Страница:
— Йонкер встречается с другими любителями живописи?
— За аукционами он, конечно, следит и, во всяком случае, знает, когда в Париже, Лондоне или Нью-Йорке какое-нибудь ценное полотно меняет хозяев.
— Он ездит по белу свету?
— Вот уж этого не могу сказать. Он много путешествовал в свое время, не знаю, как сейчас. Впрочем, чтобы купить картину, ему самому вовсе не обязательно ездить по аукционам. Известные покупатели чаще всего посылают для этого своих представителей.
— В общем вы в своих делах можете на него положиться.
— С закрытыми глазами.
— Благодарю вас.
Все это не упрощало дела. Мегрэ недовольно поднялся и достал из стенного шкафа пальто и шляпу.
Хуже нет для полицейского, чем опрашивать в ходе расследования известных, уважаемых или высокопоставленных людей. Такие потом нередко жалуются, обзванивают начальство, и хлопот с ними не оберешься. Поразмыслив, комиссар решил не брать с собой к Йонкеру никого из инспекторов, чтобы не придавать своему визиту слишком официальный характер.
Через полчаса он вышел из такси около особняка на авеню Жюно и вручил свою визитную карточку Карлу, облаченному в белый сюртук. Как и Шинкье, комиссару пришлось подождать в вестибюле, но его чин, как видно, произвел впечатление: камердинер на сей раз вернулся не через десять, а через пять минут.
— Прошу вас…
Карл провел Мегрэ через гостиную, где в отличие от Шинкье ему не посчастливилось увидеть очаровательную мадам Йонкер, и распахнул перед ним двери кабинета.
Голландец был все в той же куртке, и вообще казалось, что после ухода Шинкье сцена совершенно не изменилась. Сидя за письменным столом стиля ампир, Йонкер изучал гравюры, вооружившись огромной лупой.
Он сразу же поднялся навстречу, и Мегрэ отметил про себя, что Шинкье точно описал его внешность. В серых фланелевых брюках, в шелковой рубашке и черной бархатной куртке он выглядел как типичный джентльмен в домашней обстановке и держался также с чисто английским хладнокровием. Не проявляя никаких признаков удивления или волнения, он произнес:
— Господин Мегрэ?
И, указав гостю на кожаное кресло по другую сторону письменного стола, снова сел.
— Поверьте, мне очень приятно познакомиться с таким известным человеком.
Он говорил без акцента, но медленно, словно после стольких лет в Париже все еще мысленно переводил с голландского каждое слово.
— Не скрою, правда, что несколько удивлен той чести, которую сегодня вот уже второй раз оказывает мне полиция.
Йонкер сделал выжидательную паузу, рассматривая свои полные холеные руки.
Он был не то чтобы толст или слишком грузен, а как-то по-барски дороден. В начале века такой красавец мужчина послужил бы отличной моделью для салонного живописца.
У него было несколько обрюзгшее лицо. Голубые глаза спокойно смотрели из-под очков с тонкими золотыми дужками и стеклами без оправы.
Мегрэ заговорил, испытывая некоторую неловкость:
— Да. Инспектор Шинкье говорил, что был у вас. Он квартальный инспектор и прямого отношения к нам не имеет.
— Как я понимаю, вы хотите лично проверить его донесение?
— Не совсем так. Просто он мог что-либо упустить в разговоре с вами.
Голландец, вертевший в руках лупу, пристально посмотрел на Мегрэ.
Какой-то странный оттенок простодушия слегка смягчил жесткий взгляд его светлых холодных глаз.
— Послушайте, господин Мегрэ. Мне шестьдесят четыре года, и я немало скитался по свету. Вот уже много лет я живу во Франции и, как видите, чувствую себя здесь настолько хорошо, что даже построил дом. Перед лицом закона я чист, как стеклышко. Как у вас говорится, приводов и судимостей не имею.
Мне рассказали, что прошлой ночью на улице стреляли как раз напротив моего дома. Как я уже заявил инспектору, ни я, ни моя жена ничего не слышали — окна в наших жилых комнатах выходят на другую сторону.
Теперь скажите сами, как бы вы себя сейчас чувствовали на моем месте?
— Уж конечно, я бы не обрадовался подобным визитам. Незваные гости всякому в тягость.
— Прошу прощения. Вы меня не так поняли. Вы мне нисколько не в тягость!
Напротив, мне приятно встретиться с человеком, о котором я так много слышал.
Вы же понимаете, что я имею в виду совсем другое.
Ваш инспектор задавал здесь довольно нескромные вопросы, но, вообще говоря, для полицейского он держался в допустимых рамках. Я пока не знаю, о чем будете спрашивать вы, но меня удивляет уж одно то, что такой высокий начальник лично занялся этим делом.
— А если я скажу, что делаю это из уважения к вам?
— Весьма польщен, но что-то не верится! Может быть, с моей стороны было бы правильней спросить, в свою очередь, есть ли у вас законные основания для визита ко мне?
— Сделайте одолжение, господин Йонкер. Можете даже позвонить своему адвокату. Скажу прямо: у меня нет никакого официального ордера, и вы имеете полное право выставить меня за дверь. Но учтите: подобный отказ сотрудничать легко можно истолковать как нелояльность и даже как желание скрыть что-то…
Голландец улыбнулся и, наклонившись в кресле, протянул руку к коробке с сигарами.
— Полагаю, вы курите?
— Только трубку.
— Закуривайте, чувствуйте себя как дома. Сам он выбрал сигару, поднеся ее к уху, размял в пальцах, словно проверяя на хруст, обрезал короче золотыми ножницами, потом медленно, почти ритуальными жестами, зажег и стал раскуривать.
— И еще один вопрос, — сказал он, выпустив живописное облачко синеватого дыма. — Скажите, я — единственный на авеню Жюно, кого вы удостоили своим посещением или же вы придаете этому делу такое большое значение, что сами ходите по домам, опрашивая жильцов?
Теперь настала очередь Мегрэ подыскивать слова.
— Вы не первый на этой улице, кому я задаю вопросы. Мои инспектора, как вы изволили выразиться, ходят по домам, но с вами я счел необходимым встретиться лично.
Йонкер слегка наклонил голову, как бы в знак благодарности за оказанную ему честь, но явно не поверил ни одному слову.
— Постараюсь ответить на ваши вопросы, если только они не будут носить слишком интимный характер, — сказал он.
Мегрэ приготовился спрашивать, когда зазвонил телефон.
— Вы позволите?
