Если Волховский рассчитывал разместить войско на пятнадцати стругах (по 20 человек на каждом), значит, отряд насчитывал 300 человек.
Итак, Погодинский летописец располагал более точной информацией, чем тобольские летописцы и историки! Очевидно, он держал в руках подлинный разряд о походе Волховского в Сибирь.
Составитель Погодинской летописи нашел у Саввы Еснпова упоминание о том, что ермаковцы шли в Сибирь «Чусовою репою и приидоша на реку Тагил». Не удовлетворенный столь неточным описанием, он включил в текст подробнейшую роспись пути Ермака в Сибирскую землю. В нем указывались не только названия рек, пройденных флотилией Ермака, но и много других сведений: где и куда (направо или налево) сворачивали суда, где они плыли по течению, где против. Очевидно, такая роспись имела не столько литературное, сколько практическое значение. Воеводы, назначенные в сибирский поход, нуждались в подробной дорожной росписи.
Погодинский автор включил в текст своей рукописи сведения об обстоятельствах, непосредственно предшествовавших походу казаков за Урал. Ермак Тимофеев, записал он, прибыл с Волги на Чусовую в тот самый момент, когда на пермские места напал сибирский царевич Алей с татарами, «а за год до того времени… пелымский князь Аплыгерым воевал… Пермь Великую».
В двух решающих пунктах приведенные сведения полностью совпадают с данными царских грамот 1581 – 1582 годов. Они вновь подтверждают, что два нападения произошли с интервалом в год и что поход Ермака начался в дни второго набега.
Ни Строгановы, ни чердынский воевода не знали имен «пелымского князя» и предводителя «сибирских людей», громивших Пермский край. Составитель Погодинской летописи располагал лучшей информацией. Он записал, что первое вторжение возглавлял пелымский князек Аб-лыгерым, а во втором участвовал сын и наследник Кучу-ма царевич Алей.
Как можно объяснить редкую осведомленность погодинского автора? Откуда черпал он свои удивительные сведения? Текст рукописи позволяет установить источник его информации. «Три сына у Кучюма,- записал летописец,-… а как оне взяты, тому письмо есть в Посольском приказе». Значит, летописец имел доступ к сибирским документам Посольского приказа.
Замечательно, что именно этот приказ ведал делами, относящимися к Сибири, на протяжении XVI века. В него, как в резервуар, стекались все отписки из вновь присоединенного края. В Посольский приказ попало и письмо Ермака. Там же составили ответное послание от имени царя. По-видимому, приказные допросили гонцов Ермака, с их слов составили роспись пути в Сибирь и записали «сказку» о причинах похода казаков против Кучума.
Осведомленность автора Погодинской летописи столь удивительна, что невольно возникает вопрос: не был ли он участником сибирской экспедиции? Гонец Ермака Черкас Александров как нельзя лучше подходил к роли официального историографа дружины Ермака. Как ни соблазнительно такое предположение, от него все же придется отказаться. Составитель летописи, несмотря на свою осведомленность, по временам допускал ошибки, совершенно немыслимые в устах очевидца.
По данным Саввы Есипова, Ермак послал в Москву сеунщика-атамана (сеунч – весть о победе), и тот якобы вернулся в Сибирь вместе с воеводой Волховским. Из приказных же документов следовало, что сеунщик – казак Александров – мог вернуться в Сибирь с воеводой Сукиным уже после смерти Ермака. Не заметив противоречия, Погодинский летописец соединил обе версии. В результате в его рукописи появились следующие пометы: «И Ермак в те пору убит, пока сеунщики ездили к Москве»; «князь Семен Волховской пришел в старую Сибирь… а Ермак уже убит до князь Семенова приходу».
В конце жизни Александров и другие тобольские ветераны составили «речи», которые легли в основу ранних сибирских летописей. Хотя они и не помнили точных дат, зато ясно представляли себе последовательность основных событий. Они знали, что Волховский прибыл в Сибирь при жизни Ермака, что воевода умер в дни зимнего голода, а затем погиб Иван Кольцо. Еще позже Ермак предпринял ссой последний поход на Вагай, где был убит. Лишившись вождя, казаки немедленно бежали из Сибири.
Есиповская летопись воспроизвела все эти события в их естественном порядке. Совершив ошибку в определении времени гибели Ермака, погодинский автор разом разрушил канву повествования и кстати и некстати вставил в текст несколько упоминаний о смерти атамана, которые могли лишь запутать читателя.
Ошибки, допущенные автором Погодинской летописи, не оставляют сомнения в том, что этот автор не был сам участником сибирской экспедиции и, более того, не говорил ни с кем из ветеранов похода. Косвенным подтверждением тому служит фраза, мимоходом оброненная им. В рассказе о Чингисхане автор делает ученую ссылку на некую московскую летопись; «пишет про то инде в московских летописцах». Ссылка на московскую летопись была вполне уместна в устах московского грамотея, но никак не вольного казака.
Документы Посольского приказа были доступны лишь очень узкому кругу лиц. Если автор Погодинской летописи смог воспользоваться ими, то из этого можно сделать лишь один вывод. Он сам принадлежал к числу московских приказных людей, имевших доступ к царскому архиву.
Будучи любителем истории, Погодинский летописец делал выписки из посольских документов и иногда сопровождал их своими комментариями. «Алей (сын Кучу-ма),-записал он,- пришел войной на Чусовую, и в тое же поры прибежал с Волги атаман Ермак Тимофеев с то-варыщи пограбили на Волге государеву казну и погромили ногайских татар и Чюсовой сибирским повоевать не дали». Фраза о грабеже государевой казны нарушала временную и логическую последовательность рассказа. Ее автор заимствовал, очевидно, не из отчета Черкаса Александрова о начале похода. Комментарий выдает в авторе человека, хорошо знакомого с ходячими рассказами XVII века о грабежах Ермака.
Выписки Погодинского летописца могут служить своего рода лакмусовой бумажкой. Они помогают исследователю определить достоверность других летописных свидетельств.
Подлиннные документы об экспедиции Ермака погибли. Поэтому судить о них можно лишь на основании тех выписок, которые сделал из них автор Погодинской летописи. Названные выписки позволяют составить довольно точное представление об «архиве» сибирской экспедиции, сформировавшемся в степах Посольского приказа.
«Архив» Ермака начал складываться после того, как в Москву прибыл Черкас Александров с письмом Ермака. Приказные тщательно записали «речи» казаков об их походе, составили роспись их пути. Эти документы вместе с царским посланием составили основу фонда. К ним были присоединены разрядные росписи о посылке в Сибирь трех отрядов, донесение о гибели первого отряда и документы о доставлении в Москву пленного Маметкула, «письмо» о взятии на службу других сибирских царевичей.
Находка «архива» сибирской экспедиции подобна открытию золотой россыпи. Новые данные бросают яркий свет на историю жизни Ермака Тимофеевича.
НАВСТРЕЧУ ГИБЕЛИ
В конце зимы нарочный доставил в Орел царскую грамоту. Строгановы получили приказ не мешкая готовить под рать Волховского пятнадцать стругов со всем судовым запасом – парусами, веслами и якорями.
Царь Иван грозил купцам опалой, если государевы ратные люди потеряют время в ожидании судов или получат непригодные для далекого плавания струги.
Купцы знали крутой нрав царя и заблаговременно начали готовить судовую снасть, чинить старые лодки и готовить лес для новых.
Однако в это время в Москве произошло то, что неизбежно нарушило ход событий и помешало выполнению планов сибирской экспедиции.
19 марта 1584 года Иван Грозный умер в своем кремлевском дворце. В столице произошли волнения. Черкас Александров и прочие посланцы Ермака не только наблюдали за всем происшедшим, но, видимо, и сами участвовали в «градском смятении».
Царь Иван приказал Волховскому выступить в поход по весне. Московская смута неизбежно задержала его в столице. Об экспедиции на время забыли.
Известие о смерти давнего покровителя посеяло тревогу в доме Строгановых. Безмерно обогатившиеся в опричнине господа не знали, подтвердят ли новые власти пожалования прежнего государя.
Младшие Строгановы не проявляли прежнего рвения и заботились лишь об одном: выполнить распоряжения казны с наименьшими для себя издержками. С началом речной навигации владельцы торгового дома велели своим людям доставить в Пермь суда с Волги, Оки, Клязьмы, Москвы-реки.
Когда воевода Волховский прибыл на Каму с отрядом стрельцов, Строгановы предложили ему отобрать нужные ему ладьи.
Строгановские суда уступали казацким спайкам:-,- по своим мореходным качествам и прочности. Они были приспособлены для перевозки товаров, но не для боевых действий. Многие струги перевезли тысячи мешков соли и обветшали.
Следуя царскому наказу, Волховский погрузил запасы продовольствия, оружие и боеприпасы в струги и отплыл вверх по Чуеовой, дождавшись «полой воды». Ни воеводы, ни стрелецкие головы не были опытными навигаторами. А между тем даже Ермаку едва ли удалось бы благополучно проплыть по Чусовой в дни половодья.
Вода в реке поднялась на несколько метров. В теснинах ревущий поток разбивался о скалы, образуя водовороты. Река несла вывороченные с корнем деревья. Шум вешних вод разносился по всей округе.
Попытки провести суда до устья Серебрянки по большой воде сопровождались большими потерями. Обветшавшие суда не выдерживали напора воды и давали течь. Новые ладьи, попав на стремнину, теряли управление и терпели крушение на скалах.
Немногие из людей средневековой поры умели плавать. Поэтому при каждом крушении флотилия Волховского теряла не только запасы, но и людей.
Воевода добрался до Серебрянки с большим опозданием, когда вода в Чусовой стала спадать. «Вожи» указали стрельцам путь, по которому прошел Ермак. Но ратные люди изнемогли, когда подошли к перевалам.
«Свой груз никогда не тяжел»,- гласила народная пословица. К, казенному грузу отношение было совсем иным. Когда Волховский отдал приказ нести грузы через перевал, а следом за грузами перенести на руках струги, у стрельцов опустились руки. В пути ратники не раз останавливались подле тяжелых стругов, брошенных на склонах гор казаками Ермака. Теряя силы, они бросали казенные суда подле казацких.
Рать Волховского застряла сначала на Чусовой, а потом в горах. Много припасов покоилось на дне вместе со стругами. Остатки были проедены стрельцами в дни затянувшегося перехода.
Волховский шел навстречу гибели.
ВТОРОЕ ПОСОЛЬСТВО К ЦАРЮ
Ермак опасался оставлять в своем лагере пленных мурз. Казаки держались прежними победами. Неприятель не должен был знать о том, что их военные силы слабеют с каждым днем.
По преданию, атаман отпустил к Кучуму ясашного мурзу Кутугая, захваченного в плен его людьми. В присутствии Кутугая Ермак выстроил в ряд пять казаков и велел им дать залп. Мурза пал на землю, изображая ужас. Атаман велел поднять его и проводить за пределы лагеря. Пленный не сразу поверил своей удаче. Но когда ему развязали руки, он бросился на колени и поклялся Аллахом, что разнесет по всему «царству» Сибирскому весть о неслыханном могуществе русских.
Кучум боялся испытывать судьбу и в течение года не тревожил казаков нападениями. Маметкул подчинился авторитету родственника. Когда же его привели пленником в лагерь Ермака, его изумлению не было предела.
Силы казаков были ничтожны, и Маметкул с горечью думал, что ему достаточно было бы собрать половину прежнего войска, чтобы смять горстку врагов и истребить их всех поголовно.
Казаки держали пленных в подземелье дворца в Каш-лыке, связанных по рукам и ногам. Но людей у Ермака было мало, и перебить караульных у дверей погреба не составляло труда. Маметкул зорко смотрел по сторонам и лишь ждал подходящего момента, чтобы бежать из плена. В этом случае у казаков не было бы более опасного врага. Когда в Кашлык прибыл Волховский, атаман не стал более раздумывать. После короткого совещания с воеводой он вызвал к себе нескольких казаков и велел им готовиться в путь.
Попав в Сибирь, Волховский вскоре же убедился в том, что отряд его попал в безвыходное положение и ему едва ли удастся покинуть глухой край подобру-поздорову. Поэтому он решил без промедления выслать в Москву Ивана Киреева, своего главного помощника. Киреев должен был представить в Разрядный приказ правдивый отчет о положении дел в Сибири и просить о подкреплениях.
Как значилось в документах из архива Ермака, «голова Иван Киреев повез к Москве царевича Маметкула к государю, а с ним ермаковы казаки».
Второе посольство Ермака к царю покинуло Кашлык без промедления. Оно отправилось на Русь кратчайшим путем, налегке, без ясашной казны и почти без запасов.
Казаки получили приказ не жалеть лошадей и не спускать глаз с пленных татар. Если снежные завалы остановят отряд на перевале, напутствовал Ермак своих людей, пусть они забьют лошадей, пополнят запасы кониной и продолжат путь пешком. Казаки выполнили приказ Ермака. К тому времени, когда второе посольство Ермака добралось до Москвы, там произошли большие перемены. Два с половиной месяца в России длилось междуцарствие. Лишь на исходе мая 1584 года столица торжественно отпраздновала коронацию нового царя. Митрополит возложил шапку Мономаха на голову Федора перед алтарем Успенского собора. Торжества в Кремле отличались неслыханной пышностью. Государя «венчали» совершенно так же, как некогда короновали византий-. ских императоров.
Федор Иванович унаследовал от отца разве что рост. Но в его долговязой фигуре не было ничего царственного. Нескладное тело венчала непропорционально маленькая голова. Плечи были узкими, походка нетвердая. На лице, поражавшем своей бледностью, бродила беспричинная улыбка. Умственное ничтожество последнего царя из рода Калиты граничило с идиотизмом. Федор неспособен был управлять государством. Его никогда не готовили к роли государя. Даже исполнение внешних ритуалов и придворных церемоний казалось ему непосильным.
В дни коронации Федора Никита Романович объявил Борису царскую милость. Годунов получил чин конюшего – один из высших чинов в думе. Борис вошел в круг правителей государства вопреки воле Грозного, четко выраженной в его завещании.
Образовался своего рода триумвират, в который входили Никита Юрьев, Борис Годунов и Андрей Щелкалов. Следуя традиции, правители объявили общую амнистию и освободили всех опальных. Свободу получили некоторые знатные лица, подвергшиеся заключению в годы опричнины.
Мелкое разоренное дворянство с завистью взирало на богатства и привилегии бояр и церкви. В угоду им правители отменили податные привилегии знати («тарханы») и объявили о введении более равномерного обложения.
Все это вызвало негодование знати. Борьба в думе приобрела драматический характер. Польский посол писал из Москвы, что раздоры между московитами скорее всего закончатся кровопролитием.
Власти ждали нового мятежа. С наступлением весны 1584 года в Москве участились пожары. В царскую столицу хлынули разбойники. Их подозревали в поджогах. В страхе перед народом московские власти наводнили столицу войсками и караулами.
Царь Иван не слишком удачно выбрал опекунов для сына. Они ненавидели друг друга и бранились по любому поводу, невзирая на присутствие царя. Распри в думе вспыхнули с новой силой после того, как Никиту Романова хватил удар.
Романов готовил расправу с Мстиславским, но не успел довести дело до конца. Став преемником, Годунов завершил борьбу.
Земщина не простила Годунову его опричного прошлого. Чем выше он поднимался по лестнице власти, тем острее чувствовал непрочность своего положения. Борис был временщиком царя Федора. Но тот обладал слабым здоровьем, и гадатели предрекали ему короткую жизнь. Федор смертельно заболел и едва не умер в первый же год царствования. Кончина Федора привела бы к мгновенному крушению карьеры правителя.
Через год после смерти Грозного Борис направил в Лондон агента с тайной миссией. Гонец помчался к границе, с такой поспешностью, будто за. ним гнались, и в пути забил насмерть двух ямщиков. В Лондоне он почтительно изложил королеве просьбу правителя о предоставлении ему убежища в Англии в случае беды.
В Москве назревала смута. Именно в это неподходящее время сюда прибыл стрелецкий голова Киреев с казаками. Борис обладал трезвым взглядом на вещи и лучше других мог уразуметь значение «сибирского взятия». Но его голова была занята одной мыслью: как удержаться на поверхности и не пойти ко дну в разбушевавшемся море.
Послы Ермака были приняты подьячими Посольского приказа. Власти не пригласили казаков во дворец. Лишь их пленник царевич Маметкул один удостоился такой чести.
В Москве умели ценить степных воителей и охотно брали их на царскую службу. По совету Бориса царь Федор пригласил Маметкула в Кремль и повелел, чтобы «встреча ему была честна». Подле Красного крыльца стояли длинной шеренгой стрельцы. Вышедшие из хором дворяне «здравствовали» хана у крыльца и, взяв его под руки, препроводили внутрь.
В толпе придворных, теснившихся у трона, Маметкул тотчас приметил -хсвоих»: в тот день во дворце собралось немало татарских царевичей и мурз. Среди них – Муста-фалей Капбулатович, Арослан Канбулатович и Иль-мурза. Подле трона важно восседал Симеон Бекбулатович.
Симеон был внуком Ахмат-хана, последнего «царя» Большой орды. Кайбулатовпчи происходили из семьи астраханского хана. Иль-мурза был сыном ногайского хана Уруса.
Служилые «цари» владели удельными княжествами на Руси. Старший из них сидел на «царстве» в Касимове, другие – в Звенигороде, Городце и Романове. Их владения оставались мусульманскими княжествами. Лишь Симеон получил много русских волостей за то, что отказался от веры предков.
Дьяк Андрей Щелкалов объявил Маметкулу, что великий государь всей Руси решил пожаловать его и «устроить» в своем государстве.
Московские власти щедро одарили сибирского «царевича» волостями и деревнями. У них был свой расчет.
Над Россией вновь сгустились тучи войны. Король Ба-торий собирал войска для нового похода на восток. Москва старалась как можно скорее закончить войну с «сибирским султаном». Посольский приказ рассчитывал использовать посредничество Маметкула, чтобы замирить Кучума и привлечь его на царскую службу.
После смерти Грозного знать перестала считаться с распоряжениями слабоумного Федора. Бояре и столичные дворяне по любому поводу затевали местнические споры. Всяк требовал себе высших постов, ссылаясь на «породу» и службу своих предков.
Борис Годунов и Андрей Щелкалов в конце концов нашли средство образумить знать. По их распоряжению Разрядный приказ объявил о назначении на высшие военные посты служилых татар.
По случаю ожидавшейся войны со шведами была составлена роспись полков. По этой росписи Симеон Бекбулатович занял пост первого воеводы большого полка – главнокомандующего полевой армией. Командиром полка левой руки стал «царевич Мамсткул сибирский».
История сибирской экспедиции была богата многими невероятными событиями. Судьбы людей претерпевали мгновенные перемены. История Маметкула может служить ярким тому примером.
Дважды разгромленный Ермаком и посаженный казаками в яму, Маметкул был обласкан при царском дворе и незамедлительно назначен на один из высших постов в русской армии.
Ермаковы казаки, привезшие пленника в Москву, ждали своей очереди. Щелкалов велел выдать им кое-какое жалованье и обеспечить кормами.
Вновь прибывших ермаковцев разместили на постой на тех же дворах, что и Черкаса Александрова с товарищами. Известия, доставленные из Кашлыка, были тревожными, и казаки вновь начали обивать пороги в приказных избах.
Ермак просил незамедлительно прислать в Сибирь ратных людей, провиант и боеприпасы, без чего вновь удержать завоеванное царство никак не удается. Но среди столичных воевод не нашлось охотников вести войско в далекую и неведомую страну, на край земли.
Обсудив дело, Разрядный приказ вызвал в Москву стрелецкого командира Ивана Мансурова и велел ему п› гоьнться в путь.
При Грозном Мансуровы служили во дворце. Один из них был постельничим у молодого Ивана. Другой был удостоен особой милости и принят в опричный Постельный приказ. Служба в «государевой светлости» опричнине была почетна и опасна. Мансуров кончил жизнь на плахе.
Посланный в Сибирь Иван Мансуров был мещерским помещиком и воевал в Ливонии как командир стрелецкого дозора. До сибирской «посылки» Мансуров подобно Волховскому не получал самостоятельных воеводских назначений.
Мансурову были подчинены «семьсот человек служилых людей разных городов, казаков и стрельцов». Сбор служилых людей из разных уездов потребовал много времени.
Мансуров долго совещался с Глуховым и хорошо уяснил себе, какие трудности ждут его в Сибири. Он позаботился о том, чтобы его войско было снабжено всем необходимым. Мансуров спешил, сколько мог. Но он опоздал, хотя и ненадолго.
ВЕЛИКИЙ ГОЛОД
В Сибири природа была еще менее благосклонна к человеку, чем в России. Для людей главная проблема заключалась в том, чтобы обеспечить себе и ближним пропитание.
На втором году пребывания в Сибири ермаковцы пережили голодное время. Запасы зерна, привезенные из России, давно были израсходованы.
Татары под Кашлыком и манси на Тавде держали небольшую запашку. Но даже в благоприятные годы они собирали немного зерна. В неурожайный год пашня не давала почти ничего.
Многие необходимые продукты Сибирь получала из Средней Азии. Отступив в верховья Иртыша, Кучум затворил все торговые пути из Средней Азии а Кашлык.
Ветераны сибирской экспедиции помнили, что трудности с продовольствием у них начались до прибытия стрельцов, и голод лишь усилился, когда появились лиш-ние рты. Посольский дьяк придирчиво расспрашивал престарелых ермаковцев о постигшей их беде и лишь потом записал на страницы летописи: «в то же время бысть во граде Сибири глад крепок, да егда приидоша воинстие людие, наипаче гладу обдержасце».
Казаки сумели кое-что заготовить на зиму, исходя из собственных потребностей. По приказу Ермака «казацы запас пасяху, сметеся по своим людям»- При самом бережливом расходовании можно было растянуть продовольствие до весны. Забывшие вкус хлеба люди рассчитывали также на то, что Москва вот-вот пришлет им не только порох, но и продовольствие.
Когда в Сибирь прибыл Волховский, ермаковцы встретили стрельцов с ликованием и на радостях щедро одарили их мехами – «мягкой рухлядью». Но радость сменилась унынием, когда выяснилось, что с воеводой не было никаких припасов.
Стрельцов надо было не только прокормить, но и разместить на зимние квартиры. Еще до начала сибирской экспедиции Строгановы получили от пленных сведения о том, что столица Сибирского ханства не имела каменных стен, а была окружена осыпавшимся земляным валом и неглубоким рвом. Попав в Сибирь, казаки скоро убедились, что тамошние городища очень мало напоминали русские посады с их теплыми рублеными избами. Кашлык не был городом в собственном смысле. Располагавшаяся на вершине крутого яра площадка имела малую площадь. За невысоким валом помещались мечеть и несколько построек, служивших резиденцией для Кучума и его ближних людей.
Казаки зимовали не в Кашлыке, а на Карачине острове, имевшем большую территорию. Сюда свозили они соболей, собранных с ясашных людей. На острове хранили с трудом собранные запасы дичи и мяса, которые были для них в тысячу раз дороже меховой казны.
Среди казаков было много опытных плотников, сооружавших струги за несколько дней. Каждый из них орудовал топором не хуже, чем саблей. Для таких людей не составляло труда отрыть землянки и построить теплые бревенчатые срубы. По обыкновению, казаки довольствовались тесными клетушками. Разместить в них на постой дополнительно несколько сот стрельцов оказалось не так-то просто. Но в конце концов и эта задача не была неразрешимой.
Стрельцы снаряжались в поход в весеннее время и не позаботились о шубах. Долгий изнурительный поход утомил их до крайности. Воеводы рассчитывали дать отдых ратным людям в столице Кучума. Вместо отдыха их ждали худшие испытания.
Пришла зима. Грянули жестокие сибирские морозы, когда температура падала ниже сорока градусов. Казачьи землянки на Карачине острове были завалены снежными сугробами. Проснувшись после вьюжной ночи, ратные люди разгребали снег, чтобы открыть двери жилища.
Скоро снега намело столько, что казакам пришлось проделать отверстия в крыше и рыть норы в снежной толще, чтобы по временам выбираться из жилищ.
Но на поверхности дули ледяные ветры, сбивавшие с ног людей, едва передвигавших ноги. Подле лагеря бродили стаи голодных волков. Когда наступил голод, в отряде рухнула дисциплина. Вятичи, пермяки и казанские стрельцы не повиновались своим командирам.
Ермак помнил о трагедии на Абалаке и строго-настрого запретил ратным людям покидать окрестности лагеря. Вятичи собрались ватагой из нескольких земляков и ушли в тайгу. Охотники не вернулись к вечеру. Не дождались их и на другой день. Снежная пурга замела следы.
Итак, Погодинский летописец располагал более точной информацией, чем тобольские летописцы и историки! Очевидно, он держал в руках подлинный разряд о походе Волховского в Сибирь.
Составитель Погодинской летописи нашел у Саввы Еснпова упоминание о том, что ермаковцы шли в Сибирь «Чусовою репою и приидоша на реку Тагил». Не удовлетворенный столь неточным описанием, он включил в текст подробнейшую роспись пути Ермака в Сибирскую землю. В нем указывались не только названия рек, пройденных флотилией Ермака, но и много других сведений: где и куда (направо или налево) сворачивали суда, где они плыли по течению, где против. Очевидно, такая роспись имела не столько литературное, сколько практическое значение. Воеводы, назначенные в сибирский поход, нуждались в подробной дорожной росписи.
Погодинский автор включил в текст своей рукописи сведения об обстоятельствах, непосредственно предшествовавших походу казаков за Урал. Ермак Тимофеев, записал он, прибыл с Волги на Чусовую в тот самый момент, когда на пермские места напал сибирский царевич Алей с татарами, «а за год до того времени… пелымский князь Аплыгерым воевал… Пермь Великую».
В двух решающих пунктах приведенные сведения полностью совпадают с данными царских грамот 1581 – 1582 годов. Они вновь подтверждают, что два нападения произошли с интервалом в год и что поход Ермака начался в дни второго набега.
Ни Строгановы, ни чердынский воевода не знали имен «пелымского князя» и предводителя «сибирских людей», громивших Пермский край. Составитель Погодинской летописи располагал лучшей информацией. Он записал, что первое вторжение возглавлял пелымский князек Аб-лыгерым, а во втором участвовал сын и наследник Кучу-ма царевич Алей.
Как можно объяснить редкую осведомленность погодинского автора? Откуда черпал он свои удивительные сведения? Текст рукописи позволяет установить источник его информации. «Три сына у Кучюма,- записал летописец,-… а как оне взяты, тому письмо есть в Посольском приказе». Значит, летописец имел доступ к сибирским документам Посольского приказа.
Замечательно, что именно этот приказ ведал делами, относящимися к Сибири, на протяжении XVI века. В него, как в резервуар, стекались все отписки из вновь присоединенного края. В Посольский приказ попало и письмо Ермака. Там же составили ответное послание от имени царя. По-видимому, приказные допросили гонцов Ермака, с их слов составили роспись пути в Сибирь и записали «сказку» о причинах похода казаков против Кучума.
Осведомленность автора Погодинской летописи столь удивительна, что невольно возникает вопрос: не был ли он участником сибирской экспедиции? Гонец Ермака Черкас Александров как нельзя лучше подходил к роли официального историографа дружины Ермака. Как ни соблазнительно такое предположение, от него все же придется отказаться. Составитель летописи, несмотря на свою осведомленность, по временам допускал ошибки, совершенно немыслимые в устах очевидца.
По данным Саввы Есипова, Ермак послал в Москву сеунщика-атамана (сеунч – весть о победе), и тот якобы вернулся в Сибирь вместе с воеводой Волховским. Из приказных же документов следовало, что сеунщик – казак Александров – мог вернуться в Сибирь с воеводой Сукиным уже после смерти Ермака. Не заметив противоречия, Погодинский летописец соединил обе версии. В результате в его рукописи появились следующие пометы: «И Ермак в те пору убит, пока сеунщики ездили к Москве»; «князь Семен Волховской пришел в старую Сибирь… а Ермак уже убит до князь Семенова приходу».
В конце жизни Александров и другие тобольские ветераны составили «речи», которые легли в основу ранних сибирских летописей. Хотя они и не помнили точных дат, зато ясно представляли себе последовательность основных событий. Они знали, что Волховский прибыл в Сибирь при жизни Ермака, что воевода умер в дни зимнего голода, а затем погиб Иван Кольцо. Еще позже Ермак предпринял ссой последний поход на Вагай, где был убит. Лишившись вождя, казаки немедленно бежали из Сибири.
Есиповская летопись воспроизвела все эти события в их естественном порядке. Совершив ошибку в определении времени гибели Ермака, погодинский автор разом разрушил канву повествования и кстати и некстати вставил в текст несколько упоминаний о смерти атамана, которые могли лишь запутать читателя.
Ошибки, допущенные автором Погодинской летописи, не оставляют сомнения в том, что этот автор не был сам участником сибирской экспедиции и, более того, не говорил ни с кем из ветеранов похода. Косвенным подтверждением тому служит фраза, мимоходом оброненная им. В рассказе о Чингисхане автор делает ученую ссылку на некую московскую летопись; «пишет про то инде в московских летописцах». Ссылка на московскую летопись была вполне уместна в устах московского грамотея, но никак не вольного казака.
Документы Посольского приказа были доступны лишь очень узкому кругу лиц. Если автор Погодинской летописи смог воспользоваться ими, то из этого можно сделать лишь один вывод. Он сам принадлежал к числу московских приказных людей, имевших доступ к царскому архиву.
Будучи любителем истории, Погодинский летописец делал выписки из посольских документов и иногда сопровождал их своими комментариями. «Алей (сын Кучу-ма),-записал он,- пришел войной на Чусовую, и в тое же поры прибежал с Волги атаман Ермак Тимофеев с то-варыщи пограбили на Волге государеву казну и погромили ногайских татар и Чюсовой сибирским повоевать не дали». Фраза о грабеже государевой казны нарушала временную и логическую последовательность рассказа. Ее автор заимствовал, очевидно, не из отчета Черкаса Александрова о начале похода. Комментарий выдает в авторе человека, хорошо знакомого с ходячими рассказами XVII века о грабежах Ермака.
Выписки Погодинского летописца могут служить своего рода лакмусовой бумажкой. Они помогают исследователю определить достоверность других летописных свидетельств.
Подлиннные документы об экспедиции Ермака погибли. Поэтому судить о них можно лишь на основании тех выписок, которые сделал из них автор Погодинской летописи. Названные выписки позволяют составить довольно точное представление об «архиве» сибирской экспедиции, сформировавшемся в степах Посольского приказа.
«Архив» Ермака начал складываться после того, как в Москву прибыл Черкас Александров с письмом Ермака. Приказные тщательно записали «речи» казаков об их походе, составили роспись их пути. Эти документы вместе с царским посланием составили основу фонда. К ним были присоединены разрядные росписи о посылке в Сибирь трех отрядов, донесение о гибели первого отряда и документы о доставлении в Москву пленного Маметкула, «письмо» о взятии на службу других сибирских царевичей.
Находка «архива» сибирской экспедиции подобна открытию золотой россыпи. Новые данные бросают яркий свет на историю жизни Ермака Тимофеевича.
НАВСТРЕЧУ ГИБЕЛИ
В конце зимы нарочный доставил в Орел царскую грамоту. Строгановы получили приказ не мешкая готовить под рать Волховского пятнадцать стругов со всем судовым запасом – парусами, веслами и якорями.
Царь Иван грозил купцам опалой, если государевы ратные люди потеряют время в ожидании судов или получат непригодные для далекого плавания струги.
Купцы знали крутой нрав царя и заблаговременно начали готовить судовую снасть, чинить старые лодки и готовить лес для новых.
Однако в это время в Москве произошло то, что неизбежно нарушило ход событий и помешало выполнению планов сибирской экспедиции.
19 марта 1584 года Иван Грозный умер в своем кремлевском дворце. В столице произошли волнения. Черкас Александров и прочие посланцы Ермака не только наблюдали за всем происшедшим, но, видимо, и сами участвовали в «градском смятении».
Царь Иван приказал Волховскому выступить в поход по весне. Московская смута неизбежно задержала его в столице. Об экспедиции на время забыли.
Известие о смерти давнего покровителя посеяло тревогу в доме Строгановых. Безмерно обогатившиеся в опричнине господа не знали, подтвердят ли новые власти пожалования прежнего государя.
Младшие Строгановы не проявляли прежнего рвения и заботились лишь об одном: выполнить распоряжения казны с наименьшими для себя издержками. С началом речной навигации владельцы торгового дома велели своим людям доставить в Пермь суда с Волги, Оки, Клязьмы, Москвы-реки.
Когда воевода Волховский прибыл на Каму с отрядом стрельцов, Строгановы предложили ему отобрать нужные ему ладьи.
Строгановские суда уступали казацким спайкам:-,- по своим мореходным качествам и прочности. Они были приспособлены для перевозки товаров, но не для боевых действий. Многие струги перевезли тысячи мешков соли и обветшали.
Следуя царскому наказу, Волховский погрузил запасы продовольствия, оружие и боеприпасы в струги и отплыл вверх по Чуеовой, дождавшись «полой воды». Ни воеводы, ни стрелецкие головы не были опытными навигаторами. А между тем даже Ермаку едва ли удалось бы благополучно проплыть по Чусовой в дни половодья.
Вода в реке поднялась на несколько метров. В теснинах ревущий поток разбивался о скалы, образуя водовороты. Река несла вывороченные с корнем деревья. Шум вешних вод разносился по всей округе.
Попытки провести суда до устья Серебрянки по большой воде сопровождались большими потерями. Обветшавшие суда не выдерживали напора воды и давали течь. Новые ладьи, попав на стремнину, теряли управление и терпели крушение на скалах.
Немногие из людей средневековой поры умели плавать. Поэтому при каждом крушении флотилия Волховского теряла не только запасы, но и людей.
Воевода добрался до Серебрянки с большим опозданием, когда вода в Чусовой стала спадать. «Вожи» указали стрельцам путь, по которому прошел Ермак. Но ратные люди изнемогли, когда подошли к перевалам.
«Свой груз никогда не тяжел»,- гласила народная пословица. К, казенному грузу отношение было совсем иным. Когда Волховский отдал приказ нести грузы через перевал, а следом за грузами перенести на руках струги, у стрельцов опустились руки. В пути ратники не раз останавливались подле тяжелых стругов, брошенных на склонах гор казаками Ермака. Теряя силы, они бросали казенные суда подле казацких.
Рать Волховского застряла сначала на Чусовой, а потом в горах. Много припасов покоилось на дне вместе со стругами. Остатки были проедены стрельцами в дни затянувшегося перехода.
Волховский шел навстречу гибели.
ВТОРОЕ ПОСОЛЬСТВО К ЦАРЮ
Ермак опасался оставлять в своем лагере пленных мурз. Казаки держались прежними победами. Неприятель не должен был знать о том, что их военные силы слабеют с каждым днем.
По преданию, атаман отпустил к Кучуму ясашного мурзу Кутугая, захваченного в плен его людьми. В присутствии Кутугая Ермак выстроил в ряд пять казаков и велел им дать залп. Мурза пал на землю, изображая ужас. Атаман велел поднять его и проводить за пределы лагеря. Пленный не сразу поверил своей удаче. Но когда ему развязали руки, он бросился на колени и поклялся Аллахом, что разнесет по всему «царству» Сибирскому весть о неслыханном могуществе русских.
Кучум боялся испытывать судьбу и в течение года не тревожил казаков нападениями. Маметкул подчинился авторитету родственника. Когда же его привели пленником в лагерь Ермака, его изумлению не было предела.
Силы казаков были ничтожны, и Маметкул с горечью думал, что ему достаточно было бы собрать половину прежнего войска, чтобы смять горстку врагов и истребить их всех поголовно.
Казаки держали пленных в подземелье дворца в Каш-лыке, связанных по рукам и ногам. Но людей у Ермака было мало, и перебить караульных у дверей погреба не составляло труда. Маметкул зорко смотрел по сторонам и лишь ждал подходящего момента, чтобы бежать из плена. В этом случае у казаков не было бы более опасного врага. Когда в Кашлык прибыл Волховский, атаман не стал более раздумывать. После короткого совещания с воеводой он вызвал к себе нескольких казаков и велел им готовиться в путь.
Попав в Сибирь, Волховский вскоре же убедился в том, что отряд его попал в безвыходное положение и ему едва ли удастся покинуть глухой край подобру-поздорову. Поэтому он решил без промедления выслать в Москву Ивана Киреева, своего главного помощника. Киреев должен был представить в Разрядный приказ правдивый отчет о положении дел в Сибири и просить о подкреплениях.
Как значилось в документах из архива Ермака, «голова Иван Киреев повез к Москве царевича Маметкула к государю, а с ним ермаковы казаки».
Второе посольство Ермака к царю покинуло Кашлык без промедления. Оно отправилось на Русь кратчайшим путем, налегке, без ясашной казны и почти без запасов.
Казаки получили приказ не жалеть лошадей и не спускать глаз с пленных татар. Если снежные завалы остановят отряд на перевале, напутствовал Ермак своих людей, пусть они забьют лошадей, пополнят запасы кониной и продолжат путь пешком. Казаки выполнили приказ Ермака. К тому времени, когда второе посольство Ермака добралось до Москвы, там произошли большие перемены. Два с половиной месяца в России длилось междуцарствие. Лишь на исходе мая 1584 года столица торжественно отпраздновала коронацию нового царя. Митрополит возложил шапку Мономаха на голову Федора перед алтарем Успенского собора. Торжества в Кремле отличались неслыханной пышностью. Государя «венчали» совершенно так же, как некогда короновали византий-. ских императоров.
Федор Иванович унаследовал от отца разве что рост. Но в его долговязой фигуре не было ничего царственного. Нескладное тело венчала непропорционально маленькая голова. Плечи были узкими, походка нетвердая. На лице, поражавшем своей бледностью, бродила беспричинная улыбка. Умственное ничтожество последнего царя из рода Калиты граничило с идиотизмом. Федор неспособен был управлять государством. Его никогда не готовили к роли государя. Даже исполнение внешних ритуалов и придворных церемоний казалось ему непосильным.
В дни коронации Федора Никита Романович объявил Борису царскую милость. Годунов получил чин конюшего – один из высших чинов в думе. Борис вошел в круг правителей государства вопреки воле Грозного, четко выраженной в его завещании.
Образовался своего рода триумвират, в который входили Никита Юрьев, Борис Годунов и Андрей Щелкалов. Следуя традиции, правители объявили общую амнистию и освободили всех опальных. Свободу получили некоторые знатные лица, подвергшиеся заключению в годы опричнины.
Мелкое разоренное дворянство с завистью взирало на богатства и привилегии бояр и церкви. В угоду им правители отменили податные привилегии знати («тарханы») и объявили о введении более равномерного обложения.
Все это вызвало негодование знати. Борьба в думе приобрела драматический характер. Польский посол писал из Москвы, что раздоры между московитами скорее всего закончатся кровопролитием.
Власти ждали нового мятежа. С наступлением весны 1584 года в Москве участились пожары. В царскую столицу хлынули разбойники. Их подозревали в поджогах. В страхе перед народом московские власти наводнили столицу войсками и караулами.
Царь Иван не слишком удачно выбрал опекунов для сына. Они ненавидели друг друга и бранились по любому поводу, невзирая на присутствие царя. Распри в думе вспыхнули с новой силой после того, как Никиту Романова хватил удар.
Романов готовил расправу с Мстиславским, но не успел довести дело до конца. Став преемником, Годунов завершил борьбу.
Земщина не простила Годунову его опричного прошлого. Чем выше он поднимался по лестнице власти, тем острее чувствовал непрочность своего положения. Борис был временщиком царя Федора. Но тот обладал слабым здоровьем, и гадатели предрекали ему короткую жизнь. Федор смертельно заболел и едва не умер в первый же год царствования. Кончина Федора привела бы к мгновенному крушению карьеры правителя.
Через год после смерти Грозного Борис направил в Лондон агента с тайной миссией. Гонец помчался к границе, с такой поспешностью, будто за. ним гнались, и в пути забил насмерть двух ямщиков. В Лондоне он почтительно изложил королеве просьбу правителя о предоставлении ему убежища в Англии в случае беды.
В Москве назревала смута. Именно в это неподходящее время сюда прибыл стрелецкий голова Киреев с казаками. Борис обладал трезвым взглядом на вещи и лучше других мог уразуметь значение «сибирского взятия». Но его голова была занята одной мыслью: как удержаться на поверхности и не пойти ко дну в разбушевавшемся море.
Послы Ермака были приняты подьячими Посольского приказа. Власти не пригласили казаков во дворец. Лишь их пленник царевич Маметкул один удостоился такой чести.
В Москве умели ценить степных воителей и охотно брали их на царскую службу. По совету Бориса царь Федор пригласил Маметкула в Кремль и повелел, чтобы «встреча ему была честна». Подле Красного крыльца стояли длинной шеренгой стрельцы. Вышедшие из хором дворяне «здравствовали» хана у крыльца и, взяв его под руки, препроводили внутрь.
В толпе придворных, теснившихся у трона, Маметкул тотчас приметил -хсвоих»: в тот день во дворце собралось немало татарских царевичей и мурз. Среди них – Муста-фалей Капбулатович, Арослан Канбулатович и Иль-мурза. Подле трона важно восседал Симеон Бекбулатович.
Симеон был внуком Ахмат-хана, последнего «царя» Большой орды. Кайбулатовпчи происходили из семьи астраханского хана. Иль-мурза был сыном ногайского хана Уруса.
Служилые «цари» владели удельными княжествами на Руси. Старший из них сидел на «царстве» в Касимове, другие – в Звенигороде, Городце и Романове. Их владения оставались мусульманскими княжествами. Лишь Симеон получил много русских волостей за то, что отказался от веры предков.
Дьяк Андрей Щелкалов объявил Маметкулу, что великий государь всей Руси решил пожаловать его и «устроить» в своем государстве.
Московские власти щедро одарили сибирского «царевича» волостями и деревнями. У них был свой расчет.
Над Россией вновь сгустились тучи войны. Король Ба-торий собирал войска для нового похода на восток. Москва старалась как можно скорее закончить войну с «сибирским султаном». Посольский приказ рассчитывал использовать посредничество Маметкула, чтобы замирить Кучума и привлечь его на царскую службу.
После смерти Грозного знать перестала считаться с распоряжениями слабоумного Федора. Бояре и столичные дворяне по любому поводу затевали местнические споры. Всяк требовал себе высших постов, ссылаясь на «породу» и службу своих предков.
Борис Годунов и Андрей Щелкалов в конце концов нашли средство образумить знать. По их распоряжению Разрядный приказ объявил о назначении на высшие военные посты служилых татар.
По случаю ожидавшейся войны со шведами была составлена роспись полков. По этой росписи Симеон Бекбулатович занял пост первого воеводы большого полка – главнокомандующего полевой армией. Командиром полка левой руки стал «царевич Мамсткул сибирский».
История сибирской экспедиции была богата многими невероятными событиями. Судьбы людей претерпевали мгновенные перемены. История Маметкула может служить ярким тому примером.
Дважды разгромленный Ермаком и посаженный казаками в яму, Маметкул был обласкан при царском дворе и незамедлительно назначен на один из высших постов в русской армии.
Ермаковы казаки, привезшие пленника в Москву, ждали своей очереди. Щелкалов велел выдать им кое-какое жалованье и обеспечить кормами.
Вновь прибывших ермаковцев разместили на постой на тех же дворах, что и Черкаса Александрова с товарищами. Известия, доставленные из Кашлыка, были тревожными, и казаки вновь начали обивать пороги в приказных избах.
Ермак просил незамедлительно прислать в Сибирь ратных людей, провиант и боеприпасы, без чего вновь удержать завоеванное царство никак не удается. Но среди столичных воевод не нашлось охотников вести войско в далекую и неведомую страну, на край земли.
Обсудив дело, Разрядный приказ вызвал в Москву стрелецкого командира Ивана Мансурова и велел ему п› гоьнться в путь.
При Грозном Мансуровы служили во дворце. Один из них был постельничим у молодого Ивана. Другой был удостоен особой милости и принят в опричный Постельный приказ. Служба в «государевой светлости» опричнине была почетна и опасна. Мансуров кончил жизнь на плахе.
Посланный в Сибирь Иван Мансуров был мещерским помещиком и воевал в Ливонии как командир стрелецкого дозора. До сибирской «посылки» Мансуров подобно Волховскому не получал самостоятельных воеводских назначений.
Мансурову были подчинены «семьсот человек служилых людей разных городов, казаков и стрельцов». Сбор служилых людей из разных уездов потребовал много времени.
Мансуров долго совещался с Глуховым и хорошо уяснил себе, какие трудности ждут его в Сибири. Он позаботился о том, чтобы его войско было снабжено всем необходимым. Мансуров спешил, сколько мог. Но он опоздал, хотя и ненадолго.
ВЕЛИКИЙ ГОЛОД
В Сибири природа была еще менее благосклонна к человеку, чем в России. Для людей главная проблема заключалась в том, чтобы обеспечить себе и ближним пропитание.
На втором году пребывания в Сибири ермаковцы пережили голодное время. Запасы зерна, привезенные из России, давно были израсходованы.
Татары под Кашлыком и манси на Тавде держали небольшую запашку. Но даже в благоприятные годы они собирали немного зерна. В неурожайный год пашня не давала почти ничего.
Многие необходимые продукты Сибирь получала из Средней Азии. Отступив в верховья Иртыша, Кучум затворил все торговые пути из Средней Азии а Кашлык.
Ветераны сибирской экспедиции помнили, что трудности с продовольствием у них начались до прибытия стрельцов, и голод лишь усилился, когда появились лиш-ние рты. Посольский дьяк придирчиво расспрашивал престарелых ермаковцев о постигшей их беде и лишь потом записал на страницы летописи: «в то же время бысть во граде Сибири глад крепок, да егда приидоша воинстие людие, наипаче гладу обдержасце».
Казаки сумели кое-что заготовить на зиму, исходя из собственных потребностей. По приказу Ермака «казацы запас пасяху, сметеся по своим людям»- При самом бережливом расходовании можно было растянуть продовольствие до весны. Забывшие вкус хлеба люди рассчитывали также на то, что Москва вот-вот пришлет им не только порох, но и продовольствие.
Когда в Сибирь прибыл Волховский, ермаковцы встретили стрельцов с ликованием и на радостях щедро одарили их мехами – «мягкой рухлядью». Но радость сменилась унынием, когда выяснилось, что с воеводой не было никаких припасов.
Стрельцов надо было не только прокормить, но и разместить на зимние квартиры. Еще до начала сибирской экспедиции Строгановы получили от пленных сведения о том, что столица Сибирского ханства не имела каменных стен, а была окружена осыпавшимся земляным валом и неглубоким рвом. Попав в Сибирь, казаки скоро убедились, что тамошние городища очень мало напоминали русские посады с их теплыми рублеными избами. Кашлык не был городом в собственном смысле. Располагавшаяся на вершине крутого яра площадка имела малую площадь. За невысоким валом помещались мечеть и несколько построек, служивших резиденцией для Кучума и его ближних людей.
Казаки зимовали не в Кашлыке, а на Карачине острове, имевшем большую территорию. Сюда свозили они соболей, собранных с ясашных людей. На острове хранили с трудом собранные запасы дичи и мяса, которые были для них в тысячу раз дороже меховой казны.
Среди казаков было много опытных плотников, сооружавших струги за несколько дней. Каждый из них орудовал топором не хуже, чем саблей. Для таких людей не составляло труда отрыть землянки и построить теплые бревенчатые срубы. По обыкновению, казаки довольствовались тесными клетушками. Разместить в них на постой дополнительно несколько сот стрельцов оказалось не так-то просто. Но в конце концов и эта задача не была неразрешимой.
Стрельцы снаряжались в поход в весеннее время и не позаботились о шубах. Долгий изнурительный поход утомил их до крайности. Воеводы рассчитывали дать отдых ратным людям в столице Кучума. Вместо отдыха их ждали худшие испытания.
Пришла зима. Грянули жестокие сибирские морозы, когда температура падала ниже сорока градусов. Казачьи землянки на Карачине острове были завалены снежными сугробами. Проснувшись после вьюжной ночи, ратные люди разгребали снег, чтобы открыть двери жилища.
Скоро снега намело столько, что казакам пришлось проделать отверстия в крыше и рыть норы в снежной толще, чтобы по временам выбираться из жилищ.
Но на поверхности дули ледяные ветры, сбивавшие с ног людей, едва передвигавших ноги. Подле лагеря бродили стаи голодных волков. Когда наступил голод, в отряде рухнула дисциплина. Вятичи, пермяки и казанские стрельцы не повиновались своим командирам.
Ермак помнил о трагедии на Абалаке и строго-настрого запретил ратным людям покидать окрестности лагеря. Вятичи собрались ватагой из нескольких земляков и ушли в тайгу. Охотники не вернулись к вечеру. Не дождались их и на другой день. Снежная пурга замела следы.