Страница:
В коридоре он сказал:
– Не могли бы мы немного поговорить в приемной?
Она знала, о чем пойдет речь, и на лице ее отразился ужас еще больший, чем тот, что Мегрэ видел на лице жены несколько минут назад.
– Правила это запрещают.
– Вы хотите сказать, что по здешним правилам я не могу с вами переговорить?
– Только в присутствии сестры-настоятельницы, к которой вы должны обратиться с просьбой.
– И где находится эта сестра-настоятельница?
Не отдавая себе отчета, Мегрэ повысил голос. Он готов был рассердиться.
– Тсс! Тише!
Сестра Альдегонда высунулась из полуоткрытой двери палаты.
– Но хоть здесь-то мы можем, по крайней мере, поговорить?
– Правила этого не…
– Неужели?
– Тсс!
– Это вы мне писали?
– Правила не позволяют…
– Но хотя бы в город вы можете выйти? Или этого правила тоже не позволяют?
Это уже выглядело богохульством.
– Послушайте, сестра…
– Я вас умоляю, месье номер шесть…
– Вы же знаете, чего я от вас хочу.
– Тише!.. Пожалуйста…
И она, сложив руки на груди, шагнула вперед, заставляя его отступить. И тут же заговорила громче, с явным намерением сделать так, чтобы ее услышала сестра Альдегонда:
– Уверяю, что вашей милой больной всего хватает, а ее душевное состояние превосходно…
Настаивать не было никакого смысла. Мегрэ уже ступил на лестницу, попав в поле зрения сестры Аурелии.
Не оставалось ничего иного, как спуститься.
– До свидания, месье номер шесть, – прозвучал слащавый голос из окошечка. – Вы завтра позвоните?
Вид у него был, как у огромного парня среди маленьких девчушек, которые затеяли с ним игру. Маленькие девочки всех возрастов, включая мадемуазель Ринкэ, Бог знает почему! И даже мадам Мегрэ попала в эту компанию.
Зачем же было писать, если эта монашенка не могла с ним переговорить? В течение десяти минут он пытался начать разговор с Мари-Анжеликой. Тоже лицемерка порядочная. Каким ведь безмятежным голоском проворковала: «Уверяю, что вашей милой больной всего хватает…»
А та другая, из пятнадцатой палаты? Тоже была «милая больная»?
Он шел по улице, не скрываясь в тени, шел прямо под палящим солнцем. Постепенно успокаиваясь, он даже посмеялся над собой!
Бедная сестра Мари-Анжелика! В общем-то она сделала все, что смогла. Даже проявила смелость и инициативу. То, что в другом месте выглядело бы совершенно банально, здесь приобретало вид настоящего геройского поступка. Не ее вина, что Мегрэ прибыл слишком поздно, а девица Годро умерла слишком рано.
Что же теперь он мог поделать? Вернуться в клинику, встретиться с сестрой-настоятельницей и сказать ей:
«Мне необходимо переговорить с сестрой Мари-Анжеликой?!»
Под каким предлогом? Во что он вмешивается? Здесь ведь он не знаменитый комиссар Мегрэ из уголовной полиции, а просто обыкновенный месье, под номером шесть…
Обратиться прямо к доктору Беллами? Но что ему сказать, Боже мой? Разве не сам доктор настоял на вскрытии своей родственницы?
Комиссар Мансюи вчера в разговоре с ним утверждал, что Лили Годро находилась в состоянии комы, не приходила в сознание. Так и умерла.
Еще один стаканчик белого вина. В настоящем бистро, где пьют и едят настоящие мужчины. В бистро, где в окна бьет настоящий солнечный свет, а не какой-то бледный, искусственный, как в клинике, от которого чувствуешь себя неуютно.
Что до записки, то он ее порвал. Потом отправился в пивную. Явится ли туда доктор Беллами играть в карты?
Впрочем, это его личное дело. Ведь часто, когда в доме покойник, женщины трагическими голосами говорят:
«Ах нет! Не настаивайте… я и кусочка не могу проглотить… Лучше бы я сама умерла…» А спустя некоторое время они с удовольствием поглощают десерт и кончают тем, что обмениваются различными кулинарными рецептами с родственницами.
А тот же доктор Беллами продолжает ходить играть в бридж.
Он и сейчас находился там, как и ежедневно. Неоднократно поглядывал на Мегрэ, и взгляд его был разумен и вопрошающ. Казалось, он говорил: «Я знаю, что вы интересуетесь мною, что пытаетесь меня понять. Но мне все равно».
Нет, ему было далеко не все равно. По мере того как шло время, комиссар в этом все более и более убеждался. Между ним и доктором все время существовала какая-то очень тонкая незримая связь.
Мегрэ уже давно привык к тому, что люди его узнавали, привык ловить на себе любопытные взгляды. Кое-кто осмеливался даже задавать ему более или менее дурацкие вопросы, вроде того: «В чем заключается ваш метод, комиссар?» А самые настырные даже говорили:
– На мой взгляд, комиссар, из вас получился бы настоящий бергсонианец.[1]
Некоторые из присутствующих, вроде Лурсо, смотрели на него просто как на комиссара уголовной полиции.
«Вы, который повидал стольких убийц…»
А еще были и такие, кто гордился тем, что может лично пожать руку человеку, портреты которого периодически печатают в газетах.
Но не таков был Беллами. Доктор смотрел на Мегрэ как на равного. Он, кажется, признавал, что они как бы принадлежат к одному классу, хотя и находятся в разных плоскостях.
Любопытство Беллами было каким-то сочувствующим и даже уважительным.
– Половина пятого, доктор, – подсказал один из партнеров.
– Да, верно. Я не забыл.
Он встал совершенно спокойно; бесстрастный, не испытывая никакого смущения от того, что обладает репутацией ревнивца.
Все так же спокойно направился к телефонной кабине. Сквозь стекло Мегрэ отчетливо видел его резкий профиль. У комиссара все больше крепло желание встретиться и поговорить с ним.
Но как к нему подойти? Вопрос столь же деликатен, как и при общении с добрыми сестрами. Может, когда доктор будет уходить, просто сказать: «Разрешите проводить вас?»
Слишком по-детски. По-детски выглядела бы и попытка встретиться с врачом под видом медицинской консультации.
Впрочем, Мегрэ ведь принадлежал к этой группе людей, играющих в карты, хотя и не входил в нее на равных.
Игроки привыкли видеть его сидящим на одном и том же месте. Иногда даже кто-нибудь из них ему показывал свои карты. Бывало, задавал вопрос: «Очень скучаете в Сабль?»
Но тем не менее он оставался для них посторонним, напоминая чем-то экстерна среди учащихся колледжа.
«Вашей жене лучше?» Кто же его спрашивал, пытался вспомнить Мегрэ, не доктор ли Беллами?
Комиссару уже противен был этот отпуск, выводящий его из равновесия и вызывающий некую смешную робость. Даже Мансюи, находящийся здесь в своей вотчине, мог в любой момент вернуться к себе в комиссариат.
А вот он из-за того, что умерла какая-то девица, а также из-за того, что некая добрая сестра с благочестивым личиком засунула ему в карман дурацкую записку, должен ходить кругами вокруг доктора Беллами, как бедный школьник вокруг богатенького ученика в классе.
– Гарсон, еще белого вина…
Ему больше не хотелось наблюдать за доктором. Это становилось слишком заметным и навязчивым. Может быть, доктор догадывается о его робости и втихомолку посмеивается над ним.
Партия закончилась, доктор встал и направился к вешалке за шляпой.
– Приятного вам вечера, месье…
Уже почти на пороге он оглянулся:
– Вы тоже хотели уйти, месье?
Беллами явно намеренно сказал «месье», а не «комиссар», впрочем, может быть, и просто так, без всякого намерения.
– Я действительно собираюсь…
– Если вы идете в том же направлении, что и я…
Это становилось любопытным. Доктор выглядел вежливым и простым, но держался как-то холодновато, если не сказать отстраненно.
Впервые в жизни за долгие годы у Мегрэ возникло ощущение, что им пытаются манипулировать, что не он ведет игру, а ему навязывают ходы. Однако он последовал за доктором, а комиссар Мансюи с некоторым удивлением наблюдал за этой сценой.
Беллами, без всякой наигранности или насмешки, придержал дверь, пропуская комиссара.
Перед ними простирался пляж с сотнями детишек и их мамаш, с разноцветными шапочками купающихся на спокойной глади моря.
– Вы, вероятно, знаете, где я живу?
– Мне показали ваш дом, и он вызвал у меня искреннее восхищение.
– Не желаете ли взглянуть на него изнутри?
Это было настолько прямолинейно и неожиданно, что Мегрэ даже немного растерялся.
Прикуривая сигарету от позолоченной зажигалки (Мегрэ тем временем успел разглядеть и восхититься его красивыми, ухоженными руками), доктор отчетливо проговорил:
– Полагаю, что вы хотели бы познакомиться со мною поближе?
– Мне много о вас говорили.
– Обо мне действительно много говорят, особенно последние два дня.
Молчание собеседника доктора не смущало. Болтать просто так он не привык, походка его была моложавой.
Несколько человек, проходя мимо, поздоровались с ним, причем он отвечал им совершенно одинаково, будь то торговец в халате с рыбного рынка или богатая вдова в открытом лимузине с шофером в ливрее, проезжающая мимо.
– Вы бы поздно или рано пришли к этому, не правда ли?
Это могло значить многое. Может быть, даже то, что Мегрэ обязательно однажды пригласили бы в дом к доктору.
– Меня пугает все, что заставляет попусту терять время, как и двусмысленные ситуации. Вы полагаете, что я убил свояченицу?
На этот раз Мегрэ сделал над собой усилие, чтобы все так же в ногу шагать с человеком, который среди бела дня в толпе отдыхающих так резко и прямо в лоб задал ему вопрос.
Комиссар не усмехнулся и не запротестовал. Прошло лишь несколько секунд, прежде чем он так же прямо, как и был задан вопрос, ответил.
– Позавчера вечером, – сказал он, – я еще не знал, что она умерла, как и то, что она была вашей свояченицей, но уже тогда я заинтересовался ею.
Глава 3
– Не могли бы мы немного поговорить в приемной?
Она знала, о чем пойдет речь, и на лице ее отразился ужас еще больший, чем тот, что Мегрэ видел на лице жены несколько минут назад.
– Правила это запрещают.
– Вы хотите сказать, что по здешним правилам я не могу с вами переговорить?
– Только в присутствии сестры-настоятельницы, к которой вы должны обратиться с просьбой.
– И где находится эта сестра-настоятельница?
Не отдавая себе отчета, Мегрэ повысил голос. Он готов был рассердиться.
– Тсс! Тише!
Сестра Альдегонда высунулась из полуоткрытой двери палаты.
– Но хоть здесь-то мы можем, по крайней мере, поговорить?
– Правила этого не…
– Неужели?
– Тсс!
– Это вы мне писали?
– Правила не позволяют…
– Но хотя бы в город вы можете выйти? Или этого правила тоже не позволяют?
Это уже выглядело богохульством.
– Послушайте, сестра…
– Я вас умоляю, месье номер шесть…
– Вы же знаете, чего я от вас хочу.
– Тише!.. Пожалуйста…
И она, сложив руки на груди, шагнула вперед, заставляя его отступить. И тут же заговорила громче, с явным намерением сделать так, чтобы ее услышала сестра Альдегонда:
– Уверяю, что вашей милой больной всего хватает, а ее душевное состояние превосходно…
Настаивать не было никакого смысла. Мегрэ уже ступил на лестницу, попав в поле зрения сестры Аурелии.
Не оставалось ничего иного, как спуститься.
– До свидания, месье номер шесть, – прозвучал слащавый голос из окошечка. – Вы завтра позвоните?
Вид у него был, как у огромного парня среди маленьких девчушек, которые затеяли с ним игру. Маленькие девочки всех возрастов, включая мадемуазель Ринкэ, Бог знает почему! И даже мадам Мегрэ попала в эту компанию.
Зачем же было писать, если эта монашенка не могла с ним переговорить? В течение десяти минут он пытался начать разговор с Мари-Анжеликой. Тоже лицемерка порядочная. Каким ведь безмятежным голоском проворковала: «Уверяю, что вашей милой больной всего хватает…»
А та другая, из пятнадцатой палаты? Тоже была «милая больная»?
Он шел по улице, не скрываясь в тени, шел прямо под палящим солнцем. Постепенно успокаиваясь, он даже посмеялся над собой!
Бедная сестра Мари-Анжелика! В общем-то она сделала все, что смогла. Даже проявила смелость и инициативу. То, что в другом месте выглядело бы совершенно банально, здесь приобретало вид настоящего геройского поступка. Не ее вина, что Мегрэ прибыл слишком поздно, а девица Годро умерла слишком рано.
Что же теперь он мог поделать? Вернуться в клинику, встретиться с сестрой-настоятельницей и сказать ей:
«Мне необходимо переговорить с сестрой Мари-Анжеликой?!»
Под каким предлогом? Во что он вмешивается? Здесь ведь он не знаменитый комиссар Мегрэ из уголовной полиции, а просто обыкновенный месье, под номером шесть…
Обратиться прямо к доктору Беллами? Но что ему сказать, Боже мой? Разве не сам доктор настоял на вскрытии своей родственницы?
Комиссар Мансюи вчера в разговоре с ним утверждал, что Лили Годро находилась в состоянии комы, не приходила в сознание. Так и умерла.
Еще один стаканчик белого вина. В настоящем бистро, где пьют и едят настоящие мужчины. В бистро, где в окна бьет настоящий солнечный свет, а не какой-то бледный, искусственный, как в клинике, от которого чувствуешь себя неуютно.
Что до записки, то он ее порвал. Потом отправился в пивную. Явится ли туда доктор Беллами играть в карты?
Впрочем, это его личное дело. Ведь часто, когда в доме покойник, женщины трагическими голосами говорят:
«Ах нет! Не настаивайте… я и кусочка не могу проглотить… Лучше бы я сама умерла…» А спустя некоторое время они с удовольствием поглощают десерт и кончают тем, что обмениваются различными кулинарными рецептами с родственницами.
А тот же доктор Беллами продолжает ходить играть в бридж.
Он и сейчас находился там, как и ежедневно. Неоднократно поглядывал на Мегрэ, и взгляд его был разумен и вопрошающ. Казалось, он говорил: «Я знаю, что вы интересуетесь мною, что пытаетесь меня понять. Но мне все равно».
Нет, ему было далеко не все равно. По мере того как шло время, комиссар в этом все более и более убеждался. Между ним и доктором все время существовала какая-то очень тонкая незримая связь.
Мегрэ уже давно привык к тому, что люди его узнавали, привык ловить на себе любопытные взгляды. Кое-кто осмеливался даже задавать ему более или менее дурацкие вопросы, вроде того: «В чем заключается ваш метод, комиссар?» А самые настырные даже говорили:
– На мой взгляд, комиссар, из вас получился бы настоящий бергсонианец.[1]
Некоторые из присутствующих, вроде Лурсо, смотрели на него просто как на комиссара уголовной полиции.
«Вы, который повидал стольких убийц…»
А еще были и такие, кто гордился тем, что может лично пожать руку человеку, портреты которого периодически печатают в газетах.
Но не таков был Беллами. Доктор смотрел на Мегрэ как на равного. Он, кажется, признавал, что они как бы принадлежат к одному классу, хотя и находятся в разных плоскостях.
Любопытство Беллами было каким-то сочувствующим и даже уважительным.
– Половина пятого, доктор, – подсказал один из партнеров.
– Да, верно. Я не забыл.
Он встал совершенно спокойно; бесстрастный, не испытывая никакого смущения от того, что обладает репутацией ревнивца.
Все так же спокойно направился к телефонной кабине. Сквозь стекло Мегрэ отчетливо видел его резкий профиль. У комиссара все больше крепло желание встретиться и поговорить с ним.
Но как к нему подойти? Вопрос столь же деликатен, как и при общении с добрыми сестрами. Может, когда доктор будет уходить, просто сказать: «Разрешите проводить вас?»
Слишком по-детски. По-детски выглядела бы и попытка встретиться с врачом под видом медицинской консультации.
Впрочем, Мегрэ ведь принадлежал к этой группе людей, играющих в карты, хотя и не входил в нее на равных.
Игроки привыкли видеть его сидящим на одном и том же месте. Иногда даже кто-нибудь из них ему показывал свои карты. Бывало, задавал вопрос: «Очень скучаете в Сабль?»
Но тем не менее он оставался для них посторонним, напоминая чем-то экстерна среди учащихся колледжа.
«Вашей жене лучше?» Кто же его спрашивал, пытался вспомнить Мегрэ, не доктор ли Беллами?
Комиссару уже противен был этот отпуск, выводящий его из равновесия и вызывающий некую смешную робость. Даже Мансюи, находящийся здесь в своей вотчине, мог в любой момент вернуться к себе в комиссариат.
А вот он из-за того, что умерла какая-то девица, а также из-за того, что некая добрая сестра с благочестивым личиком засунула ему в карман дурацкую записку, должен ходить кругами вокруг доктора Беллами, как бедный школьник вокруг богатенького ученика в классе.
– Гарсон, еще белого вина…
Ему больше не хотелось наблюдать за доктором. Это становилось слишком заметным и навязчивым. Может быть, доктор догадывается о его робости и втихомолку посмеивается над ним.
Партия закончилась, доктор встал и направился к вешалке за шляпой.
– Приятного вам вечера, месье…
Уже почти на пороге он оглянулся:
– Вы тоже хотели уйти, месье?
Беллами явно намеренно сказал «месье», а не «комиссар», впрочем, может быть, и просто так, без всякого намерения.
– Я действительно собираюсь…
– Если вы идете в том же направлении, что и я…
Это становилось любопытным. Доктор выглядел вежливым и простым, но держался как-то холодновато, если не сказать отстраненно.
Впервые в жизни за долгие годы у Мегрэ возникло ощущение, что им пытаются манипулировать, что не он ведет игру, а ему навязывают ходы. Однако он последовал за доктором, а комиссар Мансюи с некоторым удивлением наблюдал за этой сценой.
Беллами, без всякой наигранности или насмешки, придержал дверь, пропуская комиссара.
Перед ними простирался пляж с сотнями детишек и их мамаш, с разноцветными шапочками купающихся на спокойной глади моря.
– Вы, вероятно, знаете, где я живу?
– Мне показали ваш дом, и он вызвал у меня искреннее восхищение.
– Не желаете ли взглянуть на него изнутри?
Это было настолько прямолинейно и неожиданно, что Мегрэ даже немного растерялся.
Прикуривая сигарету от позолоченной зажигалки (Мегрэ тем временем успел разглядеть и восхититься его красивыми, ухоженными руками), доктор отчетливо проговорил:
– Полагаю, что вы хотели бы познакомиться со мною поближе?
– Мне много о вас говорили.
– Обо мне действительно много говорят, особенно последние два дня.
Молчание собеседника доктора не смущало. Болтать просто так он не привык, походка его была моложавой.
Несколько человек, проходя мимо, поздоровались с ним, причем он отвечал им совершенно одинаково, будь то торговец в халате с рыбного рынка или богатая вдова в открытом лимузине с шофером в ливрее, проезжающая мимо.
– Вы бы поздно или рано пришли к этому, не правда ли?
Это могло значить многое. Может быть, даже то, что Мегрэ обязательно однажды пригласили бы в дом к доктору.
– Меня пугает все, что заставляет попусту терять время, как и двусмысленные ситуации. Вы полагаете, что я убил свояченицу?
На этот раз Мегрэ сделал над собой усилие, чтобы все так же в ногу шагать с человеком, который среди бела дня в толпе отдыхающих так резко и прямо в лоб задал ему вопрос.
Комиссар не усмехнулся и не запротестовал. Прошло лишь несколько секунд, прежде чем он так же прямо, как и был задан вопрос, ответил.
– Позавчера вечером, – сказал он, – я еще не знал, что она умерла, как и то, что она была вашей свояченицей, но уже тогда я заинтересовался ею.
Глава 3
Надеялся ли Мегрэ использовать элемент неожиданности? Но в любом случае он был разочарован. Доктор Беллами, казалось, даже не услышал начала фразы, которую заглушил шум пляжа и моря. Он сделал несколько шагов, прежде чем до него донеслось эхо последних слов комиссара. И тут на его лице выразилось некоторое изумление. Он коротко взглянул на своего спутника, как бы стараясь отыскать в его словах какой-то иной смысл, подтекст. Мегрэ же, очень чутко чувствуя своего собеседника, улавливал смутные нюансы его мыслей и был несколько разочарован.
Через несколько минут все это было уже в прошлом, и они продолжали идти ровным шагом, как и прежде.
Море стало бледнее, и вода зарябила, встряхиваясь и готовясь ко сну.
– Вы ведь родились в деревне?
Можно было сказать, что их мысли, как и шаги, снова зазвучали в унисон, как это случается у любовников, которым не нужны длинные фразы, поскольку уже создалась своего рода алгебра языка.
– Да, я родился в деревне.
– А вот я в старом доме на болотах в нескольких километрах отсюда. Дом принадлежал моей семье.
Доктор не сказал «в замке», но комиссар знал, что у Беллами был фамильный замок в этом районе.
– Из какой вы провинции?
Тот назвал департамент, и Мегрэ кивком подтвердил, что те места ему знакомы.
Вопросы были достаточно банальны.
– Ваши родители – крестьяне?
– Отец работал управляющим в замке, занимался двумя десятками испольщиков.
Потом они некоторое время шли молча. В молчании пересекли улицу, и несколько позже, миновав казино, доктор Беллами машинально полез в карман за ключами. Они как раз остановились у окрашенной в белый цвет двери.
Мегрэ вошел в дом, не испытывая ни смущения, ни удивления. Под ногами в коридоре он ощутил толстый ковер. Здесь с первых же шагов чувствовались комфорт и богатство.
Трудно было создать более спокойный и гармоничный интерьер, так, чтобы это богатство не давило. Взгляд ни на чем не задерживался, и даже свет был «хорошего качества», как это ценится у дорогого вина или бывает иногда в ясный весенний денек ранним утром, когда все вокруг искрится.
Удобная широкая лестница с коваными стойками перил вела на верхние этажи. Доктор и стал по ней подниматься, пригласив:
– Давайте пройдем в кабинет…
Он не старался скрывать удовлетворения от окружающего. В его глазах даже светилась какая-то гордость.
Они медленно поднимались, и тут случился небольшой инцидент.
Несколько выше, над их головами, открылась дверь.
Для Мегрэ она была одной из многих в этом доме, поскольку он не знал расположения комнат, но доктор сразу узнал скрип этой двери, отличающийся от других.
Он нахмурился. Вверху по ковровой дорожке зашуршали шаги. Шаги были легкие и неуверенные – поступь человека, который не лучше, чем Мегрэ, разбирался в топографии дома.
Спускавшийся по лестнице остановился, свесив голову, и ждал их. Они в свою очередь взглянули вверх и обнаружили, что на них смотрит какая-то девчонка-подросток. Их взгляды скрестились на мгновение, и в ее глазах отразилась растерянность. Она как бы заколебалась: не стоит ли подняться обратно и скрыться.
Но вдруг вместо этого она начала быстро спускаться и стала во весь рост видна на лестничной площадке.
Это была рослая и худенькая девица лет четырнадцати, с тощими коленками, в простом ситцевом платьице. Но Мегрэ сразу поразила маленькая дамская сумочка, вышитая цветным бисером, у нее в руке. Девушка, казалось, примеривалась, где она пройдет мимо них. Чиркнула спиной по стене, побежала вниз, набирая скорость, поспешно нашарила дверную ручку, действуя лихорадочно, будто ее подстерегала опасность.
Доктор, одновременно с комиссаром обернувшись, смотрел, как открылась дверь, высветившись прямоугольником, и девушка исчезла.
На этом все кончилось. Беллами посмотрел наверх.
Может быть, он думал, что оттуда кто-то за ними подсматривает. Или был просто удивлен и озабочен. Чувствовалось, что в этом появлении для него было что-то неожиданное и необъяснимое.
Они снова стали подниматься. Увидели дверь, из которой вышла девица, но та была закрыта. Прошли по длинному коридору, в конце которого Беллами открыл другую дверь:
– Входите, месье… Располагайтесь, как вам удобно.
Если жарко, снимайте пиджак.
Они находились в просторном рабочем кабинете, стены которого были заставлены книжными полками. Солнце врывалось через окно, поблескивая на корешках книг.
Беллами привычным движением закрыл жалюзи, и свет в комнате стал золотистым.
Над камином висел прекрасно написанный маслом портрет дамы, и ее же фотография в серебряной рамке стояла на столе.
Доктор снял трубку внутреннего домашнего телефона и подождал.
– Это вы, матушка? Я вам не нужен?
Из трубки донесся крикливый голос, но слов Мегрэ разобрать не смог.
– Я сейчас занят. Не пошлете ли вы ко мне Франсиса?
До прихода слуги в белой куртке они молчали.
– Я вас не спросил, будете ли вы пить виски. Портвейн, полагаю, вы тоже не желаете? Может, стаканчик пуи? Принесите бутылку пуи, Франсис. Мне же, как обычно…
Он коротко глянул на лежавшие на столе конверты, но вскрывать не стал.
– Извините меня, я отлучусь ненадолго.
Он вышел вслед за слугой. Не пошел ли он спросить о девчонке, которая попалась им на лестнице? Дойдет ли до двери на лестничной клетке, а потом еще и до жены, той, что на фотографии и на картине?
Комиссар Мансюи не преувеличивал. Такую женщину трудно было не заметить даже в уличной толпе.
И тем не менее поражала ее какая-то необыкновенная простота. Она казалась несколько робкой, но как бы отметала взгляды, устремленные на нее. Первыми чувствами ее должны быть боязнь и неприятие всего нового и неизвестного.
У нее были ясные большие глаза фиолетово-голубоватого цвета, нежный детский овал лица, но в то же время она выглядела очень женственной.
– Прошу извинить меня, что оставил вас одного…
Беллами сделал вид, будто не заметил, как внимательно его гость рассматривает портрет. Но сказал, выдвигая ящик стола:
– Сестра очень от нее отличалась, как сами вы сейчас убедитесь.
Он выбрал из фотографий одну и протянул Мегрэ.
Отличие действительно было разительное. С фото глядела брюнетка с неправильными чертами удлиненного лица, в коротком простом платье без вышивки, что придавало ей вид строгий, но простоватый.
– Они не похожи друг на друга, не правда ли? Если вам еще не сказали, то наверняка скажут, что у них разные отцы. И это, скорее всего, именно так… Признайтесь, месье, что вы бы рано или поздно пришли встретиться со мной. Не знаю, правда, каким бы предлогом вы воспользовались… Со своей стороны откровенно скажу вам, что, несмотря на все случившееся, мне хотелось поговорить с вами…
Это уже становилось любопытным: откровенность доктора была столь ненаигранной, что выглядела несколько суховатой. Он даже не давал себе труда улыбаться.
Послышался тонкий звон стекла за дверью. Это Франсис принес поднос, уставленный бутылками и стаканами.
– Извините, что сразу не предложил вам курить здесь трубку. Курите, если хотите. Наверное, мне нужно было дождаться похорон, чтобы пригласить вас. Но они назначены на завтра, как вам известно. Вы также знаете, что тела покойницы в доме не было.
Он достал из кармана часы и взглянул на них. Мегрэ понял, что в это время должно начаться вскрытие.
– Я был очень привязан к свояченице. Относился к ней, как к собственной сестре, с тех пор, как она в тринадцать лет появилась у меня в доме.
Мегрэ вспомнил девчонку, которая попалась им на лестнице, и собеседник, догадавшись о его мыслях, слегка нахмурился, проявляя плохо скрытое нетерпение.
– Извините, что не пью те же напитки, что и вы.
Ваше здоровье! Лили была нервным ребенком, немного нелюдимым и помешанным на музыке. Если вас это интересует, то я сейчас покажу то, что мы, да впрочем и она сама, называем ее убежищем…
Он медленно отхлебнул виски, поставил стакан на стол и подождал, пока Мегрэ покончил со своим.
Беллами оставлял комиссару возможность самому проявить хоть какую-то инициативу, но это не вызывало у Мегрэ ни протеста, ни чувства унижения. Однако будь здесь какой-либо посторонний свидетель, он бы счел комиссара неуклюжим и зависимым. Его взгляд казался отсутствующим, а движения тяжеловесными, но доктор тем не менее вовсе не заблуждался на его счет.
– Вы ведь в отпуске, как мне сказали. Я много раз наблюдал за вами, когда вы присутствовали при наших партиях в бридж. Эти партии стали необходимостью для большинства из нас. Что же касается лично меня, то это единственные свободные часы в течение дня, которые я провожу вне дома, и рассматриваю эту привычку как своего рода умственную гигиену. Кстати, извините, что не спросил вас о здоровье вашей супруги. Ею занимается один из наших лучших хирургов, доктор Бернар, он из моих друзей.
Беллами не солгал, когда заявил, что с самого начала интересовался Мегрэ.
– Вы уже познакомились с атмосферой нашей клиники и нашими добрыми сестрами?
Еле уловимая улыбка. Он отлично понимал, насколько неуклюже выглядит Мегрэ среди этих монашек с бархатными, скользящими шагами.
Теперь ему нужно было перейти к самой трудной теме разговора и объяснить свое внезапное приглашение, свою заботу о том, чтобы рассеять те подозрения, которые мог вынашивать комиссар полиции против него.
Подозревал ли он о записке, которую передала Мегрэ сестра Мари-Анжелика?
– Возможно, вам случалось пожить в маленьком городке вроде нашего. Замечу сразу, что лично я его люблю и вовсе не хочу сказать о нем что-либо дурное. Если я здесь, то именно потому, что сам так захотел…
Он говорил об этом с какой-то страстной нежностью.
А когда его взгляд задержался на жалюзи, можно было догадаться, как по утрам он любуется из окон своего кабинета парусниками и чайками, а проснувшись, с Удовольствием вдыхает свежий, напоенный ароматами воздух.
– Я люблю спокойствие. Я люблю свой дом…
Наверное, так же он любил свои книги в переплетах с золотом, безделушки, ждущие ласки его пальцев, и все остальное.
– Я бы очень легко мог стать дикарем, и, может быть, именно поэтому мне нужна ежедневная партия в бридж.
Это ведь просто и естественно, не так ли? Жизнь выглядит для каждого совершенно простой, пока не случится нечто неожиданное и люди не станут считать нас не такими, какие мы есть на самом деле, а будут рассматривать уже со своим отношением к случившемуся. Полагаю, именно поэтому я и пригласил вас прийти сюда.
В тот момент я не раздумывал, просто попросил вас посетить меня. Я неоднократно натыкался на ваш взгляд.
Позвольте мне задать вам нескромный вопрос. Где вы учились?
Наступила пора Мегрэ изобразить послушание, которое демонстрировали некоторые из его «клиентов» при допросе.
– Когда-то я мечтал стать врачом и три года изучал медицину. Смерть отца прервала мои занятия, и случай привел в полицию.
Он не боялся услышать что-либо шокирующее или обидное в этой рафинированной буржуазной атмосфере.
– Должен вам сказать, – сразу откликнулся Беллами, – что ваш взгляд всегда кажется взглядом человека, пытающегося поставить диагноз. За эти два дня многие смотрели на меня с любопытством, а некоторые даже как-то боязливо. Ну конечно! Я же это чувствую. И не верю, что меня любят. Наверное, вам известно, что люди менее всего прощают подобную манеру поведения себе подобным. Именно потому мало кто может позволить себе жить собственной жизнью, не заботясь о том, что о них думают другие. Я тоже не заботился два дня тому назад. Не забочусь и сегодня. Однако испытываю необходимость объясниться с вами.
Говорил он все это так, будто боялся выразить этими словами какую-то симпатию или слабость. Поэтому и добавил с едва заметной улыбкой, которую Мегрэ уже научился различать:
– Может быть, я просто старался избежать осложнений? Я ведь понял, что вы заинтригованы, хотите все узнать и попытаетесь это сделать во что бы то ни стало. Некоторые откладывают неприятные вещи на потом, другие же стараются покончить с ними сразу. Я из последних.
– А я, выходит, знаю какую-то ужасно неприятную «вещь»?
– Ну, вовсе не ужасную. Вы просто совсем меня не знаете. Не знаете и нашего городка. Все, что вам скажут, рискует деформироваться в вашем мозгу, а вы этого не любите и, как я понимаю, не успокоитесь, пока не почувствуете правду.
Он схватил портрет свояченицы и всмотрелся в него.
– Я очень любил эту девчонку, но повторяю, испытывал к ней только братские чувства. Часто случается и другое, я знаю об этом. Мужчина легко влюбляется в двух сестер, особенно если они обе живут в его доме.
Но у нас не тот случай. Лили тоже не была в меня влюблена. Скажу больше: мне вообще не нравилось то, что любила она. Она же находила меня холодным и циничным. Часто даже утверждала, что у меня нет сердца. Все это, конечно, не доказывает, что несчастный случай был именно несчастным случаем, но…
Мегрэ слушал его, продолжая думать о девочке с лестницы. Бесспорно, ее присутствие в доме шокировало доктора Беллами. Он поначалу был даже удивлен. В первый момент смотрел на нее, как на незнакомку, и явно задавался вопросом, что ей нужно у него в доме. Но с того момента, как он разглядел ее на лестничной площадке, он понял, кто она, и это было заметно по его глазам.
Однако наверняка ли он знал, к кому она приходила?
В этом доме не привыкли к появлению новых лиц.
Разве комиссар Мансюи не говорил о ревнивости доктора? Ведь даже отправившись играть в бридж, Беллами оставлял жену под присмотром своей мамаши.
Итак, появился некто. Доктор сразу же позвонил матери. Если бы девчонка приходила к ней, она бы тут же ему об этом сказала, хотя в присутствии Мегрэ сын предпочел прямо не спрашивать на этот счет. Но и мать ему ничего не сообщила. Тогда он вышел и направился к двери на лестничной площадке.
Как это доктор только что сказал?
«Все это, конечно, не доказывает, что несчастный случай был именно несчастным случаем, но…»
И Мегрэ ответил, почти не раздумывая:
– Я уверен, что у вас никогда не возникало намерения убить сестру вашей жены…
Если этот нюанс и не ускользнул от внимания доктора, то виду он не подал.
– Но существуют и другие, которые думают не так, как вы. Двери своего дома я держал открытыми для вас…
И они продолжают оставаться для вас открытыми. Надеюсь, вы понимаете, что здесь от вас ничего не скрывают. Не хотите ли взглянуть на апартаменты, которые занимала Лили? Это позволит вам одновременно познакомиться с моею матерью, которая сейчас там находится.
Доктор допил виски и подождал, когда собеседник опустошит свой стакан. Потом открыл другую дверь, и они прошли через еще одну комнату – библиотеку, более удобное помещение, в котором стоял зеленый диван. Снова дверь, ведущая по направлению к морю, и они оказались в скромном, почти строгом помещении, значительную часть которого занимал большой концертный рояль. На стенах развешаны фотографии композиторов. Кресел здесь немного и никаких пуфиков и тряпок.
– Вот вы и у нее, – проговорил Беллами, направляясь к следующей полуоткрытой двери. Тут же он несколько громче добавил: – Маман, разрешите вам представить комиссара Мегрэ, о котором вы столько слышали.
Говорил он кому-то невидимому, находящемуся в соседней комнате. Оттуда донеслось что-то вроде ворчания, потом появилась одетая в черное маленькая толстая женщина, опирающаяся на палку с набалдашником из слоновой кости. Смотрела она недоверчиво и не слишком приветливо. Окинула гостя взглядом с головы до ног и произнесла:
Через несколько минут все это было уже в прошлом, и они продолжали идти ровным шагом, как и прежде.
Море стало бледнее, и вода зарябила, встряхиваясь и готовясь ко сну.
– Вы ведь родились в деревне?
Можно было сказать, что их мысли, как и шаги, снова зазвучали в унисон, как это случается у любовников, которым не нужны длинные фразы, поскольку уже создалась своего рода алгебра языка.
– Да, я родился в деревне.
– А вот я в старом доме на болотах в нескольких километрах отсюда. Дом принадлежал моей семье.
Доктор не сказал «в замке», но комиссар знал, что у Беллами был фамильный замок в этом районе.
– Из какой вы провинции?
Тот назвал департамент, и Мегрэ кивком подтвердил, что те места ему знакомы.
Вопросы были достаточно банальны.
– Ваши родители – крестьяне?
– Отец работал управляющим в замке, занимался двумя десятками испольщиков.
Потом они некоторое время шли молча. В молчании пересекли улицу, и несколько позже, миновав казино, доктор Беллами машинально полез в карман за ключами. Они как раз остановились у окрашенной в белый цвет двери.
Мегрэ вошел в дом, не испытывая ни смущения, ни удивления. Под ногами в коридоре он ощутил толстый ковер. Здесь с первых же шагов чувствовались комфорт и богатство.
Трудно было создать более спокойный и гармоничный интерьер, так, чтобы это богатство не давило. Взгляд ни на чем не задерживался, и даже свет был «хорошего качества», как это ценится у дорогого вина или бывает иногда в ясный весенний денек ранним утром, когда все вокруг искрится.
Удобная широкая лестница с коваными стойками перил вела на верхние этажи. Доктор и стал по ней подниматься, пригласив:
– Давайте пройдем в кабинет…
Он не старался скрывать удовлетворения от окружающего. В его глазах даже светилась какая-то гордость.
Они медленно поднимались, и тут случился небольшой инцидент.
Несколько выше, над их головами, открылась дверь.
Для Мегрэ она была одной из многих в этом доме, поскольку он не знал расположения комнат, но доктор сразу узнал скрип этой двери, отличающийся от других.
Он нахмурился. Вверху по ковровой дорожке зашуршали шаги. Шаги были легкие и неуверенные – поступь человека, который не лучше, чем Мегрэ, разбирался в топографии дома.
Спускавшийся по лестнице остановился, свесив голову, и ждал их. Они в свою очередь взглянули вверх и обнаружили, что на них смотрит какая-то девчонка-подросток. Их взгляды скрестились на мгновение, и в ее глазах отразилась растерянность. Она как бы заколебалась: не стоит ли подняться обратно и скрыться.
Но вдруг вместо этого она начала быстро спускаться и стала во весь рост видна на лестничной площадке.
Это была рослая и худенькая девица лет четырнадцати, с тощими коленками, в простом ситцевом платьице. Но Мегрэ сразу поразила маленькая дамская сумочка, вышитая цветным бисером, у нее в руке. Девушка, казалось, примеривалась, где она пройдет мимо них. Чиркнула спиной по стене, побежала вниз, набирая скорость, поспешно нашарила дверную ручку, действуя лихорадочно, будто ее подстерегала опасность.
Доктор, одновременно с комиссаром обернувшись, смотрел, как открылась дверь, высветившись прямоугольником, и девушка исчезла.
На этом все кончилось. Беллами посмотрел наверх.
Может быть, он думал, что оттуда кто-то за ними подсматривает. Или был просто удивлен и озабочен. Чувствовалось, что в этом появлении для него было что-то неожиданное и необъяснимое.
Они снова стали подниматься. Увидели дверь, из которой вышла девица, но та была закрыта. Прошли по длинному коридору, в конце которого Беллами открыл другую дверь:
– Входите, месье… Располагайтесь, как вам удобно.
Если жарко, снимайте пиджак.
Они находились в просторном рабочем кабинете, стены которого были заставлены книжными полками. Солнце врывалось через окно, поблескивая на корешках книг.
Беллами привычным движением закрыл жалюзи, и свет в комнате стал золотистым.
Над камином висел прекрасно написанный маслом портрет дамы, и ее же фотография в серебряной рамке стояла на столе.
Доктор снял трубку внутреннего домашнего телефона и подождал.
– Это вы, матушка? Я вам не нужен?
Из трубки донесся крикливый голос, но слов Мегрэ разобрать не смог.
– Я сейчас занят. Не пошлете ли вы ко мне Франсиса?
До прихода слуги в белой куртке они молчали.
– Я вас не спросил, будете ли вы пить виски. Портвейн, полагаю, вы тоже не желаете? Может, стаканчик пуи? Принесите бутылку пуи, Франсис. Мне же, как обычно…
Он коротко глянул на лежавшие на столе конверты, но вскрывать не стал.
– Извините меня, я отлучусь ненадолго.
Он вышел вслед за слугой. Не пошел ли он спросить о девчонке, которая попалась им на лестнице? Дойдет ли до двери на лестничной клетке, а потом еще и до жены, той, что на фотографии и на картине?
Комиссар Мансюи не преувеличивал. Такую женщину трудно было не заметить даже в уличной толпе.
И тем не менее поражала ее какая-то необыкновенная простота. Она казалась несколько робкой, но как бы отметала взгляды, устремленные на нее. Первыми чувствами ее должны быть боязнь и неприятие всего нового и неизвестного.
У нее были ясные большие глаза фиолетово-голубоватого цвета, нежный детский овал лица, но в то же время она выглядела очень женственной.
– Прошу извинить меня, что оставил вас одного…
Беллами сделал вид, будто не заметил, как внимательно его гость рассматривает портрет. Но сказал, выдвигая ящик стола:
– Сестра очень от нее отличалась, как сами вы сейчас убедитесь.
Он выбрал из фотографий одну и протянул Мегрэ.
Отличие действительно было разительное. С фото глядела брюнетка с неправильными чертами удлиненного лица, в коротком простом платье без вышивки, что придавало ей вид строгий, но простоватый.
– Они не похожи друг на друга, не правда ли? Если вам еще не сказали, то наверняка скажут, что у них разные отцы. И это, скорее всего, именно так… Признайтесь, месье, что вы бы рано или поздно пришли встретиться со мной. Не знаю, правда, каким бы предлогом вы воспользовались… Со своей стороны откровенно скажу вам, что, несмотря на все случившееся, мне хотелось поговорить с вами…
Это уже становилось любопытным: откровенность доктора была столь ненаигранной, что выглядела несколько суховатой. Он даже не давал себе труда улыбаться.
Послышался тонкий звон стекла за дверью. Это Франсис принес поднос, уставленный бутылками и стаканами.
– Извините, что сразу не предложил вам курить здесь трубку. Курите, если хотите. Наверное, мне нужно было дождаться похорон, чтобы пригласить вас. Но они назначены на завтра, как вам известно. Вы также знаете, что тела покойницы в доме не было.
Он достал из кармана часы и взглянул на них. Мегрэ понял, что в это время должно начаться вскрытие.
– Я был очень привязан к свояченице. Относился к ней, как к собственной сестре, с тех пор, как она в тринадцать лет появилась у меня в доме.
Мегрэ вспомнил девчонку, которая попалась им на лестнице, и собеседник, догадавшись о его мыслях, слегка нахмурился, проявляя плохо скрытое нетерпение.
– Извините, что не пью те же напитки, что и вы.
Ваше здоровье! Лили была нервным ребенком, немного нелюдимым и помешанным на музыке. Если вас это интересует, то я сейчас покажу то, что мы, да впрочем и она сама, называем ее убежищем…
Он медленно отхлебнул виски, поставил стакан на стол и подождал, пока Мегрэ покончил со своим.
Беллами оставлял комиссару возможность самому проявить хоть какую-то инициативу, но это не вызывало у Мегрэ ни протеста, ни чувства унижения. Однако будь здесь какой-либо посторонний свидетель, он бы счел комиссара неуклюжим и зависимым. Его взгляд казался отсутствующим, а движения тяжеловесными, но доктор тем не менее вовсе не заблуждался на его счет.
– Вы ведь в отпуске, как мне сказали. Я много раз наблюдал за вами, когда вы присутствовали при наших партиях в бридж. Эти партии стали необходимостью для большинства из нас. Что же касается лично меня, то это единственные свободные часы в течение дня, которые я провожу вне дома, и рассматриваю эту привычку как своего рода умственную гигиену. Кстати, извините, что не спросил вас о здоровье вашей супруги. Ею занимается один из наших лучших хирургов, доктор Бернар, он из моих друзей.
Беллами не солгал, когда заявил, что с самого начала интересовался Мегрэ.
– Вы уже познакомились с атмосферой нашей клиники и нашими добрыми сестрами?
Еле уловимая улыбка. Он отлично понимал, насколько неуклюже выглядит Мегрэ среди этих монашек с бархатными, скользящими шагами.
Теперь ему нужно было перейти к самой трудной теме разговора и объяснить свое внезапное приглашение, свою заботу о том, чтобы рассеять те подозрения, которые мог вынашивать комиссар полиции против него.
Подозревал ли он о записке, которую передала Мегрэ сестра Мари-Анжелика?
– Возможно, вам случалось пожить в маленьком городке вроде нашего. Замечу сразу, что лично я его люблю и вовсе не хочу сказать о нем что-либо дурное. Если я здесь, то именно потому, что сам так захотел…
Он говорил об этом с какой-то страстной нежностью.
А когда его взгляд задержался на жалюзи, можно было догадаться, как по утрам он любуется из окон своего кабинета парусниками и чайками, а проснувшись, с Удовольствием вдыхает свежий, напоенный ароматами воздух.
– Я люблю спокойствие. Я люблю свой дом…
Наверное, так же он любил свои книги в переплетах с золотом, безделушки, ждущие ласки его пальцев, и все остальное.
– Я бы очень легко мог стать дикарем, и, может быть, именно поэтому мне нужна ежедневная партия в бридж.
Это ведь просто и естественно, не так ли? Жизнь выглядит для каждого совершенно простой, пока не случится нечто неожиданное и люди не станут считать нас не такими, какие мы есть на самом деле, а будут рассматривать уже со своим отношением к случившемуся. Полагаю, именно поэтому я и пригласил вас прийти сюда.
В тот момент я не раздумывал, просто попросил вас посетить меня. Я неоднократно натыкался на ваш взгляд.
Позвольте мне задать вам нескромный вопрос. Где вы учились?
Наступила пора Мегрэ изобразить послушание, которое демонстрировали некоторые из его «клиентов» при допросе.
– Когда-то я мечтал стать врачом и три года изучал медицину. Смерть отца прервала мои занятия, и случай привел в полицию.
Он не боялся услышать что-либо шокирующее или обидное в этой рафинированной буржуазной атмосфере.
– Должен вам сказать, – сразу откликнулся Беллами, – что ваш взгляд всегда кажется взглядом человека, пытающегося поставить диагноз. За эти два дня многие смотрели на меня с любопытством, а некоторые даже как-то боязливо. Ну конечно! Я же это чувствую. И не верю, что меня любят. Наверное, вам известно, что люди менее всего прощают подобную манеру поведения себе подобным. Именно потому мало кто может позволить себе жить собственной жизнью, не заботясь о том, что о них думают другие. Я тоже не заботился два дня тому назад. Не забочусь и сегодня. Однако испытываю необходимость объясниться с вами.
Говорил он все это так, будто боялся выразить этими словами какую-то симпатию или слабость. Поэтому и добавил с едва заметной улыбкой, которую Мегрэ уже научился различать:
– Может быть, я просто старался избежать осложнений? Я ведь понял, что вы заинтригованы, хотите все узнать и попытаетесь это сделать во что бы то ни стало. Некоторые откладывают неприятные вещи на потом, другие же стараются покончить с ними сразу. Я из последних.
– А я, выходит, знаю какую-то ужасно неприятную «вещь»?
– Ну, вовсе не ужасную. Вы просто совсем меня не знаете. Не знаете и нашего городка. Все, что вам скажут, рискует деформироваться в вашем мозгу, а вы этого не любите и, как я понимаю, не успокоитесь, пока не почувствуете правду.
Он схватил портрет свояченицы и всмотрелся в него.
– Я очень любил эту девчонку, но повторяю, испытывал к ней только братские чувства. Часто случается и другое, я знаю об этом. Мужчина легко влюбляется в двух сестер, особенно если они обе живут в его доме.
Но у нас не тот случай. Лили тоже не была в меня влюблена. Скажу больше: мне вообще не нравилось то, что любила она. Она же находила меня холодным и циничным. Часто даже утверждала, что у меня нет сердца. Все это, конечно, не доказывает, что несчастный случай был именно несчастным случаем, но…
Мегрэ слушал его, продолжая думать о девочке с лестницы. Бесспорно, ее присутствие в доме шокировало доктора Беллами. Он поначалу был даже удивлен. В первый момент смотрел на нее, как на незнакомку, и явно задавался вопросом, что ей нужно у него в доме. Но с того момента, как он разглядел ее на лестничной площадке, он понял, кто она, и это было заметно по его глазам.
Однако наверняка ли он знал, к кому она приходила?
В этом доме не привыкли к появлению новых лиц.
Разве комиссар Мансюи не говорил о ревнивости доктора? Ведь даже отправившись играть в бридж, Беллами оставлял жену под присмотром своей мамаши.
Итак, появился некто. Доктор сразу же позвонил матери. Если бы девчонка приходила к ней, она бы тут же ему об этом сказала, хотя в присутствии Мегрэ сын предпочел прямо не спрашивать на этот счет. Но и мать ему ничего не сообщила. Тогда он вышел и направился к двери на лестничной площадке.
Как это доктор только что сказал?
«Все это, конечно, не доказывает, что несчастный случай был именно несчастным случаем, но…»
И Мегрэ ответил, почти не раздумывая:
– Я уверен, что у вас никогда не возникало намерения убить сестру вашей жены…
Если этот нюанс и не ускользнул от внимания доктора, то виду он не подал.
– Но существуют и другие, которые думают не так, как вы. Двери своего дома я держал открытыми для вас…
И они продолжают оставаться для вас открытыми. Надеюсь, вы понимаете, что здесь от вас ничего не скрывают. Не хотите ли взглянуть на апартаменты, которые занимала Лили? Это позволит вам одновременно познакомиться с моею матерью, которая сейчас там находится.
Доктор допил виски и подождал, когда собеседник опустошит свой стакан. Потом открыл другую дверь, и они прошли через еще одну комнату – библиотеку, более удобное помещение, в котором стоял зеленый диван. Снова дверь, ведущая по направлению к морю, и они оказались в скромном, почти строгом помещении, значительную часть которого занимал большой концертный рояль. На стенах развешаны фотографии композиторов. Кресел здесь немного и никаких пуфиков и тряпок.
– Вот вы и у нее, – проговорил Беллами, направляясь к следующей полуоткрытой двери. Тут же он несколько громче добавил: – Маман, разрешите вам представить комиссара Мегрэ, о котором вы столько слышали.
Говорил он кому-то невидимому, находящемуся в соседней комнате. Оттуда донеслось что-то вроде ворчания, потом появилась одетая в черное маленькая толстая женщина, опирающаяся на палку с набалдашником из слоновой кости. Смотрела она недоверчиво и не слишком приветливо. Окинула гостя взглядом с головы до ног и произнесла: