– Да! – крикнул Перевощиков.
Тихо вошел неприметный серый человек. Это и был Иванченко.
– Петр Сергеевич… – начал он.
– Без предисловий!
– Все было нормально. Приехал, позвонил…
– Уже знаю.
– Короче, назначили на воскресенье, я проснулся…
– А портфеля нет?
– Нет. И портфеля нет, и вообще, смотрю, а я дома, хотя заснул в Москве, в гостинице. Чуть с ума не сошел, такой был шок, Петр Сергеевич, – пожаловался Иванченко. – А потом жена объяснила, что сегодня пятница, что я позавчера вечером уезжал, а сегодня ночью она меня обнаружила с собой. В супружеской, так сказать, постели.
– Хорошо, что не в чужой. А могло быть и так: ты просыпаешься, а с вами третий!
– Какой третий?
Перевощиков не стал объяснять туповатому Иванченко нюансы своего тонкого юмора. Он встал, подошел к сейфу, набрал комбинацию цифр, открыл дверцу и достал оттуда портфель.
Иванченко выдохнул, будто вынырнул из водной глубины, сел на стул и начал медленно розоветь. Правда, через некоторое время снова стал нормально серым.
– И что теперь? – спросил он.
– Как что? Опять повезешь!
Столпцов с сомнением щелкнул языком, Перевощиков посмотрел на него.
– А если завтра опять будет пятница? – высказался Столпцов. – Или, того хуже, четверг?
Первощиков не хотел об этом даже думать.
– Не может быть!
– А если все-таки?
– Если, если! Мы обязаны деньги отправить? Обязаны. И отправим. А уж как получится, так и получится. Но наша совесть будет чиста!
И Петр Сергеевич залпом выпил большую рюмку коньяка.
Пыхнул спиртным жаром из своей широкой груди и сказал:
– Может, у меня вкус не развитый, но, честное слово, хоть этому коньяку и тридцать лет, а армянский трехзвездочный приятней!
И достал бутылку армянского трехзвездочного.
В прошлый раз, кстати, ограничились одной бутылкой.
Значит, уже нет простого повторения. Это настроило Перевощикова на оптимистический лад.
– Выпей и ты! – пригласил он Иванченко, хотя до этого считал правилом никогда не выпивать с подчиненными.
Исключая, конечно, такие особые случаи, как свадьба собственной дочери.
Они выпили, повеселевшие оттого, что деньги хоть и не доехали до цели, но оказались целы. Пофантазировали, раз уж мелькнула тема чужой постели, что наверняка кто-то действительно мог заснуть субботним вечером в своей постели, а проснуться пятничным утром в чужой. Или наоборот: заснул в субботней чужой, а проснулся в пятничной своей, подобно Иванченко.
И оказались правы: таких случаев в Рупьевске оказалось несколько, не говоря уж обо всей России и тем более обо всем мире.
Например, школьный друг Ильи Микенова и Владислава Корналёва, тоже Владислав по фамилии Посошок, которого, чтобы отличать от Влади, все называли Славой, заснул вечером в субботу в рупьевской больнице, а проснулся ранним утром пятницы в кустах за придорожным кафе «Встреча».
Если быть точным, он не заснул, а, как бы это сказать…
Событие настолько невероятное, что даже боязно: упрекнут в мистике или во лжи…
Но придется все-таки сказать правду, какой бы необычной она ни была: Слава в ночь с субботы на воскресенье умер. Врачи, как говорят в таких случаях, сделали всё возможное, но Славино сердце перестало биться. Это произошло за час до полуночи. Врачи, опытный Тихон Семенович и старательная Ольга, молча пошли выпить чаю. Сидели, уставшие, не глядя друг на друга.
– Горе какое для родителей, – сказала Ольга. – Он один у них был.
– Может, горе, а может, отмучились. И он отмучился. Так пить – другого финала и быть не могло. Позвонить бы им надо.
Ольга с таким пиететом относилась к Тихону Семеновичу, своему учителю, лучшему врачу Рупьевска, что взяла на себя эту неприятную миссию. Стала обзванивать людей, которые могли знать телефон родителей Посошка, по цепочке вышла на дальних родственников, они сказали номер, Ольга соболезнующим голосом, осторожно выбирая выражения, сообщила трагическую новость. Мать Славы, с которой она говорила, хотела немедленно приехать, но Ольга отсоветовала: ночью в больницу посетителей все равно не пускают ни в каком случае, а утром или даже лучше к обеду, когда оформят все документы, можно будет спокойно со Славой попрощаться в морге и оставить его там до похорон. Или забрать домой, это уж на усмотрение.
– Спасибо, – сказал Тихон Семенович Ольге.
Она кивнула и пошла звать санитарок – везти усопшего Славу в морг.
И тут, ровно в двенадцать ночи, она словно потеряла сознание, провалилась куда-то.
И проснулась утром у себя дома.
Дома проснулся и Тихон Семенович.
Оба удивились: у них было дежурство в больнице до утра, как это их домой занесло?
Поспешили на работу.
И узнали, что Славы нет в морге и вообще в больнице – уже потому, что такой больной среди поступивших не значится. Помнят, что принимали, а куда делись записи и сам Слава – неведомо.
А Слава Посошок в это время проснулся там же, где проснулся позавчера, – в кустах за кафе «Встреча», что на окраине Рупьевска, у автобусной станции и заправки. Точнее было бы назвать кафе – «Проводы». Здесь обычно пили чай или пиво те, кто дожидался автобуса в Придонск и кого провожали знакомые или родственники. Те же, кто в Рупьевск возвращался, сворачивать в кафе привычки не имели: дома будет и что выпить, и чем закусить.
Впрочем, кафе обслуживало преимущественно трудяг – дальнобойщиков и всех прочих, кому выпала надобность ехать по этой трассе республиканского значения из Придонска или в Придонск. Кормили сносно, давали и выпивку: водитель сам своей судьбы хозяин, знает, можно ему пить или нет. Хотя чаще, конечно, выпивали пассажиры, и это объяснимо: в русских долгих дорогах есть что-то хмельное, каждый новый десяток километров все больше вгоняет едущего в подобие транса, ему начинает нравиться это состояние, вот он и хочет его усугубить.
Слава Посошок, получивший, как и его друзья, хорошее образование, неглупый и даже иногда работящий, тем не менее, увы, спился.
Во всем виноваты счастливое детство и неразделенная, но тоже счастливая любовь. Родители очень любили своего позднего сына, сделали всё, чтобы его детство было безоблачным. И оно было таким. Славе казалось, что весь мир его любит, и он любил весь мир. Детскую пору он вспоминал как непреходящее состояние радости, близкое к эйфории. Быть может, просто в его организме был переизбыток какого-то гормона счастья. Родители забеспокоились, сводили к врачу психологу, врач-психолог сказал, что это обычное дело, хотя мальчик, конечно, весел выше нормы, но к подростковому периоду пройдет.
И оно прошло бы, но тут Слава влюбился в одноклассницу Катю. Она не ответила ему взаимностью, однако Славе этого и не надо было. Он любил, весь насыщенный этим своим чувством, наэлектризованный, светящийся, шальной, ему достаточно было прийти в школу, увидеть Катю – и впасть тут же в состояние блаженства. Да и видеть не обязательно, просто подумать о ней – а думал он каждую минуту. Так что можете себе представить. А потом кончилась школа, Катя сразу же уехала в Придонск и вышла замуж за военного, который через пару лет увез ее в неизвестные дали. Некоторое время Слава продолжал ее любить, а потом все понемногу сошло на нет. И образовалась пустота. Надо заметить, что до этого Слава даже не пробовал спиртного. Не раз предлагали – не хотелось. Непонятно было зачем. Даже запах не нравился. И вот на чьем-то дне рождения он все же попробовал. Выпил некоторое количество, оглядел всех удивленными глазами и рассмеялся. Он понял: вот оно, мое детство, вот она, моя любовь, вот оно, состояние, близкое к привычному органическому блаженству.
Ну и стал блаженствовать. И доблаженствовался до того, что ничем другим заниматься не мог, да и не хотел. Слонялся, почти не появляясь дома, чтобы не видеть несчастных глаз родителей и не слышать их упреков, перебивался случайными заработками, а чаще, скажем честно, просто попрошайничал. В городе ему уже никто не давал взаймы, никто не угощал, но он нашел неиссякаемый источник в кафе «Встреча», где обосновался в дальнем углу, возле мойки с посудой. Иногда помогал убирать со столов и мыть посуду, но больше сидел и созерцал. Владельцы и обслуга кафе его не притесняли: Слава всегда был тих и благопристоен. И развлекал проезжающих, что было даже плюсом: шоферы вспоминали про чудика в кафе и сворачивали сюда. Даже выражение появилось: «Заехать к Славе».
Обычно Посошок действовал так: приметив, допустим, двух солидно и обильно обедающих дальнобойщиков, подходил к ним, желал приятного аппетита и декламировал:
– Желаю вам, чтоб мощная машина вас без помех до цели довезла. Не дрогнет руль, не прохудится шина, не будет ни помехи вам, ни зла. И пусть не тронет вас лихой гаишник, пусть вас дождется дружная семья. А если вам не жаль рублишек лишних, с семьею вместе буду рад и я.
Эти стихи собственного сочинения действовали безотказно. Возможно, Посошок был не самый лучший поэт, но оказался знатоком человеческих душ. Водители суеверны, каждый думает примерно так: человек доброго пути желает и просит всего несколько рублишек, если его шугнуть, не дать, то путь может выйти недобрым. К тому же слава о Посошке распространилась довольно быстро, и уже появились легенды: некий водила будто бы не только не дал денег, но и обматерил Посошка – и что же? На ровном месте, не доехав до Придонска трех километров, заснул за рулем. Сковырнулся в кювет, чудом остался жив, но покалечился. Другой того хуже – не только обругал, но и пихнул Посошка ногой сзади так, что Слава упал (эту деталь – подлое пихание ногой сзади – обязательно упоминали), и в тот же день начал обгонять фуру и врезался в автобус с детьми (или в другое транспортное средство – детали зависели от фантазии рассказчиков и их художественной кровожадности), сам погиб, дурак, и других погубил. Были иронисты и скептики из тех, что любой мёд готовы испортить дегтем из-за нелюбви к сладкому, утверждавшие, будто в аварии попадали и те, кто давал денег Славе, но им не верили.
К тому же само угощение стихами людей, уставших от нудной дороги, казалась чем-то необычным, сулящим и впредь необычное: кому выигрыш в лотерею, кому премиальные за быструю доставку, а кому и любовь.
В общем, Посошку давали денег.
Иногда угощали и спиртным, но он, как ни странно, уклонялся: Слава не любил пить как попало и что попало, он хотел сам распоряжаться своими желаниями. С утра зарядиться стопочкой чего-нибудь крепкого, потом до обеда еще парой стопок, потом поесть что бог пошлет на собранные деньги, поспать, потом до вечера пить винцо типа кагора, портвейна или вермута, вечером три-четыре стопки опять крепкого, лучше водки, залакировать это на ночь бутылкой выдержанного пива, которое, как известно, обладает седативным и снотворным эффектом, и заснуть.
Но то пятничное утро, которое на следующий день обернулось больницей, началось несчастливо: подойдя к кафе, Посошок увидел табличку «Закрыто». Не «Учет», не «Перерыв», не «Санитарный час», а именно эту, напугавшую его своей категоричностью и одновременно неопределенностью. Работники заправки объяснили: ночью приезжали люди в форме и увезли всех – и владельца Рафика, и повара Сурена, и кассиршу тетю Валю, и даже двух официанток-убиралок Надю и Люду.
Зачем-то постучав в дверь, потоптавшись на крыльце, Слава побрел в город, чувствуя особенную слабость в ногах, дрожание в теле и, чего раньше не бывало, какое-то болезненное трепетание сердца. Слабость и дрожание были привычными, а вот на сердце Слава никогда не жаловался, обычно просто не чувствовал его.
Он вступил в город, минуя проходную ГОПа, и тут увидел, как подъехали друзья Владя Корналёв и Илья Микенов. Они жили по соседству друг с другом, Илья часто подвозил Владю, у которого с недавних пор не было машины: при разводе он благородно оставил ее жене.
Слава обрадовался и подошел к ним. Ему не повезло: друзья оказались в скверном настроении. Владя расстроился, что Посошок увидел его в унизительном положении, на чужой машине, а Илья думал о предстоящей свадьбе Анастасии. И они отказали Славе. Они поступили в соответствии с логикой, которую осудили бы сами, если бы им предложили рассмотреть ситуацию теоретически и в спокойной обстановке. Логика следующая: а с чего это тебе должно быть хорошо, если нам плохо?
Для Славы это был удар.
– Ребята… Мне поправиться только… – пробормотал он. – Иначе сдохну.
– Поправишься – скорее сдохнешь! – ответил Владя, обнаруживая полную некомпетентность: на самом деле шансы в данном случае примерно равны, особенно если после поправки продолжить. Но если притормозить, вероятность выжить намного больше.
– И вообще, пора тебе завязывать! – добавил Илья. – А то совсем не человек уже!
И тоже попал пальцем в небо. Советовать завязать в такой момент может только тот, кто не знает силы настоящего похмелья. Это раз. И второе: о том, что такое человек, мы судим исходя из социального и духовного опыта, из книг и заветов предков, из наших сложившихся представлений; в этом смысле Слава Посошок точно знал о себе, что он человек, а если чем отличается от Ильи, то лишь умением не осуждать других.
Друзья ушли. Ушел и Слава. Вскоре ему встретился сосед дядя Миша, тоже человек пьющий, Слава обратился к нему, рассчитывая если не на помощь, то на сочувствие. Но дядя Миша ответил со злобой и раздражением и даже сплюнул, отходя от Славы. Славу это не удивило: он знал, что пьющие люди в периоды трезвости бывают жестоки по отношению к своим мучающимся собратьям. Было время, когда Посошок, выпив, любил кому-нибудь позвонить и о чем-нибудь поговорить. И вот интересное дело: трезвенники выслушивали если не благосклонно, то терпеливо, а пьющие, но трезвые, обрывали, отговаривались делами и т. п. Поразмыслив, Слава догадался, в чем дело: трезвенники, слушая пьяницу, ошибочно думают, что он говорит хоть и хмельные, но душевно осознанные вещи. Пьющие же, которые и сами не раз звонили знакомым и часами разговаривали, знают, что наутро обычно сам не помнишь, какую чушь порол и что тебе отвечали. А коли так, нет смысла тратить время и слушать чужую пьяную болтовню, которая назавтра сотрется из памяти говорящего. Все равно что воду решетом черпать: процесс есть – результата нет. (Если не любоваться брызжущими струйками веселой воды…)
Короче говоря, Слава все утро бесплодно бродил по городку, а потом решил пойти в дом отца и матери – последний приют и прибег.
И пришел – тихий, смирный, покорный. Мать обрадовалась, стала кормить супом, который не лез в горло, отец смотрел телевизор, сидя боком, но Слава странным образом чувствовал сверлящий взгляд его, будто в виске у отца был тайный глаз.
Не выдержав, Слава, попросил.
– Рюмочку хотя бы.
– Я тебе дам рюмочку! – вскочил и закричал отец. – Рюмочку дам и вторую! И бутылкой дам – по балде! Негодяй! Убил меня с матерью!
Славе было жаль отца и мать, хотя он знал, что его вина не в том, что он плохой, а в том, что не такой, как они хотели. Казалось бы, чего должны хотеть родители от ребенка? Чтобы он был счастлив. Слава давно уже счастлив, найдя смысл своей жизни. Но нет, для них это горе. Потому что на самом деле ценят они, как и все люди, не сына, а мнение людей о сыне, думал Слава, – впрочем, без осуждения.
– И сам ты для нас все равно что умер! – кричал отец. – Уйди, видеть тебя не могу! А ты молчи! – повернулся он к матери.
Но та и не смогла бы говорить: все силы потратила на сдерживание рыданий.
Слава ушел.
А вскоре выбрел на свадьбу, которая была уже в таком градусе, что не различала ни своих, ни чужих, кто-то схватил Посошка за плечи, потащил к столу, усадил, налил…
И пил Слава, не имея ограничений, весь этот вечер и весь следующий день, но настала минута, когда успокоившееся сердце опять затрепетало, причем не так, как вчера, а уже всерьез, пропадая надолго, Слава начал задыхаться, почувствовал, как странно немеют ноги. Попросить вызвать скорую помощь он постеснялся, сам поковылял в больницу, где и упал без сознания прямо перед дверью приемного покоя.
Там его и подобрали, отнесли на руках в реанимацию, там над ним и бились Тихон Семенович и Ольга, там он и умер.
Но вот опять он здесь, в кустах за кафе «Встреча», проснувшийся и понимающий окружающее меньше других, потому что не слушал радио, не смотрел телевизор и не общался с людьми.
То, что он не помнил вчерашнего дня, было не удивительно: это с ним случалось регулярно. А вот что на кафе висела страшная вывеска, это помнилось. Но, может, все уже вернулось на круги своя? Взяли людей, помытарили, отпустили. Мало ли вообще в кафе наведывалось всяких проверок, людей в погонах и без погон? Правда, до закрытия не доходило.
Слава потащился к кафе.
Нет, закрыто.
И те же заправщики зубоскалят. Как-то при этом зло и мрачно.
Слава отправился в город. На этот раз он не встретил друзей (те приехали позже), зато какая-то прохожая женщина шарахнулась от него. Посошок смутно помнил, что она работает где-то по лечебной части. В больнице, кажется.
Ему было опять очень худо и, как и в первую пятницу (хотя он и не знал еще, что была первая и что он находится во второй), он побрел к родительскому дому.
Вошел.
Обычно мать хлопотала на кухне, а отец смотрел телевизор.
На этот раз не было кухонных запахов, а телевизор почему-то завесили кружевной салфеткой.
Мать с отцом сидели на диване рядом, подпирая друг друга плечами.
– Вы чего это? – спросил Слава.
– Живой?! – вырвалось у матери, и она бросилась к нему, плача, и крепко стиснула его руками.
– А мы, понимаешь ли, к тебе в морг собираемся, – скрипуче пробасил отец.
– Мам, ты это… Не мни, – Слава морщился и потирал грудь. – Нехорошо мне.
И тут произошло невероятное. Отец встал и, вытерев согнутым пальцем уголок глаза, сказал:
– Поправим!
И открыл дверцу холодильника.
Но вернемся к свадебным приготовлениям.
Все повторилось, но как-то скомканно, без подъема. Анастасия уже не любовалась так долго собою в зеркале, разглядывая свадебное платье, народ не дивился белому длинному лимузину, который Анатолий заказал в Придонске, сваты не были торжественны и взволнованны, у служительницы загса не звенел голос, когда она произносила торжественный брачный приговор.
Не было и того благолепия в церкви, где происходило венчание, присутствующие переглядывались, а некоторые даже подносили горсткой ладонь ко рту, будто кашляя, а на самом деле подавляя смех.
Но главные действующие лица держали марку: Анастасия и Анатолий все проделывали с полной серьезностью, будто первый раз, Перевощиков и Столпцов с супругами тоже вели себя в соответствии с моментом, Ольга Егоровна даже всплакнула, причем не притворно: женщины, в отличие от мужчин, не устают от повторения сентиментальных мгновений.
Поехали к накрытым на берегу Шашни столам, там гости перестали иронично посматривать и подхихикивать: хорошая еда и выпивка с иронией несовместимы. В самом деле, сочный кусок мяса, салат «оливье», стопка холодной водки – какая в них ирония? Кому приходилось в жизни есть ироничную котлету? В еде, таков закон существования, заключены полный серьез и удовольствие. Поэтому через час-полтора застолье разошлось так, будто всё натурально, будто предыдущее не считается. Вставали, произносили речи. И даже стали уже впрямую пошучивать над случившимся казусом, хотя до этого остерегались темы повторения времени.
– И пусть даже завтра опять будет пятница, – сказал, например, Петр Сергеевич Перевощиков, – ничего, мы повторим! Таких жениха и невесту хоть круглый год поздравлять можно! Устроим, так сказать, вечную свадьбу и вечную молодость!
Все одобрили эти слова. Особенно о вечной молодости многим понравилось. Некоторые, кто помоложе, даже задумались, прикидывая: а вдруг и в самом деле придется остаться в этом возрасте – хорошо это или плохо?
Так что напрасно надеялся Илья Микенов на какие-то изменения: все неизбежно шло к тому, что Анастасия опять станет женой Анатолия. Собственно, уже стала.
Поэтому он, как и в прошлый раз, сидел мрачный, отворачивался, когда кричали «горько». И видел при этом, что воды Шашни текут туда, куда надо. Впрочем, они и в прошлую пятницу так текли, фокусы начались в субботу. Которая будет завтра – если будет.
В разгар пиршества к Перевощикову подошел его заместитель Илесов и что-то шепнул. Петр Сергеевич встал из-за стола, отошел, вынул телефон и начал с кем-то разговаривать. Разговаривал долго. Вернулся, сел рядом с Ольгой Егоровной и сказал:
– С востока сообщения идут. Четверг у них там.
– Какой четверг?
– Такой. Который перед пятницей.
– Это какое же число получается? – от растерянности не могла понять Ольга Егоровна.
– Четвертое. И если это так, то завтра с утра меня здесь не будет.
– Как это?
– А так, что я четвертого утром из Москвы прилетел, а ночевал перед этим там. Там, значит, и окажусь.
– А может, обойдется?
Перевощиков не ответил.
Он сделал знак Столпцову, Игорь Анатольевич кивнул, выждал минуту, встал и отошел – будто бы не по делу, а размяться. Прошелся к раскидистому дереву, под кроной которого ожидал его Перевощиков.
– Опять? – спросил Столпцов.
– Хуже.
– Куда хуже-то?
– Четверг будет. За Урал уже перевалило. Илесов говорит: по радио музыку передают, по телевизору на половине каналов «Лебединое озеро», а на других мямлят, ничего объяснить, само собой, не могут.
– И что теперь? Теперь, получается, на моем ГОПе выработка будет четверговая? То есть меньше, чем сегодня?
– Нашел о чем думать!
– А о чем еще? От ГОПа вся наша жизнь зависит, Петр Сергеич! И твоя тоже, извини.
– Если так пойдет, то не будет никакого ГОПа! – выкрикнул Перевощиков.
Люди у столов обернулись, поэтому высокие рупьевские лица решили отойти подальше.
– Куда же он денется, о чем ты, Петя? – спросил Столпцов дрогнувшим голосом.
– Ты рассуждай сам: если завтра четверг, послезавтра – среда, потом вторник и так далее. Сначала днями время назад пойдет, потом неделями, а потом годами. И дойдет до того года, когда никакого ГОПа не было!
Столпцов понял, но не хотел соглашаться.
– Не может быть, – сказал он. – Это фантастика какая-то.
– А то, что сегодня вторая пятница, – не фантастика? Что четверг уже почти наступил – не фантастика?
Тихо вошел неприметный серый человек. Это и был Иванченко.
– Петр Сергеевич… – начал он.
– Без предисловий!
– Все было нормально. Приехал, позвонил…
– Уже знаю.
– Короче, назначили на воскресенье, я проснулся…
– А портфеля нет?
– Нет. И портфеля нет, и вообще, смотрю, а я дома, хотя заснул в Москве, в гостинице. Чуть с ума не сошел, такой был шок, Петр Сергеевич, – пожаловался Иванченко. – А потом жена объяснила, что сегодня пятница, что я позавчера вечером уезжал, а сегодня ночью она меня обнаружила с собой. В супружеской, так сказать, постели.
– Хорошо, что не в чужой. А могло быть и так: ты просыпаешься, а с вами третий!
– Какой третий?
Перевощиков не стал объяснять туповатому Иванченко нюансы своего тонкого юмора. Он встал, подошел к сейфу, набрал комбинацию цифр, открыл дверцу и достал оттуда портфель.
Иванченко выдохнул, будто вынырнул из водной глубины, сел на стул и начал медленно розоветь. Правда, через некоторое время снова стал нормально серым.
– И что теперь? – спросил он.
– Как что? Опять повезешь!
Столпцов с сомнением щелкнул языком, Перевощиков посмотрел на него.
– А если завтра опять будет пятница? – высказался Столпцов. – Или, того хуже, четверг?
Первощиков не хотел об этом даже думать.
– Не может быть!
– А если все-таки?
– Если, если! Мы обязаны деньги отправить? Обязаны. И отправим. А уж как получится, так и получится. Но наша совесть будет чиста!
И Петр Сергеевич залпом выпил большую рюмку коньяка.
Пыхнул спиртным жаром из своей широкой груди и сказал:
– Может, у меня вкус не развитый, но, честное слово, хоть этому коньяку и тридцать лет, а армянский трехзвездочный приятней!
И достал бутылку армянского трехзвездочного.
В прошлый раз, кстати, ограничились одной бутылкой.
Значит, уже нет простого повторения. Это настроило Перевощикова на оптимистический лад.
– Выпей и ты! – пригласил он Иванченко, хотя до этого считал правилом никогда не выпивать с подчиненными.
Исключая, конечно, такие особые случаи, как свадьба собственной дочери.
Они выпили, повеселевшие оттого, что деньги хоть и не доехали до цели, но оказались целы. Пофантазировали, раз уж мелькнула тема чужой постели, что наверняка кто-то действительно мог заснуть субботним вечером в своей постели, а проснуться пятничным утром в чужой. Или наоборот: заснул в субботней чужой, а проснулся в пятничной своей, подобно Иванченко.
И оказались правы: таких случаев в Рупьевске оказалось несколько, не говоря уж обо всей России и тем более обо всем мире.
Например, школьный друг Ильи Микенова и Владислава Корналёва, тоже Владислав по фамилии Посошок, которого, чтобы отличать от Влади, все называли Славой, заснул вечером в субботу в рупьевской больнице, а проснулся ранним утром пятницы в кустах за придорожным кафе «Встреча».
Если быть точным, он не заснул, а, как бы это сказать…
Событие настолько невероятное, что даже боязно: упрекнут в мистике или во лжи…
Но придется все-таки сказать правду, какой бы необычной она ни была: Слава в ночь с субботы на воскресенье умер. Врачи, как говорят в таких случаях, сделали всё возможное, но Славино сердце перестало биться. Это произошло за час до полуночи. Врачи, опытный Тихон Семенович и старательная Ольга, молча пошли выпить чаю. Сидели, уставшие, не глядя друг на друга.
– Горе какое для родителей, – сказала Ольга. – Он один у них был.
– Может, горе, а может, отмучились. И он отмучился. Так пить – другого финала и быть не могло. Позвонить бы им надо.
Ольга с таким пиететом относилась к Тихону Семеновичу, своему учителю, лучшему врачу Рупьевска, что взяла на себя эту неприятную миссию. Стала обзванивать людей, которые могли знать телефон родителей Посошка, по цепочке вышла на дальних родственников, они сказали номер, Ольга соболезнующим голосом, осторожно выбирая выражения, сообщила трагическую новость. Мать Славы, с которой она говорила, хотела немедленно приехать, но Ольга отсоветовала: ночью в больницу посетителей все равно не пускают ни в каком случае, а утром или даже лучше к обеду, когда оформят все документы, можно будет спокойно со Славой попрощаться в морге и оставить его там до похорон. Или забрать домой, это уж на усмотрение.
– Спасибо, – сказал Тихон Семенович Ольге.
Она кивнула и пошла звать санитарок – везти усопшего Славу в морг.
И тут, ровно в двенадцать ночи, она словно потеряла сознание, провалилась куда-то.
И проснулась утром у себя дома.
Дома проснулся и Тихон Семенович.
Оба удивились: у них было дежурство в больнице до утра, как это их домой занесло?
Поспешили на работу.
И узнали, что Славы нет в морге и вообще в больнице – уже потому, что такой больной среди поступивших не значится. Помнят, что принимали, а куда делись записи и сам Слава – неведомо.
А Слава Посошок в это время проснулся там же, где проснулся позавчера, – в кустах за кафе «Встреча», что на окраине Рупьевска, у автобусной станции и заправки. Точнее было бы назвать кафе – «Проводы». Здесь обычно пили чай или пиво те, кто дожидался автобуса в Придонск и кого провожали знакомые или родственники. Те же, кто в Рупьевск возвращался, сворачивать в кафе привычки не имели: дома будет и что выпить, и чем закусить.
Впрочем, кафе обслуживало преимущественно трудяг – дальнобойщиков и всех прочих, кому выпала надобность ехать по этой трассе республиканского значения из Придонска или в Придонск. Кормили сносно, давали и выпивку: водитель сам своей судьбы хозяин, знает, можно ему пить или нет. Хотя чаще, конечно, выпивали пассажиры, и это объяснимо: в русских долгих дорогах есть что-то хмельное, каждый новый десяток километров все больше вгоняет едущего в подобие транса, ему начинает нравиться это состояние, вот он и хочет его усугубить.
Слава Посошок, получивший, как и его друзья, хорошее образование, неглупый и даже иногда работящий, тем не менее, увы, спился.
Во всем виноваты счастливое детство и неразделенная, но тоже счастливая любовь. Родители очень любили своего позднего сына, сделали всё, чтобы его детство было безоблачным. И оно было таким. Славе казалось, что весь мир его любит, и он любил весь мир. Детскую пору он вспоминал как непреходящее состояние радости, близкое к эйфории. Быть может, просто в его организме был переизбыток какого-то гормона счастья. Родители забеспокоились, сводили к врачу психологу, врач-психолог сказал, что это обычное дело, хотя мальчик, конечно, весел выше нормы, но к подростковому периоду пройдет.
И оно прошло бы, но тут Слава влюбился в одноклассницу Катю. Она не ответила ему взаимностью, однако Славе этого и не надо было. Он любил, весь насыщенный этим своим чувством, наэлектризованный, светящийся, шальной, ему достаточно было прийти в школу, увидеть Катю – и впасть тут же в состояние блаженства. Да и видеть не обязательно, просто подумать о ней – а думал он каждую минуту. Так что можете себе представить. А потом кончилась школа, Катя сразу же уехала в Придонск и вышла замуж за военного, который через пару лет увез ее в неизвестные дали. Некоторое время Слава продолжал ее любить, а потом все понемногу сошло на нет. И образовалась пустота. Надо заметить, что до этого Слава даже не пробовал спиртного. Не раз предлагали – не хотелось. Непонятно было зачем. Даже запах не нравился. И вот на чьем-то дне рождения он все же попробовал. Выпил некоторое количество, оглядел всех удивленными глазами и рассмеялся. Он понял: вот оно, мое детство, вот она, моя любовь, вот оно, состояние, близкое к привычному органическому блаженству.
Ну и стал блаженствовать. И доблаженствовался до того, что ничем другим заниматься не мог, да и не хотел. Слонялся, почти не появляясь дома, чтобы не видеть несчастных глаз родителей и не слышать их упреков, перебивался случайными заработками, а чаще, скажем честно, просто попрошайничал. В городе ему уже никто не давал взаймы, никто не угощал, но он нашел неиссякаемый источник в кафе «Встреча», где обосновался в дальнем углу, возле мойки с посудой. Иногда помогал убирать со столов и мыть посуду, но больше сидел и созерцал. Владельцы и обслуга кафе его не притесняли: Слава всегда был тих и благопристоен. И развлекал проезжающих, что было даже плюсом: шоферы вспоминали про чудика в кафе и сворачивали сюда. Даже выражение появилось: «Заехать к Славе».
Обычно Посошок действовал так: приметив, допустим, двух солидно и обильно обедающих дальнобойщиков, подходил к ним, желал приятного аппетита и декламировал:
– Желаю вам, чтоб мощная машина вас без помех до цели довезла. Не дрогнет руль, не прохудится шина, не будет ни помехи вам, ни зла. И пусть не тронет вас лихой гаишник, пусть вас дождется дружная семья. А если вам не жаль рублишек лишних, с семьею вместе буду рад и я.
Эти стихи собственного сочинения действовали безотказно. Возможно, Посошок был не самый лучший поэт, но оказался знатоком человеческих душ. Водители суеверны, каждый думает примерно так: человек доброго пути желает и просит всего несколько рублишек, если его шугнуть, не дать, то путь может выйти недобрым. К тому же слава о Посошке распространилась довольно быстро, и уже появились легенды: некий водила будто бы не только не дал денег, но и обматерил Посошка – и что же? На ровном месте, не доехав до Придонска трех километров, заснул за рулем. Сковырнулся в кювет, чудом остался жив, но покалечился. Другой того хуже – не только обругал, но и пихнул Посошка ногой сзади так, что Слава упал (эту деталь – подлое пихание ногой сзади – обязательно упоминали), и в тот же день начал обгонять фуру и врезался в автобус с детьми (или в другое транспортное средство – детали зависели от фантазии рассказчиков и их художественной кровожадности), сам погиб, дурак, и других погубил. Были иронисты и скептики из тех, что любой мёд готовы испортить дегтем из-за нелюбви к сладкому, утверждавшие, будто в аварии попадали и те, кто давал денег Славе, но им не верили.
К тому же само угощение стихами людей, уставших от нудной дороги, казалась чем-то необычным, сулящим и впредь необычное: кому выигрыш в лотерею, кому премиальные за быструю доставку, а кому и любовь.
В общем, Посошку давали денег.
Иногда угощали и спиртным, но он, как ни странно, уклонялся: Слава не любил пить как попало и что попало, он хотел сам распоряжаться своими желаниями. С утра зарядиться стопочкой чего-нибудь крепкого, потом до обеда еще парой стопок, потом поесть что бог пошлет на собранные деньги, поспать, потом до вечера пить винцо типа кагора, портвейна или вермута, вечером три-четыре стопки опять крепкого, лучше водки, залакировать это на ночь бутылкой выдержанного пива, которое, как известно, обладает седативным и снотворным эффектом, и заснуть.
Но то пятничное утро, которое на следующий день обернулось больницей, началось несчастливо: подойдя к кафе, Посошок увидел табличку «Закрыто». Не «Учет», не «Перерыв», не «Санитарный час», а именно эту, напугавшую его своей категоричностью и одновременно неопределенностью. Работники заправки объяснили: ночью приезжали люди в форме и увезли всех – и владельца Рафика, и повара Сурена, и кассиршу тетю Валю, и даже двух официанток-убиралок Надю и Люду.
