Страница:
– Многолетняя практика, – откликнулся Сол. – В течение многих лет я использовал нечто вроде самогипноза, чтобы справляться с мигренями.
Натали взяла папку и, открыв ее, взглянула на фотографию молодой женщины.
– Неужели ты действительно сможешь вместить все это в свое подсознание?
– Существуют разные уровни подсознания. – Он потер щеку. – На одних я просто пытаюсь восстановить уже имеющиеся там воспоминания… путем, если можно так выразиться, разблокирования памяти. А с другой стороны, я пытаюсь настолько раскрепоститься, чтобы ощутить происшедшее с людьми, которые имели подобный опыт.
Натали оглянулась:
– И это помогает?
– Да. Особенно если впитываешь, пропускаешь через себя биографические сведения.
– Сколько у тебя времени на это? Сол посмотрел на часы:
– Около двух часов, но Шмулик обещал не впускать сюда туристов, пока я не закончу.
Натали поправила тяжелую сумку на плече:
– Я немного погуляю, а потом начну усваивать и запоминать все венские сведения.
– Хорошо, – кивнул Сол.
Оставшись один, он внимательно прочитал все, что хранилось в первых трех папках. Затем отвернулся в сторону, включил маленький стробоскоп и установил таймер. Метроном начал отстукивать ритм в унисон со вспышками мигающего света. Сол полностью расслабился, стер из своего сознания все, за исключением ощущения пульсирующего света, и словно поплыл по волнам другой исторической эпохи и других географических мест.
Сквозь дым, пламя и завесу времени на него взирали со стен бледные изможденные лица.
Выйдя из здания, Натали стала наблюдать за молодыми обитателями кибуца, занимавшимися своими делами. Вдали виднелся грузовик, направлявшийся в поля с последней партией рабочих. Сол рассказывал ей, что этот кибуц был основан людьми, выжившими в варшавском гетто и польских концлагерях, но взгляд Натали в основном задерживался на молодых лицах тех, кто родился уже здесь, в Израиле. Худые, загорелые, внешне они ничем не отличались от арабов.
Она медленно добрела до края поля и устроилась в тени единственного эвкалипта, неподалеку от высокого оросителя, который выплевывал на посевы струи воды с такой же завораживающей периодичностью, как метроном Сола. Натали достала из сумки бутылку пива и открыла ее своим новым армейским ножом. Пиво уже успело нагреться, но было вкусным, его аромат прекрасно гармонировал с жарким не по сезону днем, запахами влажной земли и растений.
При мысли о возвращении в Америку сердце ее учащенно забилось. Господи, как все чудовищно! В памяти остались лишь обрывки: вспышки пламени, темнота, прожекторы, вой сирен – словно воспоминания о кошмарном сне. Она помнила, как проклинала Сола, колотила его кулаками за то, что тот оставил тело Роба в Ропщущей Обители. Помнила, как Сол нес ее на руках в кромешной тьме и нестерпимую боль в ноге, от которой сознание то покидало ее, то вновь возвращалась, будто пловец, ныряющий в волнах штормового моря. Какой-то человек по имени Джексон бежал рядом, волоча на плече безжизненное тело Марвина Гейла. Позднее Сол сказал ей, что главарь был еще жив, хотя и находился без сознания.
Еще Натали помнила, как лежала на скамейке в парке, а Сол звонил куда-то из таксофона… Затем наступил серый промозглый рассвет, и она очнулась на заднем сиденье фургона в окружении незнакомых людей, а Сол впереди разговаривал с каким-то человеком, который и был Джеком Коуэном, шефом Моссада из израильского посольства.
События последующих двух суток Натали тоже помнила урывками. Номер в мотеле, обезболивающие уколы, врач, перебинтовывающий ее поврежденную ногу. Перед глазами у нее стояла одна и та же картина: неподвижное тело Роба на полу, красно-серая кашица мозгов Винсента на стене и безумные глаза старухи, заглядывающей ей в душу: «До свидания, Нина. Мы еще встретимся». Натали просыпалась по ночам от собственных криков и билась в истерике.
Сол признался ей, что никогда в жизни не тратил столько сил, как на тот разговор с Джеком Коуэном, длившийся двое суток подряд. Перепуганный седовласый агент был не в состоянии воспринять правду, и ему приходилось изворачиваться и придумывать все новые и новые способы объяснения. Наконец израильтяне вынуждены были поверить, что и Сол, и Натали, и Арон Эшколь, и исчезнувший шеф шифровального отдела Леви Коул – все они были втянуты в смертельно опасную широкомасштабную игру, которую вели высшие должностные лица в Вашингтоне и ФБР с бывшим нацистским преступником. Коуэну не удалось получить почти никакой поддержки от своего посольства или начальства в Тель-Авиве, однако на рассвете в воскресенье, четвертого января, фургон с Солом, Натали и двумя израильскими агентами, урожденными американцами, пересек границу с Канадой. Через пять часов они вылетели из Торонто в Тель-Авив с новыми документами.
О последующих двух неделях своего пребывания в Израиле Натали почти ничего не помнила. На второй день с ее сломанной ногой стало твориться что-то невообразимое, боль была адской, резко подскочила температура, и ее почти без сознания отвезли на частном самолете в Иерусалим, где Солу, благодаря его старым медицинским связям, удалось поместить ее в платную палату медицинского центра Хадассах. На той же неделе прооперировали и руку Сола. Натали пробыла в клинике пять дней, в последние три из которых каждое утро и вечер с помощью костылей добиралась до синагоги и рассматривала витражи, выполненные Марком Шагалом. Она пребывала в каком-то ступоре, словно весь ее организм получил мощную дозу новокаина. Но каждую ночь, закрывая глаза, она видела перед собой лицо Роба Джентри, его победный взгляд в то страшное мгновение, когда оборвалась его жизнь…
Натали допила пиво и убрала пустую бутылку в сумку, испытывая легкое чувство вины оттого, что пьет так рано, когда все работают. Затем она достала первую стопку переснятых фотографий, сведения о Вене двадцатых-тридцатых годов, полицейские отчеты, переведенные помощниками Визенталя, тонкое досье Нины Дрейтон, перепечатанное покойным Френсисом Харрингтоном, и принялась за работу.
После полудня Сол и Натали отправились в Хайфу пообедать, прежде чем все заведения закроются в связи с наступлением субботы. Они купили фалафели у уличного торговца и, жуя на ходу, двинулись по направлению к оживленному порту. За ними увязались несколько дельцов черного рынка, пытавшихся всучить им зубную пасту, джинсы и «ролексы», но Сол что-то резко сказал им, и они отстали. Облокотившись на парапет, Натали наблюдала за отчалившим от причала грузовым судном.
– Когда мы поедем в Америку, Сол? – спросила она.
– Я буду готов через три недели. Может, раньше. А когда ты будешь готова?
– Никогда, – ответила Натали. Он усмехнулся:
– Хорошо, значит, когда ты захочешь вернуться?
– В любой момент… На самом деле, чем раньше, тем лучше. – Она шумно выдохнула. – Господи, у меня снова начинаются спазмы, едва подумаю, что надо возвращаться.
– Да, – согласился Сол. – Со мной происходит то же самое. Давай еще раз переберем имеющиеся у нас факты и догадки и проверим, нет ли в нашем плане уязвимых мест.
– Самое уязвимое место – это я, – тихо промолвила Натали.
– Нет. – Сол прищурился, глядя на плещущуюся внизу пенистую воду. – Итак, мы допускаем, что сведения Арона соответствуют действительности и что главный штаб игроков составляют, по меньшей мере, пять человек: Барент, Траск, Колбен, Кеплер и евангелист по имени Саттер. Я собственными глазами видел, как Траск погиб от руки оберста. Мы полагаем, что Колбен разбился вместе с вертолетом в результате действий Мелани Фуллер. Следовательно, из этой группы остались трое.
– Четверо, если считать Хэрода, – поправила Натали.
– Да, – согласился Сол, – нам известно, что он действовал заодно с людьми Колбена, значит, четверо. Может быть, еще агент Хейнс, но я думаю, что он скорее орудие в их руках, нежели инициатор каких-либо действий. Вопрос в том, зачем оберст устранил Траска.
– Месть? – предположила Натали.
– Возможно, но у меня сложилось впечатление, что между ними идет какая-то дьявольская игра. Давай предположим, что вся операция в Филадельфии была направлена не столько против Фуллер, сколько против фон Борхерта… Бордена. И Барент сохранил мне жизнь лишь потому, что мог использовать меня в качестве еще одного оружия против оберста. Но почему оберст сохранил жизнь мне… и зачем ему понадобилось включать в эту игру тебя и Роба?
– Чтобы спутать карты? Нечто вроде развлечения.
– Может быть, – согласился Сол, – но давай вернемся к нашему предположению, что он косвенно использовал нас как орудие для каких-то своих целей. Нет никакого сомнения в том, что Дженсен Лугар был ассистентом Уильяма Бордена в Голливуде. Джек Коуэн подтвердил сведения, полученные Харрингтоном. В самолете Лугар тебе представился. Это могло быть сделано сознательно: оберст ставил нас в известность, что манипулирует нами обоими. Затем он прилагает массу усилий, чтобы убедить Барента и Колбена в том, что я погиб во время взрыва и пожара в Филадельфии. Зачем?
– Он собирается использовать тебя в дальнейшем, – сказала Натали.
– Вот именно. Но почему он не использует каждого из нас непосредственно?
– Возможно, это для него слишком сложно, – предположила она. – Похоже, что для этих мозговых вампиров существенную роль играет расстояние. Может, его вообще не было в Филадельфии…
– И действовали лишь его обработанные пешки, – договорил Сол. – Лугар, бедный Френсис и белый ассистент Том Рэйнольдс. Ведь именно Рэйнольдс напал на тебя у дома Фуллер в рождественскую ночь.
У Натали перехватило дыхание. Такое она слышала впервые.
– Откуда ты знаешь?
Сол снял очки и протер их полой рубашки.
– А тогда какой смысл был в этом нападении, кроме того, чтобы навести вас с Робом на правильный след? Оберст хотел, чтобы вы оба были в Филадельфии, когда разыграются финальные сцены с людьми Колбена.
– Не понимаю. – Натали покачала головой. – А в какой момент появляется Мелани Фуллер?
– Давай будем придерживаться той точки зрения, что Фуллер не сотрудничает ни с Вилли Борденом, ни с его противниками, – предложил Сол. – Скажи, сложилось ли у тебя впечатление, что ей известно о существовании этих группировок?
– Нет, – ответила Натали. – Она упоминала только Нину… Вероятно, Нину Дрейтон.
– Да. И если следовать логике Роба, – а я не вижу причин от нее отказываться, – Нину Дрейтон в Чарлстоне убила именно Мелани Фуллер. С чего бы ей считать, что ты являешься посланницей мертвеца, Натали?
– Потому что она сумасшедшая! – воскликнула девушка. – Ты бы видел ее, Сол. У нее взгляд безумного, больного человека, маньяка.
– Будем считать, что так оно и есть, – согласился он. – И хотя, возможно, Мелани Фуллер является самой опасной из всех, ее безумие может сыграть нам на руку. А что же наш мистер Хэрод?
– Я бы задушила его собственными руками! – вырвалось у Натали, когда она вспомнила о бесцеремонном вторжении в ее сознание.
Сол кивнул и надел очки:
– Но контроль Хэрода над тобой был прерван, так же как оберста надо мной сорок лет назад, а в результате мы оба помним о своих переживаниях и об их… как бы это сказать… мыслях?
– Не совсем, – поправила Натали. – Скорее, чувствах. Об их личности.
– Да, – согласился он. – Но как бы это ни выражалось, у тебя создалось отчетливое впечатление, что Тони Хэрод не склонен пользоваться своей Способностью по отношению к лицам мужского пола?
– Я в этом не сомневаюсь, – ответила Натали. – Его отношение к женщинам грязное и порочное, однако я почувствовала, что… насиловать таким образом он может только женщин. Мне даже показалось, он видел во мне… как бы свою мать, с которой хотел вступить в половую связь, чтобы что-то ей доказать…
– Это очень удобная фрейдистская позиция, – усмехнулся Сол. – Значит, мы будем придерживаться той точки зрения, что Хэрод может влиять только на женщин. Если это так, то у наших врагов имеется по крайней мере два слабых места: обладающая невероятными способностями женщина, выжившая из ума и не принадлежащая к той группе власть имущих, и мужчина, который, может быть, и входит в эту группу, но не хочет или не может использовать свою Способность с мужчинами.
– Хорошо, – сказала Натали. – Предположим, что это так. И что это нам дает?
– У нас остается тот же план, который мы впервые обсуждали в феврале, – ответил Сол.
– И который, возможно, приведет нас к гибели, – вздохнув, добавила Натали.
– Да. Но если нам предстоит жить в трясине с этими ядовитыми существами, чего ты хочешь больше: всю оставшуюся жизнь бояться их и ждать нападения или, рискуя собственной жизнью, начать охоту?
Натали рассмеялась:
– Отличный выбор, Сол.
– Пока ничего другого не остается.
– Ну что ж, тогда давай вооружимся мешком и займемся отловом змей. – Натали посмотрела на золотой купол святилища Баха'и, сверкавший на горе Кармил, и снова перевела взгляд на исчезающее вдали грузовое судно. – Знаешь, – доверительно сказала она, – наверное, это глупость, но мне почему-то кажется, что Робу понравился бы наш план. Даже если все это безумие обречено на провал, он бы сумел увидеть в нем привлекательную сторону.
Сол дружески похлопал ее по плечу:
– Тогда давай продолжим составлять наши безумные планы и не станем разочаровывать Роба.
Они вместе двинулись по направлению к дороге на Яффу, где их ожидал «лендровер».
Глава 38
Натали взяла папку и, открыв ее, взглянула на фотографию молодой женщины.
– Неужели ты действительно сможешь вместить все это в свое подсознание?
– Существуют разные уровни подсознания. – Он потер щеку. – На одних я просто пытаюсь восстановить уже имеющиеся там воспоминания… путем, если можно так выразиться, разблокирования памяти. А с другой стороны, я пытаюсь настолько раскрепоститься, чтобы ощутить происшедшее с людьми, которые имели подобный опыт.
Натали оглянулась:
– И это помогает?
– Да. Особенно если впитываешь, пропускаешь через себя биографические сведения.
– Сколько у тебя времени на это? Сол посмотрел на часы:
– Около двух часов, но Шмулик обещал не впускать сюда туристов, пока я не закончу.
Натали поправила тяжелую сумку на плече:
– Я немного погуляю, а потом начну усваивать и запоминать все венские сведения.
– Хорошо, – кивнул Сол.
Оставшись один, он внимательно прочитал все, что хранилось в первых трех папках. Затем отвернулся в сторону, включил маленький стробоскоп и установил таймер. Метроном начал отстукивать ритм в унисон со вспышками мигающего света. Сол полностью расслабился, стер из своего сознания все, за исключением ощущения пульсирующего света, и словно поплыл по волнам другой исторической эпохи и других географических мест.
Сквозь дым, пламя и завесу времени на него взирали со стен бледные изможденные лица.
Выйдя из здания, Натали стала наблюдать за молодыми обитателями кибуца, занимавшимися своими делами. Вдали виднелся грузовик, направлявшийся в поля с последней партией рабочих. Сол рассказывал ей, что этот кибуц был основан людьми, выжившими в варшавском гетто и польских концлагерях, но взгляд Натали в основном задерживался на молодых лицах тех, кто родился уже здесь, в Израиле. Худые, загорелые, внешне они ничем не отличались от арабов.
Она медленно добрела до края поля и устроилась в тени единственного эвкалипта, неподалеку от высокого оросителя, который выплевывал на посевы струи воды с такой же завораживающей периодичностью, как метроном Сола. Натали достала из сумки бутылку пива и открыла ее своим новым армейским ножом. Пиво уже успело нагреться, но было вкусным, его аромат прекрасно гармонировал с жарким не по сезону днем, запахами влажной земли и растений.
При мысли о возвращении в Америку сердце ее учащенно забилось. Господи, как все чудовищно! В памяти остались лишь обрывки: вспышки пламени, темнота, прожекторы, вой сирен – словно воспоминания о кошмарном сне. Она помнила, как проклинала Сола, колотила его кулаками за то, что тот оставил тело Роба в Ропщущей Обители. Помнила, как Сол нес ее на руках в кромешной тьме и нестерпимую боль в ноге, от которой сознание то покидало ее, то вновь возвращалась, будто пловец, ныряющий в волнах штормового моря. Какой-то человек по имени Джексон бежал рядом, волоча на плече безжизненное тело Марвина Гейла. Позднее Сол сказал ей, что главарь был еще жив, хотя и находился без сознания.
Еще Натали помнила, как лежала на скамейке в парке, а Сол звонил куда-то из таксофона… Затем наступил серый промозглый рассвет, и она очнулась на заднем сиденье фургона в окружении незнакомых людей, а Сол впереди разговаривал с каким-то человеком, который и был Джеком Коуэном, шефом Моссада из израильского посольства.
События последующих двух суток Натали тоже помнила урывками. Номер в мотеле, обезболивающие уколы, врач, перебинтовывающий ее поврежденную ногу. Перед глазами у нее стояла одна и та же картина: неподвижное тело Роба на полу, красно-серая кашица мозгов Винсента на стене и безумные глаза старухи, заглядывающей ей в душу: «До свидания, Нина. Мы еще встретимся». Натали просыпалась по ночам от собственных криков и билась в истерике.
Сол признался ей, что никогда в жизни не тратил столько сил, как на тот разговор с Джеком Коуэном, длившийся двое суток подряд. Перепуганный седовласый агент был не в состоянии воспринять правду, и ему приходилось изворачиваться и придумывать все новые и новые способы объяснения. Наконец израильтяне вынуждены были поверить, что и Сол, и Натали, и Арон Эшколь, и исчезнувший шеф шифровального отдела Леви Коул – все они были втянуты в смертельно опасную широкомасштабную игру, которую вели высшие должностные лица в Вашингтоне и ФБР с бывшим нацистским преступником. Коуэну не удалось получить почти никакой поддержки от своего посольства или начальства в Тель-Авиве, однако на рассвете в воскресенье, четвертого января, фургон с Солом, Натали и двумя израильскими агентами, урожденными американцами, пересек границу с Канадой. Через пять часов они вылетели из Торонто в Тель-Авив с новыми документами.
О последующих двух неделях своего пребывания в Израиле Натали почти ничего не помнила. На второй день с ее сломанной ногой стало твориться что-то невообразимое, боль была адской, резко подскочила температура, и ее почти без сознания отвезли на частном самолете в Иерусалим, где Солу, благодаря его старым медицинским связям, удалось поместить ее в платную палату медицинского центра Хадассах. На той же неделе прооперировали и руку Сола. Натали пробыла в клинике пять дней, в последние три из которых каждое утро и вечер с помощью костылей добиралась до синагоги и рассматривала витражи, выполненные Марком Шагалом. Она пребывала в каком-то ступоре, словно весь ее организм получил мощную дозу новокаина. Но каждую ночь, закрывая глаза, она видела перед собой лицо Роба Джентри, его победный взгляд в то страшное мгновение, когда оборвалась его жизнь…
Натали допила пиво и убрала пустую бутылку в сумку, испытывая легкое чувство вины оттого, что пьет так рано, когда все работают. Затем она достала первую стопку переснятых фотографий, сведения о Вене двадцатых-тридцатых годов, полицейские отчеты, переведенные помощниками Визенталя, тонкое досье Нины Дрейтон, перепечатанное покойным Френсисом Харрингтоном, и принялась за работу.
После полудня Сол и Натали отправились в Хайфу пообедать, прежде чем все заведения закроются в связи с наступлением субботы. Они купили фалафели у уличного торговца и, жуя на ходу, двинулись по направлению к оживленному порту. За ними увязались несколько дельцов черного рынка, пытавшихся всучить им зубную пасту, джинсы и «ролексы», но Сол что-то резко сказал им, и они отстали. Облокотившись на парапет, Натали наблюдала за отчалившим от причала грузовым судном.
– Когда мы поедем в Америку, Сол? – спросила она.
– Я буду готов через три недели. Может, раньше. А когда ты будешь готова?
– Никогда, – ответила Натали. Он усмехнулся:
– Хорошо, значит, когда ты захочешь вернуться?
– В любой момент… На самом деле, чем раньше, тем лучше. – Она шумно выдохнула. – Господи, у меня снова начинаются спазмы, едва подумаю, что надо возвращаться.
– Да, – согласился Сол. – Со мной происходит то же самое. Давай еще раз переберем имеющиеся у нас факты и догадки и проверим, нет ли в нашем плане уязвимых мест.
– Самое уязвимое место – это я, – тихо промолвила Натали.
– Нет. – Сол прищурился, глядя на плещущуюся внизу пенистую воду. – Итак, мы допускаем, что сведения Арона соответствуют действительности и что главный штаб игроков составляют, по меньшей мере, пять человек: Барент, Траск, Колбен, Кеплер и евангелист по имени Саттер. Я собственными глазами видел, как Траск погиб от руки оберста. Мы полагаем, что Колбен разбился вместе с вертолетом в результате действий Мелани Фуллер. Следовательно, из этой группы остались трое.
– Четверо, если считать Хэрода, – поправила Натали.
– Да, – согласился Сол, – нам известно, что он действовал заодно с людьми Колбена, значит, четверо. Может быть, еще агент Хейнс, но я думаю, что он скорее орудие в их руках, нежели инициатор каких-либо действий. Вопрос в том, зачем оберст устранил Траска.
– Месть? – предположила Натали.
– Возможно, но у меня сложилось впечатление, что между ними идет какая-то дьявольская игра. Давай предположим, что вся операция в Филадельфии была направлена не столько против Фуллер, сколько против фон Борхерта… Бордена. И Барент сохранил мне жизнь лишь потому, что мог использовать меня в качестве еще одного оружия против оберста. Но почему оберст сохранил жизнь мне… и зачем ему понадобилось включать в эту игру тебя и Роба?
– Чтобы спутать карты? Нечто вроде развлечения.
– Может быть, – согласился Сол, – но давай вернемся к нашему предположению, что он косвенно использовал нас как орудие для каких-то своих целей. Нет никакого сомнения в том, что Дженсен Лугар был ассистентом Уильяма Бордена в Голливуде. Джек Коуэн подтвердил сведения, полученные Харрингтоном. В самолете Лугар тебе представился. Это могло быть сделано сознательно: оберст ставил нас в известность, что манипулирует нами обоими. Затем он прилагает массу усилий, чтобы убедить Барента и Колбена в том, что я погиб во время взрыва и пожара в Филадельфии. Зачем?
– Он собирается использовать тебя в дальнейшем, – сказала Натали.
– Вот именно. Но почему он не использует каждого из нас непосредственно?
– Возможно, это для него слишком сложно, – предположила она. – Похоже, что для этих мозговых вампиров существенную роль играет расстояние. Может, его вообще не было в Филадельфии…
– И действовали лишь его обработанные пешки, – договорил Сол. – Лугар, бедный Френсис и белый ассистент Том Рэйнольдс. Ведь именно Рэйнольдс напал на тебя у дома Фуллер в рождественскую ночь.
У Натали перехватило дыхание. Такое она слышала впервые.
– Откуда ты знаешь?
Сол снял очки и протер их полой рубашки.
– А тогда какой смысл был в этом нападении, кроме того, чтобы навести вас с Робом на правильный след? Оберст хотел, чтобы вы оба были в Филадельфии, когда разыграются финальные сцены с людьми Колбена.
– Не понимаю. – Натали покачала головой. – А в какой момент появляется Мелани Фуллер?
– Давай будем придерживаться той точки зрения, что Фуллер не сотрудничает ни с Вилли Борденом, ни с его противниками, – предложил Сол. – Скажи, сложилось ли у тебя впечатление, что ей известно о существовании этих группировок?
– Нет, – ответила Натали. – Она упоминала только Нину… Вероятно, Нину Дрейтон.
– Да. И если следовать логике Роба, – а я не вижу причин от нее отказываться, – Нину Дрейтон в Чарлстоне убила именно Мелани Фуллер. С чего бы ей считать, что ты являешься посланницей мертвеца, Натали?
– Потому что она сумасшедшая! – воскликнула девушка. – Ты бы видел ее, Сол. У нее взгляд безумного, больного человека, маньяка.
– Будем считать, что так оно и есть, – согласился он. – И хотя, возможно, Мелани Фуллер является самой опасной из всех, ее безумие может сыграть нам на руку. А что же наш мистер Хэрод?
– Я бы задушила его собственными руками! – вырвалось у Натали, когда она вспомнила о бесцеремонном вторжении в ее сознание.
Сол кивнул и надел очки:
– Но контроль Хэрода над тобой был прерван, так же как оберста надо мной сорок лет назад, а в результате мы оба помним о своих переживаниях и об их… как бы это сказать… мыслях?
– Не совсем, – поправила Натали. – Скорее, чувствах. Об их личности.
– Да, – согласился он. – Но как бы это ни выражалось, у тебя создалось отчетливое впечатление, что Тони Хэрод не склонен пользоваться своей Способностью по отношению к лицам мужского пола?
– Я в этом не сомневаюсь, – ответила Натали. – Его отношение к женщинам грязное и порочное, однако я почувствовала, что… насиловать таким образом он может только женщин. Мне даже показалось, он видел во мне… как бы свою мать, с которой хотел вступить в половую связь, чтобы что-то ей доказать…
– Это очень удобная фрейдистская позиция, – усмехнулся Сол. – Значит, мы будем придерживаться той точки зрения, что Хэрод может влиять только на женщин. Если это так, то у наших врагов имеется по крайней мере два слабых места: обладающая невероятными способностями женщина, выжившая из ума и не принадлежащая к той группе власть имущих, и мужчина, который, может быть, и входит в эту группу, но не хочет или не может использовать свою Способность с мужчинами.
– Хорошо, – сказала Натали. – Предположим, что это так. И что это нам дает?
– У нас остается тот же план, который мы впервые обсуждали в феврале, – ответил Сол.
– И который, возможно, приведет нас к гибели, – вздохнув, добавила Натали.
– Да. Но если нам предстоит жить в трясине с этими ядовитыми существами, чего ты хочешь больше: всю оставшуюся жизнь бояться их и ждать нападения или, рискуя собственной жизнью, начать охоту?
Натали рассмеялась:
– Отличный выбор, Сол.
– Пока ничего другого не остается.
– Ну что ж, тогда давай вооружимся мешком и займемся отловом змей. – Натали посмотрела на золотой купол святилища Баха'и, сверкавший на горе Кармил, и снова перевела взгляд на исчезающее вдали грузовое судно. – Знаешь, – доверительно сказала она, – наверное, это глупость, но мне почему-то кажется, что Робу понравился бы наш план. Даже если все это безумие обречено на провал, он бы сумел увидеть в нем привлекательную сторону.
Сол дружески похлопал ее по плечу:
– Тогда давай продолжим составлять наши безумные планы и не станем разочаровывать Роба.
Они вместе двинулись по направлению к дороге на Яффу, где их ожидал «лендровер».
Глава 38
Мелани
Как приятно снова оказаться дома!
Я так устала от больничной атмосферы, даже несмотря на то, что у меня была отдельная палата в отдельном крыле, специально отгороженном для моего удобства, и весь персонал занимался исключительно моим обслуживанием. Но, как говорится, дома и стены помогают и процесс выздоровления у человека идет с удвоенной скоростью.
Много лет назад я читала о так называемых внетелесных переживаниях, которые якобы испытывают умирающие или безнадежно больные люди в состоянии клинической смерти. Я никогда не верила этим домыслам, считая их глупой журналистской погоней за сенсациями, столь распространенной в наше время. Но когда в больнице ко мне возвращалось сознание, я переживала именно эти ощущения. Какое-то время мне даже казалось, будто я парю под потолком своей палаты, ничего не видя, но все ощущая. Я наблюдала как бы со стороны чужое, старое, скрюченное тело на кровати с подключенными к нему датчиками и катетерами, суету и беготню сестер и врачей, стремящихся поддержать жизнь в этом чужеродном теле. А когда я наконец вернулась в мир красок и звуков, я поняла, что воспринимаю его глазами и ушами всех этих людей. И как их оказалось много! Насколько мне известно, ни мне, ни Вилли, ни Нине никогда не удавалось использовать более одного человека, чтобы получать такой поток разнообразных ощущений. Даже использование двух незнакомцев с помощью попеременного переключения внимания с одного на другого не давало возможности ощутить мир с такой пронзительностью, с какой ощущала его я. Кроме того, наше использование всегда осознавалось другими людьми, что приводило либо к уничтожению их личности, либо к блокировке памяти, создавая в ней обычный провал. Теперь же я взирала на мир по меньшей мере с шести разных точек и абсолютно точно знала, что никто не догадывается о моем присутствии в своем сознании.
Но могла ли я на самом деле использовать их? Я начала осторожно проверять возможность ненавязчивого контроля, то заставляя сестру без всякой необходимости взять стакан, то помогая ординатору закрыть дверь, то вынуждая врача говорить нечто иное, о чем он и не думал. Я не стала внедряться в них глубоко, чтобы не помешать их профессиональной компетентности. И ни один из них ни разу не ощутил в своем сознании моего присутствия.
Шли дни. Я выяснила, что, пока мое тело пребывало в абсолютной коме и жизнь в нем поддерживалась лишь благодаря повышенному уходу и непрекращающейся работе аппаратов, в действительности я могла перемещаться в пространстве и заниматься его исследованием с неведомой мне доселе легкостью. Я выходила из палаты, укрывшись в сознании молодой сестры, ощущая ее энергию и бодрость, вкус ее ментоловой жвачки, а в конце коридора я выпускала еще одно щупальце сознания, не теряя при этом контакта с сестрой, и оказывалась в лифте вместе с врачом. Я заводила его «линкольн» и преодолевала шесть миль к дому в пригороде, где его ждала жена… И все это время я продолжала пребывать с медсестрой, с сиделкой в коридоре, интерном-рентгенологом, работавшим этажом ниже, и вторым врачом, который в данный момент стоял и взирал на мое коматозное тело. Расстояние перестало быть преградой для моей Способности. Много лет нас с Ниной поражала способность Вилли использовать своих пешек на гораздо большем расстоянии, чем это удавалось нам, но теперь я обрела поистине неограниченные возможности.
И силы мои все возрастали.
На второй день, когда я занималась апробацией своих новых ощущений и возможностей, ко мне в палату явились члены моей «семьи». Я не узнала высокого рыжего мужчину и его худую жену блондинку, но затем я переместилась в приемный покой и взглянула глазами регистраторши на троих детей. Я тут же вспомнила, как встретила их в парке.
Рыжий мужчина, похоже, был встревожен моим видом. Я лежала в отделении интенсивной терапии в переплетении трубок для внутривенных вливаний и сенсорных датчиков. Врач с листком бумаги, который сестра называла картой, отвел мужчину за прозрачную перегородку.
– Вы родственник? – поинтересовался он. Это был спокойный педантичный человек с целой гривой седых волос. Звали его доктор Хартман, и мне передавались то удовольствие, настороженность и уважение, которые испытывали сестры в его присутствии.
– Нет, – ответил рыжий великан. – Меня зовут Говард Варден. Мы нашли ее… то есть мои дети… вчера утром, когда она бродила у нас в парке, близ дома. А потом она потеряла сознание…
– Да-да, – откликнулся доктор Хартман, – я читал записанные с ваших слов сведения. Вы не имеете ни малейшего представления, кто она такая?
– Нет, на ней были только ночная рубашка и халат. Мои дети сказали, что она вышла из леса, когда они…
– А какие-нибудь другие идеи, откуда она могла взяться?
Варден пожал плечами:
– Я не стал звонить в полицию. Наверное, надо было это сделать. Мы с Нэнси прождали в приемном покое несколько часов, а когда стало ясно, что эта пожилая леди не собирается… я хочу сказать, что состояние ее стабильно… мы вернулись домой. Это был мой выходной день. Я собирался позвонить в полицию сегодня утром, но сначала решил узнать, как она…
– Мы уже поставили в известность полицию, – солгал доктор Харман. Тут я использовала его впервые. Это оказалось не сложнее, чем натянуть на себя старое любимое пальто. – Они приезжали и составили рапорт. Похоже, там тоже не знают, откуда взялась миссис Доу. Никто не сообщал о пропавших родственниках.
– Миссис Доу? – переспросил Говард Варден. – Вот как? Ну, хорошо. Для нас это такая же тайна, доктор. Мы живем на расстоянии двух миль от входа в парк, и, по словам детей, она появилась даже не со стороны входа. – Он снова посмотрел на мою кровать. – Как она, доктор? Вид у нее… жуткий.
– У нее произошел обширный удар, – ответил доктор Хартман. – Возможно, даже целая серия ударов. – Увидев непонимание на лице Говарда, он продолжил: – Мы называем это кровоизлиянием в мозг. Он временно перестал получать кислород. Насколько мы можем судить, кровоизлияние локализовано в правом полушарии мозга пациентки, что и привело к нарушению неврологических функций. Парализованной оказалась левая половина тела – запавшее веко, рука, нога, но в каком-то смысле это можно считать благоприятным признаком. Афазия – проблемы с речью – в основном вызывается кровоизлияниями в левом полушарии. Мы сделали ЭКГ и сканирование мозга, и, честно говоря, результаты несколько обескураживающие. Если мозговое исследование подтвердило инсульт и возможную закупорку центральной нервной артерии, то ЭКГ абсолютно не соответствует тому, чего можно ожидать при обстоятельствах подобного рода…
Я потеряла интерес к этой сугубо медицинской терминологии и сосредоточила свое внимание на регистраторше среднего возраста, которая сидела в вестибюле. Я велела ей встать и подойти к детям.
– Привет, – заставила я ее сказать. – Я знаю, кого вы пришли навестить.
– Нас не пропускают, – ответила шестилетняя девочка, которая на рассвете пела мне «Хей, Джуд». – Мы слишком маленькие.
– Но я знаю, кого бы вы хотели повидать, – продолжила женщина с улыбкой.
– Я хочу увидеть добрую тетю, – сказал мальчик. В глазах его стояли слезы.
– А я не хочу, – с вызовом заявила старшая девочка.
– И я не хочу, – подхватила ее шестилетняя сестра.
– Почему? – спросила регистраторша моим голосом. Мне было очень обидно.
– Потому что она странная, – ответила старшая девочка. – Мне показалось, что она мне нравится, а когда я вчера дотронулась до ее руки, она была странной.
– Что значит «странной»? – спросила я. На носу у женщины были очки с толстыми стеклами, поэтому изображение получалось искаженным. Я надевала очки только для чтения.
– Странной, – повторила девочка. – Смешной. У нее кожа жесткая и скользкая, как у змеи. Я отпустила ее руку еще до того, как ей стало плохо, но я сразу поняла, что она противная.
– Да-да, – поддакнула ее сестра.
– Замолчи, Элли, – оборвала старшая девочка. На лице ее было написано, что она сожалеет о том, что вступила в разговор.
– А мне хорошая тетя понравилась, – возразил мальчик. Похоже, он плакал перед визитом в больницу.
Регистраторша по моему приказу отозвала девочек к стойке.
– Идите сюда. У меня кое-что для вас есть. – Она порылась в ящике и достала две круглые мятные конфеты в обертках, а когда старшая из девочек протянула руку, женщина крепко схватила ее за запястье. – Сначала дай я предскажу тебе твое будущее, – прошептала она.
– Отпустите, – также шепотом попросила девочка.
– Тебя зовут Тара Варден. А твою сестру Эллисон. Обе вы живете в большом каменном доме на холме, который вы называете замком. Однажды ночью в вашу спальню войдет огромный зеленый человек с острыми желтыми зубами и разорвет вас на куски, а потом съест.
Девочки попятились, лица их побелели, глаза стали огромными, как блюдца, а челюсти отвисли от страха и изумления.
– А если вы расскажете об этом отцу или матери или кому-нибудь другому, – прошипела регистраторша им вслед, – то зеленый человек придет за вами уже сегодня ночью!
Девочки рухнули на стулья, глядя на женщину с таким ужасом, словно она была змеей. Через несколько минут в приемную вошла пожилая пара, и я позволила регистраторше снова вести себя вежливо и несколько чопорно.
Наверху доктор Хартман как раз заканчивал свои медицинские объяснения Говарду Вардену. В конце коридора старшая сестра Олдсмит проверяла назначения, особо обращая внимание на то, что прописали миссис Доу. В моей палате молодая сестра Сьюэлл осторожно обертывала меня холодными компрессами, чуть ли не подобострастно массируя мне кожу. Я ощущала это очень слабо, но при мысли о том, что моей особе уделяется такое огромное внимание, настроение мое улучшилось. Приятно было вновь чувствовать себя в кругу семьи.
На третий день, а точнее, на третью ночь, я отдыхала. В действительности я перестала спать, просто позволяя парить своему сознанию свободно, наугад перемещаясь от одного объекта к другому. И вдруг я ощутила физическое возбуждение, незнакомое мне уже много лет, – присутствие мужчины, прикосновение его рук, тяжесть его тела, прижимающегося ко мне. Сердце мое учащенно забилось, когда я почувствовала, как его язык проник в мой рот, а пальцы ласкают мою грудь и возятся с пуговицами форменного сестринского платья. Мои собственные руки скользнули вниз, к его ремню, расстегнули молнию на брюках и обхватили твердый член.
Это было отвратительно. Это было непристойно. Сестра Конни Сьюэлл в подсобном помещении развлекалась с каким-то интерном.
Но поскольку спать я все равно не могла, я позволила своему сознанию вернуться к сестре Сьюэлл, утешаясь мыслью, что не являюсь инициатором всего этого, а лишь принимаю пассивное участие в происходящем. Ночь прошла почти незаметно.
Не могу сказать, когда у меня зародилась мысль о том, чтобы вернуться домой. В течение первых нескольких недель, даже месяца, мое пребывание в больнице было неизбежным, но к середине февраля я начала все чаще и чаще задумываться о Чарлстоне и о родном доме. Оставаться в больнице дольше, не привлекая к себе внимания, становилось все труднее. Через три недели доктор Хартман перевел меня в просторную отдельную палату на седьмом этаже, и у большей части персонала сложилось впечатление, что я являюсь очень состоятельной пациенткой, требующей особого ухода. В общем-то, это соответствовало действительности.
Однако оставался администратор, доктор Маркхам, который продолжал интересоваться моим случаем. Он каждый день поднимался на седьмой этаж и старательно пытался что-нибудь разнюхать. Я была вынуждена заставить доктора Хартмана объясниться с ним. Старшая сестра Олдсмит также вступила с ним в переговоры. Наконец я пробралась в сознание этого ничтожества и применила собственные способы убеждения. Но Маркхам оказался на редкость упорным. Дня через четыре он вернулся и вновь принялся допрашивать сестер: кто оплачивает дополнительный уход за миссис Доу, откуда деньги на добавочные медикаменты, исследования, тесты, сканирования и консультации специалистов? Мол, администрация не располагает никакими сведениями о поступлении леди в больницу, нет компьютерных расчетов стоимости проведенных мероприятий, нет данных о том, как будет производиться оплата. Сестра Олдсмит и доктор Хартман согласились встретиться на следующее утро с нашим инквизитором, заведующим больницей, шефом отдела делопроизводства и еще какими-то тремя чиновниками.
Я так устала от больничной атмосферы, даже несмотря на то, что у меня была отдельная палата в отдельном крыле, специально отгороженном для моего удобства, и весь персонал занимался исключительно моим обслуживанием. Но, как говорится, дома и стены помогают и процесс выздоровления у человека идет с удвоенной скоростью.
Много лет назад я читала о так называемых внетелесных переживаниях, которые якобы испытывают умирающие или безнадежно больные люди в состоянии клинической смерти. Я никогда не верила этим домыслам, считая их глупой журналистской погоней за сенсациями, столь распространенной в наше время. Но когда в больнице ко мне возвращалось сознание, я переживала именно эти ощущения. Какое-то время мне даже казалось, будто я парю под потолком своей палаты, ничего не видя, но все ощущая. Я наблюдала как бы со стороны чужое, старое, скрюченное тело на кровати с подключенными к нему датчиками и катетерами, суету и беготню сестер и врачей, стремящихся поддержать жизнь в этом чужеродном теле. А когда я наконец вернулась в мир красок и звуков, я поняла, что воспринимаю его глазами и ушами всех этих людей. И как их оказалось много! Насколько мне известно, ни мне, ни Вилли, ни Нине никогда не удавалось использовать более одного человека, чтобы получать такой поток разнообразных ощущений. Даже использование двух незнакомцев с помощью попеременного переключения внимания с одного на другого не давало возможности ощутить мир с такой пронзительностью, с какой ощущала его я. Кроме того, наше использование всегда осознавалось другими людьми, что приводило либо к уничтожению их личности, либо к блокировке памяти, создавая в ней обычный провал. Теперь же я взирала на мир по меньшей мере с шести разных точек и абсолютно точно знала, что никто не догадывается о моем присутствии в своем сознании.
Но могла ли я на самом деле использовать их? Я начала осторожно проверять возможность ненавязчивого контроля, то заставляя сестру без всякой необходимости взять стакан, то помогая ординатору закрыть дверь, то вынуждая врача говорить нечто иное, о чем он и не думал. Я не стала внедряться в них глубоко, чтобы не помешать их профессиональной компетентности. И ни один из них ни разу не ощутил в своем сознании моего присутствия.
Шли дни. Я выяснила, что, пока мое тело пребывало в абсолютной коме и жизнь в нем поддерживалась лишь благодаря повышенному уходу и непрекращающейся работе аппаратов, в действительности я могла перемещаться в пространстве и заниматься его исследованием с неведомой мне доселе легкостью. Я выходила из палаты, укрывшись в сознании молодой сестры, ощущая ее энергию и бодрость, вкус ее ментоловой жвачки, а в конце коридора я выпускала еще одно щупальце сознания, не теряя при этом контакта с сестрой, и оказывалась в лифте вместе с врачом. Я заводила его «линкольн» и преодолевала шесть миль к дому в пригороде, где его ждала жена… И все это время я продолжала пребывать с медсестрой, с сиделкой в коридоре, интерном-рентгенологом, работавшим этажом ниже, и вторым врачом, который в данный момент стоял и взирал на мое коматозное тело. Расстояние перестало быть преградой для моей Способности. Много лет нас с Ниной поражала способность Вилли использовать своих пешек на гораздо большем расстоянии, чем это удавалось нам, но теперь я обрела поистине неограниченные возможности.
И силы мои все возрастали.
На второй день, когда я занималась апробацией своих новых ощущений и возможностей, ко мне в палату явились члены моей «семьи». Я не узнала высокого рыжего мужчину и его худую жену блондинку, но затем я переместилась в приемный покой и взглянула глазами регистраторши на троих детей. Я тут же вспомнила, как встретила их в парке.
Рыжий мужчина, похоже, был встревожен моим видом. Я лежала в отделении интенсивной терапии в переплетении трубок для внутривенных вливаний и сенсорных датчиков. Врач с листком бумаги, который сестра называла картой, отвел мужчину за прозрачную перегородку.
– Вы родственник? – поинтересовался он. Это был спокойный педантичный человек с целой гривой седых волос. Звали его доктор Хартман, и мне передавались то удовольствие, настороженность и уважение, которые испытывали сестры в его присутствии.
– Нет, – ответил рыжий великан. – Меня зовут Говард Варден. Мы нашли ее… то есть мои дети… вчера утром, когда она бродила у нас в парке, близ дома. А потом она потеряла сознание…
– Да-да, – откликнулся доктор Хартман, – я читал записанные с ваших слов сведения. Вы не имеете ни малейшего представления, кто она такая?
– Нет, на ней были только ночная рубашка и халат. Мои дети сказали, что она вышла из леса, когда они…
– А какие-нибудь другие идеи, откуда она могла взяться?
Варден пожал плечами:
– Я не стал звонить в полицию. Наверное, надо было это сделать. Мы с Нэнси прождали в приемном покое несколько часов, а когда стало ясно, что эта пожилая леди не собирается… я хочу сказать, что состояние ее стабильно… мы вернулись домой. Это был мой выходной день. Я собирался позвонить в полицию сегодня утром, но сначала решил узнать, как она…
– Мы уже поставили в известность полицию, – солгал доктор Харман. Тут я использовала его впервые. Это оказалось не сложнее, чем натянуть на себя старое любимое пальто. – Они приезжали и составили рапорт. Похоже, там тоже не знают, откуда взялась миссис Доу. Никто не сообщал о пропавших родственниках.
– Миссис Доу? – переспросил Говард Варден. – Вот как? Ну, хорошо. Для нас это такая же тайна, доктор. Мы живем на расстоянии двух миль от входа в парк, и, по словам детей, она появилась даже не со стороны входа. – Он снова посмотрел на мою кровать. – Как она, доктор? Вид у нее… жуткий.
– У нее произошел обширный удар, – ответил доктор Хартман. – Возможно, даже целая серия ударов. – Увидев непонимание на лице Говарда, он продолжил: – Мы называем это кровоизлиянием в мозг. Он временно перестал получать кислород. Насколько мы можем судить, кровоизлияние локализовано в правом полушарии мозга пациентки, что и привело к нарушению неврологических функций. Парализованной оказалась левая половина тела – запавшее веко, рука, нога, но в каком-то смысле это можно считать благоприятным признаком. Афазия – проблемы с речью – в основном вызывается кровоизлияниями в левом полушарии. Мы сделали ЭКГ и сканирование мозга, и, честно говоря, результаты несколько обескураживающие. Если мозговое исследование подтвердило инсульт и возможную закупорку центральной нервной артерии, то ЭКГ абсолютно не соответствует тому, чего можно ожидать при обстоятельствах подобного рода…
Я потеряла интерес к этой сугубо медицинской терминологии и сосредоточила свое внимание на регистраторше среднего возраста, которая сидела в вестибюле. Я велела ей встать и подойти к детям.
– Привет, – заставила я ее сказать. – Я знаю, кого вы пришли навестить.
– Нас не пропускают, – ответила шестилетняя девочка, которая на рассвете пела мне «Хей, Джуд». – Мы слишком маленькие.
– Но я знаю, кого бы вы хотели повидать, – продолжила женщина с улыбкой.
– Я хочу увидеть добрую тетю, – сказал мальчик. В глазах его стояли слезы.
– А я не хочу, – с вызовом заявила старшая девочка.
– И я не хочу, – подхватила ее шестилетняя сестра.
– Почему? – спросила регистраторша моим голосом. Мне было очень обидно.
– Потому что она странная, – ответила старшая девочка. – Мне показалось, что она мне нравится, а когда я вчера дотронулась до ее руки, она была странной.
– Что значит «странной»? – спросила я. На носу у женщины были очки с толстыми стеклами, поэтому изображение получалось искаженным. Я надевала очки только для чтения.
– Странной, – повторила девочка. – Смешной. У нее кожа жесткая и скользкая, как у змеи. Я отпустила ее руку еще до того, как ей стало плохо, но я сразу поняла, что она противная.
– Да-да, – поддакнула ее сестра.
– Замолчи, Элли, – оборвала старшая девочка. На лице ее было написано, что она сожалеет о том, что вступила в разговор.
– А мне хорошая тетя понравилась, – возразил мальчик. Похоже, он плакал перед визитом в больницу.
Регистраторша по моему приказу отозвала девочек к стойке.
– Идите сюда. У меня кое-что для вас есть. – Она порылась в ящике и достала две круглые мятные конфеты в обертках, а когда старшая из девочек протянула руку, женщина крепко схватила ее за запястье. – Сначала дай я предскажу тебе твое будущее, – прошептала она.
– Отпустите, – также шепотом попросила девочка.
– Тебя зовут Тара Варден. А твою сестру Эллисон. Обе вы живете в большом каменном доме на холме, который вы называете замком. Однажды ночью в вашу спальню войдет огромный зеленый человек с острыми желтыми зубами и разорвет вас на куски, а потом съест.
Девочки попятились, лица их побелели, глаза стали огромными, как блюдца, а челюсти отвисли от страха и изумления.
– А если вы расскажете об этом отцу или матери или кому-нибудь другому, – прошипела регистраторша им вслед, – то зеленый человек придет за вами уже сегодня ночью!
Девочки рухнули на стулья, глядя на женщину с таким ужасом, словно она была змеей. Через несколько минут в приемную вошла пожилая пара, и я позволила регистраторше снова вести себя вежливо и несколько чопорно.
Наверху доктор Хартман как раз заканчивал свои медицинские объяснения Говарду Вардену. В конце коридора старшая сестра Олдсмит проверяла назначения, особо обращая внимание на то, что прописали миссис Доу. В моей палате молодая сестра Сьюэлл осторожно обертывала меня холодными компрессами, чуть ли не подобострастно массируя мне кожу. Я ощущала это очень слабо, но при мысли о том, что моей особе уделяется такое огромное внимание, настроение мое улучшилось. Приятно было вновь чувствовать себя в кругу семьи.
На третий день, а точнее, на третью ночь, я отдыхала. В действительности я перестала спать, просто позволяя парить своему сознанию свободно, наугад перемещаясь от одного объекта к другому. И вдруг я ощутила физическое возбуждение, незнакомое мне уже много лет, – присутствие мужчины, прикосновение его рук, тяжесть его тела, прижимающегося ко мне. Сердце мое учащенно забилось, когда я почувствовала, как его язык проник в мой рот, а пальцы ласкают мою грудь и возятся с пуговицами форменного сестринского платья. Мои собственные руки скользнули вниз, к его ремню, расстегнули молнию на брюках и обхватили твердый член.
Это было отвратительно. Это было непристойно. Сестра Конни Сьюэлл в подсобном помещении развлекалась с каким-то интерном.
Но поскольку спать я все равно не могла, я позволила своему сознанию вернуться к сестре Сьюэлл, утешаясь мыслью, что не являюсь инициатором всего этого, а лишь принимаю пассивное участие в происходящем. Ночь прошла почти незаметно.
Не могу сказать, когда у меня зародилась мысль о том, чтобы вернуться домой. В течение первых нескольких недель, даже месяца, мое пребывание в больнице было неизбежным, но к середине февраля я начала все чаще и чаще задумываться о Чарлстоне и о родном доме. Оставаться в больнице дольше, не привлекая к себе внимания, становилось все труднее. Через три недели доктор Хартман перевел меня в просторную отдельную палату на седьмом этаже, и у большей части персонала сложилось впечатление, что я являюсь очень состоятельной пациенткой, требующей особого ухода. В общем-то, это соответствовало действительности.
Однако оставался администратор, доктор Маркхам, который продолжал интересоваться моим случаем. Он каждый день поднимался на седьмой этаж и старательно пытался что-нибудь разнюхать. Я была вынуждена заставить доктора Хартмана объясниться с ним. Старшая сестра Олдсмит также вступила с ним в переговоры. Наконец я пробралась в сознание этого ничтожества и применила собственные способы убеждения. Но Маркхам оказался на редкость упорным. Дня через четыре он вернулся и вновь принялся допрашивать сестер: кто оплачивает дополнительный уход за миссис Доу, откуда деньги на добавочные медикаменты, исследования, тесты, сканирования и консультации специалистов? Мол, администрация не располагает никакими сведениями о поступлении леди в больницу, нет компьютерных расчетов стоимости проведенных мероприятий, нет данных о том, как будет производиться оплата. Сестра Олдсмит и доктор Хартман согласились встретиться на следующее утро с нашим инквизитором, заведующим больницей, шефом отдела делопроизводства и еще какими-то тремя чиновниками.