Страница:
Вообще раздумья о предстоящей кампании жили в нем постоянно, и, несмотря на уверенность в своих людях, близость битв с парфянами вызывала у Катона волнение. Он уже достаточно четко представлял себе сложности, с которыми столкнутся римляне в противостоянии тактике парфян. За сотни лет враг скопил недюжинный опыт ведения конного боя и теперь представлял собой одну из самых грозных армий на свете. Их приемы были просты и неизменны. Бой завязывают конные лучники, осыпая врага на скаку градом стрел и стремясь нарушить его построение. Затем в дело вступают небольшие компактные части тяжеловооруженных катафрактов[12]; набрасываясь со своими копьями, они сминают и крушат неприятеля. Эта тактика не подводила их считай что никогда; она же привела к тому, что столетие назад оказались уничтожены легионы Красса. И вот теперь изведать на себе мощь парфян предстояло обновленной римской армии – ощущение, от которого нутро тревожно холодело.
– Командир! – окликнул Катона один из оптионов, помогающих ему на тренировках, и посошком указал в сторону холмов на востоке. Катон повернулся и оглядел дальние каменистые склоны в пучках кустарника и отдельно растущих кедров. Вот вдали что-то сверкнуло – в неглубокой лощине, ведущей с гор по направлению к Антиохии. Катон, сощурившись, сделал козырьком руку в попытке высмотреть какие-нибудь подробности. Из устья лощины спускалась цепочка крохотных фигурок, конных. Оптион встал с командиром бок о бок, и они уже вдвоем всматривались вдаль, оставив без внимания немолчную стукотню тренировки за спиной.
– Это еще что? – пробормотал оптион.
Катон пожал плечами:
– Пока и не разобрать. Наверное, караван откуда-нибудь из Халкиды, Береи, а то и Пальмиры.
– Караван? По-моему, вряд ли. Да и верблюдов что-то не видно.
– А и вправду…
Катон цепко разглядывал отдаленную группу всадников, которая все прирастала, пока общий ее счет не составил по меньшей мере сотню. Блики солнца поигрывали на оружии и доспехах этой конницы; при виде всего этого по спине льдистой струйкой пробежал страх. Опустив ото лба руку, Катон начал тихо и внятно диктовать приказы оптиону:
– Сейчас отводишь людей в лагерь и подзываешь нашу кавалерию. Чтобы все здесь были в боевой готовности. Отправь к проконсулу гонца, что с востока приближается колонна всадников.
– А как ему сказать, кто они?
– Пока точно не ясно, – секунду помедлив, ответил Катон. – Но лучше подстраховаться. Всё, иди.
Оптион, салютнув, спешно отправился обратно на плац, выкрикивая на ходу приказы прекратить тренировку и строиться. Люди с усталой ленцой становились в общую колонну, которая размаянным шагом двинулась с амбулакрума в направлении лагерных ворот, оставляя Катона в одиночестве наблюдать отдаленную конницу. К той поре как из лощины выкатился последний всадник, их в общей сложности насчитывалось уже сотни две, не меньше. А впереди них в мерцающем мареве зноя лениво колыхался стяг в золотисто-красную полоску. Конница неспешно продвигалась в сторону Антиохии и армейского лагеря, распростертого у городских стен. Судя по всему, задачи огорошить римские заставы внезапностью перед ней не ставилось. Всадники намеренно выставляли себя напоказ.
Изнутри лагеря донесся пронзительный рев буцин, и уже вскоре первая из конных ал Второй Иллирийской на рысях вышла из ворот и в два ряда выстроилась у плаца в ожидании дополнительных турм, которые должны были занять позицию справа. Когда последний кавалерист приструнил своего коня и взгляды сжавших копья всадников когорты устремились на отдаленное воинство, из городских ворот вылетела небольшая кавалькада штабных офицеров, во весь опор – мучнистые облачка пыли и камни из-под копыт – скача к Катону и его людям. Во главе кавалькады колыхался броско-алый гребень шлема, при виде которого Катон немного успокоился: как-никак сам проконсул Сирии берется оценить положение. Летучий отряд начальства, в котором помимо свиты проконсула скакали также Макрон и легат Десятого, осадил коней вблизи Катона.
– Центурион! – властно простер руку Лонгин. – Доложить обстановку!
– Все как вы видите, проконсул, – Катон кивнул в сторону близящейся конницы. – Они вооружены, но враждебных действий пока не предпринимали.
Лонгин какое-то время напряженно разглядывал всадников. Густая их цепь остановилась на тропе из лощины, и теперь от нее отделилась небольшая группа с тем самым стягом. Неизвестные всадники галопом скакали по протяженности сухой пустоши между холмами и лагерем. Их приближение сопровождал донесшийся до слуха римлян гуд рога.
Лонгин повернулся к легату Амацию, конь которого стоял чуть сзади.
– Похоже, кто-то прибыл с мирными намерениями.
– Мирными? – оторопело переспросил Амаций. – Но кто это, клянусь Юпитером?
Катон вглядывался в скачущих всадников, до которых теперь было не больше полумили. Пыль из-под конских копыт образовывала облако, на фоне которого четче проглядывались детали: конические шлемы, расшитые одеяния, колчаны у седел.
– Это парфяне, – обернулся он к проконсулу.
– Парфяне? – Рука Лонгина непроизвольно соскользнула на рукоять меча. – Парфяне… Но что они здесь делают? Прямо, разрази их небо, у нас под носом.
В сотне шагов от офицерской кавалькады всадники осадили своих скакунов. Один из верховых, наддав коленями, размашистым шагом направил коня навстречу римлянам.
– Проконсул, – Макрон неброским кивком указал на ждущую алу Второй Иллирийской, – мне приказать преградить ему дорогу?
– Не надо пока, – тихо ответил Лонгин, не спуская глаз со всадника.
– Хм, парфяне, – Амаций нервно поскреб подбородок. – Клянусь небом, чего им нужно?
– Скоро узнаем, – ответил Лонгин, сжимая руку на рукояти меча.
Глава 4
Глава 5
– Командир! – окликнул Катона один из оптионов, помогающих ему на тренировках, и посошком указал в сторону холмов на востоке. Катон повернулся и оглядел дальние каменистые склоны в пучках кустарника и отдельно растущих кедров. Вот вдали что-то сверкнуло – в неглубокой лощине, ведущей с гор по направлению к Антиохии. Катон, сощурившись, сделал козырьком руку в попытке высмотреть какие-нибудь подробности. Из устья лощины спускалась цепочка крохотных фигурок, конных. Оптион встал с командиром бок о бок, и они уже вдвоем всматривались вдаль, оставив без внимания немолчную стукотню тренировки за спиной.
– Это еще что? – пробормотал оптион.
Катон пожал плечами:
– Пока и не разобрать. Наверное, караван откуда-нибудь из Халкиды, Береи, а то и Пальмиры.
– Караван? По-моему, вряд ли. Да и верблюдов что-то не видно.
– А и вправду…
Катон цепко разглядывал отдаленную группу всадников, которая все прирастала, пока общий ее счет не составил по меньшей мере сотню. Блики солнца поигрывали на оружии и доспехах этой конницы; при виде всего этого по спине льдистой струйкой пробежал страх. Опустив ото лба руку, Катон начал тихо и внятно диктовать приказы оптиону:
– Сейчас отводишь людей в лагерь и подзываешь нашу кавалерию. Чтобы все здесь были в боевой готовности. Отправь к проконсулу гонца, что с востока приближается колонна всадников.
– А как ему сказать, кто они?
– Пока точно не ясно, – секунду помедлив, ответил Катон. – Но лучше подстраховаться. Всё, иди.
Оптион, салютнув, спешно отправился обратно на плац, выкрикивая на ходу приказы прекратить тренировку и строиться. Люди с усталой ленцой становились в общую колонну, которая размаянным шагом двинулась с амбулакрума в направлении лагерных ворот, оставляя Катона в одиночестве наблюдать отдаленную конницу. К той поре как из лощины выкатился последний всадник, их в общей сложности насчитывалось уже сотни две, не меньше. А впереди них в мерцающем мареве зноя лениво колыхался стяг в золотисто-красную полоску. Конница неспешно продвигалась в сторону Антиохии и армейского лагеря, распростертого у городских стен. Судя по всему, задачи огорошить римские заставы внезапностью перед ней не ставилось. Всадники намеренно выставляли себя напоказ.
Изнутри лагеря донесся пронзительный рев буцин, и уже вскоре первая из конных ал Второй Иллирийской на рысях вышла из ворот и в два ряда выстроилась у плаца в ожидании дополнительных турм, которые должны были занять позицию справа. Когда последний кавалерист приструнил своего коня и взгляды сжавших копья всадников когорты устремились на отдаленное воинство, из городских ворот вылетела небольшая кавалькада штабных офицеров, во весь опор – мучнистые облачка пыли и камни из-под копыт – скача к Катону и его людям. Во главе кавалькады колыхался броско-алый гребень шлема, при виде которого Катон немного успокоился: как-никак сам проконсул Сирии берется оценить положение. Летучий отряд начальства, в котором помимо свиты проконсула скакали также Макрон и легат Десятого, осадил коней вблизи Катона.
– Центурион! – властно простер руку Лонгин. – Доложить обстановку!
– Все как вы видите, проконсул, – Катон кивнул в сторону близящейся конницы. – Они вооружены, но враждебных действий пока не предпринимали.
Лонгин какое-то время напряженно разглядывал всадников. Густая их цепь остановилась на тропе из лощины, и теперь от нее отделилась небольшая группа с тем самым стягом. Неизвестные всадники галопом скакали по протяженности сухой пустоши между холмами и лагерем. Их приближение сопровождал донесшийся до слуха римлян гуд рога.
Лонгин повернулся к легату Амацию, конь которого стоял чуть сзади.
– Похоже, кто-то прибыл с мирными намерениями.
– Мирными? – оторопело переспросил Амаций. – Но кто это, клянусь Юпитером?
Катон вглядывался в скачущих всадников, до которых теперь было не больше полумили. Пыль из-под конских копыт образовывала облако, на фоне которого четче проглядывались детали: конические шлемы, расшитые одеяния, колчаны у седел.
– Это парфяне, – обернулся он к проконсулу.
– Парфяне? – Рука Лонгина непроизвольно соскользнула на рукоять меча. – Парфяне… Но что они здесь делают? Прямо, разрази их небо, у нас под носом.
В сотне шагов от офицерской кавалькады всадники осадили своих скакунов. Один из верховых, наддав коленями, размашистым шагом направил коня навстречу римлянам.
– Проконсул, – Макрон неброским кивком указал на ждущую алу Второй Иллирийской, – мне приказать преградить ему дорогу?
– Не надо пока, – тихо ответил Лонгин, не спуская глаз со всадника.
– Хм, парфяне, – Амаций нервно поскреб подбородок. – Клянусь небом, чего им нужно?
– Скоро узнаем, – ответил Лонгин, сжимая руку на рукояти меча.
Глава 4
В нескольких шагах от римских офицеров парфянин учтиво склонил голову и, отведя от лица тонкий шелковый платок, обнажил свои смуглые черты. Глаза у парфянина оказались слегка подведены, борода и усы аккуратно подстрижены. Улыбаясь уголками губ, он с легким акцентом заговорил на латыни:
– Мой повелитель царевич Метакс приветствует вас и хотел бы говорить с наместником сирийской провинции. По моему скромному разумению, – он бегло оглядел римских офицеров, – кто-нибудь из столь изысканно одетых особ мог бы передать ему эту покорную просьбу?
Лонгин напыщенно выпятил грудь:
– Я Кассий Лонгин, проконсул Сирии, и возглавляю армию на востоке империи. Что нужно твоему повелителю?
– Царевич Метакс послан нашим царем, да продлятся его дни, обсудить кое-какие разногласия между Парфией и Римом в надежде на то, что две наши державы смогут разрешить спор, не прибегая к помощи силы. Царь наш не желает наносить без нужды урон вашему столь великолепному войску.
– Вот как? – язвительно ухмыльнулся легат Амаций. – Что ж, хотелось бы взглянуть, как побегут его лошадники, когда встретятся с мощью Десятого легиона.
– Тихо! – Лонгин ожег подчиненного взглядом, после чего опять повернулся к парфянскому посланцу. – Я готов разговаривать с твоим повелителем. Проси его подъехать сюда.
Парфянин хитро улыбнулся.
– Увы, мой повелитель слышал, что кто-то из римлян в прошлом не всегда чтил традиции перемирия.
Лонгин потемнел лицом:
– Ты смеешь обвинять меня в такой низости?
– О что вы, мой господин, как можно! Разумеется, нет. Вас я ни в коем случае не смею обвинять.
– Тогда пусть твой повелитель подъедет сюда ко мне для разговора. Если у него нутра достанет.
– Нутра? – с ноткой растерянности переспросил парфянин. – Прошу простить, мой господин, но я не вполне понимаю это выражение…
– Передай своему хозяину, что я не буду вести разговор с его рабом. Скажи ему, что я буду разговаривать с ним здесь и сию же минуту, если у него хватит храбрости выбраться из-за спин своих телохранителей.
– Я с радостью ему это передам, однако смею догадываться, что он ответит примерно тем же. Но я уверен, что такой великий полководец, как вы, смел настолько, что без труда покинет опеку таких грозного вида воинов, – он округлым жестом обвел свиту из офицеров и кавалерию когорты Макрона. – Впрочем, из почтения к вашим вполне объяснимым опасениям мой повелитель позволил мне предложить вам от своего имени встретиться посередине между нашими двумя воинствами.
Лонгин мельком оглядел открытое пространство между лагерем и всадниками в богато расшитых плащах.
– То есть один на один?
– Да, мой господин.
– Проконсул, не делайте этого, – спешно вставил Амаций. – Это не иначе как какая-то уловка со стороны этих варваров. Трудно и представить, на какое коварство они способны.
– Едва ли, – усомнился Макрон. – Вряд ли этот царевич представляет собой какую-то опасность.
– Да что вы понимаете, префект! – вспылил легат. – Эти парфяне могут поразить проконсула стрелой еще до того, как он приблизится к назначенному месту!
– Не исключено, – пожал плечами Макрон. – Но они рискуют и своим переговорщиком. Кроме того, налицо потеря достоинства. Если проконсул уклонится от предложенного, то как на это отреагируют в Риме?
– Мои господа, – поднял руку парфянин. – Прошу простить за то, что встреваю в ваш спор, но если вы считаете, что подобная встреча чересчур рискованна, то могу ли я предложить, чтобы обе стороны отдалились на расстояние, недосягаемое для стрелы – скажем, и царевич, и проконсул с тремя сопровождающими от каждой из сторон? Быть может, это бы развеяло ваши подозрения и страхи?
– Страхи? – презрительно поглядел Лонгин. – Я не боюсь, парфянин. Римляне не знают страха ни перед чем, и уж тем более перед варварами с востока.
– Отрадно это слышать, мой господин. В таком случае я могу уведомить своего повелителя о вашем согласии насчет встречи? Вы и трое ваших почтенных соплеменников?
Катона втайне позабавило, с какой гладкостью хитрому парфянину удалось обставить проконсула в принятии решения. Лонгина это, напротив, взбеленило настолько, что он не сразу вернул себе самообладание. А заметив выражение лица Катона, тут же ткнул в него обличительным перстом:
– Центурион Катон – вы, я вижу, в веселом расположении? Ну так будете меня сопровождать. Вы, ваш друг Макрон и легат Амаций. Остальным присоединиться к кавалерийской але. Все остаются здесь. Если я дам знак, немедленно спешите к нам на помощь. Выполнять!
Повернувшись к парфянину, он надменно бросил:
– Скажи своему хозяину, что встреча состоится, как только остальные его люди отступят на безопасное расстояние.
– Будет сделано, мой господин, – парфянин склонил голову и, развернув всхрапнувшего коня, лихим галопом помчался к своим, не давая римлянину опомниться и поменять решение насчет условий встречи.
Макрон между тем придвинулся к Катону и вполголоса сказал:
– Ну, спасибо за то, что втянул меня в это.
– Прошу прощения, – с готовностью извинился Катон и указал в сторону конной алы: – А теперь мне бы э-э… лошадь.
– Ступай, выбирай – а то, не ровен час, еще чего-нибудь выкинешь.
В то время как Катон отходил в хвосте других офицеров, Амаций, Макрон и проконсул смотрели, как парфяне разворачивают и уводят своих коней, оставляя на месте только посланника, знаменосца и еще двоих. Макрон задумчиво потарабанил пальцами по луке седла.
– Чего же они все-таки хотят? Кто-нибудь знает?
– Лично я понятия не имею. – Лонгин помолчал, затем ворчливо заметил: – Ума не приложу, как они умудрились незамеченными так близко подобраться к нашему расположению. У нас что, в разъездах и на заставах служат слепцы? Кто-то за это ответит, – мрачно заключил он.
Все трое обернулись на стук копыт: это прибыл верхом Катон.
– Смотреть в оба, – обратился к офицерам Лонгин. – При первом же признаке опасности подавать сигнал криком и бросаться на этих выродков. Однако помните: у нас до сих пор перемирие. Движение можно делать лишь тогда, когда его сделали они. Поэтому руки держать на виду, к оружию не притрагиваться.
Амаций резко втянул носом воздух.
– Будем надеяться, что и царевич скажет своей челяди то же самое.
– Именно, – кивнул Лонгин и для успокоения сделал глубокий вдох. – А теперь всё, едем.
Каблуками сафьяновых сапог он нежно ткнул в бока своего коня, направляя его вперед. Остальные тронулись следом цепочкой, осторожно направляясь через пустошь навстречу парфянам. Держась чуть сзади и сбоку своего командира, Катон не без труда сдерживал соблазн положить ладонь на рукоять меча, но вместо этого сжимал обеими руками поводья. Спину он держал нарочито прямо, чтобы парфянам казаться надменным и бесстрашным – хотя у самого в животе все сжималось от страха, а сердце гулко стучало в ребра. Себя он презирал уже за то, что вообще вынужден выказывать эту фальшивую браваду. Случайный взгляд вбок открыл, что и Макрон пытливо смотрит на парфян, но скорее с любопытством и оценивающе, чем с боязнью или напряжением. И Катон как за спасение ухватился за мысль, что его бесстрашный друг даст фору любому парфянскому воину, каков бы тот ни был, если только он замыслил что-нибудь коварное.
