий парень, в приличном, хотя и помятом костюме, с лицом серьезным и застенчивым, как у первого ученика. Под глазами веснушки, волосы подстрижены ежиком.
   Когда дверь открылась, он вздрогнул, но не торопился подойти к девушке, которая приближалась к нему. Ей пришлось самой броситься к нему в объятия, а он в это время смотрел по сторонам с растерянным видом.
   — Мари! Кто это с тобой? Каким образом?..
   Он был крайне взволнован, но не привык суетиться. Только стекла его очков затуманились, губы дрожали.
   — Не надо было тебе приходить.
   Он посмотрел на Мегрэ, которого не знал, потом уставился на полуоткрытую дверь.
   На нем не было воротничка, шнурки из ботинок вытащили. Подбородок оброс рыжеватой щетиной. Все это его стесняло, несмотря на драматизм положения. Он смущенно прикрыл рукой голую шею.
   — А моя мать?
   — Она не приехала. Но тоже не верит, что ты виновен.
   Девушка не могла свободно выразить свое волнение — мешала суровость обстановки. Они смотрели друг на друга и не знали, что сказать.
   Мари Леоннек указала на Мегрэ:
   — Это друг Жориссана. Он комиссар уголовной полиции и согласился нам помочь.
   Ле Кленш хотел подать Мегрэ руку, заколебался, так и не решился.
   — Спасибо. Я…
   Девушка уже готова была заплакать: она рассчитывала на патетическое свидание, которое убедило бы Мегрэ в непричастности Ле Кленша к убийству. Она смотрела на жениха с досадой, даже с нетерпением.
   — Ты должен рассказать ему все, что может помочь твоей защите.
   А Пьер Ле Кленш вздыхал, неловкий и унылый.
   — Мне нужно задать вам всего несколько вопросов, — вмешался комиссар. — Экипаж единодушно утверждает, что в продолжение всего рейса ваши отношения с капитаном были более чем холодные. Однако, когда вы уходили в море, вы ничего не имели друг против друга. Чем же вызвана такая перемена?
   Радист открыл было рот, но, уставившись в пол, не решился ничего сказать.
   — Недоразумение по службе? Два первых дня вы ели вместе с помощником капитана и главным механиком. Но потом предпочли перейти за стол команды.
   — Да. Так и было.
   — Почему?
   Мари Леоннек, потеряв терпение, вмешалась:
   — Да говори же, Пьер! Речь идет о твоем спасении. Ты должен сказать правду.
   — Я не знаю.
   У него сдали нервы. Он был безволен, потерял всякую надежду.
   — Были у вас размолвки с капитаном Фаллю?
   — Нет.
   — Однако вы прожили с ним около трех месяцев на одном судне, не обмолвившись ни словом. Все это заметили. Ходят слухи, что в иные минуты Фаллю производил впечатление безумного.
   — Не знаю.
   Мари Леоннек сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
   — Когда «Океан» вернулся в порт, вы вместе со всеми сошли на берег. В своей комнате в гостинице вы сожгли бумаги.
   — Да. Это не имеет значения.
   — У вас была привычка вести дневник, где вы записывали все, что видели. Не сожгли ли вы тот, что вели во время этого рейса?
   Ле Кленш по-прежнему стоял опустив голову, как ученик, который не выучил урока и упрямо глядит в пол.
   — Да.
   — Почему?
   — Сам теперь не знаю.
   — И не знаете, почему возвратились на борт? Правда, не сразу. Вас видели, когда вы прятались за вагонеткой, стоявшей в пятидесяти метрах от «Океана».
   Девушка посмотрела на комиссара, потом на жениха, потом снова на комиссара. Она уже растерялась.
   — Да…
   — Капитан прошел по доскам и ступил на набережную. В этот момент на него и напали. Юноша по-прежнему молчал.
   — Да отвечайте же, черт побери!
   — Да, да, Пьер, отвечай! Комиссар хочет тебя спасти. Я не понимаю. Я… — Глаза ее наполнились слезами.
   — Да.
   — Что да?
   — Я был там.
   — Значит, вы видели?
   — Плохо. Там была куча бочонков, вагонетки. Я видел, как боролись двое мужчин. Потом один убежал, и чье-то тело упало в воду.
   — Как выглядел бежавший?
   — Не знаю.
   — Он был в морской форме?
   — Нет.
   — Выходит, вы знаете, как он был одет?
   — Когда он пробегал мимо газового фонаря, я заметил только, что на нем были желтые ботинки…
   — Что вы делали потом?
   — Подался на борт.
   — Зачем? И почему вы не бросились на помощь капитану? Знали, что он уже мертв?
   Тяжелое молчание. Мадемуазель Леоннек не сдержала волнения:
   — Ну говори же, Пьер, говори! Умоляю тебя!
   Шаги в коридоре. Надзиратель пришел сообщить, что Ле Кленша ждет следователь.
   Невеста хотела поцеловать его. Он заколебался, потом безучастно обнял ее, казалось, думая о своем. И поцеловал не в губы, а в светлые завитки волос на висках.
   — Пьер!..
   — Не надо было приходить, — сказал он, нахмурив лоб, и усталым шагом последовал за надзирателем.
   Мегрэ и Мари Леоннек молча пошли к выходу. И только очутившись на улице, она тяжело вздохнула:
   — Ничего не понимаю. Я… — и тут же, подняв голову, добавила: — И все же он невиновен, я в этом уверена. Мы не понимаем, потому что никогда не были в подобных обстоятельствах. Вот уже три дня как он в тюрьме. Все его осуждают. А он такой застенчивый.