Скалон Андрей. Матрос Казаркин

   - Эй, Федя! - и захлебнулся.
   Высадка была очень опасной, это понимали и на корабле, и на рыбаке, и в боте. На судах стояла мертвая тишина, а между ними, пропадая в темноте и поднимаясь на гребень к свету прожекторов, по большой дуге двигался белый бот...
   На втором заходе, почти вплотную, чуть не скребнув осевшую в волне круглую с иллюминаторами кают-компании корму СРТ, моторист впритирку подогнал бот к борту СРТ. Два матроса ухватили поданные с парохода концы, а двое с траулера поймали брошенные американца-ми петли, и все вместе навалились и прижали бот к фальшборту, к трем покрышкам, заменявшим кранцы. Казаркин без промедления прыгнул и упал на протянутые ему с палубы руки. Следом за ним полетели на палубу мешок с игрушками и чемоданчик. В это время нашла волна, и Казаркин вместе со всеми схватился за американский бот, чтобы удержать его под волной. Волна залила всех на палубе ярко-зеленой, светящейся водой. Оцепенело держались друг за друга матросы, пока волна прошла и схлынула, и тут же разом отпустили друг друга по команде из рубки в мегафон:
   - Пошел! Мать вашу!
   Американский бот отделился от СРТ, и в нем замахали руками.
   - Все благополучно! - сказал кто-то.
   - Боцман, иди на шпиль, чуть чего - бот с командой на воду,- сказал Капитан шепотом в мегафон.
   - Смотрю! - крикнул Боцман. Между волн поднимался и пропадал белый бот. Отсюда американец казался гораздо меньше, вертолет на его палубе был совсем игрушечный.
   - Ничего, смелые ребята!
   - Форс риска не боится, они же вояки.
   - Ты их знаешь, Серега, вот этих? - спросил Боцман.
   - Никого я не знаю, я за весь переход ни с кем даже слова не сказал. Голова болела очень.
   - А сейчас-то ты как? - спросил Гулимов, он все время крепко держал Казаркина за жилет, как будто боялся, что друга снова не станет каким-нибудь чрезвычайным образом.
   - Да ничё, вроде оклемался...
   - Ну здорово, что ли?
   - Здорово, Федя...
   Американцы благополучно подняли свой бот, и прожекторы потухли, машины заработали и, посигналив друг другу, как положено, суда легли на свои курсы.
   Шторм усиливался.
   - Ну, теперь дома,- сказал Казаркин, чувствуя усиление шторма. Это особенно было заметно на маленьком СРТ. В темноте штормовой ночи американец маячил своими ходовыми огнями.
   В тамбуре Серегу обхватил Сапунов. Казаркин не ожидал от малоприятного своей ироничностью Сапунова таких нежностей, но тоже постарался обнять его.
   - Ты, Серега, по-ихнему уже, наверное, шпаришь? - засмеялся Сапунов.
   - Маленько совсем,- сказал Казаркин.
   - Старпом! - шепнул Гулимов.- Они с Кэпом совсем плохо живут, расскажу потом.
   - Ой, что тут было! - сказал Сапунов.
   - Пока суть да дело, зайди ко мне на минуту,- сказал Старпом.
   - Да мы еще не обнюхались как следует,- сказал Казаркин.
   - Обнюхаетесь, мне на пару слов.- Старпом скрылся в своей каюте.
   - Иди не бойся,- предупредил Федя.- Кэп целиком за экипаж.
   Казаркин как был, с чемоданчиком и с кулем под мышкой, вошел к Старпому.
   - Ну, где наш герой? - спросил Капитан у Гулимова, стоявшего с матросами возле машинной шахты.
   - У Старпома на совещании,- сказал Гулимов зло.
   - Уже? Ну ладно, пусть ко мне зайдет, как он там?
   - Вроде целый, а зубов нету. Да лицо перекосило, неровное немного.
   - С лица не воду пить, лишь бы здоровье было,- сказал Капитан. Он ушел было в свою каюту и вдруг высунулся оттуда: - Вася!
   - Вот он я!
   - Вася, по такому поводу по праздничной разнарядке жратву, понял?
   - Все ясно. А чем его кормить, Серегу-то, зубов если нету.
   - Федя, чего Серега любит?
   - А я и не знаю, правда. Ну чего он любит...- задумался Федя.
   - Водочку любит. Для нее зубов не надо,- сказал Сапунов.
   - И это правильно,- сказал Капитан,- это будет от меня.
   - Значит, говоришь, все в порядке? - задумчиво сказал Старпом, не глядя в глаза Казаркину.
   - Зубов нету, а остальное в порядке.
   - Зубы вставишь.
   - Вставлю.
   Старпом поднялся, заходил, покачиваясь, по каюте, потом остановился против Казаркина.
   - Что они тебе предлагали, Сережа? - Старпом подбирал слова.- Ну чтобы ты остался, Родине изменил?
   - Ничего не предлагали,- сразу ответил ошарашенный Казаркин,- да я бы не согласился...
   - Не надо, не надо. Рыба ищет, где глубже, человек - где ему лучше.
   - Странно вы рассуждаете.
   - А ты не учи меня рассуждать. Кто-кто, а я матроса знаю.
   Казаркин сдержался, но нерв, который при всяком движении губ где-то задевало в сраставшихся мышцах его лица, дал себя знать. Казаркин сморщился от боли.
   - Ну ладно, мы сейчас во Владивосток и там тебя, очевидно, спишем.
   - Это почему?
   - На лечение,- мягко объяснил Старпом.
   - А это видно будет. Это еще неизвестно. Это и с Капитаном надо поговорить,- намекнул на заступника Казаркин.
   - Поговори, Сережа, поговори. А это что у тебя?
   - Да так, подарки всякие, мелочь. Курево ихнее, игрушки.
   - Игрушки-то тебе зачем?
   - Надо.
   - За здорово живешь? Дорогие вещи-то.
   - А я не знаю, мне их подарил чудак один.
   - Кто такой?
   - Не знаю.
   - Так и не знаешь? Пришел, значит, и подарил. На тебе, дорогой товарищ из коммунистичес-кого лагеря, капиталистический подарок. А чего, пришел и подарил,- тихо засмеялся Старпом.
   - Пришел и подарил,- твердо сказал Казаркин.
   - Нехорошо разговариваешь, Казаркин. Плохо разговариваешь.
   - Авось ладно.- Казаркин торопливо докуривал до конца сигарету.
   - Ну, игрушки ладно, а вот сигаретки ты эти мне оставь. Придем во Владивосток, там и получишь их. А то у нас уже весь "Беломор" искурили, на "Север" перешли, а ты будешь курить буржуйские. Перед коллективом неудобно.
   Старпом перекладывал к себе на стол блоки с сигаретами и сам закурил одну:
   - "Честерфилд", хорошие сигареты.
   - Да и ваш-то "Беломор" тоже ничего,- кивнул Казаркин на стол, где лежала только что начатая пачка ленинградского "Беломора",- почище "Честерфилда".
   - Ну закури, чего ты?
   - Да уж я на "Север" сразу перейду.
   Старпом насторожился и, нахмурив брови, примял окурок сигареты и жалобно сказал:
   - Извини, Сережа, я твою сигаретку перевел. Ты уж извини.
   - Да я не потому.
   - А почему?
   - А чтобы от коллектива не отрываться, как вы говорили. Коллективу "Север", значит и мне пусть будет "Север".
   - Не нравится тебе мой "Беломор"? Не заслужил я за двадцать пять лет пачку "Беломора"? Не нравится тебе? Ты скажи прямо.
   - Не нравится.
   - Ну поговорили, а теперь катись отсюда! Да смотри болтай поменьше!
   Серега пулей выскочил из каюты Старпома и попал прямо на Капитана, тот выдавал повару Васе две бутылки коньяку, под восторженный гул команды, сгрудившейся в коридоре в ожидании Сереги.
   - Здравствуй, Казаркин!
   - Здравствуйте,- не сумел улыбнуться Серега.
   - Ну как там, в Америке, какая там жизнь?
   - Живут, как боги! У каждого по две жены и по четыре машины! Да нельзя рассказывать, Старпом не велел!
   - Ага, какой ты нагретый! Ну остынь, остынь,- улыбнулся Капитан.
   - Гордей Гордеич, мне один повар блок сигарет подарил,- Сереге больно было от прораставшей на лице злобной ухмылки,- так вы скажите ему, пусть отдаст!
   - Ну что ты, Сережа, опять со Старпомом! Такая радость, а вы!
   - Ну я-то, я-то при чем! Навалился, допрос устроил. Родине, говорит, изменял или нет?
   - Ладно, ладно, не обращай внимания, старый человек! Хватит говорить, давайте все в кают-компанию, что тут собрались, галдеть под дверями! Капитан насупился и ушел в свою каюту.
   - Пошли, Сережа,- сказал Гулимов.
   В кают-компании Казаркин наконец-то почувствовал себя окончательно дома, он уже забыл передрягу со Старпомом, он видел любовь к себе, видел себя в центре внимания, и, хоть и болела не привыкшая к морю голова, выступление перед внимательными слушателями Казаркин провел блестяще:
   - Самое главное, игрушки эти! Понимаешь, у него такой сынишка! Ну и я говорю: у меня, мол, тоже есть, шутя, значит! А он и приволок их мне, от своего мальчишки, дескать, в подарок, чтобы начинающее поколение в мире жило, значит. Я хотел сначала отказаться, а потом, думаю, ладно. Сколько у наших ребят мальчишек есть - вот и привезем из рейса подарки, да? Правильно я рассудил? Они же это очень любят, когда им привезешь чего-нибудь! У нас вот Струнин был, да, Федя? Помнишь? Он в Японии на ремонте стоял и всю валюту на игрушки потратил, потом в Находку пришли - он собрал на улице мелюзгу и два чемодана игрушек им раздарил! У него своих не было, и старый уже! Это же радости им! Уж они потом за ним по городу ходили! Он их и в кино водил и мороженое покупал.
   - Да, был Струнин, правильно,- подтвердил Гулимов, с удовольствием слушая знакомый казаркинский треп.
   - А доктор меня сшивал - это вообще суровый мужик. Оказался личный друг Эйзенхауэра! Я сначала на него глянул - ну, думаю, этот живым не выпустит, смотрит, как змей! Приготовился я, думаю, как наши солдатики в фашистском плену сидели! Но потом ничего, мастеровой мужик. Повар этот опять же приглядывал за мной. Вообще житуха там ничего, правда, блюда ихнего обычного я не ел, мне все соки, водичку, бульончики, молоко. Соскучился я по мясу-то! А зубов-то теперь нету, там коренных несколько осталось, а остальные все выщелкнуло, дураку.
   А у меня же личный гальюн был - загадка техники! Забавная штука. А сказать слова не с кем, вот и жду повара этого, Рогачев его фамилия, но он американец. Чистейший. Но по-русски чешет, я тебе дам. Я сначала думал: подослали, не иначе, остерегался. У них ведь там не дремлют эти-то, работают. А потом я рассудил: что им во мне проку? Если бы у меня какие-нибудь секреты, тогда бы уж заинтересовались?
   - А как они к нам вообще?
   - Да, знаешь, не любят вроде бы. Особенно эти, налетели на меня, человек пять, даже больше, шакалы из газеты. Ну я им влепил! Сгоряча. Кореш этот, Повар, переводит, да слово в слово, а я кручу мозгами, как бы такое врезать, чтобы в грязь не ударить. Ну, сперва они спрашивают: как тебе понравилось богатство ихнее, образ наш? А я: "Вы капиталисты, и образ у вас капиталистиче-ский, извините!" Обиделись!
   Все одобрительно рассмеялись при этих словах Казаркина.
   - Они про меня печатали, но я газеты ихней не видел, неудобно было у парня этого спросить. И еще хотели - видят: просто матрос, чего с ним чикаться? - подкидывают, значит: "Сталин вас зажимал?"
   А я им: "А Гитлера кто победил - чей народ? А? То-то! Мало, так я вам еще. Гагарин? Спутник? А! Господа империалисты?" В общем я им спуску не давал, а Повар этот прямо улыбается: плюй ты, говорит, у нас такого навоза много! Ага, простой парень.
   - Ну, народу-то у них тьма, конечно?
   - Чего не видал, того не видел! Машин, точно, много, а народу нет, не видел. Городок маленький. Это вот в Иокогаме - там полно, как муравьев бегает.
