Сименон Жорж. Сомнения Мегрэ

   — Желаете, чтобы я прошел обследование у другого врача?
   — У специалиста из медсанчасти изолятора временного содержания. Это честнейший человек, профессор, известный во всем мире.
   — Когда? Немедленно?
   — Нет. В это время его беспокоить не стоит. Он придет на службу завтра утром.
   — Если не с раннего утра, — спокойно ответил Мартон, — я успею отпроситься с работы.
   — Так вы согласны?
   — А почему бы мне не согласиться?
   — Вы также согласны подписать бумагу, в которой признаете, что подвергаетесь данному обследованию по вашей доброй воле и без всякого принуждения?
   — Если вам это нужно.
   — Вы любопытный человек, месье Мартон.
   — Вы так считаете?
   — Я помню, что здесь вы тоже находитесь по собственной воле. То есть вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Однако мне бы хотелось задать вам несколько таких.
   — И вы мне поверите?
   — Постараюсь, и могу вас заверить, что не испытываю по отношению к вам никакого предубеждения.
   Это заявление вызвало у Мартона лишь устало-скептическую улыбку.
   — Вы любите вашу жену?
   — Теперь?
   — Конечно теперь.
   — Теперь — нет.
   — Она вас любит?
   — Она меня ненавидит.
   — Когда вы ушли отсюда вчера утром, я представлял себе вашу семью совсем иначе.
   — Мы не успели обговорить все до конца, да вы и не слишком хотели меня слушать.
   — Как вам угодно. Я продолжаю?
   — Прошу вас.
   — Вы любили ее?
   — Думал, что люблю.
   — Объясните, что вы под этим понимаете.
   — До встречи с ней я жил один, не позволяя себе никаких развлечений. Много работал, знаете ли. Начав с самого низа, я должен был прилагать огромные усилия, чтобы стать тем, кем стал.
   — У вас не было связей с женщинами до встречи с вашей женой?
   — Редко. Приключения сами догадываетесь какого рода. Я испытывал больше стыда, чем удовольствия.
   А встретив Жизель, я сделал из нее идеал, который и полюбил. Слово «чета» было для меня волшебным.
   Я мечтал о нем. Мы должны были стать супружеской четой. Я стану одной из половинок четы. Я уже не буду одинок в своей квартире, в жизни. И в один прекрасный день у нас появятся дети…
   — У вас их нет?
   — Жизель не хочет.
   — Она вас предупредила заранее?
   — Нет. Если бы предупредила, я бы все равно на ней женился и довольствовался бы тем, что нас будет двое…
   — Она вас любила?
   — Я думал, да.
   — Но однажды вы заметили, что ошибались?
   — Да.
   — Когда?
   Он ответил не сразу. Казалось, вдруг столкнулся с серьезной нравственной проблемой и обдумывал ее. Мегрэ его не подгонял.
   — Полагаю, — прошептал наконец Мартон, — вы провели расследование? Если вы послали человека следить за мной в магазине, то другого должны были направить на авеню Шатийон.
   — Совершенно верно.
   — В таком случае буду говорить откровенно. И на заданный вами вопрос отвечаю: два года назад.
   — Иначе говоря, примерно в то же самое время, когда к вам переехала жить свояченица, вы поняли, что жена вас не любит и никогда не любила?
   — Да.
   — Вы могли бы мне объяснить, почему вы так решили?
   — Это просто. До знакомства со свояченицей, которая жила в Америке вместе с мужем, я не всегда бывал счастлив в семейной жизни, но считал, что счастлив, насколько это возможно. Понимаете? Иными словами, я считал свои разочарования неизбежными, воображая, будто все мужчины переживают то же самое. Короче, Жизель женщина, и я считал присущие ей недостатки свойственными всем женщинам. — Он по-прежнему тщательно подбирал слова, выделяя некоторые из них интонацией. — Как и все, полагаю, я мечтал об определенной форме любви, союза, слияния — называйте это как хотите, и после нескольких лет или месяцев пришел к выводу, что этого не существует.
   — То есть не существует любви?
   — Во всяком случае, такой любви.
   — В чем вы упрекаете жену?
   — Пожалуй, не очень порядочно говорить то, чего вы от меня добиваетесь, но, если я не отвечу искренне, вы опять сделаете ложные выводы. Например, сегодня я знаю, что Жизель уехала из Руана, от семьи, движимая только честолюбием. Не любовью к человеку, за которым она в то время последовала и который, по ее рассказам, бросил ее через несколько месяцев. Этот человек был для нее первой ступенькой, это был Париж. Даже если бы он ее не бросил, она все равно прожила бы с ним недолго.
   Любопытно было слушать, как он это говорит: без возбуждения, бесстрастно, словно рассматривая отвлеченный пример, стараясь излагать суть дела точно и четко.
   — Вот только она полагала, что все пойдет гораздо быстрее. Она была молода, хороша собой, привлекательна и не ожидала, что придется бегать из одной конторы в другую и выискивать в газетах объявления в рубрике «Требуются на работу», чтобы в конце концов получить место продавщицы в отделе белья универмага.
   — А разве вы сами не честолюбивы?
   — Это другое дело. Дайте мне досказать про нее. По вечерам она встречалась с коллегами, в основном начальниками отделов, но или все они были женаты, или же не предлагали ей выйти замуж. В тот момент, когда она почувствовала, что начинает стареть, на сцене появился я. Опыт подсказал ей, что на худой конец я вполне приемлемый вариант, и она сделала все необходимое.
   — То есть?
   — Убедила меня, что любит. Несколько лет я думал только о нашей семье, о том, что называл нашим гнездышком, о нашем будущем. Она казалась мне холодной, но я утешался мыслями, что женщины, которые таковыми не кажутся, просто притворяются. Я знал, что она скуповата, даже жадна, но убеждал себя, что таковы все женщины.
   — Вы были несчастны?
   — У меня была работа. Она над ней смеялась, называла меня маньяком, стыдилась, как я теперь знаю, что вышла за человека, занимающегося детскими игрушками. Она нашла себе получше.
   Мегрэ догадывался, что последует за этой фразой.
   — Что вы хотите сказать?
   — Она познакомилась с мужчиной, который некоторое время работал в магазине, с неким Морисом Швобом. Не знаю, любит ли она его. Возможно, любит. Как бы то ни было, он позволил ей сделать еще один шаг наверх, и шаг большой. Он женился на бывшей актрисе, долгое время жившей на содержании и накопившей много денег…
   — По этой причине ваша жена и не подала на развод, чтобы затем выйти за Швоба?
   — Полагаю, да. Как бы то ни было, они вместе открыли магазин на деньги старухи.
   — Вы считаете, они любовники?
   — Я это знаю.
   — Вы за ними следили?
   — Любопытство свойственно мне не меньше, чем другим.
   — Но и вы, вы тоже не подали на развод?
   Мартон не ответил. Казалось, они зашли в тупик.
   — Это положение уже существовало к моменту приезда вашей свояченицы?
   — Возможно, но мои глаза еще не открылись.
   — Вы мне сказали, что поняли, уже когда ваша свояченица жила с вами на авеню Шатийон. Что вы поняли?
   — Что существуют женщины другого типа, такие, о которых я всегда мечтал.
   — Вы ее любите?
   — Да.
   — Она ваша любовница?
   — Нет.
   — Как бы то ни было, вы порой встречаетесь с ней тайком от вашей жены?
   — Вы и это знаете?
   — Я знаю, что есть такой маленький ресторанчик, который называется «Нормандская дыра».
   — Это правда. Дженни часто приходит туда в мой обеденный перерыв. А моя жена почти всегда сопровождает Швоба в более шикарные заведения. Она уже не принадлежит к нашему миру, понимаете? — Последнее слово часто появлялось в речи Мартона, словно тот боялся, что Мегрэ упустит нить их разговора. — Понимаете?
   — Ваша свояченица вас тоже любит?
   — Думаю, начинает.
   — Только начинает?
   — Она по-настоящему любила мужа. Это была счастливая чета. Жили в Нью-Джерси, недалеко от Нью-Йорка, в красивом загородном доме. Эдгар погиб в результате несчастного случая, а Дженни попыталась покончить с собой. Однажды вечером она открыла газ… Ее едва успели спасти. Тогда, не зная, что делать, она вернулась в Европу, и мы ее приняли. Она еще носит траур. Никак не привыкнет носить одежду не черного цвета. Жизель над ней насмехается, советует бывать в обществе, веселиться, чтобы развеяться. А я, наоборот, стараюсь постепенно вернуть ей вкус к жизни…
   — И вам удается?
   Мартон покраснел, как подросток.
   — Думаю, да. Теперь вы понимаете, почему мы с ней не любовники? Я люблю ее и уважаю. Не хотел бы ради эгоистического удовлетворения…
   Интересно, стенографирует это Лапуэнт или нет? Если бы протокол допроса был официальным, Мегрэ, очевидно, выставил бы себя на посмешище.
   — Дженни знает, что ее сестра желает вашей смерти?
   — Я с ней об этом не говорил.
   — Она в курсе вашего разлада?
   — Она живет с нами. Заметьте, мы с женой никогда не ссоримся. Внешне ведем обычную супружескую жизнь.
   Жизель слишком умна, чтобы провоцировать скандалы.
   К тому же есть десять миллионов, которые позволили бы ей стать полноправной совладелицей магазина на улице Сент-Оноре и равноправным партнером Мориса Швоба, именующего себя Харрисом.
   — Что за десять миллионов?
   — Страховка.
   — Когда вы заключили договор о страховании? До приезда свояченицы или после?
   — Примерно четыре года назад. Жизель уже работала вместе со Швобом. К нам, как бы случайно, зашел страховой агент, но потом я понял, что его пригласила моя жена. Вы знаете, как это бывает. «Никогда не знаешь, когда умрешь, — сказал он. — А это подспорье для того супруга, кто переживет другого…»
   Мартон впервые засмеялся. Смех был тихим и неприятным.
   — Я еще ничего не знал. Короче, мы подписали полис на десять миллионов.
   — Вы сказали «мы»?
   — Да, поскольку страховка взаимная. Они называют такую «двухголовой».
   — Иными словами, в случае смерти жены вы тоже получите десять миллионов?
   — Конечно.
   — То есть вы настолько же заинтересованы в ее смерти, как и она в вашей?
   — Я этого не скрываю.
   — И вы друг друга ненавидите?
   — Она меня ненавидит.
   — А вы ее?
   — Не испытываю к ней ненависти. Просто предпринимаю предосторожности.
   — Но вы любите вашу свояченицу?
   — Я и этого не скрываю.
   — А ваша жена — любовница Швоба-Харриса?
   — Это факт.
   — Вы хотите сказать мне еще что-нибудь?
   — Не знаю. Я ответил на ваши вопросы. Готов завтра утром явиться на освидетельствование, о котором вы говорили. К которому часу мне прийти?
   — Между десятью и полуднем. Как вам удобнее?
   — Это надолго?
   — Примерно как у доктора Стейнера.
   — Значит, час. Давайте в одиннадцать, если вам это подходит. Так мне не придется возвращаться в магазин.
   Мартон неуверенно поднялся, видимо ожидая новых вопросов. Пока он надевал пальто, Мегрэ прошептал:
   — Свояченица ждет вас на набережной.
   Мартон замер, вдев руку в рукав лишь наполовину.
   — Что?!
   — Вас это удивляет? Она не знала о вашем визите сюда?
   Он замешкался с ответом на какую-то секунду, но это не ускользнуло от Мегрэ.
   — Конечно.
   На этот раз он очевидно врал. Он вдруг заторопился уйти. Он уже не был так уверен в себе.
   — До завтра… — пробормотал он.
   И поскольку машинально начал протягивать руку для прощанья, был вынужден довести движение до конца.
   Мегрэ ответил на рукопожатие и посмотрел, как посетитель уходит в сторону лестницы. Он закрыл за Мартоном дверь и какое-то время стоял неподвижно, глубоко дыша.
   — Уф!.. — вздохнул он в тот самый момент, когда в двери показался Лапуэнт, чье запястье затекло от долгого и быстрого письма.
   Он не припоминал такого ошеломляющего допроса, каким выдался этот.

Глава 6
Вечер в кино

   — Люка? — спросил Мегрэ, кивнув на дверь, ведущую в кабинет инспекторов.
   Лапуэнт понял не только вопрос, но и то, что в данный момент комиссар не расположен много разговаривать.
   — Сменил Торранса на набережной. Поскольку Торранс не в курсе…
   Мегрэ разом перескочил с одной мысли на другую, но и тогда инспектор сразу понял его:
   — Что ты об этом думаешь?
   За исключением Жанвье, с которым он всегда был на «ты», Мегрэ редко «тыкал» сотрудникам — да и то не всем, — лишь в запарке действия либо когда был очень занят. Такое обращение всегда доставляло Лапуэнту удовольствие, потому что создавало впечатление, что между ними двумя вдруг устанавливается особая атмосфера доверия.
   — Не знаю, патрон. Я его слышал, но не видел, а это большая разница…
   Именно поэтому комиссар и спрашивал его мнение.
   Они слышали одни и те же слова. Но молодой человек, спрятавшийся за дверью, не отвлекался на лицо, глаза, руки посетителя, из-за чего рассеивалось внимание самого Мегрэ. Он находился примерно в положении театральных билетерш, которые слышат пьесы из коридора и для которых произносимые реплики имеют совсем другое значение.
   — Он произвел на меня впечатление искреннего человека.
   — Не с приветом?
   — Ему, должно быть, трудно объяснить свои мысли, когда перед ним сидит такой человек, как вы…
   Лапуэнт не сразу решился произнести эту фразу из опасения быть неверно понятым, тогда как сам считал ее комплиментом.
   — Вы лучше поймете мою мысль, перечитав ваши реплики. Только в конце…
   — Что в конце?
   — Возможно, он солгал. Во всяком случае, мне так показалось. Свояченица должна была знать, что он пошел сюда. И он в этом нисколько не сомневался. Единственное, чего он не знал, так это того, что она следила за ним и ждет на набережной. Думаю, это его разозлило. Хотите, я распечатаю текст на машинке прямо сейчас?
   Мегрэ покачал головой и добавил:
   — Надеюсь, тебе не придется его печатать.
   Комиссар начал терять терпение, то и дело спрашивая себя, почему не возвращается Люка. У того не было никаких причин вести парочку до авеню Шатийон. Комиссару хотелось поскорее узнать, как прошла встреча, и Лапуэнт разделял его любопытство.
   — Интересно, — прошептал инспектор, — с чего это он заявил, будто свояченица не в курсе.
   — Для этого могла быть причина.
   — Какая?
   — Нежелание скомпрометировать ее. Он не хотел, чтобы однажды ее обвинили в соучастии.
   — Она может быть соучастницей только в том случае, если…
   Лапуэнт осекся на середине фразы и с удивлением посмотрел на шефа. Фраза Мегрэ подразумевала, что должно произойти нечто такое, что поставит Ксавье Мартона в очень неприятное положение. Поговорить об этом подольше он не успел, потому что послышались быстрые и частые шаги. Так ходил только Люка. Тот заглянул в кабинет инспекторов и встал в дверях.
   — Можно войти, патрон?
   На его черном мохнатом пальто еще виднелись маленькие белые пятнышки.
   — Снег идет?
   — Начинает. Мелкий, но частый.
   — Рассказывай.
   — Малышка на набережной небось замерзла сильней, чем я. Тем более, что на ней легкие туфли. Я слышал, как она цокала каблучками по асфальту. Сначала стояла неподвижно возле каменного парапета, избегая попадать в свет уличных фонарей. По тому, как она стояла, я догадывался, хотя видел только силуэт, что она смотрит на освещенные окна. В «конторе» таких было еще много, но они гасли одно за другим. Время от времени под аркой слышались голоса. Я никогда не замечал, что наши голоса, когда мы выходим, разносятся так далеко. Инспекторы, по двое или по трое, выходили на улицу, прощались, расходились…
   Она незаметно приближалась к зданию, как будто ее зачаровывал свет в вашем кабинете, и все сильнее нервничала. Я уверен, что она несколько раз была готова пересечь проезжую часть и войти…
   — Небось навыдумывала себе, что я его арестовал?
   — Не знаю. В конце концов он вышел, один, прошел мимо ажана, дежурящего у дверей, и сразу огляделся, будто кого-то искал…
   — Ее искал. Я ему сказал, что она здесь.
   — Теперь понятно. Ему было трудно увидеть ее на том месте, где она стояла. Сначала он прошел в сторону Нового моста, а она была с противоположной стороны. Потом он вернулся. Мне показалось, что, как только Мартон повернется к ней спиной, она воспользуется случаем, чтобы уйти или спуститься на грузовую набережную, но он заметил ее прежде, чем она шевельнулась. Я не мог слышать, о чем они говорили. По их поведению мне показалось, что он стал ее упрекать. Он не жестикулировал, но вел себя, как будто был в ярости.
   Она взяла его под руку, показала на дежурного и повела к мосту Сен-Мишель…
   — Секунду, — перебил его Мегрэ. — Каким манером она взяла его под руку?
   Если Люка, похоже, не понял вопроса, Лапуэнт, который был влюблен, сразу сообразил.
   — Естественно, как обычно женщина на улице берет под руку мужа или любовника. Очевидно, он высказал ей еще несколько упреков, но уже не так энергично.
   Потом, полагаю, заметил, что она замерзла, и обнял за талию. Они приникли друг к другу и пошли, стараясь шагать в ногу…
   Лапуэнт и Мегрэ переглянулись, думая об одном и том же.
   — Дойдя до моста Сен-Мишель, они остановились, потом, по-прежнему обнимая друг друга за талию, пересекли улицу и вошли в бар на углу. Ведь время аперитива. Я не стал заходить и смотрел на них сквозь запотевшее стекло. Оба стояли возле кассы. Гарсон приготовил грог и поставил на стойку перед женщиной, та как будто запротестовала. Мартон стал настаивать. Наконец она выпила грог, дуя на него, а он ограничился чашкой кофе.
   — Кстати, — обратился Мегрэ к Лапуэнту, — а что он пил в обед?
   — Минералку.
   Интересно. Если бы его об этом спросили, Мегрэ еще раньше готов был побиться об заклад, что любитель игрушечных железных дорог не пьет ни вина, ни крепких спиртных напитков.
   — Когда они вышли, — досказывал Люка, — направились к остановке и подождали автобус. Я видел, как они в него сели, и решил, что мне следует вернуться, чтобы отчитаться. Я правильно сделал?
   Мегрэ кивнул. Снег на пальто Люка растаял, а сам инспектор все время разговора грел руки о батарею.
   Комиссар и к нему обратился на «ты»:
   — У тебя есть планы на сегодняшний вечер?
   — Ничего особенного.
   — У меня тоже, — поспешил добавить Лапуэнт.
   — Не знаю, кого из вас двоих попросить провести ночь на улице. В такую погоду это не очень приятно…
   — Меня!.. — заявил молодой инспектор, подняв руку, будто в школе.
   — А почему бы не разделить дежурство? — предложил Люка. — Я могу позвонить жене, что не вернусь к ужину. Перехвачу бутерброд в баре напротив церкви в Монруже. А потом Лапуэнт меня сменит…
   — Я приду к десяти часам, — решил Лапуэнт.
   — Можно даже позже, если хотите. Почему бы не разделить ночь на две равные половины. Скажем, в полночь?
   — Я приду раньше. Раз уж я не сплю, то хочу сделать что-нибудь полезное.
   — Какие будут инструкции, патрон?
   — Никаких, ребята. Если завтра у меня потребуют отчет, мне будет трудно мотивировать это ночное дежурство. Они оба приходили сюда: и муж, и жена. Оба ввели меня в курс своих проблем. Рассуждая логически, ничего не должно произойти, но именно потому…
   Он не высказал до конца свою мысль, которая была недостаточно четкой, чтобы ее можно было выразить словами.
   — Возможно, я сделал ошибку, сказав ему, что сюда приходила его жена. Я колебался, а потом подумал… — Он пожал плечами, раздраженный этой историей, и открыл шкаф, в котором висели его пальто и шляпа, ворча при этом: — Ладно! Там видно будет… Все равно спокойной ночи, ребята…
   — Спокойной ночи, патрон.
   И Люка добавил:
   — Я буду там через час.
   На улице похолодало, и маленькие колючие снежинки, едва различимые в свете уличных фонарей, кололи кожу, ложились на ресницы, брови, губы.
   У Мегрэ не хватило сил ждать автобуса, поэтому он остановил такси и забился в угол салона, плотно укутавшись в тяжелое пальто.
   Все дела, что он расследовал до сих пор, в сравнении с этим казались ему почти по-детски простыми, и это его раздражало. Никогда еще он не был так не уверен в себе, до такой степени, что звонил Пардону, ходил к патрону, к прокурору, а вот теперь ловил одобрение Лапуэнта.
   У него было ощущение, что он топчется на месте.
   Потом, когда машина объезжала площадь Республики, ему в голову пришла мысль, которая его немного успокоила.
   Если это дело было не таким, как другие, и он не знал, как за него взяться, то не потому ли, что на сей раз речь шла не об уже совершенном убийстве, обстоятельства которого следовало реконструировать, а об убийстве, которое могло совершиться в любой момент.
   И вполне возможно, что оно вообще не совершится!
   Сколько потенциальных убийств, иногда очень тщательно подготовленных, так и остаются в голове убийцы и никогда не воплощаются в жизни? Сколько людей мечтают от кого-то избавиться, рассматривают различные способы достичь своей цели, а в последний момент не находят в себе смелости?
   В памяти всплыли дела, которые он вел раньше. Некоторые из них никогда бы не были раскрыты, если бы не благоприятное стечение обстоятельств, порой случайность. В некоторых случаях, если бы жертва не произнесла ту или иную фразу, повела бы себя не так, а этак, ничего бы не произошло.
   В этот раз ему предстояло не реконструировать слова и действия людей, а предвидеть их поведение, что особенно сложно.
   И все трактаты по психологии, психоанализу и психиатрии ему тут не помогут.
   Он знавал другие супружеские пары, где одна половина желала смерти другой.
   Однако прецеденты ему тоже не помогут. Прецеденты хороши, если имеешь дело с профессиональными преступниками и с некоторыми маньяками — теми, которые уже совершили одно или несколько убийств и продолжают серию.
   Мегрэ не заметил, что такси остановилось у тротуара.
   — Приехали, командир! — обратился к нему водитель.
   Дверь квартиры открылась, как обычно, и Мегрэ узнал свет, привычные запахи, мебель, различные предметы, по многу лет стоящие на одних и тех же местах.
   Он встретил взгляд мадам Мегрэ, в котором, как и всегда, когда она чувствовала, что он озабочен, читался немой вопрос.
   — А не сходить ли нам в кино? — предложил он.
   — Снег же!
   — Боишься простудиться?
   — Нет. Я с удовольствием сходила бы в кино.
   Мадам Мегрэ догадывалась, что ему не хочется сидеть весь вечер в кресле и, как накануне, бесконечно прокручивать в голове один и тот же вопрос. Через час они направились пешком к площади Республики и бульвару Бонн-Нувель, и мадам Мегрэ держала мужа под руку.
   Свояченица Ксавье Мартона, Дженни, сделала то же самое, когда он застал ее на набережной. Мегрэ вспоминал, через сколько времени после их первой встречи жена усвоила этот жест.
   Он спросил ее об этом в сотне метров от кинотеатра.
   Они даже не знали, какой фильм там идет.
   — Я помню, — улыбнулась она. — Помню очень четко. Мы были знакомы три месяца. На предыдущей неделе ты поцеловал меня на лестничной площадке и с тех пор каждый вечер целовал на том же самом месте.
   Однажды, во вторник, ты повел меня в «Опера-Комик», где шла «Кармен». На мне было платье из синей тафты. Я могу тебе даже сказать, какими духами надушилась. Пока мы шли к такси, ты меня не держал, только подал руку, помогая сесть в машину.
   После театра ты спросил меня, хочу ли я есть. Мы пошли на Большие бульвары, где еще существовала «Таверна Пуссе».
   Я притворилась, будто споткнулась из-за высокого каблука, и ухватилась за твою руку. Эта дерзость так меня напугала, что я вся дрожала, а тебе пришла удачная мысль сделать вид, будто ты ничего не заметил.
   При выходе из ресторана я повторила этот жест и с тех пор делаю это постоянно.
   Иначе говоря, Дженни тоже привыкла. Значит, она часто прогуливается по улицам вместе со своим зятем.
   Не означало ли это, что они не скрываются и, хотя Мартон утверждал обратное, Жизель Мартон в курсе их отношений?
   Комиссар нагнулся к окошку кассы, потом направился к входу с двумя розовыми билетами в руке.
   Шел детектив с пальбой, драками и героем — крутым парнем, который лихо сигал из окна прямо на сиденье автомобиля с открытым верхом, оглушал посреди города водителя, занимал его место за рулем и на бешеной скорости уходил от полицейских машин, гнавшихся за ним, завывая сиренами.
   Мегрэ непроизвольно улыбался. Фильм его развеселил. Но все равно не забывал Мартенов, их родственницу, Харриса, настоящая фамилия которого была Швоб, и более или менее запутанные дела обеих пар.
   В перерыве между сериями он купил жене конфеты, потому что это тоже было их давней традицией, родившейся в одно время с привычкой мадам Мегрэ брать его под руку. Традицией было и то, что, пока она ела конфеты, он выкуривал в холле половину трубки, рассеянно поглядывая на афиши, анонсирующие фильмы, которые скоро пойдут в прокат.
   Когда они вышли на улицу, снег продолжал падать, но хлопья стали крупнее, было видно, как они мгновение дрожат на земле, прежде чем растаять. Они шли пригнувшись, чтобы снежинки не попадали в глаза. Завтра снег, очевидно, выбелит крыши и стоящие у тротуаров автомобили.
   — Такси!
   Мегрэ боялся, что жена простудится. Ему казалось, что она похудела, и, хотя знал, что это рекомендовал Пардон, все равно беспокоился. Ему казалось, что она стала более хрупкой, что может утратить свой оптимизм, свой веселый характер.
   Когда машина остановилась перед их домом на бульваре Ришар-Ленуар, Мегрэ поинтересовался:
   — Тебе будет очень неприятно, если я кое-куда съезжу и вернусь через час?
   В другом случае он не стал бы спрашивать; просто объявил бы, что у него дела. Но в этот вечер речь шла о необязательном шаге, который, возможно, вообще был ненужным и бессмысленным, поэтому он испытывал необходимость извиниться.