Сименон Жорж. Мегрэ и одинокий человек

   Через три года один из поставщиков его предприятия узнал его в Ницце, заросшего бородой и торговавшего газетами на террасах кафе. Поставщик счел необходимым сообщать об этом в полицию и позвонить его жене.
   Но когда город прочесали, его не нашли. Мегрэ часто вспоминал этот случай.
   — Я бы посоветовал вам, мадам, прекратить поиски.
   Теперь у вас есть доказательства, что он жив. Он выбрал ту жизнь, которая ему нравилась…
   — Вы хотите сказать, что он намеренно стал клошаром?
   Она не поняла. Исчезнувший сохранил удостоверение личности, и родственников известили, когда он умер через пятнадцать лет в еще существовавшем в то время старом квартале Марселя…
   — Привет, Дюбуа, — поздоровался Мегрэ с дежурным сержантом, сидевшим за стойкой.
   Каким-то чудом или из-за сезона отпусков комиссариат был пуст.
   — Патрон только что вышел, но он скоро вернется.
   — Я пришел не к нему. Просто хотел попросить вас просмотреть регистрационные книги и сказать мне, живет ли еще в квартале некая мадам Вивьен, мадам Марсель Вивьен…
   — Ее последнее местожительство вам известно?
   — Улица Коленкур, но номер дома не знаю.
   — Сведения свежие?
   — Нет. Это ее адрес двадцатилетней давности.
   Ажан просмотрел несколько толстых книг в черных переплетах, водя пальцем вдоль некоторых страниц.
   Через четверть часа он нашел то, что нужно.
   — Ее имя Габриель?
   — Совершенно верно.
   — Она по-прежнему проживает в доме шестьдесят семь по улице Коленкур…
   — Благодарю вас, Дюбуа. Вы избавили меня минимум от часа хождений от двери к двери — улица Коленкур длинная…
   Двое мужчин взяли машину, хотя пройти надо было каких-то триста метров. Дом 67 стоял почти рядом с площадью Константен-Пекер.
   — Мне с вами?
   — Возможно, мне лучше пойти одному. Вдвоем мы рискуем ее напугать.
   — Жду вас «У Маньер»…
   Знаменитая пивная находилась всего в двух шагах от нужного дома. Мегрэ постучал в дверь консьержки, за которой довольно молодая женщина выкладывала фрукты на поднос.
   — Входите…
   Он толкнула дверь.
   — Чем могу вам помочь?
   — Мне нужна информация. Мадам Вивьен все еще живет здесь?
   — На пятом.
   — В той же квартире, которую занимала вместе с мужем?
   — Я тогда еще не работала консьержкой. Я была слишком молода. Кажется, она переехала на другой этаж, в квартиру поменьше: двухкомнатную, с кухней, окна во двор…
   — Вы не знаете, она сейчас дома?
   — Очень может быть. Она выходит за покупками рано утром. Да и то не каждый день!
   В доме был узкий лифт, к которому комиссар направился. Консьержка догнала его и сказала:
   — Дверь слева…
   — Спасибо.
   Мегрэ чувствовал сильное нетерпение. У него было ощущение, что он приближается к цели и через несколько минут все узнает о человеке, убитом в тупике Вьо-фур.
   Он нажал на кнопку электрического звонка и услышал за дверью перезвон. Затем дверь открылась, и пожилая женщина с суровым лицом оглядела его, нахмурив брови.
   — Мадам Вивьен?
   — Что вам от меня нужно? Вы журналист?
   — Нет. Комиссар Мегрэ, уголовная полиция. Думаю, вы мне вчера звонили.
   Она не ответила ни да ни нет и не пригласила его войти. Так они и смотрели друг на друга — молча и ничего не предпринимая. Первым решение принял комиссар. Он открыл дверь и вошел в прихожую.
   — Мне нечего сказать, — произнесла женщина таким тоном, как если бы ее решение было окончательным.