   - А с неграми у них как обстоит дело?
   - Тоже трепаться не буду. Видел одного, на пароходе, а как с ним обращаются, не знаю. Я лежал больше. А вот техника у них - это да. Нажал кнопочку - воздух свежий.
   - Это кондейшн, у нас на судах типа "Тропик" такие установки. Ребята за тунцом ходят на таких пароходах, там кондейшн. Духота на экваторе.
   - Да, зарабатывает этот кореш прилично, машинешка у него, конечно, синяя. Машина красивая...
   - А мы не скрываем, что Америка страна высокого уровня! - Старпом неожиданно вырос из-за спины Казаркина.- Но за этим надо уметь видеть страшные язвы! А тебя, Казаркин, я предупреждал, как вести. А ты не слушаешь, собрал народ, агитацию разводишь!
   Кают-компания опустела. Гулимов сидел рядом с Казаркиным, они косились в угол, а Старпом стоял над ними с таким видом, будто только что раскрыл какое-то преступление, стоять ему было неловко от качки, а сесть рядом с Казаркиным и Гулимовым он не хотел. Старпом постоял, постоял, потом погрозил Казаркину пальцем и пошел к себе, приваливаясь спиной к переборкам, потом еще раз оглянулся и опять погрозил пальцем.
   - Какой же гад, дурак! - бормотал Казаркин, сидя в каюте на своей койке.
   - Да ну его, он на политике чеканутый. Он тут переживал за тебя: вот, мол, Казаркин неустойчивый, малосознательный, натворит там чего-нибудь, в Америке, такое...
   - Нет, он не чеканутый. Он себе представляет, что Америка - это рай какой-то и все туда побегут, как только он пальцем грозить перестанет. У него, наверное, такие соображения в голове, что нам с тобой и не приснится. Собака он, вот что я тебе скажу, Федя!
   - Это точно, он меня все мытарил: "Сядешь, Гулимов, в тюрягу за Казаркина!" Я Кэпу пожаловался - мешает работать и жить не дает, потом к Стармеху - так, мол, и так, к тебе, как к коммунисту, оградите от преследования со стороны Старпома. Они ему воткнули чоп на партий-ном собрании. Боцман от него отошел, и получилось их трое, а он один. Они ему по партийной линии что-то постановили, но не говорят. А то пропал совсем. Эх, Серега, как подумаю, что ты отдаешь концы, так и самому хоть ложись и помирай. Ведь я же виноват, ты же подошел под ваер да наклонился, я же видел! И сам не понимаю, как стопор отдал, и уже сообразил и слышу - хрясь!
   - Не казнись, Федя, это же чистая случайность. Я хлеборезку разинул, а ее разевать нельзя! Не по болоту ходим - по морю.
   - Не-е, я как вспомню - хрясь! - так и сердце переворачивается.
   - Ты как-то посмурнел малость. Гляди, желтый.
   - Посмурнеешь.
   - Нинка-то как там, письма были?
   - Вроде нормально. Ясли дали маленькому, так опять же старшую надо в садик, а мест пока нету.
   - Это устроится, я тебе говорю.
   - Устроится.
   Казаркин улегся и замолчал.
   - Ну, Серега, слава богу, теперь я хоть посплю, а то все бессонница была.
   Казаркин промолчал.
   - Ты чего там, Серега?
   - Да так.
   - Чего?
   - Я вот, если бы концы отдал, думаю. Так ведь у меня ж детей нету, понял?
   - А я тебе что говорю все время. Одно по одному, одно по одному!
   - Знаешь, Федя, все-таки я на Машку думаю, что хорошая баба. Зря я с ней несерьезно так.
   - Придем, там видно будет.
   - Я ей ничего не скажу. Спрашивать не буду, что и как до меня было. И без меня. Это я сам виноват, надо было серьезно сказать: так, мол, и так, вроде того что поженимся, и веди себя как баба то есть. А так, может, и пустила кого под бок...
   - Это ничего.
   - Она вообще-то, Федь, она меня любит вроде. Честное слово, не вру, сама говорила.
   - А чего удивительного? Что ты, хуже других? Ты вон посмотри - мужики есть, даже совсем какой-нибудь пьяница, и то его какая-нибудь баба любит.
   - Это правильно.- Казаркин надолго замолчал, а потом снова позвал вниз: - Федя?
   - А? Чего?
   - Это я тебе истинную правду сказал. Она даже ревела как-то, ждать предлагала из рейса. Ты спишь?
   - Да нет, не сплю.
   - Покачивает, сильнее стало. Шурует шторм.
   - Не по болоту ходим - по морю.
   - Это верно. А вот как я буду с травмой-то? Просто не знаю, если море запретят.
   - Не запретят. Кости окрепнут, и все будет в порядке. У тебя сейчас-то не болит?
   - На радостях нет вроде. Я ведь привык уже, чистый уже мореход, мне теперь сварщиком или на завод - невмоготу. Привык - молотить так уж молотить. Деньги кучей - гуляй. Федь?
   - А?
   - Ты спишь?
   - Нет.
   - Я говорю, к морю-то привык. Там лежу в госпитале - как на море шторм, сразу чувствую и думаю: как наши там сейчас? Как план идет, из-за меня ведь сколько простою было. Думаю себе, как там Федя рыбу тралит,Казаркин усмехнулся.
   - Я тоже все тебя представлял. Мне все казалось: вот сейчас я на небушко смотрю, а ты где-то там концы отдаешь. Знаешь, думал, как быть, если помрешь-то, все-таки надо оттуда забрать и на родной земле похоронить. Правильно - нет?
   - Это обязательно,- сказал Казаркин счастливым голосом,- или в море, или на одной только родной земле. Иначе нельзя. Ну и разговор у нас говорится. А?
   - Ну, ничё, обошлось,- сказал Гулимов, засыпая.
   - Федя! Спит,- сказал Казаркин сам себе тихонько и погасил ночник.
   Казаркин старался поскорее надумать надолго вперед, чтобы, пришедши во Владивосток, сразу делать все по плану, как полагается. Он думал о себе грустные думы и прикидывал, что он будет делать, если ему действительно запретят море, и, когда хорошенько подумал, нашел, что и даже в этом распоследнем случае все равно можно будет найти выход, это даже не самое плохое, все время с женой, на берегу, это тоже не у всех такое благополучие есть. Он подумал еще, что он никудышный мужик, не увез ее тогда в дом отдыха, в Сандагоу, куда ему предлагали путевки, не поехал с ней куда-нибудь на запад, как ездят все уважающие себя и своих женщин мариманы, что он, конечно, последний крохобор, что не сумел красиво потратить деньги на женщину, не купил ей что-нибудь дорогое, чтобы на всю жизнь. И оттого, что его грызла совесть, Казаркину станови-лось все лучше и лучше; все-таки обошлось на первый раз, когда его клюнул жареный петух и предупредил: смотри живи путем, не шарься по земле без дела, ведь не выживи и - все, помер бы, не оставив после себя ничего серьезного, ни дома, ни жены, ни детей, а так просто, царапину, что ли... Это была плохая мысль, насчет смерти, и Казаркин старался ее от себя отогнать и стал приду-мывать будущий свой приход во Владивосток, стал себе это представлять в надежде уснуть и продолжать видеть это во сне. Но или усиливавшийся шторм был тому виной, или больная еще голова, но только виделось ему все очень необычным.
   Порт Диамид представлялся ему пустым, даже на горе над портом магазин был пустой, издале-ка это было видно. И такси не было на "Колесе". У причалов стояли пустые суда, и СРТ 91-91 был тоже пустой, на нем Серега видел только себя, на форпике, под колоколом, а на берегу видел одинокую фигурку в светлом платье, с чем-то важным в руках, то ли с шампанским, то ли с цвета-ми, а может, с ребеночком... До берега было очень далеко, но Серега видел, что это Маша, и он сказал, и голос у него был сильный, как гудок у "Кооперации", сказал нежно, на весь Золотой Рог:
   - Здравствуй, Маша!
   - Здравствуй, Сережа! - послышалось ему в ответ, голос у Маши был красивый, как у Эдиты Пьехи, и Казаркин заснул, улыбаясь, чувствуя, усиление шторма в океанском заливе Аляска.