Страница:
— Вашей невестке известно все?
Она взглянула на Мегрэ с искренним изумлением.
Если бы речь шла о другой женщине, он подумал бы, что она играет роль.
— Известно — что?
— Ваши отношения с графом де Сент-Илером.
Улыбнувшись, она стала еще больше походить на монахиню.
— Разумеется. Как она могла этого не знать? Мы никогда не скрывались. Мы не делали ничего дурного. Арман был очень дорог мне…
— Ваш сын тоже был с ним знаком?
— Мой сын тоже все знал, а когда он был еще ребенком, я однажды издалека показала ему Армана. Думаю, это было в Отее…
— Они никогда не встречались?
Она ответила, повинуясь собственной логике:
— А зачем им было встречаться?
Птицы возились в листве, громко чирикая, и приятная свежесть доносилась из сада.
— Не выпьете ли чашечку чаю?
Жена Алена Мазерона на улице Помп предлагала пива. Здесь — чай.
— Нет, благодарю вас.
— Расскажите мне все, что вам известно, месье Мегрэ. Видите ли, за пятьдесят лет я привыкла в мыслях всегда быть рядом с ним. Каждый час, каждую минуту я знала, чем он занимается. Я посетила все города, где он жил, пока еще служил послом, и по договоренности с Жакеттой осмотрела все его последующие квартиры. В котором часу он скончался?
— Насколько мне известно, между одиннадцатью часами и полуночью.
— Но он еще не собирался ложиться.
— Откуда вы знаете?
— Потому что перед тем, как уйти в спальню, он всегда добавлял какое-нибудь словечко к одному из тех писем, которые он писал мне ежедневно. Начинал он его утром, каждый раз с одних и тех же слов: «Добрый день, Изи…» Так он приветствовал бы меня по пробуждении, если бы судьба позволила нам жить вместе. В течение дня он добавлял еще несколько строк, а вечером рассказывал все, что он делал. Заканчивалось письмо тоже всегда одинаково: «Доброй ночи, красавица Изи…» — Она смущенно улыбнулась. — Извините, что повторяю его слова: это, вероятно, звучит смешно. Для него я навсегда осталась двадцатилетней Изабель.
— Но ведь он видел вас и позже.
— Да, издалека. И знал, что я превратилась в старуху, но для него настоящее менее реально, чем прошлое.
Можете ли вы это понять? Ведь для меня он тоже не изменился. А теперь расскажите мне, что произошло.
Рассказывайте все, не старайтесь меня щадить. В моем возрасте у людей крепкие нервы. Вошел убийца. Кто?
Каким образом?
— Кто-то действительно вошел, потому что ни в этой комнате, ни в других не нашли никакого оружия.
Поскольку Жакетта утверждает, что в девять часов она, как обычно, заперла дверь, набросив задвижку и цепочку, напрашивается вывод, что граф де Сент-Илер сам открыл посетителю. Не знаете ли вы, имел ли он обыкновение принимать гостей по вечерам?
— Нет, не имел. Выйдя в отставку, он стал педантичен и вел практически неизменный образ жизни. Я могу показать его письма за последние годы… Вы убедитесь, что первые фразы часто повторяются: «Добрый день, Изи. Как обычно, приветствую вас; начинается новый день, и я начинаю свое рутинное, однообразное кружение…»
Дни его были расписаны по часам, там не было места чему-то непредвиденному.
Разве если я получу письмо с вечерней почтой… Но нет! Ведь их отправляла Жакетта, по утрам, когда ходила покупать круассаны. Если бы она сегодня опустила письмо в почтовый ящик, то сказала бы мне по телефону…
— Что вы о ней думаете?
— Она была очень предана нам, Арману и мне. Когда он в Швейцарии сломал себе руку, она писала мне под его диктовку, а когда, позже, ему сделали операцию, она каждый день писала мне, сообщая о его самочувствии.
— Вам не кажется, что она ревновала?
Она вновь улыбнулась; Мегрэ никак не мог привыкнуть к этой улыбке. Он ожидал увидеть более или менее бурные проявления горя, и это безмятежное спокойствие не переставало изумлять его.
Будто бы смерть в этом мире значила меньше, чем в других местах: Изабель словно освоилась с ней и без страха смотрела в лицо естественному ходу земного существования.
— Да, она ревновала — так собака ревнует своего хозяина.
Он не решался задать некоторые вопросы, поднять некоторые темы — и принцесса сама вытаскивала их на свет Божий с обезоруживающей простотой.
— Если когда-то раньше она и ревновала как-то иначе, то к его любовницам, не ко мне.
— Вы полагаете, она тоже была его любовницей?
— Разумеется, была.
— Он вам об этом писал?
— Он ничего от меня не скрывал, даже тех постыдных вещей, какие мужчины обычно не поверяют своим женам. Вот что он писал мне, например, несколько лет тому назад: «Жакетта сегодня нервничает. Нужно бы вечерком доставить ей удовольствие…» — Ее, казалось, забавляло изумление Мегрэ. — Вас это удивляет?
Но ведь это так естественно!
— И вы тоже не ревновали?
— К подобным вещам — нет. Я боялась только одного: что он встретит женщину, способную занять мое место в его помыслах. Но рассказывайте дальше, комиссар.
Значит, об этом посетителе ничего не известно?
— Известно лишь то, что он стрелял из оружия крупного калибра; возможно, из автоматического пистолета калибра 7,65.
— Куда попала пуля?
— В голову. Судебный врач утверждает, что смерть наступила мгновенно. Тело сползло с кресла на ковер.
И тут убийца выстрелил еще три раза.
— Но зачем, если Арман был уже мертв?
— Мы этого не знаем. Был ли убийца вне себя? Может, приступ ярости лишил его хладнокровия? Пока трудно ответить на этот вопрос. На суде убийцу часто обвиняют в особой жестокости, если он, например, в неистовстве нанес жертве множество ударов ножом.
Но, судя по моему опыту и по опыту моих коллег, так поступают прежде всего очень робкие люди, — может быть, даже, хотя я и не осмеливаюсь это сказать, люди чувствительные. Их охватывает паника, они не могут видеть страданий жертвы и теряют голову…
— Вы думаете, нечто подобное произошло и здесь?
— Возможно, речь идет о мести, о ненависти, копившейся годами, — но такое встречается реже.
Он начинал чувствовать себя свободно с этой старой дамой, которая без страха говорила обо всем и выслушивала любые вести.