   — Я просто попрошу вас ответить на несколько вопросов.
   Дверь была открыта и вела в гостиную, выглядевшую скорее как ателье. На маленьком столе стояла швейная машинка, большой стол был завален недошитыми платьями.
   — Вы стали портнихой?
   — Каждый зарабатывает как может.
   Стулья были так же загромождены, как и стол, и Мегрэ остался стоять. Его собеседница тоже не садилась.
   Поражала суровость ее лица и напряженность тела.
   Чувствовалась, что она много страдала и словно застыла, замкнулась в себе.
   Должно быть, она была бы очень симпатичной, если бы оделась поярче, но она не занималась своей внешностью.
   — Вчера мне позвонили две женщины и задали один и тот же вопрос. И обе тут же положили трубку, как будто не хотели, чтобы я узнал, кто они. Полагаю, вторая — ваша дочь…
   Она не ответила.
   — Она замужем? Имеет детей?
   — А вам-то что? Оставьте нас в покое! Если это продолжится, скоро набегут журналисты, фотографы…
   — Могу обещать, что не дам им вашего адреса.
   Она пожала плечами, словно смирившись.
   — Вашего мужа узнали несколько человек. Так что сомнений в личности убитого не осталось. Вы знали, что с ним стало?
   — Нет.
   — Что он вам сказал, когда уходил двадцать лет назад?
   — Ничего.
   — Вы не заметили ничего необычного в его поведении в последнее время перед его исчезновением?
   Комиссару показалось, что она вздрогнула, но он не был уверен.
   — Он был обычным, как всегда.
   — Вы с ним хорошо ладили?
   — Я была его женой.
   — Порой мужья и жены постоянно ругаются и портят друг другу жизнь.
   — У нас было не так.
   — Бывало, что он уходил по вечерам один?
   — Нет. Когда он уходил, я выходила вместе с ним.
   — Куда, например, вы ходили?
   — В кино. Или гуляли по улицам…
   — В дни перед исчезновением он не показался вам озабоченным?
   — Нет.
   Мегрэ подумалось, что она отвечает односложно потому, что лжет.
   — У вас были друзья, которые ходили к вам в гости?
   — Нет.
   — Родственники?
   — Ни у него, ни у меня не было родственников в Париже.
   — Где вы познакомились?
   — В магазине, где я работала.
   У нее была бледная матовая кожа человека, живущего в закрытом помещении, а тело казалось деревянным.
   — Это все.
   — У вас есть его фотография?
   — Нет.
   — А я вижу, на камине стоит одна.
   На ней Марсель Вивьен был молодой, веселый, улыбающийся.
   — Она останется здесь.
   — Я ее только пересниму и сразу верну вам.
   — Я сказала: нет! Не отнимайте последнего, что у меня осталось…
   Она шагнула к двери.
   — Можно мне узнать адрес вашей дочери?
   — А мой вы где нашли?
   — В комиссариате полиции.
   Она чуть не сказала ему, чтобы адрес ее дочери он нашел тем же способом, потом вторично пожала плечами:
   — Ей было всего восемь, когда он ушел…
   — Она замужем, не так ли?
   На камине стояла фотография двух детей, на вид шести и четырех лет.
   — Да, замужем. Теперь ее фамилия Делаво, Одетт Делаво. Живет в доме двенадцать по улице Маркаде. А теперь я хочу, чтобы вы ушли. После обеда ко мне должна прийти на примерку клиентка, а платье еще не сметано…
   — Благодарю вас, — произнес Мегрэ не без иронии.
   — Не за что.
   У него было к ней еще очень много вопросов, но он чувствовал, что задавать их бесполезно. Требовалось больше времени, чтобы приручить ее, если это вообще было возможно.
   Он нашел Торранса сидящим на террасе «У Маньер».
   — Стаканчик пива? — предложил инспектор.
   И Мегрэ поддался искушению. Это был второй стакан за день.
   — Какая она?
   — Упертая.
   Он немного злился на нее за то, что своим молчанием она усложняла ему жизнь, но в глубине души понимал ее.
   Потребует ли она выдать ей тело мужа, чтобы достойно похоронить его? Думала ли она об этом до прихода Мегрэ к ней на улицу Коленкур?
   Можно было предположить, что Торранс угадал его мысли, потому что пробурчал:
   — Все равно его придется хоронить…
   — Да…
   — Набегут журналисты, фотографы…
   — Отвезите меня на улицу Маркаде, дом двенадцать.
   — Это в двух шагах отсюда.
   — Знаю. На Монмартре все в двух шагах.
   Это тоже был один из тех парижских кварталов, где люди дольше всего жили на одном месте. Бывали и такие, кто практически никогда не выбирался в город.
   — Поедем к дочери?
   — Да…
   Дом напоминал тот, что стоял на улице Коленкур, только был новее, а лифт — шире.
   — Пойдете один?
   — Да… Не думаю, что задержусь у нее надолго. Судя по приему, оказанному мне ее матерью…
   Он спросил у пожилой консьержки, где живет мадам Делаво.
   — Третий, квартира справа… Она вернулась с детьми всего с четверть часа назад…
   — Ее муж приходит домой обедать?
   — Нет. У него на это нет времени. Он занимает высокий пост — заведующий отделом в универмаге «Бон-Марше»…
   Мегрэ поднялся на третий этаж и позвонил в дверь справа, из-за которой доносились детские голоса. Квартира была светлой и в этот час буквально залита солнцем.
   Молодая женщина, открывшая дверь, настороженно посмотрела на него.
   — Вы, случайно, не комиссар Мегрэ?
   — Да.
   — Кто вам дал мой адрес?
   — Ваша мать, у которой я только что побывал.
   — И она согласилась впустить вас в дом?
   — Да. Она ведь не совершила никакого преступления, верно?
   — Конечно не совершила, но она ненавидит разговоры о прошлом.
   — И тем не менее держит фотографию вашего отца на камине.
   На полу двое детей занимались с игрушечной железной дорогой.
   — Не понимаю, почему вы повесили трубку, хотя мне нужно было задать вам много вопросов.
   — Не хочу, чтобы в квартале на меня стали показывать пальцем.
   — А что люди думают о вашем отце?
   — Что он умер двадцать лет назад, а моя мать — вдова.
   — Полагаю, она пойдет на опознание тела и попросит обеспечить ему пристойные похороны.
   — Я об этом не думала.
   — Не хотите же вы обе, чтобы его закопали в общей могиле?
   — Повторяю вам: я об этом не думала.
   — Вы хорошо помните отца?
   — Очень хорошо. Не забывайте, когда он ушел, мне уже исполнилось восемь.
   — Что он был за человек?
   — Красивый мужчина, очень сильный, почти всегда веселый. Мы часто ходили с ним вдвоем гулять. Он покупал мне мороженое и позволял делать все, что захочется.
   — А ваша мать?
   — Мама была более строгой. Все время боялась, как бы я не испачкалась…
   — Как вы узнали, что ваш отец больше не вернется?
   Получили от него письмо?
   — Если он и прислал письмо, мама об этом мне никогда не рассказывала… Но я не думаю, что он ей написал… Мы ничего не знали… Мама все время ждала его и каждый день ходила в мастерскую на улицу Лепик посмотреть, не вернулся ли он…
   — В последнее время вы ничего не заметили?
   — Нет. А мама вам ничего не сказала?
   — Я вытянул из нее только несколько односложных ответов. Как вы думаете, ей есть что сказать?
   — Не знаю. Я никогда ее не спрашивала, но мне кажется, что она всегда что-то от меня скрывала.
   — Теперь вы уже не маленькая девочка и я могу вас спросить, не слышали ли вы, чтобы у вашего отца была любовница…
   Она покраснела:
   — Странно. Я об этом тоже думала… Но, учитывая, какую жизнь он вел, это кажется невероятным. Он никогда не бросил бы нас ради другой женщины или же сделал бы это открыто…
   — У него были друзья?