Обе группы всадников сближались в полной тишине, нарушаемой лишь глухим стуком и поскрипыванием копыт по щербатой земле. В ярком свете дня отчетливо виднелся прихотливый орнамент на колчанах парфян, а также тонкая изысканность их одежд. Лошади под ними были несколько меньше, чем у римлян, но прекрасно ухоженные – гладкие, мускулистые, и двигались с эдакой текучей грацией. Знаки различия у парфян были непонятны; исключение составлял, пожалуй, только знаменосец, у которого к седлу было приторочено что-то вроде большой плетеной корзины. По молчаливому согласию стороны остановились друг от друга на двойной длине копья и вопросительно друг друга оглядели. После этого самый рослый из парфян неожиданно откинул от лица платок золотистого шелка и заговорил.
Посланник с вниманием выслушал, после чего почтительно склонил голову и лишь затем обернулся к римлянам:
– Царевич желает вам бесконечного здоровья и преуспеяния. Вам, вашему императору и всему вашему народу. Он также похвально отзывается обо всех тех прекрасных землях, которые вы заняли именем Рима. Он говорит, что несказанно впечатлен вашими линиями сторожевых башен и передовыми заставами, что обороняют подступы к Антиохии. Нам было не так-то просто подступиться и пройти через них незамеченными.
При последней фразе губы Лонгина сжались тонкой линией, а свободная рука на секунду стиснулась в кулак.
– Довольно любезностей, – вскинул он руку. – Я так понимаю, вы здесь не для того, чтобы восхищаться красотой окрестностей. Давайте по существу. Что желает царевич?
Между царевичем и посланцем последовал короткий обмен фразами, после чего последний заговорил снова:
– Парфия настаивает, чтобы Рим впредь воздержался от любых дальнейших попыток распространять свое влияние в сторону Евфрата.
– Рим имеет полное право оберегать свои границы, – твердо сказал Лонгин.
– Да, однако ваши границы имеют обыкновение неуклонно ползти дальше, подобно татям, влезающим во дворы своих следующих жертв.
– Как тебя понимать? Мы чтим наше действующее примирение.
– Между Римом и Парфией да, – согласился посланник, – но как у вас обстоят отношения с Пальмирой? Вы используете ее земли как свои собственные, а ваши солдаты маршируют уже у самих границ с Парфией.
– Пальмирский правитель Вабат подписал с Римом мир, – значимо напомнил Лонгин.
При переводе этих слов царевич язвительно хмыкнул, после чего разразился продолжительной тирадой, скептическая суть которой была римлянам ясна уже до того, как посланник взялся передавать слова своего повелителя. Макрон, встретившись исподтишка взглядом с Катоном, истомленно возвел глаза. Катон не ответил. Его друг был воином до мозга костей, но люто ненавидел любое проявление политиканства, и было очевидно, что его присутствие при этой дипломатической тяжбе – лишь дань преданному служению Риму. Катон округлил глаза и со своей стороны отправил другу предостерегающий взгляд. Макрон лишь на секунду вопросительно приподнял бровь, вслед за чем едва заметно пожал плечами, в то время как посланник излагал слова своего хозяина на латыни.
– Царевич Метакс говорит, что ваше истинное намерение за этим договором видно невооруженным глазом. Всем известно, что это просто шаг к последующему присвоению Пальмиры.
– Правитель Вабат вступил в договор по своей воле.
– А если бы правитель или его преемник решил, что из договора следует выйти? Что тогда?
Попавшись уже раз на уду, Лонгин, прежде чем ответить, поразмыслил.
– Но вопрос сейчас так не стоит. Пальмира и Рим просто добрые соседи.
Парфянский царевич на это желчно рассмеялся и при ответе ткнул в сторону римского наместника пальцем.
– Соседи, добрые? – перевел посланец. – Единственно добрые для вас – это сам Вабат и его выжившее из ума старичье. Что же касается пальмирской знати, то она этот договор открыто порицает. Во дворце есть даже такие, кто считает, что сам правитель без малого изменник. Ваш договор – бессовестная ширма, и недалек тот день, когда правитель будет вынужден его расторгнуть. А если у него этого не получится, то будьте уверены, что оковы, связывающие Пальмиру с Римом, непременно порвет его преемник. Если же Рим попытается вмешаться в дела Пальмиры силой, то тогда Парфия сделает все, чтобы защитить своего соседа от навязывания воли Рима!
Теперь рассмеялся уже проконсул.
– Парфия – защитник? Это что-то новое! Ваше желание прибрать Пальмиру к рукам лежит, можно сказать, на поверхности. Но откуда у вас мысли, что народ Пальмиры одобрит парфянское вторжение?
– У нас есть все основания так полагать. И мы открыто даем знать, что будем оберегать ее независимость как от Рима, так и от любого другого посягателя.
– Думаете, они вам поверят? Чего ради доверяться вам и вашим добрым намерениям им следует больше, чем нашим?
– Потому что мы не посылали своих воинов в их земли, чтобы возводить там крепости, которые медленно, но верно обратятся в прутья решетки. Вы уже недавно пытались возвести укрепление на берегу самого Евфрата, этой священной реки – не ровен час, и римские армии хлынули бы через нее подобно ножам, направленным в горло Парфии!
Макрон, подавшись к Катону, прошептал:
– Поэтично вещает, поглоти его Аид – ты не находишь?
– Чш-ш, – остерег Катон на максимально допустимой в данных условиях громкости. Парфянский посланник, проконсул и легат вопросительно обернулись на центурионов, вслед за чем парфянин возобновил обличительную речь своего хозяина.
– Столь открытого посягательства Парфия не потерпит. То укрепление было явным подтверждением истинных замыслов римлян, и мы требуем не допускать подобных выпадов впредь.