Зачем-то постучав в дверь, потоптавшись на крыльце, Слава побрел в город, чувствуя особенную слабость в ногах, дрожание в теле и, чего раньше не бывало, какое-то болезненное трепетание сердца. Слабость и дрожание были привычными, а вот на сердце Слава никогда не жаловался, обычно просто не чувствовал его.
Он вступил в город, минуя проходную ГОПа, и тут увидел, как подъехали друзья Владя Корналёв и Илья Микенов. Они жили по соседству друг с другом, Илья часто подвозил Владю, у которого с недавних пор не было машины: при разводе он благородно оставил ее жене.
Слава обрадовался и подошел к ним. Ему не повезло: друзья оказались в скверном настроении. Владя расстроился, что Посошок увидел его в унизительном положении, на чужой машине, а Илья думал о предстоящей свадьбе Анастасии. И они отказали Славе. Они поступили в соответствии с логикой, которую осудили бы сами, если бы им предложили рассмотреть ситуацию теоретически и в спокойной обстановке. Логика следующая: а с чего это тебе должно быть хорошо, если нам плохо?
Для Славы это был удар.
– Ребята… Мне поправиться только… – пробормотал он. – Иначе сдохну.
– Поправишься – скорее сдохнешь! – ответил Владя, обнаруживая полную некомпетентность: на самом деле шансы в данном случае примерно равны, особенно если после поправки продолжить. Но если притормозить, вероятность выжить намного больше.
– И вообще, пора тебе завязывать! – добавил Илья. – А то совсем не человек уже!
И тоже попал пальцем в небо. Советовать завязать в такой момент может только тот, кто не знает силы настоящего похмелья. Это раз. И второе: о том, что такое человек, мы судим исходя из социального и духовного опыта, из книг и заветов предков, из наших сложившихся представлений; в этом смысле Слава Посошок точно знал о себе, что он человек, а если чем отличается от Ильи, то лишь умением не осуждать других.
Друзья ушли. Ушел и Слава. Вскоре ему встретился сосед дядя Миша, тоже человек пьющий, Слава обратился к нему, рассчитывая если не на помощь, то на сочувствие. Но дядя Миша ответил со злобой и раздражением и даже сплюнул, отходя от Славы. Славу это не удивило: он знал, что пьющие люди в периоды трезвости бывают жестоки по отношению к своим мучающимся собратьям. Было время, когда Посошок, выпив, любил кому-нибудь позвонить и о чем-нибудь поговорить. И вот интересное дело: трезвенники выслушивали если не благосклонно, то терпеливо, а пьющие, но трезвые, обрывали, отговаривались делами и т. п. Поразмыслив, Слава догадался, в чем дело: трезвенники, слушая пьяницу, ошибочно думают, что он говорит хоть и хмельные, но душевно осознанные вещи. Пьющие же, которые и сами не раз звонили знакомым и часами разговаривали, знают, что наутро обычно сам не помнишь, какую чушь порол и что тебе отвечали. А коли так, нет смысла тратить время и слушать чужую пьяную болтовню, которая назавтра сотрется из памяти говорящего. Все равно что воду решетом черпать: процесс есть – результата нет. (Если не любоваться брызжущими струйками веселой воды…)
Короче говоря, Слава все утро бесплодно бродил по городку, а потом решил пойти в дом отца и матери – последний приют и прибег.
И пришел – тихий, смирный, покорный. Мать обрадовалась, стала кормить супом, который не лез в горло, отец смотрел телевизор, сидя боком, но Слава странным образом чувствовал сверлящий взгляд его, будто в виске у отца был тайный глаз.
Не выдержав, Слава, попросил.
– Рюмочку хотя бы.
– Я тебе дам рюмочку! – вскочил и закричал отец. – Рюмочку дам и вторую! И бутылкой дам – по балде! Негодяй! Убил меня с матерью!
Славе было жаль отца и мать, хотя он знал, что его вина не в том, что он плохой, а в том, что не такой, как они хотели. Казалось бы, чего должны хотеть родители от ребенка? Чтобы он был счастлив. Слава давно уже счастлив, найдя смысл своей жизни. Но нет, для них это горе. Потому что на самом деле ценят они, как и все люди, не сына, а мнение людей о сыне, думал Слава, – впрочем, без осуждения.
– И сам ты для нас все равно что умер! – кричал отец. – Уйди, видеть тебя не могу! А ты молчи! – повернулся он к матери.
Но та и не смогла бы говорить: все силы потратила на сдерживание рыданий.
Слава ушел.
А вскоре выбрел на свадьбу, которая была уже в таком градусе, что не различала ни своих, ни чужих, кто-то схватил Посошка за плечи, потащил к столу, усадил, налил…
И пил Слава, не имея ограничений, весь этот вечер и весь следующий день, но настала минута, когда успокоившееся сердце опять затрепетало, причем не так, как вчера, а уже всерьез, пропадая надолго, Слава начал задыхаться, почувствовал, как странно немеют ноги. Попросить вызвать скорую помощь он постеснялся, сам поковылял в больницу, где и упал без сознания прямо перед дверью приемного покоя.
Там его и подобрали, отнесли на руках в реанимацию, там над ним и бились Тихон Семенович и Ольга, там он и умер.
Но вот опять он здесь, в кустах за кафе «Встреча», проснувшийся и понимающий окружающее меньше других, потому что не слушал радио, не смотрел телевизор и не общался с людьми.
То, что он не помнил вчерашнего дня, было не удивительно: это с ним случалось регулярно. А вот что на кафе висела страшная вывеска, это помнилось. Но, может, все уже вернулось на круги своя? Взяли людей, помытарили, отпустили. Мало ли вообще в кафе наведывалось всяких проверок, людей в погонах и без погон? Правда, до закрытия не доходило.
Слава потащился к кафе.
Нет, закрыто.
И те же заправщики зубоскалят. Как-то при этом зло и мрачно.
Слава отправился в город. На этот раз он не встретил друзей (те приехали позже), зато какая-то прохожая женщина шарахнулась от него. Посошок смутно помнил, что она работает где-то по лечебной части. В больнице, кажется.
Ему было опять очень худо и, как и в первую пятницу (хотя он и не знал еще, что была первая и что он находится во второй), он побрел к родительскому дому.
Вошел.
Обычно мать хлопотала на кухне, а отец смотрел телевизор.
На этот раз не было кухонных запахов, а телевизор почему-то завесили кружевной салфеткой.
Мать с отцом сидели на диване рядом, подпирая друг друга плечами.
– Вы чего это? – спросил Слава.
– Живой?! – вырвалось у матери, и она бросилась к нему, плача, и крепко стиснула его руками.
– А мы, понимаешь ли, к тебе в морг собираемся, – скрипуче пробасил отец.
– Мам, ты это… Не мни, – Слава морщился и потирал грудь. – Нехорошо мне.
И тут произошло невероятное. Отец встал и, вытерев согнутым пальцем уголок глаза, сказал:
– Поправим!
И открыл дверцу холодильника.
Но вернемся к свадебным приготовлениям.
Все повторилось, но как-то скомканно, без подъема. Анастасия уже не любовалась так долго собою в зеркале, разглядывая свадебное платье, народ не дивился белому длинному лимузину, который Анатолий заказал в Придонске, сваты не были торжественны и взволнованны, у служительницы загса не звенел голос, когда она произносила торжественный брачный приговор.
Не было и того благолепия в церкви, где происходило венчание, присутствующие переглядывались, а некоторые даже подносили горсткой ладонь ко рту, будто кашляя, а на самом деле подавляя смех.
Но главные действующие лица держали марку: Анастасия и Анатолий все проделывали с полной серьезностью, будто первый раз, Перевощиков и Столпцов с супругами тоже вели себя в соответствии с моментом, Ольга Егоровна даже всплакнула, причем не притворно: женщины, в отличие от мужчин, не устают от повторения сентиментальных мгновений.
Поехали к накрытым на берегу Шашни столам, там гости перестали иронично посматривать и подхихикивать: хорошая еда и выпивка с иронией несовместимы. В самом деле, сочный кусок мяса, салат «оливье», стопка холодной водки – какая в них ирония? Кому приходилось в жизни есть ироничную котлету? В еде, таков закон существования, заключены полный серьез и удовольствие. Поэтому через час-полтора застолье разошлось так, будто всё натурально, будто предыдущее не считается. Вставали, произносили речи. И даже стали уже впрямую пошучивать над случившимся казусом, хотя до этого остерегались темы повторения времени.
– И пусть даже завтра опять будет пятница, – сказал, например, Петр Сергеевич Перевощиков, – ничего, мы повторим! Таких жениха и невесту хоть круглый год поздравлять можно! Устроим, так сказать, вечную свадьбу и вечную молодость!
Все одобрили эти слова. Особенно о вечной молодости многим понравилось. Некоторые, кто помоложе, даже задумались, прикидывая: а вдруг и в самом деле придется остаться в этом возрасте – хорошо это или плохо?
Так что напрасно надеялся Илья Микенов на какие-то изменения: все неизбежно шло к тому, что Анастасия опять станет женой Анатолия. Собственно, уже стала.
Поэтому он, как и в прошлый раз, сидел мрачный, отворачивался, когда кричали «горько». И видел при этом, что воды Шашни текут туда, куда надо. Впрочем, они и в прошлую пятницу так текли, фокусы начались в субботу. Которая будет завтра – если будет.
В разгар пиршества к Перевощикову подошел его заместитель Илесов и что-то шепнул. Петр Сергеевич встал из-за стола, отошел, вынул телефон и начал с кем-то разговаривать. Разговаривал долго. Вернулся, сел рядом с Ольгой Егоровной и сказал:
– С востока сообщения идут. Четверг у них там.
– Какой четверг?
– Такой. Который перед пятницей.
– Это какое же число получается? – от растерянности не могла понять Ольга Егоровна.
– Четвертое. И если это так, то завтра с утра меня здесь не будет.
– Как это?
– А так, что я четвертого утром из Москвы прилетел, а ночевал перед этим там. Там, значит, и окажусь.
– А может, обойдется?
Перевощиков не ответил.
Он сделал знак Столпцову, Игорь Анатольевич кивнул, выждал минуту, встал и отошел – будто бы не по делу, а размяться. Прошелся к раскидистому дереву, под кроной которого ожидал его Перевощиков.
– Опять? – спросил Столпцов.
– Хуже.
– Куда хуже-то?
– Четверг будет. За Урал уже перевалило. Илесов говорит: по радио музыку передают, по телевизору на половине каналов «Лебединое озеро», а на других мямлят, ничего объяснить, само собой, не могут.
– И что теперь? Теперь, получается, на моем ГОПе выработка будет четверговая? То есть меньше, чем сегодня?
– Нашел о чем думать!
– А о чем еще? От ГОПа вся наша жизнь зависит, Петр Сергеич! И твоя тоже, извини.
– Если так пойдет, то не будет никакого ГОПа! – выкрикнул Перевощиков.
Люди у столов обернулись, поэтому высокие рупьевские лица решили отойти подальше.
– Куда же он денется, о чем ты, Петя? – спросил Столпцов дрогнувшим голосом.
– Ты рассуждай сам: если завтра четверг, послезавтра – среда, потом вторник и так далее. Сначала днями время назад пойдет, потом неделями, а потом годами. И дойдет до того года, когда никакого ГОПа не было!
Столпцов понял, но не хотел соглашаться.
– Не может быть, – сказал он. – Это фантастика какая-то.
– А то, что сегодня вторая пятница, – не фантастика? Что четверг уже почти наступил – не фантастика?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента