ГЛАВА XIX
Облачение беса. Захлопнув за собою дверь в келью, Никодим снова услышал шорох за печкой, совершенно схожий 'с прежним, и сказал: "Неужели и вправду бес?". Он кликнул: "Кто там?" - но никто не отозвался. Никодим придвинул кресло к окну, полуотдернул занавеску, но за окном было еще совсем темно, и ни малейший свет не намечался. Однако он стал упорно смотреть наружу, приложив лоб к запотевшему стеклу. Его очень взволновал разговор с отцом Дамианом, и он был задет в душе словами старца: "Какой же ты глупый да смешной"... Шорох за^печкой снова повторился. Никодим обернулся, пристально посмотрел туда, подошел к печке, сунул за нее в отдушину руку - ничего. Отойдя назад к окну, он уселся в кресло и вдруг чрезвычайно остро почувствовал свое прежнее разделение. На кровати же, напротив от кресла, что-то неясно зашевелилось. - Ах, вот оно что! - догадался Никодим,- мне ли первому поздороваться или ждать, когда он заговорит? Но по направлению от кровати послышалось: - Поздоровайся! - Здравствуй,- сказал Никодим и понял, что сделал ошибку, поддавшись этому приказанию, но было уже поздно. С кровати раздался придушенный смех. - Здравствуй, мой милый, - ответил тот, давясь смехом,- знаешь, что я тебе скажу? Нет, конечно, не знаешь: я хочу пожить "в свое удовольствие. - Так живи,- отрезал Никодим сердито,- что же ты ко мне пристаешь? Только убирайся от меня подальше. -' - Ох-хо-хо! Убирайся подальше. Как же я уберусь? Желание-то во мне, а соки-то в тебе. - Какие соки? - А те самые, без которых я и жить не могу. Без соков неинтересно. Одно развращение ума. - Так ты высасывать меня что ли будешь? - Ну да. Вроде этого. - А я не хочу! - Не хочешь? Это меня не касается. Я не привык спрашивать. Сам же ты мне сказал: "Здравствуй". - Я с тобой поздоровался только. - Прекрасно ты знаешь, что со мной здороваться нечего. А сказал: "Здравствуй",- значит, и сказал: живи здоров, в свое удовольствие. - Нет, нет, я ничего такого не думал. - Не думал? Не понимаю, чего ради ты отнекиваешься: ведь тебе со мной вовсе не плохо будет. Пальцы Никодима забегали по ручке кресла. - Послушай,- сказал Никодим немного просительно, но вместе с тем и достаточно твердо,- послушай, я тебе тоже скажу такое, чего ты не знаешь. Тот молчал. У Никодима мелькнула мысль: "Ну как не знает - все знает!". Но лицо .его осталось неподвижным, а молчание собеседника заставило его продолжать: - Так вот - есть что-то такое, чего ты не знаешь и напрасно ты так мерзко хохочешь. Если бы ты был бес, ну, самый настоящий бес (не объяснять же тебе, какой именно), а то ведь ты только мошенник. Вот, который раз ты со мной разговариваешь; а не сказал мне, кто ты таков и как тебя зовут разве поступают так порядочные существа? Никодим в точности произнес: "Существа",- хотя не мог бы объяснить, что он думал сказать этим. - Да, да! - продолжал он.- Вот, например, с рясой - разве я не видел, что ты менй обманул: ты вовсе не надевал рясу; ты только положил ее на себя сверху, прикрылся ею, и, когда встал - она упала, потому что не была надета в рукава. Я видел. - Ну так что ж? - Как, ну так что ж? Как, ну так что ж? - вскипел Никодим, вскочив с кресла и с кулаками подступая к кровати.- Я не хочу вести разговор с мошенниками. Так порядочные... не поступают. Он опять хотел сказать "существа", но запнулся и сказал одно "порядочные". - А если я бес? - вопросительно ответил собеседник. ' - Ты бес? Прислужник Сатаны? - рассмеялся Никодим. - Ну да, бес. Чего же тут смешного? А Сатана здесь ни при чем. Разве бес не может существовать сам по себе, без Сатаны? - Конечно, не может. - Много ты знаешь! А я вот существую. - Хорошо! Существуй себе без Сатаны. Но рясу в рукава ты не мог надеть. Это я знаю. - Я могу! - Покажи! И не можешь показать, потому что рясы с "тобой здесь нет. - ан есть! На кровати действительно зашевелилось что-то черное. "В самом деле, ряса",- подумал Никодим, но, точно хватаясь за соломинку, сказал: - Да это не та ряса: не отца Дамиана. Ты^ здесь у кого-нибудь, у какого-либо монаха ее стащил. - Нет, это ряса отца Дамиана, смотри. И черное взмахнуло рукавами: ряса была действительно надета в рукава. Но все же на постели ничего определенного не намечалось. - Господи, что же это такое? - беспомощно и с тоской спросил Никодим, вынул часы и поглядел на них: был на исходе третий час. - Ничего особенного,- ответило существо,- ты не беспокойся, я ведь умею и определиться. Только ты поговори со мною подобрее. - Как же подобрее поговорить? Определяйся скорей. Право, я устал. Или уступи мне постель - я лягу спать. ' , - Нет, погоди! Как же я определюсь так, сразу. Ты лучше реши, каким я тебе больше понравлюсь? - Ты смеешься надо мною,- пожаловался Никодим,- ты для меня во всех видах хорош. - Ну тогда я тебе помогу,- сказало существо.- Погладь меня по головке. И темное сунулось Никодиму под руку, отчего Никодим опасливо отстранился. Но это что-то уже определенно приняло человекообразные очертания - во всяком случае, сидело на кровати, подобрав к себе ноги и охватив колени руками. Лица сидевшего не было видно: монашеский клобук совсем затенял его, а руки белели неживой белизной. - Да ты покойник! - воскликнул Никодим. - Нет,- запротестовало существо,- я не покойник: я бес. - Бесы или нечистые духи,- отступая два шага назад и поднимая правую руку для убедительного жеста, возразил Никодим,- бывают или мерзкого вида, или демонического. А таких бесов не бывает. Ты, голубчик, слишком прост, чтобы провести меня. - Я проведу тебя, когда мне понадобится. Если же ты мне не веришь, что есть бесы несколько иные, чем ты полагаешь, то еще раз прошу тебя: погладь меня по головке. - А что же у тебя там? - Рожки, самые настоящие. И существо скинуло с себя клобук (но лицо его от этого вовсе не определилось) и подставило опять голову Никодиму. - Никодим опасливо протянул руку и погладил череп сидевшего: действительно там намечались рожки - . маленькие, совсем телячьи. - Вот как! - сказал он удивленно. - А это что, по-твоему? - хвастливо заявил бес и, спустив одну ногу с кровати, постучал ею по полу.