Йонкер снял трубку и, нахмурившись, кратко ответил по-английски. Школьные познания комиссара в области английского языка были более чем скромны и почти не помогали ему в Лондоне, а тем более во время двух его поездок в Соединенные Штаты, где его собеседникам приходилось проявлять максимум старания, чтобы понять, о чем он говорит. Однако он все же понял кое-что из разговора: голландец сказал, что занят, а на вопрос невидимого собеседника ответил:
— Да, из той же фирмы. Я позвоню попозже. Пожалуй, это значило, что у него находится представитель той же «фирмы», что и инспектор, приходивший раньше.
— Извините… Я к вашим услугам.
Он уселся поудобнее, слегка откинувшись назад и облокотившись на ручки кресла, и приготовился слушать, время от времени бросая взгляд на кончик сигары, где постепенно нарастал беловато-серый столбик пепла.
— Вы спросили, господин Йонкер, что бы я делал на вашем месте. А попробуйте представить себя на моем! В этом квартале совершено преступление.
Как всегда в подобных случаях, соседи могут припомнить подробности, детали, на которые они вначале не обратили особого внимания.
— Кажется, у вас это называется трепотней?
— Пусть так. Но мы-то обязаны эту трепотню проверить. Зачастую в ней нет правды ни на йоту, но иногда она наводит нас на след.
— Хорошо. О чем же трепались соседи в данном случае?
Но комиссар отнюдь не собирался сразу брать быка за рога. Он еще не определил для себя, с кем имеет дело: сидит ли перед ним порядочный, хотя и малоприятный, человек или, что называется, стреляный воробей, который разыгрывает простачка, а смотрит в оба.
— Вы женаты, господин Йонкер?
— Это вас удивляет?
— Нисколько. Мне говорили, что мадам Йонкер — красавица.
— Ах, вот вы о чем! Что же, я, конечно, человек пожилой, скажем прямо старый, разве что хорошо сохранился. — Моей жене всего тридцать четыре.
Между нами разница в тридцать лет. Но неужели вы думаете, что мы единственная пара в Париже или где бы то ни было? Неужели это так удивительно?
— Мадам Йонкер француженка?
— Я вижу, вас хорошо проинформировали. Да, она родилась в Ницце, но я с ней познакомился в Лондоне.
— Вы ведь не первый ее муж?
По лицу Йонкера мелькнула тень раздражения. Впрочем, его как истинного джентльмена подобное вмешательство в личную жизнь и впрямь могло шокировать, тем более что речь зашла о его молодой жене.
— До того, как стать мадам Йонкер, она была миссис Мьюр, — сухо ответил он.
И, внимательно посмотрев на свою сигару, добавил:
— Поскольку уж вы заговорили об этом, не думайте, что она вышла за меня из-за денег. К тому времени она уже была, как это говорится, вполне обеспечена.
— Для человека вашего положения, господин Йонкер, вы слишком мало выезжаете, — прервал разговор Мегрэ.
— Это что, упрек? Знаете, большую часть своей жизни я ездил по свету жил и здесь, и в Лондоне, и в Соединенных Штатах, и в Индии, и в Австралии, — где только не был! Когда вы будете в моем возрасте…
— Мне осталось не так уж много…
— Да, так когда вы будете в моем возрасте, вы, возможно, тоже предпочтете домашний уют светским развлечениям, клубам и кабаре.
— Понятно. Тем более что вы, наверное, очень любите мадам Йонкер…
На сей раз бывший полковник британской армии надменно выпрямился в кресле и лишь чуть заметно кивнул головой. От резкого движения столбик пепла сорвался с его сигары и упал прямо на пол.
Наступил момент, который Мегрэ старался оттянуть. Они подошли к самой щекотливой теме. Комиссар все же позволил себе маленькую передышку, начав раскуривать погасшую трубку.
— Итак, вернемся к тому, что вы назвали трепотней. Я хотел бы с вашей помощью убедиться, что некоторые полученные нами сведения относятся именно к этой категории.
Голландец потянулся к хрустальному графину на столе, и Мегрэ показалось, что рука его слегка дрожала, когда он наливал рюмку.
— Хотите Кюрасао?
— Нет. Благодарю вас.
— Предпочитаете виски?
Не дожидаясь ответа, он нажал кнопку. Почти тотчас же на пороге вырос Карл.
— Принесите виски, пожалуйста, — сказал голландец и, обратившись к Мегрэ, спросил:
— Пьете с содовой?
— С содовой.
Помолчали. Мегрэ окинул взглядом высокие, почти до потолка, стеллажи с книгами. В основном это были книги по изобразительному искусству: не только по живописи, но и по архитектуре и скульптуре. Комиссар заметил также каталоги крупных распродаж картин за добрых сорок лет.
— Благодарю вас, Карл. Вы передали мадам, что я занят? Она все еще наверху?
Подчеркивая свое внимание к гостю, Йонкер обращался к слуге не по-голландски, а по-французски.
— Да, мосье.
— Ваше здоровье, господин Мегрэ. Жду обещанной трепотни.
— Не знаю, как голландцы, но парижане, особенно старики, часами просиживают у своих окон. А уж на Монмартре это обычное дело. Таким образом, мы и узнали, что довольно часто — раза два-три в неделю — у вашей двери по вечерам звонят молодые женщины и их впускают в дом…
Уши голландца внезапно покраснели. Он промолчал, глубоко затянувшись сигарным дымом.
— Я мог бы предположить, что это подруги мадам Йонкер, но, поскольку все они девицы… гм… определенного круга, это маловероятно, — продолжал комиссар.
Ему редко приходилось столь тщательно выбирать выражения, и он давно уже не чувствовал себя так неловко.
— Вы отрицаете, что эти визиты имели место?
— Если уж вы побеспокоились, чтобы прийти сюда, господин Мегрэ, значит вы не сомневаетесь в своих сведениях. Признайтесь, что, если бы я вздумал отрицать это, вы бы представили мне несколько свидетелей.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Что вам еще известно об этих девицах?
— Вы отвечаете вопросом на вопрос.
— Я у себя дома, не правда ли? Вот если бы я сидел в вашем кабинете, то мы оба вели бы себя по-другому.
Комиссар решил уступить.
— Что ж, извольте. Речь идет о женщинах легкого поведения. Они не просто заходили к вам в дом, а проводили у вас часть ночи. Некоторые оставались и до рассвета.
— Да, это правда.
Он по-прежнему смотрел Мегрэ прямо в глаза, и только голубые глаза его словно потемнели и приобрели серовато-стальной оттенок.
