- Делов-то!
Роман тут же посредством мобильной связи ставит на уши своих пацанов, один из них живет в гарнизоне.
Длинная рука мафии дотянулась и до гарнизона - оазиса мира и порядка. Тема для моей следующей статьи.
Из "Форда", затормозившего на спуске с сопки, мы наблюдаем за расположенной чуть ниже высоткой штаба флота. Там уже полно машин, военных чинов в черных кителях. Отражаясь на золоте погон, слепит солнце, так бьет в глаза, что я щурюсь. В зоне видимости на противоположной стороне дороги появляется черная "Волга".
- Пора. - Дотянувшись через меня рукой, Роман распахивает дверь.
Я выскакиваю из машины, бросаю через плечо:
- К черту.
Прямо по курсу - значительный, как корабль на гребне волны, штаб флота. На высоких каблуках не очень-то удобно бежать, но я бегу. Бибигон черным колобом выкатывается из черной "Волги" и двигается к широкой парадной лестнице. Стараясь не афишировать свое появление, я лавирую за спинами. Мои каблуки уравновешены адмиральским весом, поэтому к огромной дубовой двери, в проеме которой - дежурный по штабу, мы с Бибигоном подходим одновременно. На этом идентичность наших восхождений заканчивается. Капитан, экипированный блямбой дежурного, козыряет Бибигону, мне же преграждает путь.
- Ваши документы.
Удостоверение давно у меня в руке, но как назло капитан долго и недоверчиво изучает его от корки до корки. Я нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу. Бибигон уже у лифта, вот-вот распахнется дверь. Я вижу его широкую фигуру из-за спин офицеров, ожидающих лифт.
- Головной убор снимите, - требует капитан, пытаясь рассмотреть мое лицо.
Двери лифта распахиваются, Бибигон, а за ним и все остальные, заполняют кабину.
- Товарищ Би... товарищ адмирал! - нарушая все конспиративные законы, кричу я. И даже машу рукой. А что еще прикажете делать, когда чья-то меткая рука уже нацелилась дымовой шашкой на Бибигоново окно?
Все из лифта оборачиваются в мою сторону, Бибигон узнает меня, кивает.
- Пропустите.
Схватив удостоверение, бегу в лифт. В прятки уже не играем, расступившись, военный люд дисциплинированно освобождает мне место возле адмирала.
- Спасибо, - говорю я.
Но Бибигону плевать на мою благодарность, его волнует причина моего появления. Меня же волнует, когда заглохнет лифт; если верить толчкам, второй этаж мы уже миновали. Военный Совет, по моим сведениям, проходит на шестом этаже.
- По заданию редакции, - плету я первое, что пришло на ум.
- И что задали? Опять про Чуранова? - допытывается Бибигон, неудовлетворенный услышанным.
Едва я успеваю открыть рот, чтобы выпалить очередную дозу фантазии, которую сегодня нельзя назвать искрометной, как лифт дергается в конвульсиях и останавливается. Майор в черном мундире одной рукой жмет на все кнопки, другой стучит в дверь, хором они орут:
- Лифт застрял! Позовите лифтера!
Из-за их криков, гулко разносившихся в шахте, звонок в портфеле, который Бибигон прижимает рукой к бедру, едва слышен. Его улавливаю одна я, и только потому, что хочу услышать. Увлеченный же вызволением из заточения, адмирал не реагирует на мелодичную трель. Приходится наступить ему на ногу.
- Извините, - опустив голову, еле шепчу я.
Переключившись на тихую волну моего голоса, Бибигон наклоняется ко мне и... наконец-то слышит то, что ему давно пора услышать.
- Тихо! - орет Бибигон, прижимая трубку мобильника к уху.
Не достучавшиеся до лифтера столбенеют. В предвкушении главной тайны дня я превращаюсь в одно большое ухо. Перед глазами картина: квартира в дыму, Бибигонша спасает самое ценное. После первого шока она звонит мужу.
- Я не могу, застрял в лифте! - кричит Бибигон и тут же жестко и внятно приказывает: - Прекрати истерику!
Развернувшись, он утыкается лицом в угол и переходит на самый низкий голосовой регистр.
- В спальне, в крайнем правом углу, прямо под пальмой, поднимешь паркет, достанешь сверток. Потом вызывай пожарных. Поняла?
Хотя какая в тесном лифте конспирация? Тем более главный слушатель дышит в затылок и все-все мотает на ус - и про пальму, и про паркет в крайнем правом углу.
На его последних словах лифт вздрагивает и как-то неуверенно ползет вверх. Меня охватывает чувство парения, но, возможно, не поехавший лифт тому причина, а эйфория от разгадки большой Бибигоновой тайны. Пока адмирал грузно поворачивается из своего угла, я успеваю протиснуться к выходу. Матерясь, все вываливаются на площадку.
- У меня пожар, - бросает на ходу Бибигон и, игнорируя лифт, вышедший из доверия, несется вниз по лестнице.
Но мелодичная трель мобильника не оставляет его и здесь.
- Але-е, - орет Бибигон, - уже еду! Как не надо? Что тебе показалось? Ладно, приеду, разберусь, - намного спокойнее говорит он.
Сверху, перегнувшись через перила, я вижу, как он вытирает ладонью вспотевшее лицо, как долго смотрит в окно.
- Свяжись с дурой, сам дураком станешь. - Бибигон выразительно стучит кулаком по лбу, затем измотанно начинает восхождение в обратную сторону вверх по лестнице.
Избегая повторной встречи, я залетаю в лифт и, нажав кнопку первого этажа, уезжаю подальше от выпотрошенного Бибигона. Что дальше по плану? Муза Пегасовна - ей я доверю облагородить свою внешность для встречи с генералом. О Бибигоне, ворующем антиквариат и разбрасывающем его где ни попадя, я подумаю потом. Боже, как я плагиатарно мыслю! И тем не менее, зачем рубль Константина лежал под моим столом? Если для того, чтобы я думала, будто в моем доме побывал генерал, так это излишняя забота, я и без всяких наводок так думаю.
Верно говорят: коготок увяз, птичке - труба.
- Только ты, Варвара, сможешь без шума и пыли проникнуть к нему в дом, - говорит Роман.
Ведя "Форд" по центральному проспекту, тесному от машин в этот обеденный час, он возвращает меня туда, откуда взял, - к дому Музы Пегасовны.
- Тебе даже и проникать не надо, - уговаривает меня Роман, - просто придешь к Бибигонше в гости, бутылочку вместе раздавите.
- А пальму двигать? Тоже не надо? - спрашиваю я.
- Надо, и пальму двигать, и паркет вскрывать, - говорит он, газуя на четвертой скорости по пешеходному переходу. - А как по-другому ты узнаешь, что я ничего не придумал и твой рубль - подарок от Бибигона? Ведь я же бандит, разве мне можно верить на слово?
- Спасибо, что предупредил, - говорю я, скорбно вздыхая. - С такими друзьями, как ты, еще неизвестно, останусь ли я в журналистике, а вот воровать точно научусь.
Смеясь, Роман шлепает меня по плечу.
- Не дрейфь, Варька, везде люди.
Машина тормозит у подъезда дома моей подружки-старушки, и тут я вспоминаю:
- А что значит Б.М. на рубле Константина?
- Божьей милостью, - говорит Роман.
- Ну, если так...
Роман принимает мои слова за согласие и крепко жмет мне руку.
КАРМЕН НА ПЕНСИИ
Я знала, что Муза Пегасовна натура впечатлительная, но что она будет так кричать... Конечно, даме ее возраста и фактуры орать неприлично, но у Музы Пегасовны в вопросах этикета один цензор - она сама. Любопытно, что при всей эпатажности натуры окружающие находят Музу Пегасовну дамой, добровольно и безоговорочно признают ее авторитет и жизненное кредо: "Что хочу - то и могу". Что мой разбитый лоб на фоне многочисленных потрясений ее жизни!
Ладно бы, как и подобает пенсионерке, тихо охала и причитала от сострадания, так нет - Муза Пегасовна изображает прямо-таки мексиканские страсти: стонет, заламывает руки и все обещает упасть в обморок. Жгучая брюнетка, своей экзальтацией и красотой испепеляющая сердца не только сверстников, Муза Пегасовна во всем оправдывает свое же определение самое себя: "Кармен на пенсии". И когда я всерьез западаю на трагический этюд о моем покалеченном лбе, ощущая нешуточную боль, то задаю риторический вопрос:
- Я так плоха?
Муза Пегасовна смотрит на меня с удивлением и говорит словно из другой пьесы:
- Почему ты так решила? Прекрасно выглядишь, Варвара!
Ей нравится моя короткая юбка, но все-таки она бы ее несколько подрезала, каблукам добавила бы не менее десяти сантиметров, ногти покрасила синим лаком, короче: оделась бы так, как в ее возрасте одеваться неприлично, а очень хочется. Вот такой радикально-сексуальный взгляд на моду и мое место в ней.
Слава Богу, что у Музы Пегасовны мозги на месте, без малейшего намека на плесень, с хорошей порцией цинизма, поэтому и не молодится. Полный натурализм. В возрастной градации она застолбила за собой место старушки, единственное желание которой - чтобы Создатель усмирил ее желания, коим несть числа. Музе Пегасовне не слабо в один присест съесть целый торт, скатиться на пузе с ледяной горки, совершенно по-гусарски, под песни и пляски, в развеселой компании уговорить батарею шампанского, при этом читать Пелевина, разделять теорию пассионарности Гумилева, мечтать о том, что внук станет хакером.
Из-за колоссальной начитанности влияние великих довлеет как над ее жизнью, так и над смертью. Пример вечного Агасфера - для нее плохой пример. В своем дневнике Муза Пегасовна завещает похоронить ее скромно, как Льва Толстого. Никаких помпезных памятников - могилу просто обложить дерном. Траурные марши тоже отменяются, только "Реквием" Моцарта. После смерти Муза Пегасовна обещает перевоплотиться в репейник, цепляющийся за одежды прохожих. И в качестве резюме на той же странице: "А лучше - любите меня сейчас, живой и настоящей".
Мы познакомились лет пять назад, тогда она только вышла из заключения. Судя по итальянской народной мудрости: "Своруй апельсин - сядешь в тюрьму, своруй миллион - станешь министром" - она позарилась на апельсин, точнее на вазочку, которую ей, педагогу музучилища, преподнесли благодарные студенты. Органы квалифицировали вазочку взяткой и упекли мать троих несовершеннолетних детей в места лишения свободы. В последнем слове женщина просила не сдавать детей, в одночасье ставших сиротами, - бывший муж затерялся где-то на просторах жизни, - в детдом и не конфисковывать фортепиано. Неадекватность преступления и наказания была столь очевидна, даже для нашего, самого гуманного суда в мире, что просьбу учли.
Не вынеся с зоны ни капли грязи, Муза Пегасовна и там сеяла разумное, доброе, вечное: руководила хором. Над своей койкой она повесила портрет Рихтера, который страшно раздражал руководство, особенно замполита, - она вспоминает его не иначе, как "два метра глупости".
- Это твой любовник? - тыкал замполит грязным пальцем в портрет.
- Это мой любимый человек, - не покорялась Муза Пегасовна.
Как-то на концерте в честь очередной годовщины советской власти она объявила выступление своего коллектива:
- Хор пьяниц, проституток и хулиганок исполнит песню "Россия - родина моя".
Сидеть бы Музе Пегасовне после таких вольностей и сидеть, но случилась амнистия, а с ней и свобода. Я нашла ее руководителем хора гарнизонного Дома офицеров, который, в свою очередь, по великому блату нашла бывшая лишенка: в приличные места с такой отметкой в паспорте не брали. Раз в неделю, подвижная не по возрасту, оптимистка без всяких на то оснований, Муза Пегасовна добиралась на перекладных к нам в гарнизон, и тогда звучало хоровое пение. Я сама пела под ее дирижирование и как-то сразу поняла, что она не укладывается в обычные мерки. На ней я опробовала свое перо. В преддверии интервью я мучила Музу Пегасовну некорректным вопросом о ее имени. И если "Муза" смущала меня меньше, то "Пегасовна" не поддавалась никакой логике.
- Неужели отца звали Пегас? - допытывалась я.
- Ты что, не знаешь мифологию? - возмущенно противостояла Муза. - Пегас - крылатый конь вдохновения. Все мои предки обожали музыку, живопись, театр, поэтому мой дедушка так назвал своего сына, моего папу.
- Лошадиным именем? - ерничала я. - Чертовски повезло, могли бы Буцефалом!
В ответ Муза рьяно продемонстрировала свой паспорт. Действительно, черным по белому: "Муза Пегасовна". Бывают же чудаки, столь влюбленные в искусство, что готовы назвать своего ребенка кличкой парнокопытного. И только через годы, когда мы выкурили не одну сигару и выпили не одну рюмку абсента, Муза призналась, что ее дедушка любил не искусство, а революцию. Поэтому, когда родился сын - Музин папа, любящий родитель напрягся, и вышло вполне в духе времени: "Пролетарское Единство - Главнейший Атрибут Счастья", сокращенно - Пегас. В свою очередь, нареченный Пегасом, когда родилась девочка, вполне логично решил, что с его именем ни одно женское имя не сочетается. Разве что Муза. Так появилась Муза Пегасовна, которую уже само имя обязывало служить искусству.
В день выхода газеты, ранним утром, когда нормальные люди еще спят, меня разбудил ее звонок. Муза Пегасовна рыдала в трубку.
- Как вы посмели назвать статью "Мужчины дарили ей вдохновение"? Не мужчины, а любовь, любовь к детям, к музыке дарила мне вдохновение! И почему "дарили"? Вы что, списали меня со счетов?
Я оборонялась единственным аргументом:
- Муза Пегасовна, успокойтесь, у вас это нервное. Скажите спасибо, что мужчины дарили вам вдохновение, многим женщинам они не дарят даже цветы.
Вечером, на диво просветленная, она заявилась ко мне с бутылкой шампанского. Статья открыла шлюз любви и благодарности. Люди, доселе шарахавшиеся от Музы Пегасовны, посчитали данный материал реабилитационным и возлюбили ее как прежде. Вдохновленная, Муза Пегасовна не могла не музицировать, после первых же аккордов я получила комплимент в свой адрес:
- Я презираю вас за ваш инструмент.
Так, под звуки расстроенного пианино, мы настроились на дружбу. Статья стала предтечей перемен к лучшему. Муза Пегасовна теперь руководит в городе детским музыкальным театром, в прошлом году даже получила звание заслуженного работника культуры. Но награда, наконец-то нашедшая героиню, не изменила ее привычного режима: по-прежнему раз в неделю она мучает себя ухабистой дорогой, а гарнизон - спевками. Живет она одна, и этому две причины: дети выросли и уехали из нашего города, замужество в своем возрасте она считает абсурдным.
- Мне нравятся мужчины с косой саженью в мозгах, - говорит Муза Пегасовна.
В наших краях таких великанов отродясь не бывало.
Прощай, моя шевелюра! Я распускаю собранные в хвост волосы, напускаю прядь на лицо.
- Муза Пегасовна, подстригите мне челку.
Старушка не ломается: стричь, так стричь. Она достает большие ножницы, усаживает меня на стул, я закрываю глаза, а когда открываю их, чуть не падаю со стула: челка, призванная скрыть рану, срезана под самый корень.
- Что вы наделали! Я же урод! Что этим куцым отрезком можно закрыть? Пялясь в зеркало, я слюнявлю пальцы, пытаюсь опустить на лоб образовавшийся ежик. - Муза Пегасовна, вы что, первый раз стрижете?
- Первый. - Она поигрывает ножницами, пугая меня своей откровенностью. - Ты думаешь, если я старуха, то гожусь только на роль ткачихи или поварихи?
Понятно, пошла аналогия из "Сказки о царе Салтане", где у Музы Пегасовны один достойный для подражания персонаж: "Кабы я была царица, третья молвила сестрица, - я б для батюшки-царя родила богатыря".
- И как я с этим поеду к генералу? У него будет шок от моей битой и стриженой морды.
- Прекрасно! Шоковая терапия - эффективное средство: зато он ни с кем не перепутает твое лицо. Потом мне спасибо скажешь за создание индивидуального облика. Между прочим, ты значительно помолодела. Рваная челка - основная тенденция современного парикмахерского искусства.
- Ну какое вы имеете отношение к парикмахерскому искусству? - вою я.
Муза Пегасовна не желает знать правду о себе, она нахлобучивает на меня бейсболку и выпроваживает за дверь.
- А ну катись! Духовно развивайся! Ты же молодая, а такой ортодокс в моде.
Мегерой, жаждущей мщения, я скатываюсь по лестнице. Старая карга! С одобрительной улыбкой прослушав мои откровения о перипетиях последних дней, одним движением ножниц вероломно испортила мне жизнь. Вот так всегда - в вопросе взаимных обвинений Муза Пегасовна не переносит взаимности, поэтому дает слово только себе. И в этом есть сермяжная правда: мало ли что я наговорю сгоряча, а с прощением у Музы Пегасовны - туго. Ей легче самой сто раз покаяться, чем один раз простить. Кается Муза Пегасовна со всем размахом русской души: смиренно умоляет простить, называет себя дурой, задаривает подарками и покорно - хоть и с бесом в глазах - слушает критику в свой адрес. А вот ритуал прощения обставляет так, что чувствуешь себя смердящим рабом у трона царицы: молчит, вроде бы даже расположена, но взглянет мурашки по спине и потом еще долго, по поводу и без, выпускает жало.
Стоя на крыльце, я смотрю на свою полыхающую физиономию в зеркало и понимаю: спасти поруганное настроение может только вожделенная фиолетовая торба. Откровенно говоря, старая сумка мне порядком надоела, правильно ее украли. Не зря говорит Муза Пегасовна: "Женщину узнают по аксессуарам". Как всегда, верно - прежняя сумка была неказиста, хозяйку таковой обидеть может каждый. И ведь правда - обидели! С месяц назад я присмотрела в магазине замечательную стильную торбу из фиолетовой замши. Судя по количеству у. е. на ценнике, в расход пустили стадо бизонов. Ну, из чего там шьют сумки... И если до вчерашнего дня только в мечтах соединяла себя с фиолетовым счастьем, то, заполучив деньги Лелика, да еще на фоне утраты, снимающей с меня все моральные обязательства по их целевому назначению, поняла - счастье есть, пусть даже за него приходится платить собственным лбом! Потом, таскать пистолет в авоське - нонсенс, узнают, решат, что я дурочка с переулочка, а мне бы не хотелось.
Что же до места моего проживания, которое Лелик рекомендовал сменить, то есть человек, которому я вру редко или стараюсь не врать, ну здесь уж как получается. Этот человек - я. И я знаю, что, предваряя момент ограбления, за мной гнались лохотронщики, которым Роман отдал команду "искать". Очевидно, потрясенные звуковыми возможностями моей сумочки, они взяли ее на вооружение. При таком раскладе переселение отменяется. Почему не сказала Лелику правду? В этом я себе еще не призналась.
Глянула на часы: вечно опаздываю. Ни свет ни заря за Леликом приехала машина, можно было составить ему компанию, тем более по пути в гарнизон, но ждать респондента под дверью, даже если он генерал, не в моих правилах: снижает планку. Потом, у меня же были свои планы, требующие осуществления. Я погладила сумку, даже через замшу рука ощутила могильный холод пистолета. Фетиш, фетиш! Что ни говори, а есть вещи, при наличии которых чувствуешь себя человеком, даже если в кармане гроши, а на голове черте-те что. Обладая столь мощным подкреплением, мирюсь с челкой и ее создателем. Оказывается, как легко прощать, когда ты - сильный.
Я выскочила на самую кромку тротуара, выставила на всеобщее обозрение фиолетовый бок и, балансируя на грани несущихся машин, подняла руку. Белая "шестерка", отделившись от потока, резко затормозила.
Мы еще не выбрались из городской черты, а время зашкаливало. Я постучала по циферблату.
- Цигель, цигель, ай-лю-лю!
Водитель понял, благо воспитаны в одной культуре, и, резво перестроившись, дал по газам.
- За сколько едем? - Конечно, меркантильные вопросы следует решать на переправе, но и сейчас не вечер.
Он оторвал взгляд от дороги, посмотрел мне в глаза.
- А вы за сколько хотите?
- А ни за сколько.
Судя по его смущенному взгляду, не смеющему даже скоситься на мои колени, по старомодной "шестерке", тип передо мной неизбалованный, в порочных связях не замешанный.
Оторопев от моей наглости, он уставился на дорогу. Наверное, вспомнил: заговаривать с незнакомыми женщинами мама не советовала.
- То-ва-рищ, - нараспев произнесла я, - молчание знак согласия.
Едва не выпустив руль, товарищ прыснул и расхохотался.
- Согласен.
Я не испытывала чувства благодарности, за поднятие духа мне самой надо платить. Ехал тютя-матютя, а сейчас - нормальный мужик: врубил музон, без робости, с этаким прищуром оглядывает меня. Мы подъехали к КПП гарнизона, машина остановилась у шлагбаума. Я опустила стекло, протянула выбежавшему матросу журналистское удостоверение.
- К комдиву, у нас назначена встреча.
Шлагбаум поднялся, мы въехали в гарнизон, пересекли его по бетонке, выложенной между КПП и выкрашенным в желтый цвет штабом дивизии. Кивнув водителю, я распахнула дверь.
Тучный капитан с повязкой дежурного по штабу сопроводил меня на второй этаж, прямо по коридору с множеством дверей, потом налево, опять налево. Легко заплутать в коридорах власти. Мы подошли к нарядной двери, на стене табличка: "Командир дивизии. Генерал-майор Чуранов Тимофей Георгиевич". Я не могу ждать, пока сопровождающее меня лицо справится с одышкой, и распахиваю дверь. Пытаясь пресечь произвол, капитан дергает меня за рукав, но я уже в кабинете. Кого я вижу! Лелик! Меня преследует капитан.
- Я доложу обо всем командующему, - говорит он.
- Это ваше право, товарищ полковник, - доносится из глубины кабинета генеральский бас.
Лелик разворачивается к выходу и натыкается на меня. Совершенно синхронно генерал и Лелик обнаруживают мое присутствие.
- Что ты здесь делаешь?
Выскочивший из-за моей спины капитан теснит меня к двери всей своей массой и испуганно бормочет:
- Товарищ генерал, она сама... журналистка... сказала, что интервью...
- И что ты хочешь, журналистка? - вопрошает генерал.
Ну что ж, генерал первый задал этот тон, и я только следую правилам его игры. Подхожу к самому краю стола и, выставив ногу в матовой лайкре, говорю прямо ему в глаза:
- Все.
- Садись, - кивает генерал.
Присутствие Лелика делает эту сцену особенной. Да, Лелик и сам не прочь обогатить драматургическую палитру - он подходит ко мне и, обняв за плечи, целует в щеку.
- Здравствуй, Вака.
Ничего себе сюжетный поворот, тем более сегодня мы уже здоровались! Не знаешь, как и реагировать.
Лелик хлопает дверью.
Исчерпав лимит текста, я сажусь напротив генерала. Пока справляюсь со своими эмоциями в попытке уразуметь, зачем Лелик полез целоваться в высоком присутствии, генерал отвечает на звонки, одновременно перебирая бумаги. Что это было? Вторая волна бунта против генерала или неконтролируемое проявление чувств? И о чем таком Лелик собирался докладывать командующему? Не о кассете ли, которую сам и уничтожил? Если б не моя запасливая натура, бунт не имел бы смысла, а так всегда можно залезть под диван и выудить компромат. Вот что я скажу тебе, Лелик, за ужином.
- Кепку сними, - потребовал генеральский бас и, видя мое недоумение, пояснил: - Хочу разглядеть тебя.
- А что меня разглядывать. - Не обнажая головы, я откинулась на стуле. - Рост метр семьдесят, блондинка, глаза зеленые.
- Подходишь, - сказал генерал. - Ну, где твои вопросы?
Я включила диктофон.
- Начнем с детства.
- А Шуйского меж нами нет? - спросил генерал.
Где я слышала эту фразу и с такими знакомыми интонациями?
Диктофон крутил уже вторую кассету, а я все мучила Тимофея Георгиевича воспоминаниями его отрочества. Время-то купленное, в 17 часов - встреча с избирателями, так что будем беседовать до упора. Как и положено генералу, родился в глубинке, все детство пас гусей и мечтал о небе. Все остальные подробности прошли мимо меня, благо диктофон не дремлет.
Где я слышала эту фразу с такими знакомыми интонациями? И почему это так важно для меня? Вот о чем думала я, псевдовнимательно слушая эпопею его сопливого периода. И еще смотрела на своего собеседника и думала: неплох актер, искренность так и прет, ни один физиономист не обнаружил бы в генерале человека с двойным дном. Хорошего рисунка голова, благородная седина и интеллигентные руки, не стыкующиеся с крестьянским происхождением. Опять же, откуда у бедного крестьянского хлопца мог появиться рубль Константина, не клад же он выкопал? А если не выкопал, то купил, но на офицерскую зарплату такую монету вряд ли купишь, если, конечно, не воровать. А генерал ворует - вот вам и ответ. Если не вспоминать о кассете и монете, он даже симпатичен мне. Беда в том, что помню.
За окном надрывались самолеты, я пододвинула диктофон поближе к генералу.
- Тимофей Георгиевич, почему вы не женаты? - Банальные вопросы зачастую выдают червоточины души.
- Это тоже детский вопрос? - Усмехнувшись, он встал и подошел к окну. Но если тебя интересует, был женат дважды. Я же злодей, жить со мной невозможно, вот они и сбежали от меня. Решил больше не портить жизнь женщинам. Черт возьми! Что он делает?
Генерал подскочил к телефону.
- Немедленно соедините с руководителем полетов! Что там у тебя творится?
Роняя стул, я бросилась к окну. Вдалеке, над желтеющими сопками, беспомощно кувыркался истребитель. В кромешной тишине он тюкнулся носом о сопку, и взрыв пламени разорвал тишину. Матерясь, генерал швырнул трубку и рванулся к выходу. Я - за ним. У самой двери, едва не сбив меня, он развернулся, схватил со стола зеленую папку, засунул ее в сейф, запер на ключ, ключ положил в карман кителя. Именно так: не кинул, не бросил, а положил, крайне бережно.
Обгоняя пожарные машины и машины вспомогательных служб, генеральская "Волга" влетела на аэродром. Проскочила по бетонке, вспарывая гущу вавилонского столпотворения машин и людей, затормозила около вертолета с медицинским крестом на борту. Генерал выскочил из машины. Всю дорогу, когда меня швыряло разные стороны на заднем сиденье, я твердила:
- Ничто не предвещало беды, ничто не предвещало беды.
Роман тут же посредством мобильной связи ставит на уши своих пацанов, один из них живет в гарнизоне.
Длинная рука мафии дотянулась и до гарнизона - оазиса мира и порядка. Тема для моей следующей статьи.
Из "Форда", затормозившего на спуске с сопки, мы наблюдаем за расположенной чуть ниже высоткой штаба флота. Там уже полно машин, военных чинов в черных кителях. Отражаясь на золоте погон, слепит солнце, так бьет в глаза, что я щурюсь. В зоне видимости на противоположной стороне дороги появляется черная "Волга".
- Пора. - Дотянувшись через меня рукой, Роман распахивает дверь.
Я выскакиваю из машины, бросаю через плечо:
- К черту.
Прямо по курсу - значительный, как корабль на гребне волны, штаб флота. На высоких каблуках не очень-то удобно бежать, но я бегу. Бибигон черным колобом выкатывается из черной "Волги" и двигается к широкой парадной лестнице. Стараясь не афишировать свое появление, я лавирую за спинами. Мои каблуки уравновешены адмиральским весом, поэтому к огромной дубовой двери, в проеме которой - дежурный по штабу, мы с Бибигоном подходим одновременно. На этом идентичность наших восхождений заканчивается. Капитан, экипированный блямбой дежурного, козыряет Бибигону, мне же преграждает путь.
- Ваши документы.
Удостоверение давно у меня в руке, но как назло капитан долго и недоверчиво изучает его от корки до корки. Я нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу. Бибигон уже у лифта, вот-вот распахнется дверь. Я вижу его широкую фигуру из-за спин офицеров, ожидающих лифт.
- Головной убор снимите, - требует капитан, пытаясь рассмотреть мое лицо.
Двери лифта распахиваются, Бибигон, а за ним и все остальные, заполняют кабину.
- Товарищ Би... товарищ адмирал! - нарушая все конспиративные законы, кричу я. И даже машу рукой. А что еще прикажете делать, когда чья-то меткая рука уже нацелилась дымовой шашкой на Бибигоново окно?
Все из лифта оборачиваются в мою сторону, Бибигон узнает меня, кивает.
- Пропустите.
Схватив удостоверение, бегу в лифт. В прятки уже не играем, расступившись, военный люд дисциплинированно освобождает мне место возле адмирала.
- Спасибо, - говорю я.
Но Бибигону плевать на мою благодарность, его волнует причина моего появления. Меня же волнует, когда заглохнет лифт; если верить толчкам, второй этаж мы уже миновали. Военный Совет, по моим сведениям, проходит на шестом этаже.
- По заданию редакции, - плету я первое, что пришло на ум.
- И что задали? Опять про Чуранова? - допытывается Бибигон, неудовлетворенный услышанным.
Едва я успеваю открыть рот, чтобы выпалить очередную дозу фантазии, которую сегодня нельзя назвать искрометной, как лифт дергается в конвульсиях и останавливается. Майор в черном мундире одной рукой жмет на все кнопки, другой стучит в дверь, хором они орут:
- Лифт застрял! Позовите лифтера!
Из-за их криков, гулко разносившихся в шахте, звонок в портфеле, который Бибигон прижимает рукой к бедру, едва слышен. Его улавливаю одна я, и только потому, что хочу услышать. Увлеченный же вызволением из заточения, адмирал не реагирует на мелодичную трель. Приходится наступить ему на ногу.
- Извините, - опустив голову, еле шепчу я.
Переключившись на тихую волну моего голоса, Бибигон наклоняется ко мне и... наконец-то слышит то, что ему давно пора услышать.
- Тихо! - орет Бибигон, прижимая трубку мобильника к уху.
Не достучавшиеся до лифтера столбенеют. В предвкушении главной тайны дня я превращаюсь в одно большое ухо. Перед глазами картина: квартира в дыму, Бибигонша спасает самое ценное. После первого шока она звонит мужу.
- Я не могу, застрял в лифте! - кричит Бибигон и тут же жестко и внятно приказывает: - Прекрати истерику!
Развернувшись, он утыкается лицом в угол и переходит на самый низкий голосовой регистр.
- В спальне, в крайнем правом углу, прямо под пальмой, поднимешь паркет, достанешь сверток. Потом вызывай пожарных. Поняла?
Хотя какая в тесном лифте конспирация? Тем более главный слушатель дышит в затылок и все-все мотает на ус - и про пальму, и про паркет в крайнем правом углу.
На его последних словах лифт вздрагивает и как-то неуверенно ползет вверх. Меня охватывает чувство парения, но, возможно, не поехавший лифт тому причина, а эйфория от разгадки большой Бибигоновой тайны. Пока адмирал грузно поворачивается из своего угла, я успеваю протиснуться к выходу. Матерясь, все вываливаются на площадку.
- У меня пожар, - бросает на ходу Бибигон и, игнорируя лифт, вышедший из доверия, несется вниз по лестнице.
Но мелодичная трель мобильника не оставляет его и здесь.
- Але-е, - орет Бибигон, - уже еду! Как не надо? Что тебе показалось? Ладно, приеду, разберусь, - намного спокойнее говорит он.
Сверху, перегнувшись через перила, я вижу, как он вытирает ладонью вспотевшее лицо, как долго смотрит в окно.
- Свяжись с дурой, сам дураком станешь. - Бибигон выразительно стучит кулаком по лбу, затем измотанно начинает восхождение в обратную сторону вверх по лестнице.
Избегая повторной встречи, я залетаю в лифт и, нажав кнопку первого этажа, уезжаю подальше от выпотрошенного Бибигона. Что дальше по плану? Муза Пегасовна - ей я доверю облагородить свою внешность для встречи с генералом. О Бибигоне, ворующем антиквариат и разбрасывающем его где ни попадя, я подумаю потом. Боже, как я плагиатарно мыслю! И тем не менее, зачем рубль Константина лежал под моим столом? Если для того, чтобы я думала, будто в моем доме побывал генерал, так это излишняя забота, я и без всяких наводок так думаю.
Верно говорят: коготок увяз, птичке - труба.
- Только ты, Варвара, сможешь без шума и пыли проникнуть к нему в дом, - говорит Роман.
Ведя "Форд" по центральному проспекту, тесному от машин в этот обеденный час, он возвращает меня туда, откуда взял, - к дому Музы Пегасовны.
- Тебе даже и проникать не надо, - уговаривает меня Роман, - просто придешь к Бибигонше в гости, бутылочку вместе раздавите.
- А пальму двигать? Тоже не надо? - спрашиваю я.
- Надо, и пальму двигать, и паркет вскрывать, - говорит он, газуя на четвертой скорости по пешеходному переходу. - А как по-другому ты узнаешь, что я ничего не придумал и твой рубль - подарок от Бибигона? Ведь я же бандит, разве мне можно верить на слово?
- Спасибо, что предупредил, - говорю я, скорбно вздыхая. - С такими друзьями, как ты, еще неизвестно, останусь ли я в журналистике, а вот воровать точно научусь.
Смеясь, Роман шлепает меня по плечу.
- Не дрейфь, Варька, везде люди.
Машина тормозит у подъезда дома моей подружки-старушки, и тут я вспоминаю:
- А что значит Б.М. на рубле Константина?
- Божьей милостью, - говорит Роман.
- Ну, если так...
Роман принимает мои слова за согласие и крепко жмет мне руку.
КАРМЕН НА ПЕНСИИ
Я знала, что Муза Пегасовна натура впечатлительная, но что она будет так кричать... Конечно, даме ее возраста и фактуры орать неприлично, но у Музы Пегасовны в вопросах этикета один цензор - она сама. Любопытно, что при всей эпатажности натуры окружающие находят Музу Пегасовну дамой, добровольно и безоговорочно признают ее авторитет и жизненное кредо: "Что хочу - то и могу". Что мой разбитый лоб на фоне многочисленных потрясений ее жизни!
Ладно бы, как и подобает пенсионерке, тихо охала и причитала от сострадания, так нет - Муза Пегасовна изображает прямо-таки мексиканские страсти: стонет, заламывает руки и все обещает упасть в обморок. Жгучая брюнетка, своей экзальтацией и красотой испепеляющая сердца не только сверстников, Муза Пегасовна во всем оправдывает свое же определение самое себя: "Кармен на пенсии". И когда я всерьез западаю на трагический этюд о моем покалеченном лбе, ощущая нешуточную боль, то задаю риторический вопрос:
- Я так плоха?
Муза Пегасовна смотрит на меня с удивлением и говорит словно из другой пьесы:
- Почему ты так решила? Прекрасно выглядишь, Варвара!
Ей нравится моя короткая юбка, но все-таки она бы ее несколько подрезала, каблукам добавила бы не менее десяти сантиметров, ногти покрасила синим лаком, короче: оделась бы так, как в ее возрасте одеваться неприлично, а очень хочется. Вот такой радикально-сексуальный взгляд на моду и мое место в ней.
Слава Богу, что у Музы Пегасовны мозги на месте, без малейшего намека на плесень, с хорошей порцией цинизма, поэтому и не молодится. Полный натурализм. В возрастной градации она застолбила за собой место старушки, единственное желание которой - чтобы Создатель усмирил ее желания, коим несть числа. Музе Пегасовне не слабо в один присест съесть целый торт, скатиться на пузе с ледяной горки, совершенно по-гусарски, под песни и пляски, в развеселой компании уговорить батарею шампанского, при этом читать Пелевина, разделять теорию пассионарности Гумилева, мечтать о том, что внук станет хакером.
Из-за колоссальной начитанности влияние великих довлеет как над ее жизнью, так и над смертью. Пример вечного Агасфера - для нее плохой пример. В своем дневнике Муза Пегасовна завещает похоронить ее скромно, как Льва Толстого. Никаких помпезных памятников - могилу просто обложить дерном. Траурные марши тоже отменяются, только "Реквием" Моцарта. После смерти Муза Пегасовна обещает перевоплотиться в репейник, цепляющийся за одежды прохожих. И в качестве резюме на той же странице: "А лучше - любите меня сейчас, живой и настоящей".
Мы познакомились лет пять назад, тогда она только вышла из заключения. Судя по итальянской народной мудрости: "Своруй апельсин - сядешь в тюрьму, своруй миллион - станешь министром" - она позарилась на апельсин, точнее на вазочку, которую ей, педагогу музучилища, преподнесли благодарные студенты. Органы квалифицировали вазочку взяткой и упекли мать троих несовершеннолетних детей в места лишения свободы. В последнем слове женщина просила не сдавать детей, в одночасье ставших сиротами, - бывший муж затерялся где-то на просторах жизни, - в детдом и не конфисковывать фортепиано. Неадекватность преступления и наказания была столь очевидна, даже для нашего, самого гуманного суда в мире, что просьбу учли.
Не вынеся с зоны ни капли грязи, Муза Пегасовна и там сеяла разумное, доброе, вечное: руководила хором. Над своей койкой она повесила портрет Рихтера, который страшно раздражал руководство, особенно замполита, - она вспоминает его не иначе, как "два метра глупости".
- Это твой любовник? - тыкал замполит грязным пальцем в портрет.
- Это мой любимый человек, - не покорялась Муза Пегасовна.
Как-то на концерте в честь очередной годовщины советской власти она объявила выступление своего коллектива:
- Хор пьяниц, проституток и хулиганок исполнит песню "Россия - родина моя".
Сидеть бы Музе Пегасовне после таких вольностей и сидеть, но случилась амнистия, а с ней и свобода. Я нашла ее руководителем хора гарнизонного Дома офицеров, который, в свою очередь, по великому блату нашла бывшая лишенка: в приличные места с такой отметкой в паспорте не брали. Раз в неделю, подвижная не по возрасту, оптимистка без всяких на то оснований, Муза Пегасовна добиралась на перекладных к нам в гарнизон, и тогда звучало хоровое пение. Я сама пела под ее дирижирование и как-то сразу поняла, что она не укладывается в обычные мерки. На ней я опробовала свое перо. В преддверии интервью я мучила Музу Пегасовну некорректным вопросом о ее имени. И если "Муза" смущала меня меньше, то "Пегасовна" не поддавалась никакой логике.
- Неужели отца звали Пегас? - допытывалась я.
- Ты что, не знаешь мифологию? - возмущенно противостояла Муза. - Пегас - крылатый конь вдохновения. Все мои предки обожали музыку, живопись, театр, поэтому мой дедушка так назвал своего сына, моего папу.
- Лошадиным именем? - ерничала я. - Чертовски повезло, могли бы Буцефалом!
В ответ Муза рьяно продемонстрировала свой паспорт. Действительно, черным по белому: "Муза Пегасовна". Бывают же чудаки, столь влюбленные в искусство, что готовы назвать своего ребенка кличкой парнокопытного. И только через годы, когда мы выкурили не одну сигару и выпили не одну рюмку абсента, Муза призналась, что ее дедушка любил не искусство, а революцию. Поэтому, когда родился сын - Музин папа, любящий родитель напрягся, и вышло вполне в духе времени: "Пролетарское Единство - Главнейший Атрибут Счастья", сокращенно - Пегас. В свою очередь, нареченный Пегасом, когда родилась девочка, вполне логично решил, что с его именем ни одно женское имя не сочетается. Разве что Муза. Так появилась Муза Пегасовна, которую уже само имя обязывало служить искусству.
В день выхода газеты, ранним утром, когда нормальные люди еще спят, меня разбудил ее звонок. Муза Пегасовна рыдала в трубку.
- Как вы посмели назвать статью "Мужчины дарили ей вдохновение"? Не мужчины, а любовь, любовь к детям, к музыке дарила мне вдохновение! И почему "дарили"? Вы что, списали меня со счетов?
Я оборонялась единственным аргументом:
- Муза Пегасовна, успокойтесь, у вас это нервное. Скажите спасибо, что мужчины дарили вам вдохновение, многим женщинам они не дарят даже цветы.
Вечером, на диво просветленная, она заявилась ко мне с бутылкой шампанского. Статья открыла шлюз любви и благодарности. Люди, доселе шарахавшиеся от Музы Пегасовны, посчитали данный материал реабилитационным и возлюбили ее как прежде. Вдохновленная, Муза Пегасовна не могла не музицировать, после первых же аккордов я получила комплимент в свой адрес:
- Я презираю вас за ваш инструмент.
Так, под звуки расстроенного пианино, мы настроились на дружбу. Статья стала предтечей перемен к лучшему. Муза Пегасовна теперь руководит в городе детским музыкальным театром, в прошлом году даже получила звание заслуженного работника культуры. Но награда, наконец-то нашедшая героиню, не изменила ее привычного режима: по-прежнему раз в неделю она мучает себя ухабистой дорогой, а гарнизон - спевками. Живет она одна, и этому две причины: дети выросли и уехали из нашего города, замужество в своем возрасте она считает абсурдным.
- Мне нравятся мужчины с косой саженью в мозгах, - говорит Муза Пегасовна.
В наших краях таких великанов отродясь не бывало.
Прощай, моя шевелюра! Я распускаю собранные в хвост волосы, напускаю прядь на лицо.
- Муза Пегасовна, подстригите мне челку.
Старушка не ломается: стричь, так стричь. Она достает большие ножницы, усаживает меня на стул, я закрываю глаза, а когда открываю их, чуть не падаю со стула: челка, призванная скрыть рану, срезана под самый корень.
- Что вы наделали! Я же урод! Что этим куцым отрезком можно закрыть? Пялясь в зеркало, я слюнявлю пальцы, пытаюсь опустить на лоб образовавшийся ежик. - Муза Пегасовна, вы что, первый раз стрижете?
- Первый. - Она поигрывает ножницами, пугая меня своей откровенностью. - Ты думаешь, если я старуха, то гожусь только на роль ткачихи или поварихи?
Понятно, пошла аналогия из "Сказки о царе Салтане", где у Музы Пегасовны один достойный для подражания персонаж: "Кабы я была царица, третья молвила сестрица, - я б для батюшки-царя родила богатыря".
- И как я с этим поеду к генералу? У него будет шок от моей битой и стриженой морды.
- Прекрасно! Шоковая терапия - эффективное средство: зато он ни с кем не перепутает твое лицо. Потом мне спасибо скажешь за создание индивидуального облика. Между прочим, ты значительно помолодела. Рваная челка - основная тенденция современного парикмахерского искусства.
- Ну какое вы имеете отношение к парикмахерскому искусству? - вою я.
Муза Пегасовна не желает знать правду о себе, она нахлобучивает на меня бейсболку и выпроваживает за дверь.
- А ну катись! Духовно развивайся! Ты же молодая, а такой ортодокс в моде.
Мегерой, жаждущей мщения, я скатываюсь по лестнице. Старая карга! С одобрительной улыбкой прослушав мои откровения о перипетиях последних дней, одним движением ножниц вероломно испортила мне жизнь. Вот так всегда - в вопросе взаимных обвинений Муза Пегасовна не переносит взаимности, поэтому дает слово только себе. И в этом есть сермяжная правда: мало ли что я наговорю сгоряча, а с прощением у Музы Пегасовны - туго. Ей легче самой сто раз покаяться, чем один раз простить. Кается Муза Пегасовна со всем размахом русской души: смиренно умоляет простить, называет себя дурой, задаривает подарками и покорно - хоть и с бесом в глазах - слушает критику в свой адрес. А вот ритуал прощения обставляет так, что чувствуешь себя смердящим рабом у трона царицы: молчит, вроде бы даже расположена, но взглянет мурашки по спине и потом еще долго, по поводу и без, выпускает жало.
Стоя на крыльце, я смотрю на свою полыхающую физиономию в зеркало и понимаю: спасти поруганное настроение может только вожделенная фиолетовая торба. Откровенно говоря, старая сумка мне порядком надоела, правильно ее украли. Не зря говорит Муза Пегасовна: "Женщину узнают по аксессуарам". Как всегда, верно - прежняя сумка была неказиста, хозяйку таковой обидеть может каждый. И ведь правда - обидели! С месяц назад я присмотрела в магазине замечательную стильную торбу из фиолетовой замши. Судя по количеству у. е. на ценнике, в расход пустили стадо бизонов. Ну, из чего там шьют сумки... И если до вчерашнего дня только в мечтах соединяла себя с фиолетовым счастьем, то, заполучив деньги Лелика, да еще на фоне утраты, снимающей с меня все моральные обязательства по их целевому назначению, поняла - счастье есть, пусть даже за него приходится платить собственным лбом! Потом, таскать пистолет в авоське - нонсенс, узнают, решат, что я дурочка с переулочка, а мне бы не хотелось.
Что же до места моего проживания, которое Лелик рекомендовал сменить, то есть человек, которому я вру редко или стараюсь не врать, ну здесь уж как получается. Этот человек - я. И я знаю, что, предваряя момент ограбления, за мной гнались лохотронщики, которым Роман отдал команду "искать". Очевидно, потрясенные звуковыми возможностями моей сумочки, они взяли ее на вооружение. При таком раскладе переселение отменяется. Почему не сказала Лелику правду? В этом я себе еще не призналась.
Глянула на часы: вечно опаздываю. Ни свет ни заря за Леликом приехала машина, можно было составить ему компанию, тем более по пути в гарнизон, но ждать респондента под дверью, даже если он генерал, не в моих правилах: снижает планку. Потом, у меня же были свои планы, требующие осуществления. Я погладила сумку, даже через замшу рука ощутила могильный холод пистолета. Фетиш, фетиш! Что ни говори, а есть вещи, при наличии которых чувствуешь себя человеком, даже если в кармане гроши, а на голове черте-те что. Обладая столь мощным подкреплением, мирюсь с челкой и ее создателем. Оказывается, как легко прощать, когда ты - сильный.
Я выскочила на самую кромку тротуара, выставила на всеобщее обозрение фиолетовый бок и, балансируя на грани несущихся машин, подняла руку. Белая "шестерка", отделившись от потока, резко затормозила.
Мы еще не выбрались из городской черты, а время зашкаливало. Я постучала по циферблату.
- Цигель, цигель, ай-лю-лю!
Водитель понял, благо воспитаны в одной культуре, и, резво перестроившись, дал по газам.
- За сколько едем? - Конечно, меркантильные вопросы следует решать на переправе, но и сейчас не вечер.
Он оторвал взгляд от дороги, посмотрел мне в глаза.
- А вы за сколько хотите?
- А ни за сколько.
Судя по его смущенному взгляду, не смеющему даже скоситься на мои колени, по старомодной "шестерке", тип передо мной неизбалованный, в порочных связях не замешанный.
Оторопев от моей наглости, он уставился на дорогу. Наверное, вспомнил: заговаривать с незнакомыми женщинами мама не советовала.
- То-ва-рищ, - нараспев произнесла я, - молчание знак согласия.
Едва не выпустив руль, товарищ прыснул и расхохотался.
- Согласен.
Я не испытывала чувства благодарности, за поднятие духа мне самой надо платить. Ехал тютя-матютя, а сейчас - нормальный мужик: врубил музон, без робости, с этаким прищуром оглядывает меня. Мы подъехали к КПП гарнизона, машина остановилась у шлагбаума. Я опустила стекло, протянула выбежавшему матросу журналистское удостоверение.
- К комдиву, у нас назначена встреча.
Шлагбаум поднялся, мы въехали в гарнизон, пересекли его по бетонке, выложенной между КПП и выкрашенным в желтый цвет штабом дивизии. Кивнув водителю, я распахнула дверь.
Тучный капитан с повязкой дежурного по штабу сопроводил меня на второй этаж, прямо по коридору с множеством дверей, потом налево, опять налево. Легко заплутать в коридорах власти. Мы подошли к нарядной двери, на стене табличка: "Командир дивизии. Генерал-майор Чуранов Тимофей Георгиевич". Я не могу ждать, пока сопровождающее меня лицо справится с одышкой, и распахиваю дверь. Пытаясь пресечь произвол, капитан дергает меня за рукав, но я уже в кабинете. Кого я вижу! Лелик! Меня преследует капитан.
- Я доложу обо всем командующему, - говорит он.
- Это ваше право, товарищ полковник, - доносится из глубины кабинета генеральский бас.
Лелик разворачивается к выходу и натыкается на меня. Совершенно синхронно генерал и Лелик обнаруживают мое присутствие.
- Что ты здесь делаешь?
Выскочивший из-за моей спины капитан теснит меня к двери всей своей массой и испуганно бормочет:
- Товарищ генерал, она сама... журналистка... сказала, что интервью...
- И что ты хочешь, журналистка? - вопрошает генерал.
Ну что ж, генерал первый задал этот тон, и я только следую правилам его игры. Подхожу к самому краю стола и, выставив ногу в матовой лайкре, говорю прямо ему в глаза:
- Все.
- Садись, - кивает генерал.
Присутствие Лелика делает эту сцену особенной. Да, Лелик и сам не прочь обогатить драматургическую палитру - он подходит ко мне и, обняв за плечи, целует в щеку.
- Здравствуй, Вака.
Ничего себе сюжетный поворот, тем более сегодня мы уже здоровались! Не знаешь, как и реагировать.
Лелик хлопает дверью.
Исчерпав лимит текста, я сажусь напротив генерала. Пока справляюсь со своими эмоциями в попытке уразуметь, зачем Лелик полез целоваться в высоком присутствии, генерал отвечает на звонки, одновременно перебирая бумаги. Что это было? Вторая волна бунта против генерала или неконтролируемое проявление чувств? И о чем таком Лелик собирался докладывать командующему? Не о кассете ли, которую сам и уничтожил? Если б не моя запасливая натура, бунт не имел бы смысла, а так всегда можно залезть под диван и выудить компромат. Вот что я скажу тебе, Лелик, за ужином.
- Кепку сними, - потребовал генеральский бас и, видя мое недоумение, пояснил: - Хочу разглядеть тебя.
- А что меня разглядывать. - Не обнажая головы, я откинулась на стуле. - Рост метр семьдесят, блондинка, глаза зеленые.
- Подходишь, - сказал генерал. - Ну, где твои вопросы?
Я включила диктофон.
- Начнем с детства.
- А Шуйского меж нами нет? - спросил генерал.
Где я слышала эту фразу и с такими знакомыми интонациями?
Диктофон крутил уже вторую кассету, а я все мучила Тимофея Георгиевича воспоминаниями его отрочества. Время-то купленное, в 17 часов - встреча с избирателями, так что будем беседовать до упора. Как и положено генералу, родился в глубинке, все детство пас гусей и мечтал о небе. Все остальные подробности прошли мимо меня, благо диктофон не дремлет.
Где я слышала эту фразу с такими знакомыми интонациями? И почему это так важно для меня? Вот о чем думала я, псевдовнимательно слушая эпопею его сопливого периода. И еще смотрела на своего собеседника и думала: неплох актер, искренность так и прет, ни один физиономист не обнаружил бы в генерале человека с двойным дном. Хорошего рисунка голова, благородная седина и интеллигентные руки, не стыкующиеся с крестьянским происхождением. Опять же, откуда у бедного крестьянского хлопца мог появиться рубль Константина, не клад же он выкопал? А если не выкопал, то купил, но на офицерскую зарплату такую монету вряд ли купишь, если, конечно, не воровать. А генерал ворует - вот вам и ответ. Если не вспоминать о кассете и монете, он даже симпатичен мне. Беда в том, что помню.
За окном надрывались самолеты, я пододвинула диктофон поближе к генералу.
- Тимофей Георгиевич, почему вы не женаты? - Банальные вопросы зачастую выдают червоточины души.
- Это тоже детский вопрос? - Усмехнувшись, он встал и подошел к окну. Но если тебя интересует, был женат дважды. Я же злодей, жить со мной невозможно, вот они и сбежали от меня. Решил больше не портить жизнь женщинам. Черт возьми! Что он делает?
Генерал подскочил к телефону.
- Немедленно соедините с руководителем полетов! Что там у тебя творится?
Роняя стул, я бросилась к окну. Вдалеке, над желтеющими сопками, беспомощно кувыркался истребитель. В кромешной тишине он тюкнулся носом о сопку, и взрыв пламени разорвал тишину. Матерясь, генерал швырнул трубку и рванулся к выходу. Я - за ним. У самой двери, едва не сбив меня, он развернулся, схватил со стола зеленую папку, засунул ее в сейф, запер на ключ, ключ положил в карман кителя. Именно так: не кинул, не бросил, а положил, крайне бережно.
Обгоняя пожарные машины и машины вспомогательных служб, генеральская "Волга" влетела на аэродром. Проскочила по бетонке, вспарывая гущу вавилонского столпотворения машин и людей, затормозила около вертолета с медицинским крестом на борту. Генерал выскочил из машины. Всю дорогу, когда меня швыряло разные стороны на заднем сиденье, я твердила:
- Ничто не предвещало беды, ничто не предвещало беды.