- Видишь? Никодим нагнулся, посмотрел: копытце, совсем козлиное. Существо опять подобрало ногу: - Теперь веришь? - спросило оно. - Да,- убежденно ответил Никодим,- верю. Я не столь уж наивный человек, чтобы можно было поймать меня на неверии. - Вот это мне нравится! - заявило существо, ударяя себя ладонью по колену.- Вот это мне нравится! Но, однако, я надул тебя самым бессовестным образом: рясу я в рукава не надевал, а только прикрылся ею - смотри! И с этими словами существо подпрыгнуло на постели, а ряса упала к его ногам. Никодим отскочил в сторону кресла, существо же повернулось, стоя в постели, три раза на одной ножке. Если бы ряса, свалившись, открыла под собою какую-либо другую одежду Никодим, возможно, и не поразился бы до такой крайности, как он поразился тогда, увидев' существо нагим. Но вместе с тем он разглядел его с головы до пяток. Во-первых, у существа появилось лицо. Это было странное лицо и странное от всей необыкновенной головы, суживающейся кверху, а не книзу, с сильно выпяченным и даже загнутым толстою кромкой подбородком; притом подбородок лиловел и багровел вместе, а нижняя челюсть составляла половину всего черепа; рот у существа расположился не поперек лица, а вдоль, под едва намечающимся носом и глазами без бровей, будто нарисованными только, рот этот по временам старался придать себе законное положение и растягивался вправо и влево, но от этого становился только похожим до чрезвычайности, до смешного, на карточное очко бубновой масти; на голове у существа не было вовсе ни курчавых волос, ни рожек - лысина розовела и подпиралась тоже голым затылком, с двумя толстыми складками, шедшими от шеи и сходившимися углом на середине затылка; зато туловище было снизу густо покрыто волосами. Собственно туловище это особенно заслуживает описания: оно не было противно на вид - даже, напротив, довольно приятно: белого, свежего цвета, с лиловатыми жилками, просвечивающими сквозь кожу; сзади к нему, там, где начинались ноги, прицепился какой-то мешок, а может быть, и не прицепился, а составлял неотъемлемую принадлежность существа; и в этом мешке что-то болталось - словно арбузы какие,- будто весьма ценное для существа, но возможно, что и ужаснейшая дрянь. Ноги и руки существа были смешны - словно надутая гуттаперча, а не тело: совсем как те колбасы и шары, что продаются в Петербурге на вербном торге. Несомненно конечности существа выдумал кто-то потом: они решительно не шли к своему хозяину. В теле существа не чувствовалось костей: однако, оно не было и дряблым, только совершенно свободно перегибалось во все стороны. Никодиму стоило большого труда не рассмеяться при виде всего этого. Но существо, повернувшись три раза, остановилось, плотно закрыло рукой свой рот и надуло щеки, а вместе со щеками надулось и само: стало прямым, высоким, твердым - словно кости в нем вдруг появились. Надувшись, оно спрыгнуло с кровати и стало перед Никодимом в позу. Лицо существа сделалось совсем багровым. "В разговорах с ним я, кажется, зашел слишком далеко?" - подумал Никодим, но существо крикливо спросило его: - Каков я? , Никодим думал и молчал. - Я тебе нравлюсь? - переспросило оно. - Да... нравишься,- ответил Никодим робко, нерешительно. - Я очень богат. - Вот как! - Да! И мне очень неудобно стоять перед тобой голеньким. - Оденься. У тебя ряса лежит на постели. - Я не хочу рясу,- закапризничало существо. - А чего же ты хочешь? У меня ничего нет для тебя. - Мне твоего и не нужно. Ты сунь руку под подушку. Никодим послушно сунул руку под Подушку и нащупал там какой-то сверток, но не решался его вытащить. - Тащи! - скомандовало существо. Никодим дернул. Упавшие концы выдернутого развернулись. Это были очень яркие одежды. - Хороши тряпочки? - спросило существо.- А ну, дай-ка мне прежде ту, красненькую. Красненькая оказалась широчайшими шароварами совсем прозрачными, перехваченными у щиколотки и повыше колена зелеными поясками с золотом и лазоревыми сердечками в золоте; шаровары были сшиты из материи двух оттенков красного цвета, нижняя часть, до поясков у колен, была пурпуровая с рисунком в виде золотых четырехугольников, заключавших зеленую сердцевину,- четырехугольников, очень схожих по очертанию - странно! - с недоумевающим ртом самого существа и расположенных также, как его рот,острыми углами кверху и книзу; верхняя часть шаровар от колена до пояса огневела киноварью, и рисунка на ней не было. Никодим, развернув одежду, с изумлением рассматривал ее. - Одевай! - снова скомандовало существо и, подняв свою правую ногу, протянуло ее к Никодиму. Никодим покорно натянул штанину на ногу. - Другую! Никодим натянул и другую и завязал пояс. - Теперь лиловенькую,- сказало существо уже более добрым голосом и почти просительно. Никодим поднял лиловенькую: это была курточка-безрукавка с глубоко вырезанной грудью и спиной; золотые полоски, чередуясь с зелеными, расходились по ней концентрически от рук к середине спины и груди. Облачив существо в курточку и застегнув ее на золотые пуговки, Никодим уже сам, без приказания, поднял и зеленые нарукавники - закрепил их, затем взялся за головной убор в виде лиловой чалмы с пурпуровым верхом, лиловым же свешивающимся концом и зелеными с золотом охватами - повертел ее в руках, прежде чем надеть на существо, и надев, пошарил " еще под подушкой: там нашлись туфли - также лиловые с зеленым узором. Существо предстало облаченным. Наряд был замечательно хорош, но существо рассмеялось, прыгнуло на кровать, подхватив лежавшую там рясу, накинуло ее на себя и чалму попыталось прикрыть клобуком; однако, клобук был слишком мал, а чалма велика - тогда оно, спрятав чалму за пазуху, багровую лысину украсило скромным монашеским убором. Никодим все это наблюдал молча, но вдруг ужасно рассердился и в яром гневе сделал шаг к кровати. Существо заметило то страшное, что загорелось вдруг в глазах Никодима - оно жалобно пискнуло, перепрыгнуло за изголовье, в темный угол и, присев, спряталось за кроватью. Никодим шагнул туда, заглянул в угол - там ничего не оказалось; заглянул под кровать - тоже; подошел к печке и пошарил в ней и за нею - никого!
ГЛАВА XX
Недоумевающей послушник. - Медный змеи. Против двери Никодимовой кельи под утро появился монашек-послушник. Выйдя из бокового коридора, он дошел только до той комнаты, где спал Никодим, остановился и хотел заглянуть в комнату сквозь замочную скважину, что ему не удалось, так как скважина была закрыта вставленным изнутри ключом; вздохнул, повернулся раз-другой кругом и сел тут же у двери на низкую скамеечку. Но его, видимо, что-то беспокоило, и ему плохо" сиделось на месте. Не просидев и минуты, он опять встал и, пройдя несколько раз по коридору нелепой подпрыгивающей походкой, изобличавшей в обладателе ее человека нервного и раздерганного, снова припал к двери Никодимовой кельи уже ухом и, вероятно, услышав за дверью шаги по направлению к ней, мячиком отскочил в сторону и скромненько прижался к притолоке другой двери, по левой стороне коридора. Никодим толкнул дверь и, очутившись на пороге, увидел перед собою довольно странное существо. Послушник этот был высокого роста, с очень крупной головою, но узкоплечий и худосочный; слабые руки беспомощно повисали вдоль его туловища и белели неестественной белизной; лицо послушника было даже еще безусо, подбородок значительно выдавался вперед, глаза без бровей и маленький вздернутый носик робко выглядывали исподлобья; жидкие, светлые волосики, насквозь пропитанные лампадным маслом, слипшимися прядями выбивались из-под клобучка, прикрывая плоские приплюснутые уши, а рот, постоянно полуоткрытый, придавал всему глупому и неприятному лицу с кожею, слегка сморщенной преждевременной старостью, вид недоумения. Затасканная ряска, облекавшая послушника, была порвана в нескольких местах, но тщательно заштопана, а ноги были обуты в невероятно большие сапоги с острыми, длинными носками, надломленными и загнувшимися кверху... Послушник смотрел на Никодима, а Никодим внимательно разглядывал послушника. Никодим, наконец, спросил его: - Вы - рясофорный? - Да, рясофорный,- ответил послушник заискивающе,- под началом у отца Дамиана. - Ах! - обрадовался Никодим, услышав имя старца.- Так, может быть, отец Дамиан вас за мною прислал? - Нет,- переминаясь с ноги на ногу, сказал послушник,- я так... - Войдите ко мне, пожалуйста,- пригласил его Никодим, отступая в келью. - Да, нет, благодарствуйте,- стал отнекиваться послушник,- зачем же... - Я хочу поговорить с вами,- заявил ему Никодим. Послушник вошел, но дверь за собою не притворил и опять скромно прислонился к притолоке. Никодим молчал, не находя, как приступить к разговору. Первым заговорил послушник, но с большим трудом и, видимо, стесняясь говорить о том, о чем хотел спросить. - Я вчера случайно ваш разговор слышал... с отцом Дамианом,- начал он. - Как же вы могли его слышать?
- А Я тут налево в коридорчике сидел... я за отцом Дамианом присматриваю... отец архимандрит приказали... стар отец-то Дамиан очень. Никодиму это не понравилось. - Разумеется,- сказал он тоном, не допускающим возражений,- вы никому не будете говорить о том, что слышали. - Разумеется,- подтвердил послушник. - Действительно, отец Дамиан уже стар и многого не в состоянии понять,продолжал Никодим,- например, думать, что, скрывая по долгу духовного лица известное-ему о моей матери, он поступает хорошо,- не следует. Он должен был открыть мне все, чтобы дать мне необходимые нити. Никодим чувствовал, что говорит ужаснейший вздор и даже не то, о чем думает, и не так, как хочет. Но самый вид этого противного послушника толкал на невольную ложь. Понял ли послушник отношение Никодима к нему (кажется, понял!), но он сказал: - Вы вот, вероятно, думаете - извините за откровенность,- зачем отцу Дамиану понадобился подобный ученик? - Почему же вы так решили? - горячо возразил Никодим.- Я кажется, не давал повода полагать, что так думаю? - Вы меня не совсем поняли,- поправился послушник,- отец Дамиан хотя и строгой жизни человек, однако, предпочтение-то красивенькому отдает. А я-то куда же гожусь? Весьма невзрачен. Он нерешительно ухмыльнулся. - Ах, что вы! - горячее прежнего воскликнул Никодим. - Такие 1 мысли меня совсем не занимали. Ведь мы же собирались с вами побеседовать - а разве это беседа выходит?.. Никодим поглядел послушнику прямо в глаза, но в них ничего не увидел: они были будто стеклянные. - Видите ли... - начал тот тихо и еще нерешительнее прежнего,- после того... как отец Дамиан отошел... вы пошли в комнату... и там что-то говорили... - Я говорил? Вы ошибаетесь,- удивился Никодим, совершенно не помнивший, чтобь! он говорил ночью с кем-либо, кроме отца Дамиана, и видел еще кого-нибудь. - Правда, говорили. - Может быть, во сне говорил? Я часто говорю во сне. - Нет! Это не могло быть во сне. Я слышал два голоса. - Вам, вероятно, почудилось. Ни во сне, ни наяву я не умею разговаривать в два голоса... - Я не мог ошибиться,- возразил послушник хотя опять тихо, но твердо.Говорят, что в этой келье живет бес,- добавил он. Никодима эти слова будто ударили: он вдруг вспомнил вчерашний шорох за печкой и свое предположение, что там шуршит не иначе, как бес. - Живет бес! - повторил он за послушником. - И меня это крайне интересует,- продолжал послушник,- я потому к вам и обратился, что полагал... - Полагали, что я с бесом разговаривал и видел его? - Да. - Вы ошиблись: беса я не видел и с ним не разговаривал, но почему-то безотчетно думал о нем, когда вошел в келью. И, кроме того, слышал за печкой дважды шорох. - Ну вот видите, шорох! Значит, это правда,- заторжествовал послушник,Нет, вы скажите мне,- он приблизился к Никодиму и зашептал ему на ухо,правда, что вы говорили с бесом? - Зачем вам это? - Так... я вам потом объясню... - Вам не придется объяснять: я беса не видел. Послушник отодвинулся к той же притолоке и, приняв вид безразличный, сказал уже по-иному, бахвально и нагло: - Весело у нас в монастыре. Особенно, когда исповедуются. - Почему же весело? - спросил Никодим с гадливостью. - Я ведь все слышу. Слух у меня отменно развит. В одном конце церкви исповедуются, а я с другого слышу. Ну, конечно, когда мужчины исповедуются, так это не очень интересно: мужчина ведь известен со всех сторон, он как на ладони - всякому виден. А женщины - дело другое; особенно, когда из города дамы приезжают. Вкусно! И даже языком прищелкнул. Никодим сурово молчал. Послушник еще попереминался с ноги на ногу и, уже увлекаясь своей новой ролью лихого и бывалого человека, причмокнул и заявил: - Пикантно! Вы тут пожили бы - я вас многому научу. Я знаю откуда хорошо подслушивать. Такие вещи приходится слышать, что просто диву даешься; знаете ли, есть крылатое слово: век живи - век учись; я, как попал в монастырь, особенно глубоко стал эту пословицу чувствовать. - Послушайте,- задал ему Никодим вопрос,- откуда вы такой, что у вас вот эти слова: пикантно, дамы?.. - Я из дворянской семьи. Наш род древний и хороший,- не без гордости ответил послушник. - По вашей наружности судить трудно, и я думал как раз наоборот,- горестно и тоскливо заметил Никодим сквозь зубы, но собеседник его не обиделся. - Знаете что,- заявил Никодим через минуту, чтобы выйти из глупого и нудного положения, в которое он попал, пригласив к себе этого наглеца,пойдем на улицу: я хочу подышать свежим воздухом; у меня болит голова. Они вышли задним крыльцом на монастырский двор, к кузнице "и бочарне и прошли к голубятне. Никодим шел впереди, послушник в расстоянии