— Потом, такой версии противоречит тот факт, что убийца тотчас же подумал о том, чтобы подобрать гильзы. По всей видимости, они были разбросаны по всей комнате, на порядочном расстоянии друг от друга. Он не забыл ни одной, к тому же нигде не оставил отпечатков пальцев. Я спрашиваю себя вот о чем, особенно после того, как вы рассказали мне о своих отношениях с Жакеттой. Утром, обнаружив труп, она и не подумала позвонить вам и отправилась не в комиссариат полиции, а в министерство иностранных дел.
— Думаю, я в состоянии это объяснить. После смерти моего мужа телефон звонил не переставая. Едва знакомые люди осведомлялись о дне похорон или выражали соболезнования. Мой сын пришел в ярость и решил отключить телефон.
— Значит, можно предположить, что Жакетта пыталась связаться с вами?
— Весьма вероятно. И если она не пришла сама сообщить мне новость, то лишь потому, что, как ей казалось, в день похорон меня будет трудно застать одну.
— Знаете ли вы врагов графа де Сент-Илера?
— Ни единого.
— Писал ли он вам что-нибудь о своем племяннике?
— Вы встречались с Аленом?
— Сегодня утром.
— Что он сказал?
— Ничего. Он направился к месье Обонне. Оглашение завещания состоится завтра, нотариус свяжется с вами, ибо ваше присутствие обязательно.
— Я знаю.
— Вам известны условия завещания?
— Арман хотел оставить мне мебель и личные вещи, — таким образом, если он уйдет раньше меня, у меня сохранилось бы ощущение, будто я была его женой.
— Вы примете это наследство?
— Но ведь такова его воля, не так ли? И моя тоже.
Если бы он не умер, то по окончании траура я стала бы графиней де Сент-Илер. Мы давно уже решили это.
— Ваш муж знал об этих планах?
— Ну конечно.
— А ваш сын и невестка?
— Не только они, но и все наши друзья. Повторяю: нам нечего было скрывать. Теперь я буду вынуждена, из-за имени, которое я продолжаю носить, оставаться в этом огромном доме, вместо того чтобы исполнить давнюю мечту и переехать на улицу Сен-Доминик. Но я воссоздам квартиру Армана здесь. Мне недолго осталось жить, но и этот короткий срок я проведу в привычной ему обстановке — так, словно бы я была его вдовой. Вы понимаете?
Что-то во всем этом раздражало Мегрэ. И все же он был пленен этой необычной женщиной — таких ему до сих пор не приходилось встречать. Привлекала и легенда, которую они с Сент-Илером создали и в которой жили.
На первый взгляд легенда эта была такой же нелепой, как и детские сказки или назидательные истории в книгах.
Но здесь, рядом с этой женщиной, Мегрэ с удивлением осознал, что верит всему. Он смотрел на все их глазами, разделял их чувства — точно так же в монастыре тетушки он, преисполнившись благочестия, ходил на цыпочках и говорил вполголоса.
Но внезапно он взглянул на свою собеседницу другими глазами, глазами человека с набережной Орфевр, и его охватило возмущение.
Уж не разыгрывают ли его? Уж не сговорились ли между собой все эти люди: Жакетта, Ален Мазерон, его жена, в обтягивающих брючках, Изабель и даже нотариус Обонне?
У него на руках был покойник, подлинный, непридуманный труп, с пробитым черепом и раскроенным животом. А это предполагало, что существовал и убийца, причем следовало иметь в виду, что первый попавшийся проходимец не смог бы с легкостью проникнуть к бывшему послу и убить его на месте: тот позвал бы на помощь, стал бы защищаться.
С годами Мегрэ понял: никто не убивает без мотива, более того — без мотива весомого. И даже если в этом случае речь шла о сумасшедшем или сумасшедшей, это был человек из плоти и крови, близко знакомый с жертвой.
Может быть, безумна недоверчивая, враждебно настроенная Жакетта? А может, сошел с ума Мазерон, которого жена обвиняла в моральной жестокости? А вдруг помешалась сама Изабель?
Всякий раз, когда в голову Мегрэ закрадывались такие мысли, он забывал о приличиях, задавал бестактные вопросы — только лишь затем, чтобы стряхнуть с себя эту заразительную елейность.
И всякий раз удивленный, простодушный или даже лукавый взгляд принцессы обезоруживал его и вгонял в краску.
— В общем, вам не приходит в голову, кому было бы выгодно убить Сент-Илера?
— О выгоде говорить не приходится. Вам не хуже, чем мне, известны основные статьи завещания.
— А вдруг Алену Мазерону срочно нужны деньги?
— Дядя всегда помогал ему в затруднительных обстоятельствах и в любом случае оставил бы ему состояние.
— Мазерон это знал?
— Несомненно. По смерти моего мужа мы с Арманом поженились бы, это правда, но я никогда бы не допустила, чтобы моя семья наследовала ему.
— А Жакетта?
— Она знала, что ее старость обеспечена.
— Она также знала, что вы намерены поселиться на улице Сен-Доминик.
— Она ликовала по этому поводу.
Что-то во всем этом возмущало Мегрэ. Все это было так неестественно, так не похоже на людей.
— А ваш сын?
Удивленная, она ждала, чтобы Мегрэ пояснил свою мысль. Но тот молчал, и принцесса ответила вопросом на вопрос:
— Какое отношение мой сын может иметь к этому делу?
— Я не знаю. Я ищу. Все же он наследник имени.
— Он бы им и оставался, продолжай Арман жить.
Разумеется! Но не видел ли он унижения в повторном браке матери с Сент-Илером?
— Вчера вечером ваш сын был дома?
— Нет. Он с женой и детьми отправился в гостиницу на площади Вандом, где по обыкновению останавливается, когда наезжает в Париж.
Сдвинув брови, Мегрэ сверлил взглядом стены, словно пытаясь прикинуть, насколько огромен особняк на улице Варенн. Разве мало в нем пустующих комнат, целых анфилад?
— Вы хотите сказать, что после женитьбы он никогда не жил в этом доме?
— Начнем с того, что он редко приезжает в Париж, и всегда ненадолго: светская жизнь его приводит в ужас.
— А его жену?
— Тоже. Когда они только что поженились, то держали квартиру в этом доме. Затем родился ребенок, потом второй, третий…
— Сколько у них детей?
— Шестеро. Старшему двадцать лет, младшему — семь. Возможно, это вас шокирует, но я не могу жить в одном доме с детьми. Ошибкой было бы полагать, что все женщины созданы для материнства. Родив Филиппа, я исполнила свой долг. И я занималась им лишь тогда, когда была обязана это делать. И сейчас, годы спустя, я бы не вынесла криков и беготни в доме. Мой сын это знает. Его жена тоже.
— И они не обижаются?