   — Я про таковых не знаю. К нам в дом никогда никто не ходил. Он был не из тех мужчин, что по вечерам играют в карты в соседнем кафе.
   — Ваша мать и отец не ссорились?
   — Я никогда не видела, чтобы они ссорились.
   — У вас нет никаких соображений насчет причины, по которой он стал клошаром?
   — Ни малейшего. И до вчерашнего дня ни за что бы в это не поверила.
   — Он был католик?
   — Нет. Он не исповедовал вообще никакой религии и меня к ней не приучил. Хотя атеистом он тоже не был.
   Он был равнодушен к этой теме, вот и все.
   — Вы тоже?
   — Да.
   — А ваша мать?
   — В юности она была набожна, но к моменту замужества уже нет. Как бы то ни было, они венчались в церкви, очевидно, это была дань традиции…
   — Вы часто навещаете мать?
   — Нет. Это она приходит ко мне почти каждое воскресенье, чтобы повидать внуков.
   — Она приносит им сладости?
   — Это не в ее стиле.
   — Играет с ними?
   — Нет. Напряженно сидит на стуле, потому что никогда не соглашается сесть в кресло, и смотрит, как они играют. Иногда мы с мужем пользуемся этим, чтобы сходить в кино…
   — Благодарю вас. Вам больше нечего мне сказать?
   — Нет. Я не хотела бы встречаться с журналистами и фотографами…
   — Я сделаю все возможное, но, когда ваша мать поедет опознавать тело, трудно будет помешать газетам написать об этом…
   — Все-таки постарайтесь, ладно? — И, когда он уже взялся за дверную ручку, добавила: — Можно его увидеть?
   — Да…
   — Мне бы этого очень хотелось.
   В отличие от матери она не очерствела душой. Очевидно, была из тех дочерей, что обожают своих отцов.

Глава 3

   В половине третьего Мегрэ постучал в дверь кабинета следователя. В длинном коридоре на скамейках сидели, ожидая вызова, люди, некоторые между двумя конвоирами, кое-кто в наручниках. Царила монастырская тишина.
   — Входите…
   Кабинет следователя Кассюра находился в еще не перестроенной части здания, и у каждого, кто входил сюда, создавалось впечатление, что он попал в один из романов Бальзака. Письменный стол, покрашенный, как в старых школах, черным, был обшарпанным, папки с делами лежали стопками даже на полу в углу. Несмотря на то что секретарь не носил нарукавников, он тоже выглядел пришельцем из прошлого века.
   — Садитесь, Мегрэ…
   Кассюру было не более тридцати, и в прежние времена было бы немыслимо, чтобы он в таком возрасте получил пост в Париже.
   Обычно Мегрэ настороженно относился к молодым следователям, напичканным преподанной им в университетах теорией, которую они горели желанием реализовать на практике. Внешне Кассюр был на них похож — высокий, стройный и гибкий, всегда безукоризненно одетый, все еще чем-то напоминавший школьника.
   — Полагаю, вы просили меня принять вас потому, что у вас есть новости…
   — Да, я хотел ознакомить вас с материалами расследования…
   — Обычно полиция оттягивает контакт со мной до последнего момента, если, конечно, им не понадобится ордер на арест… — Он улыбался с какой-то ноткой ностальгии. — У вас, Мегрэ, репутация полицейского, который повсюду ходит сам, выезжает на место происшествия, расспрашивает консьержек в их комнатках, ремесленников в мастерских, домохозяек на кухнях или в столовых…
   — Это верно.
   — Нам это непозволительно. Традиция вынуждает нас сидеть в кабинете, если только не требуется выезд оперативно-следственной группы на место происшествия, но тогда мы теряемся среди прочих специалистов, так что это превращается в простую формальность. Из газет я узнал, что фамилия вашего клошара Вивьен и что когда-то он был краснодеревщиком…
   — Совершенно верно.