Комиссару стало не по себе. Говорить дальше было нелегко. Но он заставил себя вспомнить о Лоньоне, который корчился сейчас на больничной койке, о неизвестном подлеце, который хладнокровно всадил бедняге в живот — чтобы было вернее — две пули из крупнокалиберного пистолета.
От Йонкера, разумеется, помощи ждать не приходилось. Он сидел молча с непроницаемым видом игрока в покер.
— Прошу вас поправить меня, если ошибусь, — продолжал Мегрэ. — Сначала я подумал, что эти девицы приходят к вашему камердинеру. Потом я узнал, что у него есть подружка и что они не раз приходили как раз в то время, когда он выходил к ней на свидание. Будьте любезны сказать, где находится комната вашего слуги?
— На втором этаже, около ателье.
— Горничные и кухарка тоже спят на втором этаже?
— Нет. В саду есть флигель — там они и живут.
— Часто вы сами открывали дверь этим вечерним посетительницам.
Йонкер промолчал и снова посмотрел прямо в глаза комиссару.
— Прошу извинить, но по моим данным иногда открывала и ваша супруга.
— Я вижу, за нами здесь шпионят по всем правилам. Вы дадите сто очков вперед даже старым сплетницам в голландских деревушках. Может быть, вы мне, наконец, скажете, какая связь между этими визитами и выстрелами на улице? Я все еще отказываюсь поверить, что следили именно за мной и что по неизвестным мне причинам меня хотят превратить в нежелательного иностранца.
— Никто этого не собирается делать. Постараюсь играть в открытую.
Обстоятельства преступления, использованное оружие и еще несколько подробностей, о которых я сейчас не имею права говорить, наводят на мысль, что стрелял профессионал.
— И вы думаете, что я связан с такого рода людьми?
— Попробуем наудачу сделать другое предположение. Известно, что вы очень богаты, господин Йонкер. В этом доме больше произведений искусства, чем во многих провинциальных музеях. Это бесценное сокровище! Есть ли у вас какая-нибудь сигнализация на случай тревоги?
— Нет. Настоящие профессионалы, как вы их называете, легко справятся с самой хитрой сигнализацией. Они, кстати, совсем недавно блестяще продемонстрировали это в Лувре. Я предпочитаю страховку, так надежней!
— Вас никогда не пытались ограбить?
— Не замечал.
— Вы уверены в ваших слугах?
— Карлу и кухарке я вполне доверяю, они служат у меня больше двадцати лет. Горничных я знаю меньше, но моя жена никогда не наняла бы их без солидных рекомендаций. Однако вы так и не объяснили мне, какая связь между этими, как вы говорите, посетительницами и…
— Сейчас объясню.
До сих пор Мегрэ удавалось довольно искусно вести разговор, и он вознаградил себя глотком виски.
— Представьте себе, что какая-то банда грабителей картин — таких сейчас немало — решила вас ограбить. Представьте себе далее, что это дошло до одного из здешних квартальных инспекторов, но он не решился действовать напрямик, ибо не имел точных сведений. Представьте себе наконец, что прошлой ночью этот инспектор расположился в доме напротив, как он делал, уже не раз, надеясь поймать воров на месте преступления.
— Вам не кажется, что это было бы для него рискованно?
— Нам, в нашей профессии, часто приходится рисковать, господин Йонкер.
— Извините.
— При случае такие банды нанимают убийц, но, как правило, состоят из людей интеллигентных, образованных. Они никогда не работают без наводчика. В своих слугах вы уверены, остается предположить, что одна из этих девиц…
Верил ли Йонкер комиссару или уже учуял западню, понять было трудно.
— Певички из ночных кабаре всегда более или менее тесно связаны с блатным миром, как мы его называем.
— Вы хотите получить у меня списки имен, адресов и телефонов тех, кто сюда приходил?
Голландец все время говорил в ироническом тоне, но теперь в его голосе прозвучала издевка.
— Что же, это было бы недурно, но для начала хотелось бы знать, зачем они вообще приходили к вам?
Ух! Он был уже почти у цели. Йонкер по-прежнему сидел не шевелясь, с потухшей сигарой в руке и, не моргая, смотрел в лицо комиссару.
— Так, — сказал он наконец, поднимаясь со своего кресла.
Положив окурок в синюю пепельницу, он прошелся по кабинету.
— В начале нашей беседы я сказал, что отвечу на ваши вопросы при том условии, что они не будут носить чересчур личный характер. Вы, надо отдать вам должное, довольно ловко связали мою личную жизнь с событиями прошлой ночи.
Он остановился перед Мегрэ. Тот, в свою очередь, тоже поднялся с кресла.
— Вы ведь давно в полиции?
— Двадцать восемь лет.
— Полагаю, вы не всегда имели дело с подонками. Вам, наверное, приходилось уже сталкиваться с людьми моего возраста и положения, которые подвержены определенным… скажем, наклонностям. Вы считаете это столь предосудительным? В Париже пуританские нравы не в моде!
— А мадам Йонкер?..
— О, мадам Йонкер знает жизнь! Она понимает, что некоторым мужчинам в моем возрасте разнообразие необходимо, ну, просто как возбуждающее средство, как стимулятор… Вы вынудили меня говорить о весьма интимных вещах.
Надеюсь, теперь вы удовлетворены…
По-видимому, он считал разговор оконченным и довольно красноречиво посмотрел на дверь.
Но Мегрэ исподволь вновь перешел в атаку.
— Вы только что говорили об именах, адресах, телефонах…
— Надеюсь, вы не попросите их у меня. С моей стороны было бы просто непорядочно причинять им лишние хлопоты.
— Вы сказали, что мало выезжаете и не бываете в ночных кабаре. Где же вы знакомитесь с вашими посетительницами?
Снова молчание. Снова замешательство.
— А вы разве не знаете, как это делается? — выдавил он наконец.
— Знаю, что есть посредники, но сводничество, как известно, карается законом.
— А их клиенты тоже подпадают под этот закон?
— Строго говоря, их можно обвинить в соучастии, но, как правило…
— Как правило, клиентов не трогают. Тогда мне нечего вам больше сказать, господин Мегрэ.
— Но у меня к вам есть еще одна просьба.
— Действительно просьба? Или под просьбой вы имеете в виду нечто иное?
Теперь они боролись уже в открытую.
— Как вам сказать? Если вы не выполните эту просьбу, я, возможно, должен буду обратиться к закону.
— Чего же вы хотите?
— Осмотреть ваш дом.
— Точнее говоря, обыскать?
— Вы забыли, что до сих пор я рассматривал вас как намеченную жертву неудавшегося ограбления.