— Они меня принимают такой, какая я есть, со всеми моими недостатками и причудами.
— Значит, вчера вечером с вами никого не было?
— Оставались слуги и две монахини, которые читали отходную. Аббат Гож, мой исповедник и старый друг, просидел до десяти часов.
— Но вы недавно сказали мне, что сын и его семейство сейчас находятся в доме.
— Они ждут, чтобы попрощаться со мной, — во всяком случае, невестка и внуки. Вы, должно быть, видели во дворе их машину. Они все едут в Нормандию, кроме сына, который завтра должен сопроводить меня к нотариусу.
— Мог бы я вкратце переговорить с вашим сыном?
— Почему бы и нет? Я ждала этой просьбы. Я даже думала, что вы захотите встретиться со всей семьей, поэтому и попросила невестку немного отложить отъезд.
Было это простодушие? Вызов? И если вернуться к теории английского врача, удалось бы какому-нибудь учителю раньше, чем Мегрэ, докопаться до правды?
Более, чем когда бы то ни было, он чувствовал себя приниженным, обескураженным перед человеческими существами, о которых пытался вынести суждение.
— Пройдите сюда.
Она провела его по галерее и с минуту помедлила, держась за ручку двери, из-за которой доносились голоса. Наконец она открыла дверь и без лишних церемоний произнесла:
— Комиссар Мегрэ…
Войдя в просторную комнату, комиссар сначала заметил мальчика, который ел пирожное, потом девочку лет десяти, которая что-то шепотом спрашивала у матери.
Та была высокой полной блондинкой лет сорока, с очень розовой кожей; всем своим обликом она напоминала тех пышных голландок, каких изображают на олеографиях и почтовых открытках.
Тринадцатилетний мальчуган выглядывал в окно.
Принцесса называла имена, а Мегрэ запоминал лица, одно за другим; впоследствии они составят цельную картину, как части головоломки.
— Фредерик, старший…
Очень высокий юноша, белокурый, как и его мать, слегка поклонился, не подав руки.
— Он тоже хочет стать дипломатом.
Здесь были еще девочка пятнадцати лет и мальчик лет двенадцати-тринадцати.
— Филипп еще не пришел?
— Он спустился посмотреть, не готова ли машина.
Создавалось впечатление, будто жизнь остановилась здесь, словно в зале ожидания вокзала.
— Проходите сюда, месье Мегрэ.
Они двинулись по другому коридору, в конце которого встретили высокого мужчину, — с тоской во взоре тот смотрел, как они приближаются.
— Я искала вас, Филипп. Комиссар Мегрэ хотел бы переговорить с вами. Где вам угодно его принять?
Филипп несколько рассеянно протянул руку, однако, судя по всему, ему было любопытно так близко видеть полицейского.
— Все равно где. Хоть бы и здесь.
Он толкнул дверь, и они оказались в кабинете с красной обивкой, где на стенах висели портреты предков.
— Я оставляю вас, месье Мегрэ; прошу вас, держите меня в курсе всех новостей. Когда тело привезут на улицу Сен-Доминик, пожалуйста, дайте мне знать.
И принцесса мгновенно исчезла, словно растворилась в воздухе.
— Вы желали говорить со мной?
Чей это был кабинет? Скорее всего, ничей: по всему было видно, что тут никто не работал. Филипп де В. указал Мегрэ на стул и протянул портсигар.
— Благодарю вас.
— Вы не курите?
— Только трубку.
— Я обычно тоже. Но только не в этом доме. Мою мать это приводит в ужас. — В голосе его слышалась скука, может даже нетерпение. — Полагаю, вы хотите поговорить со мной о Сент-Илере?
— Вам известно, что его убили прошлой ночью?
— Жена только что сказала мне. Признайтесь, странное совпадение.
— Вы хотите сказать, что его смерть могла быть как-то связана с кончиной вашего отца?
— Откуда мне знать? В газете ничего не пишут о подробностях преступления. Полагаю, самоубийство можно исключить?
— Почему вы спросили? У графа были причины покончить с собой?
— Я не вижу ни единой, но никогда нельзя угадать, что у человека на уме.
— Вы его знали?
— Когда я был ребенком, мать как-то показала мне его. Потом мы встречались в свете.
— Вы говорили с ним?
— Никогда.
— Вы были на него в обиде?
— С какой стати?
Он тоже искренне удивлялся подобным вопросам.
У него тоже был вид честного человека, которому нечего скрывать.
— Всю свою жизнь мать питала к нему некую мистическую любовь, которой не приходилось стыдиться.
Мой отец первый улыбался, слыша об этом; даже бывал чуточку растроган.
— Когда вы приехали из Нормандии?
— В воскресенье после полудня. На прошлой неделе, после несчастного случая с отцом, я приезжал один, но потом уехал снова, видя, что жизнь его вне опасности. В воскресенье, когда мать позвонила мне и сказала, что он умер от приступа уремии, я был поражен.
— Вы поехали всей семьей?
— Нет. Жена и дети прибыли только в понедельник.
Кроме, разумеется, старшего сына, который учится в школе.
— Ваша мать говорила с вами о Сент-Илере?
— Что вы имеете в виду?
— Мой вопрос, может быть, покажется смешным.
Сказала ли она вам в какой-то определенный момент, что собирается выйти замуж за графа?
— Излишне было бы говорить об этом. Я уже давно знал, что, если отец умрет раньше матери, этот брак состоится.
— Вы никогда не вели такую же светскую жизнь, как ваш отец?
Вопрос, казалось, удивил его, и он задумался, прежде чем ответить.
— Кажется, я начинаю понимать, к чему вы клоните. Вы видели в журналах фотографии отца и матери, когда они прибывали с визитом к какому-нибудь европейскому двору, присутствовали на великосветской свадьбе или помолвке. Я, естественно, принимал участие в подобных церемониях в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Последнюю дату я назвал весьма приблизительно. Потом я женился и уехал в деревню. Мать говорила вам, что я закончил Сельскохозяйственный институт в Гриньоне? Отец отписал мне одно из своих имений в Нормандии, там я и живу со всей семьей. Вы именно это хотели узнать?
— Вы кого-нибудь подозреваете?
— В убийстве Сент-Илера?
Мегрэ показалось, что губы его собеседника слегка дрогнули, но он не осмелился бы это утверждать.
— Нет. Подобные подозрения лучше держать при себе.
— И все же у вас есть какое-то предположение?
— Оно совершенно несостоятельно, и я предпочитаю о нем умолчать.
— Вы подумали о ком-то, чья жизнь изменилась бы со смертью вашего отца?
