Сименон Жорж. Тюрьма

себе жизнь. Однако завтра или послезавтра нам предстоит встреча со
следователем.
- Это в порядке вещей.
- Что ты будешь говорить?
- Что ничего не понимаю.
Бланше вперил в Алена взгляд, в котором можно было прочесть
одновременно и страх, и презрение, и гнев.
- И это все?
- А что я могу сказать еще?
- Жаклина выбрала себе адвоката?
- По-видимому, она предоставила это мне.
- И кого ты пригласил?
- Пока еще не знаю.
- Адвокат будет всячески обелять свою подзащитную.
- Разумеется.
- Всеми доступными средствами.
- Полагаю, что да.
Ален подначивал свояка. Он не выносил его, а сегодняшний Бланше
выводил его из себя.
- Какую же версию он выдвинет для защиты?
- Это уж его дело, но не думаю, чтобы он выбрал версию о
необходимой самообороне.
- Что же тогда?
- А что бы ты предложил?
- Кажется, ты забыл, - с пафосом произнес возмущенный Бланше, - что
я муж жертвы.
- А я - муж женщины, которой придется добрую часть жизни провести в
тюрьме.
- Но кто виноват?
- А тебе это известно?
Снова молчание. Ален закурил сигарету и протянул
портсигар свояку, но тот отрицательно покачал головой. Как подойти
к этому деликатному пункту, не уронив своего достоинства? Вот именно,
потому что в голове у Бланше все это время вертелась лишь одна мысль,
точнее, вопрос, и он искал случая его задать.
- Комиссар спросил у меня, были ли мы дружной парой.
Ален не удержался и с иронией посмотрел на свояка.
- Я сказал, что да.
Ален немного досадовал на себя за то, что предоставляет этому
толстому, рыхлому человеку беспомощно барахтаться и даже не пытается
протянуть руку помощи. Впрочем, он отдавал себе отчет, каких усилий
стоило его зятю говорить спокойным тоном.
- Я заверил его, что мы с Адриеной любили друг друга так же, как в
первые дни супружества, - произнес он глухо.
- Ты убежден, что не хочешь выпить?
- Нет. Не хочу. Не знаю почему, но комиссар очень интересовался,
где и как она проводила вторую половину дня до моего возвращения со
службы.
- Кто?
- Адриена, конечно. Он расспрашивал, выходила ли она после обеда из
дому, встречалась ли с друзьями...
- А она встречалась? Бланше задумался.
- Не знаю. У нас за ужином часто собирались гости. Мы тоже бывали
на ужинах, на официальных приемах, получали приглашения на коктейли.
Адриена ходила гулять с детьми. Вместе с няней водила их в
Ботанический сад.
- Ты все это рассказал ему?
- Да.
- Он счел твои сведения исчерпывающими?
- Не совсем.
- А ты сам?
И тут Ален услышал первое нерешительное признание.
- Я тоже.
- Почему?
- Потому что сегодня вечером я расспросил Нана.
Это была их няня, уже вторая или третья. Но все няни получали в
доме Бланше имя Нана - так было проще для хозяев.
- Сначала она упиралась, отнекивалась, но в конце концов заплакала
и призналась, что Адриена редко гуляла с детьми в Ботаническом саду.
Приведя их, она куда-то уходила и возвращалась за ними, только когда
уже надо было идти домой.
- У женщин всегда находятся дела в городе: портниха, магазины.
Глядя в упор на Алена, Бланше вдруг судорожно глотнул, потом
опустил глаза.
- Скажи мне правду.
- Какую правду?
- Ты сам прекрасно знаешь, что это необходимо: так или иначе все
раскроется. Произошло убийство, и наша личная жизнь будет выставлена
напоказ.
Ален еще не решил, как быть.
- Кроме того, признаюсь тебе, что не могу...
Недокончив, Бланше поднес платок к газам. Он держался сколько мог.
Но теперь самообладание отказало ему. Ален из деликатности отвернулся,
давая свояку время прийти в себя.
Настал момент нанести роковой удар, но прежде Ален выпил свое
виски. Он не любил Бланше, никогда не мог бы его полюбить и все же
сейчас почувствовал к нему жалость.
- Что ты хочешь узнать, Ролан? Впервые, именно в этот вечер, он
назвал его по имени.
- Ты не догадываешься? Разве ты... Разве вы с Адриеной...
- Ладно. Положи свой платок в карман. И попытайся хоть раз не
смешивать свои чувства со столь драгоценным для тебя понятием
собственного достоинства. Будем говорить как мужчина с мужчиной.
Согласен?
- Согласен, - глубоко вздохнув, прошептал тот.
- Прежде всего постарайся усвоить, что я тебе ничего не собираюсь
вкручивать. Все, что ты сейчас услышишь, - чистая правда, хоть мне и
самому бывало порой трудно поверить, что это так. После знакомства с
Мур-мур мне понадобились месяцы, чтобы убедиться, что я ее люблю. Она
ходила за мной, как собачонка. Я привык видеть ее всегда рядом с
собой. Когда мы на несколько часов расставались, потому что мы ведь
оба работали, она всегда находила возможность мне позвонить. Мы вместе
спали, и когда мне случалось ночью проснуться, я протягивал руку и
чувствовал тепло ее тела.
- Я пришел не для того, чтобы говорить с тобой о Мур-мур.
- Подожди. Сегодня вечером я словно прозрел. Мне кажется, впервые в
жизни я вижу вещи в их истинном свете. В тот год Мур-мур уехала на
каникулы к родителям. Дочерний долг!
- Адриена жила тогда уже в Париже?
- Да. Но она интересовала меня не больше, чем какая-нибудь
канарейка, которую увидишь, заходя к знакомым. Мур-мур уехала всего на
месяц, но я уже через неделю места себе не находил. Ночью рука моя
натыкалась только на одеяло. В барах, в ресторане я инстинктивно
поворачивался направо, чтобы поговорить с Мур-мур. Это был самый
длинный месяц в моей жизни. Я уже готов был позвонить ей, умолять,
чтобы она все бросила и вернулась.
Отец Жаклины был профессором филологического факультета в Эксан-
Прованс. Семья владела небольшой виллой в Бондоле, где и проводила
каждое лето. Ален не рискнул тогда поехать в Бандоль: он боялся
скомпрометировать Жаклину.
- Наконец она вернулась, но я еще ничего не решил. И вот как-то
ночью в кабачке на левом берегу мы сидели в компании с друзьями, и я у
нее спросил, выйдет ли она за меня замуж. Так мы и поженились.
- Но это ничего не объясняет.
- Наоборот, этим-то все и объясняется. Я не знаю, что люди называют
любовью, но у нас дело обстояло именно так. В иные дни нам приходилось
класть зубы на полку. Не всегда, разумеется. Бывали у нас и пиршества.
Но бывали и посты. Если ей, скажем, не удавалось пристроить статью. Я
тогда еще не помышлял о журнале. Что касается Адриены, она жила у
себя, в своей комнате и прилежно занималась.
- Вы брали ее с собой, когда отправлялись в театр или кафе?
- Время от времени. Нам больше нравилось быть вдвоем. Возможно, и
она не искала нашего общества. Она любила сидеть, забившись в уголок,
и смотреть в одну точку.
- И все-таки...
- Да. И все-таки это произошло. Глупо. Случайно. Я даже затрудняюсь
сказать, кто из нас сделал первый шаг. Я был мужем ее сестры. Иначе
говоря, на меня имела право только ее сестра - больше никто.
- Ты ее любил?
- Нет.
- Циник, - злобно бросил Бланше.
- Оставь. Я ведь тебя предупреждал - разговор будет мужской. Ей так
захотелось. Не отрицаю, быть может, хотел этого и я. Любопытства ради:
что скрывается за ее бесстрастным лицом.
- А теперь ты знаешь?
- Нет... Да... Думаю, что она просто скучала.
- Настолько, что в течение почти семи лет...
- Но мы встречались нечасто, время от времени.
- Что ты называешь "время от времени"?
- Примерно раз в неделю.
- Где?
- Какое это имеет значение?
- Для меня имеет.
- Если тебе так необходимо представить себе все подробности, тем
хуже для тебя. В одном доме на улице Лоншан. Там сдаются однокомнатные
меблированные квартиры.
- Но ведь это отвратительное место!
- Не мог же я отправиться с ней на улицу Ла Врийер.
На улице Ла Врийер помещался роскошный особняк Французского банка,
где служил Бланше.
- А некоторое время спустя она у подруги познакомилась с тобой,
Ролан. Ты стал за ней ухаживать.
- Значит, она тебе решительно все рассказывала?
- Думаю, что да.
- Может быть, она даже с тобой советовалась?
- Может быть.
- Ну и сволочь же ты!
- Знаю. Но в таком случае нас на земном шаре миллионы. Потом она
вышла за тебя замуж.
- Вы продолжали встречаться?
- Гораздо реже.
- Почему?
- Она стала хозяйкой дома. Потом забеременела.
- От кого?
- От тебя, не бойся. Я принимал все меры предосторожности.
- И на том спасибо!
- Дай мне договорить. Мур-мур я об этом никогда не заикался. А я
довольно часто рассказывал ей о своих похождениях.
- Так у тебя одновременно были еще и другие?
- Я, слава богу, не высокопоставленное должностное лицо, и мне не
нужно дрожать за безупречность репутации. Когда мне нравится
девушка...
- Ты ложишься с ней в постель, а потом бежишь и рассказываешь об
этом жене.
- А почему бы и нет?
- И после этого ты утверждаешь, что вы друг друга любите!
- Ничего подобного я не утверждал. Я только сказал, что, когда Мур-
мур не было рядом, мне ее не хватало.
- Моей жены тебе тоже не хватало?
- Нет. Это вошло в привычку. Может быть, каждый из нас боялся
порвать, чтобы не огорчить другого. И все же этот момент настал. Около
года назад, за два дня до рождества, двадцать третьего декабря.
- Благодарю за точность!
- Спешу добавить, что в этот день между нами ничего не было. Мы
только распили бутылку шампанского.
- И больше не встречались?
- У вас или у нас, в театре...
- А наедине?
- Нет.
- Поклянись!
- Если настаиваешь-пожалуйста, хоть я и не понимаю смысла этого
слова.
Лицо Бланше постепенно наливалось краской, стало багровым, и от
этого вся его фигура словно распухла, сделалась еще более рыхлой. А в
общем-то все Бланше под хорошо сшитой одеждой скрывали рыхлость.
- Как ты объясняешь...
- Ты уверен, что не хочешь выпить?
- Теперь - да, налей немного.
Бланше поднялся и встал посреди комнаты, похожий на огромное
привидение.
- Держи.
- Все это откроется, не так ли?
- Боюсь, что да.
- Ты расскажешь обо всем следователю?
- Я буду вынужден отвечать на его вопросы.
- Журналисты ни о чем не подозревают?
- Прямых намеков они не делали.
- Я думаю о детях.
- Нет, ты думаешь не о детях. Если бы ты мог научиться быть
искренним с самим собой и смотреть правде в глаза!..
- Итак, около года назад...
- Клянусь еще раз, если для тебя это что-то значит.
- Но если это так, не понимаю, почему Мур-мур вдруг, ни с того ни с
сего, вздумала...
- Убить сестру? Что ж, признаюсь тебе: я этого тоже не понимаю.
Уходя из дому, она уже знала, что это сделает. Иначе она не взяла бы
мой пистолет, к которому не прикасалась ни разу в жизни, по крайней
мере, при мне.
- Возможно, - прошептал после минутного молчания Бланше, - тут
замешан кто-то другой.
И он бросил на Алена притворно сочувственный взгляд, в котором
сквозило явное злорадство.
- Ты думал о таком варианте? - напрямик спросил Бланше.
- Насколько я способен в настоящее время думать.
- Если у Адриены был кто-то еще...
Ален отрицательно покачал головой. По сравнению с Бланше черты его
лица казались более резкими, более решительными.
- Ты заблуждаешься. Ты видишь все в превратном свете. Не забывай,
что в глазах Адриены я обладал
главным образом тем достоинством, что принадлежал ее сестре. Иначе
я был бы ей не нужен.
- Выходит, что...
Ого, этот надутый индюк, кажется, ожил! Даже рыхлости вдруг
поубавилось - так весь и подобрался.
- Что ж, все очень просто. Волею судеб Мур-мур и тут оказалась
первой. Адриена снова не захотела отстать. Но на этот раз Мур-мур
надоело, и она устранила ее - раз и навсегда.
- Похоже, тебя это не очень трогает...
Ален не стал спорить, он только пристально в упор посмотрел на
свояка. Бланше почувствовал, что зашел слишком далеко. На мгновение
его охватил страх, физический страх, как бы его не ударили, не сделали
ему больно.
- Прости.
Ален сидел неподвижно, со стаканом в руке.
- Так-то, - сказал он, чтобы что-то сказать. Потом поднялся и,
направляясь к бару, выдохнул: - У каждого из нас есть к ним свой счет.
- И все это ты выложишь следователю?
- Все - нет.
- Но ведь ты только что говорил...
- Я расскажу лишь о том, что знаю. Все остальное- одни
предположения, для них ему и своего ума хватит.
- Ты никого не подозреваешь?
- Кто это мог быть? Нет.
- Но ведь ты же проводил со своей женой больше времени, чем я с
Адриеной.
Ален пожал плечами. Разве он обращал внимание на то, что делала и
чего не делала Мур-мур? От нее требовалось одно: сидеть с ним рядом,
возле его правого локтя, так, чтобы можно было до нее дотянуться и она
слышала его голос.
- Ты думаешь, она будет давать показания?
- На вопросы комиссара она отвечать отказалась.
- Но, может быть, завтра?
- Почем я знаю. Лично мне на все наплевать.
Им нечего было больше сказать друг другу, и они молча бродили по
просторной комнате. Несмотря на все выпитое, Ален не чувствовал
опьянения.
- Ты не собираешься домой?
- Конечно, собираюсь. Но не думаю, чтобы мне удалось заснуть.
- А я, наоборот, засну, как сурок.
Бланше надел пальто, отыскал шляпу и помедлил, не зная, следует ли
протянуть руку Алену, который стоял довольно далеко от него.
- Как-нибудь на днях встретимся. Может быть, даже завтра.
Следователь, вероятно, захочет устроить нам очную ставку.
Ален пожал плечами.
- Попытайся, чтобы... чтобы поменьше было разговоров об Адриене,
чтобы о ней не сложилось слишком дурного мнения...
- Доброй ночи.
- Спасибо.
Бланше ушел, жалкий, неловкий. Закрыв за собой дверь, он даже не
стал вызывать лифт, а прямо направился к лестнице.
Лишь тогда Ален дал себе волю - у него из груди вырвался звериный
вой.

3

Ночь прошла беспокойно. Ал н то и дело просыпался, а один раз,
пробудившись, с удивлением обнаружил, что лежит не на своем привычном
месте, с левой стороны кровати, а на месте Мур-мур. Его мучила изжога.
В конце концов пришлось встать и полусонному тащиться в ванную, чтобы
принять соду.
Едва рассвело, как он услышал над собой чей-то голос. Кто-то тряс
его за плечо. Это служанка, мадам Мартен, будила его. Она приходила
ежедневно в семь утра и уходила в полдень.
Сегодня выражение ее лица было сурово. Она окинула Алена недобрым
взглядом.
- Кофе подан, - доложила она сухо.
Ален никогда не нуждался в людской жалости. Он ненавидел
сантименты. Он хотел смотреть на вещи трезво и считал себя циником;
однако в это утро ему так не хватало человеческого участия.
Не надевая халата, он вошел в гостиную, где зажженные лампы
пытались перебороть сумеречный свет раннего утра. За широкой
стеклянной стеной сквозь мутную синь отсвечивали влагой темные крыши:
вчерашние, бурно несшиеся по небу рваные тучи умчались, но небо было
затянуто густой серой пеленой, плотной и неподвижной.
Обычно из окна открывалась вся панорама города-от собора Парижской
Богоматери до Эйфелевой башни. Однако сегодня видны были только
ближайшие крыши да несколько освещенных окон. Свет горел, несмотря на
то что было уже восемь утра.
Он жадно пил кофе, оглядывая комнату, где стулья и кресла были
вновь расставлены по своим местам, а пустые бутылки и стаканы исчезли.
Занятая уборкой мадам Мартен ходила взад и вперед по комнате,
шевеля губами, словно говорила сама с собой. Ей было лет пятьдесят. На
журнальном столике лежали газеты, которые она обыкновенно приносила
утром, забирая их по дороге у привратницы. Но Ален не испытывал
желания в них заглянуть.
Его не мутило с похмелья, но он чувствовал себя разбитым, душевно и
физически. В голове по-прежнему было пусто.
- Хочу сразу же вас предупредить... На этот раз губы шевелились уже
не беззвучно. Она говорила.
- ...что работаю у вас последний день.
Почему - она не объяснила. Впрочем, он и не спрашивал у нее
объяснений. Жуя рогалик - тесто вязло в зубах - он налил себе вторую
чашку кофе.
Наконец он решился, подсел к телефону и попросил соединить его с
Сен-Вилье-ла-Виль.
- Алло!.. Лулу?
Лулу - Луиза Биран, их кухарка, жена садовника.
- Вы газету сегодня читали?
- Нет еще, но тут приходили соседи...
И у нее тоже голос был совсем не такой, как обычно.
- Вы не всему верьте, что станут говорить люди и что будет в
газетах. Точно еще ничего не известно. Как Патрик?
Сыну было пять лет.
- Все в порядке.
- Примите меры, чтобы до него ничего не дошло.
- Сделаю все, что от меня зависит.
- А как вы там вообще? - прибавил он из вежливости.
- Вообще - ничего.
- Будьте так любезны, мадам Мартен, приготовьте мне еще чашечку.
- Да, сейчас вам лишняя чашка кофе не помешает.
- Я вчера поздно лег.
- Оно и видно: вся квартира вверх дном.
Он пошел чистить зубы, открыл краны, намереваясь принять ванну, но
передумал и встал под холодный душ. Он не знал, чем заняться, куда
себя деть. Обычно его утро подчинялось определенному ритму, движения
были четкими, целеустремленными. А тут он забыл включить радио, а
когда вспомнил, то так и не решился это сделать, боясь услышать свое
имя и имена своих близких.
В памяти его возник похожий на тоннель длинный коридор, в конце
которого он вручил полицейскому чемодан для Мур-мур. Она тоже, должно
быть, уже встала. Их, наверно, будят очень рано, часов в шесть?
- Ваш кофе на столе.
- Спасибо.
Он сел за стол прямо в купальном халате и, решившись наконец взять
газеты, прочитал на первой странице:
Молодая журналистка-убийца своей сестры.
А пониже более мелким шрифтом было напечатано:
Драма на почве ревности?
Тут же была помещена плохая фотография Мур-мур: прикрыв лицо
руками, его жена пересекает двор уголовной полиции.
У Алена не хватило мужества ни прочитать репортаж, ни просмотреть
другие утренние газеты. Он не выспался. По утрам он всегда сразу ехал
на улицу Мариньяно, чтобы прийти в редакцию одним из первых и
просмотреть почту.
Сегодня на улицу Мариньяно не хотелось. Ему вообще ничего не
хотелось. Он подумал, не лечь ли ему и не поспать ли еще немного.
Несмотря на враждебность мадам Мартен, ее присутствие действовало на
него успокаивающе.
Он, кажется, что-то забыл? Ален знал, что день предстоит тяжелый,
предельно загруженный, но не в силах был стряхнуть с себя оцепенение.
В голове был сплошной туман.
Ах да, вспомнил - адвокат! Лучше других он знал адвоката, который
занимался делами его еженедельника. Он же консультировал Алена, когда
тот начал выпускать пластинки. Звали его Эльбиг, Виктор Эльбиг. Кто он
по национальности, определить было трудно. Говорил он с акцентом,
который можно было принять в такой же мере за чешский, как за
венгерский или польский.
Занятый маленький человечек неопределенного возраста, толстенький,
сияющий, в огромных, похожих на лупы очках, с ярко-рыжими волосами.
Жил он одиноко в квартире на улице Школ, среди невероятного
беспорядка, что не мешало ему быть одним из известнейших адвокатов по
гражданским делам.
- Алло! Виктор?.. Я тебя не разбудил?
- Что ты! Разве ты забыл, что день у меня начинается с шести утра?
Я уже знаю, о чем ты меня сейчас попросишь.
- Видел газеты?
- Во всяком случае, достаточно осведомлен, чтобы посоветовать тебе
обратиться к Рабю.
Филипп Рабю был адвокатом, успешно выступавшим в самых нашумевших
процессах за последние двадцать лет.
- Тебе не кажется, что тем самым ты заранее признаешь дело трудным?
- Но ведь твоя жена убила свою сестру, так?
- Да-
- Она этого не отрицает?
- Она созналась.
- Как она мотивирует свой поступок?
- Никак.
- Это уже лучше.
- Почему?
- Потому что Рабю продиктует ей линию поведения. А как это
отзовется на тебе?
- Что ты имеешь в виду?
- Быть может, читателям твоего еженедельника не очень придется по
душе роль, которую ты играл в этом деле.
- Никакой роли я не играл.
- Это правда?
- Думаю, что правда. Вот уже скоро год, как я не прикасался к ее
сестре.
- Тогда звони Рабю. Ты с ним знаком?
- Довольно хорошо.
- Желаю удачи.
Филипп Рабю живет на бульваре Сен-Жермен. Ален часто встречался с
ним на премьерах, ужинах и коктейлях. Итак, номер его телефона...
Четкий, даже резкий женский голос:

- Кабинет адвоката Рабю.
- Говорит Ален Пуато.
- Подождите, пожалуйста, минутку. Сейчас посмотрю.
Он терпеливо ждал. Квартира на бульваре Сен-Жермен была огромной.
Однажды он по какому-то торжественному случаю попал туда на прием.
Видимо, адвокат сегодня еще не заходил к себе в кабинет.
- Рабю слушает. Я в общем-то ждал вашего звонка.
- Я сразу подумал о вас, чуть было даже не позвонил вчера вечером,
но не осмелился вас побеспокоить.
- Я выступал вчера с защитой в Бордо и вернулся очень поздно. Ваше
дело представляется мне не слишком сложным. Я только удивлен, каким
образом мог такой человек, как вы, влипнуть в подобную историю. Она
наделает шуму, и тут уж ничего не попишешь. Вы не знаете, ваша жена
уже дала какие-нибудь показания?
- Судя по словам комиссара Руманя, она только призналась в
убийстве, но на другие вопросы отвечать отказалась.
- Для начала неплохо. А муж?
- Вы его знаете?
- Встречался.
- Бланше утверждает, что для него это полная неожиданность. Он
провел часть минувшей ночи у меня.
- Он питает к вам неприязнь?
- Если и питал, то забыл об этом. Бланше сам не знает, на каком он
свете. Я тоже.
- В таком деле, старина, нелегко будет затушевать неблаговидность
вашей роли.
- Но ведь не из-за меня же это произошло.
-- Разве вы не были любовником вашей свояченицы?
- Последнее время уже не был.
- С каких пор?
- Около года.
- Вы рассказали эту историю комиссару?
- Рассказал.
- И он поверил?
- Но это же правда.
- Правда или нет, но публику это будет шокировать.
- Но ведь речь идет не обо мне, а о моей жене. Сегодня ее снова
будут допрашивать?
- Конечно.
- Я хотел бы, чтобы вы согласились ее повидать.
- Я завален делами, но вам отказать не могу. Кто из следователей
ведет дело?
- Не знаю.
- Вы говорите из дому?
- Да.
- Не уходите, пока я вам не позвоню. Постараюсь разузнать
подробности во Дворце правосудия. Ален набрал номер телефона редакции:
- Это вы, Мод?
Одна из телефонисток, с которой он любил иногда уединиться на
часок.
- Как вы себя чувствуете, патрон?
- Сами понимаете как, крольчишка. Борис уже пришел?
- Просматривает почту. Соединяю.
- Алло! Борис?
- Да, Ален! Я был почти уверен, что ты не приедешь утром в
редакцию, и занялся почтой.
Фамилия Бориса была Малецкий. У Алена он работал главным
редактором. Жил в предместье Парижа, по дороге на Вильнев-Сен-Жорж, с
женой и не то четырьмя, не то пятью детьми. Борис был одним из
немногих сотрудников журнала, кто не проводил время в компании Алена и
его приятелей, а сразу после работы уезжал домой.
- Журнал вышел?
- - Уже поступил в продажу.
- Телефоны пока молчат?
- Трезвонят без передышки. По всем номерам. Ты чудом ко мне
прорвался.
- Чего им надо?
- Это в основном женщины. Горят желанием узнать, правда ли это.
- Что именно?
- Что ты был любовником свояченицы, как намекают газеты.
- Ничего похожего я репортерам не говорил.
- Да. Но это не мешает им строить догадки.
- Что вы им отвечаете?
- Что следствие только началось и пока ничего не известно.
- Как будет со следующим номером? - спросил Ален, выдав этим
вопросом свою растерянность.
- Все нормально. Если ты спрашиваешь мое мнение, я считаю так:
никаких намеков на случившееся. Содержание оставим таким, как
намечали.
- Да, ты, конечно, прав.
- Тебя здорово выбило из колеи?
- Минутами бывает скверно. Возможно, я к вам заеду в течение дня.
Сидеть здесь в одиночестве - выше сил.
Ален снова попытался припомнить, что он предполагал сегодня делать.
Вчера вечером ему казалось, что день будет настолько заполненным, что
не останется и минуты о чем-нибудь думать. И вот он торчит в своей
застекленной комнате, одинокий, как маяк на скале.
У Алена были родители, и он давно собирался их навестить. Они жили
неподалеку на площади Клиши вот уже скоро полвека, но Ален редко бывал
у матери и отца.
Он уже направился было к двери, но спохватился: ему ведь должен
звонить Рабю. Тогда он снял трубку, решив поговорить с матерью. Его не
волновало, что мадам Мартен слышит его разговоры. Отныне у него нет
секретов, ничего, что было бы скрыто от постороннего взгляда. Газеты
не упустят случая разобрать по косточкам его жизнь.
- Алло!.. Мама?.. Это я, Ален. Я хотел бы к вам заехать, но не
знаю, смогу ли выбрать минутку. Я сейчас дома... Нет, мадам Мартен еще
здесь. Она только что потребовала расчет... Почему? А ты не читала
газеты. А папа? Он ничего не сказал?.. Ни слова? Он у себя в кабинете?
Его отец был зубным врачом и принимал больных с восьми утра до
восьми вечера, а то и позже.
Это был крупный мужчина с седыми волосами ежиком и серыми глазами.
От него веяло таким спокойствием, таким терпением и состраданием, что
больные стыдились показывать перед ним свой страх.
- Что, что?.. А!.. Нет, кое-что правда, а кое-что наврано. Вранья с
каждым днем будет прибавляться. Загляну к вам, как только смогу.
Целую, мама. Передай привет отцу.
Мадам Мартен с тряпкой в руках изумленно уставилась на него: как
это у такого чудовища могут быть отец и мать?
Чем еще заполнить часы ожидания? Он курил сигарету за сигаретой.
Перед его глазами вставал Дворец правосудия на набережной Орфевр;
виделись его мрачные коридоры и камеры предварительного заключения, он
неотступно думал о всей той сложной и страшной машине, которая вот-вот
придет в действие, но пока что словно забыла о его, Алена,
существовании.
А чем заполняют время там эти женщины, арестантки? Что делают в
часы, свободные от допросов?
В десять часов раздался телефонный звонок. Он бросился к аппарату.
- Алло! Я слушаю.
- Соединяю вас с мэтром Рабю.
- Алло!.. Алло!.. Это Рабю?
- Да, я у телефона. Все в порядке. Следователя уже назначили. Его
фамилия Бените. Что о нем сказать? Довольно молод, лет тридцать пять-
тридцать шесть. Порядочен, не карьерист. В одиннадцать он вызывает
вашу жену на допрос. Она будет давать показания в моем присутствии.
- Значит, полиция передает ее судебным властям?
- Да, поскольку она созналась и сомнений в личности убийцы нет.
- А меня допрашивать будут?
- Когда дойдет очередь до вас, пока не знаю. Это станет известно к
полудню, я вам сразу же сообщу. Сейчас я уезжаю во Дворец правосудия.
Куда вам позвонить?
- В редакцию. Если не застанете меня на месте, скажите
телефонистке, она мне передаст. Какие у него еще дела? Ах да.
- Сколько я вам должен, мадам Мартен?
Она достала из кармана передника лоскуток бумаги. На нем были