   — У вас есть догадки относительно причины, по которой он покинул семью, мастерскую и стал клошаром?
   — Я разговаривал с его женой и дочерью. Ни та ни другая не смогли ответить на этот вопрос. Мне известен подобный случай: в Лондоне один известный банкир исчез точно таким же образом.
   — И когда он исчез?
   — В сорок пятом.
   — Любовница, вторая семья?
   — До сих пор это выяснить не удалось. Мои люди прочесывают квартал. Поиски осложняет то, что обращаться мы можем только к немолодым людям. Сегодня утром я допросил многих ремесленников, торговцев и мелких рантье из того района. Безрезультатно. Это было в бистро, где Вивьен каждое утро пил кофе. Его помнят, но ничего о нем не знают, поскольку он ни с кем не сближался…
   — Странно, что двадцать лет спустя кто-то вдруг решил его убить…
   — Потому-то я и копаюсь в его прошлом. Если отбросить версию о маньяке или психопате, решившем застрелить первого попавшегося клошара, но это маловероятно…
   — Что собой представляет его жена?
   — Неприятная особа. Правда, у нее была тяжелая жизнь. Однажды утром она осталась одна, с восьмилетней дочерью, без средств к существованию. К счастью, она умела шить. Начала обшивать соседок, потом немного расширила клиентуру…
   — Она не переехала?
   — Нет. Живет в том же самом доме на улице Коленкур, в котором жила с мужем. Только сменила этаж — перебралась в квартиру поменьше и подешевле. Женщина без возраста и смысла в жизни. Взгляд уставлен в одну точку, глаза выцветшие, какие бывают у людей, которые много страдали…
   — Ей ничего не известно об уходе мужа?
   — Я сумел из нее вытянуть всего несколько слов.
   Если она что-либо знает, то оставит при себе, ни за что не изменит решение…
   — А дочь?
   — Ей сейчас двадцать восемь. Замужем за заведующим отделом в «Бон-Марше». Она чуть разговорчивее, чем мать, держится настороженно. У нее двое детей — девочка шести лет и мальчик четырех.
   — Отношения с матерью у нее хорошие?
   — Более или менее. Они видятся почти каждое воскресенье из-за детей, но, думаю, особо теплых чувств между ними нет. Одетт, это дочь, боготворила отца и до сих пор ревниво сохраняет его культ. Думаю, сегодня днем или завтра утром они пойдут в Институт судебной медицины на опознание тела…
   — Вместе?
   — Меня бы это удивило. Они пойдут порознь. Я сказал и той и другой, что они могут заняться похоронами.
   Обе очень боятся журналистов и фотографов… Если вы со мной согласны, я все устрою так, чтобы не предавать огласке этот аспект дела…
   — Разумеется. Я понимаю этих женщин. У вас до сих пор нет никаких соображений насчет того, кто мог совершить это убийство?
   — До сих пор не появилось никакого следа. Думаю, что такого одинокого человека мне не доводилось встречать за все время работы в полиции. Он не только жил один в заброшенном доме, где нет воды и электричества, но и неизвестно чем занимался.
   — Что говорит медэксперт? Вивьен был здоров?
   — Великолепное здоровье. Выглядел он лет на шестьдесят пять, но по документам ему было всего пятьдесят пять, и все его внутренние органы в отличном состоянии…
   — Благодарю вас, что держите меня в курсе. Если я правильно понимаю, существует вероятность, что расследование затянется…
   — Если не произойдет счастливый случай, не сработает фактор везения… Например, если бы мадам Вивьен нарушила свое молчание, думаю, мы многое бы узнали.
   Мегрэ вернулся к себе в кабинет и попросил соединить его с Институтом судебной медицины.
   — Алло!.. Не могли бы вы мне сказать, приходила ли некая мадам Вивьен опознать тело своего мужа?
   — Она ушла с полчаса назад.
   — Нет никаких сомнений, что это он?
   — Она его сразу узнала.
   — Плакала?
   — Нет. Немного постояла неподвижно, глядя на него. Спросила меня, когда сможет заняться организацией похорон, я посоветовал ей обратиться к вам. Доктору Лагодинеку тело больше не нужно. Он вытянул из него все, что мог.
   — Благодарю вас. Очевидно, сегодня к вам зайдет также и молодая женщина. Это дочь…
   — Я буду в ее распоряжении…
   Мегрэ открыл дверь в кабинет инспекторов и окликнул Торранса.
   — Ничего нового?
   — Как вы и велели, шесть человек обходят район улиц Лепик и Коленкур, опрашивая посетителей баров и кафе, а также простых прохожих пожилого возраста, которые могли знать Вивьена до его исчезновения…
   Не было никаких доказательств, что он стал клошаром на следующий же день после ухода из дома и мастерской. Он вполне мог переехать в другой квартал или даже прожить несколько лет в провинции.
   Не имея возможности прочесать всю Францию, Мегрэ уцепился за Монмартр, сам толком не зная почему.
   Чуть позднее он позвонил мадам Вивьен, чей номер нашел в телефонной книге. Она уже вернулась домой и ответила на звонок как человек, всегда ждущий плохих новостей и постоянно к ним готовый.
   — Алло… Кто у аппарата?..
   — Мегрэ… Мне стало известно, что вы ходили на опознание тела… Это действительно ваш муж?
   Она сухо проронила «да».
   — Он сильно изменился за двадцать лет?
   — Как и любой другой изменился бы.
   — Я только что от следователя. Упомянул о похоронах. Он разрешил выдать вам тело, чтобы всем занимались вы. Также он согласен, чтобы прессу не информировали, насколько это возможно.
   — Спасибо.
   — Полагаю, вы не хотите привозить тело на улицу Коленкур?
   — Разумеется.
   — Когда вы собираетесь его хоронить?
   — Послезавтра. Я ждала известий от вас, чтобы вызвать агента похоронного бюро.
   — У вас есть участок на каком-нибудь парижском кладбище?
   — Нет. Мои родители были людьми небогатыми.
   — В таком случае погребение, по всей вероятности, пройдет на кладбище Иври.
   — Там уже лежит моя мать.
   — Вы не связывались с дочерью?
   — Пока нет.
   — Я попрошу вас сообщить мне точный час похорон…
   — Собираетесь прийти?
   В этом вопросе не было ни малейшего намека на любезность.
   — Не бойтесь. Вы меня не заметите…
   — Если только за вами не увяжутся журналисты.
   — Я сделаю так, чтобы этого не случилось.
   — Я ведь не смогу вам помешать, верно?
   Ее голос был горьким. Горьким вот уже двадцать лет.
   Или таков ее характер? Была ли она такой в те времена, когда жила с мужем?
   Мегрэ задавал себе все возможные и вообразимые вопросы, включая те, что могли бы. показаться смехотворно-нелепыми. Он безуспешно пытался реконструировать у себя в голове личность Марселя Вивьена, самого одинокого из одиноких.
   Большинство людей, какими бы сильными они ни были, нуждаются в человеческом общении. Он — нет.
   Поселился в большом пустом доме, который в любой момент могли снести, и собирал в своей комнате самые бесполезные и самые невероятные предметы.
   Другие клошары знали его только в лицо. Некоторые пытались заговорить с ним, но он шел мимо не отвечая.
   У месье Жозефа, куда два-три раза в неделю ходил заработать свою пятифранковую монетку, он тоже не разговаривал, просто смотрел в одну точку в зеркало напротив.
   — Похороны состоятся послезавтра, — сообщил Мегрэ Торрансу. — Я пообещал сделать все возможное и невозможное, чтобы об этом не писали в прессе.
   — Некоторые журналисты звонят по три раза в день.
   — Надо им отвечать, что нет ничего нового.
   — Что я и делаю, остальные инспектора, когда меня нет в кабинете, тоже. Они недовольны и уверены: от них что-то скрывают…
   А вдруг какой-нибудь слишком шустрый репортер раскопает то, что сумел раскопать Мегрэ?
   Назавтра оперативники уголовной полиции продолжили показывать фотографии Марселя Вивьена и задавать вопросы, на которые не получали положительных ответов.
   Мегрэ позвонил Одетт Делаво. Она также опознала отца.
   — Вы знаете, когда состоятся похороны?
   — Мать вам разве не сказала?
   — Когда я разговаривала с ней в последний раз, она еще не видела агента похоронного бюро.
   — Похороны состоятся завтра в девять утра.
   — Отпевание будет?
   — Нет. Мы не станем отпевать его в церкви. За катафалком пойдут только моя мать, мой муж и я…
   Какая жалость, что Мегрэ пришлось пообещать не ставить в известность прессу. Возможно, как это часто случается, убийца пришел бы к Институту судебной медицины или на кладбище?
   Был ли он знаком с Вивьеном двадцать лет назад?
   Этому нет никаких доказательств. Клошар вполне мог вызвать чью-то ненависть много позже. Может, такого же клошара, решившего, что он прячет сбережения в своей комнате? Вряд ли. Клошары, за редким исключением, не имеют огнестрельного оружия. И уж тем более пистолетов 32-го калибра.
   Но сколько всего могло произойти за двадцать лет?
   И все же Мегрэ постоянно возвращался мыслями к исчезновению Вивьена, к дню, когда он, как обычно, ушел утром из дому, но так и не вошел в свою мастерскую на улице Лепик.
   Не в женщине ли кроется причина? В таком случае почему он ее потом бросил и стал клошаром? Среди писем, пришедших в уголовную полицию после опубликования в газетах фотографий и статей об убийстве, ни в одном не упоминалось о неизвестной женщине в жизни Вивьена.
   Сегодня вечером, чтобы не пережевывать без конца одну и ту же проблему, уже начинавшую его раздражать, Мегрэ посмотрел по телевизору вестерн. Помыв посуду, мадам Мегрэ села рядом с ним, деликатно не донимая расспросами.
   — Завтра утром разбуди меня на полчаса раньше, чем обычно.
   Она не спросила почему. Он сам добавил:
   — Иду на похороны.
   Она поняла, о чьих похоронах шла речь, и принесла ему первую чашку кофе в семь часов.
   Он попросил Торранса заехать за ним в половине восьмого на оперативной машине. Торранс приехал вовремя.
   — Полагаю, сначала мы поедем в Институт судебной медицины?
   — Да.
   Автомобиль-катафалк уже стоял у тротуара, как и еще одна машина, предоставленная похоронным бюро.
   В ней сидели две женщины и муж Одетт. Торранс затормозил достаточно далеко, чтобы их не заметили. Ни журналистов, ни фотографов не было. Четверо мужчин вынесли гроб, выглядевший очень тяжелым. Через несколько минут кортеж двинулся к Иври.
   Со вчерашнего дня небо затянуло тучами, стало не так жарко. Метеопрогнозы обещали к вечеру дожди на западе страны и в Париже.
   Торранс держался на значительном расстоянии от машины, в которой ехали родственники. Мегрэ молча курил трубку, глядя перед собой, и невозможно было угадать, о чем он думает.
   Торранс не нарушал его молчания, что было для него, самого разговорчивого инспектора во всей уголовке, совсем непростым делом.
   Катафалк проехал примерно половину кладбища и наконец остановился перед свежевырытой могилой на новом участке, где было еще много свободных мест.
   Мегрэ и его спутник держались больше чем в сотне метров сзади. Мадам Вивьен, ее дочь и Делаво неподвижно стояли на краю могилы, пока в нее опускали гроб. Обе женщины держали в руке по букету цветов.