Филипп де В. потупил взгляд, затем снова посмотрел на Мегрэ:
— Одна мысль пришла мне в голову, но я не стал задерживаться на ней. Я столько слышал о Жакетте и ее преданности… — Он, казалось, был недоволен тем оборотом, который принимал разговор. — Мне не хотелось бы показаться нелюбезным, но я должен попрощаться с домашними: желательно, чтобы они доехали до темноты.
— Вы остаетесь на какое-то время в Париже?
— До завтрашнего вечера.
— Будете жить на площади Вандом?
— Мать сказала вам?
— Да. Для очистки совести я должен задать вам последний вопрос, прошу на меня не обижаться. Я был вынужден задать его также и вашей матери.
— Где я был вчера вечером, я полагаю? В котором часу?
— Положим, от десяти до полуночи.
— Немалый промежуток времени. Погодите! Я ужинал здесь, с матерью.
— Наедине?
— Да. Я ушел где-то в половине десятого, когда явился аббат Гож, к которому я не питаю особой симпатии.
Затем я поехал в гостиницу, обнять жену и детей.
Наступило молчание. Филипп де В. глядел прямо перед собой, явно смущенный, не решаясь продолжать.
— Потом я вышел подышать свежим воздухом на Елисейские поля…
— Вы гуляли там до полуночи?
— Нет.
На этот раз он заглянул Мегрэ прямо в лицо с несколько пристыженной улыбкой.
Вам это покажется странным, особенно если учесть, что я в трауре. Но для меня это нечто вроде традиции. В Женту меня слишком хорошо знают, чтобы я мог позволить себе какие-либо похождения: мне это и в голову не приходит. Может, виной всему воспоминания молодости? Всякий раз, когда я бываю в Париже, я имею обыкновение проводить пару часов с хорошенькой женщиной. А поскольку я не желаю, чтобы это имело продолжение и как-то осложнило мою жизнь, то и удовлетворяюсь…
Он неопределенно махнул рукой.
— Всегда на Елисейских полях? — уточнил Мегрэ.
— Я бы никогда не признался в этом жене: она бы не поняла. Для нее существует только определенный круг…
— Как девичья фамилия вашей жены?
— Ирен де Маршанжи… Могу добавить, если это вам окажется полезным, что моя вчерашняя подружка — темноволосая, не очень высокая, одета в светло-зеленое платье, над грудью — родимое пятно. Кажется, над левой грудью, но я не вполне уверен.
— Вы пошли к ней?
— Думаю, девушка живет в гостинице на улице Берри, куда она меня привела: в шкафу висели ее платья, а в ванной лежали личные вещи.
Мегрэ улыбнулся:
— Простите мою настойчивость, вы проявили массу терпения.
— Вы убедились, что я тут ни при чем? Сюда! Вам придется спуститься без меня: я так тороплюсь… — Он взглянул на часы и протянул комиссару руку. — Удачи вам!
Во дворе шофер дожидался около лимузина, мотор которого еле слышно рокотал.
Через пять минут Мегрэ, как пловец в морскую пучину, бросился в густую вонь какого-то бистро и заказал себе кружку пива.
Глава 6
Она взглянула на Мегрэ с искренним изумлением.
Если бы речь шла о другой женщине, он подумал бы, что она играет роль.
— Известно — что?
— Ваши отношения с графом де Сент-Илером.
Улыбнувшись, она стала еще больше походить на монахиню.
— Разумеется. Как она могла этого не знать? Мы никогда не скрывались. Мы не делали ничего дурного. Арман был очень дорог мне…
— Ваш сын тоже был с ним знаком?
— Мой сын тоже все знал, а когда он был еще ребенком, я однажды издалека показала ему Армана. Думаю, это было в Отее…
— Они никогда не встречались?
Она ответила, повинуясь собственной логике:
— А зачем им было встречаться?
Птицы возились в листве, громко чирикая, и приятная свежесть доносилась из сада.
— Не выпьете ли чашечку чаю?
Жена Алена Мазерона на улице Помп предлагала пива. Здесь — чай.
— Нет, благодарю вас.
— Расскажите мне все, что вам известно, месье Мегрэ. Видите ли, за пятьдесят лет я привыкла в мыслях всегда быть рядом с ним. Каждый час, каждую минуту я знала, чем он занимается. Я посетила все города, где он жил, пока еще служил послом, и по договоренности с Жакеттой осмотрела все его последующие квартиры. В котором часу он скончался?
— Насколько мне известно, между одиннадцатью часами и полуночью.
— Но он еще не собирался ложиться.
— Откуда вы знаете?
— Потому что перед тем, как уйти в спальню, он всегда добавлял какое-нибудь словечко к одному из тех писем, которые он писал мне ежедневно. Начинал он его утром, каждый раз с одних и тех же слов: «Добрый день, Изи…» Так он приветствовал бы меня по пробуждении, если бы судьба позволила нам жить вместе. В течение дня он добавлял еще несколько строк, а вечером рассказывал все, что он делал. Заканчивалось письмо тоже всегда одинаково: «Доброй ночи, красавица Изи…» — Она смущенно улыбнулась. — Извините, что повторяю его слова: это, вероятно, звучит смешно. Для него я навсегда осталась двадцатилетней Изабель.
— Но ведь он видел вас и позже.
— Да, издалека. И знал, что я превратилась в старуху, но для него настоящее менее реально, чем прошлое.
Можете ли вы это понять? Ведь для меня он тоже не изменился. А теперь расскажите мне, что произошло.
Рассказывайте все, не старайтесь меня щадить. В моем возрасте у людей крепкие нервы. Вошел убийца. Кто?
Каким образом?
— Кто-то действительно вошел, потому что ни в этой комнате, ни в других не нашли никакого оружия.
Поскольку Жакетта утверждает, что в девять часов она, как обычно, заперла дверь, набросив задвижку и цепочку, напрашивается вывод, что граф де Сент-Илер сам открыл посетителю. Не знаете ли вы, имел ли он обыкновение принимать гостей по вечерам?
— Нет, не имел. Выйдя в отставку, он стал педантичен и вел практически неизменный образ жизни. Я могу показать его письма за последние годы… Вы убедитесь, что первые фразы часто повторяются: «Добрый день, Изи. Как обычно, приветствую вас; начинается новый день, и я начинаю свое рутинное, однообразное кружение…»
Дни его были расписаны по часам, там не было места чему-то непредвиденному.
Разве если я получу письмо с вечерней почтой… Но нет! Ведь их отправляла Жакетта, по утрам, когда ходила покупать круассаны. Если бы она сегодня опустила письмо в почтовый ящик, то сказала бы мне по телефону…
— Что вы о ней думаете?
