С тех. пор прошло более.двух лет. Из пяти сотен каза-, ков уцелела одна. Но даже с горстью закаленных бойцов Ермак внушал врагам страх. Отряд только что прошел победным маршем до южных рубежей Сибирского «царства», повсюду громя врага. Никто не ждал того, что К.у-чум после всех поражений рискнет вновь помериться силами с пришельцами.
Разбивая лагерь, Ермак не знал, что всего лишь в нескольких верстах от «острова» затаилось в засаде целое татарское войско.
Летописцы сочинили немало небылиц по поводу ло-следнего ночного боя. Хан Кучум долго.колебался, прежде чем отважился помериться силами с Ермаком. В его войске будто бы был смертник, осужденный на казнь. Его-то хан и послал на разведку в казачий лагерь. Смертник прокрался за перекоп и сумел украсть у спящих пищаль.
Позднее летописцы украсили этот рассказ новыми впечатляющими деталями. Кучум будто бы дважды посылал смертника в казацкий лагерь и отдал приказ о нападении лишь после того, как лазутчик стащил у спящих три пищали и три вязни. (Вязиями называли ремни, на которых держалось оружие.)
На самом деле не мифический смертник, а тьма и непогода позволили татарам осуществить внезапное нападение на ермаковцев.
С историей последнего боя на Иртыше связано одно из тех открытий, которые мгновенно меняют все привычные представления. Любое повествование о сибирской экспедиции завершается картиной полной гибели отряда Ермака, окруженного татарами.
Привычное представление заколебалось после того, как историки нашли в архивах древний список синодика. Тщательное сопоставление вновь найденного текста с поздней летописной копией обнаружило обстоятельства, казавшиеся почти невероятными.
Первый синодик был составлен в то время, когда тобольские ветераны прилежно записали свои «речи» – воспоминания на архиепископском дворе. Дьяки Киприа-на переписали «речи», придав им форму поминальной записи. В составе поминально]! книги первой половины XVII века синодик сохранился до наших дней. О чем же поведали участники последнего боя?
хИ подсмотреша нечестивый (воины Кучума) и напа-доша на станы их (казаков) нощшо, и (казаки) ужасну -ишся от нечестивых и в бегство приложиишся, а иным (суждено было остаться) на станах побитым и (так) кровь свою пролиша Яков, Роман, Петра два, Михаил, Иван, Иван и Ермак».
Казакам пришлось пережить в Сибири немало отчаянных и трагических, моментов. Но гибель предводителя навсегда осталась для них самым тяжким и мучительным воспоминанием. Об этом эпизоде они говорили мало и неохотно. Что бы то ни было, ветераны изложили историю последнего боя кратко, но с полной правдивостью и откровенностью. Разбуженные среди ночи, они бежали на стругах прочь, а их предводитель с немногими соратниками остался лежать на берегу.
Когда архиепископский книжник взялся за составление летописи, его не удовлетворил бесхитростный рассказ ветеранов. Выходило так, что казаки, подвергшись нападению Кучума, бросились к стругам, груженным добычей, и бросили на берегу своего вождя. Летописец взялся придать рассказу более благопристойный вид. Очинив перо, он старательно вымарал из синодика все сведения о бегстве казаков и записал свою версию того, что произошло:
«Поганые же подсмотриша их (казаков) и нападоша на станы их нощию (…) и там все (казаки) избиены бы-ша. И на том деле убиенным Ермаку,, еже изволи им бог живот скончати, вечная память большая и возглас большой».
При составлении летописи книжник повторил сведе-.ния из исправленного синодика: «прииде на воинов смерть и та ко живота своего гознуша, убиени быша». Но ему надо было объяснить, как узнали о разгроме Ермака те, кто вернулся на Русь. Для этого летописец вставил в свой текст не совсем к месту фразу о том, что все ерма-ковцы погибли, «токмо един казак утече». Он и доставил ужасную весть в Кашлык.
Выдумку тобольского книжника повторили все последующие сибирские летописцы, а затем Семен Ремезов.
В последнем походе с Ермаком была примерно сотня казаков. Из похода вернулось девяносто.
Никто не мог знать в точности, что произошло на Ва-гайской луке в ту ночь, когда разыгралась буря. Ясно лишь одно. Если бы казаки поддались панике, разгром и истребление отряда были бы неизбежны. Этого не произошло. Коль скоро почти вся сотня в обстановке внезапного ночного нападения смогла погрузиться на суда и сняться с якоря, из этого следует, что отряд отступил, сохранив порядок.
Жизнь, полная риска и опасностей, приучила казаков к осторожности. Подозрения насчет их беспечности неосновательны. Свои «пологи» казаки ставили подле борта корабля. У каждого бойца был свой кормчий и свое место на струге. Едва начался ночной переполох, казаки в мгновение ока оказались на своих судах.
В то время как архиепископские дьяки взялись за составление летописи, в Тобольске жили не только старые ермаковцы, но и татары, некогда сражавшиеся на стороне Кучума. Их воспоминания о последних минутах Ермака так заинтересовали летописца, что он включил их ^сказку» в текст своего сочинения. Строгановский придворный историограф переписал эту «сказку» из ранней летописи в неизменном виде:
«Впоследствии же некие от язык (местных татар) глаголют о том, яко воспрянул тут храбрый ваш воин Ермак от сна и увидел дружину свою, от нас (татар) побивае-му… и побежал в струг и не мог добраться до своих, понеже те были уже в дальнем расстоянии, и тут ввергся в реку и утопе».
Напавшие на лагерь татары мало что успели разглядеть в темноте, но все же они знали несколько больше, чем казаки. Так они определенно знали, что раненый Ермак утонул в Иртыше, а не остался среди побитых на берегу. Бывшие воины Кучума не забыли также того, как русские струги исчезли в ночной мгле и они ничего не могли поделать, чтобы остановить и*.
Нападавшие понимали, что казаки Ермака окажутся в их руках, едва будут захвачены их струги. Для казаков единственная возможность избежать поголовного истребления состояла в том, чтобы погрузиться в свои струги и как можно скорее отчалить от берега. Командирский струг отчалил от берега последним. Прикрывая отступление отряда, Ермак отбивался от наседавших врагов, пока не был ранен и не свалился в воду.
Подробности насчет того, что Ермака увлекли на дно два тяжелых панциря – подарок царя, носят легендарный характер. Даже в походах воины надевали тяжелые панцири лишь перед боем. Никогда никто из них не спал в доспехах. Во время ночной тревоги у Ермака едва ли было время облачиться даже в один доспех.
Если предположить, что Ермак успел набросить на себя кольчугу, то все же это не был царский панцирь, поскольку в действительности Иван IV никогда не дарил ему доспехов.
Народный сказитель и поэт Кирша Данилов подслушал в Сибири казачью песнь о последних часах славного атамана.
В татарских аулах пели свои песни. Героями одной из них были два богатыря – русский Ермак и татарский Кучугай.
При дворе Кучума, кажется, в самом деле служил мурза Кучугай или Кутугай. Согласно записям Ремезова, Кучугай собирал ясак на Туре и был взят в плек казаками.
Ермак обошелся с пленником великодушно. Одарив, он отпустил'его к Кучуму.
По преданию, могучий; и храбрый Кучугай будто бы и стал победителем Ермака. При ночном нападении на казацкий лагерь Кучугай «устремился за Ермаком в струг; стругу же отплывщу от берега и плывшу по рекы; они же показаша между собою брань велию, сразишеся друг с другом». Вооруженный саблей Ермак «нача одолевать мурзу, размахивавшего коротким копьем. Но у казака развязался ремень шлема и обнажилось горло. Тут «Кучугай проводе (Ермака) в гортань».
В конце Ливонской войны Россия переживала тяжкое время. Военные поражения следовали одно за другим. Успех горстки казаков, разгромивших Кучумово царство, блеснул, как молния во тьме, поразив воображение современников.
Поколение Ермака явилось на свет всего лишь через полвека после того, как русский народ сбросил власть зо-лотоордынских ханов. Для этого поколения борьба с Ордой не была далеким прошлым. Современники Ермака, а может быть, и он сам, видели Москву, дотла сожженную татарами. Набеги ордынских феодалов, пленение тысяч мирных жителей были для казаков впечатлением повседневной жизни. В борьбе с ордынцами прошла вся жизнь Ермака.
Заняв столицу Кучума, вольные казаки могли вернуться на Русь, обремененные богатой добычен. Но не такими были Ермак и его товарищи. Казачий «круг» постановил присоединить разгромленную Кучумову орду к России. Решение «круга» казаки осуществили ценой своей жизни.
Первый сибирский историк Семен Ремезов многие годы собирал народные сказы» о Ермаке. Он первым попытался нарисовать портрет удалого атамана: «бе бо вельми мужествен и разумен, и человечен, и зра-нен, и всякой мудрости доволен, плосколиц, черн брадою и власами кудряв, возраст средний и плоек, плечист».
Три года малочисленная дружина не знала поражений перед лицом многочисленных неприятелей. Враги, наседавшие со всех сторон, суровые морозы, голод и невыносимые лишения – ничто не могло сломить волю казаков к победе.
В последней ночной стычке поредевший отряд понес небольшие потери, но лишился испытанного вождя. Смерть Ермака означала конец экспедиции.
ВТОРОЕ «ВЗЯТИЕ»
Казаки налегали на весла изо всех сил, чтобы поскорее покинуть злополучный «остров» на Перекопи. Одним кормчим удалось вывести суда на стремнину и вырваться вперед. Другие жались к берегу. Но там легко было посадить корабль на мель. Во тьме суда потеряли друг друга из вида. Лишь когда рассвело, струги стали собираться группами.
Люди нуждались в отдыхе, и командиры выбирали для.остановок острова, располагавшиеся вдали от берега. На островках казаки разжигали костры, варили пищу, сушили промокшую до нитки одежду.
Когда в гавани у Кашлыка бросил якорь последний струг, казаки убедились, что Ермака нет среди уцелевших.
После небольшого отдыха атаман Матвей Мещеряк собрал «круг» и задал всему товариществу один-единственный вопрос: что делать дальше? «Круг» решил немедленно возвращаться на Русь.
Казачья флотилия проследовала из Кашлыка вниз по Иртышу на Обь, а оттуда Печорским путем через Собь на Пустоозеро.
Покидая Сибирь, казаки не знали того, что посланный им в помощь отряд правительственных войск преодолел уральские перевалы и стремительно приближался к брошенному Ка шлыку.
Военное ведомство извлекло уроки из катастрофы, постигшей воеводу Волховского. Бояре решили направить в Сибирь вдвое больше сил – 700 человек. Воевода Иван Мансуров имел при себе большие запасы продовольствия. Его люди были снабжены всем необходимым для строительства острога. Но воевода не поспел в Сибирь вовремя.
Весть о гибели Ермака на Вагае и бегство уцелевших казаков из ханской столицы-Кашлыка мгновенно облетела татарские юрты.
Наследник Кучума царевич Алей не ждал ни минуты. Его люди устремились на север, загоняя лошадей. Они видели своими глазами, как последний казачин струг отплыл из окрестностей Кашлыка.
Воины Алея тут же заняли опустевшее урочище.
Победа на Вагайской луке упрочила престиж Кучума, но не вернула ему прежней власти над Сибирью. Престарелому хану не удалось удержать при себе могущественных татарских мурз.
С тех пор как в пределах Сибири появился хан Сей-дяк из старой династии, свергнутой Кучумом, многие татары ушли к нему. Силы Сейдяка росли со дня на день. Наконец на его сторону перешел Карача.
При дворе Кучума Карача был всего лишь слугой – визирем. Посадив на трон Сейдяка, Карача рассчитывал править ханством его именем.
Старая лиса Кучум, оказавшись в трудном положении, откочевал в степи, а оборону своей столицы поручил царевичу Алею. Но Алея преследовали неудачи. Не успел он укрепиться в урочище, как нагрянул Сейдяк. В бою с ним погибли семь кучумовичей. Алей, по одним сведениям, бежал, по другим – попал в плен к Сей-дяку.
Направив в Сибирь флотилию Мансурова, русское командование поставило перед воеводой две основные задачи – закрепиться «в Старой Сибири (или Каш лыке на Иртыше) и в Новой Сибири на Тюменском городище» (на Туре).
Туру Мансуров миновал, не встретив сопротивления. Но достигнув Кашлыка, воевода неожиданно для себя увидел на берегу вместо казаков многочисленную татарскую рать.
После многократных поражений от казаков татары едва ли могли выдержать атаку со стороны многочнсленного стрелецкого отряда. Но Мансуров так и не решился пустить в ход свои пушки.
Он не знал о кровавом соперничестве между Кучумом и Сейдяком, зато помнил о несчастной судьбе Волховского. Известие о смерти Ермака произвело на него тягостное впечатление.
Воевода не осмелился отдать приказ о высадке ратных на берег и штурме Кашлыка. Вместо этого он предпринял попытку догнать отступающий казачий отряд.
Пока судовая рать плыла по Иртышу, наступили холода. Опасаясь того, что близкие морозы могут в любой момент сковать реки льдом, Мансуров принял решение зазимовать на Оби.
Стрельцы были снабжены в изобилии и зимней одеждой и инструментами. Зимовье на Оби не пугало их.
Воевода умело использовал последние недели осени, чтобы подготовиться к зиме. Близ устья Иртыша ратные люди срубили Обский городок, на время ставший опорным пунктом русских в Зауралье.
После гибели Ермака «князьки» в Приобье поспешили сложить присягу царю. Они собрали множество воинов и осадили русских в их укреплении. В течение дня ханты приступали к урочищу со всех сторон. На другой день «князьки» привезли в окрестности острожка идола и устроили жертвоприношения. Метким выстрелом из пушки ратные люди разбили вдребезги дерево, под которым ханты устроили свое мольбище. Напуганные хкнязь-ки:› разбежались.
Весть о строительстве государева острожка против устья Иртыша вызвала тревогу среди населения нижней Оби. Старейшины и князьки понимали, что следом за воеводами на их земли явятся сборщики ясака, и старались сохранить «старину»- давно сложившиеся отношения с Русью.
Одним из самых сильных князьков на нижней Оби был князь Лугуй. Ему подчинялось несколько урочищ, раскинувшихся на восточном и западном берегах Оби. Под властью Лутуя объединилось несколько урочищ – знаменитый городок Ляпин, Березов, Куноваг, Илчма и My н кос.
«Княжество» Ляпин признавало власть Москвы при Иване III. С тех пор многое переменилось. Племена югры перестали платить дань московским государям или платили ее от случая к случаю. Но торговля между Русью и Приобьем не прекращалась.
Посредниками в торговле издавна выступали коми-зыряне, жившие на реках Вымь и Вычегда. Старая дорога, шедшая из Ляпина в Березов, носила у местного населения название «зырянской дороги», тогда как русские именовали ее «русский тес».
Русские торговые люди ездили на Обь, а остяки освоили путь к зырянам на Вымь.
Гибель идола под государевым острожком навела страх на всю округу. Бежавшие от пушек Мансурова «князьки» ждали новых для себя бед.
Л угу и не стал ждать и по зимнему пути выехал с отрядом воинов в Россию. Более полугода «князек» странствовал по русским дорогам, прежде чем добрался до цели. В А^оскве Лугуя приняли дьяки Посольского приказа. Царь Федор велел щедро одарить его, потому что «он к нам приехал наперед всех бить челом». Московские власти высоко ценили послушание местных владетельных особ. Все просьбы Лугуя были тотчас удовлетворены.
Челобитье сибирского «князьки» заключало в себе несколько пунктов. Лугуй желал получить жалованную грамоту, чтобы обезопасить свои владения от военных действий со стороны Мансурова.
В Посольском приказе не знали, сам ли Мансуров сидит в Обском городке или кто-нибудь из его помощников. Поэтому грамоту дьяки адресовали ратным людям Обского городка без обозначения имен. Им запрещалось «воевать» князя Лугуя, и «племя его все и его людей, которые в тех во шти (шести) городках сидят».
Другая просьба заключалась в том, чтобы Лугун платил дань не воеводе Обского городка, располагавшегося слишком близко к Ляпину, а царским приказным людям в Вымской земле, за тысячу верст от Березова.
После придирчивых расспросов дьяки определили размеры дани с мирных остяков. Лугуй должен был привозить в Вымь лично или передавать через братию и племянников и семь сороков соболей лучших» ежегодно. Это значит, что число мужчин в племенном союзе Лугуя приближалось к тремстам.
Царь Федор запретил воеводам брать дани, поминки и посулы с подвластных Лугую городков.
В августе 1586 года Лугуй забрал государеву грамоту из Посольского приказа и выехал в родные места.
Царь Федор получил возможность пополнить своп п без того длинный титул. К словам «Обладатель всея Сибирские земли» его дьяки прибавили: «и великие реки Оби».
Отправив за Урал крупные силы во главе с Мансуровым, Андрей Щелкалов поспешил заверить иностранных дипломатов, будто покорение Сибири окончено. «А поделал государь, – объявили царские дипломаты за рубежом,- го роды в Сибирской земле в Старой Сибири, и в Новой Сибири на Тюменском городище, и на Оби на усть Иртыша тут город те государевы люди (Мансуров) поставили и сидят по тем городам и дань со всех тех земель емлют на государя».
Заявления Посольского приказа не оставляют сомнения в том, что по истечении года со дня отъезда Мансурова из Москвы московские власти не имели достоверных сведений о его судьбе. Узнав о появлении ратных людей на Оби, они решили, что воевода подчинил всю Сибирь. Выдавая жалованную грамоту «князьку» Лугую, дьяки повелели зачитать ее «по всем нашим городам в Сибирской земле и на Оби». Их приказ не был выполнен.
Сменив Ермака на посту наместника Сибири, Мансуров должен был обложить ясаком весь обширный Сибирский кран. Предполагая, что воевода пунктуально выполнил наказ, царские послы поспешили заявить за рубежом, что «ясаку положил (царь Федор) на Сибирское царство и на Конду большую, и на Конду на меньшую, и на Пелымское государство, и на Туру реку, и на Иртыш, и на Иргизское государство, и на Пегие Колмаки, и на Обь великую, и на все городки на обские, на девяносто на четыре городы – с году на год имать по пяти тысяч сорок соболей, по десяти тысяч черных лисиц, да по пяти сот тысяч белки больше…».
Двести тысяч соболей – столько мягкой «рухляди» царское правительство надеялось получать из-за Урала ежегодно. И в самом деле, в ближайшие годы государева казна пополнилась неслыханным количеством мехов. Европа была поражена, когда московский двор направил в качестве субсидий («вспоможенья) австрийским Габсбургам через десять лет после гибели Ермака 40 000 собольих шкурок, 20 000 ^униц, более 300 000 белок. Пражские купцы оценили московские меха в восемь бочек золота. На русских рынках пушнина ценилась дешевле.
Власти поручили Мансурову наложить ясак не только на те земли, где побывал Ермак, но и на владения Пегой орды и «Киргизского государства».
Однако воевода Иван Мансуров был одержим лишь одной мыслью: как бы поскорее покинуть незнакомый и чуждый край, где на каждом шагу подстерегали опасности. Дождавшись весны, отряд Мансурова покинул Обское городище и, не медля ни дня, ушел на Русь.
ОСНОВАНИЕ ТОБОЛЬСКА
Пятьсот сорок казаков прибыли с Ермаком в Сибирь. Лишь девяносто ушли из Кашлыка с головой Иваном Глуховым и Матвеем Мещеряком. Еще три-четыре десятка ермаковцев, ездивших с посольством в Москву, были задержаны там властями.
Казаки налегали на весла, опасаясь, как бы зимние морозы не застигли их з пути. Осень стояла холодная и ветреная. Низкие темные тучи застилали небо до горизонта.
На Оби поднялась крутая волна. Караван из шести тяжелогруженых стругов затерялся на водных просторах реки. Суда с трудом преодолевали волну.
Казаки могли пройти на Березов и Ляппн и тем самым сократить себе путь. Но они избегали хантских урочищ и прошли через владения князя Лугуя, нигде не задерживаясь.
Пройдя несколько сот верст за Березов, отряд добрался до Обдор, а там повернул на запад по речке Собь. Перед глазами путников открылась безжизненная северная тундра.
По Собн струги шли против течения. Ландшафт менялся на глазах. Тундра уступила место предгорьям. Справа и слева теснились громады гор. Истоки Соби располагались поблизости от перевалов. Но в верховьях река изобиловала порогами и скалами.
Казакам приходилось не раз разгружать струги и обходить пороги. Наконец они вступили в глубокое ущелье, за которым начинались перевалы.
Уральские горы задержали отряд на несколько недель. Три года прошло с тех пор, как ермаковцы перешли границу между Европой и Азией в районе Тагильских перевалов. Тогда казаки двигались на восток твердой поступью. Ермак умел вдохнуть в них уверенность. На обратном пути в отряде царили растерянность и усталость.
Иван Глухов по привычке покрикивал на ратников. Но его распоряжения беспрекословно исполняли лишь немногие стрельцы, сбившиеся подле него. Струг Глухова постоянно отставал от казачьих, судов и плелся в хвосте каравана.
Казаки держались прежних порядков и ничего не решали без ведома «товарищества». После гибели Ермака они молчаливо признали старшинство его первого помощника Матвея Мещеряка.
С перевалов отряд спустился на реку Усу и вышел на Печору. Отсюда казаки могли двинуться вверх по Печоре в Пермский край, либо по рекам Ижме и Ухте на Вымь, либо по Цильме на Мезень.
Вольных казаков тянуло на Каму, откуда нетрудно было вернуться в покинутые зимовья на Волгу, Яик и Дон. Но они уже преуспели на государевой службе. Царь щедро наградил их за «сибирское взятие». Воевода Иван Глухов обещал еще большие милости на Москве.
Казаки бранились до хрипоты, пока не пришли к общему согласию. Воевода Глухов предложил им идти в ближайший государев острог на Пустоозеро, где их ждали теплые избы и провиант. Но, чтобы добраться до Пустоозера, надо было отклониться от прямого пути и пройти еще несколько сот верст на север, в устье Печоры. Надвигалась зима, и ермаковцы решили последовать совету воеводы.
Мансуров провел зиму в Обском городке, Глухов с казаками – в Пустоозере. Ранним летом 1586 года отряд вновь выступил в путь.
Вести, привезенные ермаковцами в Москву, были неутешительными. Власти не удостоили казаков ни чести, ни наград. Но хорошо было и то, что царь Федор;:ка них не опалился».
Ермаковцы прибыли в столицу в неподходящее время. Междоусобия, начавшиеся в стране после смерти Грозного, вспыхнули с новой силой. Не только мирские люди, но и духовенство погрузилось в пучину раздора.
Еще Грозный сетовал на то, что на Руси померкло прежнее благочестие. Монахи, писал этот неистовый ревнитель православия, только по одеянию иноки, а делается у них все, как у мирян, вот что делается в Чудовом монастыре, стоящем посреди столицы, перед нашими глазами!
Монахи Чудова монастыря, располагавшегося под окнами царского дворца в Кремле, погрязли в мирских заботах и делах. Они заботились об округлении своих вотчин, собирали оброки с крестьян, ссужали деньги в рост. Не чужды были им и придворные интриги.
Строгановы растеряли свои денежные богатства, и в 1584 году Максим Яковлевич занял в Чудове большую по тем временам сумму -100 рублей. 31 января 15S4 года он привез чудовскому казначею весь долг, а чтобы погасить ростовщический процент, отдал в монастырь 200 пудов соли.
В стенах Чудова монастыря Максим Строганов встретился с казаками, которые некогда служили в его острожках по найму, а потом ушли в Сибирь. В феврале – марте Черкас Александров и Савва Волдыря сделали богатые вклады в пользу монастыря. Они принесли в обитель сибирских соболей и деньги.
Чудовский монастырь вел давнюю дружбу с боярами. Поступить в обитель могли лишь те, кто пожертвовал крупную сумму денег. Получив от ермаковцев много мягкой «рухляди», монахи сделали для них исключение. Сибирский казак Иов Вышата, удрученный старостью и болезнями, принес 6 рублей денег и бил челом архимандриту, прося постричь и упокоить его в обители. Внесенная сумма была слишком мала, но монастырь принял Вы-шату.
Когда з Москве произошли волнения, Вышата вместе со всей чудовскон братией участвовал в обороне Кремля от нападения восставших горожан.
Дела в Сибири складывались неладно, и московские власти не решались более задерживать в Москве ермаковцев. Черкас Александров, Савва Волдыря и их сотоварищи получили приказ готовиться к походу в Сибирь. Когда в Москву прибыл Матвей Мещеряк, Разрядный приказ передал его сотню в распоряжение вновь назначенных сибирских воевод.
Русское государство заключило перемирие с соседями. Но угроза войны не миновала. Военная слабость государства и внутренние раздоры ободрили врагов. С весны отряды ратных людей потянулись к южным границам, которым угрожали набегом крымцы и ногайцы. Сгустились тучи войны над западными рубежами. Стефан Баторий спешно формировал армию для нового вторжения в Россию.
В таких условиях Разрядный приказ не мог послать за Урал крупных воинских сил. Возглавили поход в Сибирь воевода Василий Борисович Сукин и Иван Мясной. Сукин был человеком молодым, не имевшим за плечами большого боевого опыта. Известный стрелецкий командир Иван Мясной отличился в последние годы Ливонской войны.
Василий Сукин превосходил знатностью и Волховского, и Мансурова. Судя по этому косвенному признаку, его отряд не уступал по численности отряду Мансурова.
Разбивая лагерь, Ермак не знал, что всего лишь в нескольких верстах от «острова» затаилось в засаде целое татарское войско.
Летописцы сочинили немало небылиц по поводу ло-следнего ночного боя. Хан Кучум долго.колебался, прежде чем отважился помериться силами с Ермаком. В его войске будто бы был смертник, осужденный на казнь. Его-то хан и послал на разведку в казачий лагерь. Смертник прокрался за перекоп и сумел украсть у спящих пищаль.
Позднее летописцы украсили этот рассказ новыми впечатляющими деталями. Кучум будто бы дважды посылал смертника в казацкий лагерь и отдал приказ о нападении лишь после того, как лазутчик стащил у спящих три пищали и три вязни. (Вязиями называли ремни, на которых держалось оружие.)
На самом деле не мифический смертник, а тьма и непогода позволили татарам осуществить внезапное нападение на ермаковцев.
С историей последнего боя на Иртыше связано одно из тех открытий, которые мгновенно меняют все привычные представления. Любое повествование о сибирской экспедиции завершается картиной полной гибели отряда Ермака, окруженного татарами.
Привычное представление заколебалось после того, как историки нашли в архивах древний список синодика. Тщательное сопоставление вновь найденного текста с поздней летописной копией обнаружило обстоятельства, казавшиеся почти невероятными.
Первый синодик был составлен в то время, когда тобольские ветераны прилежно записали свои «речи» – воспоминания на архиепископском дворе. Дьяки Киприа-на переписали «речи», придав им форму поминальной записи. В составе поминально]! книги первой половины XVII века синодик сохранился до наших дней. О чем же поведали участники последнего боя?
хИ подсмотреша нечестивый (воины Кучума) и напа-доша на станы их (казаков) нощшо, и (казаки) ужасну -ишся от нечестивых и в бегство приложиишся, а иным (суждено было остаться) на станах побитым и (так) кровь свою пролиша Яков, Роман, Петра два, Михаил, Иван, Иван и Ермак».
Казакам пришлось пережить в Сибири немало отчаянных и трагических, моментов. Но гибель предводителя навсегда осталась для них самым тяжким и мучительным воспоминанием. Об этом эпизоде они говорили мало и неохотно. Что бы то ни было, ветераны изложили историю последнего боя кратко, но с полной правдивостью и откровенностью. Разбуженные среди ночи, они бежали на стругах прочь, а их предводитель с немногими соратниками остался лежать на берегу.
Когда архиепископский книжник взялся за составление летописи, его не удовлетворил бесхитростный рассказ ветеранов. Выходило так, что казаки, подвергшись нападению Кучума, бросились к стругам, груженным добычей, и бросили на берегу своего вождя. Летописец взялся придать рассказу более благопристойный вид. Очинив перо, он старательно вымарал из синодика все сведения о бегстве казаков и записал свою версию того, что произошло:
«Поганые же подсмотриша их (казаков) и нападоша на станы их нощию (…) и там все (казаки) избиены бы-ша. И на том деле убиенным Ермаку,, еже изволи им бог живот скончати, вечная память большая и возглас большой».
При составлении летописи книжник повторил сведе-.ния из исправленного синодика: «прииде на воинов смерть и та ко живота своего гознуша, убиени быша». Но ему надо было объяснить, как узнали о разгроме Ермака те, кто вернулся на Русь. Для этого летописец вставил в свой текст не совсем к месту фразу о том, что все ерма-ковцы погибли, «токмо един казак утече». Он и доставил ужасную весть в Кашлык.
Выдумку тобольского книжника повторили все последующие сибирские летописцы, а затем Семен Ремезов.
В последнем походе с Ермаком была примерно сотня казаков. Из похода вернулось девяносто.
Никто не мог знать в точности, что произошло на Ва-гайской луке в ту ночь, когда разыгралась буря. Ясно лишь одно. Если бы казаки поддались панике, разгром и истребление отряда были бы неизбежны. Этого не произошло. Коль скоро почти вся сотня в обстановке внезапного ночного нападения смогла погрузиться на суда и сняться с якоря, из этого следует, что отряд отступил, сохранив порядок.
Жизнь, полная риска и опасностей, приучила казаков к осторожности. Подозрения насчет их беспечности неосновательны. Свои «пологи» казаки ставили подле борта корабля. У каждого бойца был свой кормчий и свое место на струге. Едва начался ночной переполох, казаки в мгновение ока оказались на своих судах.
В то время как архиепископские дьяки взялись за составление летописи, в Тобольске жили не только старые ермаковцы, но и татары, некогда сражавшиеся на стороне Кучума. Их воспоминания о последних минутах Ермака так заинтересовали летописца, что он включил их ^сказку» в текст своего сочинения. Строгановский придворный историограф переписал эту «сказку» из ранней летописи в неизменном виде:
«Впоследствии же некие от язык (местных татар) глаголют о том, яко воспрянул тут храбрый ваш воин Ермак от сна и увидел дружину свою, от нас (татар) побивае-му… и побежал в струг и не мог добраться до своих, понеже те были уже в дальнем расстоянии, и тут ввергся в реку и утопе».
Напавшие на лагерь татары мало что успели разглядеть в темноте, но все же они знали несколько больше, чем казаки. Так они определенно знали, что раненый Ермак утонул в Иртыше, а не остался среди побитых на берегу. Бывшие воины Кучума не забыли также того, как русские струги исчезли в ночной мгле и они ничего не могли поделать, чтобы остановить и*.
Нападавшие понимали, что казаки Ермака окажутся в их руках, едва будут захвачены их струги. Для казаков единственная возможность избежать поголовного истребления состояла в том, чтобы погрузиться в свои струги и как можно скорее отчалить от берега. Командирский струг отчалил от берега последним. Прикрывая отступление отряда, Ермак отбивался от наседавших врагов, пока не был ранен и не свалился в воду.
Подробности насчет того, что Ермака увлекли на дно два тяжелых панциря – подарок царя, носят легендарный характер. Даже в походах воины надевали тяжелые панцири лишь перед боем. Никогда никто из них не спал в доспехах. Во время ночной тревоги у Ермака едва ли было время облачиться даже в один доспех.
Если предположить, что Ермак успел набросить на себя кольчугу, то все же это не был царский панцирь, поскольку в действительности Иван IV никогда не дарил ему доспехов.
Народный сказитель и поэт Кирша Данилов подслушал в Сибири казачью песнь о последних часах славного атамана.
В татарских аулах пели свои песни. Героями одной из них были два богатыря – русский Ермак и татарский Кучугай.
При дворе Кучума, кажется, в самом деле служил мурза Кучугай или Кутугай. Согласно записям Ремезова, Кучугай собирал ясак на Туре и был взят в плек казаками.
Ермак обошелся с пленником великодушно. Одарив, он отпустил'его к Кучуму.
По преданию, могучий; и храбрый Кучугай будто бы и стал победителем Ермака. При ночном нападении на казацкий лагерь Кучугай «устремился за Ермаком в струг; стругу же отплывщу от берега и плывшу по рекы; они же показаша между собою брань велию, сразишеся друг с другом». Вооруженный саблей Ермак «нача одолевать мурзу, размахивавшего коротким копьем. Но у казака развязался ремень шлема и обнажилось горло. Тут «Кучугай проводе (Ермака) в гортань».
В конце Ливонской войны Россия переживала тяжкое время. Военные поражения следовали одно за другим. Успех горстки казаков, разгромивших Кучумово царство, блеснул, как молния во тьме, поразив воображение современников.
Поколение Ермака явилось на свет всего лишь через полвека после того, как русский народ сбросил власть зо-лотоордынских ханов. Для этого поколения борьба с Ордой не была далеким прошлым. Современники Ермака, а может быть, и он сам, видели Москву, дотла сожженную татарами. Набеги ордынских феодалов, пленение тысяч мирных жителей были для казаков впечатлением повседневной жизни. В борьбе с ордынцами прошла вся жизнь Ермака.
Заняв столицу Кучума, вольные казаки могли вернуться на Русь, обремененные богатой добычен. Но не такими были Ермак и его товарищи. Казачий «круг» постановил присоединить разгромленную Кучумову орду к России. Решение «круга» казаки осуществили ценой своей жизни.
Первый сибирский историк Семен Ремезов многие годы собирал народные сказы» о Ермаке. Он первым попытался нарисовать портрет удалого атамана: «бе бо вельми мужествен и разумен, и человечен, и зра-нен, и всякой мудрости доволен, плосколиц, черн брадою и власами кудряв, возраст средний и плоек, плечист».
Три года малочисленная дружина не знала поражений перед лицом многочисленных неприятелей. Враги, наседавшие со всех сторон, суровые морозы, голод и невыносимые лишения – ничто не могло сломить волю казаков к победе.
В последней ночной стычке поредевший отряд понес небольшие потери, но лишился испытанного вождя. Смерть Ермака означала конец экспедиции.
ВТОРОЕ «ВЗЯТИЕ»
Казаки налегали на весла изо всех сил, чтобы поскорее покинуть злополучный «остров» на Перекопи. Одним кормчим удалось вывести суда на стремнину и вырваться вперед. Другие жались к берегу. Но там легко было посадить корабль на мель. Во тьме суда потеряли друг друга из вида. Лишь когда рассвело, струги стали собираться группами.
Люди нуждались в отдыхе, и командиры выбирали для.остановок острова, располагавшиеся вдали от берега. На островках казаки разжигали костры, варили пищу, сушили промокшую до нитки одежду.
Когда в гавани у Кашлыка бросил якорь последний струг, казаки убедились, что Ермака нет среди уцелевших.
После небольшого отдыха атаман Матвей Мещеряк собрал «круг» и задал всему товариществу один-единственный вопрос: что делать дальше? «Круг» решил немедленно возвращаться на Русь.
Казачья флотилия проследовала из Кашлыка вниз по Иртышу на Обь, а оттуда Печорским путем через Собь на Пустоозеро.
Покидая Сибирь, казаки не знали того, что посланный им в помощь отряд правительственных войск преодолел уральские перевалы и стремительно приближался к брошенному Ка шлыку.
Военное ведомство извлекло уроки из катастрофы, постигшей воеводу Волховского. Бояре решили направить в Сибирь вдвое больше сил – 700 человек. Воевода Иван Мансуров имел при себе большие запасы продовольствия. Его люди были снабжены всем необходимым для строительства острога. Но воевода не поспел в Сибирь вовремя.
Весть о гибели Ермака на Вагае и бегство уцелевших казаков из ханской столицы-Кашлыка мгновенно облетела татарские юрты.
Наследник Кучума царевич Алей не ждал ни минуты. Его люди устремились на север, загоняя лошадей. Они видели своими глазами, как последний казачин струг отплыл из окрестностей Кашлыка.
Воины Алея тут же заняли опустевшее урочище.
Победа на Вагайской луке упрочила престиж Кучума, но не вернула ему прежней власти над Сибирью. Престарелому хану не удалось удержать при себе могущественных татарских мурз.
С тех пор как в пределах Сибири появился хан Сей-дяк из старой династии, свергнутой Кучумом, многие татары ушли к нему. Силы Сейдяка росли со дня на день. Наконец на его сторону перешел Карача.
При дворе Кучума Карача был всего лишь слугой – визирем. Посадив на трон Сейдяка, Карача рассчитывал править ханством его именем.
Старая лиса Кучум, оказавшись в трудном положении, откочевал в степи, а оборону своей столицы поручил царевичу Алею. Но Алея преследовали неудачи. Не успел он укрепиться в урочище, как нагрянул Сейдяк. В бою с ним погибли семь кучумовичей. Алей, по одним сведениям, бежал, по другим – попал в плен к Сей-дяку.
Направив в Сибирь флотилию Мансурова, русское командование поставило перед воеводой две основные задачи – закрепиться «в Старой Сибири (или Каш лыке на Иртыше) и в Новой Сибири на Тюменском городище» (на Туре).
Туру Мансуров миновал, не встретив сопротивления. Но достигнув Кашлыка, воевода неожиданно для себя увидел на берегу вместо казаков многочисленную татарскую рать.
После многократных поражений от казаков татары едва ли могли выдержать атаку со стороны многочнсленного стрелецкого отряда. Но Мансуров так и не решился пустить в ход свои пушки.
Он не знал о кровавом соперничестве между Кучумом и Сейдяком, зато помнил о несчастной судьбе Волховского. Известие о смерти Ермака произвело на него тягостное впечатление.
Воевода не осмелился отдать приказ о высадке ратных на берег и штурме Кашлыка. Вместо этого он предпринял попытку догнать отступающий казачий отряд.
Пока судовая рать плыла по Иртышу, наступили холода. Опасаясь того, что близкие морозы могут в любой момент сковать реки льдом, Мансуров принял решение зазимовать на Оби.
Стрельцы были снабжены в изобилии и зимней одеждой и инструментами. Зимовье на Оби не пугало их.
Воевода умело использовал последние недели осени, чтобы подготовиться к зиме. Близ устья Иртыша ратные люди срубили Обский городок, на время ставший опорным пунктом русских в Зауралье.
После гибели Ермака «князьки» в Приобье поспешили сложить присягу царю. Они собрали множество воинов и осадили русских в их укреплении. В течение дня ханты приступали к урочищу со всех сторон. На другой день «князьки» привезли в окрестности острожка идола и устроили жертвоприношения. Метким выстрелом из пушки ратные люди разбили вдребезги дерево, под которым ханты устроили свое мольбище. Напуганные хкнязь-ки:› разбежались.
Весть о строительстве государева острожка против устья Иртыша вызвала тревогу среди населения нижней Оби. Старейшины и князьки понимали, что следом за воеводами на их земли явятся сборщики ясака, и старались сохранить «старину»- давно сложившиеся отношения с Русью.
Одним из самых сильных князьков на нижней Оби был князь Лугуй. Ему подчинялось несколько урочищ, раскинувшихся на восточном и западном берегах Оби. Под властью Лутуя объединилось несколько урочищ – знаменитый городок Ляпин, Березов, Куноваг, Илчма и My н кос.
«Княжество» Ляпин признавало власть Москвы при Иване III. С тех пор многое переменилось. Племена югры перестали платить дань московским государям или платили ее от случая к случаю. Но торговля между Русью и Приобьем не прекращалась.
Посредниками в торговле издавна выступали коми-зыряне, жившие на реках Вымь и Вычегда. Старая дорога, шедшая из Ляпина в Березов, носила у местного населения название «зырянской дороги», тогда как русские именовали ее «русский тес».
Русские торговые люди ездили на Обь, а остяки освоили путь к зырянам на Вымь.
Гибель идола под государевым острожком навела страх на всю округу. Бежавшие от пушек Мансурова «князьки» ждали новых для себя бед.
Л угу и не стал ждать и по зимнему пути выехал с отрядом воинов в Россию. Более полугода «князек» странствовал по русским дорогам, прежде чем добрался до цели. В А^оскве Лугуя приняли дьяки Посольского приказа. Царь Федор велел щедро одарить его, потому что «он к нам приехал наперед всех бить челом». Московские власти высоко ценили послушание местных владетельных особ. Все просьбы Лугуя были тотчас удовлетворены.
Челобитье сибирского «князьки» заключало в себе несколько пунктов. Лугуй желал получить жалованную грамоту, чтобы обезопасить свои владения от военных действий со стороны Мансурова.
В Посольском приказе не знали, сам ли Мансуров сидит в Обском городке или кто-нибудь из его помощников. Поэтому грамоту дьяки адресовали ратным людям Обского городка без обозначения имен. Им запрещалось «воевать» князя Лугуя, и «племя его все и его людей, которые в тех во шти (шести) городках сидят».
Другая просьба заключалась в том, чтобы Лугун платил дань не воеводе Обского городка, располагавшегося слишком близко к Ляпину, а царским приказным людям в Вымской земле, за тысячу верст от Березова.
После придирчивых расспросов дьяки определили размеры дани с мирных остяков. Лугуй должен был привозить в Вымь лично или передавать через братию и племянников и семь сороков соболей лучших» ежегодно. Это значит, что число мужчин в племенном союзе Лугуя приближалось к тремстам.
Царь Федор запретил воеводам брать дани, поминки и посулы с подвластных Лугую городков.
В августе 1586 года Лугуй забрал государеву грамоту из Посольского приказа и выехал в родные места.
Царь Федор получил возможность пополнить своп п без того длинный титул. К словам «Обладатель всея Сибирские земли» его дьяки прибавили: «и великие реки Оби».
Отправив за Урал крупные силы во главе с Мансуровым, Андрей Щелкалов поспешил заверить иностранных дипломатов, будто покорение Сибири окончено. «А поделал государь, – объявили царские дипломаты за рубежом,- го роды в Сибирской земле в Старой Сибири, и в Новой Сибири на Тюменском городище, и на Оби на усть Иртыша тут город те государевы люди (Мансуров) поставили и сидят по тем городам и дань со всех тех земель емлют на государя».
Заявления Посольского приказа не оставляют сомнения в том, что по истечении года со дня отъезда Мансурова из Москвы московские власти не имели достоверных сведений о его судьбе. Узнав о появлении ратных людей на Оби, они решили, что воевода подчинил всю Сибирь. Выдавая жалованную грамоту «князьку» Лугую, дьяки повелели зачитать ее «по всем нашим городам в Сибирской земле и на Оби». Их приказ не был выполнен.
Сменив Ермака на посту наместника Сибири, Мансуров должен был обложить ясаком весь обширный Сибирский кран. Предполагая, что воевода пунктуально выполнил наказ, царские послы поспешили заявить за рубежом, что «ясаку положил (царь Федор) на Сибирское царство и на Конду большую, и на Конду на меньшую, и на Пелымское государство, и на Туру реку, и на Иртыш, и на Иргизское государство, и на Пегие Колмаки, и на Обь великую, и на все городки на обские, на девяносто на четыре городы – с году на год имать по пяти тысяч сорок соболей, по десяти тысяч черных лисиц, да по пяти сот тысяч белки больше…».
Двести тысяч соболей – столько мягкой «рухляди» царское правительство надеялось получать из-за Урала ежегодно. И в самом деле, в ближайшие годы государева казна пополнилась неслыханным количеством мехов. Европа была поражена, когда московский двор направил в качестве субсидий («вспоможенья) австрийским Габсбургам через десять лет после гибели Ермака 40 000 собольих шкурок, 20 000 ^униц, более 300 000 белок. Пражские купцы оценили московские меха в восемь бочек золота. На русских рынках пушнина ценилась дешевле.
Власти поручили Мансурову наложить ясак не только на те земли, где побывал Ермак, но и на владения Пегой орды и «Киргизского государства».
Однако воевода Иван Мансуров был одержим лишь одной мыслью: как бы поскорее покинуть незнакомый и чуждый край, где на каждом шагу подстерегали опасности. Дождавшись весны, отряд Мансурова покинул Обское городище и, не медля ни дня, ушел на Русь.
ОСНОВАНИЕ ТОБОЛЬСКА
Пятьсот сорок казаков прибыли с Ермаком в Сибирь. Лишь девяносто ушли из Кашлыка с головой Иваном Глуховым и Матвеем Мещеряком. Еще три-четыре десятка ермаковцев, ездивших с посольством в Москву, были задержаны там властями.
Казаки налегали на весла, опасаясь, как бы зимние морозы не застигли их з пути. Осень стояла холодная и ветреная. Низкие темные тучи застилали небо до горизонта.
На Оби поднялась крутая волна. Караван из шести тяжелогруженых стругов затерялся на водных просторах реки. Суда с трудом преодолевали волну.
Казаки могли пройти на Березов и Ляппн и тем самым сократить себе путь. Но они избегали хантских урочищ и прошли через владения князя Лугуя, нигде не задерживаясь.
Пройдя несколько сот верст за Березов, отряд добрался до Обдор, а там повернул на запад по речке Собь. Перед глазами путников открылась безжизненная северная тундра.
По Собн струги шли против течения. Ландшафт менялся на глазах. Тундра уступила место предгорьям. Справа и слева теснились громады гор. Истоки Соби располагались поблизости от перевалов. Но в верховьях река изобиловала порогами и скалами.
Казакам приходилось не раз разгружать струги и обходить пороги. Наконец они вступили в глубокое ущелье, за которым начинались перевалы.
Уральские горы задержали отряд на несколько недель. Три года прошло с тех пор, как ермаковцы перешли границу между Европой и Азией в районе Тагильских перевалов. Тогда казаки двигались на восток твердой поступью. Ермак умел вдохнуть в них уверенность. На обратном пути в отряде царили растерянность и усталость.
Иван Глухов по привычке покрикивал на ратников. Но его распоряжения беспрекословно исполняли лишь немногие стрельцы, сбившиеся подле него. Струг Глухова постоянно отставал от казачьих, судов и плелся в хвосте каравана.
Казаки держались прежних порядков и ничего не решали без ведома «товарищества». После гибели Ермака они молчаливо признали старшинство его первого помощника Матвея Мещеряка.
С перевалов отряд спустился на реку Усу и вышел на Печору. Отсюда казаки могли двинуться вверх по Печоре в Пермский край, либо по рекам Ижме и Ухте на Вымь, либо по Цильме на Мезень.
Вольных казаков тянуло на Каму, откуда нетрудно было вернуться в покинутые зимовья на Волгу, Яик и Дон. Но они уже преуспели на государевой службе. Царь щедро наградил их за «сибирское взятие». Воевода Иван Глухов обещал еще большие милости на Москве.
Казаки бранились до хрипоты, пока не пришли к общему согласию. Воевода Глухов предложил им идти в ближайший государев острог на Пустоозеро, где их ждали теплые избы и провиант. Но, чтобы добраться до Пустоозера, надо было отклониться от прямого пути и пройти еще несколько сот верст на север, в устье Печоры. Надвигалась зима, и ермаковцы решили последовать совету воеводы.
Мансуров провел зиму в Обском городке, Глухов с казаками – в Пустоозере. Ранним летом 1586 года отряд вновь выступил в путь.
Вести, привезенные ермаковцами в Москву, были неутешительными. Власти не удостоили казаков ни чести, ни наград. Но хорошо было и то, что царь Федор;:ка них не опалился».
Ермаковцы прибыли в столицу в неподходящее время. Междоусобия, начавшиеся в стране после смерти Грозного, вспыхнули с новой силой. Не только мирские люди, но и духовенство погрузилось в пучину раздора.
Еще Грозный сетовал на то, что на Руси померкло прежнее благочестие. Монахи, писал этот неистовый ревнитель православия, только по одеянию иноки, а делается у них все, как у мирян, вот что делается в Чудовом монастыре, стоящем посреди столицы, перед нашими глазами!
Монахи Чудова монастыря, располагавшегося под окнами царского дворца в Кремле, погрязли в мирских заботах и делах. Они заботились об округлении своих вотчин, собирали оброки с крестьян, ссужали деньги в рост. Не чужды были им и придворные интриги.
Строгановы растеряли свои денежные богатства, и в 1584 году Максим Яковлевич занял в Чудове большую по тем временам сумму -100 рублей. 31 января 15S4 года он привез чудовскому казначею весь долг, а чтобы погасить ростовщический процент, отдал в монастырь 200 пудов соли.
В стенах Чудова монастыря Максим Строганов встретился с казаками, которые некогда служили в его острожках по найму, а потом ушли в Сибирь. В феврале – марте Черкас Александров и Савва Волдыря сделали богатые вклады в пользу монастыря. Они принесли в обитель сибирских соболей и деньги.
Чудовский монастырь вел давнюю дружбу с боярами. Поступить в обитель могли лишь те, кто пожертвовал крупную сумму денег. Получив от ермаковцев много мягкой «рухляди», монахи сделали для них исключение. Сибирский казак Иов Вышата, удрученный старостью и болезнями, принес 6 рублей денег и бил челом архимандриту, прося постричь и упокоить его в обители. Внесенная сумма была слишком мала, но монастырь принял Вы-шату.
Когда з Москве произошли волнения, Вышата вместе со всей чудовскон братией участвовал в обороне Кремля от нападения восставших горожан.
Дела в Сибири складывались неладно, и московские власти не решались более задерживать в Москве ермаковцев. Черкас Александров, Савва Волдыря и их сотоварищи получили приказ готовиться к походу в Сибирь. Когда в Москву прибыл Матвей Мещеряк, Разрядный приказ передал его сотню в распоряжение вновь назначенных сибирских воевод.
Русское государство заключило перемирие с соседями. Но угроза войны не миновала. Военная слабость государства и внутренние раздоры ободрили врагов. С весны отряды ратных людей потянулись к южным границам, которым угрожали набегом крымцы и ногайцы. Сгустились тучи войны над западными рубежами. Стефан Баторий спешно формировал армию для нового вторжения в Россию.
В таких условиях Разрядный приказ не мог послать за Урал крупных воинских сил. Возглавили поход в Сибирь воевода Василий Борисович Сукин и Иван Мясной. Сукин был человеком молодым, не имевшим за плечами большого боевого опыта. Известный стрелецкий командир Иван Мясной отличился в последние годы Ливонской войны.
Василий Сукин превосходил знатностью и Волховского, и Мансурова. Судя по этому косвенному признаку, его отряд не уступал по численности отряду Мансурова.