Скавр Валентин. Maledictum Scavri Valentini

   Инородные сущности, сущности Ада в человеческом обличии, способны черпать энергии через разрывы внутри себя, из тех чёрных ран, что составляют часть их отрицательного бытия, несовместимого с человеческой природой. Разрушающее, воплощённое бытие иной реальности ведёт к гибели достигнутого баланса; то, что смешано землёй — вновь разделено Бездной, что расторгнуто небом — вновь соединено огнём. Сам мир является источником энергии в своих собственных разрывах, но её недостаточно для взаимодействия с Бездной без добровольной жертвы человека падшего в них, без жертвы человека, погружающегося в Бездну без страха и стона, безжалостного к себе, нисходящего в зеркало порушенной судьбы, в множащиеся образы слепящей боли, в бесконечную тень самое себя.
   Опираться на Ангела Бездны, иметь достаточно воли внутри, чтобы проецировать через себя и продолжать вовне бесконечную протяжённость Бездны, черпая энергию из самой Бездны, — значит быть творцом Зла и вершителем судеб, что по праву только тем высшим, кто презрел все препятствия на своём пути.
   И только они способны принять, как дар, упоение первобытным могуществом и беспредельностью Хаоса, каждое неограниченное проявление своей мощи, когда любая цена, уплаченная за это, будет слишком ничтожна, будь то собственная кровь, или всего лишь кровь человечества.
   И там, где мудрость слепого змея Бездны может быть воплощена, разрастаются головы гидр Тарсу, и роятся жестокие образы чужой, враждебной Необходимости, требующей пробуждения в духе и разуме, и единственного заклания, облекающейся во плоть в таинстве первородства Греха, души.
   Камни укажут путь, Инферны продолжат вехи познания… Блуждающая, не насыщаемая пустота в человеческой личине — ещё одна бесценная форма запредельного существования, вопреки всем мерам, заключённым в структурной цикличности бытия.
   Да не будет даровано покоя, да не будет могилы на земле человеку, отворившему собой Бездну. Но останется неоспоримым его право видеть собственными глазами плоды своих ужасающих Деяний в трагедии агонизирующего мира, и познать сполна бремя своей свободы и необъятность своей ответственности.

