Глубокое отчаяние охватило ее тогда, тоскливое сомнениеда на что же уходит ее жизнь? Да к чему же все усилия ее, и ее мужа, и их коллег, если возможны эти промелькнувшие, как тень, темные лица...
Потом все прошло, Елена Васильевна посмеялась над собой, сказала себе, что она стала похожа на ворчливых пенсионеров, проклинающих по каждому поводу всю молодежь. Наваждение прошло и забылось... Но нет, не забылось, и часто на уроках она вдруг замолкала и всматривалась в лица учеников, с ужасом замечая в них признаки той самой непронии.аезяой темноты, которая когда-то поразила ее при уличной встрече.
Елена Васильевна тогда же и рассказала мужу о пережитом страхе и сейчас напомнила эту историю - вот почему хотела бы она видеть его воспитателем! Чтобы не было этой темноты в лицах!
- Ты что-то путаешь, Алена, - ответил ей Каштанов. - Меня не министром собираются назначить, а заместителем директора одной только школы. И хоть растянись я на этой предполагаемой работе, завтра ты зайдешь за угол - и увидишь такие же темные лица. И вообще мне не нравится эта твоя идея спасать мир. Кстати сказать, мир в спасении и не нуждается, он не гибнет, так что успокойся, пожалуйста.
Переспорить мужа Елена Васильевна не могла, но и отступить не могла.
Сочинения Володя Фокин, местный злодей, списывал прямо из учебника, не затрудняя себя изготовлением шпаргалок. Елена Васильевна ставила ему двойки, потом ей все это надоело, и она объявила:
- В следующий раз, Фокин, будешь сидеть за моим столом, а я рядом стоять буду, весь урок.
Слово свое она сдержала. Вот Фокин смирно пишет на председательском месте, спиной к классу, и Елена Васильевна рядом стоит для верности, глаз с него не сводит. Класс пыхтит над городским сочинением. Козликов смотрит в окно. Каштанова улыбнулась, вспомнив учительницу из их школы, которая объявила в первом классе: "Сейчас напишем диктант. А ты, Бутаков Петя, не пиши, не порть мне нервы". Вот и Козликова лучше бы не трогать, не портить себе нервы, но нельзя же...
- Козликов, Володя, ты почему не пишешь?
- А у меня ручки нет.
- Возьми мою.
- А зачем она мне?
- А ты сообрази, зачем люди ручку изобрели.
- Делать им было нечего.
Пусть хоть что-нибудь напишет, а то и писать к выпускным разучится. Каштановой встречались и такие. Первые два или три года она мучилась, обвиняла себя в том, что она плохая учительница, но потом не то чтобы привыкла, а как-то смягчилась, и тот же Козликов, как и Фокин, согнувшийся за столом, перестал раздражать ее, и она больше не сердилась, когда с ней пререкались.
- А чернила-то красные! - с возмущением откинул ручку Козликов.
- Тс-с... Володя!
- И стол трясется! - уже не прокричал, а проворчал Козликов и утих.
Не отходя от Фокина и краем глаза поглядывая на него, Каштанова с удовольствием смотрела на свой класс, неглножко отдыхая, пока пишут сочинение. Ей нравилось, что в этой новой школе ей достался не "а", не "б", а просто девятый, к тому же и старший - десятого пока в школе нет, они будут первым выпуском, и Саша Медведев исподволь по ее просьбе готовил фотографии для альбома "Они были первые". У Каштановой было немало выпусков, но девятый без буквы казался ей особым, новым, важным в ее судьбе, и предложение Фроловой говорило о том, что ее предчувствие сбывается. Но как уговорить Алексея? В отличие от мужа Елена Васильевна любила работу классного руководителя, ей нравилось, что у нее кроме обычных учеников есть и свои дети, свой класс. Вон Сережа Лазарев и Игорь Сапрыкин... Сережа списывает, отвернувшись к стене, изображая крайнюю степень задумчивости и вдохновения... Пусть... Что у них на уме, у Сережи с Игорем? Мотоциклы, дзюдо, гитара... И все сами делают, своими руками - и электрогитару могут сделать и чуть ли не мотоцикл... Медведевы, Паша и Саша. "Морячок" Паша смотрит на всех маленькими глазками так, будто требует:
"Скажите мне определенно". А что ему надо? Что ему сказать определенно? Он и сам не знает... Но хочет чегото - хорошо! Больше всего Елена Васильевна боялась за ребят, которые ничего не хотят, решительно ничего! Саша Медведев, местный донжуан... Когда Елена Васильевна нечаянно назвала красавца Сашу Дон-Жуаном, она немного испугалась - еще обидится, эти ребята плохо понимают юмор и могут обидеться по самому пустяковому поводу. Но Саша был польщен.
- Саша! Медведев! - негромко сказала Каштанова. - Опять контакты налаживаешь? Такой коммуникабельный человек.
- Кому... Чего?
- Никому и ничего. Общительный слишком, говорю.
Пиши сам!
Рядом с Сашей сидел Миша Логинов, кандидат на медаль - наверно, о нем так с первого класса говорили. Большой, медлительный, с модной прической где у них в Электрозаводске так стригут? Наверно, в Москву, на Арбат ездил, полдня в очереди сидел. Михаил удобно устроился у окна, писал неторопливо. Если его оторвать от дела, он спокойно вступит в разговор, потом так же спокойно продолжит работу. Елена Васильевна называла его "лорд-толкователь": любое слово объяснит, да так неожиданно, посвоему! Отец - строитель, монтажник, мать на заводе работает, станочница, а сын? Как развит, как держится, какие точные, неторопливые, изящные движения... Весь класс перебери - почти у всех родители на заводе, только у Гали Полетаевой мама в парикмахерской работает да у Ларисы Аракеловой отец инженер, в КБ. А то все - электрики, да слесари, да литейщики, да сталевары, да типографские рабочие. Вон Костя Костромин: отец-ремонтник, в неостывшие печи первым идет. Ночью к подъезду Костроминых машину подгоняют, и сам начальник цеха просит выручить.
Наутро об этом все Семь ветров знают: Костромин-старший очень гордится, что сам начальник цеха... "А Костя не хвастун, нет, - подумала Каштанова. - Может быть, потому, что о его подвигах лучше не распространяться, он это понимает".
Костя поднял голову, Каштанова посмотрела в веселые его глаза и пожалела, что нельзя ей с Костей о муже своем посоветоваться. Он дал бы дельный совет! Но тут ее взгляд упал на Романа Багаева, и она подумала, что надо ему помочь. Неграмотен... А деловой человек! Любое дельце провернет, что хочешь достанет. Спекулирует, наверно? Иначе откуда такие деньги?
Ну вот, пожалуйста: перед тетрадкой красуется сторублевая бумажка. Ну-ка, старая педагогика, что ты посоветуешь в таких случаях делать? Встречалась ли ты с учеником, у которого сторублевая бумажка д л я игры положена, для того, чтобы посмотреть на реакцию Елены Васильевны?
- Что это. Роман? - спросила Елена Васильевна, попрежнему не спуская глаз с Фокина, чтобы потом не ругать себя за минутную оплошность.
- Так, мелочишка, - лениво сказал Роман.
- Убери.
Роман свернул ассигнацию и уголком засунул в верхний карман пиджака. Елена Васильевна посмотрела в его тетрадь.
- Какая это согласная, глухая или звонкая?
- Звонкая... Нет, глухая...
Елена Васильевна могла бы сказать Роману, что это правило во втором классе изучают, но она давно научилась не попрекать учеников незнанием и потому терпеливо сказала:
- Глухая. Запомни: "Степка, хочешь щей? Фу!" - девять глухих согласных. Запомнишь?
- Степка, хочешь щей?
- Фу-у! - отозвался Фокин со своего председательского места, и Елена Васильевна поспешила напомнить:
- Володя! Фокин! Я здесь! Я с тобой!
- Спасибо, - сказал Фокин. - Вы настоящий товарищ, Елена Васильевна.
Ладно, пусть дерзит. Если бы только дерзость, еще ничего бы. Другая беда с Фокиным - злой он. Почти каждый день кто-нибудь от него плачет. А в художественной школе учится, и, говорят, там он первый. Но зол! Или, может быть, злость нужна художнику? Может, что-то зреет в этом Фокине, пробивается?
- Разрешите сдавать? - учтиво спросил Фокин.
Каштанова посмотрела на часы.
- Написал?
- Разумеется.
- И проверил? - Елене Васильевне от души хотелось, чтобы в этом состязании победителем вышел Фокин. От нее не убудет, за свой авторитет она не боялась, потому что никогда не думала о нем. Но Фокин... Пусть будет его верх!
Некоторые люди оттого и злы, что ни в чем не могут добиться верха.
- Хорошо проверил?
- Разумеется. - Фокин смотрел прямо в глаза. Учителей оторопь брала от этой его привычки хладнокровно смотреть в глаза старшим.
Елена Васильевна взяла тетрадь и открыла ее. Фокин бесстрастно следил за ней. Класс - Каштанова спиной почувствовала - насторожился. Елена Васильевна приготовилась к худшему.
Так и есть! Слово в слово из учебника, и запятые все на месте, потому что и запятые из учебника.
Елена Васильевна на мгновение испугалась, как при встрече с мистикой. Потерла лоб.
- Как же так, Фокин... Я же глаз с тебя не сводила...
Я же весь урок...
- А я вам говорю, что я никогда не списываю. У меня зрительная память, - холодно сказал Фокин и, не спрашивая разрешения, пошел на свое место.
- С этого дня, - бросила тетрадку Елена Васильевна, - с этого дня и до конца школы хоть на стол учебник клади, мне все равно!
- Степка, хочешь щей? - повернулся Фокин к классу, и класс, конечно, тут же и предал свою учительницу, весело и беззлобно.
- Фу-у-у! - дружно ответили Фокину.
- Вот именно, - отомстила Каштанова. - Вот это вы и есть: глухие и согласные. Фу! - И сама же и улыбнулась, почувствовав, как хорошо жить в окружении неусталых людей. И поскольку ее все время не отпускала мысль о назначении Алеши, она вдруг подумала, что, если бы он видел ребят ее глазами, он наверняка согласился бы, и тут же, почти неожиданно для себя самой, пригласила весь девятый класс - ну, кто хочет, ребята! - к себе домой.
Костя Костромин весело прищурил глаз:
- Военный совет?
А разве скроешься от них? Всё они знают, что в школе происходит.
Ребят к Каштановым пришло много, человек пятнадцать. Они сразу заполнили обе комнаты и кухню. Елена Васильевна подвела "морячка" Пашу Медведева к проигрывателю, показала пластинки, и вот в доме на полную мощь гремела музыка, и все танцевали, сидели по углам парами или вертелись вокруг Алексея Алексеевича - с ним любили разговаривать.
- Взрослый только рот откроет, - говорил Костя Костромин, - а я уже знаю, дело он собирается говорить или не дело. Если дело - то пожалуйста, а если не дело, то...
- Так ведь и все люди так, Костя, - улыбнулся Каштанов. - И все люди различают дело и не дело и относятся соответственно.
Галя Полетаева, танцуя с донжуаном Сашей Медведевым, спрашивала: зачем же их все-таки позвали сюда?
- Чтобы мы сегодня могли с тобой потанцевать, - со значением отвечал Саша и наклонял голову так, чтобы кудри его касались Галиной щеки. - Ты очень красивая...
И лицо у тебя такое...
- Какое?
- Продолговатое, - только и смог придумать Саша. - Ты, наверно, очень страстная!
Вот нахал!
- Ну что ты за человек, Саш? Правильно про тебя Елена Васильевна говорит: Дон-Жуан!
Но Саша, довольный произведенным эффектом, стал уверять Галю, что он не врет, что он всегда говорит только правду, что он давно заметил, какие у Гали глаза, и что в доказательство своей искренности он готов землю есть, - с этими словами Саша схватил с окна горшочек с цветком и отколупнул щепотку земли.
- Фокина здесь нет, он бы тебе показал, - вставила Наташа Лаптева групорг и культорг, человек очень строгих нравов.
- А что Фокин? Что Фокин? - возмутилась Галя. - У нас с Фокиным уже всё!
Каштановы теперь сидели в углу, рядышком, одни, потому что Костя, перехватив взгляд Елены Васильевны, понимающе кивнул головой и незаметно увел от Каштанова ребят.
- Так что, Елена Васильевна, - спросил Каштанов, - так что? Зачем же ты устроила эти посиделки? Начинай!
- А я не таюсь, у меня все открыто. Вот ты посмотри на них, посмотри внимательно, посмотри моими глазами, а потом уж отказывайся. Собери хоть сто взрослых, какую хочешь компанию - разве будут у всех подряд такие прекрасные лица?
- И такие хриплые, грубые голоса...
- А ты сам-то кто? Алешка-голубятник... Подумаешь, институт кончил... У тебя мама учительница, вот и кончил...
А они? С ними что будет? - говорила Елена Васильевна, не глядя на мужа. - Игорь! Сапрыкин! - позвала она. - Прости за несвоевременный вопрос, но скажи: почему ты вечно с уроков уходишь?
- А чего ухожу? Чего ухожу? Я просто не прихожу на них!
- Ну вот не любим мы всю эту учебу, - подхватил Игорев друг Сережа Лазарев. - Не любим! Говорят, говорят, и пишут, и читают, и льстят, и ругают...
- Вызывают, двойки ставят, - в тон ему продолжал Костя Костромин. Авторитет в глазах девушек ущемляют, правда?
- Вот правда! - горячо поддержал Костю Саша Медведев, Дон-Жуан. - Вот почему всегда гуляют с девушками из другой школы, а не из своей? Не задумывались? Не задумывались?
- Нет, - сказал Каштанов серьезно, - над этой проблемой я не думал. Так почему же?
- А потому что авторитет двойками не подорван, вот почему!
- Да! - сказал Костя Костромин. - Вот именно!
А психика школьника очень чувствительна, правда, Саша?
Все рассмеялись, Костя обнял друзей и увел их от Каштановых.
В дверь позвонили, и на пороге появились еще два дружка - Володя Фокин и Роман Багаев. Каштанов подозвал Фокина, достал большую папку его акварелей и стал хвалить.
- Я, вообще-то, не очень понимаю, но мне нравится...
Особенно эта работа - избы, белесые столбы, разбитая дорога... И не в безвоздушном пространстве все, а в воздухе...
Воздух осенний чувствуется...
И тут Фокин показал себя, как потом говорила Елена Васильевна. Нет, он не нагрубил, не надерзил. Он крайне вежливо поклонился и попросил разрешения преподнести эту работу Алексею Алексеевичу.
Каштанов внимательно посмотрел на Фокина, словно никогда не видал его.
- Спасибо. А тебе не жаль с ней расставаться?
- Для вас - не жаль.
- Ты лучше бы сочинения не списывал, - в сердцах сказала Елена Васильевна.
- Между прочим, Елена Васильевна, я не списываю.
Я учу учебник. Или вы считаете, что в нашем советском учебнике не все правильно? - с расстановкой, но нисколько не волнуясь, проговорил Фокин.
- Иди! Иди к ребятам! - резко сказал Каштанов и отвернулся.
Каштановы долго молчали.
- Это он уже сейчас такой... А вырастет? - проговорила Елена Васильевна. - А вон дружок его. Роман Багаев, вон, смотри, Паше Медведеву жевательную резинку продает, да втридорога, я уверена... Нет, ты посмотри, посмотри... Что у него там из карманчика верхнего вместо платочка торчит? Не знаешь? Так я тебе скажу... Бумажка у него сторублевая... Хочешь посмотреть?
Каштанов вздохнул и сказал, что он с удовольствием посмотрел бы, потому что никогда не держал в руках сторублевой бумажки.
- Могу продемонстрировать... Позвать?
- Алена! - сказал Каштанов. - Ну что ты от меня хочешь? Вот сейчас, сегодня, я могу сердиться вместе с тобой, возмущаться, качать головой, обвинять всех и вся. А представь себе, что я соглашусь. Тогда что? Открою рот, скажу "да" - и вот я целиком отвечаю за этого Фокина и за Романа с его сторублевой бумажкой. Где он ее взял?
- Не знаю... Алеша, скажи "да".
- Нет!
- Скажи, Алеша, "да", - совсем тихо повторила Елена Васильевна.
- Нет! Нет и нет! И почему ты так настаиваешь?
Ведь я соглашусь, я и дома бывать не буду, с утра до вечера в школе! Об этом ты подумала? И книгу мою - в ящик, в самый дальний ящик - подумала? И стану я вроде пионервожатого, мальчишкой на побегушках у директора...
- Этого с тобой не случится.
- Как же не случится? Обязательно так и будет! Где урок сорвут, где украдут, где напьются, всё на меня: "Паачему слаба воспитательная работа? Па-ачему?"
"Точно, именно так и будет", - подумала Каштанова и выложила свой последний и главный аргумент:
- Ты, Алеша, неправ. Идти в воспитатели, не идти в воспитатели - ты решаешь так, словно речь идет о твоей или моей судьбе.
- А на самом деле?
- А на самом деле речь идет об их судьбе... Ты iix судьбу решаешь сегодня, - показала Каштанова на ребят. - Но больше я ни слова. Больше мы об этом ни слова.
Каштанова поднялась и ушла в другую комнату, где Андрейка демонстрировал всем желающим удивительное свое свойство: если его дергать за волосы, даже изо всех сил, то ему совсем не больно. Его уже вся школа за волосы дергала, весь второй класс и четвертый, и даже один семиклассник дергал, а ему не больно.
Между тем события в квартире Каштановых шли своим чередом. Именно это слово нужно поставить здесь: события! Где два человека, там событие, там происходит нечто такое, от чего меняются жизни.
Фокин позвал Галю Полетаеву, из-за которой Саша Медведев только что ел землю, постоять внизу.
- Зачем? - соглашаясь, спрашивала Галя. - Ну гачем?
Но Фокин не Медведев, ему изобретательность в ухаживании ни к чему, он просто взял Галю за руку, холодно посмотрел ей в глаза, и она послушно пощла за ним, хотя и не без страха. Вот уже несколько месяцев они выясняли отношения друг с дружкой и уверяли друг друга, что теперь каждый из них свободен и может ходить с кем хочет.
Но одно дело - говорить, а другое - на глазах у всех целый вечер танцевать с Сашей Медведевым, да еще позволить ему есть землю! Фокину, конечно, уже донесли, думала Галя, и он, конечно, не простит ей, но вот это ей и нравилось - что удалось его задеть.
- Ну? - сказал Фокин, когда они спустились вниз и Галя привычно прислонилась к высокой батарее. Так они стояли часами и часами и в ее подъезде, и в фокинском, и в чужих домах. На Семи ветрах не было, наверно, батареи в подъезде, у которой не стояла бы Галя Полетаева, выясняя свои отношения с Володей Фокиным.
- Теперь будешь с Сашкой Медведевым ходить? - Фокин кулаком тронул подбородок Гали, но пока еще не угрожающе, а ласково, и Галя потеряла бдительность, совсем не надолго, на одну минутку - вечно с ней так, думала она позже. Ну почему она вдруг ни с того ни с сего забывается?
- Не знаю, может быть, - ответила она доверчиво.
- Нет, Галчонок, не будешь... Я ему...
- Попробуй только. Да ты с ним и не справишься. Пусти, ну пусти! - Галя вырвалась из рук Фокина, и вдруг ей стало так жалко себя!
- И почему все ко мне пристают, а? Вон Валечку Бурлакову никто не трогает, и Наташу Лаптеву, и Машу Иванову, и никого никто не трогает, я знаю! А меня сразу руками можно? Да? Я такая, скажи? Я такая? Что на мне написано, что меня руками трогать можно, со мной все можно, да? Пусти! От тебя водкой пахнет! Ненавижу тебя! - выкрикнула Галя и тут только поняла, что наконец она сказала правду: она ненавидит этого человека.
Фокин посмотрел на нес, сузив глаза, размахнулся и ударил ее.
Этого с Галей никогда не случалось. Но инстинкт подсказал Гале, что надо делать. Больше она себя не потеряет!
Сначала пусть он успокоится, а потом она ему отомстит.
И она не заплакала, не сказала ничего обидного Фокину - наоборот, пробормотала примирительно: "Ну что ты... ну ладно тебе... ну не сердись" - и они пошли наверх, к Каштановым.
А наверху было светло, ясно, чисто, и не было ни у кого, думала Галя, ни у кого не было никаких забот, все жили безмятежно.
Ребята сгрудились вокруг Каштанова. Лорд-толкователь Миша Логинов пытался дать определение слову "энтузиаст".
- Вот примерно так... - Миша неторопливо достал записную книжку, карандаш. - Есть стоящее дело А...
И есть человек Икс... У Икса есть душа... Икс вкладывает душу в А... Икс энтузиаст... Совпадает? Или есть еще какие-нибудь идеи?
- Совпадает, - согласился Каштанов, думая о своем. - А если дело нестоящее?
- Тогда не энтузиаст, а дурак, "уря-уря".
- Вот толкователь! - восхищенно воскликнул Костя Костромин.
- А где вы их видали, энтузиастов этих? - спросил Роман. - Их уже давно нет! Это раньше был герой - всех победил. А теперь деловой человек! Что ему надо, то и сделает, то и достанет!
Все заспорили; Фокин стоял в стороне, слушая. Галя Полетаева подошла к Фокину и звучно, с двух рук надавала ему пощечин.
При всех!
Фокин бросился на Галю, Костя схватил его, потом схватили и Романа, бросившегося на помощь Фокину, - и началась такая потасовка, что Каштанову пришлось растаскивать дерущихся, расшвыривать их в разные стороны.
Галя стояла перед Фокиным, сжав кулаки.
- Если меня обидят - ни за что! Ни за что я обиды не прощу, понятно тебе? Не было этого и не будет, понятно тебе?
Каштанова устроила вечер, чтобы муж ее мог увидеть ребят поближе. Но тут только воочию увидела она сама, какую судьбу готовила своему мужу.
- Ты прав, Алеша, - сказала она, - ты, как всегда, прав... Ничего с ними не сделаешь. Это же семьветровские, до глубины души темень, они только силу признают, видишь? Ты думаешь, этим дело кончится? Завтра они будут караулить друг дружку со своими компаниями и нападать вдесятером на одного и бить до смерти!
- Вполне вероятно, - сказал Костя Костромин, задетый словом "семьветровские". - Пошли, ребятишки, - и он первый натянул свою вязаную шапочку с красно-белыми шахматными крупными полями.
Ребята молча разбирали свои куртки, шапки, шарфы, сваленные кучей в прихожей.
Алексей Алексеевич стоял в дверях и молча смотрел на р&бят.
Все доводы, которые он приводил в споре с женой, попрежнему казались ему основательными. Но легла на другую чашу весов тяжелая, никогда прежде не испытанная Каштановым ярость. Не на ребят рассердился он, нет! На всю эту жизнь, на себя - да, на себя. Вдруг вся его жизнь показалась ему ленивой, пустой, бездельной. Что же это в самом деле он так бережет себя? Зачем себя беречь?
Чего жалость Каштановой к ребятам не сделала, то сломила ярость, и Каштанов почувствовал, что он не может вот так, безразлично отпустить этих ребят - пусть идут по свету, пусть дерутся, подличают, скандалят, хамят, грубят, говорят банальности, плоско шутят; пусть от них и вокруг них страдают люди и теряют веру в самоё возможность добра на земле... "Так? Так? - повторял себе Каштанов с такой отчетливостью и с такой болью, словно он сам или ктото другой бил его кулаками в лицо, до крови, до смерти. - Так? Так? Так?"
Всю ночь Алексей Алексеевич лежал без сна и думал о том, как диковинно все в этом мире. Какой-то Фокин, до которого ему и дела нет, обидел какую-то девчонку, которой Каштанов тоже почти не знает... А в результате внезапно и резко меняется вся его жизнь, жизнь Алексея Каштанова... Какая связь между ним и этим Фокиным? В каком отношении находятся они в мире? Почему один так мощно повлиял на судьбу другого, - а теперь он, Каштанов, будет так же мощно влиять на судьбу Фокина... Вечный вопрос историков, каждый раз с изумлением обнаруживающих, что если бы не какие-то мельчайшие мелочи, то вся история шла бы как-то по-другому... И, лежа без сна, думал Каштанов, что вот и он, неизвестный никому человек, простой учитель, каких в одной только нашей стране миллионы, - вот и он вплетается в тот великий процесс, который называют историей, он тоже действующее лицо в ней, в истории, хотя никто об этом никогда не узнает... От этих мыслей сумеречных, полубредовых находило на Каштанова что-то героическое, открывались в душе затворы, о существовании которых он и не подозревал, и мелькали в голове первые соображения о новой работе. Незаметно для себя он перебирался душой в новое состояние, и вся прежняя жизнь его осыпалась, как увядший цветок, уступая место новой жизни, в которой главным было чувство огромной и тяжелой ответственности.
...Утром Каштанов спросил жену:
- Скажи, пожалуйста, Алена, а ты предупреждала Фокина, что на следующем сочинении будешь стоять рядом?
- Предупреждала...
- Тогда всё понятно... Знаешь, что он сделал? Он действительно выучил несколько страниц учебника наизусть, чтобы ты навсегда отвязалась от него!
- Вот мошенник, а? - Елена Васильевна тревожно заглядывала в глаза мужа, готовая поддакивать каждому его слову, - такой она чувствовала себя виноватой перед ним. - Хорошо, что я ему поддалась... А то пропала бы зря грандиозная операцияКаштанов только руками развел. Ну и логика! Понятно, почему Алена всегда берет верх в домашних делах!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
МЕСТЬ
ВСЕ МЫ ВЫШЛИ ИЗ детства? Да, конечно. Но все мы вышли и из школы. Это лишь кажется, что мы вступаем в жизнь поодиночке, каждый сам по себе, а на самом деле мы являемся в мир классами, группами, компаниями, небольшими порциями человеческих объединений. Что бы мы ни думали о своем школьном классе, как бы далеко ни ушли от тех юношеских лет, когда мы каждый день входили в свой класс и видели перед собой одни и те же лица, всю жизнь этот наш класс будет с нами, в нас.
Потом все прошло, Елена Васильевна посмеялась над собой, сказала себе, что она стала похожа на ворчливых пенсионеров, проклинающих по каждому поводу всю молодежь. Наваждение прошло и забылось... Но нет, не забылось, и часто на уроках она вдруг замолкала и всматривалась в лица учеников, с ужасом замечая в них признаки той самой непронии.аезяой темноты, которая когда-то поразила ее при уличной встрече.
Елена Васильевна тогда же и рассказала мужу о пережитом страхе и сейчас напомнила эту историю - вот почему хотела бы она видеть его воспитателем! Чтобы не было этой темноты в лицах!
- Ты что-то путаешь, Алена, - ответил ей Каштанов. - Меня не министром собираются назначить, а заместителем директора одной только школы. И хоть растянись я на этой предполагаемой работе, завтра ты зайдешь за угол - и увидишь такие же темные лица. И вообще мне не нравится эта твоя идея спасать мир. Кстати сказать, мир в спасении и не нуждается, он не гибнет, так что успокойся, пожалуйста.
Переспорить мужа Елена Васильевна не могла, но и отступить не могла.
Сочинения Володя Фокин, местный злодей, списывал прямо из учебника, не затрудняя себя изготовлением шпаргалок. Елена Васильевна ставила ему двойки, потом ей все это надоело, и она объявила:
- В следующий раз, Фокин, будешь сидеть за моим столом, а я рядом стоять буду, весь урок.
Слово свое она сдержала. Вот Фокин смирно пишет на председательском месте, спиной к классу, и Елена Васильевна рядом стоит для верности, глаз с него не сводит. Класс пыхтит над городским сочинением. Козликов смотрит в окно. Каштанова улыбнулась, вспомнив учительницу из их школы, которая объявила в первом классе: "Сейчас напишем диктант. А ты, Бутаков Петя, не пиши, не порть мне нервы". Вот и Козликова лучше бы не трогать, не портить себе нервы, но нельзя же...
- Козликов, Володя, ты почему не пишешь?
- А у меня ручки нет.
- Возьми мою.
- А зачем она мне?
- А ты сообрази, зачем люди ручку изобрели.
- Делать им было нечего.
Пусть хоть что-нибудь напишет, а то и писать к выпускным разучится. Каштановой встречались и такие. Первые два или три года она мучилась, обвиняла себя в том, что она плохая учительница, но потом не то чтобы привыкла, а как-то смягчилась, и тот же Козликов, как и Фокин, согнувшийся за столом, перестал раздражать ее, и она больше не сердилась, когда с ней пререкались.
- А чернила-то красные! - с возмущением откинул ручку Козликов.
- Тс-с... Володя!
- И стол трясется! - уже не прокричал, а проворчал Козликов и утих.
Не отходя от Фокина и краем глаза поглядывая на него, Каштанова с удовольствием смотрела на свой класс, неглножко отдыхая, пока пишут сочинение. Ей нравилось, что в этой новой школе ей достался не "а", не "б", а просто девятый, к тому же и старший - десятого пока в школе нет, они будут первым выпуском, и Саша Медведев исподволь по ее просьбе готовил фотографии для альбома "Они были первые". У Каштановой было немало выпусков, но девятый без буквы казался ей особым, новым, важным в ее судьбе, и предложение Фроловой говорило о том, что ее предчувствие сбывается. Но как уговорить Алексея? В отличие от мужа Елена Васильевна любила работу классного руководителя, ей нравилось, что у нее кроме обычных учеников есть и свои дети, свой класс. Вон Сережа Лазарев и Игорь Сапрыкин... Сережа списывает, отвернувшись к стене, изображая крайнюю степень задумчивости и вдохновения... Пусть... Что у них на уме, у Сережи с Игорем? Мотоциклы, дзюдо, гитара... И все сами делают, своими руками - и электрогитару могут сделать и чуть ли не мотоцикл... Медведевы, Паша и Саша. "Морячок" Паша смотрит на всех маленькими глазками так, будто требует:
"Скажите мне определенно". А что ему надо? Что ему сказать определенно? Он и сам не знает... Но хочет чегото - хорошо! Больше всего Елена Васильевна боялась за ребят, которые ничего не хотят, решительно ничего! Саша Медведев, местный донжуан... Когда Елена Васильевна нечаянно назвала красавца Сашу Дон-Жуаном, она немного испугалась - еще обидится, эти ребята плохо понимают юмор и могут обидеться по самому пустяковому поводу. Но Саша был польщен.
- Саша! Медведев! - негромко сказала Каштанова. - Опять контакты налаживаешь? Такой коммуникабельный человек.
- Кому... Чего?
- Никому и ничего. Общительный слишком, говорю.
Пиши сам!
Рядом с Сашей сидел Миша Логинов, кандидат на медаль - наверно, о нем так с первого класса говорили. Большой, медлительный, с модной прической где у них в Электрозаводске так стригут? Наверно, в Москву, на Арбат ездил, полдня в очереди сидел. Михаил удобно устроился у окна, писал неторопливо. Если его оторвать от дела, он спокойно вступит в разговор, потом так же спокойно продолжит работу. Елена Васильевна называла его "лорд-толкователь": любое слово объяснит, да так неожиданно, посвоему! Отец - строитель, монтажник, мать на заводе работает, станочница, а сын? Как развит, как держится, какие точные, неторопливые, изящные движения... Весь класс перебери - почти у всех родители на заводе, только у Гали Полетаевой мама в парикмахерской работает да у Ларисы Аракеловой отец инженер, в КБ. А то все - электрики, да слесари, да литейщики, да сталевары, да типографские рабочие. Вон Костя Костромин: отец-ремонтник, в неостывшие печи первым идет. Ночью к подъезду Костроминых машину подгоняют, и сам начальник цеха просит выручить.
Наутро об этом все Семь ветров знают: Костромин-старший очень гордится, что сам начальник цеха... "А Костя не хвастун, нет, - подумала Каштанова. - Может быть, потому, что о его подвигах лучше не распространяться, он это понимает".
Костя поднял голову, Каштанова посмотрела в веселые его глаза и пожалела, что нельзя ей с Костей о муже своем посоветоваться. Он дал бы дельный совет! Но тут ее взгляд упал на Романа Багаева, и она подумала, что надо ему помочь. Неграмотен... А деловой человек! Любое дельце провернет, что хочешь достанет. Спекулирует, наверно? Иначе откуда такие деньги?
Ну вот, пожалуйста: перед тетрадкой красуется сторублевая бумажка. Ну-ка, старая педагогика, что ты посоветуешь в таких случаях делать? Встречалась ли ты с учеником, у которого сторублевая бумажка д л я игры положена, для того, чтобы посмотреть на реакцию Елены Васильевны?
- Что это. Роман? - спросила Елена Васильевна, попрежнему не спуская глаз с Фокина, чтобы потом не ругать себя за минутную оплошность.
- Так, мелочишка, - лениво сказал Роман.
- Убери.
Роман свернул ассигнацию и уголком засунул в верхний карман пиджака. Елена Васильевна посмотрела в его тетрадь.
- Какая это согласная, глухая или звонкая?
- Звонкая... Нет, глухая...
Елена Васильевна могла бы сказать Роману, что это правило во втором классе изучают, но она давно научилась не попрекать учеников незнанием и потому терпеливо сказала:
- Глухая. Запомни: "Степка, хочешь щей? Фу!" - девять глухих согласных. Запомнишь?
- Степка, хочешь щей?
- Фу-у! - отозвался Фокин со своего председательского места, и Елена Васильевна поспешила напомнить:
- Володя! Фокин! Я здесь! Я с тобой!
- Спасибо, - сказал Фокин. - Вы настоящий товарищ, Елена Васильевна.
Ладно, пусть дерзит. Если бы только дерзость, еще ничего бы. Другая беда с Фокиным - злой он. Почти каждый день кто-нибудь от него плачет. А в художественной школе учится, и, говорят, там он первый. Но зол! Или, может быть, злость нужна художнику? Может, что-то зреет в этом Фокине, пробивается?
- Разрешите сдавать? - учтиво спросил Фокин.
Каштанова посмотрела на часы.
- Написал?
- Разумеется.
- И проверил? - Елене Васильевне от души хотелось, чтобы в этом состязании победителем вышел Фокин. От нее не убудет, за свой авторитет она не боялась, потому что никогда не думала о нем. Но Фокин... Пусть будет его верх!
Некоторые люди оттого и злы, что ни в чем не могут добиться верха.
- Хорошо проверил?
- Разумеется. - Фокин смотрел прямо в глаза. Учителей оторопь брала от этой его привычки хладнокровно смотреть в глаза старшим.
Елена Васильевна взяла тетрадь и открыла ее. Фокин бесстрастно следил за ней. Класс - Каштанова спиной почувствовала - насторожился. Елена Васильевна приготовилась к худшему.
Так и есть! Слово в слово из учебника, и запятые все на месте, потому что и запятые из учебника.
Елена Васильевна на мгновение испугалась, как при встрече с мистикой. Потерла лоб.
- Как же так, Фокин... Я же глаз с тебя не сводила...
Я же весь урок...
- А я вам говорю, что я никогда не списываю. У меня зрительная память, - холодно сказал Фокин и, не спрашивая разрешения, пошел на свое место.
- С этого дня, - бросила тетрадку Елена Васильевна, - с этого дня и до конца школы хоть на стол учебник клади, мне все равно!
- Степка, хочешь щей? - повернулся Фокин к классу, и класс, конечно, тут же и предал свою учительницу, весело и беззлобно.
- Фу-у-у! - дружно ответили Фокину.
- Вот именно, - отомстила Каштанова. - Вот это вы и есть: глухие и согласные. Фу! - И сама же и улыбнулась, почувствовав, как хорошо жить в окружении неусталых людей. И поскольку ее все время не отпускала мысль о назначении Алеши, она вдруг подумала, что, если бы он видел ребят ее глазами, он наверняка согласился бы, и тут же, почти неожиданно для себя самой, пригласила весь девятый класс - ну, кто хочет, ребята! - к себе домой.
Костя Костромин весело прищурил глаз:
- Военный совет?
А разве скроешься от них? Всё они знают, что в школе происходит.
Ребят к Каштановым пришло много, человек пятнадцать. Они сразу заполнили обе комнаты и кухню. Елена Васильевна подвела "морячка" Пашу Медведева к проигрывателю, показала пластинки, и вот в доме на полную мощь гремела музыка, и все танцевали, сидели по углам парами или вертелись вокруг Алексея Алексеевича - с ним любили разговаривать.
- Взрослый только рот откроет, - говорил Костя Костромин, - а я уже знаю, дело он собирается говорить или не дело. Если дело - то пожалуйста, а если не дело, то...
- Так ведь и все люди так, Костя, - улыбнулся Каштанов. - И все люди различают дело и не дело и относятся соответственно.
Галя Полетаева, танцуя с донжуаном Сашей Медведевым, спрашивала: зачем же их все-таки позвали сюда?
- Чтобы мы сегодня могли с тобой потанцевать, - со значением отвечал Саша и наклонял голову так, чтобы кудри его касались Галиной щеки. - Ты очень красивая...
И лицо у тебя такое...
- Какое?
- Продолговатое, - только и смог придумать Саша. - Ты, наверно, очень страстная!
Вот нахал!
- Ну что ты за человек, Саш? Правильно про тебя Елена Васильевна говорит: Дон-Жуан!
Но Саша, довольный произведенным эффектом, стал уверять Галю, что он не врет, что он всегда говорит только правду, что он давно заметил, какие у Гали глаза, и что в доказательство своей искренности он готов землю есть, - с этими словами Саша схватил с окна горшочек с цветком и отколупнул щепотку земли.
- Фокина здесь нет, он бы тебе показал, - вставила Наташа Лаптева групорг и культорг, человек очень строгих нравов.
- А что Фокин? Что Фокин? - возмутилась Галя. - У нас с Фокиным уже всё!
Каштановы теперь сидели в углу, рядышком, одни, потому что Костя, перехватив взгляд Елены Васильевны, понимающе кивнул головой и незаметно увел от Каштанова ребят.
- Так что, Елена Васильевна, - спросил Каштанов, - так что? Зачем же ты устроила эти посиделки? Начинай!
- А я не таюсь, у меня все открыто. Вот ты посмотри на них, посмотри внимательно, посмотри моими глазами, а потом уж отказывайся. Собери хоть сто взрослых, какую хочешь компанию - разве будут у всех подряд такие прекрасные лица?
- И такие хриплые, грубые голоса...
- А ты сам-то кто? Алешка-голубятник... Подумаешь, институт кончил... У тебя мама учительница, вот и кончил...
А они? С ними что будет? - говорила Елена Васильевна, не глядя на мужа. - Игорь! Сапрыкин! - позвала она. - Прости за несвоевременный вопрос, но скажи: почему ты вечно с уроков уходишь?
- А чего ухожу? Чего ухожу? Я просто не прихожу на них!
- Ну вот не любим мы всю эту учебу, - подхватил Игорев друг Сережа Лазарев. - Не любим! Говорят, говорят, и пишут, и читают, и льстят, и ругают...
- Вызывают, двойки ставят, - в тон ему продолжал Костя Костромин. Авторитет в глазах девушек ущемляют, правда?
- Вот правда! - горячо поддержал Костю Саша Медведев, Дон-Жуан. - Вот почему всегда гуляют с девушками из другой школы, а не из своей? Не задумывались? Не задумывались?
- Нет, - сказал Каштанов серьезно, - над этой проблемой я не думал. Так почему же?
- А потому что авторитет двойками не подорван, вот почему!
- Да! - сказал Костя Костромин. - Вот именно!
А психика школьника очень чувствительна, правда, Саша?
Все рассмеялись, Костя обнял друзей и увел их от Каштановых.
В дверь позвонили, и на пороге появились еще два дружка - Володя Фокин и Роман Багаев. Каштанов подозвал Фокина, достал большую папку его акварелей и стал хвалить.
- Я, вообще-то, не очень понимаю, но мне нравится...
Особенно эта работа - избы, белесые столбы, разбитая дорога... И не в безвоздушном пространстве все, а в воздухе...
Воздух осенний чувствуется...
И тут Фокин показал себя, как потом говорила Елена Васильевна. Нет, он не нагрубил, не надерзил. Он крайне вежливо поклонился и попросил разрешения преподнести эту работу Алексею Алексеевичу.
Каштанов внимательно посмотрел на Фокина, словно никогда не видал его.
- Спасибо. А тебе не жаль с ней расставаться?
- Для вас - не жаль.
- Ты лучше бы сочинения не списывал, - в сердцах сказала Елена Васильевна.
- Между прочим, Елена Васильевна, я не списываю.
Я учу учебник. Или вы считаете, что в нашем советском учебнике не все правильно? - с расстановкой, но нисколько не волнуясь, проговорил Фокин.
- Иди! Иди к ребятам! - резко сказал Каштанов и отвернулся.
Каштановы долго молчали.
- Это он уже сейчас такой... А вырастет? - проговорила Елена Васильевна. - А вон дружок его. Роман Багаев, вон, смотри, Паше Медведеву жевательную резинку продает, да втридорога, я уверена... Нет, ты посмотри, посмотри... Что у него там из карманчика верхнего вместо платочка торчит? Не знаешь? Так я тебе скажу... Бумажка у него сторублевая... Хочешь посмотреть?
Каштанов вздохнул и сказал, что он с удовольствием посмотрел бы, потому что никогда не держал в руках сторублевой бумажки.
- Могу продемонстрировать... Позвать?
- Алена! - сказал Каштанов. - Ну что ты от меня хочешь? Вот сейчас, сегодня, я могу сердиться вместе с тобой, возмущаться, качать головой, обвинять всех и вся. А представь себе, что я соглашусь. Тогда что? Открою рот, скажу "да" - и вот я целиком отвечаю за этого Фокина и за Романа с его сторублевой бумажкой. Где он ее взял?
- Не знаю... Алеша, скажи "да".
- Нет!
- Скажи, Алеша, "да", - совсем тихо повторила Елена Васильевна.
- Нет! Нет и нет! И почему ты так настаиваешь?
Ведь я соглашусь, я и дома бывать не буду, с утра до вечера в школе! Об этом ты подумала? И книгу мою - в ящик, в самый дальний ящик - подумала? И стану я вроде пионервожатого, мальчишкой на побегушках у директора...
- Этого с тобой не случится.
- Как же не случится? Обязательно так и будет! Где урок сорвут, где украдут, где напьются, всё на меня: "Паачему слаба воспитательная работа? Па-ачему?"
"Точно, именно так и будет", - подумала Каштанова и выложила свой последний и главный аргумент:
- Ты, Алеша, неправ. Идти в воспитатели, не идти в воспитатели - ты решаешь так, словно речь идет о твоей или моей судьбе.
- А на самом деле?
- А на самом деле речь идет об их судьбе... Ты iix судьбу решаешь сегодня, - показала Каштанова на ребят. - Но больше я ни слова. Больше мы об этом ни слова.
Каштанова поднялась и ушла в другую комнату, где Андрейка демонстрировал всем желающим удивительное свое свойство: если его дергать за волосы, даже изо всех сил, то ему совсем не больно. Его уже вся школа за волосы дергала, весь второй класс и четвертый, и даже один семиклассник дергал, а ему не больно.
Между тем события в квартире Каштановых шли своим чередом. Именно это слово нужно поставить здесь: события! Где два человека, там событие, там происходит нечто такое, от чего меняются жизни.
Фокин позвал Галю Полетаеву, из-за которой Саша Медведев только что ел землю, постоять внизу.
- Зачем? - соглашаясь, спрашивала Галя. - Ну гачем?
Но Фокин не Медведев, ему изобретательность в ухаживании ни к чему, он просто взял Галю за руку, холодно посмотрел ей в глаза, и она послушно пощла за ним, хотя и не без страха. Вот уже несколько месяцев они выясняли отношения друг с дружкой и уверяли друг друга, что теперь каждый из них свободен и может ходить с кем хочет.
Но одно дело - говорить, а другое - на глазах у всех целый вечер танцевать с Сашей Медведевым, да еще позволить ему есть землю! Фокину, конечно, уже донесли, думала Галя, и он, конечно, не простит ей, но вот это ей и нравилось - что удалось его задеть.
- Ну? - сказал Фокин, когда они спустились вниз и Галя привычно прислонилась к высокой батарее. Так они стояли часами и часами и в ее подъезде, и в фокинском, и в чужих домах. На Семи ветрах не было, наверно, батареи в подъезде, у которой не стояла бы Галя Полетаева, выясняя свои отношения с Володей Фокиным.
- Теперь будешь с Сашкой Медведевым ходить? - Фокин кулаком тронул подбородок Гали, но пока еще не угрожающе, а ласково, и Галя потеряла бдительность, совсем не надолго, на одну минутку - вечно с ней так, думала она позже. Ну почему она вдруг ни с того ни с сего забывается?
- Не знаю, может быть, - ответила она доверчиво.
- Нет, Галчонок, не будешь... Я ему...
- Попробуй только. Да ты с ним и не справишься. Пусти, ну пусти! - Галя вырвалась из рук Фокина, и вдруг ей стало так жалко себя!
- И почему все ко мне пристают, а? Вон Валечку Бурлакову никто не трогает, и Наташу Лаптеву, и Машу Иванову, и никого никто не трогает, я знаю! А меня сразу руками можно? Да? Я такая, скажи? Я такая? Что на мне написано, что меня руками трогать можно, со мной все можно, да? Пусти! От тебя водкой пахнет! Ненавижу тебя! - выкрикнула Галя и тут только поняла, что наконец она сказала правду: она ненавидит этого человека.
Фокин посмотрел на нес, сузив глаза, размахнулся и ударил ее.
Этого с Галей никогда не случалось. Но инстинкт подсказал Гале, что надо делать. Больше она себя не потеряет!
Сначала пусть он успокоится, а потом она ему отомстит.
И она не заплакала, не сказала ничего обидного Фокину - наоборот, пробормотала примирительно: "Ну что ты... ну ладно тебе... ну не сердись" - и они пошли наверх, к Каштановым.
А наверху было светло, ясно, чисто, и не было ни у кого, думала Галя, ни у кого не было никаких забот, все жили безмятежно.
Ребята сгрудились вокруг Каштанова. Лорд-толкователь Миша Логинов пытался дать определение слову "энтузиаст".
- Вот примерно так... - Миша неторопливо достал записную книжку, карандаш. - Есть стоящее дело А...
И есть человек Икс... У Икса есть душа... Икс вкладывает душу в А... Икс энтузиаст... Совпадает? Или есть еще какие-нибудь идеи?
- Совпадает, - согласился Каштанов, думая о своем. - А если дело нестоящее?
- Тогда не энтузиаст, а дурак, "уря-уря".
- Вот толкователь! - восхищенно воскликнул Костя Костромин.
- А где вы их видали, энтузиастов этих? - спросил Роман. - Их уже давно нет! Это раньше был герой - всех победил. А теперь деловой человек! Что ему надо, то и сделает, то и достанет!
Все заспорили; Фокин стоял в стороне, слушая. Галя Полетаева подошла к Фокину и звучно, с двух рук надавала ему пощечин.
При всех!
Фокин бросился на Галю, Костя схватил его, потом схватили и Романа, бросившегося на помощь Фокину, - и началась такая потасовка, что Каштанову пришлось растаскивать дерущихся, расшвыривать их в разные стороны.
Галя стояла перед Фокиным, сжав кулаки.
- Если меня обидят - ни за что! Ни за что я обиды не прощу, понятно тебе? Не было этого и не будет, понятно тебе?
Каштанова устроила вечер, чтобы муж ее мог увидеть ребят поближе. Но тут только воочию увидела она сама, какую судьбу готовила своему мужу.
- Ты прав, Алеша, - сказала она, - ты, как всегда, прав... Ничего с ними не сделаешь. Это же семьветровские, до глубины души темень, они только силу признают, видишь? Ты думаешь, этим дело кончится? Завтра они будут караулить друг дружку со своими компаниями и нападать вдесятером на одного и бить до смерти!
- Вполне вероятно, - сказал Костя Костромин, задетый словом "семьветровские". - Пошли, ребятишки, - и он первый натянул свою вязаную шапочку с красно-белыми шахматными крупными полями.
Ребята молча разбирали свои куртки, шапки, шарфы, сваленные кучей в прихожей.
Алексей Алексеевич стоял в дверях и молча смотрел на р&бят.
Все доводы, которые он приводил в споре с женой, попрежнему казались ему основательными. Но легла на другую чашу весов тяжелая, никогда прежде не испытанная Каштановым ярость. Не на ребят рассердился он, нет! На всю эту жизнь, на себя - да, на себя. Вдруг вся его жизнь показалась ему ленивой, пустой, бездельной. Что же это в самом деле он так бережет себя? Зачем себя беречь?
Чего жалость Каштановой к ребятам не сделала, то сломила ярость, и Каштанов почувствовал, что он не может вот так, безразлично отпустить этих ребят - пусть идут по свету, пусть дерутся, подличают, скандалят, хамят, грубят, говорят банальности, плоско шутят; пусть от них и вокруг них страдают люди и теряют веру в самоё возможность добра на земле... "Так? Так? - повторял себе Каштанов с такой отчетливостью и с такой болью, словно он сам или ктото другой бил его кулаками в лицо, до крови, до смерти. - Так? Так? Так?"
Всю ночь Алексей Алексеевич лежал без сна и думал о том, как диковинно все в этом мире. Какой-то Фокин, до которого ему и дела нет, обидел какую-то девчонку, которой Каштанов тоже почти не знает... А в результате внезапно и резко меняется вся его жизнь, жизнь Алексея Каштанова... Какая связь между ним и этим Фокиным? В каком отношении находятся они в мире? Почему один так мощно повлиял на судьбу другого, - а теперь он, Каштанов, будет так же мощно влиять на судьбу Фокина... Вечный вопрос историков, каждый раз с изумлением обнаруживающих, что если бы не какие-то мельчайшие мелочи, то вся история шла бы как-то по-другому... И, лежа без сна, думал Каштанов, что вот и он, неизвестный никому человек, простой учитель, каких в одной только нашей стране миллионы, - вот и он вплетается в тот великий процесс, который называют историей, он тоже действующее лицо в ней, в истории, хотя никто об этом никогда не узнает... От этих мыслей сумеречных, полубредовых находило на Каштанова что-то героическое, открывались в душе затворы, о существовании которых он и не подозревал, и мелькали в голове первые соображения о новой работе. Незаметно для себя он перебирался душой в новое состояние, и вся прежняя жизнь его осыпалась, как увядший цветок, уступая место новой жизни, в которой главным было чувство огромной и тяжелой ответственности.
...Утром Каштанов спросил жену:
- Скажи, пожалуйста, Алена, а ты предупреждала Фокина, что на следующем сочинении будешь стоять рядом?
- Предупреждала...
- Тогда всё понятно... Знаешь, что он сделал? Он действительно выучил несколько страниц учебника наизусть, чтобы ты навсегда отвязалась от него!
- Вот мошенник, а? - Елена Васильевна тревожно заглядывала в глаза мужа, готовая поддакивать каждому его слову, - такой она чувствовала себя виноватой перед ним. - Хорошо, что я ему поддалась... А то пропала бы зря грандиозная операцияКаштанов только руками развел. Ну и логика! Понятно, почему Алена всегда берет верх в домашних делах!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
МЕСТЬ
ВСЕ МЫ ВЫШЛИ ИЗ детства? Да, конечно. Но все мы вышли и из школы. Это лишь кажется, что мы вступаем в жизнь поодиночке, каждый сам по себе, а на самом деле мы являемся в мир классами, группами, компаниями, небольшими порциями человеческих объединений. Что бы мы ни думали о своем школьном классе, как бы далеко ни ушли от тех юношеских лет, когда мы каждый день входили в свой класс и видели перед собой одни и те же лица, всю жизнь этот наш класс будет с нами, в нас.