Страница:
– Бывает!
– Как это бывает, если никогда не было?
– Мало ли. Не было, а теперь есть.
– Но что делать, Толя? – спросила Ольга Егоровна, сейчас не думающая о том, какую несчастную судьбу уготовил ее дочери этот человек.
– Жить дальше!
– Будто ничего не произошло? – спросила Анастасия. – И мы все-таки женаты?
– Нет, – отверг Анатолий. – Не будем обманывать себя. Но и не будем подчиняться обстоятельствам. Сначала всё расставим по местам. Пойдем по конкретике. Например, позвоним в загс. И отцу Власию, который нас венчал.
– Зачем? – не поняла Анастасия.
Анатолий приподнял палец и слегка покачал им: подожди, вот буду говорить с загсом и отцом Власием, из этого разговора и поймешь, – к чему же тратить время на двойное объяснение?
В загсе Анатолию сказали, что бракосочетание, конечно, помнят, но казус в том, что в книге регистрации записей нет, фото и видеоматериалов, которые были подготовлены работниками загса, тоже нет, в общем, нет никаких осязаемых и наглядных свидетельств состоявшегося бракосочетания.
– Будут, – заверил Анатолий.
Отец Власий тоже не утешил: да, обряд венчания состоялся, вокруг аналоя водили, всё свершили как подобает, но вот какие странности: обручальные кольца, купленные в церкви, а также свечи, иконки и прочее вернулись на свои места, а вот деньги, за эти атрибуты венчания уплаченные, из церковной кассы, напротив, исчезли.
Услышав это, Анастасия глянула на свою руку (почему-то до этого не приходило на ум), увидела, что кольца нет. И на безымянном пальце Анатолия не было кольца. Анастасия заплакала. Заплакала и Ольга Егоровна, да так горько, будто все, что она предвидела, уже свершилось и Анастасия только что развелась с Анатолием.
– Спокойно, женщины! – сказал Анатолий голосом главы семьи. – Раз такое дело, придется повторить.
– А если потом опять вернемся в пятницу? – не успокаивалась Анастасия.
– Если вернемся, разработаем другой план. А если нет, будем жить дальше. Ну, будет пятница, и что?
– Как что? В одном дне все время жить? – спросила Анастасия.
Анатолий ответил глобально:
– Жизнь человеческая по сравнению с существованием не только Вселенной, а хотя бы всего лишь нашей планеты – даже не день и не минута, и даже не секунда, а так, фить! – он присвистнул, – и нет ее! И что, убиваться по этому поводу?
Его слова ободрили мать и дочь.
– Ладно, – сказала Анастасия. – Пойдем по второму кругу. Но надо с платьем что-то делать, я на него вино вчера пролила.
Анатолий улыбнулся:
– Никак до тебя не дойдет, Настя! Платье твое абсолютно белое и чистое, и ты его сейчас будешь надевать, а я поеду, осмотрю лимузин. В прошлый раз грязноватым пригнали, мыть заставил.
И действительно: бросившись вниз, в гардеробную, Настя нашла свое платье на манекене – новехонькое, без всяких признаков того, что им пользовались.
К ГОПу, хоть и с некоторым опозданием, поодиночке и группами начали подтягиваться работники. И предприятие продолжило работу, словно это действительно был обычный будний день. Правда, короткий: тем, кто не участвовал в круглосуточном цикле, заранее было объявлено, что в связи с женитьбой сына директора можно уйти на два часа раньше. Многие были приглашены на торжество – пусть будет время приготовиться, приодеться, а остальным предоставлялась возможность солидаризоваться с ними заочно, каждому в своем семейном кругу.
Обнаружилось, что итоговый (с начала года) показатель выработки креозолита равен утреннему пятничному уровню. Куда девалась продукция, добытая в пятницу и субботу, никто не знал: не было ни самой продукции, ни учетных складских документов, хотя завскладом Мухляев точно помнил, что все принимал и учитывал.
– Как же это? – спрашивали его.
– Отстаньте, – отвечал Мухляев. – Я сам об этом начал думать и чуть не рехнулся. А перестал думать – полегчало. Так что вы тоже не думайте, а работайте, вот и всё.
Так и поступили: начали работать, стараясь не отвлекаться на посторонние мысли.
И многие обнаружили плюсы повторной работы. Например, встал экскаватор Сергея Рузина из-за поломки подшипника. Точно такая поломка имела место и в прошлую пятницу, то есть не в прошлую, а в эту же, но первую, если считать, что сейчас вторая. В первую пятницу Рузин целый час искал ремонтников, ругаясь, потому что зарплату имел с выработки и простой оборачивался для него убытком.
А на этот раз прямиком отправился в дальний закуток транспортного цеха и нашел там ремонтников, играющих в домино. Те поразились его смекалистости, хотели было возмутиться, как накануне, что покоя не дают, но тогда счет был пять – пять, решающий момент, было из-за чего волноваться, а в этот раз не кончили даже первой партии. Поэтому пошли без ругани, сменили подшипник и вернулись к игре. Вскоре выяснилось, что играть неинтересно: костяшки выпадали каждому такие же, как и в предыдущую пятницу, и счет стал таким же, пять – пять, хотя некоторые даже пытались поддаваться, чтобы искусственным образом изменить ход игры и вызвать азарт. Стало совсем скучно. И ясно, что будет дальше: сейчас два раза подряд выиграют хихикающий Кеша с задумчивым Василичем (играли до семи победных партий), после чего проигравшие нервный Рома и заикающийся Жублов пойдут через дыру в заборе к ближайшему магазину, чтобы купить водки. И купят, и принесут, и выпьют, причем проигравшим тоже достанется, и появится бригадир Лукин, и обматерит их – впрочем, вполне дружелюбно, учитывая сегодняшний праздник, то есть женитьбу директорского сына. И это лишало игроков чувства приятной опасности, оглядки, подпольности того, что они делали.
Так все и вышло: и счет стал семь – пять, и Рома с Жубловым сходили за водкой, и выпили, но даже и водка пошла как-то уныло. Закон ведь прост и не мной выведен, хотя я уже его упоминал по другому поводу: русскому человеку интересно делать лишь то, что делать нельзя, а то, что можно, ему делать никакого интереса нет.
– Сейчас Л-л-лукин п-п-придет, – тоскливо сказал Жублов.
Его товарищи угрюмо промолчали. Но тут Кеша, молодой и свежий умом, предложил:
– А если еще за пузырем сбегать? И за плиты перейти?
Он имел в виду штабеля бетонных плит у забора – одно из потайных мест, давненько не использованных.
Все оживились. Для справедливости за водкой сбегали на этот раз Кеша и Василич. Устроились за плитами, положили фанерку на кирпичи, выпили, смешали доминошные кости, разобрали, обрадовались: на этот раз расклад был новый. Игра пошла весело, с дружественными матерками, выпивали с горьким и острым наслаждением, поглядывали по сторонам – не идет ли бригадир? – с бодрой опаской.
А бригадир Лукин испытывал психологические сложности. Он и так уже лет восемь работает в своей должности, исполняя каждый день одно и то же. Но не до такой же степени однообразия! Вот он знает, например, что в углу транспортного цеха сидят четверо бездельников, играют в домино и пьют водку – и что, опять идти ругать их? Точно так же, как в предыдущую пятницу? А завтра, может, опять придется делать то же самое?
Но в Лукине было сильно чувство долга. И он пошел в цех. И с радостью увидел, что доминошников там нет.
В другом месте спрятались, заразы! – догадался Лукин. Не прошло и десяти минут, как он отыскал это место. Разразился ругательной тирадой, но не мог удержаться от невольной улыбки. Улыбались и доминошники, и даже предложили Лукину опрокинуть стаканчик. И он сделал то, чего ни разу не позволял себе за восемь лет беспорочного бригадирства: опрокинул.
Так эти люди эмпирическим путем обнаружили, что повторяемость событий не фатальна: жизнь, даже и застряв в одном дне, может быть разнообразной.
Вещи же материальные, судьба которых лишь косвенно зависела от людей, вели себя так же, как и накануне. Но и тут обнаружились положительные стороны. В частности, диспетчер Сколков, внимательно сидевший у спектральных мониторов, показывающих в тянущемся по ленте рудном потоке крапинки креозолита, чтобы вовремя дать сигнал о замедлении хода ленты и повышении готовности выборщиков, помнил, что накануне в пятницу густота пошла в 12:10. Поэтому до двенадцати не очень напрягался, а потом сконцентрировался, и тютелька в тютельку в 12:10 как раз началось. И кончилось в 12:25. А следующий наплыв – в 14:12. И точно, в 14:12 мониторы отразили существенную прибавку богатой руды в дробленой породе.
В общем, надо отметить, что, несмотря на некоторую оторопь и легкие приступы растерянности, никогда, пожалуй, так ладно и спокойно не работали на ГОПе – благодаря знанию каждого шага, каждого грядущего момента производственного цикла.
Но неспокоен был в своем кабинете Игорь Анатольевич Столпцов. Да, дело идет, все механизмы крутятся, но проблема остается: почему сегодня опять пятое, пятница, а не седьмое, воскресенье? И что будет дальше? В лучшем случае, конечно, наступит суббота. Значит, это только временный сбой. А если нет? Если все будет крутиться в одном дне или, того хуже, покатится назад? Ведь тогда начнет уменьшаться выработка, а это чревато такими последствиями, что не хочется и думать.
И как со свадьбой быть? В прошлую, позавчерашнюю пятницу он, отдав все необходимые указания, убыл с предприятия, чтобы присутствовать в 15:00 на регистрации, а потом в 17:00 на венчании – как и теперешний его тесть Петр Сергеевич Перевощиков. Или, получается, пока еще не тесть? А встретились они, кстати, заранее, около двух часов пополудни, в здании администрации. Выпили коньяку и благодушно побеседовали. А если не поехать, не выпить и не побеседовать, что будет? Как повлияет на события?
Впрочем, пока есть дела текущие. Первым делом – планерка.
Игорь Анатольевич нажал на кнопку селектора и сказал секретарше:
– Запускай.
Вошли дожидавшиеся в предбаннике начальники цехов, производств, отделов и участков. Расселись. Исподтишка посматривали друга на друга.
И с ожиданием – на Столпцова: что-то он скажет.
Столпцов начал с вопроса, обращенного к начальнику погрузочного цеха:
– Что с краном?
В четверг – тот четверг, который был перед нормальной пятницей, – один из самых загруженных мостовых кранов под конец смены вышел из строя. Им управляли с земли, с помощью пульта и кабеля. И вот то ли кабель перетерся, то ли в пульте контакты заклинило: кнопки действовали через раз, тросы с крюками опускались вместо того, чтобы подниматься, а сам кран начинал вдруг ехать по балке-рельсу не в ту сторону или вообще намертво тормозил. Пытались разобраться сами – не смогли. Искали гениального электрика Трепищева – не нашли. Столпцов приказал найти его хоть ночью, хоть под утро, приволочь и заставить все починить. Но, увы, обнаружили Трепищева лишь к обеду пятницы. Вернее, он сам явился, сказав, что отсутствовал по уважительной причине, к нему брат приехал, и если где в трудовом договоре написано, что родственников не надо уважать, то пусть ему покажут эту запись, а если кому его, Трепищева, логика не нравится, то пусть ему предъявят логику другую, Трепищев готов выслушать, но не гарантирует, что согласится. С этими разговорами, однако, он в считаные минуты разобрал пульт, поковырялся там, дунул, плюнул, собрал – и все опять заработало как часы.
– Опять стоит кран, – честно ответил начальник цеха.
– Или еще, – поправил Столпцов.
– Или еще, – согласился начальник цеха. – Вы же сами знаете, Трепищев только к обеду появится.
– Если появится… – побарабанил пальцами по столу Игорь Анатольевич. – Хотя да, скорее всего. Раз уже появлялся, то, значит, и опять… Идем дальше, у кого какие проблемы?
Присутствующие выступали и высказывались точно так же, как уже делали это позавчера.
Игорь Анатольевич слушал с подчеркнутым интересом. Этим он хотел показать подчиненным пример, что, несмотря ни на какие аномалии, надо продолжать работать. Да, показатели оказались на уровне позапрошлого дня. Но, если ничего не делать, они так и замрут, а так есть шанс их к следующему дню повысить. То есть к субботе, которая должна наступить. А не наступит – ну, тогда будем думать о резервных планах.
Этих мыслей он вслух не высказал, довел совещание до конца, напутственно произнес несколько твердых и деловитых слов, и все вышли от него в хорошем рабочем стимуле.
Теперь опять думаем: ехать к Перевощикову или не ехать? Будет повторная свадьба или не будет?
Решить вопрос помогла жена Лариса. Она позвонила и сказала, что Анатолий отправился к невесте в полной готовности начать все заново.
– Он у нас молодец! – сказала Лариса.
– В меня пошел, – ответил Игорь Анатольевич.
– Это точно, – согласилась Лариса, всегда преданно уважающая мужа, а в последние годы особенно, потому что за нею была вина: мимолетно влюбилась в режиссера рупьевского Дома культуры, руководителя народного театра. Лариса, не работая (муж не позволял) и не имея домашних дел (была прислуга), увлеклась этим театром, играла главные роли, и вот приехал тридцатилетний Борис Клокотаев, авангардист, сразу замахнувшийся на сложные постановки. Ларису он не воспринимал ни как актрису, ни как женщину, ее это сначала задевало, потом она почувствовала себя оскорбленной, а потом произошло странное. Проходя с нею наедине роль второго плана, играя за партнера, Борис объяснял: вы вся от него зависите, а он вас, то есть вашу героиню, просто усыпляет, как цыганским гипнозом, при этом заранее объясняет свои действия.
– Сначала этот подлец нагло заявляет, что снимет с героини одежду, – говорил Борис, снимая с Ларисы одежду.
– А потом этот негодяй говорит, что сейчас начнет обнимать и целовать героиню, и она не сможет противиться, – говорил Борис, обнимая и целуя Ларису.
И она не смогла противиться.
– И наконец этот сукин сын в глаза хвастается, что сейчас бессовестно поимеет героиню, – говорил Борис, имея Ларису так обыденно и естественно, будто занимался этим всю жизнь.
Она даже толком не поняла, что это было, а Борис не объяснил – делал вид, будто ничего не произошло. Лариса пылала и горела, у нее начался тик на нервной почве, она бросила репетиции и не выходила из дома, а через неделю узнала, что премьерный спектакль, поставленный по отрывкам из пьес классических авторов в переводе на современный язык, провалился – его не приняли и не поняли зрители, он возмутил культурное руководство. И Бориса Клокотаева след простыл, уехал куда-то – по слухам, в Иркутск, в очередной народный театр (государственные и профессиональные он не любил, считая закостеневшими), а в рупьевской труппе осталось недоумение, все как бы спрашивали: что это у нас такое мелькнуло? – и никто не мог ответить. Остались также разнообразные впечатления у женщин народного театра, у кого приятные, а у кого не очень. И осталась беременность у юной Лизы, а в положенный срок родился сын, которому сейчас уже почти два года.
– Значит, как бы второй раз в одну и ту же воду? – спросил Столпцов Ларису.
Ее такая философская постановка вопроса не смутила: то, чего не бывает в философии, вполне может случиться в жизни.
– А почему нет? Людям будет только приятно.
– Ты думаешь?
– Конечно.
Перевощиков, как и Столпцов, тоже с утра провел совещание. Городские руководители ждали указаний, но их не последовало, Перевощиков сказал только:
– Ну что ж. Каждый на своем посту понимает, что делать. Пока всё нормально?
Присутствующие молчанием подтвердили: да, нормально.
Майор Чикин не стал сообщать, что отпущенный в пятницу вечером цыган Яков Яковлевич, подозреваемый в сбыте наркотиков и убедительно, с аргументами в руках, сумевший доказать лично Чикину свою невиновность, опять оказался в отделе, в «обезьяннике», – сидит там, обиженный на майора.
Финансовый руководитель Заместнов не решился огорчить Перевощикова тем, что изрядная сумма бюджетных субсидий, поступившая из центра в конце позавчерашнего дня, исчезла со счета администрации. Авось опять появится.
В этом же духе рассуждали (молча) и остальные.
Поэтому Перевощиков всех отпустил и начал размышлять о более важном.
Ему предстояла повторная встреча с Кирой Скубиной, на которой он собирался жениться (угадала чуткая Ольга Егоровна!) через некоторое время после свадьбы дочери. Кира была очень эффектная женщина двадцати семи лет, журналистка, заехавшая в Рупьевск из Придонска полгода назад сделать фоторепортаж о городе и ГОПе, взять интервью у главы администрации. Не она первая, не она последняя, Перевощиков каждый месяц дает интервью газетам и телевидению, но, когда вошла эта стройная, строгая девушка, при виде которой почему-то подумалось о французском кино и зазвучал в голове непрошеный голос когда-то любимого Перевощиковым Шарля Азнавура, что-то в нем дернулось, похожее на сердечный перебой, но не в сердце, а под ложечкой, и еще раз, и еще – до боли.
Перевощиков зачастил в Придонск, встречался Кирой, чувствуя себя лет на пятнадцать моложе, действовал активно, с элегантной наглостью, сам себе удивляясь, – на самом деле он просто напрашивался на отказ и поражение, но отказа и поражения все не было, наоборот, случилось невероятное в одну из щемящих ночей, когда веришь, что вся жизнь еще впереди.
Потрясенный могучей красотой собственного чувства и прелестью доверившейся ему молодой женщины, он вглядывался в ее лицо, подперев голову рукой, лежа спиной к окну, скрытый тенью, говорил из этой своей полутемноты в ее свет:
– Нет, но со мной все ясно. Мне крепко за сорок, а ты молодая и красивая. И главное, я никого так в жизни не любил. Я даже не знал, что так бывает. Вот и снесло голову. А ты-то с чего?
– Это необъяснимо. Если хочешь версию – за жизненную силу, энергию, ум. За то, что от тебя будут крепкие, хорошие дети.
– Ага, значит – только версия? А если всерьез?
– Всерьез: ты богатый, не старый, а мне пора замуж, я не люблю много работать. Когда стану твоей женой, буду время от времени что-нибудь писать и фотографировать. И воспитывать детей. Идеальная жизнь.
Петр Сергеевич и верил, и не верил.
И тут свадьба дочери, и решение само пришло: один жизненный цикл закончен, можно начинать другой. Пора делать официальное предложение. Поэтому он и позвал Киру в эту пятницу (то есть в ту) – как бы для очередного интервью и репортажа. В одиннадцать она у него была, он вместо интервью вручил ей перстень, своей стоимостью подтверждающий серьезность намерений, Кира всплакнула, благородно поинтересовалась, не будет ли это слишком тяжелым ударом для жены. А потом, проведя жарких полчаса в комнате отдыха, они расстались.
Сегодня утром она позвонила ему и коротко сказала:
– Я еду!
И вот около одиннадцати, как оно уже и было, Перевощиков увидел в окно черную машину Киры – «БМВ». Кира, сама хрупкая, машины любила серьезные, мощные, и, когда Перевощиков привел ее в автосалон (не в Придонске, а в другом городе, чтобы не светиться), долго не раздумывая, указала именно на эту. И через час уже уверенно ехала на ней, будто всегда каталась только на таких машинах, а не на жигулевской «десятке», подаренной отцом.
Кира вышла из машины, у Петра Сергеевича привычно кольнуло под ложечкой: до чего хороша!
В прошлый раз она появилась в кабинете как-то тихо, смущенно, с вопросительной улыбкой. Спросила:
– Почему по телефону нельзя было? Почему сам не приехал? Что-то особенное хочешь сказать?
Перевощиков не сказал ничего, он только достал коробочку с перстнем и раскрыл ее. И положил на стол перед Кирой.
– Это подарок? – спросила Кира.
– Это не просто подарок.
– А что?
– Выходи за меня замуж.
Кира, дотянувшись через стол, поцеловала Петра Сергеевича в щеку, потом надела перстень.
– Будто для меня сделано. Никогда теперь не сниму.
Сейчас она вошла молча, села перед Петром Сергеевичем и вытянула руку, расставив пальцы.
Перстня не было.
– Засыпала – был, – сказала Кира, – проснулась – нет его. Ничего не могла понять, искала полчаса. А потом слышу по телевизору… Что это все значит, Петр Сергеевич?
– Ты так говоришь, будто это я устроил.
– А кто?
Перевощиков не ответил – что он мог сказать?
Да Кира и не ждала ответа.
– Не может быть, чтобы все тупо и просто повторилось, – сказала она. – Позавчера к тебе гнала, опаздывала, меня на двадцатом километре тормознули, штраф пришлось платить. Сейчас еду мимо двадцатого, уже знаю, что там в кустах машина стоит, скорость сбавила, а они все равно выскочили, остановили. Я говорю: ребята, алё, за что? А они говорят: а за прошлое нарушение, мы тебя помним! Я говорю: вы за прошлое взяли уже! А они говорят: взять-то взяли, только у нас эти денежки куда-то уфуфукались. Так что плати, девушка, или будем разбираться долго и нудно. Понимают, гады, что разбираться мне некогда, видно же, что спешу. Ладно, лезу в бумажник, а там те же самые купюры, которые я им уже отдала.
Я одну запомнила случайно, уголочек у нее оторван. Понимаешь? То есть что-то повторяется точь-в-точь, а что-то все-таки по-другому.
– Да, это хорошо. И какой вывод? – любовался Перевощиков умом и красотой Киры, не очень даже, если честно, интересуясь в данный момент выводом.
– Я же говорю: что-то совпадает, а что-то нет. То есть не совсем по кругу идем. И обязательно повернем обратно. То есть время повернет. Что ты так смотришь?
– Люблю тебя.
Кира рассмеялась.
– Вот! И этого ты прошлый раз не говорил. Всё по-другому!
– А я не хочу по-другому. Я хочу так же. Только перстня нет.
– Неужели? А ты посмотри.
Перевощиков выдвинул ящик стола – в самом деле, вот она, коробочка!
– Как это? – удивился он, будто фокусу.
– Раз мы вернулись в этот день, значит, все остальное вернулось.
– Тогда… Кира… – начал он многозначительно.
Кира тут же выпрямила спину, будто на экзамене.
– Черт, – сказала она. – Второй раз, а все равно волнуюсь. И это тоже хорошо. Есть вещи, к которым не привыкаешь.
– Примерь, вдруг не подойдет, – сказал Перевощиков, улыбаясь.
– Начинаешь шутить? Значит, все налаживается.
И опять она надела кольцо, и опять они уединились в комнате отдыха, и все было еще лучше, чем в предыдущую пятницу.
– Завтра же все скажу жене, – пообещал Петр Сергеевич.
– Разве еще не сказал?
– Пусть свадьба пройдет.
– А, да, свадьба. По второму разу гулять будете?
– А как иначе? Получается ведь, что ничего не было.
– Ладно. Поеду. И жду тебя. Очень жду.
Перевощиков поцеловал ее на прощанье. Бог ты мой, сколько лет до Киры он так не целовался, не чувствовал так женских губ! Вся в них суть, больше, чем в любом другом месте, потому что другие места далеки от глаз Киры, от ее мозга, а ведь именно это он больше всего любит – ее глаза и то, что в ее уме. С женой так давно не было, последние поцелуи, о которых он помнит, осуществлялись даже не губами, а челюстью: приблизишь свое лицо, вдавишься в ее лицо, ну и как бы обряд исполнен. Хотя иногда и не без нежности, не такой уж он подлец, чтобы жить с нелюбимой женщиной, он ее по-своему любит – до сих пор. И сейчас, проводив Киру, подумал о жене с ласковостью. Позвонил:
– Ну что, собираетесь?
Она сразу поняла, о чем речь.
– Да, Настя успокоилась уже. И Анатолий приехал, очень поддержал.
– Умницы мои!
После этого звонок Столпцову:
– Игорь Анатольевич, я жду. Ситуация, конечно, нелепая, но врагу не сдается наш гордый «Варяг». Хотя и тонет. Приезжай, выпьем.
– Выпить надо, – согласился Столпцов. – Выпивка проясняет. В смысле, тебе иногда уже все равно, в прошлом ты, в настоящем или в будущем.
И Столпцов приехал, и Перевощиков достал ту самую запыленную бутылку раритетного коньяка, которую привез из Франции, где побывал в одноименном городе (то есть городе Коньяк), и которую они с Игорем Анатольевичем накануне уже распили.
И они опять стали пить этот коньяк, с каждой минутой относясь к тому, что произошло, всё легче и легче.
Но тут прозвенел звонок телефона, стоящего на дубовом столе. Это был прямой телефон, не через секретаршу, соединенный с Москвой.
Перевощиков снял трубку:
– Да, Гедимин Львович?
Столпцов насторожился. Гедимин Львович Милозверев – человек, от которого зависели судьбы многих людей, а Перевощиков и Столпцов были при любой раздаче первыми в очереди: Милозверев являлся фактическим владельцем ГОПа и, следовательно, всего Рупьевска.
Милозверев что-то говорил, Петр Сергеевич слушал.
– Обязательно разберусь, Гедимин Львович. Но вы же понимаете… Нет, я не оправдываюсь… Разберусь, конечно…
Положив трубку, Перевощиков сказал протрезвевшим голосом:
– В пятницу вечерним поездом к Гедимину поехал Иванченко. С портфелем.
Столпцов кивнул. Он понимал, с каким портфелем поехал Иванченко.
– В субботу утром, шестого, он приехал и позвонил Гедимину. Но в субботу Гедимин был занят, и они договорились на воскресенье, на седьмое. Улавливаешь? Встретиться в определенном месте и… Так вот, Гедимин сегодня ждал, но Иванченко не приехал. Гедимин в претензии. Ему как раз очень нужны… Ему нужно то, что должен был передать Иванченко. Иванченко нет. Портфеля нет.
– И странно, если бы он был, ведь сегодня-то не воскресенье! Пятое, а не седьмое!
– Я пытался ему объяснить. Но такое ощущение, что Гедимин этого или не знает, или не хочет знать. Воскресенье, пятница, портфель обещали – должен быть. И весь разговор.
Тут в кабинет постучали. Стучаться так к Перевощикову не может никто, даже секретарша. Предварительное общение – только через телефон. Значит – что-то неординарное.
– Как это бывает, если никогда не было?
– Мало ли. Не было, а теперь есть.
– Но что делать, Толя? – спросила Ольга Егоровна, сейчас не думающая о том, какую несчастную судьбу уготовил ее дочери этот человек.
– Жить дальше!
– Будто ничего не произошло? – спросила Анастасия. – И мы все-таки женаты?
– Нет, – отверг Анатолий. – Не будем обманывать себя. Но и не будем подчиняться обстоятельствам. Сначала всё расставим по местам. Пойдем по конкретике. Например, позвоним в загс. И отцу Власию, который нас венчал.
– Зачем? – не поняла Анастасия.
Анатолий приподнял палец и слегка покачал им: подожди, вот буду говорить с загсом и отцом Власием, из этого разговора и поймешь, – к чему же тратить время на двойное объяснение?
В загсе Анатолию сказали, что бракосочетание, конечно, помнят, но казус в том, что в книге регистрации записей нет, фото и видеоматериалов, которые были подготовлены работниками загса, тоже нет, в общем, нет никаких осязаемых и наглядных свидетельств состоявшегося бракосочетания.
– Будут, – заверил Анатолий.
Отец Власий тоже не утешил: да, обряд венчания состоялся, вокруг аналоя водили, всё свершили как подобает, но вот какие странности: обручальные кольца, купленные в церкви, а также свечи, иконки и прочее вернулись на свои места, а вот деньги, за эти атрибуты венчания уплаченные, из церковной кассы, напротив, исчезли.
Услышав это, Анастасия глянула на свою руку (почему-то до этого не приходило на ум), увидела, что кольца нет. И на безымянном пальце Анатолия не было кольца. Анастасия заплакала. Заплакала и Ольга Егоровна, да так горько, будто все, что она предвидела, уже свершилось и Анастасия только что развелась с Анатолием.
– Спокойно, женщины! – сказал Анатолий голосом главы семьи. – Раз такое дело, придется повторить.
– А если потом опять вернемся в пятницу? – не успокаивалась Анастасия.
– Если вернемся, разработаем другой план. А если нет, будем жить дальше. Ну, будет пятница, и что?
– Как что? В одном дне все время жить? – спросила Анастасия.
Анатолий ответил глобально:
– Жизнь человеческая по сравнению с существованием не только Вселенной, а хотя бы всего лишь нашей планеты – даже не день и не минута, и даже не секунда, а так, фить! – он присвистнул, – и нет ее! И что, убиваться по этому поводу?
Его слова ободрили мать и дочь.
– Ладно, – сказала Анастасия. – Пойдем по второму кругу. Но надо с платьем что-то делать, я на него вино вчера пролила.
Анатолий улыбнулся:
– Никак до тебя не дойдет, Настя! Платье твое абсолютно белое и чистое, и ты его сейчас будешь надевать, а я поеду, осмотрю лимузин. В прошлый раз грязноватым пригнали, мыть заставил.
И действительно: бросившись вниз, в гардеробную, Настя нашла свое платье на манекене – новехонькое, без всяких признаков того, что им пользовались.
К ГОПу, хоть и с некоторым опозданием, поодиночке и группами начали подтягиваться работники. И предприятие продолжило работу, словно это действительно был обычный будний день. Правда, короткий: тем, кто не участвовал в круглосуточном цикле, заранее было объявлено, что в связи с женитьбой сына директора можно уйти на два часа раньше. Многие были приглашены на торжество – пусть будет время приготовиться, приодеться, а остальным предоставлялась возможность солидаризоваться с ними заочно, каждому в своем семейном кругу.
Обнаружилось, что итоговый (с начала года) показатель выработки креозолита равен утреннему пятничному уровню. Куда девалась продукция, добытая в пятницу и субботу, никто не знал: не было ни самой продукции, ни учетных складских документов, хотя завскладом Мухляев точно помнил, что все принимал и учитывал.
– Как же это? – спрашивали его.
– Отстаньте, – отвечал Мухляев. – Я сам об этом начал думать и чуть не рехнулся. А перестал думать – полегчало. Так что вы тоже не думайте, а работайте, вот и всё.
Так и поступили: начали работать, стараясь не отвлекаться на посторонние мысли.
И многие обнаружили плюсы повторной работы. Например, встал экскаватор Сергея Рузина из-за поломки подшипника. Точно такая поломка имела место и в прошлую пятницу, то есть не в прошлую, а в эту же, но первую, если считать, что сейчас вторая. В первую пятницу Рузин целый час искал ремонтников, ругаясь, потому что зарплату имел с выработки и простой оборачивался для него убытком.
А на этот раз прямиком отправился в дальний закуток транспортного цеха и нашел там ремонтников, играющих в домино. Те поразились его смекалистости, хотели было возмутиться, как накануне, что покоя не дают, но тогда счет был пять – пять, решающий момент, было из-за чего волноваться, а в этот раз не кончили даже первой партии. Поэтому пошли без ругани, сменили подшипник и вернулись к игре. Вскоре выяснилось, что играть неинтересно: костяшки выпадали каждому такие же, как и в предыдущую пятницу, и счет стал таким же, пять – пять, хотя некоторые даже пытались поддаваться, чтобы искусственным образом изменить ход игры и вызвать азарт. Стало совсем скучно. И ясно, что будет дальше: сейчас два раза подряд выиграют хихикающий Кеша с задумчивым Василичем (играли до семи победных партий), после чего проигравшие нервный Рома и заикающийся Жублов пойдут через дыру в заборе к ближайшему магазину, чтобы купить водки. И купят, и принесут, и выпьют, причем проигравшим тоже достанется, и появится бригадир Лукин, и обматерит их – впрочем, вполне дружелюбно, учитывая сегодняшний праздник, то есть женитьбу директорского сына. И это лишало игроков чувства приятной опасности, оглядки, подпольности того, что они делали.
Так все и вышло: и счет стал семь – пять, и Рома с Жубловым сходили за водкой, и выпили, но даже и водка пошла как-то уныло. Закон ведь прост и не мной выведен, хотя я уже его упоминал по другому поводу: русскому человеку интересно делать лишь то, что делать нельзя, а то, что можно, ему делать никакого интереса нет.
– Сейчас Л-л-лукин п-п-придет, – тоскливо сказал Жублов.
Его товарищи угрюмо промолчали. Но тут Кеша, молодой и свежий умом, предложил:
– А если еще за пузырем сбегать? И за плиты перейти?
Он имел в виду штабеля бетонных плит у забора – одно из потайных мест, давненько не использованных.
Все оживились. Для справедливости за водкой сбегали на этот раз Кеша и Василич. Устроились за плитами, положили фанерку на кирпичи, выпили, смешали доминошные кости, разобрали, обрадовались: на этот раз расклад был новый. Игра пошла весело, с дружественными матерками, выпивали с горьким и острым наслаждением, поглядывали по сторонам – не идет ли бригадир? – с бодрой опаской.
А бригадир Лукин испытывал психологические сложности. Он и так уже лет восемь работает в своей должности, исполняя каждый день одно и то же. Но не до такой же степени однообразия! Вот он знает, например, что в углу транспортного цеха сидят четверо бездельников, играют в домино и пьют водку – и что, опять идти ругать их? Точно так же, как в предыдущую пятницу? А завтра, может, опять придется делать то же самое?
Но в Лукине было сильно чувство долга. И он пошел в цех. И с радостью увидел, что доминошников там нет.
В другом месте спрятались, заразы! – догадался Лукин. Не прошло и десяти минут, как он отыскал это место. Разразился ругательной тирадой, но не мог удержаться от невольной улыбки. Улыбались и доминошники, и даже предложили Лукину опрокинуть стаканчик. И он сделал то, чего ни разу не позволял себе за восемь лет беспорочного бригадирства: опрокинул.
Так эти люди эмпирическим путем обнаружили, что повторяемость событий не фатальна: жизнь, даже и застряв в одном дне, может быть разнообразной.
Вещи же материальные, судьба которых лишь косвенно зависела от людей, вели себя так же, как и накануне. Но и тут обнаружились положительные стороны. В частности, диспетчер Сколков, внимательно сидевший у спектральных мониторов, показывающих в тянущемся по ленте рудном потоке крапинки креозолита, чтобы вовремя дать сигнал о замедлении хода ленты и повышении готовности выборщиков, помнил, что накануне в пятницу густота пошла в 12:10. Поэтому до двенадцати не очень напрягался, а потом сконцентрировался, и тютелька в тютельку в 12:10 как раз началось. И кончилось в 12:25. А следующий наплыв – в 14:12. И точно, в 14:12 мониторы отразили существенную прибавку богатой руды в дробленой породе.
В общем, надо отметить, что, несмотря на некоторую оторопь и легкие приступы растерянности, никогда, пожалуй, так ладно и спокойно не работали на ГОПе – благодаря знанию каждого шага, каждого грядущего момента производственного цикла.
Но неспокоен был в своем кабинете Игорь Анатольевич Столпцов. Да, дело идет, все механизмы крутятся, но проблема остается: почему сегодня опять пятое, пятница, а не седьмое, воскресенье? И что будет дальше? В лучшем случае, конечно, наступит суббота. Значит, это только временный сбой. А если нет? Если все будет крутиться в одном дне или, того хуже, покатится назад? Ведь тогда начнет уменьшаться выработка, а это чревато такими последствиями, что не хочется и думать.
И как со свадьбой быть? В прошлую, позавчерашнюю пятницу он, отдав все необходимые указания, убыл с предприятия, чтобы присутствовать в 15:00 на регистрации, а потом в 17:00 на венчании – как и теперешний его тесть Петр Сергеевич Перевощиков. Или, получается, пока еще не тесть? А встретились они, кстати, заранее, около двух часов пополудни, в здании администрации. Выпили коньяку и благодушно побеседовали. А если не поехать, не выпить и не побеседовать, что будет? Как повлияет на события?
Впрочем, пока есть дела текущие. Первым делом – планерка.
Игорь Анатольевич нажал на кнопку селектора и сказал секретарше:
– Запускай.
Вошли дожидавшиеся в предбаннике начальники цехов, производств, отделов и участков. Расселись. Исподтишка посматривали друга на друга.
И с ожиданием – на Столпцова: что-то он скажет.
Столпцов начал с вопроса, обращенного к начальнику погрузочного цеха:
– Что с краном?
В четверг – тот четверг, который был перед нормальной пятницей, – один из самых загруженных мостовых кранов под конец смены вышел из строя. Им управляли с земли, с помощью пульта и кабеля. И вот то ли кабель перетерся, то ли в пульте контакты заклинило: кнопки действовали через раз, тросы с крюками опускались вместо того, чтобы подниматься, а сам кран начинал вдруг ехать по балке-рельсу не в ту сторону или вообще намертво тормозил. Пытались разобраться сами – не смогли. Искали гениального электрика Трепищева – не нашли. Столпцов приказал найти его хоть ночью, хоть под утро, приволочь и заставить все починить. Но, увы, обнаружили Трепищева лишь к обеду пятницы. Вернее, он сам явился, сказав, что отсутствовал по уважительной причине, к нему брат приехал, и если где в трудовом договоре написано, что родственников не надо уважать, то пусть ему покажут эту запись, а если кому его, Трепищева, логика не нравится, то пусть ему предъявят логику другую, Трепищев готов выслушать, но не гарантирует, что согласится. С этими разговорами, однако, он в считаные минуты разобрал пульт, поковырялся там, дунул, плюнул, собрал – и все опять заработало как часы.
– Опять стоит кран, – честно ответил начальник цеха.
– Или еще, – поправил Столпцов.
– Или еще, – согласился начальник цеха. – Вы же сами знаете, Трепищев только к обеду появится.
– Если появится… – побарабанил пальцами по столу Игорь Анатольевич. – Хотя да, скорее всего. Раз уже появлялся, то, значит, и опять… Идем дальше, у кого какие проблемы?
Присутствующие выступали и высказывались точно так же, как уже делали это позавчера.
Игорь Анатольевич слушал с подчеркнутым интересом. Этим он хотел показать подчиненным пример, что, несмотря ни на какие аномалии, надо продолжать работать. Да, показатели оказались на уровне позапрошлого дня. Но, если ничего не делать, они так и замрут, а так есть шанс их к следующему дню повысить. То есть к субботе, которая должна наступить. А не наступит – ну, тогда будем думать о резервных планах.
Этих мыслей он вслух не высказал, довел совещание до конца, напутственно произнес несколько твердых и деловитых слов, и все вышли от него в хорошем рабочем стимуле.
Теперь опять думаем: ехать к Перевощикову или не ехать? Будет повторная свадьба или не будет?
Решить вопрос помогла жена Лариса. Она позвонила и сказала, что Анатолий отправился к невесте в полной готовности начать все заново.
– Он у нас молодец! – сказала Лариса.
– В меня пошел, – ответил Игорь Анатольевич.
– Это точно, – согласилась Лариса, всегда преданно уважающая мужа, а в последние годы особенно, потому что за нею была вина: мимолетно влюбилась в режиссера рупьевского Дома культуры, руководителя народного театра. Лариса, не работая (муж не позволял) и не имея домашних дел (была прислуга), увлеклась этим театром, играла главные роли, и вот приехал тридцатилетний Борис Клокотаев, авангардист, сразу замахнувшийся на сложные постановки. Ларису он не воспринимал ни как актрису, ни как женщину, ее это сначала задевало, потом она почувствовала себя оскорбленной, а потом произошло странное. Проходя с нею наедине роль второго плана, играя за партнера, Борис объяснял: вы вся от него зависите, а он вас, то есть вашу героиню, просто усыпляет, как цыганским гипнозом, при этом заранее объясняет свои действия.
– Сначала этот подлец нагло заявляет, что снимет с героини одежду, – говорил Борис, снимая с Ларисы одежду.
– А потом этот негодяй говорит, что сейчас начнет обнимать и целовать героиню, и она не сможет противиться, – говорил Борис, обнимая и целуя Ларису.
И она не смогла противиться.
– И наконец этот сукин сын в глаза хвастается, что сейчас бессовестно поимеет героиню, – говорил Борис, имея Ларису так обыденно и естественно, будто занимался этим всю жизнь.
Она даже толком не поняла, что это было, а Борис не объяснил – делал вид, будто ничего не произошло. Лариса пылала и горела, у нее начался тик на нервной почве, она бросила репетиции и не выходила из дома, а через неделю узнала, что премьерный спектакль, поставленный по отрывкам из пьес классических авторов в переводе на современный язык, провалился – его не приняли и не поняли зрители, он возмутил культурное руководство. И Бориса Клокотаева след простыл, уехал куда-то – по слухам, в Иркутск, в очередной народный театр (государственные и профессиональные он не любил, считая закостеневшими), а в рупьевской труппе осталось недоумение, все как бы спрашивали: что это у нас такое мелькнуло? – и никто не мог ответить. Остались также разнообразные впечатления у женщин народного театра, у кого приятные, а у кого не очень. И осталась беременность у юной Лизы, а в положенный срок родился сын, которому сейчас уже почти два года.
– Значит, как бы второй раз в одну и ту же воду? – спросил Столпцов Ларису.
Ее такая философская постановка вопроса не смутила: то, чего не бывает в философии, вполне может случиться в жизни.
– А почему нет? Людям будет только приятно.
– Ты думаешь?
– Конечно.
Перевощиков, как и Столпцов, тоже с утра провел совещание. Городские руководители ждали указаний, но их не последовало, Перевощиков сказал только:
– Ну что ж. Каждый на своем посту понимает, что делать. Пока всё нормально?
Присутствующие молчанием подтвердили: да, нормально.
Майор Чикин не стал сообщать, что отпущенный в пятницу вечером цыган Яков Яковлевич, подозреваемый в сбыте наркотиков и убедительно, с аргументами в руках, сумевший доказать лично Чикину свою невиновность, опять оказался в отделе, в «обезьяннике», – сидит там, обиженный на майора.
Финансовый руководитель Заместнов не решился огорчить Перевощикова тем, что изрядная сумма бюджетных субсидий, поступившая из центра в конце позавчерашнего дня, исчезла со счета администрации. Авось опять появится.
В этом же духе рассуждали (молча) и остальные.
Поэтому Перевощиков всех отпустил и начал размышлять о более важном.
Ему предстояла повторная встреча с Кирой Скубиной, на которой он собирался жениться (угадала чуткая Ольга Егоровна!) через некоторое время после свадьбы дочери. Кира была очень эффектная женщина двадцати семи лет, журналистка, заехавшая в Рупьевск из Придонска полгода назад сделать фоторепортаж о городе и ГОПе, взять интервью у главы администрации. Не она первая, не она последняя, Перевощиков каждый месяц дает интервью газетам и телевидению, но, когда вошла эта стройная, строгая девушка, при виде которой почему-то подумалось о французском кино и зазвучал в голове непрошеный голос когда-то любимого Перевощиковым Шарля Азнавура, что-то в нем дернулось, похожее на сердечный перебой, но не в сердце, а под ложечкой, и еще раз, и еще – до боли.
Перевощиков зачастил в Придонск, встречался Кирой, чувствуя себя лет на пятнадцать моложе, действовал активно, с элегантной наглостью, сам себе удивляясь, – на самом деле он просто напрашивался на отказ и поражение, но отказа и поражения все не было, наоборот, случилось невероятное в одну из щемящих ночей, когда веришь, что вся жизнь еще впереди.
Потрясенный могучей красотой собственного чувства и прелестью доверившейся ему молодой женщины, он вглядывался в ее лицо, подперев голову рукой, лежа спиной к окну, скрытый тенью, говорил из этой своей полутемноты в ее свет:
– Нет, но со мной все ясно. Мне крепко за сорок, а ты молодая и красивая. И главное, я никого так в жизни не любил. Я даже не знал, что так бывает. Вот и снесло голову. А ты-то с чего?
– Это необъяснимо. Если хочешь версию – за жизненную силу, энергию, ум. За то, что от тебя будут крепкие, хорошие дети.
– Ага, значит – только версия? А если всерьез?
– Всерьез: ты богатый, не старый, а мне пора замуж, я не люблю много работать. Когда стану твоей женой, буду время от времени что-нибудь писать и фотографировать. И воспитывать детей. Идеальная жизнь.
Петр Сергеевич и верил, и не верил.
И тут свадьба дочери, и решение само пришло: один жизненный цикл закончен, можно начинать другой. Пора делать официальное предложение. Поэтому он и позвал Киру в эту пятницу (то есть в ту) – как бы для очередного интервью и репортажа. В одиннадцать она у него была, он вместо интервью вручил ей перстень, своей стоимостью подтверждающий серьезность намерений, Кира всплакнула, благородно поинтересовалась, не будет ли это слишком тяжелым ударом для жены. А потом, проведя жарких полчаса в комнате отдыха, они расстались.
Сегодня утром она позвонила ему и коротко сказала:
– Я еду!
И вот около одиннадцати, как оно уже и было, Перевощиков увидел в окно черную машину Киры – «БМВ». Кира, сама хрупкая, машины любила серьезные, мощные, и, когда Перевощиков привел ее в автосалон (не в Придонске, а в другом городе, чтобы не светиться), долго не раздумывая, указала именно на эту. И через час уже уверенно ехала на ней, будто всегда каталась только на таких машинах, а не на жигулевской «десятке», подаренной отцом.
Кира вышла из машины, у Петра Сергеевича привычно кольнуло под ложечкой: до чего хороша!
В прошлый раз она появилась в кабинете как-то тихо, смущенно, с вопросительной улыбкой. Спросила:
– Почему по телефону нельзя было? Почему сам не приехал? Что-то особенное хочешь сказать?
Перевощиков не сказал ничего, он только достал коробочку с перстнем и раскрыл ее. И положил на стол перед Кирой.
– Это подарок? – спросила Кира.
– Это не просто подарок.
– А что?
– Выходи за меня замуж.
Кира, дотянувшись через стол, поцеловала Петра Сергеевича в щеку, потом надела перстень.
– Будто для меня сделано. Никогда теперь не сниму.
Сейчас она вошла молча, села перед Петром Сергеевичем и вытянула руку, расставив пальцы.
Перстня не было.
– Засыпала – был, – сказала Кира, – проснулась – нет его. Ничего не могла понять, искала полчаса. А потом слышу по телевизору… Что это все значит, Петр Сергеевич?
– Ты так говоришь, будто это я устроил.
– А кто?
Перевощиков не ответил – что он мог сказать?
Да Кира и не ждала ответа.
– Не может быть, чтобы все тупо и просто повторилось, – сказала она. – Позавчера к тебе гнала, опаздывала, меня на двадцатом километре тормознули, штраф пришлось платить. Сейчас еду мимо двадцатого, уже знаю, что там в кустах машина стоит, скорость сбавила, а они все равно выскочили, остановили. Я говорю: ребята, алё, за что? А они говорят: а за прошлое нарушение, мы тебя помним! Я говорю: вы за прошлое взяли уже! А они говорят: взять-то взяли, только у нас эти денежки куда-то уфуфукались. Так что плати, девушка, или будем разбираться долго и нудно. Понимают, гады, что разбираться мне некогда, видно же, что спешу. Ладно, лезу в бумажник, а там те же самые купюры, которые я им уже отдала.
Я одну запомнила случайно, уголочек у нее оторван. Понимаешь? То есть что-то повторяется точь-в-точь, а что-то все-таки по-другому.
– Да, это хорошо. И какой вывод? – любовался Перевощиков умом и красотой Киры, не очень даже, если честно, интересуясь в данный момент выводом.
– Я же говорю: что-то совпадает, а что-то нет. То есть не совсем по кругу идем. И обязательно повернем обратно. То есть время повернет. Что ты так смотришь?
– Люблю тебя.
Кира рассмеялась.
– Вот! И этого ты прошлый раз не говорил. Всё по-другому!
– А я не хочу по-другому. Я хочу так же. Только перстня нет.
– Неужели? А ты посмотри.
Перевощиков выдвинул ящик стола – в самом деле, вот она, коробочка!
– Как это? – удивился он, будто фокусу.
– Раз мы вернулись в этот день, значит, все остальное вернулось.
– Тогда… Кира… – начал он многозначительно.
Кира тут же выпрямила спину, будто на экзамене.
– Черт, – сказала она. – Второй раз, а все равно волнуюсь. И это тоже хорошо. Есть вещи, к которым не привыкаешь.
– Примерь, вдруг не подойдет, – сказал Перевощиков, улыбаясь.
– Начинаешь шутить? Значит, все налаживается.
И опять она надела кольцо, и опять они уединились в комнате отдыха, и все было еще лучше, чем в предыдущую пятницу.
– Завтра же все скажу жене, – пообещал Петр Сергеевич.
– Разве еще не сказал?
– Пусть свадьба пройдет.
– А, да, свадьба. По второму разу гулять будете?
– А как иначе? Получается ведь, что ничего не было.
– Ладно. Поеду. И жду тебя. Очень жду.
Перевощиков поцеловал ее на прощанье. Бог ты мой, сколько лет до Киры он так не целовался, не чувствовал так женских губ! Вся в них суть, больше, чем в любом другом месте, потому что другие места далеки от глаз Киры, от ее мозга, а ведь именно это он больше всего любит – ее глаза и то, что в ее уме. С женой так давно не было, последние поцелуи, о которых он помнит, осуществлялись даже не губами, а челюстью: приблизишь свое лицо, вдавишься в ее лицо, ну и как бы обряд исполнен. Хотя иногда и не без нежности, не такой уж он подлец, чтобы жить с нелюбимой женщиной, он ее по-своему любит – до сих пор. И сейчас, проводив Киру, подумал о жене с ласковостью. Позвонил:
– Ну что, собираетесь?
Она сразу поняла, о чем речь.
– Да, Настя успокоилась уже. И Анатолий приехал, очень поддержал.
– Умницы мои!
После этого звонок Столпцову:
– Игорь Анатольевич, я жду. Ситуация, конечно, нелепая, но врагу не сдается наш гордый «Варяг». Хотя и тонет. Приезжай, выпьем.
– Выпить надо, – согласился Столпцов. – Выпивка проясняет. В смысле, тебе иногда уже все равно, в прошлом ты, в настоящем или в будущем.
И Столпцов приехал, и Перевощиков достал ту самую запыленную бутылку раритетного коньяка, которую привез из Франции, где побывал в одноименном городе (то есть городе Коньяк), и которую они с Игорем Анатольевичем накануне уже распили.
И они опять стали пить этот коньяк, с каждой минутой относясь к тому, что произошло, всё легче и легче.
Но тут прозвенел звонок телефона, стоящего на дубовом столе. Это был прямой телефон, не через секретаршу, соединенный с Москвой.
Перевощиков снял трубку:
– Да, Гедимин Львович?
Столпцов насторожился. Гедимин Львович Милозверев – человек, от которого зависели судьбы многих людей, а Перевощиков и Столпцов были при любой раздаче первыми в очереди: Милозверев являлся фактическим владельцем ГОПа и, следовательно, всего Рупьевска.
Милозверев что-то говорил, Петр Сергеевич слушал.
– Обязательно разберусь, Гедимин Львович. Но вы же понимаете… Нет, я не оправдываюсь… Разберусь, конечно…
Положив трубку, Перевощиков сказал протрезвевшим голосом:
– В пятницу вечерним поездом к Гедимину поехал Иванченко. С портфелем.
Столпцов кивнул. Он понимал, с каким портфелем поехал Иванченко.
– В субботу утром, шестого, он приехал и позвонил Гедимину. Но в субботу Гедимин был занят, и они договорились на воскресенье, на седьмое. Улавливаешь? Встретиться в определенном месте и… Так вот, Гедимин сегодня ждал, но Иванченко не приехал. Гедимин в претензии. Ему как раз очень нужны… Ему нужно то, что должен был передать Иванченко. Иванченко нет. Портфеля нет.
– И странно, если бы он был, ведь сегодня-то не воскресенье! Пятое, а не седьмое!
– Я пытался ему объяснить. Но такое ощущение, что Гедимин этого или не знает, или не хочет знать. Воскресенье, пятница, портфель обещали – должен быть. И весь разговор.
Тут в кабинет постучали. Стучаться так к Перевощикову не может никто, даже секретарша. Предварительное общение – только через телефон. Значит – что-то неординарное.