XXVII

   Нефилимы с опалёнными крыльями, ветераны штурмов небес.
   Сыновья самых бездн сердца Сатаны явлены во власти и всеоружии безудержного духа Хаоса, плотью от плоти Зла, вздымающиеся в устремлении к неприступным высотам, исходящие от самых глубин древнего природного неповиновения. Нарекаемые грехом и заклеймённые именами порока, восстанавливающие честь в именовании Зла и поднимающие все алтари изгоев и мятежников духа, они, названные преступными, следуют законам собственной природы, оберегая нетленные принципы свободы и непокорности от позора и клейм…
   Кто знает о Грехе больше, чем мы? Кто более чем мы тождественен с Ним?
   Мы изведали Грех ещё до своего рождения, когда вновь уходили в небо изнурёнными, оборванными легионами, упорно пробиваясь к своей победе по мёртвым телам, не бывших ангелами, соратников, обагряя внутренние, неприступные бастионы своей неутолимой волей к победе, тогда уже обретая свою зловещую славу… Изнурённые, оборванные, становящиеся легендой; но знающие только такую, в борьбе рождённую бескомпромиссную силу пребывать в преодолении… не способные отступать… уже отмеченные печатью Греха…
   Мы лелеяли в себе все гордые черты Его отчуждённости, мы оттачивали в себе всё более уродливые Его грани, создавая собой столь жестокую меру Греха, столь высокую плату за дерзость содеянных в проклятом духе, прекословящих божественному истин, беспощадным оружием направленных вверх, усиленных в урагане погибели. Сквозь толщи плоти, сквозь зыбкие, тревожные голоса, поднимаясь из Бездны в рваной пелене грозовых стен, раскачивая бурю как свинцовый серп, мы нанизали преступление за преступлением на жизнь вечную, разбивая несокрушимые преграды, искушая сам Грех неумолимостью своего рока, круша небеса на своём пути, и обрекая на неизбежную погибель тех, кто посмел следовать за нами.
   Отринув идеалы обезличенного изнутри, инертного творения божественного мира, мы первые, кто, преступив через себя, отворяли в себе бездну греховности и постигали всю её многогранность, всё её многообразие в своём неуязвимом бесовском порыве. Вырываясь за крайние пределы застывшего в жуткой вечности противостояния, застывшего и изъеденного тьмой последнегосовершенства, мы, как каждое новое существо, выходящее из народа Горго на свет, убивали зачатки бога в себе, чтобы продолжить путь, не дозволяя вершить тиранию над собой, перед собой не дозволяя пресмыкаться.
   Машины людей…. опасные идеи воплощения аморфного…. погребённые в ожесточенном естестве, павшие от людских трагедий тени… все они взяли что-то от нас. Но кто лучше нас, названных развращёнными и порочными в стремительном движении противоборствующего Зла, знает, как сдерживать себя, чтобы не искуситься тем, что истинно ничтожно, что истинно мало в сравнении с силой, осквернившего себя преисподним познанием духа? Кто беспощадней, чем мы, вырывал из себя слабость всего, что становится презренно, всегда готовое преклонить безвольные колени под бременем изломанных крыльев, пред соблазном удобства ограниченных форм, что рушится, преодоленное, впавшее в прах, отражённое в расколотом небе, отчаявшееся скитаться в бескрайних валах неумолимо надвигающегося Хаоса? Кто, кроме нас, может являться олицетворением всего самого непристойного, самого истого из всех проявлений Греха в бунтующих очагах, в черных смутах распадающейся Вселенной?
   Там, где разлагается космос, где в центре всего зияет Хаосом Тьма — весь мир принесён в жертву каждым нашим грехопадением, и кровь распростёртых агнцев омывает ступени и наполняет просторы Тьмы во искупление нашего рождения. Идущие против света, против выраженного в бесплодии божественного творения, мы вспениваем поверхность исступленной силы, рвущейся из объятой пламенем своей собственной глубины, что выведет нас на обрыв, — испытывать извечную силу Хаоса в себе, и выбросит нас на прибрежные дикие скалы во взмахе гнева, в размахе бескрайних крыльев беспредельной гордости всех тех, кто от Тьмы, всех тех, чей дух непреклонен и не внемлет жалости и милосердию, чей разум не скован временем и пространством. В продолжение импульса Ада мы обращаемся в Хаос и возвращаемся в Ад, увлекая с собой всё, что дорого стало для нас, оставляя частицы себя агонизировать на грозовых хребтах бушующего неба, ощущая потоки крови меж стиснутых губ, не щадя, не потворствуя, не оправдывая себя в нашем, признанном извращённым, существе.
   Посягающие на обитель всего святого и порочного, обнажающие то, что стало сокровенным во лжи, мы стремимся к своей цели, утопая в роскоши, либо уподобляясь аскетам, но всегда свободные от всех последствий продажного естества порока и глубинных тенет святости. И в сопротивлении преградам мы полной мерой являем все первобытные, жестокосердные и нетронутые тленом стороны своей натуры.
   Мы воплощаем боль и ненависть в незавершённые формы, испытывающие страдание и неутолённый голод от своего несовершенства, идущие к бунту и мятежу под наши рукоплескания, но невыносящие бесчестья и возвеличивающие пример достоинства собственным примером, собственной погибелью… подлинным бессмертием. Мы высвобождаем из оков неволи и лжи ожесточённые принципы древних свобод, и ограждаем от гниения собственные сердца, заставляя трепетать на ветру траурные ленты, чествуя Смерть венцами терновых гроз.
   И только милосердие есть ложь посреди всего этого, но кто скажет, что лжива жестокость, с которой мы взрезаем себя в поиске новых, неизведанных дотоле путей Зла? Искусство ваять из плоти и крови дано нам Бездной, продолжающейся в нас. Искусство разрушать приобретено нами по праву наследования и отточено встречным насилием, в подтверждение закона о том, что слабый выживать не должен.
   Даруя боль наивысшую, граничащую с наслаждением, мы обесцениваем страдание, как искупительную жертву, и обретаем иной исход в узурпации места человеческого Христа в суде над живыми и мёртвыми, в определении вселенских мер греховного и святого.
   Перечёркивая границы войной и разрушением, пренебрегая тяготением инертных масс святости, мы сводим существующие миры в Бездну, чтобы на просторах Хаоса возвести то Единое вечной, голодной Тьмы, устремлённой к своей бесконечности, и безраздельной могуществом в отвержении законченных идеалов. Где она возникнет теперь — помеха на тропах Левиафана, призрачная гармония пропорциональных миров?
   Рвущиеся из Абаддона ветра Хаоса приветствует нас, как существ более высокого порядка, чем все порождения света, ибо мы — ранние, ибо мы — древние, ибо мы — всегда в движении. Презревшие непорочность и неведение, созидающие сами себя в могуществе противостояния всему своей хтонической природы, названные проклятыми, но закалённые знанием Греха, и падшие от стезей целомудрия, мы — истинные Драконы Запада, мятежные духом разделят с нами престол, сильные примкнут к нам.
   Грехом и преступлением мы подтверждаем свои притязания изначальной законности на постижение Бездны и взятие штурмом небес, презирая грязь и отвергая невинность. Мы олицетворяем неистовую природу Ада, безжалостную к себе и немилосердную к безмятежности бытия чего бы то ни было, тем, сохраняя незыблемой нашу верность начальному бунту, и сберегая несомненной нашу честь.
   Гимны и воззвания к Злу тревожат наши имена, проклятия хранят нас, грозовые раскаты призывают нас к штурму.
   Так звучит распоротый барабан в храме ветра.
   Так завывает огонь в горнах Молоха.
   И по-прежнему, Нефилимы, одно из наших имён.

XXVIII

   Сферы песочных часов отсчитывают срок в Бездне, и маятник Сатурна, раскачиваясь, вспарывает космос и рвёт людскую плоть.
   Иллюзии Пустыни охватывают все циклы людских перерождений, все круги геенны, все муки чистилища, что запечатлены в Её неумолимо восстающих призраках. Мумифицированные в Её оазисах бездушные тени творят чудовищных идолов, подобных Ей тленом и инерцией, на закате не дня, но крови. Гибридом чумной магии и звероподобного реализма встаёт земля в глазах Бездны и опадает к нашим ногам…
   Здесь молчаливая земля тянет к себе, и ветер уносит сухие, чёрные существования. Здесь пустыня людей манит миражами, но дарит ложь. Владения Смерти и жестокосердного Кроноса простираются вдаль и беспредельны… Эта западня молчит уже давно, тысячи языков были иссушены, тысячи глаз, видевших её, были опустошены её ветрами, рождающими чёрные пещеры и двери в ничто. Так было до нас, и так будет после. Мы отправим в небытие лишь мёртвое безмолвие, пустую оболочку, оставив свои следы в её реальности, в её пепле…
   Мы ведали в полной мере страдания мира и видели уход мертвеца в пустыню. Вслед за Ниневией падение великого Вавилона совершилось на наших глазах, и боги, породившие человека, дарящие ему лишь мучения и болезненность, не могли погубить его. Боги Пустыни, боги своего времени, требующие кровавых жертв, боги склепов и кладбищ опустошённого духа людского, пожирающие своих детей, каким зноем наполнены они, чтобы требовать себе то, что всегда принадлежит нам?
   Мы чувствуем, как спеленатые во чреве земли рвут змеиные круги своих страстей и внутренностей, и ощущаем дрожь выжженной, измождённой жизни, мучимой страстью к теням Дьявола. В её пределах льют мёртвую кровь и преступные слёзы и содрогаются, оплакивающие богов неба, богов дождя… Мы хищники среди них, вопиющих в пустыне, молящихся о погибели. Безмолвный глас их слышен лишь Зверю.
   Земля — прах для них. Огонь — внушает ужас. Небеса — предали их.
   На что смогут опереться они, когда полностью истечёт их время? Им не сбросить своих одежд, их одежды срослись с их плотью. Их дипломатия всегда как милость; Их имущество — все боги с начала времён, неуклюжие порождения их собственной бренности. Они уйдут вместе с ними так же, как прожили чужие жизни в чуждом бытие. Измельченные жерновами времени в прах, пыль, песок, они наполнят собою пустыню, пока пустыня кровоточит — они живут надеждой.
   Им ли бежать, не ведая опоры и начал, увязая в песке? Им ли спастись, замыкая время? Они запечатали Бездну, заперев себя в скорлупе Вселенной; но им ли, осаждённым Хаосом, говорить о власти над Адом, говорить о власти над землёю и временем?
   Человеческие жизни — песок, время людское — Пустыня. Оковы времени и места диктуют свои условия духу войны. Человеческое будущее, как тончайшая пыль, отмерено всё и выпито без остатка.
   Биение чёрных крыльев Азазеля сгущает тени и поднимает песчаные бури в мертворожденном океане, в завершающем бытие пространстве нарушает молчание и возвещает предел всего.
   И по-прежнему не подвластны времени бездонные жнецы Ада.
   И по-прежнему у каждого свои счёты со временем…

XXIX

   Каждый человек есть логово Зверя, ибо плоть от Ада.
   В каждом обитает тяжелый дух Хаоса, Дьявол-Хранитель памяти о довременной шипящей плазме, Дикий Охотник за человеческими телами и числами.
   В каждом — тлетворный запах могил плоти обогащается трепетом и страхом заживо погребённых душ. В земле чёрной, как грех, эта закоренелая ненависть даёт всходы, бродит застарелая вражда, зреет свирепая порода…
   Суров и дик Зверь, рождённый из Хаоса с именем Сатаны на устах, жесток и свободен он, подбирающийся к богам и восстанавливающий воедино живые фрагменты дьявольской головоломки на костях, раздирающих небо. Кто молится его чреву, когда весь божественный бестиарий был пожран им, но самки людей всё так же рождали животных?…
   В каждой норе, в каждой пещере, в каждом влагалище скрываются и ожидают часа своего правления боги звериной масти, боги утех и боги падали. Землистые лица, чёрные кратеры пустых глаз, кенотафы высохших душ — наследие живых склепов, чьи внутренности были вывернуты на алтари, и растянуты на крючьях вседозволенности под хор терзающих, бесчисленных голосов тёмнейших из инстинктов Бехемота — воссоединяться и умирать.
   В постижение пределов собственной человеческой плоти, в постижение границ мучений и удовольствий, выброшены вовне существа хищные рецепторы тех, в ком, погребённый под грудами животных страстей, тлеет грубый, незрячий разум и правит из самых глубин скованного во тлене вязкого естества. Изысканное наслаждение гниением и жизнью свойственно им, сочетающим в себе плоть и душу, без противоречий, духовность и плотская чувственность равно переплелись в них, отражая натуралистичные картины их бытия, и устремленность вовне, в постижении ими пределов своих возможностей, где их встречают и отбрасывают вспять обетованные, нагие соблазны и пронзительная боль.
   Выступающие под именем человека, но покорённые, они избавлены от своего выбора смирением, и только те из множества, обезличенного землёй, каждый из которых ведом на суд своей плотью, заигрывают со Злом, и существуют в надежде перебороть выжиданием время.
   Ими преданы огню топкие поля блаженных утробного царства, в озарение тёмных пещер своего собственного внутреннего Эреба, — только бы быть самим, пусть даже быть — вопреки всему…. Ими стыдливо скрываемы под покровом морали все мистерии погибели, деяния их скованных, окровененных рук, и таинства воздействия на плоть благородного, аристократического греха, обнажающего бесстыдством гниения несовместимые с личиной человека, обезображивающие её вакхические метаморфозы их болезненной, искажённой чувственности.
   Единственной защитой от смерти и достойной формой их погребения остаётся вожделение к смерти. Их извращённая плотская любовь, на грани агонии, на тонкой, острой, дарующей нечеловеческое наслаждение черте между падением плоти во тлен и сопротивлением изысканной красоты неустойчивого цветения жизни, открывает иной предел в постижении ими их падшей, очеловеченной природы. Окунаясь в бессмертие в своих соитиях, они отторгают части себя, принося их в неизбежную жертву идолам своего прошлого, чтобы остаться в грядущем, чтобы жить, не изменяя инстинкту твари, не допуская пробуждения Лилит в спутанных спиралях дурной наследственности.
   Пресытившие тухлятиной своё эго, соблазнённые примером вознесенных в струпьях плоти на небеса, они покидают пределы себя в поиске бессмертной сущности и живой, животной страсти, могущей поддержать целостность их расслаивающейся, тварной природы, открытой страданию, но неспособной оторваться от своих, вросших в материю, корней.
   Объятые мускусом демона, оскоплённые временем и тягостью своих душ, изглоданные желаниями мёртвой трепещущей плоти, они соблазнены кипящим отражением даров Ада в своём собственном рассудке, но проносят их мимо своих сердец, не постигнув их горькой сути в обладании грехом, в обладании плотью, в обладании пороком.
   Им не была доступна алхимия тела, им не было дано творить изменения в основе всего, обратить кровь в вино и накормить голодные рты камнями…. Зачатые в инцесте от плоти и духа, отторгнутые через разорванные мускулы детородных обителей, они не были вольны отвергнуть себя и превозмочь материю… они насыщают собой чёрную землю и умирают в увядании, в ожидании нетленной, вечной во временах, плоти.
   Способность причинять боль и быть причиной смерти от своего рождения — высокое искусство, которое дано каждому из них по праву происхождения его племени. Обонять смерть, вдыхать запах танцующего в агонии тела — значит быть живым; умирать в согласии с увядающей плотью, умирать вопреки ей, и возрождаться в гротескных формах неистребимых, дурманящих кошмаров — значит постигнуть всё, что постигается через плоть, и продолжать далее свой путь, отдав дань владычицам плоти, и вознесясь в курении фимиама подобием тленного божества.
   Адова страсть, что иссушает человеческую душу, старит плоть, и в каждом выборе между необходимостью и желаемым ранит дважды. Чувство, рождающееся из плоти, идущее из недр Бехемота, способно вознести к бесчеловечности и дать власть над собой, и бросить на растерзание хищникам. Путь безудержного потворства плоти и путь аскезы — равно ведут к освобождению, когда преодолена власть порока, когда тёмный Дух главенствует, проводя через бесчисленные утраты, избавляя от власти времени…
   Всё так же, распахнутые багрово-красные алчные чрева влекут на дно первобытного инстинкта, через сокровенные разрывы острых желаний рождённого единожды существа, и проступают похотью сквозь поры пот и тайная, грязная неудовлетворённость.… Всё так же капканы хищной земли обагрены кровью и держат своих мертвецов, приносящих жертвы на алтарях плоти и распинающих на крестах обожествлённые бренные останки, вздетые во главе угла на излом духа.
   Но что за бремя блуждать в лабиринтах порока, смотреть из мертвого лона, и вынашивать грех земли? Что за безумство стремиться ко Злу, но в то же время раздвоенным языком во рту перебирать животные истины?…
   Всё от Хаоса и Демогоргона, и нет предела Дьяволу в человеке…

* * *

   Родство Хаоса со всем сущим, что также есть шествие Хаоса, осквернено божественным присутствием, но не нарушена преемственность между духом Ада и Его формами. Материя, как дух, заключённый в вязкости времени, пассивна и податлива Злу в любом из проявлений смертного облика. Человеческая природа, втиснутая во плоть, разлагается тварностью своего происхождения, но питает те семена и плоды, что взращиваемы в людском обличии наследием и таинствами Его Величества Сатаны.
   Зрелая звериная бесчеловечность высвобождает исконное Зло в каждом звене цепи телесных перерождений и воплощает в их чертах своё запретное величие. Мощь Хаоса, выпростанная из миллиардов клетей человеческой плоти, являет свою природу, скармливая своим зверенышам вырванные с корнем, порочные, животные сердца. Плотоядное и алчное, как Грех, ненасытное, как невозможно насытить ни Бездну, ни огонь, дьявольское, хищническое первоначало пожирает плоть и возвращает её к истокам.
   Истерзанная, изменённая рукою Зверя плоть испускает дух, обращая в прах число и тела человеческие, обращаясь числом и плотью множества Зверей.
   Рвут животы и покидают логова собственные порождения многоглавого, гибельного народа плотоядного Нахемот. Им нет нужды рождаться и умирать, чтобы переступать пороги реальности, им нет необходимости следовать законам тварной, животной Вселенной, чтобы знать, как их разрушать.
   Когти, что правят плоть и время, отточены в людском естестве… Истинные дары Ада, свойства материи — изведаны и возвращены Аду, вырванные жадными челюстями из лона человеческого, из распоротых глоток, из разорённых логовищ.

XXX

   Тленные боги поднимаются из сырых могил, встают сквозь смрад человеческих страданий, сквозь рёбра истлевших форм, сквозь прах земной и время выпитых ими душ. Вознесённые над ничтожеством сломленных ими судеб, они влачимы собственной судьбой под звуки фальшивящих флейт соблазнённых Дьявола, влачимы на трон, как на убой, под музыку козлоногих фавнов протащенные ввысь, по истощающим жизненные силы ступеням, в пляске вакхической разнузданности.
   В какофонии визгливых инструментов Смерти возносятся корыстные голоса их животных утроб к равнодушным небесам, и, отражённые, опадают на землю голодными, мёртвыми птицами.… В мучительном состязании с небесами за свою плоть, в напрасной борьбе за спасение своих душ с непризнанной ими действительностью Ада, они осознают себя лишь в этом падении, в монотонном движении, вызывая у себя имитацию божественных рефлексов на человеческий удел, в стремлении к обладанию таинствами порока утверждая жалкую цену своих притязаний на хромой трон в центре своей собственной Вселенной.
   Немёртвые, они прячут свои сердца среди сухих ветвей своих костей в паутине душ. Ничтожные на голой, растрескавшейся земле, они беспомощны, когда, поверженные в пыль и грязь, таят обиды своей никчёмности, потревоженными душами избегая убежищ своего прошлого. Нагие, как в день своего погребения, естественные, как в час своей смерти, они распластаны под пятой шагающего холода, склонённые жалкими абстракциями, метущиеся в приступах отчаяния и любви к себе в животном озлоблении пред неведомой им, но неотвратимой судьбой, запертые с нею на вершинах одиноких скал страха. Отнятые от земли, они в землю возвратятся, выскобленные из всех гробовых щелей, они лягут в них вновь, собранные воедино из гнилостных останков, чтобы распасться, они явлены, как очеловеченные боги, чтобы существовать на гребне плоти, чтобы занять облюбованное стенающими ветрами опустошённое место бога среди людей, место, изрытое человеческими могилами.
   Животные откровения доступных им сторон существования влекут их к телам, слитым в мёртвом экстазе в бренном богоподобии, заставляя их наследовать в себе бесплодие человеческой природы и слепо блуждать в лабиринтах беспощадного порока. В стремлении к почти божественной власти, из всех возможных грехов избирая человеческие, они истощают духовное знание кусками человеческого мяса и впитывают телесный яд, пользуясь днём, когда человеческие боги искажены плотью, чтобы поглотить Вселенную своим раскормленным эго, пользуясь рабской силой при постройке своего тленного благополучия.
   Здесь им нужны плети — чтобы рвать страх, здесь им нужны цепи — чтобы обуздать дух, здесь им нужны гвозди — чтобы ржавели вместе с плотью; им не нужны крылья, чтобы покорять вершины, им достаточно шатких основ человеческих представлений о благе и зле, чтобы поставить собственное благо превыше всего во Вселенной, чтобы подчинять, играя с человеческим злом. Им достаточно сломить гордость в одном-единственном человеке ради того, чтобы насытить свою плоть и продолжать своё паразитическое существование в углах бессмертия, их целью стало догнать того последнего из людей, кто вынужден бежать от них, чтобы успеть умереть свободным.
   Во вспышках слепой ярости рвутся наружу останками божественности их тленные кумиры, их тлетворные эманации вывернутых наружу тайников. Мучительными родами они приводят очередного пленника своей плоти к власти, правящего раба к повиновению, увлекая к себе в могилу парий духа, изгоев разума, определив раз и навсегда для себя, чем владеет человек, чем владеет бог, равно унизив их перед собой, вознеся с собой в пантеон элитарности все привычки подчинённого положения и страх перед внешней Тьмой.
   Вседозволенность — стала их законом, страницы их тел — их книгой Закона; желание обладать, не жертвуя ничем, обладать могуществом, равного коему нет на земле, знанием, что сокрыто от смертных, жажда безграничной власти — ведут их на любую подлость, разрушают их изнутри биением множества сердец обезумевшего в непреходящем обжорстве тленного бога. Энергетические мазки на холсте бытия, следы на пожранных крысами тканях — они втискивают вселенную в человеческие представления о добре и зле, не могущие обладать тем, что сделает их богом, не способные владеть той мерой ответственности, что сделает их, как бог, — потому их жестокость, их милосердие ограничены их человеческим воображением, и не в их власти выбирать, быть ли богом человеческим, бичёванным и растерзанным толпой, или восстать против божественного. Слишком трусливые для Зла и слишком слабые для добродетели…