– В самом деле, дядюшка Хосе, – тихо сказал Алеша, – нам объясняют какое-нибудь событие и плетут вокруг него несусветную чушь, которая толкает человека к ложным выводам. Как разобраться в этом гигантском море: где нужная книга, где куча словесного хлама, где честный писатель, где заблуждающийся, где ловкий прислужник зла?
– Это не так просто – определить, но все же, при желании, посильно для каждого. Как определяют положение корабля в море? По долготе и широте. Долгота истинного – совесть, широта – идеал. Если чувствуешь, что текст вызывает одобрение совести и идеал не только не подвергается насилию, но очерчивается все яснее, значит, перед тобой книга, которую стоит прочитать… Но это плоскостное определение, а все вещи в мире пребывают не на плоскости, а в пространстве. Многое значит эпоха, ее проблемы, да и само слово, которое должно повторить красоту и убедительность жизни… В пространстве легко ориентируется тот, кто хорошо почувствовал себя на плоскости и сумел развить как тонкую совесть, улавливающую малейшую фальшь и несправедливость, так и серьезный идеал, сопряженный с поисками народа и человечества. Такой человек получает в руки самый совершенный определитель совершенного – чувство правды, гармонии, интуицию истины… Он уже не просто усваивает прочитанное, а строит свой собственный мир… Скажем, я читаю, что в июле 1981 года в горах на севере Панамы при непроясненных обстоятельствах разбился самолет, в котором летел генерал Омар Торрихос… Затем читаю о загадочной авиакатастрофе в Эквадоре – погиб президент Хайме Рольдос со своим единомышленником, министром обороны… Или читаю о том, как в октябре 1986 года разбился самолет президента Мозамбика Самора Машела… Все это люди прогрессивных убеждений, выступавшие против несправедливости… А потом узнаю, что есть государства, которые при помощи спутников контролируют полеты чужих самолетов, что придуманы специальные аппараты, сбивающие пилотов с курса. И, наконец, нахожу здесь, на пустынном острове, скрытом от повседневных взоров мировой общественности, тюрьму, в которой мучают лучших представителей закабаленных народов. Как вы думаете, есть ли какая-либо прямая связь между всеми этими событиями и чего добиваются как бы безымянные группы олигархов, стремясь погасить пламя правды, если оно где-то вспыхнуло?
Дядюшка Хосе, отерев платком усталое лицо, сдвинул на макушку свое сомбреро и выразительно поглядел на Алешу и Марию. На его лице можно было прочесть гораздо больше того, что он сказал.
Мария тяжело вздохнула.
– Дядюшка, научи меня гипнотизировать. Я бы их всех загипнотизировала, и мы бы вышли на волю.
– А что, – улыбнулся Алеша. – Я сам читал про одну женщину. Она входила в банк и, пристально глядя на кассира, приказывала ему выдать положенную сумму, что он и делал, объясняя это гипнотическим воздействием… В семи или восьми банках аферистка получила около миллиона… Позднее выяснилось, что все кассиры были с ней в сговоре и получили за это свой куш.
Дядюшка усмехнулся. Силы оставляли его, но он крепился как мог.
– Ишь ты, изобретательная плутовка!.. Хорошо еще, ребята, что мы сидим вместе. Чтобы сломить нас, мерзавцы могут посадить каждого в одиночку. Но и тогда не поддавайтесь отчаянию, помните: какие бы стены нас ни разделяли, у нас общая правда и искренняя любовь друг к другу. Борьба за свободу, за правду и отчаяние – это несовместимо… Помню, когда Фидель Кастро высадился на кубинский берег с яхты «Гранма». В первом же бою при Алегрия-де Пио погиб 21 участник экспедиции, больше четверти всего состава. В болоте и зарослях мангровника было трудно сражаться. Но они не дрогнули… Лучше умереть за мечту, чем жить, отказавшись от нее… Об этом сказал кто-то из русских поэтов, Алеша… Что-то похожее я встречал у кубинца Роландо Эскардо из Матансаса… Помните, друзья, враги могут лишить нас жизни, но не могут лишить души. Как сказал Антонио Мачадо, гончар волен вылепить любой кувшин, но бессилен сделать глину… Жить можно и в смерти. И можно умереть при жизни. Помните об этом.
– Что-то ты, дядюшка, совсем затосковал, – сказала Мария. – Неужели ты все еще принимаешь нас за маленьких детей?
– Нет, конечно. Но все мы на последнем пределе. Страшно подумать, что будет, если мы еще долго не вырвемся отсюда… Запомни, Мария, твой отец хотел, чтобы ты стала архитектором.
– Я и стану архитектором. И когда-нибудь построю Дворец художеств. Там будут твои картины, дядюшка.
– В молодости я жил на улице Монсеррай неподалеку от Национального музея изящных искусств. Верите или нет, но я уже тогда знал, что мои картины будут в музее… Лучшей своей картиной я считаю «Продавца лангустов». К сожалению, этой картине не повезло.
– А я лучшей твоей работой считаю карандашный портрет Эрнеста Хемингуэя, – сказала Мария. – Живые глаза… И еще «Люди смотрят на Юрия Гагарина». Кажется, так называется эта картина?.. Эй, Алеша, как погиб Юрий Гагарин?
– Не знаю точно, – отозвался Алеша. – Он совершал тренировочный полет вместе с одним летчиком, знаменитым испытателем. Что-то там случилось, их самолет врезался в землю… Кажется, был туман. Трагическая случайность.
– Это был настоящий русский, – задумчиво произнес дядюшка Хосе. – Безграничное мужество сочеталось в нем с простотой и любовью ко всем добрым людям. Из него просто выпирал великий талант. Если бы он не стал космонавтом, он бы добился рекордов в любом другом деле. Стал бы боксером, армейским генералом, хлебопашцем, художником. Вот я и говорю, это был настоящий русский.
– Трагическая случайность, – вздохнула Мария.
– Я где-то читал, – сказал Алеша, – что случайность – это закономерность более высокого порядка. Случай на иной основе связывает все те же причины и следствия… Наши враги неспроста всячески препятствуют просвещению людей. В конечном счете правда – это знание причин и следствий. Конечно, совершенное общество возникает при совершенной социальной организации. Но чтобы прийти к такой организации, необходимы большие знания, а они даются лишь тем, кто их жаждет.
– Ценю книжное знание, – сказал дядюшка Хосе. – Это важный кладезь мудрости. Но есть еще знание жизни. Это еще важнее – уметь читать книгу бытия. Ради этой книги и читаются-то все прочие… Родители часто тревожатся о детях и перекрывают им пути к самостоятельности. Это ошибка, потому что человек – это самостоятельные знания, претворяемые в самостоятельные действия, это самостоятельные заботы. Не самостоятельное времяпрепровождение, а именно заботы: они создают стержень в человеке, человек учится ориентироваться в людях и ситуациях, полагаться на свои силы… Нельзя уберегать молодых от забот…
Разговор то разгорался, то угасал – голодные люди, как угли: то подернутся пеплом усталости, то снова воспламенятся надеждой.
Мария сказала:
– Мне бы сейчас порцию эскимо… Но я бы и от салата из тунца с яйцом и лимоном не отказалась. Хорошо этот салат готовит моя мама.
– Я бы согласился на лягушачьи лапки, – со вздохом произнес дядюшка Хосе, почесав под мышками. – Но если бы мне дали право выбора, я попросил бы кусок свежего хлеба и салат из креветок.
«И мне хочется говорить о еде, только о еде, – подумал Алеша. – Это слабость. Нельзя идти на поводу слабости. Человек остается человеком, пока способен управлять своими желаниями, быть выше их…»
– Где-то на Западе провели такой эксперимент. Заключенным одной из тюрем сказали, что им сокращают сроки наполовину, потому что под зданием тюрьмы обнаружен выход радиоактивной породы. Это была заведомая ложь, тем не менее многие из людей быстро утратили физическое или умственное здоровье… Хочется есть, это так, но я уверен, и это не только самовнушение, что правый человек получает колоссальную энергетическую подзарядку от сознания своей правоты… Лично я чувствую, что мои силы еще велики…
Трудно, трудно дались Алеше последние слова. Дядюшка Хосе покосился на него усталым, но уважительным взглядом.
– Понимаешь, Алеша, – словно оправдываясь, сказал он, – ты, кажется, все-таки один раз наелся здесь от пуза. Мы же все время впроголодь. Мне, сам понимаешь, доставались от улова главным образом хвосты и головы…
Миновала еще часть дня. А потом дядюшка Хосе вновь прервал затянувшееся молчание:
– Когда я был молодым, рыбаки поймали на западном побережье черепаху весом почти в четыреста килограммов. Ее панцирь превышал в поперечнике два метра. Представляете, сколько было мяса?..
Кажется, дядюшка бредил.
– Если вы не против, завтра выйдем в море, – сказал он. – Но такую черепаху не поднять простой сетью.
Алеша стал молотить кулаками в дверь.
– Негодяи, – хрипел он, – вы хотите уморить нас голодом и жаждой! Вы ответите за это!..
Проскрипел ключ, звякнул засов, вошел охранник. Он молча ударил Алешу чем-то тяжелым по голове – подросток упал на пол.
– Паскуда, – сказал охранник. – Если ты еще будешь нарушать тишину и мешать мне дремать, я тебя так уделаю, что не узнают ни черти, ни ангелы!..
Алеша слышал угрозу. Подняться не было сил. Лежа на полу, он услыхал, как низко над крышей тюрьмы пролетел вертолет. Или это показалось? Глядя на дядюшку Хосе, что дремал, привалившись к грязной стене, и на Марию, с закрытыми глазами повторявшую какие-то слова, Алеша поклялся придумать что-либо для их спасения, но – мысли вязли, срывались, на ум приходили лишь самые фантастические планы…
СТРАННЫЙ ВИЗИТ
БЕССТРАШНЫЙ АНТОНИО
ПЕРЕГОВОРЫ
ВРЕМЯ РЕШИТЕЛЬНЫХ ДЕЙСТВИИ
– Это не так просто – определить, но все же, при желании, посильно для каждого. Как определяют положение корабля в море? По долготе и широте. Долгота истинного – совесть, широта – идеал. Если чувствуешь, что текст вызывает одобрение совести и идеал не только не подвергается насилию, но очерчивается все яснее, значит, перед тобой книга, которую стоит прочитать… Но это плоскостное определение, а все вещи в мире пребывают не на плоскости, а в пространстве. Многое значит эпоха, ее проблемы, да и само слово, которое должно повторить красоту и убедительность жизни… В пространстве легко ориентируется тот, кто хорошо почувствовал себя на плоскости и сумел развить как тонкую совесть, улавливающую малейшую фальшь и несправедливость, так и серьезный идеал, сопряженный с поисками народа и человечества. Такой человек получает в руки самый совершенный определитель совершенного – чувство правды, гармонии, интуицию истины… Он уже не просто усваивает прочитанное, а строит свой собственный мир… Скажем, я читаю, что в июле 1981 года в горах на севере Панамы при непроясненных обстоятельствах разбился самолет, в котором летел генерал Омар Торрихос… Затем читаю о загадочной авиакатастрофе в Эквадоре – погиб президент Хайме Рольдос со своим единомышленником, министром обороны… Или читаю о том, как в октябре 1986 года разбился самолет президента Мозамбика Самора Машела… Все это люди прогрессивных убеждений, выступавшие против несправедливости… А потом узнаю, что есть государства, которые при помощи спутников контролируют полеты чужих самолетов, что придуманы специальные аппараты, сбивающие пилотов с курса. И, наконец, нахожу здесь, на пустынном острове, скрытом от повседневных взоров мировой общественности, тюрьму, в которой мучают лучших представителей закабаленных народов. Как вы думаете, есть ли какая-либо прямая связь между всеми этими событиями и чего добиваются как бы безымянные группы олигархов, стремясь погасить пламя правды, если оно где-то вспыхнуло?
Дядюшка Хосе, отерев платком усталое лицо, сдвинул на макушку свое сомбреро и выразительно поглядел на Алешу и Марию. На его лице можно было прочесть гораздо больше того, что он сказал.
Мария тяжело вздохнула.
– Дядюшка, научи меня гипнотизировать. Я бы их всех загипнотизировала, и мы бы вышли на волю.
– А что, – улыбнулся Алеша. – Я сам читал про одну женщину. Она входила в банк и, пристально глядя на кассира, приказывала ему выдать положенную сумму, что он и делал, объясняя это гипнотическим воздействием… В семи или восьми банках аферистка получила около миллиона… Позднее выяснилось, что все кассиры были с ней в сговоре и получили за это свой куш.
Дядюшка усмехнулся. Силы оставляли его, но он крепился как мог.
– Ишь ты, изобретательная плутовка!.. Хорошо еще, ребята, что мы сидим вместе. Чтобы сломить нас, мерзавцы могут посадить каждого в одиночку. Но и тогда не поддавайтесь отчаянию, помните: какие бы стены нас ни разделяли, у нас общая правда и искренняя любовь друг к другу. Борьба за свободу, за правду и отчаяние – это несовместимо… Помню, когда Фидель Кастро высадился на кубинский берег с яхты «Гранма». В первом же бою при Алегрия-де Пио погиб 21 участник экспедиции, больше четверти всего состава. В болоте и зарослях мангровника было трудно сражаться. Но они не дрогнули… Лучше умереть за мечту, чем жить, отказавшись от нее… Об этом сказал кто-то из русских поэтов, Алеша… Что-то похожее я встречал у кубинца Роландо Эскардо из Матансаса… Помните, друзья, враги могут лишить нас жизни, но не могут лишить души. Как сказал Антонио Мачадо, гончар волен вылепить любой кувшин, но бессилен сделать глину… Жить можно и в смерти. И можно умереть при жизни. Помните об этом.
– Что-то ты, дядюшка, совсем затосковал, – сказала Мария. – Неужели ты все еще принимаешь нас за маленьких детей?
– Нет, конечно. Но все мы на последнем пределе. Страшно подумать, что будет, если мы еще долго не вырвемся отсюда… Запомни, Мария, твой отец хотел, чтобы ты стала архитектором.
– Я и стану архитектором. И когда-нибудь построю Дворец художеств. Там будут твои картины, дядюшка.
– В молодости я жил на улице Монсеррай неподалеку от Национального музея изящных искусств. Верите или нет, но я уже тогда знал, что мои картины будут в музее… Лучшей своей картиной я считаю «Продавца лангустов». К сожалению, этой картине не повезло.
– А я лучшей твоей работой считаю карандашный портрет Эрнеста Хемингуэя, – сказала Мария. – Живые глаза… И еще «Люди смотрят на Юрия Гагарина». Кажется, так называется эта картина?.. Эй, Алеша, как погиб Юрий Гагарин?
– Не знаю точно, – отозвался Алеша. – Он совершал тренировочный полет вместе с одним летчиком, знаменитым испытателем. Что-то там случилось, их самолет врезался в землю… Кажется, был туман. Трагическая случайность.
– Это был настоящий русский, – задумчиво произнес дядюшка Хосе. – Безграничное мужество сочеталось в нем с простотой и любовью ко всем добрым людям. Из него просто выпирал великий талант. Если бы он не стал космонавтом, он бы добился рекордов в любом другом деле. Стал бы боксером, армейским генералом, хлебопашцем, художником. Вот я и говорю, это был настоящий русский.
– Трагическая случайность, – вздохнула Мария.
– Я где-то читал, – сказал Алеша, – что случайность – это закономерность более высокого порядка. Случай на иной основе связывает все те же причины и следствия… Наши враги неспроста всячески препятствуют просвещению людей. В конечном счете правда – это знание причин и следствий. Конечно, совершенное общество возникает при совершенной социальной организации. Но чтобы прийти к такой организации, необходимы большие знания, а они даются лишь тем, кто их жаждет.
– Ценю книжное знание, – сказал дядюшка Хосе. – Это важный кладезь мудрости. Но есть еще знание жизни. Это еще важнее – уметь читать книгу бытия. Ради этой книги и читаются-то все прочие… Родители часто тревожатся о детях и перекрывают им пути к самостоятельности. Это ошибка, потому что человек – это самостоятельные знания, претворяемые в самостоятельные действия, это самостоятельные заботы. Не самостоятельное времяпрепровождение, а именно заботы: они создают стержень в человеке, человек учится ориентироваться в людях и ситуациях, полагаться на свои силы… Нельзя уберегать молодых от забот…
Разговор то разгорался, то угасал – голодные люди, как угли: то подернутся пеплом усталости, то снова воспламенятся надеждой.
Мария сказала:
– Мне бы сейчас порцию эскимо… Но я бы и от салата из тунца с яйцом и лимоном не отказалась. Хорошо этот салат готовит моя мама.
– Я бы согласился на лягушачьи лапки, – со вздохом произнес дядюшка Хосе, почесав под мышками. – Но если бы мне дали право выбора, я попросил бы кусок свежего хлеба и салат из креветок.
«И мне хочется говорить о еде, только о еде, – подумал Алеша. – Это слабость. Нельзя идти на поводу слабости. Человек остается человеком, пока способен управлять своими желаниями, быть выше их…»
– Где-то на Западе провели такой эксперимент. Заключенным одной из тюрем сказали, что им сокращают сроки наполовину, потому что под зданием тюрьмы обнаружен выход радиоактивной породы. Это была заведомая ложь, тем не менее многие из людей быстро утратили физическое или умственное здоровье… Хочется есть, это так, но я уверен, и это не только самовнушение, что правый человек получает колоссальную энергетическую подзарядку от сознания своей правоты… Лично я чувствую, что мои силы еще велики…
Трудно, трудно дались Алеше последние слова. Дядюшка Хосе покосился на него усталым, но уважительным взглядом.
– Понимаешь, Алеша, – словно оправдываясь, сказал он, – ты, кажется, все-таки один раз наелся здесь от пуза. Мы же все время впроголодь. Мне, сам понимаешь, доставались от улова главным образом хвосты и головы…
Миновала еще часть дня. А потом дядюшка Хосе вновь прервал затянувшееся молчание:
– Когда я был молодым, рыбаки поймали на западном побережье черепаху весом почти в четыреста килограммов. Ее панцирь превышал в поперечнике два метра. Представляете, сколько было мяса?..
Кажется, дядюшка бредил.
– Если вы не против, завтра выйдем в море, – сказал он. – Но такую черепаху не поднять простой сетью.
Алеша стал молотить кулаками в дверь.
– Негодяи, – хрипел он, – вы хотите уморить нас голодом и жаждой! Вы ответите за это!..
Проскрипел ключ, звякнул засов, вошел охранник. Он молча ударил Алешу чем-то тяжелым по голове – подросток упал на пол.
– Паскуда, – сказал охранник. – Если ты еще будешь нарушать тишину и мешать мне дремать, я тебя так уделаю, что не узнают ни черти, ни ангелы!..
Алеша слышал угрозу. Подняться не было сил. Лежа на полу, он услыхал, как низко над крышей тюрьмы пролетел вертолет. Или это показалось? Глядя на дядюшку Хосе, что дремал, привалившись к грязной стене, и на Марию, с закрытыми глазами повторявшую какие-то слова, Алеша поклялся придумать что-либо для их спасения, но – мысли вязли, срывались, на ум приходили лишь самые фантастические планы…
СТРАННЫЙ ВИЗИТ
Все сидели подавленные и грустные, когда в тюремном коридоре зазвучал чей-то громкий, властный голос. Камера была отворена, дверь распахнута настежь, и в солнечном свете, явившемся с той стороны жизни, взорам узников предстали господин Гудмэн и кто-то еще бородатый в черных очках, в панаме с опущенными полями. На нем были светлые брюки и щегольская красная внапуск рубашка. На плече бородача висела туристская сумка.
– Ну? – спросил бородатый господина Гудмэна.
– Это они и есть, сэр, – кивнув головой, угодливо сказал Гудмэн.
– Мы берем их с собой, – сказал незнакомец. – Всех разом. Распорядитесь об этом. Сожалею, но они страшно ослабли. Тени, а не люди. Как вы довели до этого?
– Эй, – сказал охраннику господин Гудмэн. – Пусть заключенные идут за нами. И поощрите их, если не смогут встать. Только поосторожней.
– Только без «поощрений», – скривился бородач. Видимо, он был знаком с тюремными обычаями. «Поощрить» на жаргоне тюремщиков означало дать пинка, зуботычину, силой побудить выполнить приказ.
Алеша помог подняться дядюшке Хосе и Марии. Дядюшка был плох и слабо соображал, что от него хотят. Мария молча цеплялась за дядюшку.
– Они сильно истощены, – покачал головой бородач. – Пусть следуют за нами… А вы останьтесь, – махнул рукой на охранника. – Вы нам пока не потребуетесь.
– Следуйте за мной, – сказал господин Гудмэн, приглашая пленников.
Все пошли по коридору, миновали еще один пост за решетчатой дверью и направились к выходу.
И тут Алеша, тащивший за руку дядюшку Хосе, явился свидетелем странной сцены.
Открыв дверь тюремного здания во двор, господин Гудмэн попытался быстренько выскользнуть на крыльцо. Но бородач грубо удержал его за руку и втащил обратно, увидев, как и Алеша, перед караульным зданием толпу вооруженных охранников.
– Не торопись, – сказал он, – мы еще не окончили нашу беседу.
Дверь была захлопнута и даже закрыта на засов. По особому переходу пленников провели в особняк господина Гудмэна и заставили подняться на второй этаж.
– Начнем с пленников, – сказал бородач. – Укажите им, где ваша ванная комната, пусть приводят себя в порядок, а мы попросим накрыть тут общий обед. Скромный, но достаточно калорийный. И – побольше натурального сока.
Господин Гудмэн вызвал кнопкой повара и передал ему пожелания бородатого.
– Чем быстрее, тем лучше, – прибавил он, и бородач одобрительно кивнул…
В огромной ванной, выложенной ослепительно белым кафелем с изумрудными чашами раковин, унитазов и ванн, Алеше удалось взбодрить дядюшку Хосе и Марию.
Вымывшись и оглядев в зеркало свое худое, потемневшее лицо, Алеша решил почистить зубы. Выдавил на палец зубной пасты и стал массировать десны: во рту запекло, зарезало, сделалось солоно. Вытащил палец – палец был в крови.
От недоедания началась какая-то болезнь.
Дядюшка Хосе, омыв лицо и расчесав шикарной черепаховой расческой усы и шевелюру, высказал опасение, что Босс и его приятель все съедят сами.
Мария наслаждалась хвойной ванной. Из-за пластиковой занавески слышались ее радостные вздохи.
– Обратите внимание на бородатого, – прошептал Алеша. – Мне этот тип кого-то напоминает.
– Бородатых да усатых повсюду навалом, – сказал, торопя всех, дядюшка Хосе. – Я признаю его своим кровным братом, если он угостит меня хлебом с маслом и салатом из креветок. А если еще прибавит чашечку кофе, я признаю его римским папой.
Все переоделись. У выхода из ванны повар в белом колпаке тщательно обрызгал каждого чем-то пахучим.
– Босс не любит тюремного запаха, – объяснил он. – Вас нужно хорошенько продезинфицировать.
– Ваш Босс – очень культурный человек, – ехидно заметил Алеша. – Знает толк в гигиене.
Стол был уже накрыт.
Дядюшка Хосе по привычке потянулся рукой за своим сомбреро, но вспомнив, что оно осталось на полу в прихожей, раскланялся и сказал:
– К вашим услугам, джентльмены!
– Ну, это еще посмотрим, какие тут джентльмены, – пробурчал бородатый. – Садитесь все по ту сторону стола и только не усердствуйте, не наедайтесь впрок.
Господин Гудмэн отпустил повара, закрыл все двери на запоры и примерился тоже сесть за стол, на ходу заправляя салфетку за ворот рубашки.
– Э, нет, ты погоди, – жестом остановил его бородач. – Сядь у этой стены, чтобы каждый из нас мог хорошо видеть твои прекрасные глаза.
С этими словами бородач извлек из туристской сумки и со стуком положил на стол автомат, снял панаму и очки.
– Антонио, – прошептал изумленный Алеша.
Дядюшка Хосе, набросившись на апельсиновый сок, только скосил глаза.
Мария взглянула недоверчиво…
– Ну? – спросил бородатый господина Гудмэна.
– Это они и есть, сэр, – кивнув головой, угодливо сказал Гудмэн.
– Мы берем их с собой, – сказал незнакомец. – Всех разом. Распорядитесь об этом. Сожалею, но они страшно ослабли. Тени, а не люди. Как вы довели до этого?
– Эй, – сказал охраннику господин Гудмэн. – Пусть заключенные идут за нами. И поощрите их, если не смогут встать. Только поосторожней.
– Только без «поощрений», – скривился бородач. Видимо, он был знаком с тюремными обычаями. «Поощрить» на жаргоне тюремщиков означало дать пинка, зуботычину, силой побудить выполнить приказ.
Алеша помог подняться дядюшке Хосе и Марии. Дядюшка был плох и слабо соображал, что от него хотят. Мария молча цеплялась за дядюшку.
– Они сильно истощены, – покачал головой бородач. – Пусть следуют за нами… А вы останьтесь, – махнул рукой на охранника. – Вы нам пока не потребуетесь.
– Следуйте за мной, – сказал господин Гудмэн, приглашая пленников.
Все пошли по коридору, миновали еще один пост за решетчатой дверью и направились к выходу.
И тут Алеша, тащивший за руку дядюшку Хосе, явился свидетелем странной сцены.
Открыв дверь тюремного здания во двор, господин Гудмэн попытался быстренько выскользнуть на крыльцо. Но бородач грубо удержал его за руку и втащил обратно, увидев, как и Алеша, перед караульным зданием толпу вооруженных охранников.
– Не торопись, – сказал он, – мы еще не окончили нашу беседу.
Дверь была захлопнута и даже закрыта на засов. По особому переходу пленников провели в особняк господина Гудмэна и заставили подняться на второй этаж.
– Начнем с пленников, – сказал бородач. – Укажите им, где ваша ванная комната, пусть приводят себя в порядок, а мы попросим накрыть тут общий обед. Скромный, но достаточно калорийный. И – побольше натурального сока.
Господин Гудмэн вызвал кнопкой повара и передал ему пожелания бородатого.
– Чем быстрее, тем лучше, – прибавил он, и бородач одобрительно кивнул…
В огромной ванной, выложенной ослепительно белым кафелем с изумрудными чашами раковин, унитазов и ванн, Алеше удалось взбодрить дядюшку Хосе и Марию.
Вымывшись и оглядев в зеркало свое худое, потемневшее лицо, Алеша решил почистить зубы. Выдавил на палец зубной пасты и стал массировать десны: во рту запекло, зарезало, сделалось солоно. Вытащил палец – палец был в крови.
От недоедания началась какая-то болезнь.
Дядюшка Хосе, омыв лицо и расчесав шикарной черепаховой расческой усы и шевелюру, высказал опасение, что Босс и его приятель все съедят сами.
Мария наслаждалась хвойной ванной. Из-за пластиковой занавески слышались ее радостные вздохи.
– Обратите внимание на бородатого, – прошептал Алеша. – Мне этот тип кого-то напоминает.
– Бородатых да усатых повсюду навалом, – сказал, торопя всех, дядюшка Хосе. – Я признаю его своим кровным братом, если он угостит меня хлебом с маслом и салатом из креветок. А если еще прибавит чашечку кофе, я признаю его римским папой.
Все переоделись. У выхода из ванны повар в белом колпаке тщательно обрызгал каждого чем-то пахучим.
– Босс не любит тюремного запаха, – объяснил он. – Вас нужно хорошенько продезинфицировать.
– Ваш Босс – очень культурный человек, – ехидно заметил Алеша. – Знает толк в гигиене.
Стол был уже накрыт.
Дядюшка Хосе по привычке потянулся рукой за своим сомбреро, но вспомнив, что оно осталось на полу в прихожей, раскланялся и сказал:
– К вашим услугам, джентльмены!
– Ну, это еще посмотрим, какие тут джентльмены, – пробурчал бородатый. – Садитесь все по ту сторону стола и только не усердствуйте, не наедайтесь впрок.
Господин Гудмэн отпустил повара, закрыл все двери на запоры и примерился тоже сесть за стол, на ходу заправляя салфетку за ворот рубашки.
– Э, нет, ты погоди, – жестом остановил его бородач. – Сядь у этой стены, чтобы каждый из нас мог хорошо видеть твои прекрасные глаза.
С этими словами бородач извлек из туристской сумки и со стуком положил на стол автомат, снял панаму и очки.
– Антонио, – прошептал изумленный Алеша.
Дядюшка Хосе, набросившись на апельсиновый сок, только скосил глаза.
Мария взглянула недоверчиво…
БЕССТРАШНЫЙ АНТОНИО
Вскоре все узнали потрясающую, но, к сожалению, не завершенную еще историю.
Обман и предательство Бенито отдалили желанный час освобождения. Педро и Мануэль предложили Антонио и Агостино штурмовать резиденцию Босса. Это было безумной затеей. К тому же никто не знал, что делать с двумя взятыми в плен охранниками. Переходить на сторону потерпевших они решительно отказывались, более того, грозили Антонио жестокой расправой.
Антонио решил действовать на свой страх и риск. Вначале у него не было никакого ясного плана действий – одно только пылкое желание освободить попавших в заточение.
Под прикрытием сильного дождя он добрался до резиденции Босса и спрятался на вертолетной площадке: засыпал себя кучей пальмовых листьев, веток и прочего хлама и сверху прикрылся тачкой для вывозки мусора.
Едва дождь стих, приземлился вертолет. Как обычно, его встречал сам Босс. Он пожал руки двум пилотам, поговорил с ними и повел их завтракать.
Воспользовавшись этим, Антонио прокрался в вертолет. Он полагал, что все ушли. Но в вертолете оказался еще один человек. Он напал на Антонио, но тот выбил из его рук оружие и в нелегком единоборстве одержал верх. Человек был оглушен и связан, после чего Антонио занялся поиском пищи для своей группы. Пищи оказалось много – галеты, сушеный виноград, консервы, шоколад. Набрав разных продуктов, он собирался уже улизнуть, когда заметил, что к вертолету возвращается Босс с одним из пилотов. Как выяснилось позднее, Босс хотел перекупить у него какую-то необыкновенную коллекцию драгоценных камней. И опять завязалась жестокая борьба. Антонио застрелил пилота и, связав Босса, решил немедленно лететь к Педро и Агостино (управлять вертолетом он умел). Его план заключался в том, чтобы, прихватив всех людей, вернуться и всеми силами атаковать противника, имея четырех заложников, включая Босса.
Все складывалось хорошо. Судьба благоприятствовала: дождь как раз прекратился и вертолет легко поднялся в воздух. В считанные минуты он достиг косы в юго-восточной части острова и приземлился.
И – вовремя, потому что головорезы во главе с Бенито, выполняя приказ Босса, заблокировали уже выход из пещеры и как раз начали обстреливать ее газовыми гранатами. Был ранен Агостино. Оба пленных охранника, пользуясь замешательством Педро и Мануэля, перебежали к Бенито.
Тотчас оценив ситуацию, Антонио вступил в бой и потеснил Бенито. Но банда продолжала сражаться – обстреляла вертолет. Чудом удалось избежать гибели машины. Взяв на борт Педро, Мануэля и раненого Агостино, Антонио поднялся в воздух и принялся сверху расстреливать своих врагов.
Вскоре все было кончено. Охранники не подавали признаков жизни. Раскинув руки, упал среди скал Бенито.
Возвратившись к резиденции, Антонио переоделся в рубашку и брюки одного из пилотов и, ведя впереди себя Босса, отправился к нему в кабинет. Босс был предупрежден, что при малейшем неповиновении будет убит на месте. Дрожа за свою шкуру, он обещал сделать все, что ему прикажут.
Первый приказ касался посещения тюремной камеры и освобождения пленников…
– Вот вы и подкрепились, – закончил свой рассказ Антонио. – Теперь наша задача – поскорее вернуться в вертолет… Единственное, что меня сейчас смущает, – это толпа охранников, собравшаяся возле вертолета.
Люди молчали, пораженные смелостью и дерзостью Антонио, – нужно было время, чтобы освоиться с новой ситуацией.
Обман и предательство Бенито отдалили желанный час освобождения. Педро и Мануэль предложили Антонио и Агостино штурмовать резиденцию Босса. Это было безумной затеей. К тому же никто не знал, что делать с двумя взятыми в плен охранниками. Переходить на сторону потерпевших они решительно отказывались, более того, грозили Антонио жестокой расправой.
Антонио решил действовать на свой страх и риск. Вначале у него не было никакого ясного плана действий – одно только пылкое желание освободить попавших в заточение.
Под прикрытием сильного дождя он добрался до резиденции Босса и спрятался на вертолетной площадке: засыпал себя кучей пальмовых листьев, веток и прочего хлама и сверху прикрылся тачкой для вывозки мусора.
Едва дождь стих, приземлился вертолет. Как обычно, его встречал сам Босс. Он пожал руки двум пилотам, поговорил с ними и повел их завтракать.
Воспользовавшись этим, Антонио прокрался в вертолет. Он полагал, что все ушли. Но в вертолете оказался еще один человек. Он напал на Антонио, но тот выбил из его рук оружие и в нелегком единоборстве одержал верх. Человек был оглушен и связан, после чего Антонио занялся поиском пищи для своей группы. Пищи оказалось много – галеты, сушеный виноград, консервы, шоколад. Набрав разных продуктов, он собирался уже улизнуть, когда заметил, что к вертолету возвращается Босс с одним из пилотов. Как выяснилось позднее, Босс хотел перекупить у него какую-то необыкновенную коллекцию драгоценных камней. И опять завязалась жестокая борьба. Антонио застрелил пилота и, связав Босса, решил немедленно лететь к Педро и Агостино (управлять вертолетом он умел). Его план заключался в том, чтобы, прихватив всех людей, вернуться и всеми силами атаковать противника, имея четырех заложников, включая Босса.
Все складывалось хорошо. Судьба благоприятствовала: дождь как раз прекратился и вертолет легко поднялся в воздух. В считанные минуты он достиг косы в юго-восточной части острова и приземлился.
И – вовремя, потому что головорезы во главе с Бенито, выполняя приказ Босса, заблокировали уже выход из пещеры и как раз начали обстреливать ее газовыми гранатами. Был ранен Агостино. Оба пленных охранника, пользуясь замешательством Педро и Мануэля, перебежали к Бенито.
Тотчас оценив ситуацию, Антонио вступил в бой и потеснил Бенито. Но банда продолжала сражаться – обстреляла вертолет. Чудом удалось избежать гибели машины. Взяв на борт Педро, Мануэля и раненого Агостино, Антонио поднялся в воздух и принялся сверху расстреливать своих врагов.
Вскоре все было кончено. Охранники не подавали признаков жизни. Раскинув руки, упал среди скал Бенито.
Возвратившись к резиденции, Антонио переоделся в рубашку и брюки одного из пилотов и, ведя впереди себя Босса, отправился к нему в кабинет. Босс был предупрежден, что при малейшем неповиновении будет убит на месте. Дрожа за свою шкуру, он обещал сделать все, что ему прикажут.
Первый приказ касался посещения тюремной камеры и освобождения пленников…
– Вот вы и подкрепились, – закончил свой рассказ Антонио. – Теперь наша задача – поскорее вернуться в вертолет… Единственное, что меня сейчас смущает, – это толпа охранников, собравшаяся возле вертолета.
Люди молчали, пораженные смелостью и дерзостью Антонио, – нужно было время, чтобы освоиться с новой ситуацией.
ПЕРЕГОВОРЫ
В разговор вмешался Босс, взбешенный тем, что его не допустили к собственному столу. С опаской покосившись на Антонио, Босс сказал:
– На вертолете вам улизнуть не удастся, господа. Дело в том, что для перелета на Кубу понадобится хороший запас горючего, а его у нас нет. Да и, помимо всего, это было бы нарушением элементарных человеческих и гражданских прав: захватить вертолет, который мне не принадлежит. На этот счет есть международная конвенция.
– Вы вспоминаете, разумеется, только о тех конвенциях, которые вам в данный момент выгодны, – возмутился Алеша. – Вы говорите о каких-то гражданских и человеческих правах. Но разве не вы, господин Гудмэн, бросили нас в тюрьму и морили голодом – без малейшей вины с нашей стороны? Разве не ваши люди несколько раз открывали автоматный огонь с явным намерением убить кого-то из нас? И разве нельзя было давным-давно закончить все миром, оказав нам, жертвам стихии, самую минимальную помощь?
– Странно, – сказал дядюшка Хосе, утирая вспотевшее лицо салфеткой, – нас стыдят за недоброе отношение. Но позвольте, что вообще означают здесь эти тюрьмы, что означают эти политические заключенные, как они вообще возникли?
– Не только политические, – жестко сказал Антонио. – Ты, Босс, знаешь: воля моя беспредельна. Я скорее подохну, чем уступлю или отступлю… Пришел час, когда наши пути разошлись… И я требую ответить, вот им ответить, для чего здесь выгрузили группу юношей и девушек? Куда их повезут дальше?
– Не знаю, – буркнул Босс.
– Это не ответ. Я жду.
– Это все специально отобранные люди. Они согласны предоставить для других, богатых людей необходимые части тела. Почки, сердца и так далее… Им заплатили. Имеются соответствующие документы.
– Ты лжешь, – сказал Антонио. – Расписки, может быть, и есть, только каким путем они добыты, эти расписки?
– Ужасно, – проговорил дядюшка Хосе. – Я об этом как-то читал, но не верил… Слишком чудовищно… Хладнокровно отобрать людей для тайного умерщвления.
– Так повсюду делается в мире, – уверенно сказал господин Гудмэн, но щеки его дрожали, а пальцы все время поглаживали подбородок. – Мир принадлежит более сильным, и тут уже ничего не попишешь. Сильные люди не любят лишнего шума вокруг своих секретов. Если они прогневаются, вам не скрыться от их гнева. Вы можете убить Гудмэна, который перед вами, но вам не понять, что вообще Гудмэн бессмертен.
– Пришло время иначе смотреть на мир, иначе думать о нем, чем думали прежде, – сказал Алеша. – Мир принадлежит все-таки не сильным людям. Пусть они хитры, коварны, организованы в тайные общества или легальные союзы, мир принадлежит всему миру, и кто отвергнет эту главную истину, тот обречет мир на смерть и гибель.
Господин Гудмэн рассмеялся.
– Это все приятная и милая, но совершенно пустая болтовня. Миром правит не истина, не добро, а знание, технология. Стало быть, закон. Стало быть, насилие. Иначе говоря, всякое насилие может быть законом. Сила создает закон… Вы, ничего не знающие о том, как созидается сила и как внедряется бессилие, и представить себе не можете, сколько в жизни самого примитивного и самого дешевого театра. Но есть замыслы сложные, претворяемые не за день, не за год… Чтобы перечеркнуть тысячелетние упования, которые иногда угрожают революциями или даже вызывают революции, им дают выход, ведут народы по неверному пути, и сам путь измучивает народы терниями и жертвами, и они отказываются в конце концов от собственных упований и полностью принимают предначертания великих мудрецов…
– Не морочь голову своей мнимой причастностью к главным тайнам истории, – перебил Антонио. – Скажи лучше, можешь ли ты затребовать сюда горючее?
– Зачем оно вам? Вертолет все равно собьют. И если вы поплывете морем, корабль тоже потопят. Положение ваше безвыходно, – сказал господин Гудмэн, разводя руками. – Очень сожалею, но безвыходно.
– Нет, – возразил Антонио, – совсем нет. Ты лжешь, Босс. Положение безвыходно, пока люди боятся, пока подчиняются. Но если они поднимаются на борьбу, они побеждают, потому что на их стороне правда.
– В самом деле, – взволнованно сказал дядюшка Хосе. – Люди обычно тратят свой ум на то, чтобы удобнее устроиться в жизни, приобрести славу и богатство. Все это обусловливает жалкое состояние разобщенности, слабость и зависимость… Миллионы людей принесли бы несравненно больше пользы для себя, для народа и для человечества, если бы задумались о том, как справедливее и достойнее устроить общую жизнь, как приумножить общую славу и богатство.
– Этого не будет никогда, – усмехнулся господин Гудмэн. – Никогда не случается то, что идет вразрез с интересами влиятельных мудрецов. Люди были и останутся парализованными своим эгоизмом. Они принимают свой эгоизм за высшую свободу. Будьте уверены, их вновь и вновь убедят в этом.
И тут встала Мария.
– Надо лишить этого человека всех полномочий, – сказала она, указывая на господина Гудмэна. – Если мы не можем доказать правду тем, кто стоит над ним и за ним, пусть он сам убедится в силе праведного гнева… Надо отнять у него этот остров или купить за ту мизерную цену, за которую он покупает покорность своих слуг.
– Ишь, чего захотела, – прищурился господин Гудмэн, голос его, однако, дрогнул. – Не вы мне давали этот остров, не вам решать, что с ним делать.
– Пожалуй, действительно, стоило бы проучить прохвоста, – кивнул Антонио. – Итак, сколько стоит ваш остров, сэр?
– Не знаю… Не продается. Это только русские могли продавать целые континенты за жалкие кучки монет, – Босс усмехнулся. – Время детских забав миновало.
– Да он просто шутит, – подмигнув Алеше, сказал Антонио. – Он просто не верит, что мы можем поступить с ним так же, как он поступал с другими. Лишив завтрака, мы его лишим обеда и ужина, посадим в темную камеру и потом спросим снова.
– В камеру – не надо, – забеспокоился Босс. – Там очень грязно. Я люблю гигиену.
– Все любят гигиену, – сказал Антонио. – Покажи-ка, приятель, ход в пыточную из твоих апартаментов. Посидишь там, пока не придешь в себя.
Сказав так, Антонио взял автомат, щелкнул затвором и повел Босса в его спальню, откуда, он знал, был тайный спуск в камеру для пыток. Через несколько минут Антонио возвратился:
– Не нравится сукиному сыну. Верещит. Но это очень полезно для его морали.
– Если бы каждый мучитель знал, что рано или поздно орудия его пыток будут испытаны на нем самом, он был бы более терпим к другим, – сказал дядюшка Хосе.
– Пусть знает, – сказала Мария. – В древней Сицилии один искусный мастер сделал по заказу тирана медного быка с вместилищем для жертвы. Когда несчастного сажали в брюхо и он кричал, всем казалось, будто бык живой: он вращал глазами и мычал. Самое примечательное в этой истории то, что свирепый тиран испробовал пыточное сооружение, бросив туда самого мастера. Таков конец всех, кто готовит беду другим…
– На вертолете вам улизнуть не удастся, господа. Дело в том, что для перелета на Кубу понадобится хороший запас горючего, а его у нас нет. Да и, помимо всего, это было бы нарушением элементарных человеческих и гражданских прав: захватить вертолет, который мне не принадлежит. На этот счет есть международная конвенция.
– Вы вспоминаете, разумеется, только о тех конвенциях, которые вам в данный момент выгодны, – возмутился Алеша. – Вы говорите о каких-то гражданских и человеческих правах. Но разве не вы, господин Гудмэн, бросили нас в тюрьму и морили голодом – без малейшей вины с нашей стороны? Разве не ваши люди несколько раз открывали автоматный огонь с явным намерением убить кого-то из нас? И разве нельзя было давным-давно закончить все миром, оказав нам, жертвам стихии, самую минимальную помощь?
– Странно, – сказал дядюшка Хосе, утирая вспотевшее лицо салфеткой, – нас стыдят за недоброе отношение. Но позвольте, что вообще означают здесь эти тюрьмы, что означают эти политические заключенные, как они вообще возникли?
– Не только политические, – жестко сказал Антонио. – Ты, Босс, знаешь: воля моя беспредельна. Я скорее подохну, чем уступлю или отступлю… Пришел час, когда наши пути разошлись… И я требую ответить, вот им ответить, для чего здесь выгрузили группу юношей и девушек? Куда их повезут дальше?
– Не знаю, – буркнул Босс.
– Это не ответ. Я жду.
– Это все специально отобранные люди. Они согласны предоставить для других, богатых людей необходимые части тела. Почки, сердца и так далее… Им заплатили. Имеются соответствующие документы.
– Ты лжешь, – сказал Антонио. – Расписки, может быть, и есть, только каким путем они добыты, эти расписки?
– Ужасно, – проговорил дядюшка Хосе. – Я об этом как-то читал, но не верил… Слишком чудовищно… Хладнокровно отобрать людей для тайного умерщвления.
– Так повсюду делается в мире, – уверенно сказал господин Гудмэн, но щеки его дрожали, а пальцы все время поглаживали подбородок. – Мир принадлежит более сильным, и тут уже ничего не попишешь. Сильные люди не любят лишнего шума вокруг своих секретов. Если они прогневаются, вам не скрыться от их гнева. Вы можете убить Гудмэна, который перед вами, но вам не понять, что вообще Гудмэн бессмертен.
– Пришло время иначе смотреть на мир, иначе думать о нем, чем думали прежде, – сказал Алеша. – Мир принадлежит все-таки не сильным людям. Пусть они хитры, коварны, организованы в тайные общества или легальные союзы, мир принадлежит всему миру, и кто отвергнет эту главную истину, тот обречет мир на смерть и гибель.
Господин Гудмэн рассмеялся.
– Это все приятная и милая, но совершенно пустая болтовня. Миром правит не истина, не добро, а знание, технология. Стало быть, закон. Стало быть, насилие. Иначе говоря, всякое насилие может быть законом. Сила создает закон… Вы, ничего не знающие о том, как созидается сила и как внедряется бессилие, и представить себе не можете, сколько в жизни самого примитивного и самого дешевого театра. Но есть замыслы сложные, претворяемые не за день, не за год… Чтобы перечеркнуть тысячелетние упования, которые иногда угрожают революциями или даже вызывают революции, им дают выход, ведут народы по неверному пути, и сам путь измучивает народы терниями и жертвами, и они отказываются в конце концов от собственных упований и полностью принимают предначертания великих мудрецов…
– Не морочь голову своей мнимой причастностью к главным тайнам истории, – перебил Антонио. – Скажи лучше, можешь ли ты затребовать сюда горючее?
– Зачем оно вам? Вертолет все равно собьют. И если вы поплывете морем, корабль тоже потопят. Положение ваше безвыходно, – сказал господин Гудмэн, разводя руками. – Очень сожалею, но безвыходно.
– Нет, – возразил Антонио, – совсем нет. Ты лжешь, Босс. Положение безвыходно, пока люди боятся, пока подчиняются. Но если они поднимаются на борьбу, они побеждают, потому что на их стороне правда.
– В самом деле, – взволнованно сказал дядюшка Хосе. – Люди обычно тратят свой ум на то, чтобы удобнее устроиться в жизни, приобрести славу и богатство. Все это обусловливает жалкое состояние разобщенности, слабость и зависимость… Миллионы людей принесли бы несравненно больше пользы для себя, для народа и для человечества, если бы задумались о том, как справедливее и достойнее устроить общую жизнь, как приумножить общую славу и богатство.
– Этого не будет никогда, – усмехнулся господин Гудмэн. – Никогда не случается то, что идет вразрез с интересами влиятельных мудрецов. Люди были и останутся парализованными своим эгоизмом. Они принимают свой эгоизм за высшую свободу. Будьте уверены, их вновь и вновь убедят в этом.
И тут встала Мария.
– Надо лишить этого человека всех полномочий, – сказала она, указывая на господина Гудмэна. – Если мы не можем доказать правду тем, кто стоит над ним и за ним, пусть он сам убедится в силе праведного гнева… Надо отнять у него этот остров или купить за ту мизерную цену, за которую он покупает покорность своих слуг.
– Ишь, чего захотела, – прищурился господин Гудмэн, голос его, однако, дрогнул. – Не вы мне давали этот остров, не вам решать, что с ним делать.
– Пожалуй, действительно, стоило бы проучить прохвоста, – кивнул Антонио. – Итак, сколько стоит ваш остров, сэр?
– Не знаю… Не продается. Это только русские могли продавать целые континенты за жалкие кучки монет, – Босс усмехнулся. – Время детских забав миновало.
– Да он просто шутит, – подмигнув Алеше, сказал Антонио. – Он просто не верит, что мы можем поступить с ним так же, как он поступал с другими. Лишив завтрака, мы его лишим обеда и ужина, посадим в темную камеру и потом спросим снова.
– В камеру – не надо, – забеспокоился Босс. – Там очень грязно. Я люблю гигиену.
– Все любят гигиену, – сказал Антонио. – Покажи-ка, приятель, ход в пыточную из твоих апартаментов. Посидишь там, пока не придешь в себя.
Сказав так, Антонио взял автомат, щелкнул затвором и повел Босса в его спальню, откуда, он знал, был тайный спуск в камеру для пыток. Через несколько минут Антонио возвратился:
– Не нравится сукиному сыну. Верещит. Но это очень полезно для его морали.
– Если бы каждый мучитель знал, что рано или поздно орудия его пыток будут испытаны на нем самом, он был бы более терпим к другим, – сказал дядюшка Хосе.
– Пусть знает, – сказала Мария. – В древней Сицилии один искусный мастер сделал по заказу тирана медного быка с вместилищем для жертвы. Когда несчастного сажали в брюхо и он кричал, всем казалось, будто бык живой: он вращал глазами и мычал. Самое примечательное в этой истории то, что свирепый тиран испробовал пыточное сооружение, бросив туда самого мастера. Таков конец всех, кто готовит беду другим…
ВРЕМЯ РЕШИТЕЛЬНЫХ ДЕЙСТВИИ
Во время завтрака и во время разговора Антонио то и дело поглядывал за окно, прикрытое жалюзи.
– Меня все более беспокоит это сборище внизу. Пожалуй, они пронюхали, что произошло, и совещаются… И рация вертолета подозрительно молчит, – он вытряхнул из туристской сумки легкую переносную рацию и установил ее прямо на столе. – Правда, мы условились связываться только в самом крайнем случае, поскольку здесь ведется постоянное радионаблюдение.
– Меня все более беспокоит это сборище внизу. Пожалуй, они пронюхали, что произошло, и совещаются… И рация вертолета подозрительно молчит, – он вытряхнул из туристской сумки легкую переносную рацию и установил ее прямо на столе. – Правда, мы условились связываться только в самом крайнем случае, поскольку здесь ведется постоянное радионаблюдение.