Смирнов Алексей Константинович. Дуративное время

   - Это мы знаем, - иронически кивнул Медор. - Чтобы вызнать такой секрет, не надо прилетать и следить годами. Вынюхивать тут. Достаточно одного визита.
   - Вы снова не поняли, - защищался пришелец. - Нас не интересуют ваши внутренние проблемы. Я только хотел объяснить, что нам нужны дураки и пьяницы. Мы забираем их к себе. Мы, если вдуматься, оказываем вам услугу. А вы сбиваете наши корабли, пытаете наших летчиков...
   - Я пока ничего не понял, - сказал майор. - Ясно только одно: дураки ли, пьяницы - они наши граждане и даже имеют право голоса. И мы не дадим их в обиду.
   Устройство заволновалось:
   - Конечно, конечно, мы должны были спросить вашего позволения. Я понимаю. Я глубоко раскаиваюсь. И запишите, пожалуйста, еще, что я не знаю никакого Лондона и никогда не бывал в ваших горах. Я понятия не имею, кто такой этот ваш деятель... я не помню, как его зовут... пожалуйста, пусть меня больше про него не спрашивают.
   - Забудем об этом, - вмешался Балансиров. - К Лондону мы вернемся потом. Говорите по существу дела - про дураков и пьяниц.
   - Хорошо, - быстро согласился инопланетянин.
   Не сводя глаза с манипуляторов, он начал рассказывать. На второй минуте его признаний Медор Медовик забыл про манипуляторы и скрестил шприцы и ножи на манер живых пальцев. Балансиров снял колпак и промокнул высокий, но узкий лоб, покрывшийся испариной. Он бросил взгляд на стрелки, которые радостно прыгали, показывая, что показания записываются.
   ...Часом позже Медор и Балансиров снова стояли перед запертой дверью, но уже отвернувшись от нее. Из-за двери неслось отчаянное, смертное бульканье, издававшееся переговорным устройством. Уходя, Медовик отключил переводчика и перевел манипуляторы в автономный режим.
   Балансиров держал в руках листы с распечатанными показаниями.
   Майор посмотрел под ноги, увидел там свой окурок. Снял со стены телефонную трубку:
   - Выясните, кто прибирает в следственном отсеке. Мерзавец пойдет под суд, но для начала отправьте его в кадры.
   Глава 3
   Петр Клутыч прилег на диван и приложился ухом к стене. Действительно: он не услышал привычного Кашля.
   Кашель все время бывал чем-то занят: играл на баяне, слушал телевизор, гремел посудой, булькал под душем. Выпивши - случалось, кричал. Иногда на рассвете он будил Петра Клутыча пронзительным воплем, бессознательно подражая сельскому петуху.
   Дважды получалось, что Петр Клутыч выбегал, в чем был, на лестницу, стучался в дверь. Кашель отворял ему; маячил в проеме, держась за грудь и щурясь на бессердечный свет.
   Теперь наступила тишина. О прежнем Кашле напоминала лишь змеистая трещина, бежавшая по стене от потолка до плинтуса. Между запоями Кашель делался деловитым и домовитым: ладил полочки, прочищал трубы. Петр Клутыч сдерживал себя и прощал ему встречное алкогольное бурение.
   И вот Кашель сгинул. При мысли об этом Петр Клутыч не то что простил ему трещину, но даже - неожиданно для себя - дал течь. На глаза навернулись грустные слезы. Он никак не предполагал, что Кашель занимал в его жизни такое важное место. Он рассматривал трещину с собачьей тоской, далекой от сытой и подлой сентиментальности.
   Петр Клутыч был нескладный, одинокий, молодой еще человек сорока девяти лет. Он разгуливал в либерально-демократическом картузе; его только что уволили из метро. Он и в сберкассу пошел, думая там подкормиться скудными сбережениями. Его уволили за то, что месяц назад, выпив пива с ныне исчезнувшим Кашлем, он сел в кабину машинистом, замечтался и прозевал светофор.
   Поэтому Петр Клутыч остался без работы, а теперь и без товарища, совсем один.
   Заняться ему было нечем.
   - Ты, Петр Клутыч, дурак, - нарочно говорили ему недавние сослуживцы, соединяя в словах унижение с юмористическим возвышением.
   Ему же казалось, что это, пожалуй, правда, и не хватает малости, чтобы ее осознать. Он и грамоте обучался, читая по складам бранное слово из трех букв, нацарапанное гвоздиком на его двери.
   Петр Клутыч миролюбиво улыбался в ответ, пожимал плечами, не спорил.
   И когда выгоняли, тоже не возражал. Разве только проехался по знакомым станциям. На одной развернулся косметический ремонт: каменный Пушкин, за которым выстроились строительные козлы, был похож на прораба, присевшего перекурить. На другой Петр Клутыч вздохнул, любуясь скульптурной группой: толпа людей славила труд, а сзади, нехотя соблюдая правило перспективы, стоял, как скромный павлин, небольшой Ленин. Он утешился мыслью, что сумеет и дальше любоваться славным трудом, будучи простым пассажиром. Ездить ему было некуда, но Петр Клутыч не загадывал дальше хода вперед. Он и хода-то не загадывал.
   Его мысли, похожие на разрозненные печальные аккорды, вернулись к соседу. Надо поговорить с другими жильцами, решил Петр Клутыч. У них, наверное, уже побывала милиция. И они с удовольствием поговорят если не о Кашле, то хотя бы о милиционерах.
   Он вышел из квартиры прямо в тапочках, мельком взглянул на опечатанную дверь Кашля и подошел к тринадцатой. Позвонил, долго ждал, но никто не ответил. Тогда Петр Клутыч позвонил в четырнадцатую квартиру, и вышел Висюн в майке. Грузный Висюн что-то жевал - вероятно, яичницу. Глаза у Висюна были круглые и выпуклые.
   - Насчет соседа? - сразу догадался Висюн. - Это я ментов вызвал.
   - Почему? - машинально спросил Петр Клутыч. Но мог бы и не спрашивать, потому что вопрос не подкрепился мыслью. Ему не пришло в голову, что четырех дней отсутствия слишком мало для Кашля, который, как сказала бы любая милиция, обязательно вернется. Поспит у кого-нибудь, погостит еще и придет домой.
   - Я сказал, что пахнет трупом, - сказал Висюн, удовлетворенно перетаптываясь. - Так и тянет из-под дверей.
   Петр Клутыч понимающе закивал, вернулся к двенадцатой квартире, принюхался.
   - Пахнет, как всегда, - пожал он плечами.
   - Ну да, это до меня только потом дошло, - согласился Висюн. - Мы-то привычные. А менты сразу стали ломать. У них появились подозрения.
   Петр Клутыч кивнул опять, на сей раз - сочувственно.
   - Они, понятно, обозлились, когда никого не нашли, - доверительно признался Висюн. - Ну, а мое дело - сторона.
   Новый вопрос вертелся и никак не складывался в голове Петра Клутыча. Наконец, сложился: удивительно, но это был тот же самый вопрос, только чуть иначе сформулированный:
   - Зачем же ты их вызвал?
   Висюн сделал деловое лицо:
   - Он мне полтинник должен. Пусть, думаю, хоть поищут, а то дождешься его.
   - Ловко! - Петр Клутыч даже улыбнулся, завидуя чужому уму.
   - Я, вообще-то, по-настоящему решил, что пахнет плохо, - признался Висюн. - Про полтинник я только сейчас догадался.
   - Ты же сам говоришь, что привычный...
   - Мало ли... Вышел спросонок, постоял, подышал... Эге, думаю!
   - Короче, ты ничего не знаешь, - подытожил Петр Клутыч.
   Висюн и вправду не знал, но поговорить хотелось.
   - Хороший был человек, - сказал он похоронным голосом. - Жизнелюб. Джентльмен, - он скроил гримасу мученика. - Подавал женщине не только руку, но и хер, и стакан.
   Тут же, припомнив осмотр квартиры следствием, Висюн горестно скривился:
   - Фигуру смотрели. Что это такое, спрашивают. Кого это здесь убили?
   Петр Клутыч сперва не понял, о чем тот говорит, но потом догадался. Кашель постоянно жаловался на домового. Петр Клутыч посоветовал ему нарисовать какую-нибудь магическую фигуру. И Кашель, вооружившись мелком от тараканов, изобразил на полу самого домового, как он себе его представлял. Силуэт. Его рукой водило подсознание, где прочно засели кадры из фильмов про убийства, где после выноса тела на полу остается печальный следственный контур.
   Теперь стало ясно, почему человек в черном держался так неприветливо. Магический контур показался ему насмешкой.
   Вдруг под окно приехало что-то страшное и занялось делом. Лестничная площадка наполнилась адским грохотом, и продолжение разговора стало невозможным. Соседи разошлись по своим скучным норам; Петр Клутыч лег полежать. Однако не лежалось: в голову лезли куцые мысли. С улицы несся шум, разлагавшийся на канонаду отбойного молотка, рев компрессора и чавканье говнососки. Петр Клутыч застегнулся в куртку и отправился погулять.
   У ворот, приглашавших проследовать в парк отдыха и гуляний, работало платное караоке.
   Аттракцион собрал длинную очередь. Желающие выстраивались в мрачную цепь и ждали с ненавистью к тому, кто уже дорвался до караоке и пел. Они мечтали, чтобы у поющего что-нибудь испортилось, сломалось, заело; чтобы он подавился и провалился, чтобы он спел поскорее, чтобы не задерживал других намеревающихся петь. Певец же, получив микрофон, забывал о своем недавнем недовольстве и самозабвенно хрипел популярное; если умел, то и пританцовывал популярное.
   Петр Клутыч, которому до микрофона было еще долго ждать, желал поющим смерти.
   Массовик отмахивал ритм и натужно улыбался. Но кроме него никто не веселился. Всем хотелось побыстрее исполнить песню.
   - Сколько же идиотов, - заметил какой-то прохожий.
   Его проводили слабым ропотом. Чей-то голос из очереди назидательно заметил:
   - Без уда не вытянешь рыбку никуда.
   Петр Клутыч, чтобы отвлечься, начал решать философский вопрос: приносит ли слепня ветром или уносит его? Потом огорченно припомнил, как сослуживцы отстригли его от коллективной фотографии и наорали.
   Когда, наконец, подошла его очередь петь, Петр Клутыч осведомился:
   - У вас нету песни "На пыльных тропинках далеких планет?"
   - К сожалению, нет! - бодро крикнул массовик, веселясь из последних сил.
   - А этой... "Мы, дети галактики"?
   - И этой нет!
   Петра Клутыча почему-то тянуло на космический репертуар. Но ничего из песен, которые ему срочно захотелось исполнить, не нашлось. Не было даже "Земли в иллюминаторе".
   Поэтому Петру Клутычу пришлось довольствоваться современностью.
   Он тяжело заплясал и принялся кричать в микрофон:
   - Я буду вместо! вместо! вместо неё!.... Твоя невеста! Честно! Честное ё!....
   Лицо его нисколько не оживилось. Угрюмая очередь изнемогала от нетерпения. Ей тоже хотелось спеть про невесту, а Петр Клутыч занимал время и пространство.
   Машины летели, люди шли; никто не обращал внимания на старания Петра Клутыча.
   - Твоя невеста! Честно! Честное ё!....
   Глава 4
   Могло показаться, что помещение для допроса предателей человечества, пятой колонны, совершенно не отличается от следственного изолятора для звездоплавателей.
   После внимательного осмотра впечатление сохранялось.
   И все же здесь было гадостнее.
   Совсем необязательные царапины на лабораторном столе. Слабый запах табака, гуталина и ружейной смазки. Эхо проклятий на родном языке, впечатавшееся в стерильные стены. Слабое, но отчетливое жужжание продолговатых ламп.
   Балансиров распорядился выключить освещение, чтобы вместе с Медовиком погрузиться во тьму. Помещение за стеклом, как и на первом допросе, заливал ослепительный свет. Медор Медовик сидел, положа руку на пухлую папку; надковыривал картон, пробирался внутрь, трещал листами.
   - Давайте сюда этого декабриста, - сказал он нетерпеливо.
   Балансиров потянулся к микрофону - точно такому, как в первом боксе. Он снова чувствовал себя неуютно, хотя допрашивать предстояло своего, двуногого и двуглазого. У него не могло быть неизвестных науке микробов, требующих усиленной защиты. Зато могли быть микробы известные, требовавшие защиты еще более усиленной. Медор Медовик не раз прибегал к биологическому воздействию на упрямцев. Подземные микробиологи работали без выходных, а герметичные двери и толстые стекла защищали не только от космических спор.
   В полу разверзлась дыра; бокс принял очередной стул, но сидевший на нем не был, в отличие от незваного пилота, прикручен к сиденью и спинке. Рыхлому, изнеженному мужчине, одетому в больничную пижаму, хватило древних кандалов, каких давно не выпускают. Но ему недоставало колодок и рваных ноздрей.
   Балансиров замечтался, вспоминая, как они брали этого предателя. Ночь! Переполненная луна придвигается все ближе, ибо интересуется космическими делами; космические дела вот-вот развернутся на Бежином лугу. Но луг осквернен, он пылает посадочными сигнальными кострами. Делегация отщепенцев размахивает факелами; нынешний пленник Балансирова прочищает горло, готовясь к сепаратным переговорам с нечистой силой. Нечистая сила летает над родиной, над ее просторными полями, чтобы, по завершении переговоров, топтать. Черные крылья отодвинулись в прошлое: над лугом зависает серебристое брюхо. И вдруг: лязг! грохот! Урчание моторов! Из окрестных лесов выдвигаются боевые машины. Брюхо взмывает в небо, но поздно: залп! еще один залп! Небо расчерчивается лазерной паутиной. На перетрусившую делегацию падает обычная, позорная сеть. К орущему клубку спешат, размахивая хоботами, грозные силы химического реагирования...
   - Ну что же, Эренвейн, - голос Медора Медовика пробудил Балансирова. Реконструкция героизма пресеклась. - Рассказывайте, как вы крали людей. Похищали граждан. Договаривались с врагами человечества.
   Ответа не было.
   Медор потянулся и зевнул, показывая, что абсолютно спокоен и уверен в успехе.
   - Вы знаете, Эренвейн, сколько людей пропадает без вести ежегодно? Десятки тысяч.
   - И всех я похитил, - попытался съязвить Эренвейн. Балансиров удивленно присмотрелся: нет, все в порядке, его трясет, только очень мелко и сразу не разобрать.
   - Будет вам паясничать, - укоризненно молвил майор. - Мы же понимаем, что не всех. Достаточно одного. Слезинки ребенка. Вы читали у Достоевского о слезинке ребенка? - зазвенел Медовик.
   - Мы не трогали детей, - сказал Эренвейн.
   - Не придуривайтесь. Вы отбирали у них мам и пап.
   - Это и без нас делали. Тех мам и пап, о которых вы печетесь, отбирали по решению суда. И дети радовались. Это были пьяницы.
   - С чужого голоса поете, - Балансиров сделал Эренвейну замечание.
   - Вы забрали много непьющих, - напомнил Медор Медовик. - Якобы дураков. У них тоже были дети.
   - Их тоже заберут, когда вырастут. Раз такие родители. И что в этом плохого, если разобраться? Вы же автоматы, вы не рассуждаете. А французы, например, открыли, что человеческий глаз воспринимает всего один процент материальной вселенной. Один! - Эренвейн сострадательно и нахально поднял палец, сочувствуя глазам Балансирова и Медовика. - Между тем, космос на 73 процента заполнен пока неразъясненной черной энергией, которую как раз и не видно, а в ней самая суть. Но вам же до этого нет дела, вам бы только вязать свободную мысль.
   Балансиров с Медовиком переглянулись.
   - Что тут скажешь? - притворно удивился Балансиров. - Вот если, допустим, человек увидит не один, а два процента - что будет? Он мигом слетит с катушек. В белой горячке, небось, добавляются какие-то сотые доли, и ничего хорошего.
   - А если явится Божья Матерь или Неопалимая Купина - это сколько еще получится? с учетом неизменности остального ландшафта? - Медор, подыгрывая, театрально взялся за сердце.
   Эренвейн презрительно и негодующе отвернулся.
   - А знаете, что мы сделаем? - улыбнулся Медор, снял очки и начал протирать их чепчиком, который тоже снял. - Мы оставим вас без коры. Есть хорошие лекарства, электричество... И отдадим вашим космическим друзьям.
   С Эренвейна слетела наглость. Она и прежде давалась ему не без труда.
   - Партия потребует думского расследования, - предупредил он.
   - Пусть требует. С какой-нибудь звезды. Ваша продажная партия, ненавидящая народ и страну, отправится следом за вами.
   - Вам не позволят, - всем своим подлым сердцем Эренвейн надеялся, что его берут на испуг.
   - Думайте, как хотите, - отозвался Медовик, легко прочитавший эти простенькие мысли. - Мы не спросим позволения. Мы организуем проверку вашей финансовой деятельности. Там, собственно, и проверять нечего: приходи, да забирай в кутузку. Народ одобрит. Он сыт по горло вашей импортной демократией.
   - Хорошо, - изнеженный мужчина опустил голову. - Чего вы хотите от меня? Я выполнял партийное поручение. Я рядовой функционер. Мне приказали встретить гостей и передать им пакет...
   - Пакет давно у нас, - махнул рукой Медовик. - В нем списки. Ни в чем не повинных граждан, которых вы причислили к дуракам и пьяницам. Они совпадают с нашими, только короче. Вам известно, что все дураки у нас переписаны?
   - Тогда чего вы от меня хотите?
   - Вы слишком бодро изъясняетесь, - недовольно поморщился Балансиров. Товарищ майор, разрешите наложить взыскание на службу предварительной подготовки? Смотрите: он ерепенится, чего-то квакает, поминает всуе государственные структуры... А должен был рыдать и молить о прощении.
   - Наложите взыскание, - согласился Медор. - Итак, - обратился он к Эренвейну, - нам нужны имена других предателей. Партийных соратников можете не называть. На них давно заведены уголовные дела. Рядовые граждане? Деятели искусства, науки? Иностранные подданные?
   С этими словами Медовик, будто спохватившись, сунул руки в нарукавники. Манипуляторы коротко взвыли и растопырили пальцы.
   - Не бойтесь, - подбодрил он задержанного. - Мы защитим вас от гнева ваших заоблачных хозяев. Не такие они грозные. Раскалываются, как все разумные существа. - Он кивнул на папку с листами. - У меня здесь распечатка показаний одного из пилотов. Вся философия, вся идеология, цели и задачи. Нам не хватает технических подробностей.
   Эренвейн, видный оппозиционер, чье сытое лицо не сходило с телеэкрана, болезненно глотнул, завороженно следя за червеобразными движениями металлических пальцев.
   - Ну же, - нетерпеливо повторил Медовик. - Мы ждем. У вас есть осведомители, наводчики. Есть агентура среди сатириков, журналистов, врачей.
   - Я не помню поименно, - хрипло сказал Эренвейн.
   - Еще бы вам помнить такую ораву, - участливо отозвался тот. - Скажите, где у вас хранится подобная информация - и дело в шляпе.
   Эренвейн раскрыл было рот, но запнулся.
   - Я хотел уточнить, - выдавил он упавшим голосом. - Ваши угрозы... про звезду... нет, в лекарства и электричество я верю, но про звезду... это своеобразная шутка, правда?
   - Шутка, - кивнул Медовик.
   - Звезды необитаемы, - наставительно пояснил Балансиров. - Мы имели в виду планету.
   Он придвинулся к Медовику и прошептал ему на ухо:
   - Все-таки либералы - публика вежливая и сдержанная. Вот когда кому-то из наших прищемят почвенные Корни резными воротами, так сразу выходят тридцать три богатыря, вращая глазами....
   Глава 5
   Посреди ночи Петр Клутыч открыл глаза.
   На часах было три.
   В комнату кто-то пришел. Теперь Петр Клутыч был совершенно убежден, что не спит. Прекраснодушные игрища с полуснами и полуявью закончились, действительность победила. Он проснулся настолько, что даже сумел подумать, не Кашель ли здесь. За последние несколько дней ему не однажды казалось, что еще немного - и сосед постучится, а странное, зловещее дело перестанет существовать.
   Может быть, Кашель все время прятался рядом, в квартире Петра Клутыча. Может быть, ему досадили черти, и он каким-то бесом просочился под диван или в кладовку. И спал там, набираясь сил, несколько суток.
   Но Кашель не появился.
   Вместо него перед Петром Клутычем возник расплывчатый силуэт. У него не было ничего общего с прежним гостем, но Петр Клутыч странным образом сообразил, что он из той же компании. И еще он понимал, что этому чудищу нельзя ничего, ничегошеньки сделать. В кухне у Петра Клутыча лежал хлебный нож, да только он знал откуда-то, что ножом его не убить. И застрелить невозможно, и забить кулаком не удастся. Потому что, как чувствовал Петр Клутыч нутром землянина, самого существа в комнате нет. Есть, грубо говоря, его образ, но это вовсе не значило, что опасность настолько же призрачна. Образ явился откуда-то, и Петр Клутыч запросто может отправиться куда-то.
   Более того: он знал теперь, что именно этого и хочет существо.
   Чтобы он пошел с ним.
   Образ сгущался и наливался зеленью. Уже различались расширенные, невыразительные глаза, числом три штуки. Худые четырехпалые конечности. Округлый маленький рот трубочкой. Рахитичная грудь, скользкие болотные ребра, перепончатые ступни.
   "Хоть бы петух запел", - в отчаянии подумал Петр Клутыч.
   Существо приняло знакомую позу: голова повернута, смотрит в угол, да не в напольный, а в потолочный. Но только двумя глазами, а третий внимательно изучает Петра Клутыча. В запомнившуюся ночь тот просто не заметил этого третьего глаза, или тот не проявился, или не распахнулся - вот откуда взялось ощущение пристального, но неестественного, взгляда. Или нет: Петр Клутыч вцепился в простыни. Глаз плавал. Он путешествовал вкруг черепа, напоминавшего формой примитивное сердечко, которому не хватало любовной стрелы - ах, как бы такая стрела пригодилась, как бы она была к месту...
   "Что тебе, брат, до этого места?" - в черепе Петра Клутыча заскрипел бесцветный вопрос. Тот выпустил простыни и взялся за голову. Руки натолкнулись на непривычно гладкую кожу: Петр Клутыч, хоть и был достаточно молод, носил паричок, который снимал на ночь.
   Сейчас паричок лежал на стуле, подле постели.
   Без паричка Петр Клутыч был абсолютно лыс, не считая височков. Лет десять назад, когда ему отказала в ответном чувстве любимая женщина, у него выпали все волосы.
   Пришлось купить мышиного цвета паричок.
   "Ступай за мной, брат, к другим братьям, - настаивал голос. Глазастое существо предпочитало не говорить, как говорят нормальные и цивилизованные субъекты. Для усиления эффекта оно пользовалось телепатической волной. Твои братья у нас".
   - У меня нет братьев, - твердо сказал Петр Клутыч.
   "У тебя много братьев", - возразил пришелец.
   - Я был один в семье, - настаивал тот. Очевидное заблуждение гостя вселило в него некоторую уверенность.
   Существо на секунду притормозило и прикрыло неугомонное око.
   "Дорогой мой человек", - сказало существо. Петр Клутыч очень не любил такого обращения. Оно звучало неестественно, и за ним, по его опыту, всегда следовала какая-то подлость. Достаточно услышать и выждать: глядишь - перед тобой, оказывается, и в самом деле не то инопланетянин, не то свинья.
   "Такие, как ты, нужны твоим братьям, - заявил пришелец, подумав. - Они уже начали строить новую жизнь. Они ни от кого не зависят и все решают своим... - Пришелец снова помедлил, собравшись было сказать "умом", но в последний момент заменил это слово на "рассудок". - Рассудком. Они частно предпринимают и вынимают барыш".
   Петр Клутыч вспомнил недавнее караоке. И человека в цветастой рубахе, певшего песню "Не нужен нам берег турецкий", которая очень нравилась Петру Клутычу. Спеть ее самостоятельно, прямо сейчас, он не отважился.
   "У твоих братьев равные возможности, - втолковывал голос. - Они трудятся честным трудом и будут счастливы. Сейчас мы отправимся к ним".
   Петр Клутыч вдруг похолодел, догадавшись, что Кашель - у братьев.
   Эта мысль положила диспуту конец.
   Во-первых, если эти палачи справились с Кашлем, то сопротивляться бесполезно. Кашля, бывало, вязали сразу две медицинские бригады - и ничего. Во-вторых, Кашлю будет, как-никак, веселее, когда с ним рядом обозначится земеля и даже сверх земели: сосед.
   Петр Клутыч, борясь с ужасом, покорно сел в постели, взял паричок и надел его.
   "Кто ты такой?" - проскрипело в голове.
   - Петр, - растерянно объяснил Петр Клутыч.
   "Где дурак?" - инопланетянин, не двигаясь, задал следующий вопрос.
   Тут бы Петру Клутычу и догадаться, что он имеет дело не просто с образом, спроецированным в его конуру, но с образом робота, который не в состоянии переварить мгновенное изменение внешности. Он не догадался, но действовал правильно.
   - Дураков нет, - он, отвечая, не вдавался в смысл ответа: просто ляпнул готовую, заученную конструкцию.
   Образ, не видя более никакого сходства с заданным объектом, начал расползаться. Там, где он стоял, возникла неприятная вертикальная щель с неровными краями. По сознанию Петра Клутыча прогулялись смутные анатомические ассоциации.
   "Туда тебе и дорога", - подумал Петр Клутыч, клацая зубами.
   Существо бесшумно втянулось в щель, служившую, как ему позднее растолковали, коридором между мирами.
   Тогда он спрыгнул на пол и босиком побежал к выключателю. Комнату озарил домашний свет.
   О довершении сна не могло быть и речи. Петр Клутыч решил, что остаток ночи он просидит, забившись в угол и закрывшись руками. Одеяло над головой его чем-то не устраивало. Но он не сумел высидеть и минуты. Хотя ему было очень страшно выходить на улицу, он пересилил себя, наспех оделся и вышел. И там, снаружи, предпринял действия, которые, вернись ночной гость, преобразили бы Петра Клутыча в еще более лакомую приманку.
   Петр Клутыч купил себе выпить, выпил, но ему не особенно полегчало.
   Очень быстро, несмотря на ранний - или поздний, как угодно - час, нашлись какие-то сопровождающие доброжелатели. Они доставили Петра Клутыча в реанимационное отделение ближайшего ресторана.
   Таким образом, он окопался в круглосуточном ресторане "Государь" и постепенно, в мыслях, с тяжелым возбуждением, отождествлялся с прототипом вывески.
   Через час, когда сделалось почти хорошо, его вышвырнули за дверь; содрали предварительно паричок и, торжествуя, выпинали эту вещь следом. За несдержанность и развязное поведение в зале.
   Он и пукнуть-то хотел для завершения чувства внутренней гармонии, для полной в ней уверенности: так все складывалось ладно, один к одному, что машинальное устранение несовершенства, мелкой потребности, явилось бы скромной точкой в акте сотворения мирного микрокосмоса. Но вышло громко, и микрокосмос взорвался, рождая неуправляемые, как кометы, последствия.