одного шага от Никодима, внимательно рассматривая спину своего спутника. Никодим это рассматривание отлично чувствовал, и на душе у него становилась все гадливее и гадливее, но он не находил в себе силы отогнать или даже просто отшвырнуть от себя этого человека... Никодим, наконец, не выдержал и, круто повернувшись, столкнулся со своим спутником. Тот охнув, спросил по-старому робко, нерешительно: - Я вам надоел? - Да! Надоели,- закричал на него Никодим,- оставьте меня одного - я хочу ходить без вас! Послушник поклонился и покорно отошел в сторону... Как раз один из монастырских служек перед тем взобрался на голубятню по лесенке и с диким криком, на глазах Никодима, махнул по голубям тряпкой, привязанной к палке; ворковавшие до того голуби с шумом снялись и, взмывая к небу, красивой стаей залетали. Никодим остановился, чтобы поглядеть на них и опять почувствовал, что кто-то за его спиной снова рассматривает его. "Опять этот проклятый",- подумал он и обернулся, чтобы отогнать назойливого послушника. Послушник действительно стоял еще здесь, но в сторонке и не глядя на Никодима; приподнятое лицо его было безразлично, а полураскрытый рот придавал ему все то же недоумевающее выражение. За спиной же Никодима оказался русокудрый молодец, в синей поддевке, подпоясанной пестрым кушаком, в плисовых шароварах и пахучих смазных сапогах,- словом, человек вида совсем не монастырского. В правой руке он держал письмо и, кланяясь, протягивал его Никодиму, а левой придерживал у пояса фуражку-московку. Конверт был надписан женской рукой, и почерк Никодиму нетрудно было узнать. В записке было немного слов: "Наконец-то я узнала, где вы находитесь. Приезжайте. У меня сегодня праздник. Посылаю за вами автомобиль. Ирина". Случаю поскорее уехать из монастыря Никодим был рад. Прочитав записку, он сказал: "Здравствуй, Ларион. Как живешь?". И, не дождавшись ответа, добавил: "Поедем. Надень фуражку". Быстро сбежали они под горку, к пароходной пристани и пробрались сквозь густую толпу богомольцев на пароход, готовившийся к отходу в город. Когда через час с чем-нибудь пути они вышли в городе и молодец махнул фуражкой, из-за гущи народа, к ним навстречу, рявкнув в изогнутую медную трубу, подкатил черный автомобиль. - Медный змий,- услышал рядом с собою Никодим знакомый голос и, оглянувшись, увидел, что на сиденье к шоферу забирается знакомый послушник. Шофер протягивал ему руку, чтобы помочь сесть. - А вы зачем здесь? - удивился Никодим. Послушник поставил на землю занесенную уже было ногу и, обернувшись к Никодиму, вытянул руки по швам, опустив глаза. Никодим продолжал глядеть на него вопросительно. Послушник помялся с видом уже знакомым Никодиму и сказал: - Да я так... я думал, что вы ничего не скажете... мне, право, очень нужно... Никодим до крайности смутился от этой сцены и, чтобы замять ее перед Ларионом и шофером, сказал неотвязчивому послушнику: - Конечно, если вам нужно... Я рад... и о каком это медном змие вы говорили? - А вот об этом,- радуясь тому, что положение разрешилось столь благоприятно для него, ответил послушник и, указывая на медный автомобильный гудок, погладил его ласково рукой. Гудок был сделан в виде змеи с широко раскрытой пастью.
ГЛАВА XXI
Странная встреча под холмом. Автомобиль тронулся. Выбравшись на дорогу и прибавив ходу, путники проскочили две-три городские улицы и скоро очутились на пыльном шоссе. Имение Ирины находилось от города верстах' в ста с лишним, но машина была сильная и легко давала хороший ход. Молодца в поддевке Никодим посадил с собою рядом. И Ларион всю дорогу старался занимать Никодима, рассказывая ему о том о сем, передавая всякие сплетни, слухи и новости. Но Никодим плохо его слушал, а больше глядел на шофера, который, весь отдавшись своей работе, сидел, наклонившись вперед, и не сводил глаз со стелющейся перед ним дороги. Сидевший рядом с шофером послушник также молчал и тоже глядел вперед... Ларион сыпал словами без умолку; поговорить с новым человеком было его слабостью: обо всем рассказывал он, что ни, встречалось по дороге - где кто живет, как живет и что делает. У Лариона было достаточно остроумия, кроме того, была в нем и особая благовоспитанность, прикрывавшая природное ухарство,- благовоспитанность, свойственная всем людям, служившим у Ирины. Уже подъезжая к имению Ирины, Ларион указал рукой вправо на разные сгрудившиеся за лееком постройки и сказал: - Здесь генерал Краснов живет. Богатое имение. И голубятни у генерала страсть! \ Автомобиль в ту минуту шел тихо - здесь по дороге все попадались горки и без осторожности легко можно было скатиться в канаву. - Эвона сколько голубей на дороге! - сказал шофер, указывая перед собою, когда автомобиль только что взобрался на одну из таких горок. Никодим заметил, что послушник наклонился к шоферу и что-то сказал ему. - Что вы говорите? - спросил Никодим. - Да они,- ответил шофер за послушника,- гово рят, что хорошо бы этих голубей пугнуть машиной с разбегу. \ - Зачем же? - взмолился Никодим. Но было уже поздно. Шофер дал полный ход, и резкой руладой загудел гудок. Автомобиль дико врезался в голубиную стаю, и она, поднявшись с дороги, испуганно метнулась в разные стороны. Один миг - и автомобиль проскочил, но резкая рулада оборвалась на середине. Шофер застопорил машину так, что все подпрыгнули на местах, и, остановив ее на перекрестке дорог, у Проселка, соскочил прочь. - В чем дело? - спросил Никодим. - С гудком что-то неладно,- ответил шофер, сунул в змеиную пасть руку и голосом, полным сожаления, добавил: - Ах вот оно что! И дернула же его нелегкая. Надо было. На руке у него в последних содроганиях трепыхался белый голубь, закинув головку и раскрыв клюв; распростертые крылья его беспомощно упадали. - В трубу попал! - удивленно и с досадою в голосе пояснил Ларион. Шофер подержал птицу в руке и откинул ее в сторону. Но человек в поддевке сказал: - Нехорошо, не полагается так! - Соскочил прочь, бережно поднял голубиный труп, поправил крылышки и подул голубю в раскрытый клюв.Никодим тоже почувствовал, что нехорошо. - Не поеду я с вами,- заявил он, слезая на дорогу. Вместе с ним вышел и послушник. Ларион и шофер'воззрились на Никодима. - Да как же так, барин,- обиделся Ларион,- мы тут непричинны. Скверную штуку выкинули - верно. А все он. И злобно ткнул пальцем в сторону послушника. - Чем же я виноват! - попытался тот оправдаться. - Тем! Советчик нашелся. Забавляй его на свою шею,- выругался шофер.- Кабы вы, барин,- обратился он к Никодиму,- сразу сказали, что не след,- разве я погнал бы? А этот - черт! Еще монахом вырядился. - Я не поеду с вами,- еще раз повторил Никодим. - Куда же вы теперь одни-то? - спросил Ларион, боясь, что поручение, данное ему Ириной, он уже не выполнит. - Я пешком пойду,- ответил Никодим,- отсюда недалеко осталось - укажите мне только дорогу: направо или налево. - Налево, барин,- сказал шофер,- вот проселком и пойдете - никуда не сворачивайте. Дорога-то хорошая - живо доберетесь. Никодим махнул им шляпой, и они отъехали. Он же свернул на проселок и, отойдя немного, оглянулся: автомобиль остановился опять на пригорке, но Никодим еще раз помахал шляпой, чтобы не дожидались и ехали; шофер дал ходу; послушник попытался вскочить в автомобиль - Ларион с силой оттолкнул монашка, и монашек растянулся на дороге. Никодим, не оглядываясь более, пошел своим путем...
Облачение беса. Захлопнув за собою дверь в келью, Никодим снова услышал шорох за печкой, совершенно схожий 'с прежним, и сказал: "Неужели и вправду бес?". Он кликнул: "Кто там?" - но никто не отозвался. Никодим придвинул кресло к окну, полуотдернул занавеску, но за окном было еще совсем темно, и ни малейший свет не намечался. Однако он стал упорно смотреть наружу, приложив лоб к запотевшему стеклу. Его очень взволновал разговор с отцом Дамианом, и он был задет в душе словами старца: "Какой же ты глупый да смешной"... Шорох за^печкой снова повторился. Никодим обернулся, пристально посмотрел туда, подошел к печке, сунул за нее в отдушину руку - ничего. Отойдя назад к окну, он уселся в кресло и вдруг чрезвычайно остро почувствовал свое прежнее разделение. На кровати же, напротив от кресла, что-то неясно зашевелилось. - Ах, вот оно что! - догадался Никодим,- мне ли первому поздороваться или ждать, когда он заговорит? Но по направлению от кровати послышалось: - Поздоровайся! - Здравствуй,- сказал Никодим и понял, что сделал ошибку, поддавшись этому приказанию, но было уже поздно. С кровати раздался придушенный смех. - Здравствуй, мой милый, - ответил тот, давясь смехом,- знаешь, что я тебе скажу? Нет, конечно, не знаешь: я хочу пожить "в свое удовольствие. - Так живи,- отрезал Никодим сердито,- что же ты ко мне пристаешь? Только убирайся от меня подальше. -' - Ох-хо-хо! Убирайся подальше. Как же я уберусь? Желание-то во мне, а соки-то в тебе. - Какие соки? - А те самые, без которых я и жить не могу. Без соков неинтересно. Одно развращение ума. - Так ты высасывать меня что ли будешь? - Ну да. Вроде этого. - А я не хочу! - Не хочешь? Это меня не касается. Я не привык спрашивать. Сам же ты мне сказал: "Здравствуй". - Я с тобой поздоровался только. - Прекрасно ты знаешь, что со мной здороваться нечего. А сказал: "Здравствуй",- значит, и сказал: живи здоров, в свое удовольствие. - Нет, нет, я ничего такого не думал. - Не думал? Не понимаю, чего ради ты отнекиваешься: ведь тебе со мной вовсе не плохо будет. Пальцы Никодима забегали по ручке кресла. - Послушай,- сказал Никодим немного просительно, но вместе с тем и достаточно твердо,- послушай, я тебе тоже скажу такое, чего ты не знаешь. Тот молчал. У Никодима мелькнула мысль: "Ну как не знает - все знает!". Но лицо .его осталось неподвижным, а молчание собеседника заставило его продолжать: - Так вот - есть что-то такое, чего ты не знаешь и напрасно ты так мерзко хохочешь. Если бы ты был бес, ну, самый настоящий бес (не объяснять же тебе, какой именно), а то ведь ты только мошенник. Вот, который раз ты со мной разговариваешь; а не сказал мне, кто ты таков и как тебя зовут разве поступают так порядочные существа? Никодим в точности произнес: "Существа",- хотя не мог бы объяснить, что он думал сказать этим. - Да, да! - продолжал он.- Вот, например, с рясой - разве я не видел, что ты менй обманул: ты вовсе не надевал рясу; ты только положил ее на себя сверху, прикрылся ею, и, когда встал - она упала, потому что не была надета в рукава. Я видел. - Ну так что ж? - Как, ну так что ж? Как, ну так что ж? - вскипел Никодим, вскочив с кресла и с кулаками подступая к кровати.- Я не хочу вести разговор с мошенниками. Так порядочные... не поступают. Он опять хотел сказать "существа", но запнулся и сказал одно "порядочные". - А если я бес? - вопросительно ответил собеседник. ' - Ты бес? Прислужник Сатаны? - рассмеялся Никодим. - Ну да, бес. Чего же тут смешного? А Сатана здесь ни при чем. Разве бес не может существовать сам по себе, без Сатаны? - Конечно, не может. - Много ты знаешь! А я вот существую. - Хорошо! Существуй себе без Сатаны. Но рясу в рукава ты не мог надеть. Это я знаю. - Я могу! - Покажи! И не можешь показать, потому что рясы с "тобой здесь нет. - ан есть! На кровати действительно зашевелилось что-то черное. "В самом деле, ряса",- подумал Никодим, но, точно хватаясь за соломинку, сказал: - Да это не та ряса: не отца Дамиана. Ты^ здесь у кого-нибудь, у какого-либо монаха ее стащил. - Нет, это ряса отца Дамиана, смотри. И черное взмахнуло рукавами: ряса была действительно надета в рукава. Но все же на постели ничего определенного не намечалось. - Господи, что же это такое? - беспомощно и с тоской спросил Никодим, вынул часы и поглядел на них: был на исходе третий час. - Ничего особенного,- ответило существо,- ты не беспокойся, я ведь умею и определиться. Только ты поговори со мною подобрее. - Как же подобрее поговорить? Определяйся скорей. Право, я устал. Или уступи мне постель - я лягу спать. ' , - Нет, погоди! Как же я определюсь так, сразу. Ты лучше реши, каким я тебе больше понравлюсь? - Ты смеешься надо мною,- пожаловался Никодим,- ты для меня во всех видах хорош. - Ну тогда я тебе помогу,- сказало существо.- Погладь меня по головке. И темное сунулось Никодиму под руку, отчего Никодим опасливо отстранился. Но это что-то уже определенно приняло человекообразные очертания - во всяком случае, сидело на кровати, подобрав к себе ноги и охватив колени руками. Лица сидевшего не было видно: монашеский клобук совсем затенял его, а руки белели неживой белизной. - Да ты покойник! - воскликнул Никодим. - Нет,- запротестовало существо,- я не покойник: я бес. - Бесы или нечистые духи,- отступая два шага назад и поднимая правую руку для убедительного жеста, возразил Никодим,- бывают или мерзкого вида, или демонического. А таких бесов не бывает. Ты, голубчик, слишком прост, чтобы провести меня. - Я проведу тебя, когда мне понадобится. Если же ты мне не веришь, что есть бесы несколько иные, чем ты полагаешь, то еще раз прошу тебя: погладь меня по головке. - А что же у тебя там? - Рожки, самые настоящие. И существо скинуло с себя клобук (но лицо его от этого вовсе не определилось) и подставило опять голову Никодиму. - Никодим опасливо протянул руку и погладил череп сидевшего: действительно там намечались рожки - . маленькие, совсем телячьи. - Вот как! - сказал он удивленно. - А это что, по-твоему? - хвастливо заявил бес и, спустив одну ногу с кровати, постучал ею по полу.- Видишь? Никодим нагнулся, посмотрел: копытце, совсем козлиное. Существо опять подобрало ногу: - Теперь веришь? - спросило оно. - Да,- убежденно ответил Никодим,- верю. Я не столь уж наивный человек, чтобы можно было поймать меня на неверии. - Вот это мне нравится! - заявило существо, ударяя себя ладонью по колену.- Вот это мне нравится! Но, однако, я надул тебя самым бессовестным образом: рясу я в рукава не надевал, а только прикрылся ею - смотри! И с этими словами существо подпрыгнуло на постели, а ряса упала к его ногам. Никодим отскочил в сторону кресла, существо же повернулось, стоя в постели, три раза на одной ножке. Если бы ряса, свалившись, открыла под собою какую-либо другую одежду Никодим, возможно, и не поразился бы до такой крайности, как он поразился тогда, увидев' существо нагим. Но вместе с тем он разглядел его с головы до пяток. Во-первых, у существа появилось лицо. Это было странное лицо и странное от всей необыкновенной головы, суживающейся кверху, а не книзу, с сильно выпяченным и даже загнутым толстою кромкой подбородком; притом подбородок лиловел и багровел вместе, а нижняя челюсть составляла половину всего черепа; рот у существа расположился не поперек лица, а вдоль, под едва намечающимся носом и глазами без бровей, будто нарисованными только, рот этот по временам старался придать себе законное положение и растягивался вправо и влево, но от этого становился только похожим до чрезвычайности, до смешного, на карточное очко бубновой масти; на голове у существа не было вовсе ни курчавых волос, ни рожек - лысина розовела и подпиралась тоже голым затылком, с двумя толстыми складками, шедшими от шеи и сходившимися углом на середине затылка; зато туловище было снизу густо покрыто волосами. Собственно туловище это особенно заслуживает описания: оно не было противно на вид - даже, напротив, довольно приятно: белого, свежего цвета, с лиловатыми жилками, просвечивающими сквозь кожу; сзади к нему, там, где начинались ноги, прицепился какой-то мешок, а может быть, и не прицепился, а составлял неотъемлемую принадлежность существа; и в этом мешке что-то болталось - словно арбузы какие,- будто весьма ценное для существа, но возможно, что и ужаснейшая дрянь. Ноги и руки существа были смешны - словно надутая гуттаперча, а не тело: совсем как те колбасы и шары, что продаются в Петербурге на вербном торге. Несомненно конечности существа выдумал кто-то потом: они решительно не шли к своему хозяину. В теле существа не чувствовалось костей: однако, оно не было и дряблым, только совершенно свободно перегибалось во все стороны. Никодиму стоило большого труда не рассмеяться при виде всего этого. Но существо, повернувшись три раза, остановилось, плотно закрыло рукой свой рот и надуло щеки, а вместе со щеками надулось и само: стало прямым, высоким, твердым - словно кости в нем вдруг появились. Надувшись, оно спрыгнуло с кровати и стало перед Никодимом в позу. Лицо существа сделалось совсем багровым. "В разговорах с ним я, кажется, зашел слишком далеко?" - подумал Никодим, но существо крикливо спросило его: - Каков я? , Никодим думал и молчал. - Я тебе нравлюсь? - переспросило оно. - Да... нравишься,- ответил Никодим робко, нерешительно. - Я очень богат. - Вот как! - Да! И мне очень неудобно стоять перед тобой голеньким. - Оденься. У тебя ряса лежит на постели. - Я не хочу рясу,- закапризничало существо. - А чего же ты хочешь? У меня ничего нет для тебя. - Мне твоего и не нужно. Ты сунь руку под подушку. Никодим послушно сунул руку под Подушку и нащупал там какой-то сверток, но не решался его вытащить. - Тащи! - скомандовало существо. Никодим дернул. Упавшие концы выдернутого развернулись. Это были очень яркие одежды. - Хороши тряпочки? - спросило существо.- А ну, дай-ка мне прежде ту, красненькую. Красненькая оказалась широчайшими шароварами совсем прозрачными, перехваченными у щиколотки и повыше колена зелеными поясками с золотом и лазоревыми сердечками в золоте; шаровары были сшиты из материи двух оттенков красного цвета, нижняя часть, до поясков у колен, была пурпуровая с рисунком в виде золотых четырехугольников, заключавших зеленую сердцевину,- четырехугольников, очень схожих по очертанию - странно! - с недоумевающим ртом самого существа и расположенных также, как его рот,острыми углами кверху и книзу; верхняя часть шаровар от колена до пояса огневела киноварью, и рисунка на ней не было. Никодим, развернув одежду, с изумлением рассматривал ее. - Одевай! - снова скомандовало существо и, подняв свою правую ногу, протянуло ее к Никодиму. Никодим покорно натянул штанину на ногу. - Другую! Никодим натянул и другую и завязал пояс. - Теперь лиловенькую,- сказало существо уже более добрым голосом и почти просительно. Никодим поднял лиловенькую: это была курточка-безрукавка с глубоко вырезанной грудью и спиной; золотые полоски, чередуясь с зелеными, расходились по ней концентрически от рук к середине спины и груди. Облачив существо в курточку и застегнув ее на золотые пуговки, Никодим уже сам, без приказания, поднял и зеленые нарукавники - закрепил их, затем взялся за головной убор в виде лиловой чалмы с пурпуровым верхом, лиловым же свешивающимся концом и зелеными с золотом охватами - повертел ее в руках, прежде чем надеть на существо, и надев, пошарил " еще под подушкой: там нашлись туфли - также лиловые с зеленым узором. Существо предстало облаченным. Наряд был замечательно хорош, но существо рассмеялось, прыгнуло на кровать, подхватив лежавшую там рясу, накинуло ее на себя и чалму попыталось прикрыть клобуком; однако, клобук был слишком мал, а чалма велика - тогда оно, спрятав чалму за пазуху, багровую лысину украсило скромным монашеским убором. Никодим все это наблюдал молча, но вдруг ужасно рассердился и в яром гневе сделал шаг к кровати. Существо заметило то страшное, что загорелось вдруг в глазах Никодима - оно жалобно пискнуло, перепрыгнуло за изголовье, в темный угол и, присев, спряталось за кроватью. Никодим шагнул туда, заглянул в угол - там ничего не оказалось; заглянул под кровать - тоже; подошел к печке и пошарил в ней и за нею - никого!
ГЛАВА XX
Недоумевающей послушник. - Медный змеи. Против двери Никодимовой кельи под утро появился монашек-послушник. Выйдя из бокового коридора, он дошел только до той комнаты, где спал Никодим, остановился и хотел заглянуть в комнату сквозь замочную скважину, что ему не удалось, так как скважина была закрыта вставленным изнутри ключом; вздохнул, повернулся раз-другой кругом и сел тут же у двери на низкую скамеечку. Но его, видимо, что-то беспокоило, и ему плохо" сиделось на месте. Не просидев и минуты, он опять встал и, пройдя несколько раз по коридору нелепой подпрыгивающей походкой, изобличавшей в обладателе ее человека нервного и раздерганного, снова припал к двери Никодимовой кельи уже ухом и, вероятно, услышав за дверью шаги по направлению к ней, мячиком отскочил в сторону и скромненько прижался к притолоке другой двери, по левой стороне коридора. Никодим толкнул дверь и, очутившись на пороге, увидел перед собою довольно странное существо. Послушник этот был высокого роста, с очень крупной головою, но узкоплечий и худосочный; слабые руки беспомощно повисали вдоль его туловища и белели неестественной белизной; лицо послушника было даже еще безусо, подбородок значительно выдавался вперед, глаза без бровей и маленький вздернутый носик робко выглядывали исподлобья; жидкие, светлые волосики, насквозь пропитанные лампадным маслом, слипшимися прядями выбивались из-под клобучка, прикрывая плоские приплюснутые уши, а рот, постоянно полуоткрытый, придавал всему глупому и неприятному лицу с кожею, слегка сморщенной преждевременной старостью, вид недоумения. Затасканная ряска, облекавшая послушника, была порвана в нескольких местах, но тщательно заштопана, а ноги были обуты в невероятно большие сапоги с острыми, длинными носками, надломленными и загнувшимися кверху... Послушник смотрел на Никодима, а Никодим внимательно разглядывал послушника. Никодим, наконец, спросил его: - Вы - рясофорный? - Да, рясофорный,- ответил послушник заискивающе,- под началом у отца Дамиана. - Ах! - обрадовался Никодим, услышав имя старца.- Так, может быть, отец Дамиан вас за мною прислал? - Нет,- переминаясь с ноги на ногу, сказал послушник,- я так... - Войдите ко мне, пожалуйста,- пригласил его Никодим, отступая в келью. - Да, нет, благодарствуйте,- стал отнекиваться послушник,- зачем же... - Я хочу поговорить с вами,- заявил ему Никодим. Послушник вошел, но дверь за собою не притворил и опять скромно прислонился к притолоке. Никодим молчал, не находя, как приступить к разговору. Первым заговорил послушник, но с большим трудом и, видимо, стесняясь говорить о том, о чем хотел спросить. - Я вчера случайно ваш разговор слышал... с отцом Дамианом,- начал он. - Как же вы могли его слышать?
- А Я тут налево в коридорчике сидел... я за отцом Дамианом присматриваю... отец архимандрит приказали... стар отец-то Дамиан очень. Никодиму это не понравилось. - Разумеется,- сказал он тоном, не допускающим возражений,- вы никому не будете говорить о том, что слышали. - Разумеется,- подтвердил послушник. - Действительно, отец Дамиан уже стар и многого не в состоянии понять,продолжал Никодим,- например, думать, что, скрывая по долгу духовного лица известное-ему о моей матери, он поступает хорошо,- не следует. Он должен был открыть мне все, чтобы дать мне необходимые нити. Никодим чувствовал, что говорит ужаснейший вздор и даже не то, о чем думает, и не так, как хочет. Но самый вид этого противного послушника толкал на невольную ложь. Понял ли послушник отношение Никодима к нему (кажется, понял!), но он сказал: - Вы вот, вероятно, думаете - извините за откровенность,- зачем отцу Дамиану понадобился подобный ученик? - Почему же вы так решили? - горячо возразил Никодим.- Я кажется, не давал повода полагать, что так думаю? - Вы меня не совсем поняли,- поправился послушник,- отец Дамиан хотя и строгой жизни человек, однако, предпочтение-то красивенькому отдает. А я-то куда же гожусь? Весьма невзрачен. Он нерешительно ухмыльнулся. - Ах, что вы! - горячее прежнего воскликнул Никодим. - Такие 1 мысли меня совсем не занимали. Ведь мы же собирались с вами побеседовать - а разве это беседа выходит?.. Никодим поглядел послушнику прямо в глаза, но в них ничего не увидел: они были будто стеклянные. - Видите ли... - начал тот тихо и еще нерешительнее прежнего,- после того... как отец Дамиан отошел... вы пошли в комнату... и там что-то говорили... - Я говорил? Вы ошибаетесь,- удивился Никодим, совершенно не помнивший, чтобь! он говорил ночью с кем-либо, кроме отца Дамиана, и видел еще кого-нибудь. - Правда, говорили. - Может быть, во сне говорил? Я часто говорю во сне. - Нет! Это не могло быть во сне. Я слышал два голоса. - Вам, вероятно, почудилось. Ни во сне, ни наяву я не умею разговаривать в два голоса... - Я не мог ошибиться,- возразил послушник хотя опять тихо, но твердо.Говорят, что в этой келье живет бес,- добавил он. Никодима эти слова будто ударили: он вдруг вспомнил вчерашний шорох за печкой и свое предположение, что там шуршит не иначе, как бес. - Живет бес! - повторил он за послушником. - И меня это крайне интересует,- продолжал послушник,- я потому к вам и обратился, что полагал... - Полагали, что я с бесом разговаривал и видел его? - Да. - Вы ошиблись: беса я не видел и с ним не разговаривал, но почему-то безотчетно думал о нем, когда вошел в келью. И, кроме того, слышал за печкой дважды шорох. - Ну вот видите, шорох! Значит, это правда,- заторжествовал послушник,Нет, вы скажите мне,- он приблизился к Никодиму и зашептал ему на ухо,правда, что вы говорили с бесом? - Зачем вам это? - Так... я вам потом объясню... - Вам не придется объяснять: я беса не видел. Послушник отодвинулся к той же притолоке и, приняв вид безразличный, сказал уже по-иному, бахвально и нагло: - Весело у нас в монастыре. Особенно, когда исповедуются. - Почему же весело? - спросил Никодим с гадливостью. - Я ведь все слышу. Слух у меня отменно развит. В одном конце церкви исповедуются, а я с другого слышу. Ну, конечно, когда мужчины исповедуются, так это не очень интересно: мужчина ведь известен со всех сторон, он как на ладони - всякому виден. А женщины - дело другое; особенно, когда из города дамы приезжают. Вкусно! И даже языком прищелкнул. Никодим сурово молчал. Послушник еще попереминался с ноги на ногу и, уже увлекаясь своей новой ролью лихого и бывалого человека, причмокнул и заявил: - Пикантно! Вы тут пожили бы - я вас многому научу. Я знаю откуда хорошо подслушивать. Такие вещи приходится слышать, что просто диву даешься; знаете ли, есть крылатое слово: век живи - век учись; я, как попал в монастырь, особенно глубоко стал эту пословицу чувствовать. - Послушайте,- задал ему Никодим вопрос,- откуда вы такой, что у вас вот эти слова: пикантно, дамы?.. - Я из дворянской семьи. Наш род древний и хороший,- не без гордости ответил послушник. - По вашей наружности судить трудно, и я думал как раз наоборот,- горестно и тоскливо заметил Никодим сквозь зубы, но собеседник его не обиделся. - Знаете что,- заявил Никодим через минуту, чтобы выйти из глупого и нудного положения, в которое он попал, пригласив к себе этого наглеца,пойдем на улицу: я хочу подышать свежим воздухом; у меня болит голова. Они вышли задним крыльцом на монастырский двор, к кузнице "и бочарне и прошли к голубятне. Никодим шел впереди, послушник в расстоянии одного шага от Никодима, внимательно рассматривая спину своего спутника. Никодим это рассматривание отлично чувствовал, и на душе у него становилась все гадливее и гадливее, но он не находил в себе силы отогнать или даже просто отшвырнуть от себя этого человека... Никодим, наконец, не выдержал и, круто повернувшись, столкнулся со своим спутником. Тот охнув, спросил по-старому робко, нерешительно: - Я вам надоел? - Да! Надоели,- закричал на него Никодим,- оставьте меня одного - я хочу ходить без вас! Послушник поклонился и покорно отошел в сторону... Как раз один из монастырских служек перед тем взобрался на голубятню по лесенке и с диким криком, на глазах Никодима, махнул по голубям тряпкой, привязанной к палке; ворковавшие до того голуби с шумом снялись и, взмывая к небу, красивой стаей залетали. Никодим остановился, чтобы поглядеть на них и опять почувствовал, что кто-то за его спиной снова рассматривает его. "Опять этот проклятый",- подумал он и обернулся, чтобы отогнать назойливого послушника. Послушник действительно стоял еще здесь, но в сторонке и не глядя на Никодима; приподнятое лицо его было безразлично, а полураскрытый рот придавал ему все то же недоумевающее выражение. За спиной же Никодима оказался русокудрый молодец, в синей поддевке, подпоясанной пестрым кушаком, в плисовых шароварах и пахучих смазных сапогах,- словом, человек вида совсем не монастырского. В правой руке он держал письмо и, кланяясь, протягивал его Никодиму, а левой придерживал у пояса фуражку-московку. Конверт был надписан женской рукой, и почерк Никодиму нетрудно было узнать. В записке было немного слов: "Наконец-то я узнала, где вы находитесь. Приезжайте. У меня сегодня праздник. Посылаю за вами автомобиль. Ирина". Случаю поскорее уехать из монастыря Никодим был рад. Прочитав записку, он сказал: "Здравствуй, Ларион. Как живешь?". И, не дождавшись ответа, добавил: "Поедем. Надень фуражку". Быстро сбежали они под горку, к пароходной пристани и пробрались сквозь густую толпу богомольцев на пароход, готовившийся к отходу в город. Когда через час с чем-нибудь пути они вышли в городе и молодец махнул фуражкой, из-за гущи народа, к ним навстречу, рявкнув в изогнутую медную трубу, подкатил черный автомобиль. - Медный змий,- услышал рядом с собою Никодим знакомый голос и, оглянувшись, увидел, что на сиденье к шоферу забирается знакомый послушник. Шофер протягивал ему руку, чтобы помочь сесть. - А вы зачем здесь? - удивился Никодим. Послушник поставил на землю занесенную уже было ногу и, обернувшись к Никодиму, вытянул руки по швам, опустив глаза. Никодим продолжал глядеть на него вопросительно. Послушник помялся с видом уже знакомым Никодиму и сказал: - Да я так... я думал, что вы ничего не скажете... мне, право, очень нужно... Никодим до крайности смутился от этой сцены и, чтобы замять ее перед Ларионом и шофером, сказал неотвязчивому послушнику: - Конечно, если вам нужно... Я рад... и о каком это медном змие вы говорили? - А вот об этом,- радуясь тому, что положение разрешилось столь благоприятно для него, ответил послушник и, указывая на медный автомобильный гудок, погладил его ласково рукой. Гудок был сделан в виде змеи с широко раскрытой пастью.
ГЛАВА XXI
Странная встреча под холмом. Автомобиль тронулся. Выбравшись на дорогу и прибавив ходу, путники проскочили две-три городские улицы и скоро очутились на пыльном шоссе. Имение Ирины находилось от города верстах' в ста с лишним, но машина была сильная и легко давала хороший ход. Молодца в поддевке Никодим посадил с собою рядом. И Ларион всю дорогу старался занимать Никодима, рассказывая ему о том о сем, передавая всякие сплетни, слухи и новости. Но Никодим плохо его слушал, а больше глядел на шофера, который, весь отдавшись своей работе, сидел, наклонившись вперед, и не сводил глаз со стелющейся перед ним дороги. Сидевший рядом с шофером послушник также молчал и тоже глядел вперед... Ларион сыпал словами без умолку; поговорить с новым человеком было его слабостью: обо всем рассказывал он, что ни, встречалось по дороге - где кто живет, как живет и что делает. У Лариона было достаточно остроумия, кроме того, была в нем и особая благовоспитанность, прикрывавшая природное ухарство,- благовоспитанность, свойственная всем людям, служившим у Ирины. Уже подъезжая к имению Ирины, Ларион указал рукой вправо на разные сгрудившиеся за лееком постройки и сказал: - Здесь генерал Краснов живет. Богатое имение. И голубятни у генерала страсть! \ Автомобиль в ту минуту шел тихо - здесь по дороге все попадались горки и без осторожности легко можно было скатиться в канаву. - Эвона сколько голубей на дороге! - сказал шофер, указывая перед собою, когда автомобиль только что взобрался на одну из таких горок. Никодим заметил, что послушник наклонился к шоферу и что-то сказал ему. - Что вы говорите? - спросил Никодим. - Да они,- ответил шофер за послушника,- гово рят, что хорошо бы этих голубей пугнуть машиной с разбегу. \ - Зачем же? - взмолился Никодим. Но было уже поздно. Шофер дал полный ход, и резкой руладой загудел гудок. Автомобиль дико врезался в голубиную стаю, и она, поднявшись с дороги, испуганно метнулась в разные стороны. Один миг - и автомобиль проскочил, но резкая рулада оборвалась на середине. Шофер застопорил машину так, что все подпрыгнули на местах, и, остановив ее на перекрестке дорог, у Проселка, соскочил прочь. - В чем дело? - спросил Никодим. - С гудком что-то неладно,- ответил шофер, сунул в змеиную пасть руку и голосом, полным сожаления, добавил: - Ах вот оно что! И дернула же его нелегкая. Надо было. На руке у него в последних содроганиях трепыхался белый голубь, закинув головку и раскрыв клюв; распростертые крылья его беспомощно упадали. - В трубу попал! - удивленно и с досадою в голосе пояснил Ларион. Шофер подержал птицу в руке и откинул ее в сторону. Но человек в поддевке сказал: - Нехорошо, не полагается так! - Соскочил прочь, бережно поднял голубиный труп, поправил крылышки и подул голубю в раскрытый клюв.Никодим тоже почувствовал, что нехорошо. - Не поеду я с вами,- заявил он, слезая на дорогу. Вместе с ним вышел и послушник. Ларион и шофер'воззрились на Никодима. - Да как же так, барин,- обиделся Ларион,- мы тут непричинны. Скверную штуку выкинули - верно. А все он. И злобно ткнул пальцем в сторону послушника. - Чем же я виноват! - попытался тот оправдаться. - Тем! Советчик нашелся. Забавляй его на свою шею,- выругался шофер.- Кабы вы, барин,- обратился он к Никодиму,- сразу сказали, что не след,- разве я погнал бы? А этот - черт! Еще монахом вырядился. - Я не поеду с вами,- еще раз повторил Никодим. - Куда же вы теперь одни-то? - спросил Ларион, боясь, что поручение, данное ему Ириной, он уже не выполнит. - Я пешком пойду,- ответил Никодим,- отсюда недалеко осталось - укажите мне только дорогу: направо или налево. - Налево, барин,- сказал шофер,- вот проселком и пойдете - никуда не сворачивайте. Дорога-то хорошая - живо доберетесь. Никодим махнул им шляпой, и они отъехали. Он же свернул на проселок и, отойдя немного, оглянулся: автомобиль остановился опять на пригорке, но Никодим еще раз помахал шляпой, чтобы не дожидались и ехали; шофер дал ходу; послушник попытался вскочить в автомобиль - Ларион с силой оттолкнул монашка, и монашек растянулся на дороге. Никодим, не оглядываясь более, пошел своим путем...