Было все это год назад, когда Димка еще и не думал, что в октябре уйдет в армию, а в декабре уже будет здесь, в Афгане. Когда Димка смотрел на фотографию, все в нем сладко замирало. Он вспомнил мельчайшие подробности того лета. Чувствовал солоноватый привкус моря на Лидиных губах, чуть шершавую горячую кожу и неожиданно прохладную мягкую грудь, белеющую под его ладонью, когда они оставались вдвоем в своей маленькой комнатке, снятой за четвертак в сутки на две недели.
Потом они вернулись домой в Воронеж. Оба учились в университете, но на разных факультетах и курсах. Виделись часто. Выпадала возможность - ночевали в месте. Но все же такой близости, как в адлеровское лето, не было. Сумасшедший ритм городской жизни не давал расслабиться, и, оставаясь наедине, отдыхая после любви в постели, каждый строил на завтра свои планы, забывая о существовании партнера.
Когда Димка получил повестку, Лида вначале расстроилась, а потом сказала, что постарается дождаться, но ничего обещать не хочет. Димка не настаивал на ожидании, впереди его ожидала незнакомая служба. Теперь он здесь, а она там, и их снова потянуло друг к другу, любовь нахлынула с новой силой. Лида писала чуть ли не каждый день, а Димка, как только выдавался свободный час, вытаскивал из внутреннего кармана свернутый тетрадный лист и продолжал писать начатое во время перекуров-передыхов письмо. Однажды он отправил Лидке свою фотографию, где он стоял в полном вооружении: в бронежилете, в каске с маскировочной сетью, в лифчике, набитом гранатами и автоматными рожками, с автоматом в руке. Он стоял у глинобитной стены дувала, обожженной пламенем догорающей "барбухайки", стоящей на переднем плане. По лицу Димки стекал грязный пот, разрисовывая лицо полосками, как у зебры, а камуфляж был заляпан чужой кровью. Что и говорить, снимок был жутковатый. Димка чувствовал, что этой фотографией он произведет глубокое впечатление на Лиду и ее подруг, которым Лидка обязательно ее покажет. Домой он отправлял другие фотографии нейтрального содержания: встреча Кармаля в Кандагарском аэропорту, у ротной палатки с ребятами своего призыва или лежа на проклятой пыли, почему-то упорно называемой песком, в одних трусах. На всех этих снимках оружия не было и близко, только в почетном карауле у входа в "Ариану", куда должен был проходить после высадки из самолета Бабрак Кармаль. Димкина рота стояла с автоматами на груди. Но почему-то хадовцы{19} повели генсека сразу с трапа в черную "Волгу" и куда-то увезли.
Сегодня они вернулись с "большого сидения" на точке, где проторчали неделю тихо и мирно, даже ни разу не выстрелив. Прапорщик Белов - старший по команде - только недоуменно матерился и разводил руками. Но как бы то ни было они вернулись в часть, и Димка ждал с нетерпением время, когда он вскроет два Лидкиных письма и, поставив перед собой ее фотографию, будет читать их и перечитывать.
В ответ на свою фотографию, Димка получил от Лидки ту самую, морскую. Снимок был размером с конверт, и носить его с собой в хэбэшке было жаль, сминались углы и пропитывалось все насквозь потом. Поэтому Димка сделал тайник. Взял "цинк" от пистолетных патронов, завернул фотографию в целлофан, выбрал время, когда никого не было в палатке, оторвал короткую доску пола под своей кроватью и сунул туда коробку со снимком и тоненькую пачку чеков за прослуженные в Афгане девять месяцев.
Димка дождался, когда все ушли смотреть фильм, вынул "цинк", деньги были на месте, а вот карточка исчезла. Лямка тупо уставился в коробку и лихорадочно соображал, куда же она могла подеваться. Прекратив поиски, он уселся на койку и замер. Что-то недоброе надвигалось на него и давило своей тяжестью.
В палатку кто-то вошел. Димка поднял голову и увидел вечного посыльного по штабу, хитрющего и постоянно чем-то болеющего татарчонка Мамлеева. Тот приплясывал от нетерпения сообщить какую-то гадость и, не приближаясь к Димке, утвердительно спросил:
- Што, баба свая патирял?
Димка взметнулся с койки. Мамлеев отскочил к выходу:
- Дай десять чек, сыкажу, кде гуляит.
Димка вынул из кармана десятку, скомкал ее и перебросил Мамлееву, тот проворно схватил деньги и, озираясь по сторонам, тихо сказал:
- Бобанов у сибя в каптерка сидит, дрочит на твая баба.
Димка выскочил из палатки и побежал к продскладу, где жил Бобанов солдатский повар.
Бобанов был здоровенным мужиком лет двадцати пяти, квадратный, обросший сплошь волосами, весь какой-то грубый, обезьяноподобный. Говорили, что он отсидел за что-то год или два. Но точно никто не знал, да и интересоваться не собирался. Водил Бобанов дружбу еще с четырьмя такими же громилами из полка, вечно отирающимися у складов, но в рейдах их никто не видел.
Димка добежал до вагончика, через щели занавешенного окошка пробивался свет. Димка приник к щели. Боб сидел на кровати спиной к Димке. Локоть правой руки Боба ходил вверх-вниз. Боб постанывал, а потом вдруг захрипел, чуть ли не заорал, откинулся спиной на стенку кунга, и Димка увидел, что в левой руке Боба зажата фотография Лиды, и тугая струя бобовской спермы ударила прямо в Лидино лицо. Димка шибанул дверь ногой, та с треском слетела с петель и рухнула внутрь, вместе с ней в комнату ворвался Димка. Он подскочил к Бобу и врезал ему кулаком в челюсть. Боб всхлипнул от неожиданности и быстроты случившегося и попытался встать на ноги. Но Димка, не давая ему опомниться, с разворота ударил каблуком ботинка Боба в грудь. Боб все же успел увернуться и смягчил удар. Димку занесло, и он чуть не упал. Боб поднялся с кровати и, широко расставив руки, не выпуская оскверненную фотографию, шел на Димку. Ширинка штанов Боба была расстегнута, и сквозь нее Димка увидел волосы лобка, пятна спермы на штанах и, кипя от омерзения и ярости, нанес Бобу удар в пах, после которого тот рухнул на колени, ткнулся лбом в пол и глухо завыл. Димка выхватил из крепкой лапы Боба карточку и бросил ее в печурку, на которой разогревалась банка тушенки. Димка от злости швырнул и ее вслед за вспыхнувшей фотографией, и не успел он еще выйти из кунга, как нераспечатанная банка взорвалась, обрызгивая Боба ошметками горячего мяса и обсыпая пеплом.
Димка возвращался в палатку. Его душили слезы и злость. Что-то оборвалось в нем, сломалась вера в то, что все будет хорошо. Он долго ворочался на скрипучей кровати, все никак не мог успокоиться и задремал только под утро.
Димка понимал, что все это ему так просто с рук не сойдет. Боб и его друзья никогда не сдадут своих позиций ни околоскладской жизни, сытой и безбоевой, ни "дедовских" привилегий, которые старались сами же насаждать. И такое происшествие - "годок" избил "деда" - просто не могли оставить без внимания. Димка никому не рассказывал о случившемся, но за него постарался Мамлеев. Так что все уже знали, что именно Димка расквасил морду Бобу. По полку ходили слухи, что Боб и его друзья - гомики. Якобы, кто-то из молодых насильно побывал у них "в гостях" и был изнасилован. В знак благодарности за услуги его пристраивали на тыловую работу при содействии прапорщика Веревкина.
Димка тоже это знал. Были у него два хороших товарища: Серега Пухин и Денис Ковров, предлагали ему свою помощь, но Димка не захотел, отказался.
Через неделю рота ушла в горы. Десять дней бродили по зеленкам и кишлакам. Были стычки с духами, но не серьезные, издалека. В последний день поиска наткнулись на большую банду-караван. Бились с ними часа три в теснине узеньких кишлачных улочек. Погиб Сережка Пухин. Пуля всхлипнула в его горле и обдала кровью Димкины руки. Упал Серега, Денис подскочил к нему, а Димка, поняв безнадежность, ринулся вперед, за прапорщиком Беловым. Бежали рядом. Широко раскинулась цепь роты, охватила весь кишлак. Плечо в плечо бежали вслед за бандой, уходящей в зеленку, прапорщик и солдат. Вдруг Димка увидел, как из-за покореженного дувала высунулся ствол винтовки и направил свой злой зрачок в грудь Белова, а тот, часто и громко дышал, целился на бегу в духа, мчавшегося по дувалам и поливавшего преследователей из своего автомата. Димка кошкой кинулся на грудь прапорщика и сбил его с ног, когда хлопнул одинокий винтовочный выстрел. Пуля угодила Димке в предплечье левой руки. Белов мгновенно среагировал, швырнул за дувал гранату, и оттуда уже больше никто не стрелял.
В этот же вечер рота вернулась в полк. В госпиталь Димка не пошел. В лазарете ему промыли сквозную рану, сделали уколы. Димка отлеживался в палатке между перевязками утром и вечером. К нему каждый день заходил прапорщик Белов, приносил шоколад, виноград, дыни, угощал сигаретами. Сегодня, перед уходом в очередной рейд. Белов сказал, что на Димку отправили наградной лист за спасение жизни командира. Рота ушла.
Димка и еще несколько легко раненных солдат слонялись по плавящемуся от жары городку, не зная, чем себя занять. До одури играли в нарды, спали в липком поту, писали письма. Несколько раз в палатку заходил Мамлеев, но с ним никто не разговаривал, и он, ничуть не обижаясь, уходил к офицерскому модулю, где охранял вещи офицеров, за что те щедро делились с ним своим пайком.
После обеда Димка бродил между палаток, сочинял ответ на последнее Лидкино письмо. Рука чуть ныла, заживляюще подергивало рану. Мимо Димки проскочил Мамлеев с "цинком" автоматных патронов. Димка пошел за ним и увидел, как татарчонок шмыгнул в каптерку Боба и так же быстро выскочил оттуда... Димка заинтересованно подошел поближе. Около домика стоял привязанный уздечкой к распахнутой двери ослик местного дуканщика{20}, а из домика слышался голос Боба:
- Старик, сто тысяч афошек и до свидания.
- Бали, бали, да-да, шурави, семисят тыщач, бали, бали,- отвечал голос торговца.
- Бача, имей совесть. Смотри, совсем новый. Еще семьсот патронов дам.
- Бали, бали, шурави, семисят...
- Вот, мать твою, давай сто, еще ящик тушенки даю.
- Восимисят, шурави, восимисят, - гнул свое голос дуканщика.
Димка не мог понять и поверить догадке, чем торгует Боб. Но щелканье автоматного затвора развеяло сомнения.
- Ладно, дед, бери за восемьдесят.
Димку обдало холодам. Ведь этот ствол завтра, если уже не сегодня вечером, будет стрелять в наших ребят!
Димка шагнул ко входу. Дуканщик отсчитывал деньги из большой пачки, обстоятельно поплевывая на пальцы, выбирал бумажки постарее и складывал их в кучку на кровати Боба, бормоча вполголоса:
- Як сад пенджо, ду сат пенджо...
Боб внимательно следил за стариком, кривя губы, когда тот подкладывал в денежную горку совсем уже засаленную бумажку. Между дуканщиком и Бобом стоял сорокабаночный ящик тушенки, а на нем лежал новенький АК. Димка рассвирепел:
- Ах вы, суки, - и, обращаясь к одному Бобу, завизжал, - чучело, педик вонючий, крыса складская...
Боб от испуга обмяк. Старик исчез, словно растаял. Лишь дальнее постукивание ослиных копыт свидетельствовало о том, что дуканщик здесь был. Димка замолчал, тяжело переводя дыхание. Боб сполз с койки на колени, лихорадочно зашарил под кроватью одной рукой и вытащил из-под нее вещмешок, вытряхивая из него пачки афганей и чеков. Дрожащим голосом он умолял Димку:
- Димок, ну что ты, я же шутя с ним. Делать-то все равно нечего. Если бы он согласился, я б его особистам сдал.
Губы Боба тряслись. Их сводила судорога страха. Ослабевшие руки подталкивали к Димке деньги:
- Ты возьми, Димок, возьми, купишь на дембель что-нибудь родителям в подарок или девушке своей. Ты уж прости, что так с фоткой получилось. Прости.
Димка качнулся вперед. Боб обрадованно подбрасывал еще и еще денег:
- Бери, бери, я тебе через месяцок еще подкину. Димка вышел из кунга.
Его трясло от отвращения. Он пошел к колодцу, вытянул ведро воды и, неловко действуя одной рукой, окатил голову ледяным освежающим потоком. Потом Димка вернулся в свою палатку и мгновенно уснул.
Снилось ему, что он в горах на точке. Зима. Страшный холод. Димка прижимается к камням, но от них нет тепла. Димка проснулся. Его морозило поднялась температура. Уже вечерело. Покрасневшее солнце заглядывало через полог палатки. Вставать было лень. Димка сдернул с ближних кроватей одеяла, укутался в них и задремал. Разбудили его осторожно- настойчивые толчки в ногу. Димка открыл воспаленные глаза и разглядел стоящего перед ним Мамлеева.
- Димка, тебя дембеля зовут.
Димка опять закрыл глаза. Но Мамлеев зашептал громче:
- Ты не бойся, Димка, они мириться зовут. Димка с трудом сел на постели. Лихорадило. В палатке все спали. Мамлеев уже исчез. Димка пошел к Бобу.
В домике было застолье. На ящиках из-под гранат стояли бутылки с водкой, итальянские мясные консервы с острой томатной подливкой, жареный картофель в огромной сковороде, лук, помидоры, виноград, чеснок, сало. Вокруг ящиков сидели все полковые дембеля - жители складов. Боб, улыбаясь, пригласил Димку сесть, приложив при этом палец к губам. Киргиз Жалымов перебирал струны гитары, затем ударил по ним всей пятерней и запел хриплым голосом:
Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули
Всегда стрелял без промаха комбат.
Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперед.
За этих двух комбата кто осудит?
Никто его не вправе осуждать!
А вечером в землянке полкового штаба,
Бумагу молча взяв у старшины,
Писал комбат двум русским верным бабам,
Что смертью храбрых пали их сыны.
И сотни рая письмо читает людям
В глухой деревне плачущая мать.
За этих двух комбата кто осудит?
Никто его не вправе осуждать.
Димка сидел на ящике, с трудом воспринимая слова песни, температура поднималась все выше и выше. Кто-то протянул ему кружку с водкой, но Димка оттолкнул ее от себя. Боб заговорил:
- Ну, что, Дима, будем квиты?! Я тебя прощу, а ты - промолчишь. Ага?!
Боб совершенно изменился. От дневного испуганного Боба уже ничего не осталось. Теперь это был самоуверенный, наглый в своей безнаказанности хам. Боб был очень похож на надутого павиана, которого Димка видел в Сухумском заповеднике. Павиан сидел на камнях и онанировал, глядя на проходящих женщин. Вспомнив это, Димка расхохотался:
- Боб, обезьяна ты хренова. Ублюдок.
Все вскочили на ноги. Димка медленно поднялся и, повернувшись спиной к кампании, пошел к дверному проему, в котором мелькнуло бледное раскосое лицо Мамлеева. Димка почувствовал, как кто-то схватил его сзади за больное плечо. Мгновенно сработала натренированная годами подпольных тренировок реакция. Удар ногой назад вызвал крик нападавшего. Димка уже стоял лицом к этим мерзким рожам, наступавшим на него, пытавшимся взять его в кольцо.
- Эх, если бы не рука, - горько подумал Димка и кинулся на врагов. Он сбил одного хлестким ударом тыльной стороны кулака, прямым ударом ноги в пах завалил другого. Оставались Журымов и Боб. Журымов держал в руке нож, а Боб сорвал с крючка автомат.
- Тот самый, - заметил Димка. Журымов, выбросив перед руку с ножом, приближался к Димке. Димка обманным движением пнул Журымова по ногам, тот согнулся, пытаясь уберечься от удара, и тут-то Димка с подскоком нанес ему проникающий удар в нос, с удовольствием услышав хруст сломанного хряща. Только хотел Димка обернуться назад, как крепкий удар по затылку погрузил его в темноту.
Пришедшие в себя дембеля со стонами поднимались с пола. Боб уже стянул руки и ноги Димки брючными ремнями. Выпив еще водки, дембеля заметили, что Димка пытается приподнять голову. Они кинулись к нему. Били Димку ногами. Боб старался угодить ботинком в голову, пах, по раненому плечу. Били с остервенением, матерясь, когда задевали друг друга. Боб остановил всех жестом:
- Хорош. Теперь по программе.
Журымов привычно перекинул Димку поперек кровати, стянул с него до колен брюки и трусы. Насиловали Димку по очереди. Потом отволокли его в ротную палатку.
...Димка пришел в себя. Никак не мог понять, что с ним. Рвущая боль напомнила о драке с дембелями, страшно болели ягодицы и задний проход. Хотелось пить. Димка попытался приподняться. Его тут же стошнило. Стало чуть легче. Переставляя мягкие непослушные ноги, Димка прошаркал на улицу. У палатки сидел Мамлеев. Увидев Димку, он вскочил на ноги:
- Дима, Димочка, прасти, я ни знал, что они хатят тибя...
Теперь Димка понял, откуда эта незнакомая, пугающая боль и почему брюки сзади пропитаны кровавой коркой, неприятно царапающей кожу.
- Принеси мой автомат, - прошептал он Мамлееву. отступившему от него. Ну, быстро.
Мамлеев вынес Димкин АКМС. Димка, напрягая все силы, проверил магазин и передернул затвор.
- А теперь заткнись и сиди, - едва шевеля языком, сказал Мамлееву.
Путь до домика Боба занял минут двадцать, хотя в обычное время это занимало минуты три. Димка брел, сжав волю в единую точку, как когда-то учил сэн сэй на тренировках. Цель была ясна, требовалась только сила изнасилованного, истерзанного тела.
Все пятеро спали вповалку на заблеванном полу. Димка пытался разбудить их слабым криком, но пересохшее горло только пискнуло. Димка выстрелил в пол. Медленно просыпались перепившиеся дембеля, тараща глаза на перепачканного кровью, - изуродованного Димку.
- Гни-и-и-ды, - сипел Димка, водя плюющим огнем автоматного ствола. Гни-и-и-ды...
Он выкарабкался из домика и увидел, что к нему бегут какие-то люди. Димка тяжело лег на землю, уютнее подтянул к груди колени, плотно зажимая между ними автомат и, уже нажимая на курок, узнал в бегущих Мамлеева и прапорщика Белова в полном боевом снаряжении.
- Вернулись! - успел облегченно подумать Димка прежде чем пули разорвали его голову.
Глава 7. Витька
Оглушающий удар по голове бросил Витьку на колени и погрузил в тяжелое липкое забытье... Большой обломок скалы, сорванный взрывом с пятиметровой высоты, расколол Витькину каску и прокатился по обмякшей спине солдата, прочно приковав его ноги к земле. Щебень дождем прошуршал, засыпая могильным пластом разгоряченное боем тело. Из-под свежего холмика лишь слабо краснело лицо и белели кисти рук с ободранными до корней ногтями. Рота с хрипом ушла вперед, не заметив такой нелепой гибели Витьки. Сопя и потея, матерясь и стреляя из всех стволов, рота рвалась на гребень (кому нужной?!) скалы, откуда духи с именем Аллаха так же яростно отбивали от шурави кусок родной земли.
Роту вел начальник строевой части майор Стефанчук. Вот так случилось. Командир роты Сашка Бледных в третий раз лежал в госпитале - сразу после "свадебного" отпуска нарвались на бээмпэшке на мину, крепко тряхануло о броню. Прапорщик Белов был в рейде под Кабулом.
Когда командир полка дал распоряжение идти на прочесывание, Стефанчук доложил, что никого из офицеров нет, а рота под командованием сержанта идти в поиск не может.
- Как никого нет? - возразил подполковник. - А ты что, уже не офицер? Разъелся на штабных харчах. Значит так, завтра в пять выходишь в горы с ротой Бледных. Возьмешь себе еще Веревкина в помощь. В общем, повоюете. Задача такая...
Но Веревкин идти в горы отказался, не прямо, конечно. Нажрался, гад, дерьма какого-то, у него температура под сорок навалила, и остался он при продскладе "бдить и охранять", проявив при этом даже геройство. "Даже при такой высокой температуре в госпиталь не иду, не могу покинуть пост." Стефанчука уже третий день душила злоба:
- Вот говнюк, кинул меня под винты одного, а сам, сученыш, к Надьке моей подбивает клины.
Воспоминание о Надежде - новой официантке из столовой напрочь испортило и без того хреновое настроение начальника строевой части, вызвав цепную реакцию злобы на еле шагающих и измотанных рейдом солдат.
- Вперед, мать вашу, быстрее шагать! - гаркнул Стефанчук, понимая, что и сам уже вот-вот повалится от усталости, но при этом сладко думая: "Уж теперь-то никто тявкнуть не посмеет, что Стефанчук на халяву опять орденок отхватил..."
Вот тут-то и резанули со скалы пулеметы. Можно было уйти, спрятаться за другой сопкой, но взыграло по-молодецки ретивое, и крикнул роте Стефанчук:
- Скалу взять! Духов выбить!
Вздрогнули, как боевые кони, солдаты и ринулись под защиту нижних складок скалы. Стефанчук - за ними, высоко подбрасывая враз полегчавшими коленями, а в голове мысль - хорошая та, которая всегда приходит поздно:
- Вот дурак, надо же было вот за той сопочкой прикрыться, да вертушки вызвать.
Но дело сделано. Не будешь же команду отменять, тем более, что солдаты взбрыкнулись и на второй "этаж" скалы лезут. Один Стефанчук остался, солнце, хоть и январское, а полуденное - сильно греет, бежать, воевать мешает. Поднапрягся майор, догнал солдат, решил облагодетельствовать:
- Всем, - кричит, - снять бушлаты. На обратном пути заберем! Тут бою на полчаса.
Ничто так сильно не расслабляет в бою, как заминка. Это как с женщиной в ответственный момент: вот все, она твоя, а тут - бац, звонок в дверь... Солдаты сбросили с себя бушлаты, парят под солнцем, а Стефанчук опять "Вперед!" орет.
Взобрались на третий уступ солдаты. Духи, слышно уже, визжат, орут, из миномета долбят по шурави, но те пока скрыты от них. Вот сейчас и было время залечь и вызвать вертушки, даже солдаты ему, майору, подсказывать стали. Нет. Вперед. Не перечь мне, обезьяна! Вперед!
Последним карабкался Стефанчук, перед ним мелькали подошвы "Арены" нахальные такие подошвы кроссовок, неуставные. В свое время Стефанчук такие раздолбоны устраивал офицерам и солдатам за неуставняк... Хорошо Веревкин подсказал, что раздолбоны, оно, конечно, вещь пользительная, но в определенных условиях. Когда три дня назад утром Стефанчук вышел проверять роту в "адиках", солдаты почти с любовью посмотрели на него и с его же позволения кинулись вынимать из тайников кроссовки и переобуваться, сбрасывая с себя абсолютно непригодные в горах ботинки на гладкоскользкой подошве.
Сопя, майор с трудом поднимался на каменный выступ, и тут соскользнула нога на ледышке и рухнул бы вниз Стефанчук, но сильно обхватила его запястье рука впереди карабкающегося солдата и помогла удержаться. Влез Стефанчук на выступ, сердце испорченным будильником верещит. Солдат уже дальше лезет, назад не оглядывается, а майор ему вслед: "Спасибо! Не забуду". Поднялись еще выше, а там дело к рукопашной идет, ломятся солдаты стеной - благо пулемет заткнули, а от миномета в таком бою толку, как от тех самых ботинок в горах. Но дух, который минометом заправляет, один черт, плюется снарядами, и сшиб он каменюку со скалы, и рухнула она на Витьку, того самого солдата, что выдернул из лап смерти (ой, каких холодных!) Стефанчука. Видел это майор, видел. Но слишком уж плотным показался ему огонь душманов. Залег Стефанчук за камнями и прицелился из автомата. Но куда стрелять? Солдаты как шли стеной, так и смели духов, всего-то десяток их был. Стефанчук стрельнул для порядка в небо весь магазин и покарабкался вверх к солдатам.
Начинало уже темнеть. Не полчаса понадобилось для боя, а почти пять часов. Потеряли десятерых. Вертушки вызывать майор запретил, приказал трупы взять, собрать трофеи и спускаться вниз. Солдаты почти в открытую огрызались, со злобой собирая духовское оружие и сбрасывая его вниз. Оставили только три автомата и красивый маузер с деревянной кобурой, который Стефанчук тут же нацепил на себя. Взвалили солдаты трупы товарищей на плечи и сунулись было вниз. Ан нет! Духи-то, капкан закрыли, и без бинокля видно как они, хитрюги, безоткатки на прямой прицел вывели. Что тут началось! Дым, огонь, грохот, осколки, то ли снарядные, то ли каменные над головой шныряют. А главное, что обидно, из автоматов бить по ним бесполезно, все равно, что из трубочки пшеном плевать. Миномет бы... да нет его... улетел вместе с парой РПК вниз со скалы, да вдребезги... Не рискнул Стефанчук солдат вздрючить за это. По связи вымолил майор вертушки, а ночь - вот она подлая, все темью укрыла, да морозцем прижимать стала. Духи понимают, что вниз шурави ходу нет, но для острастки через некоторые промежутки лупят по скалам, головы поднять не дают.
До утра промерзли на голом камне солдаты, отмораживая носы и уши, руки и ноги. Будет работка хирургам! Стефанчук всю ночь глотал спирт, спрятавшись за штабель трупов. Так и грелся всю ночь. К утру надрался в стельку. Растолкал заиндевевших солдат, но они лежат, не шевелятся, только постанывают от боли, глаза не открывают. Понял Стефанчук - хана ему, если ничего не придумает.
Духи уже ушли, оставив после себя стреляные гильзы. От восходящего солнца прямо на Стефанчука шла пара вертолетов. Голова у майора хмельная, легкая в мыслях. Отошел Стефанчук в сторонку, за выступ скалы спрятался, вынул весь запас бинтов и ваты, приложил к мякоти ляжки и долбанул сквозь тампон из трофейного маузера. Ноге стало горячо. Маузер подальше закинул вместе с кобурой и бинтами, испачканными пороховой гарью и кровью. Выполз из-за выступа и хрипит: "Духи!" Солдаты задвигались, как в воде: автоматы хватают, а руки не держат, вскочить хотят, а ноги не сгибаются.
Вскоре вертушки подлетели. Первая и вторая всех на борт взяла, как замерзшие бревна, на пол побросали людей. Третья подошла с другой стороны. Стефанчук показал, где оружие бросили, шмотки, и улетел в Кандагар.
Потом они вернулись домой в Воронеж. Оба учились в университете, но на разных факультетах и курсах. Виделись часто. Выпадала возможность - ночевали в месте. Но все же такой близости, как в адлеровское лето, не было. Сумасшедший ритм городской жизни не давал расслабиться, и, оставаясь наедине, отдыхая после любви в постели, каждый строил на завтра свои планы, забывая о существовании партнера.
Когда Димка получил повестку, Лида вначале расстроилась, а потом сказала, что постарается дождаться, но ничего обещать не хочет. Димка не настаивал на ожидании, впереди его ожидала незнакомая служба. Теперь он здесь, а она там, и их снова потянуло друг к другу, любовь нахлынула с новой силой. Лида писала чуть ли не каждый день, а Димка, как только выдавался свободный час, вытаскивал из внутреннего кармана свернутый тетрадный лист и продолжал писать начатое во время перекуров-передыхов письмо. Однажды он отправил Лидке свою фотографию, где он стоял в полном вооружении: в бронежилете, в каске с маскировочной сетью, в лифчике, набитом гранатами и автоматными рожками, с автоматом в руке. Он стоял у глинобитной стены дувала, обожженной пламенем догорающей "барбухайки", стоящей на переднем плане. По лицу Димки стекал грязный пот, разрисовывая лицо полосками, как у зебры, а камуфляж был заляпан чужой кровью. Что и говорить, снимок был жутковатый. Димка чувствовал, что этой фотографией он произведет глубокое впечатление на Лиду и ее подруг, которым Лидка обязательно ее покажет. Домой он отправлял другие фотографии нейтрального содержания: встреча Кармаля в Кандагарском аэропорту, у ротной палатки с ребятами своего призыва или лежа на проклятой пыли, почему-то упорно называемой песком, в одних трусах. На всех этих снимках оружия не было и близко, только в почетном карауле у входа в "Ариану", куда должен был проходить после высадки из самолета Бабрак Кармаль. Димкина рота стояла с автоматами на груди. Но почему-то хадовцы{19} повели генсека сразу с трапа в черную "Волгу" и куда-то увезли.
Сегодня они вернулись с "большого сидения" на точке, где проторчали неделю тихо и мирно, даже ни разу не выстрелив. Прапорщик Белов - старший по команде - только недоуменно матерился и разводил руками. Но как бы то ни было они вернулись в часть, и Димка ждал с нетерпением время, когда он вскроет два Лидкиных письма и, поставив перед собой ее фотографию, будет читать их и перечитывать.
В ответ на свою фотографию, Димка получил от Лидки ту самую, морскую. Снимок был размером с конверт, и носить его с собой в хэбэшке было жаль, сминались углы и пропитывалось все насквозь потом. Поэтому Димка сделал тайник. Взял "цинк" от пистолетных патронов, завернул фотографию в целлофан, выбрал время, когда никого не было в палатке, оторвал короткую доску пола под своей кроватью и сунул туда коробку со снимком и тоненькую пачку чеков за прослуженные в Афгане девять месяцев.
Димка дождался, когда все ушли смотреть фильм, вынул "цинк", деньги были на месте, а вот карточка исчезла. Лямка тупо уставился в коробку и лихорадочно соображал, куда же она могла подеваться. Прекратив поиски, он уселся на койку и замер. Что-то недоброе надвигалось на него и давило своей тяжестью.
В палатку кто-то вошел. Димка поднял голову и увидел вечного посыльного по штабу, хитрющего и постоянно чем-то болеющего татарчонка Мамлеева. Тот приплясывал от нетерпения сообщить какую-то гадость и, не приближаясь к Димке, утвердительно спросил:
- Што, баба свая патирял?
Димка взметнулся с койки. Мамлеев отскочил к выходу:
- Дай десять чек, сыкажу, кде гуляит.
Димка вынул из кармана десятку, скомкал ее и перебросил Мамлееву, тот проворно схватил деньги и, озираясь по сторонам, тихо сказал:
- Бобанов у сибя в каптерка сидит, дрочит на твая баба.
Димка выскочил из палатки и побежал к продскладу, где жил Бобанов солдатский повар.
Бобанов был здоровенным мужиком лет двадцати пяти, квадратный, обросший сплошь волосами, весь какой-то грубый, обезьяноподобный. Говорили, что он отсидел за что-то год или два. Но точно никто не знал, да и интересоваться не собирался. Водил Бобанов дружбу еще с четырьмя такими же громилами из полка, вечно отирающимися у складов, но в рейдах их никто не видел.
Димка добежал до вагончика, через щели занавешенного окошка пробивался свет. Димка приник к щели. Боб сидел на кровати спиной к Димке. Локоть правой руки Боба ходил вверх-вниз. Боб постанывал, а потом вдруг захрипел, чуть ли не заорал, откинулся спиной на стенку кунга, и Димка увидел, что в левой руке Боба зажата фотография Лиды, и тугая струя бобовской спермы ударила прямо в Лидино лицо. Димка шибанул дверь ногой, та с треском слетела с петель и рухнула внутрь, вместе с ней в комнату ворвался Димка. Он подскочил к Бобу и врезал ему кулаком в челюсть. Боб всхлипнул от неожиданности и быстроты случившегося и попытался встать на ноги. Но Димка, не давая ему опомниться, с разворота ударил каблуком ботинка Боба в грудь. Боб все же успел увернуться и смягчил удар. Димку занесло, и он чуть не упал. Боб поднялся с кровати и, широко расставив руки, не выпуская оскверненную фотографию, шел на Димку. Ширинка штанов Боба была расстегнута, и сквозь нее Димка увидел волосы лобка, пятна спермы на штанах и, кипя от омерзения и ярости, нанес Бобу удар в пах, после которого тот рухнул на колени, ткнулся лбом в пол и глухо завыл. Димка выхватил из крепкой лапы Боба карточку и бросил ее в печурку, на которой разогревалась банка тушенки. Димка от злости швырнул и ее вслед за вспыхнувшей фотографией, и не успел он еще выйти из кунга, как нераспечатанная банка взорвалась, обрызгивая Боба ошметками горячего мяса и обсыпая пеплом.
Димка возвращался в палатку. Его душили слезы и злость. Что-то оборвалось в нем, сломалась вера в то, что все будет хорошо. Он долго ворочался на скрипучей кровати, все никак не мог успокоиться и задремал только под утро.
Димка понимал, что все это ему так просто с рук не сойдет. Боб и его друзья никогда не сдадут своих позиций ни околоскладской жизни, сытой и безбоевой, ни "дедовских" привилегий, которые старались сами же насаждать. И такое происшествие - "годок" избил "деда" - просто не могли оставить без внимания. Димка никому не рассказывал о случившемся, но за него постарался Мамлеев. Так что все уже знали, что именно Димка расквасил морду Бобу. По полку ходили слухи, что Боб и его друзья - гомики. Якобы, кто-то из молодых насильно побывал у них "в гостях" и был изнасилован. В знак благодарности за услуги его пристраивали на тыловую работу при содействии прапорщика Веревкина.
Димка тоже это знал. Были у него два хороших товарища: Серега Пухин и Денис Ковров, предлагали ему свою помощь, но Димка не захотел, отказался.
Через неделю рота ушла в горы. Десять дней бродили по зеленкам и кишлакам. Были стычки с духами, но не серьезные, издалека. В последний день поиска наткнулись на большую банду-караван. Бились с ними часа три в теснине узеньких кишлачных улочек. Погиб Сережка Пухин. Пуля всхлипнула в его горле и обдала кровью Димкины руки. Упал Серега, Денис подскочил к нему, а Димка, поняв безнадежность, ринулся вперед, за прапорщиком Беловым. Бежали рядом. Широко раскинулась цепь роты, охватила весь кишлак. Плечо в плечо бежали вслед за бандой, уходящей в зеленку, прапорщик и солдат. Вдруг Димка увидел, как из-за покореженного дувала высунулся ствол винтовки и направил свой злой зрачок в грудь Белова, а тот, часто и громко дышал, целился на бегу в духа, мчавшегося по дувалам и поливавшего преследователей из своего автомата. Димка кошкой кинулся на грудь прапорщика и сбил его с ног, когда хлопнул одинокий винтовочный выстрел. Пуля угодила Димке в предплечье левой руки. Белов мгновенно среагировал, швырнул за дувал гранату, и оттуда уже больше никто не стрелял.
В этот же вечер рота вернулась в полк. В госпиталь Димка не пошел. В лазарете ему промыли сквозную рану, сделали уколы. Димка отлеживался в палатке между перевязками утром и вечером. К нему каждый день заходил прапорщик Белов, приносил шоколад, виноград, дыни, угощал сигаретами. Сегодня, перед уходом в очередной рейд. Белов сказал, что на Димку отправили наградной лист за спасение жизни командира. Рота ушла.
Димка и еще несколько легко раненных солдат слонялись по плавящемуся от жары городку, не зная, чем себя занять. До одури играли в нарды, спали в липком поту, писали письма. Несколько раз в палатку заходил Мамлеев, но с ним никто не разговаривал, и он, ничуть не обижаясь, уходил к офицерскому модулю, где охранял вещи офицеров, за что те щедро делились с ним своим пайком.
После обеда Димка бродил между палаток, сочинял ответ на последнее Лидкино письмо. Рука чуть ныла, заживляюще подергивало рану. Мимо Димки проскочил Мамлеев с "цинком" автоматных патронов. Димка пошел за ним и увидел, как татарчонок шмыгнул в каптерку Боба и так же быстро выскочил оттуда... Димка заинтересованно подошел поближе. Около домика стоял привязанный уздечкой к распахнутой двери ослик местного дуканщика{20}, а из домика слышался голос Боба:
- Старик, сто тысяч афошек и до свидания.
- Бали, бали, да-да, шурави, семисят тыщач, бали, бали,- отвечал голос торговца.
- Бача, имей совесть. Смотри, совсем новый. Еще семьсот патронов дам.
- Бали, бали, шурави, семисят...
- Вот, мать твою, давай сто, еще ящик тушенки даю.
- Восимисят, шурави, восимисят, - гнул свое голос дуканщика.
Димка не мог понять и поверить догадке, чем торгует Боб. Но щелканье автоматного затвора развеяло сомнения.
- Ладно, дед, бери за восемьдесят.
Димку обдало холодам. Ведь этот ствол завтра, если уже не сегодня вечером, будет стрелять в наших ребят!
Димка шагнул ко входу. Дуканщик отсчитывал деньги из большой пачки, обстоятельно поплевывая на пальцы, выбирал бумажки постарее и складывал их в кучку на кровати Боба, бормоча вполголоса:
- Як сад пенджо, ду сат пенджо...
Боб внимательно следил за стариком, кривя губы, когда тот подкладывал в денежную горку совсем уже засаленную бумажку. Между дуканщиком и Бобом стоял сорокабаночный ящик тушенки, а на нем лежал новенький АК. Димка рассвирепел:
- Ах вы, суки, - и, обращаясь к одному Бобу, завизжал, - чучело, педик вонючий, крыса складская...
Боб от испуга обмяк. Старик исчез, словно растаял. Лишь дальнее постукивание ослиных копыт свидетельствовало о том, что дуканщик здесь был. Димка замолчал, тяжело переводя дыхание. Боб сполз с койки на колени, лихорадочно зашарил под кроватью одной рукой и вытащил из-под нее вещмешок, вытряхивая из него пачки афганей и чеков. Дрожащим голосом он умолял Димку:
- Димок, ну что ты, я же шутя с ним. Делать-то все равно нечего. Если бы он согласился, я б его особистам сдал.
Губы Боба тряслись. Их сводила судорога страха. Ослабевшие руки подталкивали к Димке деньги:
- Ты возьми, Димок, возьми, купишь на дембель что-нибудь родителям в подарок или девушке своей. Ты уж прости, что так с фоткой получилось. Прости.
Димка качнулся вперед. Боб обрадованно подбрасывал еще и еще денег:
- Бери, бери, я тебе через месяцок еще подкину. Димка вышел из кунга.
Его трясло от отвращения. Он пошел к колодцу, вытянул ведро воды и, неловко действуя одной рукой, окатил голову ледяным освежающим потоком. Потом Димка вернулся в свою палатку и мгновенно уснул.
Снилось ему, что он в горах на точке. Зима. Страшный холод. Димка прижимается к камням, но от них нет тепла. Димка проснулся. Его морозило поднялась температура. Уже вечерело. Покрасневшее солнце заглядывало через полог палатки. Вставать было лень. Димка сдернул с ближних кроватей одеяла, укутался в них и задремал. Разбудили его осторожно- настойчивые толчки в ногу. Димка открыл воспаленные глаза и разглядел стоящего перед ним Мамлеева.
- Димка, тебя дембеля зовут.
Димка опять закрыл глаза. Но Мамлеев зашептал громче:
- Ты не бойся, Димка, они мириться зовут. Димка с трудом сел на постели. Лихорадило. В палатке все спали. Мамлеев уже исчез. Димка пошел к Бобу.
В домике было застолье. На ящиках из-под гранат стояли бутылки с водкой, итальянские мясные консервы с острой томатной подливкой, жареный картофель в огромной сковороде, лук, помидоры, виноград, чеснок, сало. Вокруг ящиков сидели все полковые дембеля - жители складов. Боб, улыбаясь, пригласил Димку сесть, приложив при этом палец к губам. Киргиз Жалымов перебирал струны гитары, затем ударил по ним всей пятерней и запел хриплым голосом:
Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули
Всегда стрелял без промаха комбат.
Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперед.
За этих двух комбата кто осудит?
Никто его не вправе осуждать!
А вечером в землянке полкового штаба,
Бумагу молча взяв у старшины,
Писал комбат двум русским верным бабам,
Что смертью храбрых пали их сыны.
И сотни рая письмо читает людям
В глухой деревне плачущая мать.
За этих двух комбата кто осудит?
Никто его не вправе осуждать.
Димка сидел на ящике, с трудом воспринимая слова песни, температура поднималась все выше и выше. Кто-то протянул ему кружку с водкой, но Димка оттолкнул ее от себя. Боб заговорил:
- Ну, что, Дима, будем квиты?! Я тебя прощу, а ты - промолчишь. Ага?!
Боб совершенно изменился. От дневного испуганного Боба уже ничего не осталось. Теперь это был самоуверенный, наглый в своей безнаказанности хам. Боб был очень похож на надутого павиана, которого Димка видел в Сухумском заповеднике. Павиан сидел на камнях и онанировал, глядя на проходящих женщин. Вспомнив это, Димка расхохотался:
- Боб, обезьяна ты хренова. Ублюдок.
Все вскочили на ноги. Димка медленно поднялся и, повернувшись спиной к кампании, пошел к дверному проему, в котором мелькнуло бледное раскосое лицо Мамлеева. Димка почувствовал, как кто-то схватил его сзади за больное плечо. Мгновенно сработала натренированная годами подпольных тренировок реакция. Удар ногой назад вызвал крик нападавшего. Димка уже стоял лицом к этим мерзким рожам, наступавшим на него, пытавшимся взять его в кольцо.
- Эх, если бы не рука, - горько подумал Димка и кинулся на врагов. Он сбил одного хлестким ударом тыльной стороны кулака, прямым ударом ноги в пах завалил другого. Оставались Журымов и Боб. Журымов держал в руке нож, а Боб сорвал с крючка автомат.
- Тот самый, - заметил Димка. Журымов, выбросив перед руку с ножом, приближался к Димке. Димка обманным движением пнул Журымова по ногам, тот согнулся, пытаясь уберечься от удара, и тут-то Димка с подскоком нанес ему проникающий удар в нос, с удовольствием услышав хруст сломанного хряща. Только хотел Димка обернуться назад, как крепкий удар по затылку погрузил его в темноту.
Пришедшие в себя дембеля со стонами поднимались с пола. Боб уже стянул руки и ноги Димки брючными ремнями. Выпив еще водки, дембеля заметили, что Димка пытается приподнять голову. Они кинулись к нему. Били Димку ногами. Боб старался угодить ботинком в голову, пах, по раненому плечу. Били с остервенением, матерясь, когда задевали друг друга. Боб остановил всех жестом:
- Хорош. Теперь по программе.
Журымов привычно перекинул Димку поперек кровати, стянул с него до колен брюки и трусы. Насиловали Димку по очереди. Потом отволокли его в ротную палатку.
...Димка пришел в себя. Никак не мог понять, что с ним. Рвущая боль напомнила о драке с дембелями, страшно болели ягодицы и задний проход. Хотелось пить. Димка попытался приподняться. Его тут же стошнило. Стало чуть легче. Переставляя мягкие непослушные ноги, Димка прошаркал на улицу. У палатки сидел Мамлеев. Увидев Димку, он вскочил на ноги:
- Дима, Димочка, прасти, я ни знал, что они хатят тибя...
Теперь Димка понял, откуда эта незнакомая, пугающая боль и почему брюки сзади пропитаны кровавой коркой, неприятно царапающей кожу.
- Принеси мой автомат, - прошептал он Мамлееву. отступившему от него. Ну, быстро.
Мамлеев вынес Димкин АКМС. Димка, напрягая все силы, проверил магазин и передернул затвор.
- А теперь заткнись и сиди, - едва шевеля языком, сказал Мамлееву.
Путь до домика Боба занял минут двадцать, хотя в обычное время это занимало минуты три. Димка брел, сжав волю в единую точку, как когда-то учил сэн сэй на тренировках. Цель была ясна, требовалась только сила изнасилованного, истерзанного тела.
Все пятеро спали вповалку на заблеванном полу. Димка пытался разбудить их слабым криком, но пересохшее горло только пискнуло. Димка выстрелил в пол. Медленно просыпались перепившиеся дембеля, тараща глаза на перепачканного кровью, - изуродованного Димку.
- Гни-и-и-ды, - сипел Димка, водя плюющим огнем автоматного ствола. Гни-и-и-ды...
Он выкарабкался из домика и увидел, что к нему бегут какие-то люди. Димка тяжело лег на землю, уютнее подтянул к груди колени, плотно зажимая между ними автомат и, уже нажимая на курок, узнал в бегущих Мамлеева и прапорщика Белова в полном боевом снаряжении.
- Вернулись! - успел облегченно подумать Димка прежде чем пули разорвали его голову.
Глава 7. Витька
Оглушающий удар по голове бросил Витьку на колени и погрузил в тяжелое липкое забытье... Большой обломок скалы, сорванный взрывом с пятиметровой высоты, расколол Витькину каску и прокатился по обмякшей спине солдата, прочно приковав его ноги к земле. Щебень дождем прошуршал, засыпая могильным пластом разгоряченное боем тело. Из-под свежего холмика лишь слабо краснело лицо и белели кисти рук с ободранными до корней ногтями. Рота с хрипом ушла вперед, не заметив такой нелепой гибели Витьки. Сопя и потея, матерясь и стреляя из всех стволов, рота рвалась на гребень (кому нужной?!) скалы, откуда духи с именем Аллаха так же яростно отбивали от шурави кусок родной земли.
Роту вел начальник строевой части майор Стефанчук. Вот так случилось. Командир роты Сашка Бледных в третий раз лежал в госпитале - сразу после "свадебного" отпуска нарвались на бээмпэшке на мину, крепко тряхануло о броню. Прапорщик Белов был в рейде под Кабулом.
Когда командир полка дал распоряжение идти на прочесывание, Стефанчук доложил, что никого из офицеров нет, а рота под командованием сержанта идти в поиск не может.
- Как никого нет? - возразил подполковник. - А ты что, уже не офицер? Разъелся на штабных харчах. Значит так, завтра в пять выходишь в горы с ротой Бледных. Возьмешь себе еще Веревкина в помощь. В общем, повоюете. Задача такая...
Но Веревкин идти в горы отказался, не прямо, конечно. Нажрался, гад, дерьма какого-то, у него температура под сорок навалила, и остался он при продскладе "бдить и охранять", проявив при этом даже геройство. "Даже при такой высокой температуре в госпиталь не иду, не могу покинуть пост." Стефанчука уже третий день душила злоба:
- Вот говнюк, кинул меня под винты одного, а сам, сученыш, к Надьке моей подбивает клины.
Воспоминание о Надежде - новой официантке из столовой напрочь испортило и без того хреновое настроение начальника строевой части, вызвав цепную реакцию злобы на еле шагающих и измотанных рейдом солдат.
- Вперед, мать вашу, быстрее шагать! - гаркнул Стефанчук, понимая, что и сам уже вот-вот повалится от усталости, но при этом сладко думая: "Уж теперь-то никто тявкнуть не посмеет, что Стефанчук на халяву опять орденок отхватил..."
Вот тут-то и резанули со скалы пулеметы. Можно было уйти, спрятаться за другой сопкой, но взыграло по-молодецки ретивое, и крикнул роте Стефанчук:
- Скалу взять! Духов выбить!
Вздрогнули, как боевые кони, солдаты и ринулись под защиту нижних складок скалы. Стефанчук - за ними, высоко подбрасывая враз полегчавшими коленями, а в голове мысль - хорошая та, которая всегда приходит поздно:
- Вот дурак, надо же было вот за той сопочкой прикрыться, да вертушки вызвать.
Но дело сделано. Не будешь же команду отменять, тем более, что солдаты взбрыкнулись и на второй "этаж" скалы лезут. Один Стефанчук остался, солнце, хоть и январское, а полуденное - сильно греет, бежать, воевать мешает. Поднапрягся майор, догнал солдат, решил облагодетельствовать:
- Всем, - кричит, - снять бушлаты. На обратном пути заберем! Тут бою на полчаса.
Ничто так сильно не расслабляет в бою, как заминка. Это как с женщиной в ответственный момент: вот все, она твоя, а тут - бац, звонок в дверь... Солдаты сбросили с себя бушлаты, парят под солнцем, а Стефанчук опять "Вперед!" орет.
Взобрались на третий уступ солдаты. Духи, слышно уже, визжат, орут, из миномета долбят по шурави, но те пока скрыты от них. Вот сейчас и было время залечь и вызвать вертушки, даже солдаты ему, майору, подсказывать стали. Нет. Вперед. Не перечь мне, обезьяна! Вперед!
Последним карабкался Стефанчук, перед ним мелькали подошвы "Арены" нахальные такие подошвы кроссовок, неуставные. В свое время Стефанчук такие раздолбоны устраивал офицерам и солдатам за неуставняк... Хорошо Веревкин подсказал, что раздолбоны, оно, конечно, вещь пользительная, но в определенных условиях. Когда три дня назад утром Стефанчук вышел проверять роту в "адиках", солдаты почти с любовью посмотрели на него и с его же позволения кинулись вынимать из тайников кроссовки и переобуваться, сбрасывая с себя абсолютно непригодные в горах ботинки на гладкоскользкой подошве.
Сопя, майор с трудом поднимался на каменный выступ, и тут соскользнула нога на ледышке и рухнул бы вниз Стефанчук, но сильно обхватила его запястье рука впереди карабкающегося солдата и помогла удержаться. Влез Стефанчук на выступ, сердце испорченным будильником верещит. Солдат уже дальше лезет, назад не оглядывается, а майор ему вслед: "Спасибо! Не забуду". Поднялись еще выше, а там дело к рукопашной идет, ломятся солдаты стеной - благо пулемет заткнули, а от миномета в таком бою толку, как от тех самых ботинок в горах. Но дух, который минометом заправляет, один черт, плюется снарядами, и сшиб он каменюку со скалы, и рухнула она на Витьку, того самого солдата, что выдернул из лап смерти (ой, каких холодных!) Стефанчука. Видел это майор, видел. Но слишком уж плотным показался ему огонь душманов. Залег Стефанчук за камнями и прицелился из автомата. Но куда стрелять? Солдаты как шли стеной, так и смели духов, всего-то десяток их был. Стефанчук стрельнул для порядка в небо весь магазин и покарабкался вверх к солдатам.
Начинало уже темнеть. Не полчаса понадобилось для боя, а почти пять часов. Потеряли десятерых. Вертушки вызывать майор запретил, приказал трупы взять, собрать трофеи и спускаться вниз. Солдаты почти в открытую огрызались, со злобой собирая духовское оружие и сбрасывая его вниз. Оставили только три автомата и красивый маузер с деревянной кобурой, который Стефанчук тут же нацепил на себя. Взвалили солдаты трупы товарищей на плечи и сунулись было вниз. Ан нет! Духи-то, капкан закрыли, и без бинокля видно как они, хитрюги, безоткатки на прямой прицел вывели. Что тут началось! Дым, огонь, грохот, осколки, то ли снарядные, то ли каменные над головой шныряют. А главное, что обидно, из автоматов бить по ним бесполезно, все равно, что из трубочки пшеном плевать. Миномет бы... да нет его... улетел вместе с парой РПК вниз со скалы, да вдребезги... Не рискнул Стефанчук солдат вздрючить за это. По связи вымолил майор вертушки, а ночь - вот она подлая, все темью укрыла, да морозцем прижимать стала. Духи понимают, что вниз шурави ходу нет, но для острастки через некоторые промежутки лупят по скалам, головы поднять не дают.
До утра промерзли на голом камне солдаты, отмораживая носы и уши, руки и ноги. Будет работка хирургам! Стефанчук всю ночь глотал спирт, спрятавшись за штабель трупов. Так и грелся всю ночь. К утру надрался в стельку. Растолкал заиндевевших солдат, но они лежат, не шевелятся, только постанывают от боли, глаза не открывают. Понял Стефанчук - хана ему, если ничего не придумает.
Духи уже ушли, оставив после себя стреляные гильзы. От восходящего солнца прямо на Стефанчука шла пара вертолетов. Голова у майора хмельная, легкая в мыслях. Отошел Стефанчук в сторонку, за выступ скалы спрятался, вынул весь запас бинтов и ваты, приложил к мякоти ляжки и долбанул сквозь тампон из трофейного маузера. Ноге стало горячо. Маузер подальше закинул вместе с кобурой и бинтами, испачканными пороховой гарью и кровью. Выполз из-за выступа и хрипит: "Духи!" Солдаты задвигались, как в воде: автоматы хватают, а руки не держат, вскочить хотят, а ноги не сгибаются.
Вскоре вертушки подлетели. Первая и вторая всех на борт взяла, как замерзшие бревна, на пол побросали людей. Третья подошла с другой стороны. Стефанчук показал, где оружие бросили, шмотки, и улетел в Кандагар.