Сименон Жорж. В тупике

   — Я тоже!
   — Пусть расследуют…
   Внезапно приоткрылась дверь маленькой гостиной, Жанна Папелье заглянула в комнату и спросила:
   — Владимир приехал?
   Потом увидела его, вошла и обратилась к нему по-русски.
   — У меня украли бриллиант, — объяснила она. — Я всем велела остаться здесь. Правильно я сделала, Владимир? А все они как заорут!..
   Она посмотрела Эдне прямо в глаза.
   — Что я нашла у тебя в ящике?
   — Я его не брала… — пробормотала Эдна.
   — Тебе легко говорить, воровка! А как в твоих вещах оказалась моя золотая зажигалка? Собиралась отдать ее мне, скажешь? А я-то еще только на прошлой неделе подарила тебе кольцо с опалом!
   Эдна взглянула на свою руку, сорвала с пальца кольцо и бросила на пол.
   — Забирайте! Мне его не надо!
   — Нет уж, спасибо! Получила, так носи! Жанна подобрала с пола кольцо и положила на стол перед шведкой.
   — Слыхала? Я не возьму его. И вот что я тебе скажу: я тебе его и подарила-то потому, что опал приносит несчастье…
   — Владимир считает, что надо позвать полицию.
   — Правда, Владимир?
   — Я? Ничего такого я не говорил…
   — Видишь, что у меня за гости? Утром просыпаюсь в чудном настроении, думаю — вот будем весь день жариться на солнышке на палубе… Открываю шкатулку — и вижу…
   — По-моему, все же не стоило нас-то подозревать… — вздохнула Жожо.
   — А ты молчи! Тебе вообще следует помалкивать. Если я вздумаю тебя прогнать, мне еще придется твой билет оплатить…
   Лица у всех были перекошены. Глаза бегали. Владимир заметил, что Эдна, будто машинально, взяла со стола опаловое кольцо, но еще боялась надеть его на палец.
   — Я обыскала комнату Дезирэ и всех слуг. Что ж, я не имею права обыскать моих гостей?
   — Разные люди тут входят и выходят, — намекнула Жожо, глядя в окно.
   — Куда, ко мне в спальню?
   — Правильно, — подхватил Владимир. — Поэтому я хочу, чтобы осмотрели также наши каюты на яхте…
   Каждый играл какую-то роль. Каждый преувеличивал возмущение или самоуверенность точно так же, как Жанна Папелье преувеличивала свою грубость.
   — И я-то еще этих людей кормила, содержала!
   — Больше вам кормить нас не придется, — высокомерно заявил граф де Ламотт.
   — А ты не строй из себя умника! Еще вчера ты чуть не втянул меня в какое-то темное дело с кино, благо я была пьяной… Так как же, Владимир?
   Ее голос менялся, когда она обращалась к нему. В ее негодовании намечалась некая пауза.
   — Ты действительно думаешь, что надо отправиться на яхту?
   — Я хочу, чтобы с нас было снято подозрение, — ответил он.
   — Ты приехал на машине?
   Машина стояла перед гаражом, поблескивая на фоне его темного прямоугольника.
 
 
   Все втиснулись в автомобиль. Жанна уселась рядом с Дезирэ, избегая соприкосновения со своими гостями.
   На улицах Канна они не увидели детей, идущих к первому причастию, зато полно было мужчин в белых брюках, женщин в легких платьях, молоденьких цветочниц, пританцовывающих на перекрестках. Автобусы были переполнены. Жители высыпали из домов и разгуливали по берегу, поглядывая на море, усеянное сотнями маленьких парусов.
   — Ну а ты что думаешь об Эдне? — спросила по дороге Жанна у Дезирэ.
   — Не знаю.
   — По-моему, она чем-то больна. Вот уже два года, как она помолвлена с Ламоттом, а я знаю, что она не спит с ним. Мне сдается, что она не может, что-то у нее не так устроено, как у других. Надо будет Владимира спросить… Он-то, должно быть, пытался, уж я его хорошо знаю!
   Повернули налево, поехали вдоль берега и увидели «Электру», стоящую на якоре в крошечном порту.
   Владимир, сидя в машине, всю дорогу выслушивал возмущенные или угрожающие речи. Он заметил, что опал уже вновь красуется у Эдны на пальце и что Жожо, надев второпях платье, забыла его застегнуть.
   В сотне метров от мола обе женщины, будто сговорившись, одновременно напудрились.
   А Владимир смотрел прямо перед собой. Он охотно зашел бы к Политу хоть на минутку, чтобы осушить стакан чистого спирта. Но не решался. Он видел, как Лили на террасе ставит на столики вазы с цветами, как каждый день, ничего не подозревая, и, наверно, думает, что эта компания едет веселиться на «Электру».
 
 
   Когда они вышли из машины, Элен нигде не было видно. Только поднявшись на палубу, они увидели ее в глубоком шезлонге с книгой в руке. Она взглянула на мать и ее друзей с досадой, чуть ли не с боязнью.
   — Знаешь, что случилось? — заявила Жанна, сухо и быстро поцеловав ее в лоб. — У меня украли бриллиант, тот самый, большущий, ценой в пятьсот тысяч франков.
   Тут же она наклонилась, поддала ногой валявшийся на палубе разводной ключ, поискала глазами Блини и прорычала:
   — Это еще что такое?
   Она неделями не обращала внимания ни на обслуживание, ни на порядок, будь то на вилле или на яхте. Потом внезапно подмечала все и придиралась к малейшему упущению.
   — Должно быть, Блини этим пользовался, когда разбирал аккумуляторы, — объяснил Владимир.
   — Разбирал аккумуляторы?
   — Да, их отвезли на зарядку.
   — А что же с нашим моторчиком?
   — Надо менять коленчатый вал.
   Она снова стала хозяйкой до кончиков ногтей. Бросила последний взгляд на разводной ключ, как бы давая понять, что еще вернется к этому вопросу. Блини, который опять сидел в своем ялике и по-прежнему скреб борт яхты, посмотрел на нее. Он-то еще ничего не знал! Купался в солнечных лучах и ухмылялся во весь рот!
   — Поднимись сюда, — коротко бросила она. По молу прохаживались жители городка, останавливались перед яхтой и рассеянно глазели на нее. Самолет кружил над заливом.
   — Ну что же, Владимир?
   Жанна предоставляла ему руководить этими операциями. Элен встала и спустилась с книгой в кают-компанию. Эдна нервно постукивала по палубе высокими каблучками, Ламотт-то зажигал сигарету, то бросал ее на палубу, а Блини подбирал.
   — Кто-то украл кольцо, — пояснил ему Владимир. — Я предложил, чтобы обыскали наши вещи.
   Блини уже не знал, улыбаться или возмущаться. Шествие проследовало на нос, к открытому люку.
   — Спустись первым, — сказала Владимиру Жанна Папелье.
   В кубрике могли поместиться только двое. Она пролезла туда не без усилий, а когда спускалась по лесенке, платье ее поднялось, открыв толстые, опухшие от артрита ноги.
   Владимир раскрывал вещевой мешок, вытаскивал из него одежду, раскладывал ее на койке. Вещей у него было немного: темно-синий костюм, белая фуражка, несколько тельняшек, две рубашки, галстук.
   — Да вижу я, вижу, — раздраженно пробормотала она. Сверху к ним наклонились головы гостей.
   — Блини! — крикнул Владимир.
   И вышел, уступая место приятелю.
   — Выложи свои вещи.
   Смотреть на это Владимир не стал. Он вышел на палубу и стал смотреть на берег, на бистро Полита, где вице-мэр, усевшись на террасе, читал почту, только что переданную ему почтальоном.
   Прошла минута, может быть — две. Потом раздался отчаянный крик, и Блини выскочил из люка, как зверь, с искаженным лицом и сжатыми кулаками.
   — Кто это сделал? Кто сделал? — вопил он. Он переводил глаза с одного на другого. Искал Владимира, стоявшего позади остальных.
   — Владимир! Кто это сделал?
   Порывистым движением он разорвал на себе тельняшку, обнажив грудь. Потом заплакал, продолжая кричать, стуча зубами. Казалось, что он сходит с ума. Жанна Папелье поднялась на палубу с кольцом в руке.
   — Прекратите шум, — тихо, с досадой проговорила она, — Владимир! Заставь его замолчать.
   По освещенному солнцем молу все так же гуляли люди. Какой-то господин в панаме сидел с удочкой в руке.
   — Клянусь! Клянусь! — прерывисто дыша, кричал Блини, озираясь, как затравленное животное.
   — Ну хватит… Замолчи.
   Но ему не нужна была ее жалость.
   — Владимир! Я хочу знать! Кто это сделал? В его глазах мелькнула тень подозрения, но он не дал ей укрепиться. Эдна воспользовалась случаем, чтобы сказать Жанне:
   — Видите! Ну что, я все еще шлюха?
   — Молчи, дура.
   — А вы сами это сказали…
   Еще одна фигура выросла на палубе. Элен спокойно спросила:
   — В чем дело?
   — Ничего… Не беспокойся… Нашлось мое кольцо, у Блини в вещах…
   Но самое неприятное было еще впереди. Блини внезапно бросился на Владимира, как бы нападая, рванул обеими руками его тельняшку.
   — Кто?! — кричал он. — Говори! Кто? Кто это сделал? Владимир сохранял спокойствие, но спокойствие это было страшным. Он был сильнее своего товарища. Он схватил его за руки и не спеша оторвал его от себя.
   — Успокойся… — тихо проговорил он. — Ну же! Успокойся…
   И без заметных усилий заставил Блини встать неподвижно, а потом рывком оттолкнул его от себя.
   — Хватит валять дурака, Блини, — произнесла Жанна Папелье, украдкой поглядывая на набережную и гуляющих людей.
   Куда там! Теперь он в истерике катался по палубе, кричал, грыз зубами палубные доски.
   — Кто это сделал? Кто это сделал? Элен вполголоса спросила мать:
   — Ты уверена, что он?
   — Бриллиант был у него в шкатулке.
   — А он мог прийти к тебе в спальню?
   — Постой-ка… Вчера его на вилле не было… А в субботу? Что мы делали в субботу? Да! Я его послала в спальню, чтобы он…
   Блини был на пределе. Растянувшись во всю длину на палубе, обмякнув, он тихо плакал, иногда вздрагивая всем телом.
   — Владимир!
   Она порылась в сумочке, вытащила скомканную тысячефранковую купюру.
   — Расплатись с ним… И пусть убирается…
   Как удалось Владимиру выжать из себя несколько слов?
   — Лучше, если вы сами…
   Вот еще! Жанна Папелье тоже не хотела брать на себя эту обязанность. Она огляделась по сторонам, остановилась на дочери.
   — Возьми! Отдашь ему… Пусть убирается… И она бросилась к сходням, остальные за ней, в том числе и Владимир. Блини приподнялся и, стиснув зубы, смотрел, как они уходят.
   — Владимир! — позвал он.
   Владимир не обернулся, а к кавказцу подошла Элен и тихо проговорила:
   — Успокойтесь! Хватит ломать комедию!
 
 
   Жанне было безразлично, идут за ней остальные или нет. Она шла быстро, но спотыкалась, так как у нее были слабые ступни. Она прошла мимо Дезирэ, который открыл перед ней дверцу машины, и ввалилась к Политу. Ей хотелось выпить. И надо было успокоиться.
   — Быстренько налей чего-нибудь, детка!
   — Что вам налить?
   — Что хотите, лишь бы покрепче…
   Остальные, кроме Владимира, уселись на террасе. Пока Лили их обслуживала, незаметно улыбаясь Владимиру, поднялась новая сумятица. Жанна взглянула на свои руки, потом стала осматриваться по сторонам, что-то искать.
   — Куда я ее дела?! — воскликнула она с новым подозрением в голосе.
   — Что именно?
   — Да сумочку!
   Она вышла на террасу, посмотрела на столик, за которым сидела ее компания.
   — Никто не видел моей сумочки? Эдна первая заметила ее издали в руках Дезирэ, которому Жанна отдала ее, проходя мимо.
   — А я-то уж испугалась… — пролепетала она, краснея.
   Потом шепотом спросила, потягивая напиток:
   — Что скажешь обо всем этом, Владимир? Он промолчал.
   — Тебе грустно? Но я же не могу оставить его здесь! Что бы ты сделал на моем месте?
   Он отвернулся. В глазах его стояли слезы. Он стиснул зубы.
   — Пусть скажет спасибо, что я не сообщила в полицию!
   — Налей мне, Лили!
   Он пил рюмку за рюмкой, как тогда, в субботу, когда напился в одиночку. Стоило ему обернуться — он видел белую яхту, а на палубе — два силуэта: Элен стояла, Блини сидел на корточках. Она что-то говорила ему. Что она могла ему сказать?
   — Слишком много пьешь… Идем! — решила Жанна. Потом она повернулась к Лили и коротко бросила:
   — Запишите на мой счет. У нее всюду был свой счет.
 
 
   Эдна и Ламотт сперва объявили, что они и часу не пробудут больше на вилле, особенно же возмущала их мысль о еде за одним столом с Жанной Папелье.
   Однако к часу дня они еще не были готовы к отъезду и поэтому — что поделаешь! — спустились и сели за стол.
   — Вы твердо решили уехать?
   — Безусловно!
   — Тем хуже для вас, идиоты!
   Они, несомненно, думали то же самое. Теперь, когда все уже миновало, они бы охотно остались, но это уже было невозможно. Или Жанне следовало хорошенько их на это подтолкнуть. Да нет! Она думала совсем о другом.
   — Все это мне напомнило один рассказ, который я читала в детстве… — заговорила она будто сама с собой. — Про одного араба, Али, из очень знатной семьи, родители его отдали в коллеж, где с ним учились европейцы. Как-то он увидел у своего товарища часы и подумал, что это какое-то существо, оно живет, дышит, — и не мог удержаться, украл…
   Владимир ел, оставаясь безучастным.
   — Вот и Блини, должно быть, такой же… Бриллиант — это тоже живое существо…
   Потом, сразу перескочив на другое, она спросила Эдну, будто ничего не случилось:
   — А где ты Пасху проведешь?
   — Еще не знаю.
   Граф был вынужден вмешаться:
   — У нас столько приглашений… Они уехали сразу после обеда. Дезирэ отвез их на вокзал. Жожо осталась сидеть в кресле и с мрачным видом допивала кофе.
   Она-то уж больше об отъезде не заговаривала! Съежилась в комочек, будто боялась, что за нее кто-то решит.
   Она не была некрасивой, но и хорошенькой ее нельзя было назвать — так себе бабенка лет тридцати. Бывший муж выплачивал ей пять тысяч франков в месяц, но этого ей недоставало для привычного образа жизни. Вот она и гостила у друзей, два месяца у одних, два у других, в Довиле или в Ницце, а осенью в чьем-нибудь замке.
   — Ты на меня сердишься, Владимир? — вдруг спросила Жанна.
   Он вздрогнул, поинтересовался — почему бы?
   — Из-за твоего приятеля… Если хочешь, я его оставлю здесь…
   Владимир посмотрел на нее невидящими глазами, потом вскочил, бросился в сад и скрылся в кустарнике.
   — Может, поспать часок? — предложила Жанна.
   — Я не засну… Лучше сяду напишу письма.
   Жожо посылала многочисленные письма всем своим друзьям. Она могла часами сидеть за секретером, покрывая своим остроконечным почерком страницу за страницей.
   — Как хочешь!
   А Жанна улеглась спать. Бриллиант она положила на столик у изголовья, рядом с бутылкой минеральной воды.
 
 
   Когда она проснулась, уже темнело. Она звонком вызвала горничную, добродушную эльзаску, которую ничто не могло вывести из себя.
   — Который час?
   — Семь.
   — Владимира не видела?
   — Он только что пришел на кухню… Спал на лужайке.
   — Напился?
   — Только начинает.
   — Дай мне халат.
   Ей не хотелось одеваться. Она лишь провела гребнем по волосам, почти что белым у корней и таким редким, что между ними видна была кожа.
   — Напомни мне завтра отнести кольцо в банк. Жанна сошла вниз расслабленной походкой и сама зажгла лампы, так как комнаты уже погружались в полутьму. Входя в гостиную, она столкнулась со стоявшей там Жожо.
   — Ты что тут делала?
   Они обе испугались друг друга и с недоверием переглядывались.
   — Собиралась отдать письма Дезирэ, чтобы он их отправил…
   — Никто не приходил?
   Она прошла через буфетную на кухню. Белоснежная кухня была ярко освещена, и Владимир сидел на столе, рядом стоял стакан.
   — Добрый вечер, ребята!
   Кухарка пекла пирог. Дворецкий, накинув фартук на жилет, чистил серебро.
   — Идешь, Владимир?
   У него уже набрякли веки, глаза увлажнились. Она направилась в гостиную и спросила у него с материнской заботой в голосе:
   — Хочешь, съездим куда-нибудь, развлечешься.
   — Нет!
   — А что ты будешь делать?
   — Ничего.
   Он боялся, что, выехав с виллы, встретит Блини. Он представлял его себе на перроне вокзала, в ожидании поезда, идущего неведомо куда.
   — Сбить тебе коктейль?
   В гостиной был маленький бар. Жожо, смутившись, ушла в соседнюю комнату. Ковры были потертыми, обивка поблекла, мебель казалась чужой…
   — Я тебя никогда не видела таким несчастным, — вздохнула Жанна.
   — Я хочу напиться, — сообщил он хрипло. И он пил. Она тоже. Позвали Жожо, чтобы та завела граммофон, но когда поставили русскую пластинку, Владимир встал и отключил граммофон так резко, что тот, должно быть, испортился. Во всяком случае, внутри что-то престранно щелкнуло.
   — Ты все думаешь про Блини? А я о той парочке; наверное, ругаются сейчас друг с другом в вагоне. Так им и надо, пусть не воображают из себя! Дрянь такая…
   — Дрянь… — повторил Владимир. Он уже был пьян, но по нему никогда не было заметно, что он перепил, — он всегда умел сохранить какое-то достоинство.
   Все вокруг казалось пустым и бесцветным.
   — Что ты хочешь вечером на обед?
   — Ничего!
   — Послушай, Владимир!
   — Я сказал — ничего, черт возьми! Долго еще ко мне будут приставать?
   — Да что с тобой творится? Я тебя таким никогда не видела.
   — Что со мной? Что со мной?
   Он внезапно швырнул на пол бутылку джина, и она разлетелась вдребезги.
   — Блини не крал бриллианта! — прорычал он и снова застыл в неподвижности.
   — Что ты сказал?
   — Я сказал… Я сказал…
   За неимением джина он взялся за вермут, глотая прямо из горлышка.
   — Я сказал, что я сволочь… Я хотел, чтобы Блини уехал… Это я подсунул кольцо.
   — Ox! — вырвалось у Жожо, которая до сих пор молчала.
   — Ты уверен? — спросила Жанна, вставая.
   — Я ревновал…
   — Меня?
   — Вообще… Никто не поймет… Теперь он, наверно, на вокзале…
   Почему Блини все время виделся ему на скамье, с узел ком, в ожидании поезда?
   — Что надо сделать?
   — Откуда мне-то знать?
   — Слушай, Владимир… Что если я пошлю ему с Дезирэ немножко денег?
   Он пожал плечами.
   — Ты хочешь, чтобы я снова его сюда вернула? Он с отчаянием посмотрел на нее и опять пожал плечами.
   — Хотите, я съезжу? — предложила Жожо.
   — Правильно, поезжай! Я тебе дам денег… Ты ему скажешь.., скажешь…
   — Да он от них не откажется! — заявила Жожо. Пару минут спустя она уже ехала на машине и везла в сумочке десять тысяч франков. Жанна подсела к Владимиру на диван.
   — Ну, теперь скажи правду… Почему ты ревновал?
   — Просто так!
   — Сознайся, не меня ты ревновал…
   — Оставь меня в покое!
   — Я ведь тебя знаю, будто сама тебя сделала на заказ! Сознайся, ты ведь подбирался к моей дочери…
   — Нет!
   — Стервец!
   Она это сказала беззлобно, скорее, ласково.
   — Не могу я на тебя сердиться, я ведь тоже способна на то же самое, что и ты. Ты Эдну утром видел? — Жанна истерически рассмеялась.
   — Она у меня зажигалку сперла… Давно уж на нее глаз положила. Я у Жожо тоже кое-что нашла, да ничего не сказала…
   — Что нашла?
   — А тебе не все равно? Я ей все-таки ничего не скажу. Она дура! Способна прикарманить пять тысяч и сказать, что все отдала Блини… Я-то думала, ты с ним дружишь…
   Пауза. Она отпила глоток.
   — Нет, ты совсем такой, как я. Ну скажи, разве у тебя есть друзья?
   Жанна уже растрогалась; она могла очень много выпить, но с первых же рюмок принималась хныкать.
   — Может, ты и прав… Уж очень он хорошо ладил с моей дочерью…
   Потом она погрузилась в размышления; видно, припомнила сцену на палубе.
   — Ну, ты все-таки порядочный негодяй! Скажи, ты здорово мучаешься теперь?
   Жанна высморкалась. Какое-то время они сидели молча. Потом Владимир вскочил как ужаленный. Он нервничал, оттого что Жожо долго не возвращалась. Наконец она появилась.
   — Ну что?
   — Уехал…
   — Куда?
   — Элен не знает. Дневным поездом.
   — Каким?
   — Не знает она. Вот деньги.
   — Положи сюда. А что моя дочь делает?
   — Ничего. Собирается сойти с яхты, поесть у Полита. Владимир резко спросил:
   — Вы ей сказали?
   — Нет! Нет! — горячо возразила Жожо, чувствуя, что он вот-вот взорвется.
   Он посмотрел ей прямо в глаза, чтобы убедиться, что она не лжет.
   — Может, поужинаем, — зевнула Жанна. — Кажется, я видела, как пирог пекли…

Глава 4

   Настала Пасха. С шести часов утра, под торжествующими, как фанфары, солнечными лучами, машины привозили из Тулона и Марселя рыболовов-любителей, которые перекусывали на террасе «У Полита», а затем отправлялись на захват всех скал, какие только имелись на мысе Антиб. За ними тащились женщины и детишки в соломенных шляпах. Трезвонили колокола. Всевозможные лодочки, ялики, плоскодонки, парусники, величиной в несколько метров, похожие на игрушки, которые почти что весь год стоят в порту без хозяина, теперь этого хозяина дождались, а то даже нескольких. Тарахтя, заводились моторы. В неподвижный воздух поднимались паруса. Небо и море сливались в едином сиянии, и два самолета, Бог знает почему, без конца описывали круги над заливом и то снижались, гремя моторами, чуть не до самой воды, то снова взлетали и снова кружили над заливом.
   Владимир, усевшись в привычный уголок, угрюмо ел анчоусы со сливками, запивая розовым вином, в то время как Полит деловито сновал туда-сюда, а Лили украдкой поглядывала на Владимира. На ней, как всегда, было черное платье с белым передником, но Владимир обратил внимание, что в это утро она, впервые в этом году, была без чулок. Он даже заметил, что кожа у нее на ногах очень гладкая, тонкая и чистая.
   Заметил — и все тут. И уже отвел глаза. Лили было семнадцать — восемнадцать лет, у нее было забавное личико и соблазнительное тело. Все посетители заигрывали с ней. А она вздыхала по Владимиру, хотя он был единственный, кто, казалось, вообще не воспринимал ее как женщину.
   Какая-то марсельская семья завладела соседним с ним столиком. Сперва он рассматривал этих людей, как рассматривают некий странный феномен, — огромную женщину в розовом шелку, ее мужа, которого Владимир почему-то счел слесарем-водопроводчиком, зятя, малышек, — потом, словно не выдержав, молча встал и направился к яхте своей обычной ленивой походкой.
   А колокола все звонили да звонили. Даже голубой свод небесный казался колоколом, под которым с неистовым жужжанием носились два самолета. Владимир мимоходом увидел, что Элен уже встала и готовит кофе на плитке, поставленной на столик в салоне. Она была полностью одета. Он вообще ни разу не видел ее в домашнем платье или в халате, хоть и жила она на борту яхты.
   Она не взглянула в его сторону. Владимир два или три раза обошел палубу. На носу было солнечно и жарко, валялась надувная подушка.
   Какое-то время он еще вертелся, как собака, которой хочется устроиться поудобнее, а потом растянулся на тиковых досках палубы, поджав колени, положив руку под щеку, и закрыл глаза. Еще раз он пошевелился — накрыл лицо американским морским беретом, чтобы солнце не так обжигало. Он не спал. И ни о чем не думал. Лениво прислушивался ко всему, что звучало вокруг, — к голосам рыбаков, садившихся в лодки, к гулу автобусов, идущих отовсюду, даже из Лиона и Парижа, и делавших недолгую остановку перед бистро «У Полита».
   Ничто не изменилось! Вот что смутно тревожило его. Начиная с того памятного дня в него вселилось беспокойство, неясное и болезненное. Нигде он не мог найти себе места, потому-то и взял привычку растянуться вот так на палубе, погрузиться в сонное сияние, спрятать мысли под покров дремоты, переходившей мало-помалу в неясные мечты.
   Никто даже не дрогнул тогда. Разве это не странно? Он вспоминал, что вернулся на яхту в тот первый вечер, охваченный каким-то сладострастным чувством. Элен спала! Она была здесь, в темноте, за открытым иллюминатором. Она, должно быть, слышала, как он поднимается по трапу. И знала, что на яхте их только двое!
   А он у себя в кубрике заснул очень поздно и проснулся еще до рассвета, ожидая первой встречи с девушкой.
   В то утро вид у него был сентиментальный, чуть ли не романтический. Это не было притворством. Его волновали какие-то неясные ощущения, в нем бродили наивные мысли, как у семнадцатилетнего.
   Их было только двое на борту яхты! Иначе говоря, их было только двое во всей его жизни! Теперь он заменит Блини, он сейчас приготовит кофе для Элен, будет играть с ней в карты, усадит ее в моторку…
   Ему были слышны малейшие звуки на яхте, он слышал, как она проснулась, оделась… Когда она была совсем готова, он уже ждал ее в салоне к завтраку.
   — Доброе утро!
   Она ела, не глядя на него. Так как он продолжал стоять, она спросила:
   — Что вы тут делаете?
   И больше ничего? Неужели ей не хочется расспросить его, узнать, действительно ли Блини украл кольцо, излить свое раздражение, спросить хоть что-нибудь? Она была бледна, всегда спокойна.
   — Вам не нужна моторка?
   — Спасибо, нет.
   — Не могу ли я что-нибудь для вас сделать?
   — Нет.
   В бистро «У Полита» тоже все было без изменений. Впрочем, Полит, никогда не упускавший возможности выгодной сделки, подсел к нему, когда тот завтракал.
   — Это правда, что Блини уже не вернется? В таком случае у меня есть зять, он пять лет проплавал стюардом. Сейчас-то он в Бордо, но я могу его сюда вызвать. Он отлично стряпает…
   — Забудь про своего зятя, — вмешался вице-мэр. — У Тони есть другой вариант.
   Завсегдатаи бистро «У Полита» уже нашли пять-шесть вариантов и отбивали друг у друга место, оставшееся после Блини. Вице-мэр опекал Тони и теперь ходатайствовал за него. Он уселся со своим стаканом за столик Владимира.
   — Раз вы в море не выходите, вам совсем не нужен лишний человек на борту. Тони рыбачит по ночам, вместе с немым. Они вдвоем отлично могут взять на себя яхту…
   — А кухня? — возразил Полит. — По-твоему, Тони будет готовить?
   Вот к чему все свелось! То же самое произошло и с Жанной Папелье, когда она, часов в одиннадцать, приехала на машине с Жожо, — ведь больше никого теперь при ней не оставалось. Пока Владимир и Жожо стояли на палубе, Жанна спустилась, чтобы поговорить с дочерью, и обе долго о чем-то шептались.