— Она была очень предана нам, Арману и мне. Когда он в Швейцарии сломал себе руку, она писала мне под его диктовку, а когда, позже, ему сделали операцию, она каждый день писала мне, сообщая о его самочувствии.
— Вам не кажется, что она ревновала?
Она вновь улыбнулась; Мегрэ никак не мог привыкнуть к этой улыбке. Он ожидал увидеть более или менее бурные проявления горя, и это безмятежное спокойствие не переставало изумлять его.
Будто бы смерть в этом мире значила меньше, чем в других местах: Изабель словно освоилась с ней и без страха смотрела в лицо естественному ходу земного существования.
— Да, она ревновала — так собака ревнует своего хозяина.
Он не решался задать некоторые вопросы, поднять некоторые темы — и принцесса сама вытаскивала их на свет Божий с обезоруживающей простотой.
— Если когда-то раньше она и ревновала как-то иначе, то к его любовницам, не ко мне.
— Вы полагаете, она тоже была его любовницей?
— Разумеется, была.
— Он вам об этом писал?
— Он ничего от меня не скрывал, даже тех постыдных вещей, какие мужчины обычно не поверяют своим женам. Вот что он писал мне, например, несколько лет тому назад: «Жакетта сегодня нервничает. Нужно бы вечерком доставить ей удовольствие…» — Ее, казалось, забавляло изумление Мегрэ. — Вас это удивляет?
Но ведь это так естественно!
— И вы тоже не ревновали?
— К подобным вещам — нет. Я боялась только одного: что он встретит женщину, способную занять мое место в его помыслах. Но рассказывайте дальше, комиссар.
Значит, об этом посетителе ничего не известно?
— Известно лишь то, что он стрелял из оружия крупного калибра; возможно, из автоматического пистолета калибра 7,65.
— Куда попала пуля?
— В голову. Судебный врач утверждает, что смерть наступила мгновенно. Тело сползло с кресла на ковер.
И тут убийца выстрелил еще три раза.
— Но зачем, если Арман был уже мертв?
— Мы этого не знаем. Был ли убийца вне себя? Может, приступ ярости лишил его хладнокровия? Пока трудно ответить на этот вопрос. На суде убийцу часто обвиняют в особой жестокости, если он, например, в неистовстве нанес жертве множество ударов ножом.
Но, судя по моему опыту и по опыту моих коллег, так поступают прежде всего очень робкие люди, — может быть, даже, хотя я и не осмеливаюсь это сказать, люди чувствительные. Их охватывает паника, они не могут видеть страданий жертвы и теряют голову…
— Вы думаете, нечто подобное произошло и здесь?
— Возможно, речь идет о мести, о ненависти, копившейся годами, — но такое встречается реже.
Он начинал чувствовать себя свободно с этой старой дамой, которая без страха говорила обо всем и выслушивала любые вести.
— Потом, такой версии противоречит тот факт, что убийца тотчас же подумал о том, чтобы подобрать гильзы. По всей видимости, они были разбросаны по всей комнате, на порядочном расстоянии друг от друга. Он не забыл ни одной, к тому же нигде не оставил отпечатков пальцев. Я спрашиваю себя вот о чем, особенно после того, как вы рассказали мне о своих отношениях с Жакеттой. Утром, обнаружив труп, она и не подумала позвонить вам и отправилась не в комиссариат полиции, а в министерство иностранных дел.
— Думаю, я в состоянии это объяснить. После смерти моего мужа телефон звонил не переставая. Едва знакомые люди осведомлялись о дне похорон или выражали соболезнования. Мой сын пришел в ярость и решил отключить телефон.
— Значит, можно предположить, что Жакетта пыталась связаться с вами?
— Весьма вероятно. И если она не пришла сама сообщить мне новость, то лишь потому, что, как ей казалось, в день похорон меня будет трудно застать одну.
— Знаете ли вы врагов графа де Сент-Илера?
— Ни единого.
— Писал ли он вам что-нибудь о своем племяннике?
— Вы встречались с Аленом?
— Сегодня утром.
— Что он сказал?
— Ничего. Он направился к месье Обонне. Оглашение завещания состоится завтра, нотариус свяжется с вами, ибо ваше присутствие обязательно.
— Я знаю.
— Вам известны условия завещания?
— Арман хотел оставить мне мебель и личные вещи, — таким образом, если он уйдет раньше меня, у меня сохранилось бы ощущение, будто я была его женой.
— Вы примете это наследство?
— Но ведь такова его воля, не так ли? И моя тоже.
Если бы он не умер, то по окончании траура я стала бы графиней де Сент-Илер. Мы давно уже решили это.
— Ваш муж знал об этих планах?
— Ну конечно.
— А ваш сын и невестка?
— Не только они, но и все наши друзья. Повторяю: нам нечего было скрывать. Теперь я буду вынуждена, из-за имени, которое я продолжаю носить, оставаться в этом огромном доме, вместо того чтобы исполнить давнюю мечту и переехать на улицу Сен-Доминик. Но я воссоздам квартиру Армана здесь. Мне недолго осталось жить, но и этот короткий срок я проведу в привычной ему обстановке — так, словно бы я была его вдовой. Вы понимаете?
Что-то во всем этом раздражало Мегрэ. И все же он был пленен этой необычной женщиной — таких ему до сих пор не приходилось встречать. Привлекала и легенда, которую они с Сент-Илером создали и в которой жили.
На первый взгляд легенда эта была такой же нелепой, как и детские сказки или назидательные истории в книгах.
Но здесь, рядом с этой женщиной, Мегрэ с удивлением осознал, что верит всему. Он смотрел на все их глазами, разделял их чувства — точно так же в монастыре тетушки он, преисполнившись благочестия, ходил на цыпочках и говорил вполголоса.
Но внезапно он взглянул на свою собеседницу другими глазами, глазами человека с набережной Орфевр, и его охватило возмущение.
Уж не разыгрывают ли его? Уж не сговорились ли между собой все эти люди: Жакетта, Ален Мазерон, его жена, в обтягивающих брючках, Изабель и даже нотариус Обонне?
У него на руках был покойник, подлинный, непридуманный труп, с пробитым черепом и раскроенным животом. А это предполагало, что существовал и убийца, причем следовало иметь в виду, что первый попавшийся проходимец не смог бы с легкостью проникнуть к бывшему послу и убить его на месте: тот позвал бы на помощь, стал бы защищаться.
С годами Мегрэ понял: никто не убивает без мотива, более того — без мотива весомого. И даже если в этом случае речь шла о сумасшедшем или сумасшедшей, это был человек из плоти и крови, близко знакомый с жертвой.
Может быть, безумна недоверчивая, враждебно настроенная Жакетта? А может, сошел с ума Мазерон, которого жена обвиняла в моральной жестокости? А вдруг помешалась сама Изабель?
Всякий раз, когда в голову Мегрэ закрадывались такие мысли, он забывал о приличиях, задавал бестактные вопросы — только лишь затем, чтобы стряхнуть с себя эту заразительную елейность.
И всякий раз удивленный, простодушный или даже лукавый взгляд принцессы обезоруживал его и вгонял в краску.
— В общем, вам не приходит в голову, кому было бы выгодно убить Сент-Илера?
— О выгоде говорить не приходится. Вам не хуже, чем мне, известны основные статьи завещания.
— А вдруг Алену Мазерону срочно нужны деньги?
— Дядя всегда помогал ему в затруднительных обстоятельствах и в любом случае оставил бы ему состояние.
— Мазерон это знал?
— Несомненно. По смерти моего мужа мы с Арманом поженились бы, это правда, но я никогда бы не допустила, чтобы моя семья наследовала ему.
— А Жакетта?
— Она знала, что ее старость обеспечена.
— Она также знала, что вы намерены поселиться на улице Сен-Доминик.
— Она ликовала по этому поводу.
Что-то во всем этом возмущало Мегрэ. Все это было так неестественно, так не похоже на людей.
— А ваш сын?
Удивленная, она ждала, чтобы Мегрэ пояснил свою мысль. Но тот молчал, и принцесса ответила вопросом на вопрос:
— Какое отношение мой сын может иметь к этому делу?
— Я не знаю. Я ищу. Все же он наследник имени.
— Он бы им и оставался, продолжай Арман жить.
Разумеется! Но не видел ли он унижения в повторном браке матери с Сент-Илером?
— Вчера вечером ваш сын был дома?
— Нет. Он с женой и детьми отправился в гостиницу на площади Вандом, где по обыкновению останавливается, когда наезжает в Париж.
Сдвинув брови, Мегрэ сверлил взглядом стены, словно пытаясь прикинуть, насколько огромен особняк на улице Варенн. Разве мало в нем пустующих комнат, целых анфилад?
— Вы хотите сказать, что после женитьбы он никогда не жил в этом доме?
— Начнем с того, что он редко приезжает в Париж, и всегда ненадолго: светская жизнь его приводит в ужас.
— А его жену?
— Тоже. Когда они только что поженились, то держали квартиру в этом доме. Затем родился ребенок, потом второй, третий…
— Сколько у них детей?
— Шестеро. Старшему двадцать лет, младшему — семь. Возможно, это вас шокирует, но я не могу жить в одном доме с детьми. Ошибкой было бы полагать, что все женщины созданы для материнства. Родив Филиппа, я исполнила свой долг. И я занималась им лишь тогда, когда была обязана это делать. И сейчас, годы спустя, я бы не вынесла криков и беготни в доме. Мой сын это знает. Его жена тоже.
— И они не обижаются?
— Они меня принимают такой, какая я есть, со всеми моими недостатками и причудами.
— Значит, вчера вечером с вами никого не было?
— Оставались слуги и две монахини, которые читали отходную. Аббат Гож, мой исповедник и старый друг, просидел до десяти часов.
— Но вы недавно сказали мне, что сын и его семейство сейчас находятся в доме.
— Они ждут, чтобы попрощаться со мной, — во всяком случае, невестка и внуки. Вы, должно быть, видели во дворе их машину. Они все едут в Нормандию, кроме сына, который завтра должен сопроводить меня к нотариусу.
— Мог бы я вкратце переговорить с вашим сыном?
— Почему бы и нет? Я ждала этой просьбы. Я даже думала, что вы захотите встретиться со всей семьей, поэтому и попросила невестку немного отложить отъезд.
Было это простодушие? Вызов? И если вернуться к теории английского врача, удалось бы какому-нибудь учителю раньше, чем Мегрэ, докопаться до правды?
Более, чем когда бы то ни было, он чувствовал себя приниженным, обескураженным перед человеческими существами, о которых пытался вынести суждение.
— Пройдите сюда.
Она провела его по галерее и с минуту помедлила, держась за ручку двери, из-за которой доносились голоса. Наконец она открыла дверь и без лишних церемоний произнесла:
— Комиссар Мегрэ…
Войдя в просторную комнату, комиссар сначала заметил мальчика, который ел пирожное, потом девочку лет десяти, которая что-то шепотом спрашивала у матери.
Та была высокой полной блондинкой лет сорока, с очень розовой кожей; всем своим обликом она напоминала тех пышных голландок, каких изображают на олеографиях и почтовых открытках.
Тринадцатилетний мальчуган выглядывал в окно.
Принцесса называла имена, а Мегрэ запоминал лица, одно за другим; впоследствии они составят цельную картину, как части головоломки.
— Фредерик, старший…
Очень высокий юноша, белокурый, как и его мать, слегка поклонился, не подав руки.
— Он тоже хочет стать дипломатом.
Здесь были еще девочка пятнадцати лет и мальчик лет двенадцати-тринадцати.
— Филипп еще не пришел?
— Он спустился посмотреть, не готова ли машина.
Создавалось впечатление, будто жизнь остановилась здесь, словно в зале ожидания вокзала.
— Проходите сюда, месье Мегрэ.
Они двинулись по другому коридору, в конце которого встретили высокого мужчину, — с тоской во взоре тот смотрел, как они приближаются.
— Я искала вас, Филипп. Комиссар Мегрэ хотел бы переговорить с вами. Где вам угодно его принять?
Филипп несколько рассеянно протянул руку, однако, судя по всему, ему было любопытно так близко видеть полицейского.
— Все равно где. Хоть бы и здесь.
Он толкнул дверь, и они оказались в кабинете с красной обивкой, где на стенах висели портреты предков.
— Я оставляю вас, месье Мегрэ; прошу вас, держите меня в курсе всех новостей. Когда тело привезут на улицу Сен-Доминик, пожалуйста, дайте мне знать.
И принцесса мгновенно исчезла, словно растворилась в воздухе.
— Вы желали говорить со мной?
Чей это был кабинет? Скорее всего, ничей: по всему было видно, что тут никто не работал. Филипп де В. указал Мегрэ на стул и протянул портсигар.
— Благодарю вас.
— Вы не курите?
— Только трубку.
— Я обычно тоже. Но только не в этом доме. Мою мать это приводит в ужас. — В голосе его слышалась скука, может даже нетерпение. — Полагаю, вы хотите поговорить со мной о Сент-Илере?
— Вам известно, что его убили прошлой ночью?
— Жена только что сказала мне. Признайтесь, странное совпадение.
— Вы хотите сказать, что его смерть могла быть как-то связана с кончиной вашего отца?
— Откуда мне знать? В газете ничего не пишут о подробностях преступления. Полагаю, самоубийство можно исключить?
— Почему вы спросили? У графа были причины покончить с собой?
— Я не вижу ни единой, но никогда нельзя угадать, что у человека на уме.
— Вы его знали?
— Когда я был ребенком, мать как-то показала мне его. Потом мы встречались в свете.
— Вы говорили с ним?
— Никогда.
— Вы были на него в обиде?
— С какой стати?
Он тоже искренне удивлялся подобным вопросам.
У него тоже был вид честного человека, которому нечего скрывать.
— Всю свою жизнь мать питала к нему некую мистическую любовь, которой не приходилось стыдиться.
Мой отец первый улыбался, слыша об этом; даже бывал чуточку растроган.
— Когда вы приехали из Нормандии?
— В воскресенье после полудня. На прошлой неделе, после несчастного случая с отцом, я приезжал один, но потом уехал снова, видя, что жизнь его вне опасности. В воскресенье, когда мать позвонила мне и сказала, что он умер от приступа уремии, я был поражен.
— Вы поехали всей семьей?
— Нет. Жена и дети прибыли только в понедельник.
Кроме, разумеется, старшего сына, который учится в школе.
— Ваша мать говорила с вами о Сент-Илере?
— Что вы имеете в виду?
— Мой вопрос, может быть, покажется смешным.
Сказала ли она вам в какой-то определенный момент, что собирается выйти замуж за графа?
— Излишне было бы говорить об этом. Я уже давно знал, что, если отец умрет раньше матери, этот брак состоится.
— Вы никогда не вели такую же светскую жизнь, как ваш отец?
Вопрос, казалось, удивил его, и он задумался, прежде чем ответить.
— Кажется, я начинаю понимать, к чему вы клоните. Вы видели в журналах фотографии отца и матери, когда они прибывали с визитом к какому-нибудь европейскому двору, присутствовали на великосветской свадьбе или помолвке. Я, естественно, принимал участие в подобных церемониях в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Последнюю дату я назвал весьма приблизительно. Потом я женился и уехал в деревню. Мать говорила вам, что я закончил Сельскохозяйственный институт в Гриньоне? Отец отписал мне одно из своих имений в Нормандии, там я и живу со всей семьей. Вы именно это хотели узнать?
— Вы кого-нибудь подозреваете?
— В убийстве Сент-Илера?
Мегрэ показалось, что губы его собеседника слегка дрогнули, но он не осмелился бы это утверждать.
— Нет. Подобные подозрения лучше держать при себе.
— И все же у вас есть какое-то предположение?
— Оно совершенно несостоятельно, и я предпочитаю о нем умолчать.
— Вы подумали о ком-то, чья жизнь изменилась бы со смертью вашего отца?
Филипп де В. потупил взгляд, затем снова посмотрел на Мегрэ:
— Одна мысль пришла мне в голову, но я не стал задерживаться на ней. Я столько слышал о Жакетте и ее преданности… — Он, казалось, был недоволен тем оборотом, который принимал разговор. — Мне не хотелось бы показаться нелюбезным, но я должен попрощаться с домашними: желательно, чтобы они доехали до темноты.
— Вы остаетесь на какое-то время в Париже?
— До завтрашнего вечера.
— Будете жить на площади Вандом?
— Мать сказала вам?
— Да. Для очистки совести я должен задать вам последний вопрос, прошу на меня не обижаться. Я был вынужден задать его также и вашей матери.
— Где я был вчера вечером, я полагаю? В котором часу?
— Положим, от десяти до полуночи.
— Немалый промежуток времени. Погодите! Я ужинал здесь, с матерью.
— Наедине?
— Да. Я ушел где-то в половине десятого, когда явился аббат Гож, к которому я не питаю особой симпатии.
Затем я поехал в гостиницу, обнять жену и детей.
Наступило молчание. Филипп де В. глядел прямо перед собой, явно смущенный, не решаясь продолжать.
— Потом я вышел подышать свежим воздухом на Елисейские поля…
— Вы гуляли там до полуночи?
— Нет.
На этот раз он заглянул Мегрэ прямо в лицо с несколько пристыженной улыбкой.
Вам это покажется странным, особенно если учесть, что я в трауре. Но для меня это нечто вроде традиции. В Женту меня слишком хорошо знают, чтобы я мог позволить себе какие-либо похождения: мне это и в голову не приходит. Может, виной всему воспоминания молодости? Всякий раз, когда я бываю в Париже, я имею обыкновение проводить пару часов с хорошенькой женщиной. А поскольку я не желаю, чтобы это имело продолжение и как-то осложнило мою жизнь, то и удовлетворяюсь…
Он неопределенно махнул рукой.
— Всегда на Елисейских полях? — уточнил Мегрэ.
— Я бы никогда не признался в этом жене: она бы не поняла. Для нее существует только определенный круг…
— Как девичья фамилия вашей жены?
— Ирен де Маршанжи… Могу добавить, если это вам окажется полезным, что моя вчерашняя подружка — темноволосая, не очень высокая, одета в светло-зеленое платье, над грудью — родимое пятно. Кажется, над левой грудью, но я не вполне уверен.
— Вы пошли к ней?
— Думаю, девушка живет в гостинице на улице Берри, куда она меня привела: в шкафу висели ее платья, а в ванной лежали личные вещи.
Мегрэ улыбнулся:
— Простите мою настойчивость, вы проявили массу терпения.
— Вы убедились, что я тут ни при чем? Сюда! Вам придется спуститься без меня: я так тороплюсь… — Он взглянул на часы и протянул комиссару руку. — Удачи вам!
Во дворе шофер дожидался около лимузина, мотор которого еле слышно рокотал.
Через пять минут Мегрэ, как пловец в морскую пучину, бросился в густую вонь какого-то бистро и заказал себе кружку пива.
Глава 6
Мегрэ разбудил солнечный луч, проникший сквозь жалюзи, и жестом, который после стольких лет сделался машинальным, он протянул руку туда, где обычно спала жена. Простыни еще хранили ее тепло. Из кухни доносился аромат свежесмолотого кофе и клокотание закипающей воды.
Здесь, как и на аристократической улице Варенн, птицы щебетали на ветвях, хотя и не так близко от окон, и Мегрэ ощущал во всем теле блаженную истому, к которой примешивалось, правда, какое-то смутное, неприятное ощущение.
Ночь он провел беспокойно. Ему постоянно что-то снилось, и, насколько комиссар мог припомнить, он по крайней мере единожды проснулся в холодном поту.
И разве жена не уговаривала его тихим голосом, протягивая стакан воды?
Припомнить сон оказалось нелегко. Разные сюжеты перепутались, и он без конца терял нить. Но о чем бы ни шла речь, он, Мегрэ, всегда оказывался в унизительном положении.
Ярче всего вспоминалась одна картина: какой-то дом, похожий на особняк В., более обширный, но не такой роскошный. Он напоминал то ли монастырь, то ли министерство, с бесконечными коридорами и бесчисленными дверьми.
Он не слишком отчетливо помнил, зачем пришел туда. Он знал только, что должен добиться чего-то жизненно важного. Но внутри никто не мог указать ему путь. Пардон еще на улице предупредил его, прощаясь. Во сне он не видел ни доктора Пардона, ни улицы, но тем не менее был уверен, что друг его предупредил.
Правда заключалась в том, что ему нельзя было спрашивать дорогу. Сначала он пытался делать это, но вскоре понял, что так не принято. Старики только глядели на него с улыбкой и качали головами.
А старики были всюду. Возможно, он попал в дом престарелых или в богадельню, хотя дом и выглядел слишком роскошно.
Он узнал Сент-Илера, очень прямого, розовощекого, с белоснежными шелковистыми сединами. Очень красивый мужчина; он это знал и, казалось, насмехался над комиссаром. Месье Обонне сидел в кресле на обитых резиной колесиках и развлекался тем, что на полной скорости гонял взад-вперед по длинной галерее.
Было там множество других, в том числе принц де В., который сидел, положив руку на плечо Изабель, и снисходительно наблюдал за усилиями Мегрэ.
Комиссар оказался в сложном положении, поскольку его еще не ввели в круг посвященных и отказывались сообщить, каким испытаниям он должен подвергнуться.
В таком положении оказывается новобранец в армии, новичок в школе. Над ним откровенно насмехались.
Например, стоило ему открыть дверь, как она захлопывалась сама собой или же вместо комнаты или салона за ней оказывался новый нескончаемый коридор.
Только старая графиня де Сен-Фиакр была готова ему помочь. Не имея права заговорить с ним, она жестами давала понять, в чем дело. Так, она похлопала себя по коленям, и, опустив глаза, Мегрэ обнаружил, что на нем — короткие штанишки.
На кухне мадам Мегрэ наконец заварила кофе. Мегрэ открыл глаза, с досадой припоминая дурацкий сон.
В общем, он вроде бы выставил свою кандидатуру, будто бы в клуб, в данном случае — в клуб стариков. Но его не приняли всерьез, потому что сочли мальчишкой.
Даже сейчас, сидя на постели и рассеянно следя, как жена, поставив на ночной столик чашку кофе, поднимает жалюзи, он чувствовал себя оскорбленным.
— Не стоило тебе вчера есть улиток…
Чтобы обсудить впечатления бездарно прошедшего дня, он повел жену в ресторан, где подавали улиток.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо.
Он не позволит какому-то сну выбить себя из колеи.
Он выпил кофе, прошел в столовую и за завтраком просмотрел газету.
Здесь, как и на аристократической улице Варенн, птицы щебетали на ветвях, хотя и не так близко от окон, и Мегрэ ощущал во всем теле блаженную истому, к которой примешивалось, правда, какое-то смутное, неприятное ощущение.
Ночь он провел беспокойно. Ему постоянно что-то снилось, и, насколько комиссар мог припомнить, он по крайней мере единожды проснулся в холодном поту.
И разве жена не уговаривала его тихим голосом, протягивая стакан воды?
Припомнить сон оказалось нелегко. Разные сюжеты перепутались, и он без конца терял нить. Но о чем бы ни шла речь, он, Мегрэ, всегда оказывался в унизительном положении.
Ярче всего вспоминалась одна картина: какой-то дом, похожий на особняк В., более обширный, но не такой роскошный. Он напоминал то ли монастырь, то ли министерство, с бесконечными коридорами и бесчисленными дверьми.
Он не слишком отчетливо помнил, зачем пришел туда. Он знал только, что должен добиться чего-то жизненно важного. Но внутри никто не мог указать ему путь. Пардон еще на улице предупредил его, прощаясь. Во сне он не видел ни доктора Пардона, ни улицы, но тем не менее был уверен, что друг его предупредил.
Правда заключалась в том, что ему нельзя было спрашивать дорогу. Сначала он пытался делать это, но вскоре понял, что так не принято. Старики только глядели на него с улыбкой и качали головами.
А старики были всюду. Возможно, он попал в дом престарелых или в богадельню, хотя дом и выглядел слишком роскошно.
Он узнал Сент-Илера, очень прямого, розовощекого, с белоснежными шелковистыми сединами. Очень красивый мужчина; он это знал и, казалось, насмехался над комиссаром. Месье Обонне сидел в кресле на обитых резиной колесиках и развлекался тем, что на полной скорости гонял взад-вперед по длинной галерее.
Было там множество других, в том числе принц де В., который сидел, положив руку на плечо Изабель, и снисходительно наблюдал за усилиями Мегрэ.
Комиссар оказался в сложном положении, поскольку его еще не ввели в круг посвященных и отказывались сообщить, каким испытаниям он должен подвергнуться.
В таком положении оказывается новобранец в армии, новичок в школе. Над ним откровенно насмехались.
Например, стоило ему открыть дверь, как она захлопывалась сама собой или же вместо комнаты или салона за ней оказывался новый нескончаемый коридор.
Только старая графиня де Сен-Фиакр была готова ему помочь. Не имея права заговорить с ним, она жестами давала понять, в чем дело. Так, она похлопала себя по коленям, и, опустив глаза, Мегрэ обнаружил, что на нем — короткие штанишки.
На кухне мадам Мегрэ наконец заварила кофе. Мегрэ открыл глаза, с досадой припоминая дурацкий сон.
В общем, он вроде бы выставил свою кандидатуру, будто бы в клуб, в данном случае — в клуб стариков. Но его не приняли всерьез, потому что сочли мальчишкой.
Даже сейчас, сидя на постели и рассеянно следя, как жена, поставив на ночной столик чашку кофе, поднимает жалюзи, он чувствовал себя оскорбленным.
— Не стоило тебе вчера есть улиток…
Чтобы обсудить впечатления бездарно прошедшего дня, он повел жену в ресторан, где подавали улиток.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо.
Он не позволит какому-то сну выбить себя из колеи.
Он выпил кофе, прошел в столовую и за завтраком просмотрел газету.