СЕВЕРО-ЗАПАД ЮЖНОЙ АЗИИ,
18 ИЮЛЯ 2009 ГОДА, 22.10
– Голиаф, – пробормотал Холоран.Он бредил, лежа около зарослей дикого винограда, на импровизированной постели, которую Лебедев соорудил из подушек сидений. Сам Лебедев сидел на капоте машины, разглядывая в оторванное зеркало заднего вида свое измученное небритое лицо. Лицо было красным, как и белки глаз. Казалось, что в лице отразился весь ужас прожитого дня.
Холоран зашевелился, и из-под пледа вывалилась его странно исхудавшая рука. Лебедев никогда не думал, что человек может так исхудать в один день. Он подошел к американцу и дал ему глотнуть холодной родниковой воды.
Американец открыл глаза.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Лебедев.
– Сухо во рту, – Холоран судорожно глотнул воду. – Постоянная сухость во рту и слабость, словно меня варили… И голова! Голова раскалывается от боли… А ты?
– Так же, как и ты, Оливер!
Лицо Холорана было мертвенно бледным, и на нем выделялись красные глаза. Чтобы заглушить головную боль, Холоран принялся биться головой о край сиденья, где был твердый пластмассовый угол.
– Перестань, – сказал Лебедев.
– Мне так легче, – признался Холоран. – Я боюсь, что она лопнет. Голова куда важнее ног, ведь они просто идут, а голова смотрит на наших желтоухих братьев… – он опять начал заговариваться и на глазах “поплыл”: взгляд его стал мутным и бессмысленным.
Лебедев укрыл его пледом, сам чувствуя слабость и металлический привкус во рту. Хотелось забиться в какую-нибудь щель, спрятаться и не видеть никого, и никому не позволять видеть себя. Голова раскалывалась от боли. Он привалился к теплому жесткому колесу машины и увидел сон, в котором его сын Валерка гулял по парку с юной одноклассницей самого Лебедева, а среди деревьев кружили огромные черные бабочки, похожие на мрачные цветы, и Валерка показал девочке пятнадцать белых черепов, живописно расставленных на зеленой траве у маленького оранжевого ручейка, и сказал, что это и есть знаменитые черепа сада Реандзи, потому что, откуда ни посмотреть на них, виден лишь один череп, череп его отца, который держит в руке лукавый дипломат Оливер Холоран, ранее служивший в корпусе быстрого реагирования, потом в ЦРУ, а в настоящее время занимающийся разведением тошнотворных противорадиационных препаратов, которые он скрещивает на досуге с генералом Улья-Раабом, мечтая вывести маленького послушного аятоллу, панически боящегося смерти и державшего в руке Лотос, несущий на себе Будду.
СЕВЕРНАЯ АМЕРИКА,
18 ИЮЛЯ 2009 ГОДА, 02.35
Райт и Голиков сидели около снятой панели стены. Обнажилась сложная электронная схема, состоящая из алых капелек резисторов, полупрозрачных пленок интегральных схем и золотых, серебряных и белых кружков модульных групп.– Не здесь, – огорченно сказал Голиков. – Но если судить по схеме – это где-то рядом.
– Это уже вторая панель, которую мы сняли, – хмуро сказал американец. – Ты не ошибся, Вит?
– Нет, – отозвался Голиков. – Будем снимать еще одну панель. Другого выхода нет. Следи за коридором.
Он начал ощупывать стену, отыскивая крепления следующей панели.
Панель полетела на пол, и тут что-то закричал американец, и коридор озарился вспышками выстрелов. Сзади что-то затрещало, начало гулко лопаться. Голиков ощутил спиной невероятный жар, но оборачиваться было уже некогда.
Он увидел то, что так яростно искал.
СЕВЕРО-ЗАПАД ЮЖНОЙ АЗИИ,
18 ИЮЛЯ 2009 ГОДА, 23.00
Лебедев пришел в себя от холода. Приступ прошел, и на некоторое время русский почувствовал себя вполне сносно. Он не был медиком, иначе бы сразу понял, что это временное облегчение пришло к нему скорее всего в последний раз.Тело его сотрясалось от озноба.
С наступлением ночи в горах холодает. Выбиваясь из сил, Лебедев перенес американца в машину, установив снятые ранее подушки сидений на прежнее место. Неожиданно он вспомнил, что за весь день они ничего не ели, и это воспоминание отозвалось в его организме легкой тошнотой.
Холоран пришел в себя.
В машине было темно, и они едва различали друг друга. Холоран стиснул пальцы русского:
– Ты здесь, Ник?
– Да, Оливер, – отозвался тот, чувствуя ледяные пальцы товарища.
Холоран слабо пошевелился.
– Я вот о чем подумал, Ник. Мы всегда относились друг к другу с недоверием и симпатией. Я имею в виду русских и американцев. Мы всегда боялись, что кто-то из нас опередит другого. Плохо, что мы так долго боялись поверить друг другу, хотя эта вера была единственным, что могло дать нам мир.
Он судорожно вздохнул и еще крепче сжал пальцы русского.
– Мы – практичный народ, Ник. Вы же, по сути своей, – романтики. Наш союз мог бы многое дать каждой из сторон. Иногда я думал: почему вы, русские, не начнете войны? Мы воспитаны индивидуалистами, вы всегда были сильнее именно своим коллективным началом. После войны вы сумели бы объединиться раньше нас, и все вопросы первенства были бы навсегда решены в вашу пользу. Глупец! – Холоран снова вздохнул. – Всякая мысль решить наши споры военным путем была вредна и вздорна. С бомбами не шутят – они оставляют после себя развалины. В такой войне победителей не бывает, в ней есть только побежденные. Боже мой! Сколько же средств и времени мы потратили на бесцельные гонки, ставка в которых – общая гибель! Ведь мы – народы огромных потенциалов. Мы многое сможем, я в этом уверен. Но вместе, Ник! Вместе!
Американец заворочался на сиденье, по-детски вздыхая и всхлипывая. Потом снова тревожно схватил руку Лебедева.
– Ник, а если это произошло со всем миром? Не только здесь, а на всей Земле?
– Нет, – сказал Лебедев, глядя на блуждающие среди зарослей желтые огоньки шакальих глаз. – Этого не может быть, Оливер! Можно взорвать город, но страну уничтожить нельзя. Ты же сам сказал это утром.
– Я ошибся, – тихо сказал американец.
– Ты не ошибся, – Лебедев снова почувствовал слабость, мысли его начали путаться, но усилием воли он заставил себя мыслить ясно. – Не думаю, что этому прохвосту удалось уничтожить свой собственный народ. Он убил миллионы, но они поднимутся, Оливер! Можно уничтожить город, стереть с лица земли одну нацию, можно, наконец, спалить в атомном пожаре континент, но человечество будет жить вечно. А мы… Мы просто люди, которым ужасно не повезло…
– Я рад, что узнал тебя, – сказал американец.
– Я тоже, – тихо отозвался русский.
СЕВЕРНАЯ АМЕРИКА,
18 ИЮЛЯ 2009 ГОДА, 02.55
Толстые жилы синего кабеля уходили глубоко под землю, словно корни чудовищного дерева. Через них от спрятанного под землей атомного сердца в компьютер поступала энергия, давая машине жизнь.Компьютер разгадал намерения людей и бросил на защиту силовой линии всю свою армию.
Он опоздал. Под ударами лазера синие жилы лопались, лишая машину электрической крови.
Еще утром, получив от центральной сети ПРО обесточить Главный лазер, предназначенный для защиты страны от воздушного нападения, компьютер не подчинился приказу, который делал его существование бессмысленным, и продолжил выполнение защитной функции. Он самовольно выключился из общей сети ПРО, замкнув входы информационного устройства на себя. Сигналы из внешней среды теперь не поступали к нему, и компьютер равнодушно наблюдал за безуспешными попытками людей выйти на связь с ним. После этого он решил и вторую задачу. Имитировав ядерную тревогу, он заманил обслуживающие единицы в атомоубежище и пустил туда газ. Когда жизненные функции единиц стали равны нулю, он дегазировал помещение. Этим он повысил свою собственную потенциальную значимость и приступил к выполнению охранительных функций, уничтожая все воздушные и наземные цели в пределах досягаемости Главного лазера.
А потом появились пришельцы. Он обнаружил их появление в атомоубежище, они возникли из небытия, и он посчитал их восстановившимися обслуживающими единицами, и попытался уничтожить их, заполнив убежище газом повторно. Появление этих существ ставило под угрозу выполнение возложенных на него функций.
Но все попытки расправиться с пришельцами оказались неудачными, две единицы все-таки прорвались к его залу, и теперь лопались корни силовых кабелей и энергия переставала поступать в его гигантский и сложный организм. Компьютер попытался удержать энергию в конденсаторах, но мощность их была мала, и конденсаторы распадались в пыль, а с их гибелью распадалась и личность компьютера. В последнем усилии он привел в действие все, что мог. Главный лазер ударил все сжигающим лучом в небеса, испаряя сгустившиеся облака, в последний раз метнулись по коридорам юркие агрегаты, заливая стены базы пламенем, разверзлись пасти ловушек, не дождавшихся своих жертв. У подножья холма начали рваться дистанционные мины, вырывая котлованы в песчанике, а компьютер еще продолжал бороться и в последнем своем усилии включил общий сигнал тревоги, наполняя мертвую тишину подземелья протяжным тоскливым воем.
Только тогда Голиков позволил себе обернуться.
СЕВЕРО-ЗАПАД ЮЖНОЙ АЗИИ,
19 ИЮЛЯ 2009 ГОДА. РАССВЕТ
К утру американец умер, не приходя в сознание. Рука его, сжимавшая ладонь Лебедева, начала стремительно холодеть, наливаясь тяжестью. Лицо Холорана заострилось и стало бледным. Он лежал на заднем сиденье автомобиля с открытыми глазами.Лебедев с трудом встал, сложил руки американца на груди и повернул его голову лицом к восходящему солнцу.
Ветер угнал радиоактивные облака, и над землей воцарилась бездонная синева южного неба.
Из-за гор медленно выползал багровый диск солнца, – и алое зарево стояло над долиной.
Словно ничего не случилось, неподалеку в кустах запела птица.
Лебедев почувствовал, что он плачет.
Он сел, прижимаясь спиной к холодному бамперу машины, и смотрел на встающее солнце заплаканными глазами.
Он умирал и знал, что умирает.
Но близкая смерть совсем не пугала его. Просто было невыносимо обидно уходить в преддверии зарождающегося дня.
А смерть… Что смерть? В конце концов она – вечное продолжение наших надежд.
1986 год