Смирнов Алексей Константинович. Дуративное время

   - Ничего вам не известно, - сам себе возразил Протокопов. - Полотенце постелите на колени. Вы знаете, что это такое? - он указал на телевизор. И, не дожидаясь ответа, растолковал: - Это двадцать пятый кадр. Вы будете смотреть передачу и медленно проникаться мыслью о вашей неизлечимой глупости. Вам повезло. Дурак не видит себя со стороны. Но мы вам посодействуем.
   - Зачем? - вырвалось у Петра Клутыча.
   - Ради вашей безопасности. Это уж вам ответственный товарищ объяснит, Протокопов кивнул на Балансирова, который тоже кивнул - в общем, все они втянулись в кивание, в том числе - молодой ассистент, который кивал двум видеокассетам, не зная, какая лучше.
   - И подкуем, - добавил Балансиров. - В отношении гражданской позиции.
   - Совершенно верно, - доктор дернул себя за маленький, усохший нос. Модернизируем архетип. Вы меня не слушайте, это вам ни к чему. Кого бы тебе подселить в башку? - он перестал обращаться к Петру Клутычу и рассуждал сам с собой.
   - Вот эти два, по-моему, сгодятся, - напомнил о себе ассистент.
   - Дайте-ка взглянуть. Хороший выбор. Похвально. Только лазерное шоу при дворе Анны Иоанновны не пойдет. Это будет слишком поверхностный образ, на грани прорыва в сознание. Надо копать глубже! Вот второй мне нравится больше, корневая картина. Илья Муромец с ядерным щитом. На свинцовой кобыле. Такого надолго хватит, как вы считаете? - Протокопов обернулся к Балансирову.
   Капитан уважительно выставил палец.
   - Так я и думал, - вздохнул Протокопов. - Надевай, дружок, наушники. И очечки надвинь, чтобы по сторонам не глазеть.
   Петру Клутычу стало не по себе.
   - А уколов не будет? - пролепетал он, надеясь шуткой увериться в общей доброжелательности.
   - Будет, - доктор махнул ассистенту, который уже растягивал жгут, будто удавку.
   - Какая же это диспансеризация, - сообразил, наконец, Петр Клутыч.
   - Никакая, - согласился тот и с неожиданной силой придержал его за плечи.
   - Кулачком поработайте, - велел ассистент.
   Петр Клутыч сжал кулак и попробовал замахнуться.
   - Да не так, что вы делаете! Сжимайте и разжимайте. Любите подраться?
   - Не люблю, - обреченно сказал Петр Клутыч.
   - Напрасно, - пожурил его Балансиров, следя за иголкой, которая торкалась в пупырчатую кожу. - Драться придется. Вас ожидают жестокие бои.
   - Почему? - успел спросить пленник прежде, чем его небогатые мысли свелись в подобие тонкого лучика, который быстро забегал по мерцавшему экрану, сканируя бессмысленный "снег".
   - За право остаться собой, - Балансиров бросил это на ходу, направляясь к чайнику. Клиент пошел в работу. Балансиров налил себе кипятку, добавил заварки, высыпал в кружку с нарисованным зайчиком три ложки сахара с горкой.
   Протокопов подсел к нему и взял печенье. Усмехнулся:
   - Как настоящие доктора. Сейчас начнут ломиться, стучать, мешать, - он кивнул на дверь. Сразу и застучали; ассистент выглянул в коридор и сердито закричал на кого-то.
   - Дурачки подтягиваются, - Протокопов ревматически вздохнул.
   Из кресла захрипел невидимый от чайного столика Петр Клутыч.
   - Илья Муромец пошел, - предположил Балансиров и отхлебнул от сладкого зайчика.
   - Пока еще не пошел. Это его личное "я" откололось. И знакомится со скорбным положением дел.
   - Не помрет? - на всякий случай спросил капитан.
   - Да господь с вами, - Протокопов тоже налил себе чаю, отхлебнул. - Во всяком случае, не сейчас. Будет жить, если не повесится со стыда.
   А Петр Клутыч смотрел передачу и впитывал информацию, от которой у него перехватывало дыхание. Сначала ему показалось, что кто-то содрал его лицо, как будто это был паричок: совершенно не больно; лицо снялось и скомкалось, словно зеленоватая маска из толстой резины. Потом невидимый распорядитель подсунул пальцы под затылочный бугор, неощутимо подвел их к орбитам и мягко вытолкнул глаза. Петр Клутыч вылетел из тела, как из демисезонного пальто, и раздвоился. Одна часть страдала, другая бесстрастно следила. Этой другой части было глубоко наплевать на все на свете и на себя - в первую очередь. Ей ничто не угрожало. Телекартинки сменяли друг друга: с одной стороны, это было похоже на стремительный калейдоскоп; с другой, если принять во внимание эффект, который мельтешение оказывало на пассивную и страдательную часть Петра Клутыча, процедура напоминала пулеметный обстрел. Скорость не позволяла запомнить увиденное, и все нарастала, пока абстрактные рисунки не слились и не сделались вспышками. Петр Клутыч не умел объяснить, как такое возможно, но с каждым всполохом его следящая составляющая кивала и равнодушно соглашалась, находя убедительными доказательства глупости Петра Клутыча, которые множились, множились и затопляли изнемогающую душу. Он не понимал, какая из двух частей - душа. Логично было решить, что душа - это наблюдатель. Однако Петр Клутыч не мог поверить, что его душе, феномену мятущемуся и животрепещущему, до фонаря та безжалостная истина, которая разворачивалась по мере мучений и просвещения рассудочной половины.
   В полусне он отмечал странные события, происходившие не на экране, а в разных других местах - например, на коленях, куда вдруг впрыгнул маленький узкий цилиндр, похожий на карандаш, и тут же пропал.
   Цветное мельтешение достигла пика.
   "Дурак! Дурак! Дурак!" - взрывалось в мозгу Петра Клутыча.
   И мозг отвечал печальным пониманием.
   Но вскоре откуда-то всунулась лошадиная морда, и стало полегче.
   Часть вторая
   Глава 1
   Очень обидно.
   До слез.
   Ужасная, жестокая правда. От которой не скроешься, даже если прибавится мозгов. Все равно припечатали: дурак! Ты родился дураком, гражданин хороший. Ты заблуждался, глядя по сторонам и читая чужие мысли. Ты читал их неправильно.
   Над тобой потешались, тобою брезговали. Тебе не давали покоя: пинали, унижали, увольняли. У тебя нет братьев по разуму, потому что у тебя нет разума. Когда ты остался один, тебя не оставили в покое, захотели украсть и отправить в ад. Эти страшные планы вынашивали чужие. Потом ты попал к своим. Тебя, доверчивого, заманили к врачу и там надругались.
   Вроде кто-то лежал или летел, он видел точно - но где? Когда? Куда? В связи с чем? Точно не в связи с фильмом. Откуда взялся этот маленький цилиндр?
   ...В первый день сознательного существования Петр Клутыч выбросил паричок в урну. В сердцах, под влиянием настроения, но потом пожалел паричка, вернулся, достал, отряхнул, надел обратно.
   Умом он знал, что братья по разуму у него есть, и они весьма многочисленны.
   Но в сердце зияла рана. Ум был слаб, а разум - сомнителен.
   Одно успокаивало: твердая почва под ногами, невыразимая определенность. Нечто вроде сокрытых и мощных корней, ветвящихся и переплетающихся с другими, родственными, корнями. Лошадь? Лошадь с богатырем? Какая-то лошадь с богатырем лезет в голову. Откуда она прискакала - неизвестно. Это очень надежная, верная, лошадь, в ее компании становится хорошо и спокойно. Жаль, что она не задерживается и быстро пропадает. Еще какие-то образы, цветные картинки - неразборчивые, будто позавчерашние сны. Но это общая лошадь, общие картинки. Основа существования. У нее широкая спина. Он, Петр Клутыч, сидит верхом на лошади и держит в руках букварь.
   Пешком наяву и верхом в умозрении Петр Клутыч вошел в здание штаба.
   На входе стояла вертушка; охранник почтительно улыбнулся Петру Клутычу, но все равно подождал, пока тот нароет за пазухой малиновый пропуск и покажет ему; потом пропустил.
   - Вы молодец, - признал Петр Клутыч, уже стоя по ту сторону вертушки. Его потустороннее стояние расслабило охранника, перевело ситуацию в категорию бытовых. Страж просиял.
   - Вы мне напомнили часового у входа в Смольный, - малиновая книжечка упала в карман. - Вам известна эта история?
   - Не припомню, - услужливо подхватил охранник, хотя нечто смутное всколыхнулось в его памяти.
   - Часовой не пропустил Ленина, потому что тот не показал ему документ. Ленин начал рыться в карманах, а тут выскочил какой-то человек и стал орать и требовать, чтобы Ленину дали пройти. Но часовой сказал, что не даст, пока не увидит документа, потому что порядок для всех один. И Ленин его похвалил. Показал документ и прошел на общем основании.
   - Надо же. Да, да, - охранник уже стоял, машинально вытягиваясь во фрунт.
   Петр Клутыч помялся, не зная, о чем говорить. Мысль закончилась.
   - Ну, я пойду? - спросил он робко.
   - Конечно, Петр Клутыч, вас дела ждут.
   Услышав про дела, тот решил держаться надменнее.
   - Увидимся, - холодно сказал Петр Клутыч.
   - Обязательно, - согласился охранник, доподлинно зная, что они увидятся, потому что Петру Клутычу когда-нибудь придется выходить.
   Мимо деловито пробежал какой-то молодой человек с кожаной папкой в руке. "А у меня и папки нет, - подосадовал Петр Клутыч, направляясь к лифту. - Это никуда не годится. Мне положена папка. Мне мало блокнота. Правда, с этой папкой будет одна морока. С ней много не назондируешь. В массах папка может зацепиться, раскрыться, рассыпаться..."
   Он шагнул в лифт и заказал четвертый этаж.
   Лифт качнулся и доставил его на место прежде, чем пассажир успел вынуть носовой платок и прочистить нос. Петр Клутыч высморкался уже на ходу; навстречу шли люди, которые здоровались с ним, и он раскланивался, не отнимая платка. Перед нужной дверью он помедлил, рассматривая надпись, возникшую за ночь: "УМКА".
   "Что бы это значило - УМКА?" - он встревожился. Может быть, штаб переехал? Или движение, неровен час, вообще ликвидировалось?
   Петр Клутыч, предвидя новые каверзы пришельцев, распахнул дверь и облегченно вздохнул: Балансиров сидел за столом, откуда внимательно слушал болтливого Барахтелова, очень расторопного и смышленого партийца, члена партии с четвертого числа сего года.
   У того с утра пораньше была наготове новая инициатива, созревшая за ночь.
   - Троллейбус был номер 20, а на табличке приписано: "скорый". Глупость, правда? Я записал его номер.
   - Номер машины? - уточнил Балансиров, водивший карандашом по листу, уже исчерченному абстракцией.
   Барахтелов запнулся.
   - Троллейбуса, - повторил он. - Номер 20, я же говорю.
   - Ага, - сказал Балансиров. - Ну, давай дальше.
   - Дальше я подумал, что народ устал от безликости, от пронумерованной анонимности. Метрошные ветки и те пронумеровали. Вот хорошо бы давать автобусам, троллейбусам и трамваям имена, как пароходам: "Смелый", "Неукротимый", "Озорной", "Академик Келдыш". Народ с удовольствием знает, что если утром не протиснется в Келдыша, то поедет на Озорном. Надо обратиться в какой-нибудь рельсовый комитет.
   - Это отличное начинание, - согласился Балансиров и жестом пригласил Петра Клутыча сесть. - Но я не думаю, что стоит включать его в предвыборную программу. И рельсовый комитет не ищи.
   - Почему?
   - Потому что они пришлют специалистов по транспортным переименованиям. И те приедут в белой машине с красным крестом.
   - А-а, - нахмурился Барахтелов. Он задумчиво сгреб в кулак полукартофельный нос, но сразу отпустил и протер невыспавшиеся глазки-бусинки.
   - Зачем у нас "УМКА" написано? - спросил Петр Клутыч, осваиваясь за столом.
   Балансиров довольно улыбнулся, встал и начал прохаживаться по штабу, напоминая сороку в поисках сверкающего предмета.
   - Это все нашего идеолога старания, - он похлопал Барахтелова по плечу. - Придумал для партии хорошее название.
   - "Умеренно Мыслящий Кипучий Актив", - пояснил Барахтелов. - Нравится?
   - Очень нравится, - сказал Петр Клутыч. - Только, по-моему, трудновато запомнить.
   - Это не беда, - возразил Балансиров. - Никто и не будет расшифровывать. Проглотят целиком. Надо будет кому-нибудь поручить нарисовать эмблему: медвежонка на льдине, с мороженым или со штыком... Должно получиться что-то домашнее, родное, из детства, из мультфильма. Чтобы избирателю захотелось проголосовать без всяких программ и деклараций.
   Петр Клутыч одобрил этот план, невольно любуясь собственным портретом, который висел под квадратными часами. "Часы истории", - припомнилось Петру Клутычу. Ему стало тревожно, и он засмущался.
   - А лозунг-то! - он ударил себя по лбу, гоня неловкость.
   - В литературном отделе уже подобрали, - Балансиров раскрыл записную книжку. - Удивительно простой, доходчивый и красивый. Из учебника грамматики Смирновского.
   Дверь отворилась, и вошел, шаркая валенками, старик Блошкин.
   - А, товарищ Блошкин! - воскликнул Балансиров. - Присаживайтесь, вы очень кстати. Мы тут с товарищами обсуждаем предвыборный лозунг. Очень интересно ваше мнение как официального старейшины.
   Блошкин, приехавший с первой дальней электричкой, присел рядом с Петром Клутычем. Балансиров завербовал его лично, и дед, почувствовав себя нужным и важным, ожил: помолодел, расправил плечи. С недавних пор он даже клюкой пользовался не без пижонистой элегантности, в качестве трости.
   - "Воробей - птица. Россия - наше отечество. Смерть неизбежна". Каково? - обратился Балансиров к собравшимся. - Просто, доступно! И Россия есть, и отечество!
   - Вот это... про смерть убери, - прохрипел Блошкин.
   - Да, про смерть надо выкинуть, - согласился Петр Клутыч.
   - Там у вас диверсия, снаружи, - продолжил Блошкин. - Вот, посмотрите.
   Он протянул однопартийцам сорванный с двери лист. "УМКА" подрос и вытянулся в длину, обогатившись приставкой "недо".
   Глава 2
   - Дорогой мой человек, - обратился инопланетянин к Медору Медовику.
   Медор, разбуженный пришельцем, поудобнее устроился в подушках и продул папиросу.
   "Действительно, за умных взялись, - удивленно подумал он. - Ну-ну, послушаем с интересом".
   - Фобка Дурак! - закричал дрессированный попугай Медора.
   Но тут Медору показалось, что это вовсе не инопланетянин, а сам Сатана, который принялся его искушать: дескать, я тебе послужу здесь, а ТАМ ты пойдешь со мной.
   - Нет уж, - слукавил Медор, пуская кольца. - Давай лучше наоборот: это я тебе послужу здесь, зато ТАМ мне будет хорошо. Договорились?
   Сатана почесал в затылке:
   - Это тебе постараться придется!
   - Так ясен пень...
   Медор, когда разговаривал со всякой сволочью, бывал очень прост в общении.
   Сатана понуро стоял и переливался зеленым в предутреннем свете.
   - Ну, что же ты? - приободрил его Медовик. - Ошибся дверью? Кадровый кризис? Дураков не осталось?
   - Дорогой мой человек, - Сатана безнадежным голосом затянул сначала. Рога растаяли. Хвост обратился в дым, оставив после себя туманный росчерк.
   Медор испытал раздражение.
   - Говори скорее, - посоветовал он. - Тебя уже пеленгуют, ты это знаешь? Истребитель улегся на боевой курс. Сейчас он тебя расстреляет, настоящего.
   ...Визит оставил в Медоре неприятный осадок. Когда посрамленный призрак, напуганный обнаружением и уничтожением, удалился, майор натянул солдатское одеяло до подбородка и мрачно задумался над причинами посещения. Наиболее правдоподобную догадку он гнал от себя, не допуская в мысли.
   Заснуть не удалось, и он связался за Балансировым.
   - Не спишь, капитан? - спросил он участливо. - Подъезжай ко мне. Будем разговаривать, выпьем...
   - Есть разговаривать и выпить, - отчеканил Балансиров без энтузиазма. Ему не хотелось выпивать и разговаривать в четыре часа утра. Но стиль неусыпной круглосуточной деятельности, давно перебравшийся в хромосомный набор, не позволил перечить. Когда Балансиров приехал, Медор Медовик стремительно отворил ему дверь и метнулся обратно, под одеяло, пока капитан вытирал ноги. Балансиров вошел в комнату и почтительно присел у постели Медора, а тот, пока шла беседа, так и лежал с одеялом, натянутым до самого рта.
   К приходу капитана Медовик окончательно пришел в мечтательно-досадливое настроение.
   - Окаянные времена, - пробурчал он, глядя, как Балансиров достает из портфеля закуску: круг колбасы и полбуханки черного хлеба. - В кого на допросе ни ткни - все хотят жить в девятнадцатом веке. Непременно в нем! Не в восемнадцатом, скажем, и не в двадцать девятом, а подавай девятнадцатый. И жить там, конечно, не петухами и чушкарями, и даже не мужиками, а держать высшую масть. Пускай захудалое, но дворянство. На каждом допросе только и слышишь - хочу, мол, туда, хочу...
   Балансиров с фальшивым сочувствием вздохнул и протянул ему стопку. Медовик ненадолго оставил одеяло в покое и выпил небрежно, без вдумчивости.
   - Я и сам бы хотел жить в девятнадцатом веке, - признался он после паузы, прожевывая колбасу. - Потому что это, пожалуй, самый спокойный век за всю нашу историю. После 12-го года все было ничего - ну, севастопольские рассказы, бог с ними. Ну, балканский вопрос, да достоевские соборные галлюцинации о Царьграде - и ладно. И сам 12-й год, в общем-то, ерунда, потому что Бородино не Сталинград и не кавказские горы. Так и видишь себя мелким помещиком в тертом халате. Погреб с рыжиками, наливочка, перепела. С мужичками - по-доброму, без лютости. Ключница-экономка с утиной походкой, но только чтоб не особенно воровала. Глаша с косой под боком. Неразрезанные "Отечественные записки". А заскучал - заложил кибиточку, к соседу в имение, что за пять верст, а он уж стоит на крыльце, тоже скучает. Трюх-трюх-трюх по кочкам, как думал себе Иудушка Головлев. А? Капитан? Вот был бы ты у меня в соседях - мы бы и ездили друг к другу. Чем не жизнь? Чего не хватает? Время пролетит - глядишь, и бал какой-нибудь будет уездный, с тургеневской асей. Туманы, роса, снова коса, сиреневое платье. Дальше - зимние вечера, сидишь и пишешь при свече свое ироничное и скорбное жизнеописание.
   Балансиров проглотил стопку и занюхал хлебом.
   - Я бы там с тоски подох, - сказал он угрюмо. - Совсем устарелая матрица.
   Уловив возражение, проснулся попугай:
   - Фобка Дурак!!...
   - Возьми платок, накрой его, - попросил Медовик. - Ты, капитан, правильно рассуждаешь, здраво. Мечтаешь, небось, о тридцать девятом веке... Так и должно быть. Устремленность должна присутствовать... ты, часом, не пишешь, что я тут говорю?
   Балансиров слабо улыбнулся.
   - Ну, пиши-пиши. Грезы закончились, - Медор сменил тон. - Докладывай, как продвигается дело.
   Капитан взял папку, которую до того отложил; распахнул, перебрал листы.
   - Создание партийной верхушки завершено, - прогнусавил он, теребя нос. - Уже создано десять мобильных бригад для формирования опорного слоя. Харизматичность лидера соответствует.
   - Чему, чему она соответствует?
   - Лозунгу, - нашелся Балансиров.
   Он прочитал лозунг.
   - Хороший, - одобрил Медовик.
   - Уже выходим в массы поточным методом, - капитан, докладывая, неожиданно сорвался на фальцет, почти взвизгнул. - В процессе диспансеризации выявлены кадры, выдвинутые на ключевые посты. Для наглядной эстафеты поколений позиционирован сельский житель преклонных лет. Сформирован и усилен руководящим звеном идеологический сектор. Методом активного поиска разыскивается руководитель службы безопасности. Начиная с завтрашнего дня, товарищ майор, бригады будут систематически выходить в народ, решая задачу дальнейшего активного выявления...
   - Неприятель? - осведомился Медор.
   - Неприятель глумится в печати. Довольно вяло, так как не понимает серьезности и масштаба задуманного.
   - Я не про наймитов спрашиваю. С ними все ясно. Основной неприятель?
   - Посещения прекратились. Во всяком случае, активисты больше не жалуются.
   - А вот ко мне приходил, - печально признался майор.
   - Возмутительно, - Балансиров захлопнул папку и наполнил рюмки. - Чего он хотел?
   - Он сам не знал. Маячил, как старинное привидение, и что-то мямлил.
   - Может быть, вам в поликлинику сходить? - осторожно спросил Балансиров. - Протокопов хвастался, что у него и для умных машинка есть.
   - Не надо, капитан, - отказался Медор. - Брось. Нет у него такой машинки.
   - Но позвольте...
   - Пришелец ошибся, - уверенно рассмеялся тот, забавляясь мучениями капитана, который никак не мог обосновать острую надобность в том, чтобы Медор посетил Протокопова. - У них начались сбои.
   Медор оглушительно зевнул. Сон, который спугнул инопланетянин, возвращался, осторожно подкрадываясь. Исполнительный капитан успокоил Медовика. Устроившись поуютнее, майор полуприкрыл глаза и начал вызывать привычный и приятный образ Петра Клутыча, а рядом - себя самого, в качестве закулисной направляющей силы.
   К мечтам примешивалось досадное чувство: что-то не было учтено, какая-то бяка осталась непредусмотренной.
   И вот еще незадача: все казалось ненастоящим. Милиционеры, доктора, партии, мирные инициативы. Интеллигенция, казалось бы, ого-го, мозг нации, а присмотришься - не мозг, а говно. И все государство: государственные признаки есть, а поднимешь крышку - и только пар валит. Что там, в остатке? Загадочная душа? Но это она для других загадка, а нам-то самим все ясно, только не сформулировать никак.
   Балансиров, давно уже переставший докладывать, послушно следил за майором и не мешал ему засыпать. Под платком ворочался сонный попугай.
   Глава 3
   1
   Назвавшись представителем РОНО с неограниченными полномочиями, Балансиров сидел в кабинете директора одной из школ и внимательно изучал школьные сочинения. Сочинения были написаны на иностранном языке, но капитан немного знал этот язык, так что ничто ему не мешало. Некоторые тетрадки он откладывал в сторону, когда находил, что юные авторы - достойные кандидаты в молодежное крыло партии УМКА.
   "Картошка, - читал он заглавие. - Картошка - это продукты, которые выращиваются в земле людьми. Это универсальный продукт: почти во всех блюдах его можно встретить. Картошка дешевая и используется всеми. В деревнях это основная еда. В России используют много картошки, потому что Россия это сельскохозяйственная страна, у которой большие поля для выращивания картошки".
   Балансиров отложил эту тетрадь.
   "Картошка, - прочел он в следующем сочинении. - Картошка - это овощ, который находится в земле, этот овощ потребляет почти всех, потому что это стоит не слишком дорого. Его можно есть по торжественным случаям, или можно его использовать, чтобы поесть каждый день, или можно его пожарить".
   "У меня у самого в кастрюле образовалось чуть ли не знамение, - это уже не было школьной работой, это размышлял сам капитан, захваченный картофельной темой. - Обычная кастрюля, небольшая. Картошка так себе, величиной с глупую голову, а потому порубленная. Желтоватая такая и вообще подозрительная, - Балансиров откинулся в кресле и закурил, попирая школьные правила. - Да, я решил сварить ее не сразу, а потом. Залил водой и поставил на холодную плиту. Вот она так постояла часа четыре - и что же? Вся вода багровая! Как будто в ту самую голову случилось кровоизлияние".
   Тетрадь, не дочитанная, отправилась в избранное.
   "Это, конечно, все-таки знамение, - озабоченно рассуждал Балансиров. Последние события настроили его на мистический лад, да и Медор предрекал, что явится нечто подобное. - Великим людям Бог являет разные знаки на небе: Луну там какую-нибудь необычную, Солнце, Спутник. А для меня, сообразно масштабу, ограничился кастрюлей. Что не меняет грозного смысла и авторитетности знака. В последний раз меня предупреждают. В последний раз".
   Он вздохнул и потянулся за новой работой. Раскрыв тетрадь, прибавил звук в директорском радиоприемнике и невольно увлекся диалогом женщины-диджея с нахрапистым, но несколько косноязычным абонентом. Тот собирался заказать песню, но угодил под прицельный допрос.
   - Ты, Юра, где служил?
   - В артиллерии служил!
   - Да ты что, Юра. Да ведь там, говорят, зачехляют стволы?!
   - Большие стволы!...
   - Большие!!... И не только за-чехххх-ляют... но и начищают?...
   - Да. Большим шомполом!
   - Зачеххххляют! и начищают большие стволы! Ох, Юра....
   "Сколько работы", - вздохнул Балансиров и записал частоту, на которой велась передача. Он тихо выругал Медовика, с чего-то решившего, что его, кадрового работника, следует бросить на формирование молодежного крыла УМКА. Прочитал, небось, в деле про особенно развитые коммуникативные навыки - и прицепился.
   Прозвенел звонок. Учебный день завершился, благодаря чему Балансиров завербовал восемь десятиклассников и учительницу.
   2
   Петру Клутычу, напомнив ему о лидерских прерогативах, поручили создание силового блока.
   В отличие от Балансирова, он понимал, что движение очень молодо, и привлечение новых партийцев требует личного участия всех, даже высших чинов. Он не чурался агитационной деятельности, но не имел понятия, как к ней подступиться.
   Обремененный поручением, Петр Клутыч серьезно попрощался с охранником и вышел из здания штаб-квартиры. Он остановился в замешательстве. Прохожие толкали его, и Петру Клутычу захотелось хватать за руку всех подряд и тащить в поликлинику для разъяснения основ бытия.
   "Дураков нет, - тоскливо подумал он. - Никто не пойдет. А мне нужны именно дураки".
   Балансиров, когда доказывал ему обратное, оперировал статистикой. "Все не пойдут, - соглашался капитан. - Но пятеро из ста пойдут. Пятеро из ста сделают все, что им предложат. Конечно, для этого нужно, чтобы девяносто пять отказались. Наберитесь терпения, мой друг. Запаситесь мужеством".
   Петр Клутыч купил мороженое, шел и ел его, и вафли осыпались, как копеечки с уплаченной десятки.
   "А вдруг я не узнаю дурака? - постоянно терзался Петр Клутыч. - Это же очень трудно - угадать его, когда сам не шибко умен".
   - Можно к вам обратиться? - пролепетал Петр Клутыч, останавливая полную женщину с сумкой.
   И торопливо, путаясь, вынул бумажечку, на которой были изложены основные тезисы.