Сименон Жорж. Новый человек в городе

   На Чарли, который в это время обычно таскал бутылки с пивом и содовой, выносил помои, протирал полки и приводил бар в порядок, Уорд не обращал внимания.
   Элинор Адаме тоже начала привыкать к образу жизни нового постояльца. Он вставал еще затемно, в семь утра, и в понедельник она даже подумала, что он спешит на службу в какую-нибудь контору. Уорд готовил себе завтрак, распространяя по коридорам запах яичницы с беконом. Затем напускал ванну и сидел в воде так долго, что хозяйка не раз пугалась — вдруг он заснул или потерял сознание.
   Элинор с присущим ей интересом к болезням находила, что у него нездоровый вид, и действительно, впечатление Уорд производил такое, словно под кожей его не циркулирует кровь: лицо слишком полное, оттенка слоновой кости. Он был не то что толст, но оброс жирком, тонкий слой которого как бы размывал его черты и формы.
   В воскресенье днем после его ухода м-с Адаме обшарила комнату в надежде увидеть пузырьки с лекарствами, пилюли или шприцы, но чемоданчик, шкафы — словом, все, что можно запереть, оказалось заперто, а ключи жилец унес с собой.
   Оставлял он пачку кредиток в комнате или не расставался с ними? А может, положил деньги в банк?
   Чарли тоже задавался этим вопросом. Он знал стольких служащих обоих городских банков, что без труда мог бы навести справку, но этого не потребовалось. Всякий раз, когда приходилось расплачиваться бумажкой, Уорд вытаскивал из кармана ту же самую перехваченную резинкой пачку.
   В воскресенье к вечеру, часов около пяти, он впервые сделал покупки. Весь день до этого Уорд просидел в баре, рассеянно слушая радио. Он еще не вписался в обстановку, но уже перестал подчеркивать свое желание остаться посторонним, выделяться пятном на общем фоне. Проявлял нескрываемый интерес к разговорам, и можно было предвидеть, что недалек момент, когда он примет в них участие.
   Откуда он узнал, что магазин китайца на Рыночной улице открыт и по воскресеньям после полудня? Может быть, просто прочел об этом в газете, где Хун Фу неизменно давал рекламу на четверть полосы?
   Когда Уорд покидал бар, там толковали об аресте убийцы и кто-то возмущался тем, что собак используют для охоты на человека. Это наверняка не взволновало приезжего: он ушел до окончания спора.
   Через час завсегдатаи увидели, как он проследовал под уличным фонарем, направляясь домой в сопровождении сына китайца, тащившего коробку с провизией.
   Мейбл с Авророй ушли в кино. Сами они готовили редко: когда были при деньгах — ели в кафетерии; когда их приглашали — отправлялись в ресторан, а то и в отель «Моуз»; когда оставались дома — довольствовались колбасой или банкой консервов.
   — Он хозяйничает, как настоящая женщина, — сообщила Элинор в понедельник вечером, перехватив Аврору на лестнице. — По-моему, ты не много потеряешь, отвергнув его авансы, если, конечно, захочешь их отвергнуть.
   Посмотри, как он ходит. У него же бабьи бедра.
   Это была правда Элинор оказалась единственной, кто заметил, что у Джастина Уорда толстые бедра и он покачивает ими на ходу, подобно женщине в теле.
   — Вам ничего не надо, мистер Джастин?
   — Ничего, мэм.
   Телефон, предоставленный в распоряжение жильцов, стоял под лестницей на диванчике, однако приезжий, по всей видимости, не собирался им пользоваться — он ухом не вел, когда раздавался звонок. Наверно, быстро убедился, что звонят почти всегда какой-нибудь из девушек.
   Постель он убирал не по-мужски аккуратно, хлебными крошками на полу не сорил. В воскресенье вечером спустился вниз с пакетом, завернутым в несколько газе!. и спросил, где стоят мусорные баки.
   Все его движения и поступки были так упорядочены и однообразны, что по его появлению в том или ином месте можно было точно определить время. А вот о чем он раздумывал с утра до вечера, никто не имел ни малейшего представления.
   Утром в тот же понедельник он купил толстое зимнее пальто мышино-серого цвета, смахивающее на шинель, и теперь не вылезал из него. В том же магазине он подыскал себе галоши, которые взял моду оставлять слева от входной двери, у стойки для зонтиков, так что стоило взглянуть в эту сторону — и вы знали, вернулся Уорд или нет.
   В комнате он ничего не передвинул, не привнес в нее ничего от себя, не поставил на стол и не повесил на стены ни одной фотографии Маленькая деталь как будто бы подтвердила предположение Чарли Произошло это во вторник, около одиннадцати утра Уорд уже почти час сидел в баре за стопкой джина и читал газеты В это время завсегдатаи обычно делали ставки перед скачками. Занимались этим не многие, и, не видя в зале подозрительных лиц, они не давали себе труда удаляться с хозяином на кухню Рейнсли, представитель «Форда» принципиально не ходивший пешком, хотя его гараж располагался в соседнем квартале, подкатил к бару на машине, влетел, не выключив мотор, в зал, подошел к Чарли и уже раскрыл рот, но увидел Джастина и осекся.
   — Мне бы тебя на пару слов, Чарли.
   Бармен поколебался, понимая, что это в известном смысле оскорбит Уорда, но все-таки последовал за Рейнсли на кухню, откуда через минуту выпроводил его через черный ход.
   — Георгин Второй, — лаконично бросил Джастин, когда хозяин вернулся.
   «Уж не из ФБР ли он?»^[12] — подумал Чарли. Но разве ФБР интересуют пари, которые заключаются в маленьком городе, затерянном среди холмов на канадской границе? Пока он обдумывал ответ, Уорд добавил:
   — Он победитель на всех скачках этого года, но Сегодня в Майами проиграет.
   — Почему?
   — Потому что этого хочет его владелец.
   Вот и все, что сказал Уорд. Объяснений он не дал никаких. Чуть позже Чарли нарочно позвонил при нем о сделанных ставках представителю синдиката в Кале, который в свой черед извещает о них Нью-Йорк.
   Во второй половине дня, когда радио, передавая результаты скачек в Майами, объявило, что Георгин Второй обойден на два корпуса, Джастин, сидевший в баре, лишь молча посмотрел на Чарли.
   Уж не утратил ли синдикат доверие к Моджо, хотя тот никогда не жульничал? Быть может, Уорд прислан сюда шпионить за ним? Нет. Там взялись бы за дело половчей: эти ребята не простаки.
   Все было сложней, запутанней, и оставалось одно — ждать. Кеннет Брукс, заглянувший в бар, тоже был озадачен.
   — Вашингтон отвечает: «Сведений нет», у полиции штата никаких материалов… Чем он занят?
   — Ничем. Выходит от Элинор в половине десятого и преспокойно идет за газетами на Главную улицу.
   — Какие он читает?
   — Одну бостонскую, одну нью-йоркскую и «Чикаго трибюн».
   В городе тоже издавалась газета, но выходила она всего раз в неделю, в субботу утром.
   — Потом к десяти является сюда и сидит до двенадцати.
   — Разговаривает?
   — Нет. Потягивает джин, пробегает газеты, курит и смотрит, что делается за окном, на улице. Кажется, интересуется бильярдной напротив. Спросил у меня, не прогорает ли старик Скроггинс и есть ли у него разрешение торговать пивом.
   — Комиссия ему отказала.
   — Я так и ответил. В двенадцать он ест в кафетерии, всегда за одним и тем же столиком, да и берет, по-моему, одно и то же — рубленый бифштекс с жареной картошкой и яблочный пирог на десерт.
   — Для этого он и появился здесь, да еще так таинственно? — иронически ухмыльнулся шериф. — Если бы он охотился, ловил рыбу в озерах, будь поблизости лыжная база, тогда было бы еще понятно. Я тут не поленился, зашел в муниципалитет и удостоверился: Уорды в округе отродясь не жили.
   Джастин ни о ком не расспрашивал. Он только наблюдал за другими с холодным, равнодушным, лишенным человеческого участия вниманием, с каким наблюдал бы за роем пчел.
   — Он разбирается в лошадях, — сообщил Чарли: с шерифом итальянец мог не таиться.
   — Вот как?
   — И знаком с механикой синдиката.
   — Игрок?
   Бывают люди, разъезжающие по маленьким городам, словно от нечего делать: поживут недельку, а потом с невинным видом предлагают вам партию в кости или покер.
   — Тогда бы он остановился в «Моузе». В этом квартале ему не найти клиентуры.
   Кроме того, игрок не стал бы напускать на себя отчужденный, таинственный вид, а постарался бы выглядеть рубахой-парнем, человеком с душой нараспашку и в первые же дни со всеми бы передружился.
   — Я заметил, он не любит детей. Когда нынче утром мой младший, расплакавшись, проковылял в бар, Уорд подскочил как ужаленный и сердито глянул на меня, словно я впустил в зал запаршивевшую дворнягу, или он боялся, что малыш наделает ему на брюки.
   Джастина Уорда не привлекали магазины на Главной улице: он заглянул в них лишь для того, чтобы купить пальто и галоши. Зато полдня бродил вокруг кожевенного завода, добрался до самого дома Юго и обошел его со всех сторон. Интересно, попались ли ему на глаза обе женщины, ребятня и козы?
   Провизию он покупал по-прежнему у китайца, но носил ее теперь сам, и горожане постепенно приучались еще издали узнавать по ритму его своеобразную походку.
   — В пять он заходит выпить стакан пива и послушать последние известия, затем отправляется домой, готовят себе обед и к восьми возвращается сюда. Я ни разу не видел, чтобы он улыбнулся; когда к нему обращаются, он чаще всего отвечает легким кивком.
   Конечно, к Уорду должны были привыкнуть. Уже привыкали. В среду в одиннадцать вечера обе девушки, вернувшись из Кале с танцев, заметили под дверью соседа свет и заглянули из любопытства в замочную скважину.
   Они чуть не прыснули со смеху, чем, несомненно, выдали бы себя. Посреди комнаты, под самой лампой.
   Джастин Уорд в рубашке и длинных кальсонах с серьезным видом занимался гимнастикой.
   Аврора, та, что помоложе, отличалась подозрительностью. Поэтому три дня подряд она прилепляла воском волоски на дверь шкафа и на шкатулочку, где хранила свои украшения. Это не дало результатов. Уорд не интересовался ни ее делами, ни ею самой. Галантностью он тоже похвастать не мог и, встречаясь с девушкой на лестнице, дорогу не уступал.
   Несколько раз, услышав, что постоялец вернулся, Элинор выходила из спальни в надежде переброситься словечком, но Уорд поднимался наверх, не давая себе груда хотя бы посмотреть в ее сторону.
   Что касается молодого человека, занимавшего комнату в конце коридора, то он только ночевал дома, а уходил ни свет ни заря и Уорда видел лишь однажды в дверях, приняв его за страхового агента.
   Дома у Джастина была только одна мания — спускаться и закрывать окна, едва кто-нибудь осмеливался их открыть. Свою комнату он не проветривал, и через три дня там установился прогорклый, затхлый запах.
   Точно так же вел он себя и у Чарли — правда, там его беспокоило не окно, а входная дверь. Появляясь утром, он неизменно находил ее распахнутой и тщательно затворял; если иной клиент снова оставлял ее открытой, Уорд вставал и шел наводить порядок.
   В четверг, около полудня, у итальянца после ухода Джастина появилась надежда что-то узнать. Через три дома от старьевщика, рядом со столярной, располагалась остекленная во всю стену мастерская, пожалуй, даже цех, где двое мужчин без пиджаков сновали между больших блестящих черных машин.
   Это была типография Нордела, печатавшая пригласительные билеты, рекламные проспекты, коммерческую документацию. Кроме того. Честер Нордел был владельцем, редактором и почти единственным сотрудником «Часового», местной еженедельной газеты.
   Время от времени он по-соседски заглядывал к Чарли — летом освежиться стаканом пива, зимой согреться грогом, потому что на его застекленном предприятии царили либо зной, либо стужа. Но он был не из тех, кто облокачивается на стойку и позволяет запросто шутить с ним.
   Жил он на Холме в довольно просторном доме: у них с женой было восемь детей. Жена управлялась без прислуги, даже приходящей; сам издатель разъезжал на «Форде» пятилетней давности.
   Вопреки обыкновению, газета приносила его предприятию скорее вред, нежели пользу: Нордел говорил в ней все, что считал своим долгом сказать, не боясь нажить не то что недоброжелателей, но даже откровенных врагов. К примеру, он уже три года разоблачал махинации воротил муниципалитета, хотя мог бы получить солидную компенсацию за молчание или, употребляя расхожую формулу, за более конструктивную позицию.
   И странное дело! Этот человек, сражавшийся в одиночку, как Дон Кихот, выглядел, несмотря на высокий рост, сущим хлюпиком: на лбу залысины, нижняя губа по-детски оттопырена. Перед его типографией вечно торчали любопытные: там, на черной классной доске, можно было в любое время прочитать последние известия, в том числе городские, а также сообщения об умерших и новорожденных.
   Поскольку Джастин вошел теперь в жизнь города, он приобрел привычку во время утренней прогулки останавливаться у черной доски, но, кажется, так и не полюбопытствовал заглянуть внутрь, где Честер Нордел вместе с рыжим наборщиком работал у печатных станков.
   Во всяком случае, Чарли сильно удивился, когда сам Нордел, оторвавшись от дел, зашел в бар и не без волнения в голосе стал расспрашивать хозяина о приезжем.
   Как раз в эту минуту Уорд, выдерживая свое расписание, входил в двери кафетерия напротив.
   — Вы знаете, как его зовут?
   — По его словам — Уорд, Джастин Уорд.
   Нордел покопался в памяти, но явно безуспешно.
   — Заметьте: ничем не доказано, что это его настоящее имя. Сообщая его шерифу, он любезно дал понять, что имеет право называть себя, как ему угодно.
   — Он не сказал, откуда приехал?
   — Он избегает об этом говорить и так осторожничает, что даже срезал фирменные марки с одежды.
   — Любопытно.
   — Вы с ним знакомы?
   — Навряд ли. Просто стараюсь припомнить, кого он мне напоминает. Юрода он в разговоре не называл?
   — Никогда. И все-таки, кажется, выдал себя. Вчера Саундерс заговорил при нем о Техасе. Я наблюдал за Уордом, и у меня сложилось впечатление, что он знает тамошние края.
   — Речь шла о каком-нибудь городе конкретно?
   — О Далласе. Саундерс, побывавший там, хотя давно и только проездом во время свадебного путешествия, утверждал, что это самый богатый город в Штатах, богаче и роскошнее Нью-Йорка, Чикаго и Лос-Анджелеса.
   Чарли отметил про себя, что сегодня Нордел серьезней и озабоченней, чем обыкновенно.
   — За ним есть что-нибудь скверное? Я хочу сказать, за человеком, о котором вы думаете?
   — Напротив.
   На этот раз издатель залился краской, допил стакан и, уходя, процедил:
   — Впрочем, я ни в чем не уверен.
   Чарли никогда не слышал, что Нордел жил в Техасе.
   Редактор газеты обосновался в городе до итальянца, то есть больше пятнадцати лет назад, и бармен даже был убежден, что Честер — здешний уроженец.
   Если вслед за тем Чарли опять попал впросак — тем хуже! Может быть, он даже совершил предательство по отношению к соседу и своему давнему знакомому, но у него не хватило сил устоять перед искушением. Когда в пять часов Джастин занял свое место у стойки, Чарли, налив ему пива, бросил:
   — А со мной только что говорил человек, который вас знает.
   Он почти пожалел о своей неосторожности: собеседник его внезапно побледнел. Точнее говоря, кожа у него стала свинцовой, серо-белого оттенка, лицо — неподвижным, как у манекена, и лишь карие глаза на мгновение выдали внутреннюю панику.
   Это мгновение оказалось таким кратким, что Чарли тут же засомневался в своей догадке.
   — Кто же это? Надеюсь, не местный житель?
   И тут Уорд впервые изобразил подобие улыбки. Разве способен кто-нибудь предположить, что в прошлую субботу, вылезая из машины на перекрестке у «Четырех ветров», он уже знал имена большинства видных горожан, которые вычитал в телефонной книге? Уж на что Чарли всего навидался и считает себя парнем не промах, но и тот до этого не додумается.
   — Напротив, играющий у нас важную роль: он издает газету.
   — Нордел?
   Уорд сам назвал имя, которое вполне мог прочесть на типографии, и лицо его перестало выражать какой-либо интерес. Вернее, оно выражало его теперь из чистой вежливости, хотя он и ею не слишком баловал собеседников.
   — Ему показалось, что он встречал вас когда-то в Техасе, в Далласе.
   Чарли ждал, что Джастин начнет отрицать, но тот не ответил ни «да», ни «нет».
   — Судя по всему, если вы, конечно, тот, за кого он вас принимает, Нордел вас хорошо помнит.
   Никакой реакции, даже банальной фразы о совпадении или о склонности иных людей узнавать в каждом старого знакомого.
   Чарли предполагал, что на следующий день Джастин не остановится у газеты, но ничего подобного не произошло. Снегу намело столько, что он скрипел под ногами.
   Утренняя расчистка дорожки на тротуаре перестала быть детской забавой. Примерно в один и тот же час люди, загрузив топку углем, выходили с лопатами на улицу; те, у кого быстро зябли уши, натягивали на голову вязаную шапочку сына.
   Со своего порога Чарли не мог видеть, что творится в типографии, — она располагалась на той же стороне улицы, что и бар, — но заметил, что Джастин в своем мышино-сером пальто долго стоял у черной доски. В это утро никаких сенсационных сообщений не появилось, и времени, которое провел там Уорд, хватило бы на то, чтобы раза два-три перечитать немногие написанные мелом строки.
   Наконец Честер Нор дел — он всегда работал в одной рубашке и надвигал на лоб зеленый козырек — отворил дверь, вышел на тротуар и заговорил с Джастином.
   Издалека слов было не расслышать, но Уорд явно отвечал издателю — и даже целыми фразами.
   Честер наверняка озяб, но никак этого не показывал; собеседник оставался в шляпе, рук из карманов не вытаскивал, и во рту у него торчала желтоватая недокуренная сигарета.
   Может быть» его приглашали зайти? Согласится он или нет?
   Издали казалось, что Нордел пытается зазвать Уорда к себе, и Чарли готов был поклясться, что тоном просителя говорит именно типограф.
   Во всяком случае, это он, а не приезжий вышел на утренний холод, завязал разговор, стоял на улице в одной рубашке и, словно для вящей убедительности, подкреплял слова движениями головы.
   С другой стороны, насколько можно судить с такого расстояния, Джастин сам прервал беседу с несвойственной ему учтивостью. Имело ли это отношение, пусть даже отдаленное, к шагу, предпринятому Уордом сразу после полудня? Согласно своему расписанию, он должен был бы направиться к лавке китайца, а он решительной походкой вошел в бильярдную напротив, где старый Скроггинс играл партию с тремя молодыми людьми в ярких шейных платках.
   Скроггинсу было семьдесят пять с лишком, он страдал хроническим бронхитом, и весь пол в заведении был мерзко заплеван его харкотиной. Будучи вдовцом, он почти не вылезал из своей бильярдной, где и жил в душной комнатенке за писсуарами.
   Бильярдная безусловно представляла собой самое жалкое место в квартале. На стойке красовались дешевые шоколадки, арахис, пакетики жевательной резинки, конфеты и открытки юмористического содержания. В большой банке из красной жести, куда каждое утро подсыпался лед, охлаждались кока-кола или другие газированные напитки, реклама которых покрывала стены вперемежку с почерневшими картинами.
   Несмотря на убожество, бильярдная редко пустовала: среди десяти тысяч жителей города всегда находились такие, кто подолгу не работал и не знал, как убить время.
   Но, главное, в городе хватало юнцов, любивших с независимым видом заключать пари у зеленых столов.
   Джастин Уорд терпеливо дождался конца партии.
   Была пятница. Вошла группа молодых безработных и заняла второй бильярд.
   Когда партнеры Скроггинса наконец удалились, Уорд выбрал себе кий, натер его конец мелом и тщательно собрал шары пирамидкой. Он, видимо, оказался сильным игроком, потому что настроение у Скроггинса разом испортилось, и, записывая очки, этот старик в мятых, обвислых на заду брюках отхаркивался чаще, чем обычно.
   Затем оба отошли к прилавку, заговорили, и беседа их так затянулась, что Джастин появился у итальянца с опозданием на четверть часа, через несколько минут после начала снегопада.
   — Вы, кажется, первоклассный бильярдист.
   — Да, мне случается играть. Но обычно я себе этого не позволяю.
   — Вы обставили старого Скроггинса, и должен предупредить: он вам этого не простит.
   — А я думаю, он очень доволен.
   Уорд на минуту смолк, и глаза его, устремленные на стакан с пивом, как-то странно заблестели.
   Потом он ровным, невыразительным голосом объявил:
   — Я только что купил у Скроггинса его дело.
   Первое, что почувствовал Чарли, была досада, и он невольно посмотрел на Уорда с некоторым презрением.
   Джастин провел-таки его! Чарли ломал себе голову, строил самые невероятные предположения, а все было до отвращения просто и глупо.
   Ничего таинственного, ничего необыкновенного! Заурядный тип, каких вокруг пруд пруди, один из тех одиночек, что зарабатывают на жизнь ремеслом, о котором другие даже не помышляют, которым брезгуют.
   Такие попадаются в любом городе, квартале, порой — деревне. Неподалеку от «Погребка» живет один подобный фрукт: продает арахис на улице, толкая перед собой тележку и время от времени дудя в детский рожок.
   Был в городе и другой, ныне умерший, — торговал оладьями и жареной картошкой в дощатом ларьке.
   Джастин У орд — и не важно теперь, настоящее это имя или нет, — становится преемником впавшего в детство Скроггинса, который всегда был полоумным и о котором говорят снисходительно — скорее как о животном, чем как о человеке.
   — Недурное дельце! — съязвил Чарли.
   Его подмывало выскочить на кухню и сообщить новость жене.
   — Представляешь себе, чем оказался Уорд!
   Тут вошел заведующий почтой, и бармен не выдержал:
   — Случаем не играете на бильярде, Чалмерс? Джастин только что купил лавочку старого Скроггинса.
   ;, Итальянцу хотелось прыснуть со смеху, шлепнуть себя хорошенько по ляжкам. Он чувствовал облегчение.
   Жалкий, ничтожный торгаш — вот кто такой Уорд.
   И его не извиняет старческий маразм, как Скроггинса лет ему сорок — сорок пять от силы. Он, по всей видимости, получил образование, поездил по стране.
   Зимним вечером он появляется в городе, нагоняет, надо признаться, на всех страху, заставляет людей теряться в догадках и обсуждать их. А потом — пшик! — перекупает у Скроггинса бильярдную.
   — Дельце превосходное! Сложа руки сидеть не придется.
   Ощутил ли Джастин иронию? Кажется, нет. Остался на месте, но так поглядывает на свой стакан и на присутствующих, словно втайне ликует и упивается этим.
   — Я думаю, он уступит вам свою спальню? То-то Элинор подосадует, что потеряла жильца!
   — Я оставляю Скроггинса у себя. Жить он будет где жил.
   — Не обмыть ли нам сделку?
   — Если хотите.
   — Что будете пить, Чалмерс? Джастин угощает Виски с содовой?
   Себе Чарли, хотя час и был неурочный, налил целую стопку джина.
   — А вам, Джастин?
   — Благодарю, ничего. У меня есть мое пиво.
   — Кстати о пиве. Вы, конечно, попробуете выхлопотать разрешение торговать им? Скроггинсу это не удалось, но он ведь не знал, как взяться за дело.
   Опять ирония. Группа влиятельных в городе лиц неизменно препятствовала любой попытке получить патент на продажу пива и напитков, содержащих алкоголь.
   — Разрешение у меня будет.
   — Серьезно? Вам его обещали?
   — Я знаю: оно у меня будет.
   — Быть может, за вас вступится Нордел?
   Это уже было откровенное издевательство: Нордел слыл яростным и непримиримым противником торговли спиртным.
   — Полагаю, да.
   — Правда! Вы же старые друзья.
   Чарли хотел остановиться, но не мог. Ему нужно было расквитаться за свои страхи и — особенно — заискивание. Это вскипало в нем, как пузырьки в воде. Когда над ним имели неосторожность подшутить, он вспыхивал подчас, как его малолетний сынишка, и тогда не знал удержу.
   — Начинаю побаиваться за свой бизнес, — добавил он с напускной серьезностью. — Говорят, есть города, где на бильярде играют по-крупному. Сколько просадят у вас, столько будет потеряно для скачек. Не очень-то любезно с вашей стороны, Джастин!
   Ишь ты таракан! Как можно было так ошибиться?
   Он же и выглядел сущим тараканом — потертое пальто, черные ботинки, чемоданчик! А эта манера напускать на себя таинственность, чтобы выглядеть повнушительней!
   Неудивительно, что ФБР никогда им не интересовалось. Такой мелюзгой занимаются только постовые, запрещая ставить тележки поперек улицы, торговать несвежим товаром, отпускать подросткам спиртное.
   А когда они начинают мешать, их вызывают к начальнику полиции и прозрачно намекают, что им самим будет лучше, если они займутся своим грошовым бизнесом где-нибудь в другом месте.
   Таких выбрасывают за дверь пинком под зад. Они поневоле кочуют по стране: быстро начинают мозолить глаза, вот им и приходится сматываться.
   Считать, конечно, У орд умеет — этого не отнимешь, раз ему удалось отложить пять тысяч долларов. Только копил он эти пять тысяч лет двадцать, если не больше.
   — Входи, Саундерс! Что будешь пить? Джастин всех угощает.
   До чего забавно видеть на лице Саундерса изумление, вызванное даже не столько новостью, сколько тоном, который ни с того ни с сего позволяет себе Чарли!