– А что такое? – встрепенулся Лонгин. – Что случилось с тем укреплением?
– Оно разрушено.
– А вспомогательная когорта, посланная на строительство, – что с ней?
– Уничтожена.
– Уничтожена? – Лонгин оторопело помолчал. – Ну а пленные? Где они?
– К сожалению, пленных нет.
– Ублюдки, – буркнул легат Амаций. – Гнусные убийцы.
– Сдаться они отказались, – пояснил посланник. – Нашим воинам оставалось лишь одно: стереть их с лица земли.
Какое-то время Лонгин подавленно молчал, а затем промолвил:
– Пятьсот человек и один из лучших боевых командиров армии… Центурион Кастор. – Он гневно воззрился на царевича. – Скажи своему хозяину: это недопустимые военные действия.
Переведенные посланцем слова вызвали у Метакса улыбку.
– Действия какие? Уничтожение вашей когорты или угроза, которую она составляла нашему царству?
– Не подменяй одно другим! – воскликнул проконсул. – Он прекрасно понимает, о чем я. Когда весть об этом дойдет до ушей императора, то нет такой силы, которая воспрепятствовала бы ужасной мести, что обрушится на Парфию. И эту участь вы навлекли на себя сами.
– У нас нет желания первыми начинать войну, о полководец.
– Вздор! – спесиво фыркнул Амаций. – Вы истребляете одну из наших когорт и говорите при этом, что не желаете провоцировать войну!
Рука легата легла на рукоять меча – жест, тут же замеченный парфянами. Один из телохранителей царевича с серебристым шелестом вынул из ножен меч; змеисто блеснуло на солнце длинное кривое лезвие. Под строгим окриком Метакса воин без особой охоты сунул оружие обратно в ножны.
– Я бы на вашем месте убрал руку с меча, – тихо посоветовал Катон легату.
Напоровшись на взгляд молодого центуриона, Амаций раздул ноздри, но кивнул и ослабил хватку.
– Что ж, ладно. Но за Кастора и его когорту вас ждет расплата. Когда-нибудь.
На посланца, судя по всему, это впечатления не произвело.
– Быть может, но только не в этой жизни. И не в том случае, если Рим действительно ценит мир на своих восточных границах. Мой повелитель говорит, что вам надлежит вывести из земель Пальмиры свои войска. А еще, что в дальнейшем вы не должны вмешиваться в ее внутреннюю политику. Нарушение хотя бы одного из условий вынудит Парфию на ответные действия. И несмотря на то что как царевич, так и его отец царь Готарз всецело желают мира, они будут вынуждены начать против Рима войну. И такая война встанет Риму дорого. Многие из ваших соплеменников разделят участь Красса и его легионов. Таковы слова моего повелителя, – посланник почтительно склонил голову. – Вы слышали это предупреждение, мой господин, и добавить к нему более нечего.
Парфянский царевич сказал еще что-то, а затем указал на корзину, притороченную к седлу его знаменосца. Тот отвязал ее от луки седла, и ноша тяжело шлепнулась к копытам его лошади. Затем парфяне развернули своих быстрых храпливых коней, и тогда посланник напоследок перевел римлянам:
– Мой повелитель предлагает вам принять дар. Подарок с берегов Евфрата. Считайте его провозвестником будущего, если вы все же решите пойти наперекор парфянскому царству.
Парфяне пришпорили коней и с места сорвались в галоп, обратно к своим товарищам, которые один за другим уже поворачивали и отдалялись от Антиохии обратно в лощину. С минуту римляне смотрели им вслед сквозь поднятые конскими копытами клубы пыли. Затем Лонгин перевел взгляд на плетеную корзину, лежащую на каменистой земле.
– Центурион Катон?
– Слушаю?
– Посмотрите, что там внутри, – указал проконсул.
– Слушаю.
Перекинув ногу через седло, Катон соскочил на землю. К корзине он подходил осторожно, как будто она была наполнена змеями и скорпионами. Сглотнув, потянул за ручки туго пригнанную крышку. Внутри находился простой глиняный кувшин размером с крупный арбуз. Донце у него при падении треснуло, и Катон учуял запах оливкового масла, которое медленно вытекало через прутья корзины. В кувшине жирно поблескивала темная спутанная масса, которая с утечкой масла как бы проседала и лоснилась внутри еще одного округлого предмета.
– Ну, что там? – нетерпеливо спросил Амаций.
Потянувшись внутрь и ухватившись за маслянистые темные щупальца, Катон почувствовал, как к горлу подкатывает комок желчи. Стиснув зубы, он поднял и предъявил в вытянутой руке увесистое содержимое кувшина. Масло стекало по землистой коже отделенной от тела головы, капало наземь с печально обвисших губ. При виде головы лицо у легата Амация исказилось.
– Центурион Кастор.
– Мой повелитель царевич Метакс приветствует вас и хотел бы говорить с наместником сирийской провинции. По моему скромному разумению, – он бегло оглядел римских офицеров, – кто-нибудь из столь изысканно одетых особ мог бы передать ему эту покорную просьбу?
Лонгин напыщенно выпятил грудь:
– Я Кассий Лонгин, проконсул Сирии, и возглавляю армию на востоке империи. Что нужно твоему повелителю?
– Царевич Метакс послан нашим царем, да продлятся его дни, обсудить кое-какие разногласия между Парфией и Римом в надежде на то, что две наши державы смогут разрешить спор, не прибегая к помощи силы. Царь наш не желает наносить без нужды урон вашему столь великолепному войску.
– Вот как? – язвительно ухмыльнулся легат Амаций. – Что ж, хотелось бы взглянуть, как побегут его лошадники, когда встретятся с мощью Десятого легиона.
– Тихо! – Лонгин ожег подчиненного взглядом, после чего опять повернулся к парфянскому посланцу. – Я готов разговаривать с твоим повелителем. Проси его подъехать сюда.
Парфянин хитро улыбнулся.
– Увы, мой повелитель слышал, что кто-то из римлян в прошлом не всегда чтил традиции перемирия.
Лонгин потемнел лицом:
– Ты смеешь обвинять меня в такой низости?
– О что вы, мой господин, как можно! Разумеется, нет. Вас я ни в коем случае не смею обвинять.
– Тогда пусть твой повелитель подъедет сюда ко мне для разговора. Если у него нутра достанет.
– Нутра? – с ноткой растерянности переспросил парфянин. – Прошу простить, мой господин, но я не вполне понимаю это выражение…
– Передай своему хозяину, что я не буду вести разговор с его рабом. Скажи ему, что я буду разговаривать с ним здесь и сию же минуту, если у него хватит храбрости выбраться из-за спин своих телохранителей.
– Я с радостью ему это передам, однако смею догадываться, что он ответит примерно тем же. Но я уверен, что такой великий полководец, как вы, смел настолько, что без труда покинет опеку таких грозного вида воинов, – он округлым жестом обвел свиту из офицеров и кавалерию когорты Макрона. – Впрочем, из почтения к вашим вполне объяснимым опасениям мой повелитель позволил мне предложить вам от своего имени встретиться посередине между нашими двумя воинствами.
Лонгин мельком оглядел открытое пространство между лагерем и всадниками в богато расшитых плащах.
– То есть один на один?
– Да, мой господин.
– Проконсул, не делайте этого, – спешно вставил Амаций. – Это не иначе как какая-то уловка со стороны этих варваров. Трудно и представить, на какое коварство они способны.
– Едва ли, – усомнился Макрон. – Вряд ли этот царевич представляет собой какую-то опасность.
– Да что вы понимаете, префект! – вспылил легат. – Эти парфяне могут поразить проконсула стрелой еще до того, как он приблизится к назначенному месту!
– Не исключено, – пожал плечами Макрон. – Но они рискуют и своим переговорщиком. Кроме того, налицо потеря достоинства. Если проконсул уклонится от предложенного, то как на это отреагируют в Риме?
– Мои господа, – поднял руку парфянин. – Прошу простить за то, что встреваю в ваш спор, но если вы считаете, что подобная встреча чересчур рискованна, то могу ли я предложить, чтобы обе стороны отдалились на расстояние, недосягаемое для стрелы – скажем, и царевич, и проконсул с тремя сопровождающими от каждой из сторон? Быть может, это бы развеяло ваши подозрения и страхи?
– Страхи? – презрительно поглядел Лонгин. – Я не боюсь, парфянин. Римляне не знают страха ни перед чем, и уж тем более перед варварами с востока.
– Отрадно это слышать, мой господин. В таком случае я могу уведомить своего повелителя о вашем согласии насчет встречи? Вы и трое ваших почтенных соплеменников?
Катона втайне позабавило, с какой гладкостью хитрому парфянину удалось обставить проконсула в принятии решения. Лонгина это, напротив, взбеленило настолько, что он не сразу вернул себе самообладание. А заметив выражение лица Катона, тут же ткнул в него обличительным перстом:
– Центурион Катон – вы, я вижу, в веселом расположении? Ну так будете меня сопровождать. Вы, ваш друг Макрон и легат Амаций. Остальным присоединиться к кавалерийской але. Все остаются здесь. Если я дам знак, немедленно спешите к нам на помощь. Выполнять!
Повернувшись к парфянину, он надменно бросил:
– Скажи своему хозяину, что встреча состоится, как только остальные его люди отступят на безопасное расстояние.
– Будет сделано, мой господин, – парфянин склонил голову и, развернув всхрапнувшего коня, лихим галопом помчался к своим, не давая римлянину опомниться и поменять решение насчет условий встречи.
Макрон между тем придвинулся к Катону и вполголоса сказал:
– Ну, спасибо за то, что втянул меня в это.
– Прошу прощения, – с готовностью извинился Катон и указал в сторону конной алы: – А теперь мне бы э-э… лошадь.
– Ступай, выбирай – а то, не ровен час, еще чего-нибудь выкинешь.
В то время как Катон отходил в хвосте других офицеров, Амаций, Макрон и проконсул смотрели, как парфяне разворачивают и уводят своих коней, оставляя на месте только посланника, знаменосца и еще двоих. Макрон задумчиво потарабанил пальцами по луке седла.
– Чего же они все-таки хотят? Кто-нибудь знает?
– Лично я понятия не имею. – Лонгин помолчал, затем ворчливо заметил: – Ума не приложу, как они умудрились незамеченными так близко подобраться к нашему расположению. У нас что, в разъездах и на заставах служат слепцы? Кто-то за это ответит, – мрачно заключил он.
Все трое обернулись на стук копыт: это прибыл верхом Катон.
– Смотреть в оба, – обратился к офицерам Лонгин. – При первом же признаке опасности подавать сигнал криком и бросаться на этих выродков. Однако помните: у нас до сих пор перемирие. Движение можно делать лишь тогда, когда его сделали они. Поэтому руки держать на виду, к оружию не притрагиваться.
Амаций резко втянул носом воздух.
– Будем надеяться, что и царевич скажет своей челяди то же самое.
– Именно, – кивнул Лонгин и для успокоения сделал глубокий вдох. – А теперь всё, едем.
Каблуками сафьяновых сапог он нежно ткнул в бока своего коня, направляя его вперед. Остальные тронулись следом цепочкой, осторожно направляясь через пустошь навстречу парфянам. Держась чуть сзади и сбоку своего командира, Катон не без труда сдерживал соблазн положить ладонь на рукоять меча, но вместо этого сжимал обеими руками поводья. Спину он держал нарочито прямо, чтобы парфянам казаться надменным и бесстрашным – хотя у самого в животе все сжималось от страха, а сердце гулко стучало в ребра. Себя он презирал уже за то, что вообще вынужден выказывать эту фальшивую браваду. Случайный взгляд вбок открыл, что и Макрон пытливо смотрит на парфян, но скорее с любопытством и оценивающе, чем с боязнью или напряжением. И Катон как за спасение ухватился за мысль, что его бесстрашный друг даст фору любому парфянскому воину, каков бы тот ни был, если только он замыслил что-нибудь коварное.
Обе группы всадников сближались в полной тишине, нарушаемой лишь глухим стуком и поскрипыванием копыт по щербатой земле. В ярком свете дня отчетливо виднелся прихотливый орнамент на колчанах парфян, а также тонкая изысканность их одежд. Лошади под ними были несколько меньше, чем у римлян, но прекрасно ухоженные – гладкие, мускулистые, и двигались с эдакой текучей грацией. Знаки различия у парфян были непонятны; исключение составлял, пожалуй, только знаменосец, у которого к седлу было приторочено что-то вроде большой плетеной корзины. По молчаливому согласию стороны остановились друг от друга на двойной длине копья и вопросительно друг друга оглядели. После этого самый рослый из парфян неожиданно откинул от лица платок золотистого шелка и заговорил.
Посланник с вниманием выслушал, после чего почтительно склонил голову и лишь затем обернулся к римлянам:
– Царевич желает вам бесконечного здоровья и преуспеяния. Вам, вашему императору и всему вашему народу. Он также похвально отзывается обо всех тех прекрасных землях, которые вы заняли именем Рима. Он говорит, что несказанно впечатлен вашими линиями сторожевых башен и передовыми заставами, что обороняют подступы к Антиохии. Нам было не так-то просто подступиться и пройти через них незамеченными.
При последней фразе губы Лонгина сжались тонкой линией, а свободная рука на секунду стиснулась в кулак.
– Довольно любезностей, – вскинул он руку. – Я так понимаю, вы здесь не для того, чтобы восхищаться красотой окрестностей. Давайте по существу. Что желает царевич?
Между царевичем и посланцем последовал короткий обмен фразами, после чего последний заговорил снова:
– Парфия настаивает, чтобы Рим впредь воздержался от любых дальнейших попыток распространять свое влияние в сторону Евфрата.
– Рим имеет полное право оберегать свои границы, – твердо сказал Лонгин.
– Да, однако ваши границы имеют обыкновение неуклонно ползти дальше, подобно татям, влезающим во дворы своих следующих жертв.
– Как тебя понимать? Мы чтим наше действующее примирение.
– Между Римом и Парфией да, – согласился посланник, – но как у вас обстоят отношения с Пальмирой? Вы используете ее земли как свои собственные, а ваши солдаты маршируют уже у самих границ с Парфией.
– Пальмирский правитель Вабат подписал с Римом мир, – значимо напомнил Лонгин.
При переводе этих слов царевич язвительно хмыкнул, после чего разразился продолжительной тирадой, скептическая суть которой была римлянам ясна уже до того, как посланник взялся передавать слова своего повелителя. Макрон, встретившись исподтишка взглядом с Катоном, истомленно возвел глаза. Катон не ответил. Его друг был воином до мозга костей, но люто ненавидел любое проявление политиканства, и было очевидно, что его присутствие при этой дипломатической тяжбе – лишь дань преданному служению Риму. Катон округлил глаза и со своей стороны отправил другу предостерегающий взгляд. Макрон лишь на секунду вопросительно приподнял бровь, вслед за чем едва заметно пожал плечами, в то время как посланник излагал слова своего хозяина на латыни.
– Царевич Метакс говорит, что ваше истинное намерение за этим договором видно невооруженным глазом. Всем известно, что это просто шаг к последующему присвоению Пальмиры.
– Правитель Вабат вступил в договор по своей воле.
– А если бы правитель или его преемник решил, что из договора следует выйти? Что тогда?
Попавшись уже раз на уду, Лонгин, прежде чем ответить, поразмыслил.
– Но вопрос сейчас так не стоит. Пальмира и Рим просто добрые соседи.
Парфянский царевич на это желчно рассмеялся и при ответе ткнул в сторону римского наместника пальцем.
– Соседи, добрые? – перевел посланец. – Единственно добрые для вас – это сам Вабат и его выжившее из ума старичье. Что же касается пальмирской знати, то она этот договор открыто порицает. Во дворце есть даже такие, кто считает, что сам правитель без малого изменник. Ваш договор – бессовестная ширма, и недалек тот день, когда правитель будет вынужден его расторгнуть. А если у него этого не получится, то будьте уверены, что оковы, связывающие Пальмиру с Римом, непременно порвет его преемник. Если же Рим попытается вмешаться в дела Пальмиры силой, то тогда Парфия сделает все, чтобы защитить своего соседа от навязывания воли Рима!
Теперь рассмеялся уже проконсул.
– Парфия – защитник? Это что-то новое! Ваше желание прибрать Пальмиру к рукам лежит, можно сказать, на поверхности. Но откуда у вас мысли, что народ Пальмиры одобрит парфянское вторжение?
– У нас есть все основания так полагать. И мы открыто даем знать, что будем оберегать ее независимость как от Рима, так и от любого другого посягателя.
– Думаете, они вам поверят? Чего ради доверяться вам и вашим добрым намерениям им следует больше, чем нашим?
– Потому что мы не посылали своих воинов в их земли, чтобы возводить там крепости, которые медленно, но верно обратятся в прутья решетки. Вы уже недавно пытались возвести укрепление на берегу самого Евфрата, этой священной реки – не ровен час, и римские армии хлынули бы через нее подобно ножам, направленным в горло Парфии!
Макрон, подавшись к Катону, прошептал:
– Поэтично вещает, поглоти его Аид – ты не находишь?
– Чш-ш, – остерег Катон на максимально допустимой в данных условиях громкости. Парфянский посланник, проконсул и легат вопросительно обернулись на центурионов, вслед за чем парфянин возобновил обличительную речь своего хозяина.
– Столь открытого посягательства Парфия не потерпит. То укрепление было явным подтверждением истинных замыслов римлян, и мы требуем не допускать подобных выпадов впредь.
– А что такое? – встрепенулся Лонгин. – Что случилось с тем укреплением?
– Оно разрушено.
– А вспомогательная когорта, посланная на строительство, – что с ней?
– Уничтожена.
– Уничтожена? – Лонгин оторопело помолчал. – Ну а пленные? Где они?
– К сожалению, пленных нет.
– Ублюдки, – буркнул легат Амаций. – Гнусные убийцы.
– Сдаться они отказались, – пояснил посланник. – Нашим воинам оставалось лишь одно: стереть их с лица земли.
Какое-то время Лонгин подавленно молчал, а затем промолвил:
– Пятьсот человек и один из лучших боевых командиров армии… Центурион Кастор. – Он гневно воззрился на царевича. – Скажи своему хозяину: это недопустимые военные действия.
Переведенные посланцем слова вызвали у Метакса улыбку.
– Действия какие? Уничтожение вашей когорты или угроза, которую она составляла нашему царству?
– Не подменяй одно другим! – воскликнул проконсул. – Он прекрасно понимает, о чем я. Когда весть об этом дойдет до ушей императора, то нет такой силы, которая воспрепятствовала бы ужасной мести, что обрушится на Парфию. И эту участь вы навлекли на себя сами.
– У нас нет желания первыми начинать войну, о полководец.
– Вздор! – спесиво фыркнул Амаций. – Вы истребляете одну из наших когорт и говорите при этом, что не желаете провоцировать войну!
Рука легата легла на рукоять меча – жест, тут же замеченный парфянами. Один из телохранителей царевича с серебристым шелестом вынул из ножен меч; змеисто блеснуло на солнце длинное кривое лезвие. Под строгим окриком Метакса воин без особой охоты сунул оружие обратно в ножны.
– Я бы на вашем месте убрал руку с меча, – тихо посоветовал Катон легату.
Напоровшись на взгляд молодого центуриона, Амаций раздул ноздри, но кивнул и ослабил хватку.
– Что ж, ладно. Но за Кастора и его когорту вас ждет расплата. Когда-нибудь.
На посланца, судя по всему, это впечатления не произвело.
– Быть может, но только не в этой жизни. И не в том случае, если Рим действительно ценит мир на своих восточных границах. Мой повелитель говорит, что вам надлежит вывести из земель Пальмиры свои войска. А еще, что в дальнейшем вы не должны вмешиваться в ее внутреннюю политику. Нарушение хотя бы одного из условий вынудит Парфию на ответные действия. И несмотря на то что как царевич, так и его отец царь Готарз всецело желают мира, они будут вынуждены начать против Рима войну. И такая война встанет Риму дорого. Многие из ваших соплеменников разделят участь Красса и его легионов. Таковы слова моего повелителя, – посланник почтительно склонил голову. – Вы слышали это предупреждение, мой господин, и добавить к нему более нечего.
Парфянский царевич сказал еще что-то, а затем указал на корзину, притороченную к седлу его знаменосца. Тот отвязал ее от луки седла, и ноша тяжело шлепнулась к копытам его лошади. Затем парфяне развернули своих быстрых храпливых коней, и тогда посланник напоследок перевел римлянам:
– Мой повелитель предлагает вам принять дар. Подарок с берегов Евфрата. Считайте его провозвестником будущего, если вы все же решите пойти наперекор парфянскому царству.
Парфяне пришпорили коней и с места сорвались в галоп, обратно к своим товарищам, которые один за другим уже поворачивали и отдалялись от Антиохии обратно в лощину. С минуту римляне смотрели им вслед сквозь поднятые конскими копытами клубы пыли. Затем Лонгин перевел взгляд на плетеную корзину, лежащую на каменистой земле.
– Центурион Катон?
– Слушаю?
– Посмотрите, что там внутри, – указал проконсул.
– Слушаю.
Перекинув ногу через седло, Катон соскочил на землю. К корзине он подходил осторожно, как будто она была наполнена змеями и скорпионами. Сглотнув, потянул за ручки туго пригнанную крышку. Внутри находился простой глиняный кувшин размером с крупный арбуз. Донце у него при падении треснуло, и Катон учуял запах оливкового масла, которое медленно вытекало через прутья корзины. В кувшине жирно поблескивала темная спутанная масса, которая с утечкой масла как бы проседала и лоснилась внутри еще одного округлого предмета.
– Ну, что там? – нетерпеливо спросил Амаций.
Потянувшись внутрь и ухватившись за маслянистые темные щупальца, Катон почувствовал, как к горлу подкатывает комок желчи. Стиснув зубы, он поднял и предъявил в вытянутой руке увесистое содержимое кувшина. Масло стекало по землистой коже отделенной от тела головы, капало наземь с печально обвисших губ. При виде головы лицо у легата Амация исказилось.
– Центурион Кастор.
Глава 5
– Солдаты Рима! – Кассий Лонгин торжественно оглядел пиршественную залу своей резиденции. С возвышения, где он стоял, отчетливо различались лица собравшихся здесь центурионов, трибунов, легатов. – Войне с Парфией – быть!
Сдержанный рокот прокатился по зале; офицеры переглядывались меж собой, пока наконец в нависшей тишине все взгляды не оказались устремлены на проконсула Сирии. Весть об отряде парфянских всадников, как из-под земли возникшем давеча под самыми стенами Антиохии, бурей пронеслась и по лагерю, и по улицам города. Говорили разное: от заключения вечного союзничества между Римом и Парфией до наступления громадного парфянского войска, что марширует уже не более чем в одном дне пути от Антиохии с указанием безжалостно истребить всех мужчин, женщин и детей, а сам город сжечь дотла. Слова Лонгина внесли первую ясность в доселе расплывчатую картину, и теперь офицеры с напряженным вниманием вслушивались, рассчитывая узнать какие-нибудь детали. Дождавшись, когда воцарится полная тишина, проконсул продолжил:
Сдержанный рокот прокатился по зале; офицеры переглядывались меж собой, пока наконец в нависшей тишине все взгляды не оказались устремлены на проконсула Сирии. Весть об отряде парфянских всадников, как из-под земли возникшем давеча под самыми стенами Антиохии, бурей пронеслась и по лагерю, и по улицам города. Говорили разное: от заключения вечного союзничества между Римом и Парфией до наступления громадного парфянского войска, что марширует уже не более чем в одном дне пути от Антиохии с указанием безжалостно истребить всех мужчин, женщин и детей, а сам город сжечь дотла. Слова Лонгина внесли первую ясность в доселе расплывчатую картину, и теперь офицеры с напряженным вниманием вслушивались, рассчитывая узнать какие-нибудь детали. Дождавшись, когда воцарится полная тишина, проконсул продолжил: