Александр Скутин
Самые страшные войска
Американский инструктор в учебном центре морской пехоты объясняет новобранцам: – Есть у русских такой воздушный десант. Один их воздушный десантник с вами тремя справится. Но это не все. Есть у русских морской десант. Эти и вовсе отморозки. Один их морской десантник вас пятерых уделает, как младенцев. Но и это еще не самое опасное. Есть у них страшные войска. Стройбатом называются. Такие звери, что им даже оружие выдавать боятся.
МЕДКОМИССИЯ
Это было со мной на самом деле осенью 1979 года в Ленинском райвоенкомате Крымской области. Ручаюсь честью, господа.
Итак, я обхожу кабинеты врачей.
– Да, – отвечаю.
Он поставил отметку в карточку: «Здоров».
– Следующий!
– Встать лицом к стене! Встали.
– Трусы до колен спустить. Спустили.
– Нагнуться! Сделали.
– Раздвиньте ягодицы! Медсестра произнесла это с мягким украинским акцентом: «Яг'адицы».
– Чего раздвинуть? – не понял очкарик.
– Раздвиньте яг'адицы!
– Чего раздвинуть? Какие яйца? – не врубался очкарик.
– Очко раздвинь! Понял, падла? – хрипло прорычал приблатненный.
Влетаю в кабинет весь на взводе. Сидит там седенькая старушка в очках, божий одуванчик, и что-то вяжет. На меня – ноль внимания. Ну, думаю, давай начинай. Сейчас увидим, какая ты крутая. А она и ухом не ведет, знай себе вяжет шарфик. Ждал я, ждал, когда она заметит мое присутствие, да и не дождался. «Похоже, кина не будет», – подумал я. И выдохнул.
Вот этого выдоха она и ждала.
– Вы под себя ночью мочитесь? Спокойно так спросила. Я улыбнулся.
– Что за ерунда? Нет, конечно.
– А что вы так странно улыбаетесь? – Она впилась в меня пристальным взглядом. – Я вас серьезно спрашиваю: мочитесь вы под себя или нет?
– Ну, нет.
– Не нукайте – вы не в конюшне! – Она повысила голос. – Я еще раз вас спрашиваю: мочитесь вы под себя или нет?
– Хорошо, я не мочусь.
– Что значит: хорошо? Вы что, одолжение мне делаете? Вы можете ответить членораздельно – мочитесь вы под себя или нет?
– Да не мочусь я, господи!
– Вот только не надо орать! Не умеете себя в руках держать? Так я вам валерьянки налью!
Я собрался и, стараясь быть спокойным, сказал:
– Простите, пожалуйста. Я не мочусь под себя.
– Вот видите, простой вопрос, а вы так волнуетесь. Нервы у вас явно не в порядке. Я, конечно, поставлю вам в карточке «Здоров», но вам нужно серьезно лечиться.
В коридор я выскочил красный как рак.
– Ну как там? – испуганно спросили меня из очереди.
– Ой, зверюга! Не дай бог!
– Какие вы знаете Прибалтийские республики?
– Литва, Латвия, Эстония, – ответил я четко, словно на экзамене.
– Столица Белоруссии?
– Минск, – говорю.
– Кто такой Чапаев?
– Начдив 25-й дивизии в Гражданскую войну.
– Чего? – удивился врач.
– А командармом у него был Фрунзе.
– Ладно, проехали. Кто такой Маркс?
– Генерал Маркс – начальник штаба 18-й армии вермахта, один из авторов плана «Барбаросса», – отчеканил я.
– Чего???!!!
– Ну, и еще один Маркс был, основоположник учения, – добавил я.
Врач с сомнением посмотрел на меня, а потом поставил диагноз:
– Сильно умный. Дальше рядового в армии не продвинешься.
И ведь прав оказался!
Правда, в 2001 году меня на месяц призвали на сборы. Там я стал младшим сержантом и даже командиром отделения. Или поглупел с возрастом, или требования к солдатам стали другие?
Итак, я обхожу кабинеты врачей.
Лор(ухо, горло, нос)
– Ты меня слышишь? – спросил врач.– Да, – отвечаю.
Он поставил отметку в карточку: «Здоров».
– Следующий!
Хирург
Заходили по трое. Со мной зашли: щуплый очкарик с тоненьким голоском и бритоголовый громила в наколках и со стальными зубами. Все только в трусах. Дальше – четко и по команде.– Встать лицом к стене! Встали.
– Трусы до колен спустить. Спустили.
– Нагнуться! Сделали.
– Раздвиньте ягодицы! Медсестра произнесла это с мягким украинским акцентом: «Яг'адицы».
– Чего раздвинуть? – не понял очкарик.
– Раздвиньте яг'адицы!
– Чего раздвинуть? Какие яйца? – не врубался очкарик.
– Очко раздвинь! Понял, падла? – хрипло прорычал приблатненный.
Невропатолог
Оттуда все вылетали красные, ошарашенные, с возгласами: «Ну змея! Ну стерва!» И, делая страшные глаза, рассказывали, что врач – ну просто зверь! Ладно, посмотрим, что за зверь, усмехнулся я про себя. Я тоже не мякиш, что мне сделает какая-то старая перечница. Наконец моя очередь.Влетаю в кабинет весь на взводе. Сидит там седенькая старушка в очках, божий одуванчик, и что-то вяжет. На меня – ноль внимания. Ну, думаю, давай начинай. Сейчас увидим, какая ты крутая. А она и ухом не ведет, знай себе вяжет шарфик. Ждал я, ждал, когда она заметит мое присутствие, да и не дождался. «Похоже, кина не будет», – подумал я. И выдохнул.
Вот этого выдоха она и ждала.
– Вы под себя ночью мочитесь? Спокойно так спросила. Я улыбнулся.
– Что за ерунда? Нет, конечно.
– А что вы так странно улыбаетесь? – Она впилась в меня пристальным взглядом. – Я вас серьезно спрашиваю: мочитесь вы под себя или нет?
– Ну, нет.
– Не нукайте – вы не в конюшне! – Она повысила голос. – Я еще раз вас спрашиваю: мочитесь вы под себя или нет?
– Хорошо, я не мочусь.
– Что значит: хорошо? Вы что, одолжение мне делаете? Вы можете ответить членораздельно – мочитесь вы под себя или нет?
– Да не мочусь я, господи!
– Вот только не надо орать! Не умеете себя в руках держать? Так я вам валерьянки налью!
Я собрался и, стараясь быть спокойным, сказал:
– Простите, пожалуйста. Я не мочусь под себя.
– Вот видите, простой вопрос, а вы так волнуетесь. Нервы у вас явно не в порядке. Я, конечно, поставлю вам в карточке «Здоров», но вам нужно серьезно лечиться.
В коридор я выскочил красный как рак.
– Ну как там? – испуганно спросили меня из очереди.
– Ой, зверюга! Не дай бог!
Психиатр
Проверяет наше умственное развитие. Можно ли доверять нам сложную боевую технику? Мне вот только самосвал в стройбате доверили.– Какие вы знаете Прибалтийские республики?
– Литва, Латвия, Эстония, – ответил я четко, словно на экзамене.
– Столица Белоруссии?
– Минск, – говорю.
– Кто такой Чапаев?
– Начдив 25-й дивизии в Гражданскую войну.
– Чего? – удивился врач.
– А командармом у него был Фрунзе.
– Ладно, проехали. Кто такой Маркс?
– Генерал Маркс – начальник штаба 18-й армии вермахта, один из авторов плана «Барбаросса», – отчеканил я.
– Чего???!!!
– Ну, и еще один Маркс был, основоположник учения, – добавил я.
Врач с сомнением посмотрел на меня, а потом поставил диагноз:
– Сильно умный. Дальше рядового в армии не продвинешься.
И ведь прав оказался!
Правда, в 2001 году меня на месяц призвали на сборы. Там я стал младшим сержантом и даже командиром отделения. Или поглупел с возрастом, или требования к солдатам стали другие?
КОЧЕГАР-МУТАНТ
1980 год, гарнизон Верхняя Хуаппа в Карелии, 909-й военно-строительный отряд
Водитель на Севере – профессия героическая. А военный водитель в стройбате тем более. Без всякого преувеличения. Мне приходилось в сорокаградусный мороз менять кардан на лесной дороге. В такой же мороз голыми руками черпать воду из проруби в ведро, чтобы долить ее в радиатор. Края проруби обледенели, и ведро не влезало в нее, а обрубить края было нечем, да и время поджимало. Любой шофер с Севера может рассказать вам еще более страшные истории. Но сейчас я не буду о грустном.Свои МАЗы мы не глушили всю неделю, доливая в них воду, солярку и на глазок масло. В субботу днем мы сливали воду, потом глушили мотор. Именно в такой последовательности: если наоборот – то в сорокаградусный мороз прихватит радиатор.
А в понедельник МАЗ надо было завести. Та еще морока. С утра надо было развести небольшой костер под картером двигателя и коробкой передач, желательно – и под задним мостом. Когда прогреешь эти агрегаты, надо попросить трактор-треловщик, чтобы завел с буксира. Про стартер в такой мороз – забудь, зря батареи посадишь. Потом, когда заведешься, надо срочно ехать к кочегарке и заливать горячую воду, пока не заклинило мотор. Раньше залить воду нельзя – прихватит.
Вы можете спросить: а как же антифриз, тосол, предпусковой подогреватель? О таких вещах в нашем глухом гарнизоне тогда еще не слыхали, а если бы нам рассказали – не поверили б. Хорошо еще зимней соляркой снабжали.
И вот завелся я с толкача и подъехал к кочегарке, чтобы скорей залить в двигатель кипяток. А в тот день в кочегарке случилось ЧП. Водогрейный котел работал на дровах и имел два вентилятора. Один нагнетал воздух в топку, а другой вытягивал горячие газы вместе с пеплом на улицу. Так вот этот вытяжной вентилятор и сломался. Но нагнетающий вентилятор исправно качал в топку воздух. А дыму от сгоревших чурок куда деваться? Правильно, через дверцу топки обратно в кочегарку, по пути наименьшего сопротивления. Поэтому вся кочегарка была полна дыма.
Как только я вошел, от едкого дыма у меня сразу потекли слезы и сопли, словно прохудились водопровод и канализация одновременно. На расстоянии вытянутой руки уже ничего не было видно. Закашлявшись, я присел. У пола дыма было поменьше. В пяти метрах перед собой я разглядел чьи-то сапоги. Кочегар, поди, он-то мне и нужен.
Подойдя к кочегару, я прокричал ему, перекрывая вой нагнетающего вентилятора и шум топки:
– Где мне горячей воды набрать? Тот подвел меня к нужному крану, а потом спросил, размазывая по лицу слезы от едкого дыма:
– У тебя закурить не найдется? Я чуть не рухнул от изумления.
ЛЮБИТЕЛЯМ ХАЛЯВЫ ПОСВЯЩАЕТСЯ
1980 год. Северная Карелия, гарнизон на Верхней Хуаппе, 909-й военно-строительный Отряд
Воскресенье, в роте получка. Получив деньги, военные строители тут же бегут в военторговский магазин за сигаретами, сладостями, консервами, одеколоном (его пьют). Я с покупками возвращался в казарму. Открыл двери, вошел. Головы всех солдат, услышавших скрип петель, повернулись к входу. Это всегда так у солдат: а вдруг офицер вошел? Тогда надо хотя бы окурки погасить и кружки с одеколоном в тумбочку убрать. Воспользовавшись тем, что все на мгновение повернулись ко мне, я громко крикнул:– Мужики, кто сейчас у магазина десять рублей потерял?
И при этом сунул руку в карман, вроде как за найденным червонцем. В ответ раздался громкий вопль всех присутствующих:
– Я!!!
Я не спеша вынул руку из кармана, в которой оказался всего лишь замусоленный носовой платок, смачно высморкался и спокойно сказал:
– Ну так пойдите и найдите, может, там еще лежит.
ЭТО БЫЛО В СТРОЙБАТЕ…
В воскресенье я попросил у нашего токаря Володи ненадолго ключи от токарки для какой-то своей надобности. Вернувшись в казарму, обнаружил, что Володи нет, но дневальный сказал, что он вот-вот вернется.
Я решил подождать его в ленкомнате, почитать газеты. И тут в ленкомнату влетел Володя прямо как был с улицы: в телогрейке, в шапке. Кто служил в Советской армии, тот помнит – в ленкомнате полагалось снимать шапку, как в церкви. Перед портретами вождей и Политбюро.
– Саня, отдавай ключи – мне работать надо, – выпалил он с ходу.
И тут, как назло, появился наш старшина Вознюк. Увидев, что Володя не снял шапку в ленкомнате, он начал:
– Згоба, вы чому в шапци, це ж лэнинська кимната, священное мисце для кожного солдата. Вы бачьте, тут и Лэнин повешен, и правительство наше…
Тут он помолчал, подумал и добавил:
– Поставлен.
Уж лучше б молчал, может, и прошло бы незамеченным.
– Нет, нет, повешен, мы слышали, – радостно загудели все, кто был в ленкомнате.
С этим же прапорщиком была другая история.
Стоял я дневальным в казарме. Зазвонил телефон. Я снял трубку, доложился. На том конце провода командир отряда сказал:
– Позови-ка мне прапорщика Вознюка.
– Я позвал. Вознюк взял трубку и четко доложился:
– Прапорщик Вознюк прибыл к телефону.
С тех пор, как только к нам прибывало молодое пополнение, повторялся один и тот же розыгрыш. Мы подзывали к себе новобранца и строго говорили ему:
– Зайди к старшине в каптерку, скажи, что его к себе срочно телефон вызывает.
Долго потом еще из каптерки раздавались отборные матюги…
Я решил подождать его в ленкомнате, почитать газеты. И тут в ленкомнату влетел Володя прямо как был с улицы: в телогрейке, в шапке. Кто служил в Советской армии, тот помнит – в ленкомнате полагалось снимать шапку, как в церкви. Перед портретами вождей и Политбюро.
– Саня, отдавай ключи – мне работать надо, – выпалил он с ходу.
И тут, как назло, появился наш старшина Вознюк. Увидев, что Володя не снял шапку в ленкомнате, он начал:
– Згоба, вы чому в шапци, це ж лэнинська кимната, священное мисце для кожного солдата. Вы бачьте, тут и Лэнин повешен, и правительство наше…
Тут он помолчал, подумал и добавил:
– Поставлен.
Уж лучше б молчал, может, и прошло бы незамеченным.
– Нет, нет, повешен, мы слышали, – радостно загудели все, кто был в ленкомнате.
С этим же прапорщиком была другая история.
Стоял я дневальным в казарме. Зазвонил телефон. Я снял трубку, доложился. На том конце провода командир отряда сказал:
– Позови-ка мне прапорщика Вознюка.
– Я позвал. Вознюк взял трубку и четко доложился:
– Прапорщик Вознюк прибыл к телефону.
С тех пор, как только к нам прибывало молодое пополнение, повторялся один и тот же розыгрыш. Мы подзывали к себе новобранца и строго говорили ему:
– Зайди к старшине в каптерку, скажи, что его к себе срочно телефон вызывает.
Долго потом еще из каптерки раздавались отборные матюги…
ВСТАВАТЬ НЕ ХОЧЕТСЯ
1980 год, Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, вахтовый поселок 909-го военно-строительного отряда
Из хорошего о службе в первую очередь вспоминаются ребята, с которыми служил. С некоторыми и сейчас видимся. Это братство нам не забыть.Во вторую очередь – хороший крепкий чай, который помогал нам переносить суровые северные морозы. Со снабжением у нас дела были неважные. Проще говоря – отвратительно кормили. А вот чай был самый лучший, индийский, изумительного качества, в то время как вся страна пила азербайджанский и грузинский чай (пыль грузинских дорог). Почему так – не знаю.
И еще вспоминаются фанерные вагончики, в которых мы жили на вахте всю неделю. В казармы приезжали только на выходные. Казарма – это не то, отстой, как сказали бы мои дети. Казарма – это сто с лишним человек в одном помещении, вечный шум, галдеж, бесконечные построения, отбой-подъем по команде, отрывистые команды отцов-командиров, несмолкаемый мат прапорщиков, а в перспективе – возможность угодить в наряд, например на чистку картофеля на всю ночь. Короче – вокзал, а не жилье.
Другое дело вагончик. Неярко мерцает под потолком лампочка, питаемая от дизель-генератора в крайнем вагончике. Тихо потрескивают дрова в печке. Негромко звучит музыка из раздолбанного транзистора (питание – от тракторного аккумулятора). Можно раздеться и вытянуть ноги на койке, помечтать, пуская дым в потолок, почитать газеты, журналы, что завозят на вахту из гарнизона.
В общем, я за казарму и четверть вагончика не дам.
Строить тебя в вагончике никто не будет, подъем и отбой превращаются в какие-то расплывчатые, необязательные понятия. Успел к завтраку – и хорошо, какой еще, к дьяволу, подъем! Но берегись, если на вахту приедет командир отряда, комбат. Он тебе и про подъем-отбой, и про службу, и про присягу напомнит.
Будешь по десять раз подъем-отбой за 45 секунд делать, да еще и с пяток кругов вокруг вахты побегаешь.
Устроен вагончик просто. Каркас на полозьях обшит фанерой, между листами фанеры – стекловата для утепления. Как войдешь – тамбур с чугунной печкой. В метре над печкой железная сетка, на которую складывают для просушки валенки, портянки и т. д. Все это, наверное, издает жуткую вонь. Сказать наверняка трудно, потому что ее никто не замечал. Из тамбура – две двери в кубрики, где стоят двухъярусные койки.
Печка греет очень жарко, но вагончик старый, битый при неоднократных переездах, все тепло выдувает быстро. И поэтому, когда на верхнем ярусе коек нельзя дотронуться до горячих дужек кровати, на болтах, что в полу, выступает иней.
Итак – зима. Дружно храпит дорожное воинство: водители самосвалов, бульдозеристы, экскаваторщики. Дорожностроительная колонна. Или просто дурколонна, как нас называли.
Я проснулся от собачьего холода. Шел уже седьмой час. В принципе должен был быть подъем, но в вагончике-камбузе все равно раньше восьми завтрак не будет готов, так что час-полтора еще поспать можно. Вот только холодно, не уснуть уже. Я слышал, что все уже давно проснулись, ворочаются под одеялами, пытаясь согреться. Хрен тут согреешься – печку затопить надо. Дрова есть, встал бы кто-нибудь, растопил, что ли. Похоже, что остальных тешила та же мысль – вставать никто не хотел. Охота была из-под одеяла в еще больший холод вылезать, одеваться, с дровами возиться!
Холод – мой главный враг на Севере. Я отдирал от ног примерзшие обледеневшие портянки. Трижды за два года обмораживал пальцы на руках, к счастью не очень сильно. И постоянно боялся замерзнуть (прецеденты у нас бывали). Иногда вдруг на тебя наваливалось сладкое оцепенение, уходили боль, усталость, заботы. Тебя охватывало блаженное состояние – сладостное забытье. В таких случаях я рывком встряхивался – боялся, что вот так однажды не очнусь и замерзну. Было и легкое сожаление: а может, не стоило и просыпаться, чтоб не видеть эту гнусную, мерзкую действительность.
Холод я бы еще долго терпел, но приспичило на улицу по малой нужде. Пришлось вылезать из-под одеяла, одеваться, идти на улицу. В отличие от зубной, эта боль сама не пройдет.
Я быстро сбегал за вагончик, до ближайшей елки, и вернулся обратно.
В обоих кубриках тихо переговаривались, никто уже не притворялся спящим. Расчет верный: раз уж я встал, то растоплю печку – все равно согреться надо. Я открыл топку, стал загружать ее дровами. Сверху полил их соляркой из баночки, чтобы лучше разгорались. Двери в кубрики были закрыты, ребята меня не видели, поэтому они притихли, прислушиваясь к моей возне с печкой.
Наша печка имела паскудный характер: пока не прогреется дымоход, дым идет не в трубу, а обратно, через поддувало в вагончик. Я поджег дрова, и дым потянуло в вагончик. Тамбур стал наполняться отвратительной соляровой гарью. Я открыл дверь на улицу, чтобы проветрить.
– Саня, кто там пришел? – крикнули из кубрика.
Я среагировал мгновенно (сейчас вам устрою дешевую жизнь!).
– Здравия желаю, товарищ полковник! – громко, четко сказал я. И прикрыл дверь.
И моментально в обоих кубриках все вскочили, стали судорожно одеваться, кто-то спрыгнул кому-то на ногу и получил за это в морду, слабо пискнув. Кто-то перепутал ватные штаны, у кого-то запропастилась шапка. Наконец все оделись и сели на койках, боясь выглянуть, вдруг комбат еще возле вагончика.
Я зашел в кубрик, скинул валенки и, довольный собой, растянулся на одеяле. Людям гадость – на сердце радость. Не хотели печку топить!
– Саня, где комбат?
– Пошел к другому вагончику.
– А ты чего завалился, он ведь вернуться может, давай по-быстрому на камбуз, там, поди, уже завтрак готов.
– Да забил я на комбата!
– Ты че, оборзел вконец?
– А что, не видно!
Они уже ничего не понимали, а я невозмутимо лежал, про себя наслаждаясь ситуацией. И тут в окошко увидели, что с камбуза идет какой-то салага с чайником в руке.
– Эй ты, дух, – крикнули ему, – иди сюда!
– Чего? – спросил он, подойдя.
– Где комбат?
– Какой комбат?
– Ну, только что от нашего вагончика к вашему отошел.
– Да нет никакого комбата ни в нашем вагончике, ни на улице, вы что, охренели, в натуре!
Воздух содрогнулся от страшного мата, которым вся дурколонна крыла меня в течение пяти минут. А через пять минут все громко смеялись, показывая друг на друга пальцем, но уже не в силах что-нибудь еще сказать. Одетые, в шапках и валенках – и все напрасно. Смеялись над собой, над своим страхом, над нашей дурацкой неуютной жизнью.
Признали все, что розыгрыш удачный, купились чисто. Но не обиделись. В армии не принято обижаться на розыгрыши.
И потом пошли к вагончику-камбузу, что у речки. Все равно ведь уже встали, оделись.
Да и сон прошел.
РАЗДУМЬЯ НА БОЛОТЕ
Лето 1980 года, года Олимпиады, было 'очень жаркое, лесные пожары нас постоянно донимали. Солдат мобилизовывали на их тушение. Мы в меру сил шланговали. В тот год даже карельские болота все пересохли.
Сразу за нашим вахтовым поселком было такое высохшее болото, куда мы ходили по нужде.
И вот как-то после ужина отправился я на это болото «подумать». К процессу я подготовился серьезно: во-первых, взял с[собой большую газету – почитать и вообще. Летом в Карелии шикарные белые ночи, светло – запросто читать можно. Во-вторых, обломал себе ветку, чтобы во время процесса подмахивать снизу, иначе всю задницу искусают комары.
И вот сижу, значит, думаю, читаю. Вдруг вижу, из-за вагончика выскакивает молодой салага и, не разбирая дороги, молча бежит в лес. «До чего все-таки дедовщина в отряде свирепствует, – вздохнул я. – Молодым совсем житья нет». (Сам я уже к тому времени отслужил 8 месяцев.) Но через несколько секунд с вахты выскочил старослужащий Читашвили, в одном сапоге, по пояс голый, с недобритой физиономией. И тоже молча умчался в лес, выпучив глаза от страха. Ему тоже, что ли, в морду дали? Не похоже. Грузины у нас были известны как люди отважные, и друг друга в обиду они не давали. Пока я размышлял над этим, из-за вагончиков выскочили два молдаванина моего призыва и так же беззвучно скрылись в лесу.
Я терялся в догадках. Но главное потрясение было впереди. Через секунду буквально все(!) солдаты выскочили с вахты и без лишнего шума мгновенно скрылись в лесу, словно их и не было. Это такая армейская особенность: солдаты, в отличие от штатских, драпают всегда тихо, без звука, чтобы не демаскировать себя. Командиров, правда, среди улепетывавших я не заметил.
Я обалдел окончательно! Что случилось на вахте? Что могло так перепугать сотню, в общем-то, непугливых ребят (как шутили, пьяный стройбат страшней десанта)? Может, уже война началась и на вахту напал китайский десант? Или банда беглых вооруженных зеков забрела по дороге к финской границе? Может, лежат сейчас в вагончиках наши ребята с перерезанными глотками? Ну ладно, а что мне делать? Тоже бежать? Но куда, зачем, от кого?
Решил я все же осторожно подкрасться к вахте и высмотреть, в чем дело. (Разведчик, ' блин, Чингачгук недоделанный!) Подполз к крайнему вагончику и осторожно выглянул из-за него. На вахте внешне – ничего необычного. Вагончики в два ряда. И от вагончика к вагончику ходят лейтенант и прапорщик.
От сердца отлегло. Слава богу, если командиры здесь, значит, никакого смертоубийства тут не происходит.
На другом краю стоял трехосный армейский ЗИЛ-157, крытый брезентом. Водителем «зилка» был мой земляк Толя. Вот у него-то я и узнаю, в чем дело.
– Привет, Толя.
– Привет.
– Как дела вообще-то? – начал я осторожно.
– Да все нормально в целом.
Ничего себе, нормально. Вся вахта ломанула в лес, а ему все нормально. Флегматик хренов.
– А чего тогда ты приехал? Ты же в гарнизоне был?
– Да возле гарнизона лес горит, меня и двух командиров прислали, чтобы собрать людей и везти их на тушение.
И в это время подошедший к нам лейтенант строго крикнул мне:
– Давай, военный строитель, забирайся в кузов, поедешь тушить лес!
– Идит твою мать, блин!!! – с досадой воскликнул я. И грязно выругался.
Сразу за нашим вахтовым поселком было такое высохшее болото, куда мы ходили по нужде.
И вот как-то после ужина отправился я на это болото «подумать». К процессу я подготовился серьезно: во-первых, взял с[собой большую газету – почитать и вообще. Летом в Карелии шикарные белые ночи, светло – запросто читать можно. Во-вторых, обломал себе ветку, чтобы во время процесса подмахивать снизу, иначе всю задницу искусают комары.
И вот сижу, значит, думаю, читаю. Вдруг вижу, из-за вагончика выскакивает молодой салага и, не разбирая дороги, молча бежит в лес. «До чего все-таки дедовщина в отряде свирепствует, – вздохнул я. – Молодым совсем житья нет». (Сам я уже к тому времени отслужил 8 месяцев.) Но через несколько секунд с вахты выскочил старослужащий Читашвили, в одном сапоге, по пояс голый, с недобритой физиономией. И тоже молча умчался в лес, выпучив глаза от страха. Ему тоже, что ли, в морду дали? Не похоже. Грузины у нас были известны как люди отважные, и друг друга в обиду они не давали. Пока я размышлял над этим, из-за вагончиков выскочили два молдаванина моего призыва и так же беззвучно скрылись в лесу.
Я терялся в догадках. Но главное потрясение было впереди. Через секунду буквально все(!) солдаты выскочили с вахты и без лишнего шума мгновенно скрылись в лесу, словно их и не было. Это такая армейская особенность: солдаты, в отличие от штатских, драпают всегда тихо, без звука, чтобы не демаскировать себя. Командиров, правда, среди улепетывавших я не заметил.
Я обалдел окончательно! Что случилось на вахте? Что могло так перепугать сотню, в общем-то, непугливых ребят (как шутили, пьяный стройбат страшней десанта)? Может, уже война началась и на вахту напал китайский десант? Или банда беглых вооруженных зеков забрела по дороге к финской границе? Может, лежат сейчас в вагончиках наши ребята с перерезанными глотками? Ну ладно, а что мне делать? Тоже бежать? Но куда, зачем, от кого?
Решил я все же осторожно подкрасться к вахте и высмотреть, в чем дело. (Разведчик, ' блин, Чингачгук недоделанный!) Подполз к крайнему вагончику и осторожно выглянул из-за него. На вахте внешне – ничего необычного. Вагончики в два ряда. И от вагончика к вагончику ходят лейтенант и прапорщик.
От сердца отлегло. Слава богу, если командиры здесь, значит, никакого смертоубийства тут не происходит.
На другом краю стоял трехосный армейский ЗИЛ-157, крытый брезентом. Водителем «зилка» был мой земляк Толя. Вот у него-то я и узнаю, в чем дело.
– Привет, Толя.
– Привет.
– Как дела вообще-то? – начал я осторожно.
– Да все нормально в целом.
Ничего себе, нормально. Вся вахта ломанула в лес, а ему все нормально. Флегматик хренов.
– А чего тогда ты приехал? Ты же в гарнизоне был?
– Да возле гарнизона лес горит, меня и двух командиров прислали, чтобы собрать людей и везти их на тушение.
И в это время подошедший к нам лейтенант строго крикнул мне:
– Давай, военный строитель, забирайся в кузов, поедешь тушить лес!
– Идит твою мать, блин!!! – с досадой воскликнул я. И грязно выругался.
ЗЛАЯ ИСТОРИЯ
Это очень злая история, господа. Если оцените ее невысоко, то не я обижусь – это будет лишь оценка нашей прежней военной действительности.
Вы уже знаете из предыдущих историй, что я служил в 1979—1981 годах в Северной Карелии, в 909-м военно-строительном отряде. Отношения у нас между солдатами и командирами были, мягко говоря, далеки от идеальных. Часто к нам ссылали провинившихся офицеров – дослуживать до пенсии. Аналог штрафбата. Нашего ротного прислали к нам – с понижением в звании – из танкистов гвардейской Таманской дивизии, а там, как известно, дураков не держат.
Как-то утром на разводе он начал за что-то меня отчитывать, а потом приказал:
– Выйти из строя!
Я вышел и встал рядом с ним. Картина была еще та: он – невысокий, как все танкисты, и щуплый, у меня – рост 182 см и косая сажень в плечах. Я поглядел на него сверху вниз, он тоже презрительно посмотрел на меня снизу вверх из-под козырька фуражки. И процедил:
– Во, дебил здоровый! В строю засмеялись.
– Так ведь я от здоровых родителей, товарищ старший лейтенант! – четко ответил я.
Строй заржал.
– Я смотрю, ты сильно умный! – не остался в долгу ротный.
– С дураками тоже трудно служить! Строй просто рухнул от смеха. Заряд хорошего настроения на целый день получили.
А вы еще удивляетесь, почему я службу рядовым закончил.
Вы уже знаете из предыдущих историй, что я служил в 1979—1981 годах в Северной Карелии, в 909-м военно-строительном отряде. Отношения у нас между солдатами и командирами были, мягко говоря, далеки от идеальных. Часто к нам ссылали провинившихся офицеров – дослуживать до пенсии. Аналог штрафбата. Нашего ротного прислали к нам – с понижением в звании – из танкистов гвардейской Таманской дивизии, а там, как известно, дураков не держат.
Как-то утром на разводе он начал за что-то меня отчитывать, а потом приказал:
– Выйти из строя!
Я вышел и встал рядом с ним. Картина была еще та: он – невысокий, как все танкисты, и щуплый, у меня – рост 182 см и косая сажень в плечах. Я поглядел на него сверху вниз, он тоже презрительно посмотрел на меня снизу вверх из-под козырька фуражки. И процедил:
– Во, дебил здоровый! В строю засмеялись.
– Так ведь я от здоровых родителей, товарищ старший лейтенант! – четко ответил я.
Строй заржал.
– Я смотрю, ты сильно умный! – не остался в долгу ротный.
– С дураками тоже трудно служить! Строй просто рухнул от смеха. Заряд хорошего настроения на целый день получили.
А вы еще удивляетесь, почему я службу рядовым закончил.
НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ
1980 год, Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, вахтовый поселок 909-го военно-строительного отряда
Зима 1980/81 года была очень суровая. Наша рота жила в лесу в фанерных вагончиках, в вахтовом поселке. Неделю в лесу – выходные в казарме, будь она неладна. Наш вагончик был крайний, у дороги. Напротив был вагончик офицеров.Вечером мы возвращались в свои промерзшие за день вагончики и протапливали их. Часа два проходило, прежде чем они нагревались. И вот как-то вечером господа офицеры пришли с ужина в свой вагончик, а он, естественно, не топлен. Ну, это не беда. Первому же попавшемуся на глаза бойцу ставится боевая задача: принести дров и растопить печь в вагончике отцов-командиров. Об исполнении доложить.
Офицеры в стройбате, надо сказать, отборные. Цвет вооруженных сил. Если не считать тех, кто закончил специальные военно-строительные училища (а таких немного), то в основном это были проштрафившиеся в других частях или списанные по здоровью, чтоб дослуживали до пенсии. Наш ротный был старшим лейтенантом в гвардейской Таманской дивизии. К нам его перевели, присвоив «очередное» воинское звание лейтенант, и второй раз он получил старлея уже у нас, в стройбате, став таким образом дважды старшим лейтенантом.
Так вот, растопить печь для командиров не проблема, проблема в том, что холодно, хочется согреться после работы, а не ждать, пока вагончик прогреется.
И они пошли греться в ближайший вагончик, то есть к нам. Втроем зашли в кубрик, сели на койки, закурили. Благодать. Но до идиллии еще далеко. Например, что здесь эти солдаты делают? Тут офицеры отдыхают, блин компот, субординация для них не существует?
– А ну-ка, воины, пошли отсюда, нечего вам тут делать.
Куда идти, мы спрашивать не стали – ученые уже. Скорее сваливать надо. Черт, и попался же я ротному на глаза в этот момент!
– Эй, воин, принеси-ка с камбуза кипятку нам!
Я взял чайник и пошел на камбуз к речке.
– Что, припахали? – съязвил кто-то. – Офицерам шестеришь?
Это было, по нашим понятиям, западло.
– Смотри, как бы тебя не припахали, – огрызнулся я.
Что ж ты его на фиг не послал, могут сказать мне, пускай бы сам за кипятком бегал. Так могут рассуждать только те, кто не служил. Приказания в армии выполняются точно, беспрекословно и в срок. После исполнения можешь обжаловать приказ. Если тебя слушать станут. Но никто не жалуется. Смысл? А вот за неисполнение приказа – от наряда вне очереди до трибунала. Это как посмотрят.
Я вернулся в вагончик с чайником. Ротный взял со стола нашу пачку чаю (понятно, без спросу) и щедро отсыпал в чайник. Потом пошарил глазами по столу и спросил:
– А сахара у вас нету, что ли?
– Нет.
– Тогда иди отсюда.
Я вышел. Остальные по-прежнему мерзли у вагончика. Итак, офицеры греются в нашем вагончике, выгнав нас на улицу, пьют наш чай, да еще недовольны, что сахара нет.
Потом кому-то пришла в голову мысль:
– Пойдем в соседний вагончик, к молдаванам, погреемся.
Так и сделали. Грелись у них, пока не увидали в окно через часик-полтора, что отцы-командиры пошли к себе.
На следующий день, то есть вечер, мы опять увидели, что с камбуза идет та же золотопогонная троица. Причем прямиком к нам! Мы среагировали мгновенно. Армия вообще учит действовать быстро, не раздумывая подолгу.
– Мужики, к нам вчерашние гости!
Печку загасили водой из чайника. Открыли все фрамуги и входную дверь. Когда офицеры зашли к нам в вагончик, у нас стоял такой же дубак, как и на улице. Северным ветерком все выстудило мгновенно.
– Что здесь у вас происходит? – недовольно спросил ротный.
– Все в порядке, отдыхаем после работы.
– А почему не топите и двери-окна раскрыты? Вы же замерзнете ночью.
– Да печка чего-то зачадила, угорать начали. Мы открыли для проветривания, а потом, как печка поостынет, хотим дымоход прочистить.
– А-а, тогда ладно. Разумеется, они поняли, в чем дело.
Для вида командиры еще постояли немного, спросили о работе. Но стоять-то холодно! И они пошли дальше. Мы закрыли окна-двери и растопили печку вновь. И тут к нам толпой ввалились молдаване.
– Пустите погреться, ребята. К нам офицеры пожаловали.