— И вы хотите оградить меня от повторных попыток?
— Не исключено.
— Идемте.
Комиссару уже больше не предлагали ни сигар, ни виски. Из любезного собеседника Йонкер сразу превратился в крупного буржуа с замашками вельможи.
— Эту комнату, где я провожу большую часть дня, вы уже видели. Прикажете выдвинуть ящики?
— Не нужно.
— Довожу до вашего сведения, что в правом ящике автоматический пистолет системы «люгер» — память с войны.
И, достав пистолет, добавил:
— Заряжен. В спальне у меня есть еще браунинг, я покажу его вам. Он тоже заряжен.
Это гостиная. Вы, конечно, пришли не для того, чтобы любоваться картинами, тем не менее рекомендую вам бросить взгляд на эту картину кисти Гогена, которую считают одним из лучших его произведений. Я завещал ее амстердамскому музею.
Сюда, пожалуйста. Обратите внимание на ковер — вы разбираетесь в коврах?
Пройдемте в столовую. Слева от камина — картина Сезанна, он закончил ее незадолго до смерти.
Эта дверь ведет в небольшую комнату — здесь жена принимает своих гостей.
Зал приемов. Как видите. Карл чистит столовое серебро.
Кухня — в подвале. Кухарка тоже там. Хотите спуститься?
В непринужденности голландца — хотел он того или нет — все время проскальзывали оскорбительные нотки.
— Нет.
— Тогда поднимемся. Эту лестницу перевезли сюда из старинного замка в окрестностях Утрехта. Налево мои комнаты.
Он широко распахнул перед Мегрэ двери, словно маклер по найму квартир, показывающий виллу заезжему любителю.
— Вот еще один кабинет, копия того, что на первом этаже. Люблю книги, да и не могу без них обойтись. В этих папках слева — история нескольких тысяч картин, списки всех их владельцев по порядку и цена, которую платили за них на распродажах.
Моя спальня. На ночном столике — второй пистолет, о котором я уже говорил. Плохонький браунинг калибра 6,35. Не оружие — игрушка, в беде вряд ли поможет.
Все стены, даже на лестничных клетках, были увешаны картинами. Но самые ценные оказались не в гостиной, а в спальне голландца. Сама же спальня с английским гарнитуром и глубокими кожаными креслами выглядела строго и чопорно.
— Моя ванная. Теперь пройдемте на другую половину. Разрешите, я посмотрю сначала, там ли жена.
Он постучал, приоткрыл дверь и ненадолго скрылся в комнате.
— Пройдемте, — сказал он, выходя. — Это ее спальня.
Обои в комнате были атласные, цвета мятой клубники.
— Ванная.
Заглянув в дверь, комиссар увидел ванну из черного мрамора, даже не ванну, а целый бассейн, куда вели несколько ступенек.
— Поднимемся этажом выше. Ведь я обязан показать все, не так ли?
Йонкер открыл еще одну дверь.
— Комната Карла. А дальше его ванная. Заметьте, у него стоит телевизор.
Он предпочитает черно-белое изображение краскам великих мастеров.
Он постучал в дверь напротив.
— Можно, дорогая? Я показываю дом господину Мегрэ, старшему комиссару уголовной полиции. Я правильно вас представил, господин комиссар?
Войдя, Мегрэ невольно вздрогнул. Посреди застекленного ателье он увидел белый силуэт, склонившийся над мольбертом. «Привидение», — молнией вспыхнуло у него в мозгу, — именно это сказал Лоньон».
Одеяние мадам Йонкер по виду напоминало монашескую рясу, а по материалу купальный халат.
В довершение всего на голове ее был белый тюрбан из того же материала. В левой руке молодая женщина держала палитру, в правой — кисть. Ее черные глаза с любопытством смотрели на комиссара.
— Я много слышала о вас, господин Мегрэ. Рада познакомиться с вами.
Отложив кисть, она вытерла руку о свой белый халат, оставив на нем зеленые пятна.
— Надеюсь, вы не знаток живописи. Если да, то, умоляю вас, не смотрите на мою мазню.
Это и впрямь было неожиданно. После стольких шедевров, которыми увешаны стены этого дома, Мегрэ увидел перед собой полотно, испещренное бесформенными пятнами.
Глава 4
— За аукционами он, конечно, следит и, во всяком случае, знает, когда в Париже, Лондоне или Нью-Йорке какое-нибудь ценное полотно меняет хозяев.
— Он ездит по белу свету?
— Вот уж этого не могу сказать. Он много путешествовал в свое время, не знаю, как сейчас. Впрочем, чтобы купить картину, ему самому вовсе не обязательно ездить по аукционам. Известные покупатели чаще всего посылают для этого своих представителей.
— В общем вы в своих делах можете на него положиться.
— С закрытыми глазами.
— Благодарю вас.
Все это не упрощало дела. Мегрэ недовольно поднялся и достал из стенного шкафа пальто и шляпу.
Хуже нет для полицейского, чем опрашивать в ходе расследования известных, уважаемых или высокопоставленных людей. Такие потом нередко жалуются, обзванивают начальство, и хлопот с ними не оберешься. Поразмыслив, комиссар решил не брать с собой к Йонкеру никого из инспекторов, чтобы не придавать своему визиту слишком официальный характер.
Через полчаса он вышел из такси около особняка на авеню Жюно и вручил свою визитную карточку Карлу, облаченному в белый сюртук. Как и Шинкье, комиссару пришлось подождать в вестибюле, но его чин, как видно, произвел впечатление: камердинер на сей раз вернулся не через десять, а через пять минут.
— Прошу вас…
Карл провел Мегрэ через гостиную, где в отличие от Шинкье ему не посчастливилось увидеть очаровательную мадам Йонкер, и распахнул перед ним двери кабинета.
Голландец был все в той же куртке, и вообще казалось, что после ухода Шинкье сцена совершенно не изменилась. Сидя за письменным столом стиля ампир, Йонкер изучал гравюры, вооружившись огромной лупой.
Он сразу же поднялся навстречу, и Мегрэ отметил про себя, что Шинкье точно описал его внешность. В серых фланелевых брюках, в шелковой рубашке и черной бархатной куртке он выглядел как типичный джентльмен в домашней обстановке и держался также с чисто английским хладнокровием. Не проявляя никаких признаков удивления или волнения, он произнес:
— Господин Мегрэ?
И, указав гостю на кожаное кресло по другую сторону письменного стола, снова сел.
— Поверьте, мне очень приятно познакомиться с таким известным человеком.
Он говорил без акцента, но медленно, словно после стольких лет в Париже все еще мысленно переводил с голландского каждое слово.
— Не скрою, правда, что несколько удивлен той чести, которую сегодня вот уже второй раз оказывает мне полиция.
Йонкер сделал выжидательную паузу, рассматривая свои полные холеные руки.
Он был не то чтобы толст или слишком грузен, а как-то по-барски дороден. В начале века такой красавец мужчина послужил бы отличной моделью для салонного живописца.
У него было несколько обрюзгшее лицо. Голубые глаза спокойно смотрели из-под очков с тонкими золотыми дужками и стеклами без оправы.
Мегрэ заговорил, испытывая некоторую неловкость:
— Да. Инспектор Шинкье говорил, что был у вас. Он квартальный инспектор и прямого отношения к нам не имеет.
— Как я понимаю, вы хотите лично проверить его донесение?
— Не совсем так. Просто он мог что-либо упустить в разговоре с вами.
Голландец, вертевший в руках лупу, пристально посмотрел на Мегрэ.
Какой-то странный оттенок простодушия слегка смягчил жесткий взгляд его светлых холодных глаз.
— Послушайте, господин Мегрэ. Мне шестьдесят четыре года, и я немало скитался по свету. Вот уже много лет я живу во Франции и, как видите, чувствую себя здесь настолько хорошо, что даже построил дом. Перед лицом закона я чист, как стеклышко. Как у вас говорится, приводов и судимостей не имею.
Мне рассказали, что прошлой ночью на улице стреляли как раз напротив моего дома. Как я уже заявил инспектору, ни я, ни моя жена ничего не слышали — окна в наших жилых комнатах выходят на другую сторону.
Теперь скажите сами, как бы вы себя сейчас чувствовали на моем месте?
— Уж конечно, я бы не обрадовался подобным визитам. Незваные гости всякому в тягость.
— Прошу прощения. Вы меня не так поняли. Вы мне нисколько не в тягость!
Напротив, мне приятно встретиться с человеком, о котором я так много слышал.
Вы же понимаете, что я имею в виду совсем другое.
Ваш инспектор задавал здесь довольно нескромные вопросы, но, вообще говоря, для полицейского он держался в допустимых рамках. Я пока не знаю, о чем будете спрашивать вы, но меня удивляет уж одно то, что такой высокий начальник лично занялся этим делом.
— А если я скажу, что делаю это из уважения к вам?
— Весьма польщен, но что-то не верится! Может быть, с моей стороны было бы правильней спросить, в свою очередь, есть ли у вас законные основания для визита ко мне?
— Сделайте одолжение, господин Йонкер. Можете даже позвонить своему адвокату. Скажу прямо: у меня нет никакого официального ордера, и вы имеете полное право выставить меня за дверь. Но учтите: подобный отказ сотрудничать легко можно истолковать как нелояльность и даже как желание скрыть что-то…
Голландец улыбнулся и, наклонившись в кресле, протянул руку к коробке с сигарами.
— Полагаю, вы курите?
— Только трубку.
— Закуривайте, чувствуйте себя как дома. Сам он выбрал сигару, поднеся ее к уху, размял в пальцах, словно проверяя на хруст, обрезал короче золотыми ножницами, потом медленно, почти ритуальными жестами, зажег и стал раскуривать.
— И еще один вопрос, — сказал он, выпустив живописное облачко синеватого дыма. — Скажите, я — единственный на авеню Жюно, кого вы удостоили своим посещением или же вы придаете этому делу такое большое значение, что сами ходите по домам, опрашивая жильцов?
Теперь настала очередь Мегрэ подыскивать слова.
— Вы не первый на этой улице, кому я задаю вопросы. Мои инспектора, как вы изволили выразиться, ходят по домам, но с вами я счел необходимым встретиться лично.
Йонкер слегка наклонил голову, как бы в знак благодарности за оказанную ему честь, но явно не поверил ни одному слову.
— Постараюсь ответить на ваши вопросы, если только они не будут носить слишком интимный характер, — сказал он.
Мегрэ приготовился спрашивать, когда зазвонил телефон.
— Вы позволите?
Йонкер снял трубку и, нахмурившись, кратко ответил по-английски. Школьные познания комиссара в области английского языка были более чем скромны и почти не помогали ему в Лондоне, а тем более во время двух его поездок в Соединенные Штаты, где его собеседникам приходилось проявлять максимум старания, чтобы понять, о чем он говорит. Однако он все же понял кое-что из разговора: голландец сказал, что занят, а на вопрос невидимого собеседника ответил:
— Да, из той же фирмы. Я позвоню попозже. Пожалуй, это значило, что у него находится представитель той же «фирмы», что и инспектор, приходивший раньше.
— Извините… Я к вашим услугам.
Он уселся поудобнее, слегка откинувшись назад и облокотившись на ручки кресла, и приготовился слушать, время от времени бросая взгляд на кончик сигары, где постепенно нарастал беловато-серый столбик пепла.
— Вы спросили, господин Йонкер, что бы я делал на вашем месте. А попробуйте представить себя на моем! В этом квартале совершено преступление.
Как всегда в подобных случаях, соседи могут припомнить подробности, детали, на которые они вначале не обратили особого внимания.
— Кажется, у вас это называется трепотней?
— Пусть так. Но мы-то обязаны эту трепотню проверить. Зачастую в ней нет правды ни на йоту, но иногда она наводит нас на след.
— Хорошо. О чем же трепались соседи в данном случае?
Но комиссар отнюдь не собирался сразу брать быка за рога. Он еще не определил для себя, с кем имеет дело: сидит ли перед ним порядочный, хотя и малоприятный, человек или, что называется, стреляный воробей, который разыгрывает простачка, а смотрит в оба.
— Вы женаты, господин Йонкер?
— Это вас удивляет?
— Нисколько. Мне говорили, что мадам Йонкер — красавица.
— Ах, вот вы о чем! Что же, я, конечно, человек пожилой, скажем прямо старый, разве что хорошо сохранился. — Моей жене всего тридцать четыре.
Между нами разница в тридцать лет. Но неужели вы думаете, что мы единственная пара в Париже или где бы то ни было? Неужели это так удивительно?
— Мадам Йонкер француженка?
— Я вижу, вас хорошо проинформировали. Да, она родилась в Ницце, но я с ней познакомился в Лондоне.
— Вы ведь не первый ее муж?
По лицу Йонкера мелькнула тень раздражения. Впрочем, его как истинного джентльмена подобное вмешательство в личную жизнь и впрямь могло шокировать, тем более что речь зашла о его молодой жене.
— До того, как стать мадам Йонкер, она была миссис Мьюр, — сухо ответил он.
И, внимательно посмотрев на свою сигару, добавил:
— Поскольку уж вы заговорили об этом, не думайте, что она вышла за меня из-за денег. К тому времени она уже была, как это говорится, вполне обеспечена.
— Для человека вашего положения, господин Йонкер, вы слишком мало выезжаете, — прервал разговор Мегрэ.
— Это что, упрек? Знаете, большую часть своей жизни я ездил по свету жил и здесь, и в Лондоне, и в Соединенных Штатах, и в Индии, и в Австралии, — где только не был! Когда вы будете в моем возрасте…
— Мне осталось не так уж много…
— Да, так когда вы будете в моем возрасте, вы, возможно, тоже предпочтете домашний уют светским развлечениям, клубам и кабаре.
— Понятно. Тем более что вы, наверное, очень любите мадам Йонкер…
На сей раз бывший полковник британской армии надменно выпрямился в кресле и лишь чуть заметно кивнул головой. От резкого движения столбик пепла сорвался с его сигары и упал прямо на пол.
Наступил момент, который Мегрэ старался оттянуть. Они подошли к самой щекотливой теме. Комиссар все же позволил себе маленькую передышку, начав раскуривать погасшую трубку.
— Итак, вернемся к тому, что вы назвали трепотней. Я хотел бы с вашей помощью убедиться, что некоторые полученные нами сведения относятся именно к этой категории.
Голландец потянулся к хрустальному графину на столе, и Мегрэ показалось, что рука его слегка дрожала, когда он наливал рюмку.
— Хотите Кюрасао?
— Нет. Благодарю вас.
— Предпочитаете виски?
Не дожидаясь ответа, он нажал кнопку. Почти тотчас же на пороге вырос Карл.
— Принесите виски, пожалуйста, — сказал голландец и, обратившись к Мегрэ, спросил:
— Пьете с содовой?
— С содовой.
Помолчали. Мегрэ окинул взглядом высокие, почти до потолка, стеллажи с книгами. В основном это были книги по изобразительному искусству: не только по живописи, но и по архитектуре и скульптуре. Комиссар заметил также каталоги крупных распродаж картин за добрых сорок лет.
— Благодарю вас, Карл. Вы передали мадам, что я занят? Она все еще наверху?
Подчеркивая свое внимание к гостю, Йонкер обращался к слуге не по-голландски, а по-французски.
— Да, мосье.
— Ваше здоровье, господин Мегрэ. Жду обещанной трепотни.
— Не знаю, как голландцы, но парижане, особенно старики, часами просиживают у своих окон. А уж на Монмартре это обычное дело. Таким образом, мы и узнали, что довольно часто — раза два-три в неделю — у вашей двери по вечерам звонят молодые женщины и их впускают в дом…
Уши голландца внезапно покраснели. Он промолчал, глубоко затянувшись сигарным дымом.
— Я мог бы предположить, что это подруги мадам Йонкер, но, поскольку все они девицы… гм… определенного круга, это маловероятно, — продолжал комиссар.
Ему редко приходилось столь тщательно выбирать выражения, и он давно уже не чувствовал себя так неловко.
— Вы отрицаете, что эти визиты имели место?
— Если уж вы побеспокоились, чтобы прийти сюда, господин Мегрэ, значит вы не сомневаетесь в своих сведениях. Признайтесь, что, если бы я вздумал отрицать это, вы бы представили мне несколько свидетелей.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Что вам еще известно об этих девицах?
— Вы отвечаете вопросом на вопрос.
— Я у себя дома, не правда ли? Вот если бы я сидел в вашем кабинете, то мы оба вели бы себя по-другому.
Комиссар решил уступить.
— Что ж, извольте. Речь идет о женщинах легкого поведения. Они не просто заходили к вам в дом, а проводили у вас часть ночи. Некоторые оставались и до рассвета.
— Да, это правда.
Он по-прежнему смотрел Мегрэ прямо в глаза, и только голубые глаза его словно потемнели и приобрели серовато-стальной оттенок.
Комиссару стало не по себе. Говорить дальше было нелегко. Но он заставил себя вспомнить о Лоньоне, который корчился сейчас на больничной койке, о неизвестном подлеце, который хладнокровно всадил бедняге в живот — чтобы было вернее — две пули из крупнокалиберного пистолета.
От Йонкера, разумеется, помощи ждать не приходилось. Он сидел молча с непроницаемым видом игрока в покер.
— Прошу вас поправить меня, если ошибусь, — продолжал Мегрэ. — Сначала я подумал, что эти девицы приходят к вашему камердинеру. Потом я узнал, что у него есть подружка и что они не раз приходили как раз в то время, когда он выходил к ней на свидание. Будьте любезны сказать, где находится комната вашего слуги?
— На втором этаже, около ателье.
— Горничные и кухарка тоже спят на втором этаже?
— Нет. В саду есть флигель — там они и живут.
— Часто вы сами открывали дверь этим вечерним посетительницам.
Йонкер промолчал и снова посмотрел прямо в глаза комиссару.
— Прошу извинить, но по моим данным иногда открывала и ваша супруга.
— Я вижу, за нами здесь шпионят по всем правилам. Вы дадите сто очков вперед даже старым сплетницам в голландских деревушках. Может быть, вы мне, наконец, скажете, какая связь между этими визитами и выстрелами на улице? Я все еще отказываюсь поверить, что следили именно за мной и что по неизвестным мне причинам меня хотят превратить в нежелательного иностранца.
— Никто этого не собирается делать. Постараюсь играть в открытую.
Обстоятельства преступления, использованное оружие и еще несколько подробностей, о которых я сейчас не имею права говорить, наводят на мысль, что стрелял профессионал.
— И вы думаете, что я связан с такого рода людьми?
— Попробуем наудачу сделать другое предположение. Известно, что вы очень богаты, господин Йонкер. В этом доме больше произведений искусства, чем во многих провинциальных музеях. Это бесценное сокровище! Есть ли у вас какая-нибудь сигнализация на случай тревоги?
— Нет. Настоящие профессионалы, как вы их называете, легко справятся с самой хитрой сигнализацией. Они, кстати, совсем недавно блестяще продемонстрировали это в Лувре. Я предпочитаю страховку, так надежней!
— Вас никогда не пытались ограбить?
— Не замечал.
— Вы уверены в ваших слугах?
— Карлу и кухарке я вполне доверяю, они служат у меня больше двадцати лет. Горничных я знаю меньше, но моя жена никогда не наняла бы их без солидных рекомендаций. Однако вы так и не объяснили мне, какая связь между этими, как вы говорите, посетительницами и…
— Сейчас объясню.
До сих пор Мегрэ удавалось довольно искусно вести разговор, и он вознаградил себя глотком виски.
— Представьте себе, что какая-то банда грабителей картин — таких сейчас немало — решила вас ограбить. Представьте себе далее, что это дошло до одного из здешних квартальных инспекторов, но он не решился действовать напрямик, ибо не имел точных сведений. Представьте себе наконец, что прошлой ночью этот инспектор расположился в доме напротив, как он делал, уже не раз, надеясь поймать воров на месте преступления.
— Вам не кажется, что это было бы для него рискованно?
— Нам, в нашей профессии, часто приходится рисковать, господин Йонкер.
— Извините.
— При случае такие банды нанимают убийц, но, как правило, состоят из людей интеллигентных, образованных. Они никогда не работают без наводчика. В своих слугах вы уверены, остается предположить, что одна из этих девиц…
Верил ли Йонкер комиссару или уже учуял западню, понять было трудно.
— Певички из ночных кабаре всегда более или менее тесно связаны с блатным миром, как мы его называем.
— Вы хотите получить у меня списки имен, адресов и телефонов тех, кто сюда приходил?
Голландец все время говорил в ироническом тоне, но теперь в его голосе прозвучала издевка.
— Что же, это было бы недурно, но для начала хотелось бы знать, зачем они вообще приходили к вам?
Ух! Он был уже почти у цели. Йонкер по-прежнему сидел не шевелясь, с потухшей сигарой в руке и, не моргая, смотрел в лицо комиссару.
— Так, — сказал он наконец, поднимаясь со своего кресла.
Положив окурок в синюю пепельницу, он прошелся по кабинету.
— В начале нашей беседы я сказал, что отвечу на ваши вопросы при том условии, что они не будут носить чересчур личный характер. Вы, надо отдать вам должное, довольно ловко связали мою личную жизнь с событиями прошлой ночи.
Он остановился перед Мегрэ. Тот, в свою очередь, тоже поднялся с кресла.
— Вы ведь давно в полиции?
— Двадцать восемь лет.
— Полагаю, вы не всегда имели дело с подонками. Вам, наверное, приходилось уже сталкиваться с людьми моего возраста и положения, которые подвержены определенным… скажем, наклонностям. Вы считаете это столь предосудительным? В Париже пуританские нравы не в моде!
— А мадам Йонкер?..
— О, мадам Йонкер знает жизнь! Она понимает, что некоторым мужчинам в моем возрасте разнообразие необходимо, ну, просто как возбуждающее средство, как стимулятор… Вы вынудили меня говорить о весьма интимных вещах.
Надеюсь, теперь вы удовлетворены…
По-видимому, он считал разговор оконченным и довольно красноречиво посмотрел на дверь.
Но Мегрэ исподволь вновь перешел в атаку.
— Вы только что говорили об именах, адресах, телефонах…
— Надеюсь, вы не попросите их у меня. С моей стороны было бы просто непорядочно причинять им лишние хлопоты.
— Вы сказали, что мало выезжаете и не бываете в ночных кабаре. Где же вы знакомитесь с вашими посетительницами?
Снова молчание. Снова замешательство.
— А вы разве не знаете, как это делается? — выдавил он наконец.
— Знаю, что есть посредники, но сводничество, как известно, карается законом.
— А их клиенты тоже подпадают под этот закон?
— Строго говоря, их можно обвинить в соучастии, но, как правило…
— Как правило, клиентов не трогают. Тогда мне нечего вам больше сказать, господин Мегрэ.
— Но у меня к вам есть еще одна просьба.
— Действительно просьба? Или под просьбой вы имеете в виду нечто иное?
Теперь они боролись уже в открытую.
— Как вам сказать? Если вы не выполните эту просьбу, я, возможно, должен буду обратиться к закону.
— Чего же вы хотите?
— Осмотреть ваш дом.
— Точнее говоря, обыскать?
— Вы забыли, что до сих пор я рассматривал вас как намеченную жертву неудавшегося ограбления.
— И вы хотите оградить меня от повторных попыток?
— Не исключено.
— Идемте.
Комиссару уже больше не предлагали ни сигар, ни виски. Из любезного собеседника Йонкер сразу превратился в крупного буржуа с замашками вельможи.
— Эту комнату, где я провожу большую часть дня, вы уже видели. Прикажете выдвинуть ящики?
— Не нужно.
— Довожу до вашего сведения, что в правом ящике автоматический пистолет системы «люгер» — память с войны.
И, достав пистолет, добавил:
— Заряжен. В спальне у меня есть еще браунинг, я покажу его вам. Он тоже заряжен.
Это гостиная. Вы, конечно, пришли не для того, чтобы любоваться картинами, тем не менее рекомендую вам бросить взгляд на эту картину кисти Гогена, которую считают одним из лучших его произведений. Я завещал ее амстердамскому музею.
Сюда, пожалуйста. Обратите внимание на ковер — вы разбираетесь в коврах?
Пройдемте в столовую. Слева от камина — картина Сезанна, он закончил ее незадолго до смерти.
Эта дверь ведет в небольшую комнату — здесь жена принимает своих гостей.
Зал приемов. Как видите. Карл чистит столовое серебро.
Кухня — в подвале. Кухарка тоже там. Хотите спуститься?
В непринужденности голландца — хотел он того или нет — все время проскальзывали оскорбительные нотки.
— Нет.
— Тогда поднимемся. Эту лестницу перевезли сюда из старинного замка в окрестностях Утрехта. Налево мои комнаты.
Он широко распахнул перед Мегрэ двери, словно маклер по найму квартир, показывающий виллу заезжему любителю.
— Вот еще один кабинет, копия того, что на первом этаже. Люблю книги, да и не могу без них обойтись. В этих папках слева — история нескольких тысяч картин, списки всех их владельцев по порядку и цена, которую платили за них на распродажах.
Моя спальня. На ночном столике — второй пистолет, о котором я уже говорил. Плохонький браунинг калибра 6,35. Не оружие — игрушка, в беде вряд ли поможет.
Все стены, даже на лестничных клетках, были увешаны картинами. Но самые ценные оказались не в гостиной, а в спальне голландца. Сама же спальня с английским гарнитуром и глубокими кожаными креслами выглядела строго и чопорно.
— Моя ванная. Теперь пройдемте на другую половину. Разрешите, я посмотрю сначала, там ли жена.
Он постучал, приоткрыл дверь и ненадолго скрылся в комнате.
— Пройдемте, — сказал он, выходя. — Это ее спальня.
Обои в комнате были атласные, цвета мятой клубники.
— Ванная.
Заглянув в дверь, комиссар увидел ванну из черного мрамора, даже не ванну, а целый бассейн, куда вели несколько ступенек.
— Поднимемся этажом выше. Ведь я обязан показать все, не так ли?
Йонкер открыл еще одну дверь.
— Комната Карла. А дальше его ванная. Заметьте, у него стоит телевизор.
Он предпочитает черно-белое изображение краскам великих мастеров.
Он постучал в дверь напротив.
— Можно, дорогая? Я показываю дом господину Мегрэ, старшему комиссару уголовной полиции. Я правильно вас представил, господин комиссар?
Войдя, Мегрэ невольно вздрогнул. Посреди застекленного ателье он увидел белый силуэт, склонившийся над мольбертом. «Привидение», — молнией вспыхнуло у него в мозгу, — именно это сказал Лоньон».
Одеяние мадам Йонкер по виду напоминало монашескую рясу, а по материалу купальный халат.
В довершение всего на голове ее был белый тюрбан из того же материала. В левой руке молодая женщина держала палитру, в правой — кисть. Ее черные глаза с любопытством смотрели на комиссара.
— Я много слышала о вас, господин Мегрэ. Рада познакомиться с вами.
Отложив кисть, она вытерла руку о свой белый халат, оставив на нем зеленые пятна.
— Надеюсь, вы не знаток живописи. Если да, то, умоляю вас, не смотрите на мою мазню.
Это и впрямь было неожиданно. После стольких шедевров, которыми увешаны стены этого дома, Мегрэ увидел перед собой полотно, испещренное бесформенными пятнами.
Глава 4
Рисунки на стене
В этот миг что-то изменилось вокруг. Мегрэ почувствовал это сразу, хотя и не мог бы сказать, что именно. Все вокруг будто слегка сдвинулось с привычных мест, поменяло обличье. По-иному зазвучали слова, новый, скрытый смысл обрели жесты и движения хозяев. Быть может, причиной тому была молодая женщина в ее необычном одеянии, а быть может, странная обстановка ателье.
В огромном камине из белого камня, потрескивая, пылали поленья, языки пламени напоминали пляшущих домовых.
Теперь комиссар понял, почему занавеси в ателье, которое просматривалось из окон Маринетты Ожье, были почти всегда задернуты. Комната была застеклена с двух сторон, что позволяло выбрать нужное освещение.
Шторы из черного выцветшего плотного репса сели от частой стирки и слегка расходились посередине.
Все здесь казалось неожиданным. Особенно бросились в глаза Мегрэ обе поперечные стены — чисто выбеленные и совершенно голые — и языки пламени в камине, занимавшем добрую половину одной из них.
Когда он вошел, мадам Йонкер стояла с кистью у мольберта — значит, балуется живописью. Но почему же не видно ее картин на стенах? Почему они не лежат на полу или не стоят по углам, приставленные друг к другу, как это обычно бывает в ателье художников? Нет, ничего нет — ни на стенах, ни на отлакированном паркете. Около мольберта на изящном круглом столике — тюбики с красками. Чуть поодаль другой столик из светлого дерева — кажется, первый в этом доме предмет обихода, не имеющий музейной ценности. На нем навалом склянки, жестянки, тряпки. Ну, что тут еще есть? Два старинных шкафа, стул, кресло с полинявшей обивкой.
Мегрэ все еще не мог понять, что именно его здесь встревожило, но был готов к любым сюрпризам. Слова голландца, обращенные к жене, заставили его еще больше насторожиться:
— Комиссар пришел не для того, чтобы любоваться моей коллекцией. Как ни странно, он хочет потолковать с нами о ревности. Его, видишь ли, удивляет, что не все женщины ревнивы.
Это могло сойти за банальность, произнесенную в столь свойственном Йонкеру ироническом тоне, но Мегрэ понял, что голландец подает жене сигнал, и мог бы поклясться, что та едва уловимым движением век дала понять, что приняла это к сведению.
— У вас ревнивая жена, господин Мегрэ? — спросила она.
— Признаться, она еще не давала мне повода подумать над этим.
— Наверное, через ваш кабинет проходит много женщин?
Может ли это быть! Ему показалось, что и эти слова — сигнал, но только адресованный ему.
В огромном камине из белого камня, потрескивая, пылали поленья, языки пламени напоминали пляшущих домовых.
Теперь комиссар понял, почему занавеси в ателье, которое просматривалось из окон Маринетты Ожье, были почти всегда задернуты. Комната была застеклена с двух сторон, что позволяло выбрать нужное освещение.
Шторы из черного выцветшего плотного репса сели от частой стирки и слегка расходились посередине.
Все здесь казалось неожиданным. Особенно бросились в глаза Мегрэ обе поперечные стены — чисто выбеленные и совершенно голые — и языки пламени в камине, занимавшем добрую половину одной из них.
Когда он вошел, мадам Йонкер стояла с кистью у мольберта — значит, балуется живописью. Но почему же не видно ее картин на стенах? Почему они не лежат на полу или не стоят по углам, приставленные друг к другу, как это обычно бывает в ателье художников? Нет, ничего нет — ни на стенах, ни на отлакированном паркете. Около мольберта на изящном круглом столике — тюбики с красками. Чуть поодаль другой столик из светлого дерева — кажется, первый в этом доме предмет обихода, не имеющий музейной ценности. На нем навалом склянки, жестянки, тряпки. Ну, что тут еще есть? Два старинных шкафа, стул, кресло с полинявшей обивкой.
Мегрэ все еще не мог понять, что именно его здесь встревожило, но был готов к любым сюрпризам. Слова голландца, обращенные к жене, заставили его еще больше насторожиться:
— Комиссар пришел не для того, чтобы любоваться моей коллекцией. Как ни странно, он хочет потолковать с нами о ревности. Его, видишь ли, удивляет, что не все женщины ревнивы.
Это могло сойти за банальность, произнесенную в столь свойственном Йонкеру ироническом тоне, но Мегрэ понял, что голландец подает жене сигнал, и мог бы поклясться, что та едва уловимым движением век дала понять, что приняла это к сведению.
— У вас ревнивая жена, господин Мегрэ? — спросила она.
— Признаться, она еще не давала мне повода подумать над этим.
— Наверное, через ваш кабинет проходит много женщин?
Может ли это быть! Ему показалось, что и эти слова — сигнал, но только адресованный ему.