13
Брон облизнулся и потянул носом.
Пахло овощами, прелой землей, отработанным кислородом.
Он неуклюже вильнул задом и на четвереньках выбежал на крыльцо. За углом дома мелькнула грязная пятка, и Брон сделал стойку.
Солнце затуманилось, было душно. Грозы ждали еще накануне, мечтая о естественной поливке. Шланг, насос и искусственные удобрения напоминали о цивилизации.
Брон запрокинул оскаленные зубы, разыскивая в небе бледную лунную пленку. Не нашел, но все равно завыл; экзистенциальный романтизм его воя постепенно перешел в нечто более воинственное. Теперь Познобшин издавал боевой клич. Он сорвался с крыльца, кинулся за угол: так и сеть. Горобиц сосредоточенно метил его территорию лимонной струей. Брон лязгнул зубами, намекая, что сию секунду вопьется ему между ног; Горобиц отпрыгнул и свел нос в гармошку. Верхняя губа поднялась, заклокотало рычание.
Брон бросил землю ногами, быстро оглянулся. Ничего подозрительного. По огороду, высоко поднимая ноги, медленно прохаживался голый аист. У аиста было непроницаемое лицо, узкий рот, жидкие волосы.
Горобиц попятился.
Брон медленно двинулся вперед.
Тот остановился, чуть подался назад и занес полусогнутую руку.
Из-под крыльца заскулили. Брон попробовал пошевелить ушами, но не смог. Он снова повел носом, и то же сделал Горобиц. Распря была забыта. Голова в голову они затрусили обратно и принялись разрывать труху.
Под крыльцом было достаточно просторно. Брон заглянул в широкую щель, услышал горячие вздохи, вдохнул испарения. Черная шавка пряталась, съежившись и дрожа от желания быть обнаруженной. Пряди черных волос полностью закрывали лицо. Брон принялся грести с удвоенной силой, Горобиц помогал ему с противоположной стороны. Не выдержав, он вцепился кривыми зубами в доски и начал грызть.
Познобшин с упоением рыл. Но получалось слишком долго, преследование затягивалось. Сука, потеряв терпение, стала вертеться и пятиться, не расправляясь, дальше под дом. Брон понял ее намерения и переместился вправо, оставив крыльцо. Горобиц перепрыгнул через ступени и уселся рядом, вывалив язык и часто дыша.
Черная тень метнулась под яблони.
Горобиц и Брон восхищенно гавкнули и устремились следом.
Ши, подбираясь, настороженно смотрела, как они приближаются.
Познобшин вырвался вперед, забежал сзади и стал активно внюхиваться. Горобиц заурчал, определяя течку. Подкидывая зад, он обогнул яблоню, толкнул соперника. Тут послышался зычный радостный рев: появился медведь.
Косматый шатун, хрипя озабоченно и заинтересованно, выбрался из берлоги-парника и встал на задние лапы. Выморков заколотил себя в грудь, самозабвенно мотая головой.
- А-а-урр... деточки, деточки! - приговаривал медведь.
Аист осуждающе замер и склонил голову на плечо.
Медведь пошел.
- Ату его!.. Ату! - крикнула Ши.
Брон и Горобиц, рыча и скалясь, стали заходить с флангов.
- У-мммрр? - нахмурился медведь, озираясь.
Горобиц прыгнул. Выморков лапой отшвырнул его в пожилые цветы. Брон решил не связываться, вернулся к Ши и пристроился к ней, чувствуя, что много времени ему не надо, он успеет.
Холомьев вдруг раскинул руки и что-то проскрежетал. Вероятно, это как-то отвечало его представлениям о птичьем наречии.
Выморков, давая Брону возможность закончить начатое, оседлал Горобца и принялся его ломать. В какой-то миг тому сделалось больно, в глазах промелькнула человеческая злость, но Горобиц, видимо, тут же вспомнил о своем страшном внутреннем содержании, и решил терпеть. Медвежьи объятия казались ему меньшим злом. Да и Выморков мял его для виду, полушутя постепенно, правда, увлекаясь.
Брон заскулил, задергался, намекая, что застрял, как это часто случается в собачьей жизни.
Медведь оставил Горобца, заковылял, размахивая руками. Брачная пара покорно ждала. Выморков взял обоих за волосы, приподнял, развел. Получилось весьма правдоподобно, хотя Брон видел не раз, как в жизни собачники, случись такая беда, берут незадачливых любовников за хвост.
Звонко лая, освобожденный Познобшин начал описывать круги, гоняясь то за насекомыми, то за собственной тенью. Аист сунул голову под крыло и стал выкусывать подмышку. Горобиц разлегся в тени, зализывая раны.
Медведь сграбастал Ши, перекрестился на печную трубу, залопотал что-то утешительно-угрожающее. Ши, исподлобья глядя на Брона, откинула с лица волосы и улыбнулась. По ее подбородку текла розовая слюна.
14
Вселенная
"...Интимные отношения субъекта и объекта нуждаются в посредничестве третьего лица, собственно процесса, который не есть ни субъект, ни объект. Объект не познается непосредственно. Этот третий участник, универсальный клей, в момент объединяющий все, что можно помыслить и совершить, часто упускается из вида...
...Ладно бы мир был представлением, но это, к сожалению, еще и воля...
...... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
...... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
...... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... . "
15
Стоял сентябрь.
Холомьев доил рукомойник, плескал в лицо воду и отхаркивался в помойное ведро, стоявшее под раковиной. Выморков задумчиво пил чай. Горобиц, шевеля губами, чертил на столе узоры, Брон стоял у окна и смотрел на калитку, карауля безнадежные чудеса.
Все были одеты.
Ши сидела за столом и медленно тасовала колоду. Потом, так и не раздав, отложила карты и сказала:
- Может, хватит играть? Выбор у нас небогатый.
- Угу, - кивнул Брат Ужас, высасывая блюдце.
- Славно развлеклись, - согласился Холомьев, вытираясь. Он отбросил полотенце и тоже сел за стол. - Чего еще не было? Овощи были, звери были, люди тоже были... насекомые, птицы, мертвая материя - все было.
- Рыб не было, - пробормотал Горобиц.
- Хлопотно, - пожал плечами Холомьев.
Брон отвернулся от окна, подошел и оперся о стол руками.
- Процесса так и не было, - напомнил он. - Ни шагу из шкуры.
Брат Ужас усмехнулся:
- Чего ж ты, мил человек, хочешь. Игра - она игра и есть. Суетная забава, праздность.
- Ну, в богов мы сыграть попробуем, - возразила Ши. - Не совсем процесс, конечно, да и богами не станем, но можно все сделать очень правдоподобно...
- Тогда уж и в чертей, одно и то же, - Холомьев чиркнул спичкой. Он раньше не курил, но вконец распоясался, наупражнявшись в незнакомых поведенческих паттернах.
- Мы в них и так давно играем, - отмахнулась Ши. - Под конец нужно попробовать что-то настоящее, созидательное.
- Что мы можем созидать? - поморщился Брон. - Только душу травить. Строить из себя творцов Земли, Луны... И почему - под конец? Мы что разбегаемся?
- Вы можете оставаться, - Ши встала и скрестила руки на груди. - Но мне пора. Меня зовут папа и мама. Мне пора к ним.
Стало понятно, что она все давно решила.
- Тарелка прилетит, - глаза Горобца округлились. Он окончательно перестал видеть разницу между вымыслом и явью.
- Поэтому я предлагаю прибраться, отдохнуть, - продолжала Ши, не обращая внимания на его слова, - и к вечеру быть готовыми. Помойтесь, побрейтесь, думайте о высоком. А на закате приступим к последнему действию. Мы очень близко подойдем к правде, вплотную... Я обещала стать вашей судьбой - и стану. И вы сделаетесь судьбами друг друга - насколько, конечно, пожелаете. Один из признаков божественности - отсутствие принуждения... Я уже дала Брату Ужасу необходимые инструкции.
Все посмотрели на Выморкова. Тот буднично кивнул.
Познобшин неприятно удивился: он считал, что Ши выделяет его из компании этих психов - несомненно, опасных; однако получалось, что с одним из них у нее был некий уговор, о котором ему, лицу, как он думал, доверенному, ничего не известно. И с одним ли?
Ши, похоже, угадала его мысли.
- Технические детали, дорогой, не больше, - добавила она успокаивающе.
Брон помолчал, борясь с нарастающим раздражением.
- Делайте, что хотите, - сказал он и начал рыться в стопке кассет. Он решил все-таки посмотреть фильм, который хотел показать радушный Вавилосов. За неимением лучшего.
Ши не стала ему мешать.
- Вы уже выбрали, кем нарядитесь? - спросила она остальных.
- Мой покровитель тебе, хозяюшка, известен, - пробасил Выморков. - Имею дерзновение изобразить.
- Это идола, что ли, который головы рубит? - презрительно скривился Холомьев.
- Тебе идол, а мне - светоч и заступник, - с достоинством ответил Брат Ужас.
- Холомьев, с каких это пор вы позволяете себе критику в моем присутствии? - заметила Ши строгим голосом. - Ведите себя прилично. Вы же человек почти что военной дисциплины.
- А-а, пропади оно, - протянул Холомьев и уже привычно выложил на стол ногу.
Каким бы ни казался он прежним, случившаяся метаморфоза вселяла отвращение и страх. Внутри Холомьева что-то сбилось, бородка зашла за бороздку; он изменялся ненатурально, фальшиво, через силу, но все же менялся. Трансформация еще не завершилась, и Холомьев выглядел, как чинный партийный активист, которому вдруг пришло в голову изобразить сумасшедшего. Получалось у него стыдно, неуклюже.
- Лично я буду Иисусом Христом, - сообщил Холомьев. - Таким же загадочным и недоступным. Буду делать, что вздумается. В каждом моем жесте будет суровая истина, но - тайная. Все, что мне нужно, это рубаха до полу и какой-нибудь веночек.
Брон, демонстративно включил телевизор, сделал звук погромче. Но фильм не вечен, он кончится, и что тогда? Удавиться? Человек, задохнувшийся в петле, выглядит особенно мерзко. Самоубийство только подчеркнет человечность, поскольку это, как с недавних пор стал думать Познобшин, самый естественный и разумный людской поступок.
На экране появился медведь. Он жрал ягоды и грибы; к нему тем временем уже приближался беззаботный вирусоноситель.
- А вы, Горобиц? - спросила Ши. - Какому божеству вы симпатизируете?
- Симпатизирую?! - Горобиц, до сих пор тихий, перестал бормотать; голос его сделался визгливым. - Симпатизирую! Симпатизирую!..
Он выскочил из-за стола и начал возбужденно метаться по комнате.
- Тише, мешаете, - недовольно буркнул Брон.
- Симпатизирую! ... - кричал Горобиц. Больше от него ничего нельзя было добиться. Ши пришлось взять его голову в ладони и пристально посмотреть в глаза. Увидев в черных ямах собственное отражение, Горобец обмяк и сразу ушел во двор. Он не показывался до самого вечера.
- Меня только не трогайте, ладно? - попросил Познобшин, следя за экраном, с которого доносились вопли и вой. - Мне надоел этот театр.
- А мне казалось, что тебе нравится, - голос Ши дрогнул.
- Именно что казалось. Никто здесь не в состоянии выдумать что-то стоящее. Хорошо, что солипсизм - всего лишь несостоятельная гипотеза. Какие-то убогие фантазии. Представляю, что было бы...
- Что это такое, этот твой... псизм, как там его? - заинтересовался Выморков.
- Да вам не понять. Ну, скажем, так: то, что вообразили - то и есть.
- Суетная гордыня, - покачал головой Брат Ужас. - Есть только один, несозданный и невообразимый...
- Бросьте. Все знают, что вы траванулись какой-то химией и стали глючить. Вот и весь ваш несозданный.
Медведь на экране встал на дыбы. Начал подниматься и Выморков.
- Ну, еще не хватало! - рассердилась Ши. - Брон, немедленно извинись.
- Извиняюсь, извиняюсь, - пробормотал Познобшин. - Отстаньте от меня. Веревка, лейка... вы все... Кенгуру раздает лотерейные билеты - это нормально. Кенгуру раздает гондоны - это уже перебор. Вот канитель-то...
- Ка-а-кой кенгуру? - протянул Холомьев, кривляясь.
Брон не ответил. Ши присела рядом с ним.
- Потерпи еще чуть-чуть, до вечера, - попросила она шепотом. - Вспомни, что я тебе говорила. Что посоветовала. Не смотри на них.
Брон мрачно молчал. Вокруг простирались лунные поля; мелкие птицы, кувыркаясь в невесомости, распевали пошлые шлягеры. Сплошной мясной окрас, тайный и явный. Повеситься на сортирной веревке. Посмертное семяизвержение, загробное мочеиспускание. В лейку. Лейку забирает кенгуру, скачет поливать огород. Орошает бородатый овощ, тот раздувается, рычит... Летающая тарелка, опасаясь конца света, ведет прицельный огонь...
Не сыграть ли во внутренние органы, члены большого божественного тела? В глубине дуШи которого...
Тут закончился фильм. Подход к проблеме добра и зла оказался формальным. Добро, рассевшись по полицейским машинам, приехало слишком поздно. Брон выключил видео, настроился на телепрограмму. Но там объявили: "Растительная жизнь, программа Павла Лобкова", а это Брону было уже не интересно. Он вышел из комнаты, стараясь не слушать разорванные реплики, которые сливались в зловещий гул. В огороде чавкало и хлюпало, недавно прошел дождь. "Вот от кого остался процесс, - подумал Познобшин, - от Вавилосова. Насморк".
Он, не отдавая себе отчета, думал об Устине в прошедшем времени; если точнее - в Past Perfect. И ладно. Тоска и скука, посовещавшись, пришли, как казалось, уже навсегда.
Однако события последнего вечера заставили Брона ожить.
16
Выморков затопил печь. Огонь бушевал, но он все подкладывал и подкладывал поленья. Наступили сумерки; небо прояснилось, из трубы летели встревоженные искры. Холомьев поглядывал на часы, прохаживался по комнате и время от времени бил себя кулаком в растопыренную ладонь. Он был одет в ветхую ночную рубашку, которую нашел в шкафу Вавилосова. Венок Холомьев сплести не сумел и просто навтыкал себе в волосы репьев. Взгляд его сделался подчеркнуто скорбным, уголки губ опустились - то ли печально, то ли гадливо. Кроме того, он зачем-то отобрал у Выморкова посох. Брат Ужас уступил, поскольку решил, что обожаемый небесный покровитель обойдется без палки. Правда, он плохо представлял, как выглядит его кумир, и действовал сообразно интуитивному прозрению. Разбил на макушке сырое яйцо, смазал шевелюру и бороду. Раскрасил лицо сажей, намазал толстые губы старой помадой, которой разжился в спальне. Разделся, препоясал чресла посудным полотенцем, поупражнялся в грозном рыке и остался доволен. Наткнулся в чулане на пыльные ласты, связал их вместе и через шею закинул за спину: то крыла, сказал он Человеческому Сыну, который все быстрее и быстрее бегал по комнате, не обращая на приготовления Брата Ужаса никакого внимания. Потом Выморков начал расставлять кастрюли, выбирая те, что покрупнее, разложил ножи. Жар усиливался, рубаха Холомьева пошла пятнами; Выморков обливался потом и отчаянно чесался: невиданные, экзотические паразиты из далеких заповедников ударились в панику и начали исход.
Горобиц съежился в углу, изо всех сил стараясь напустить на себя хитрый и загадочный вид, но это ему не очень удавалось: зубы стучали. Кого он пытался изобразить - непонятно; впрочем, никто и не спрашивал, возбуждение нарастало. Ши развлекалась с карточной колодой: тасовала ее, гнула и ломала карты, веером раскладывала грифов и русалок. Ее лицо заострилось, и Брон вспомнил о сроке, который она называла: месяца два. Сомнительно.
Джокер, забытый, лежал под столом, покрытый пылью.
- Что же ты не наряжаешься? - осведомилась Ши, не поворачивая к нему головы.
- Некем.
- В Бога не веришь?
- Верю.
- Правильно делаешь, - пробормотала Ши, вытягивая бубновую русалку и вглядываясь в карточные глаза.
- А чего ты сама-то ждешь? Начинай, пока они совсем не свихнулись... Кто ты там - Изида? Лилит?
- Всего лишь Ши, - вздохнула та, отодвинула карты и встала. - Что ж, ты прав - пора. Сиди здесь. Я позову.
Она вышла.
Выморков сунул в топку последнее полено: здоровое, сучковатое бревно. Оно не лезло, Брат Ужас отступил и с силой втолкнул его ногой в самый жар. Огненные мухи хищно посыпались на пол.
- Принеси воды, - попросил Выморков Холомьева.
Тот ответил надменным взглядом и отвернулся.
- Ну, ты принеси, - нахмурился Брат Ужас и шагнул к Познобшину. - Два ведра. Мне отойти нельзя, у меня тут алтарь.
Брон взял пустые ведра и пошел к колодцу, жалея, что не с кем встретиться.
Он их уже наполнил, когда услышал голос Ши, шедший сверху. Брон обернулся и увидел черную фигуру на фоне багровой полосы закатного неба. Ши стояла на крыше, ухватившись за флюгер. Она пыталась придать своей позе торжественность, но необходимость за что-то держаться сводила ее старания на нет.
- Позови остальных! - крикнула Ши.
Брон побежал. Ворвавшись в комнату, он с грохотом поставил плеснувшие ведра и выдохнул:
- Выходите во двор... на вечерю...
- На тайную? - строго спросил Холомьев, останавливаясь.
Выморков отряхнул ладони от древесной трухи и направился к выходу. Но вспомнил о Горобце, вернулся, схватил за руку:
- Пойдем!
- Куда? Куда? - зачастил тот, с ужасом вжимаясь в угол. Познобшин понял, на кого он стал похож: на старого, седого сатира, которого долго и беспощадно били.
Брат Ужас, не вдаваясь в объяснения, дернул и выволок Горобца из дома. Ши стояла, чуть пригнувшись. За ее спиной струился ровный столб мутного дыма. Выморков повалился на колени и ударился челом в листья подорожника. Горобиц отполз под яблоню и приник к белому стволу; Холомьев, полный достоинства, стоял в стороне от всех и ждал не то покаяния, не то аплодисментов.
"Сейчас за ней прилетят", - взволнованно подумал Брон. Что ты трясешься, человече, одернул он себя. Ничего из ряда вон, не надейся. Никто не прилетит.
- Все готовы? - спросила Ши, отбрасывая волосы.
- Готовы, давно готовы, - закивал Выморков.
- Так слушайте: ваша Инь тяжело больна. Инь - это я. Я - вещество, плоть, клейкая субстанция, женское начало. Сейчас меня не станет, останутся одни мужчины - чистый Ян, активный компонент, творческий процесс. Действуйте, пользуйтесь, не ждите! А я исполняю обещанное - как могу. Я растворюсь в вас, сделаюсь вашим причастием, которое свяжет вас в неразрывное целое. А еще - еще я буду жертвой богам: все, как видите, теперь не понарошку, взаправду. Сказка, конечно, ложь, но я стану намеком. В каждой шутке есть доля шутки. Брон!
Брон ступил вперед.
- Тебя кладу во главу угла. Не слушай никого, поступай, как знаешь. Я не успела, мы были бы образцовой парой. Помни, что я говорила!.. Это ужасно просто, я бы сама, но времени не хватило... пришлось иначе, наоборот, очень-очень по-людски... Тело кончилось! все!
Она отпустила флюгер и кинулась вниз головой, на кирпичную кладку, которую Вавилосов готовил для бани. Высота была небольшая, но Ши все рассчитала правильно: проломила себе череп и, для верности, сломала шейные позвонки.
У Брона закружилась голова, он присел на какую-то корягу.
Выморков, кряхтя, поднялся с земли.
- Отмучилась, хозяюшка, - молвил он растроганно. - Ну, вот мы и одни.
- Процессоры, - кивнул Холомьев. Он подошел к Ши и осторожно коснулся ее босым пальцем. Познобшин подумал, что сейчас будет сказано нечто вроде "встань и иди", однако Холомьев здраво оценивал собственные возможности. По лицу его пробежала тень: видимо, вспомнил прошлые сражения с мертвецами.
Под яблоней начал всхлипывать Горобиц.
- Теперь меня снова запрут, - прорывалось сквозь плач. - Обязательно запрут! Насовсем!
- Не кисни, - Выморков потрепал его по плечу. - Мы тебя, убогого, в обиду не дадим. Лучше помоги поднять царицу.
Горобиц, размазывая слезы, встал и пошел.
- Пойдемте в дом, - позвал Холомьев Брона. - Еще увидит кто. Да и холодно становится.
Познобшин не шевельнулся.
- Что вы собираетесь делать? - спросил он глухо.
Выморков, державший тело Ши под мышки, остановился и пожал плечами.
- Ясное дело - жечь, - молвил он, оглядываясь вокруг. - Верно я понимаю?
- Думаю, что да, - согласился Холомьев. - В поселке много пустых домов. Или полупустых. Горение - процесс доступный. И судьбоносный. Огненный Ян больше не сдерживается женским началом, он пойдет бушевать. Чем еще заниматься Яну? Не строить же.
...Поселок засыпал, не ведая, в чьих руках оказалась его судьба. Брон закусил губу.
- Я не участвую, - сказал он твердо. - У меня особое поручение.
- Как знаешь, - не стал настаивать Выморков. Тут Горобиц, утомившись держать, выпустил ноги Ши, и Брат Ужас волоком поволок ее в горницу.
Холомьев отшвырнул посох и двинулся следом, выдергивая из волос колючие катыши.
- А причащаться? - крикнул Выморков уже изнутри.
- Посмотрим, - ответил Брон неопределенно. Он уже принял решение и медлил, желая убедиться в догадках. Опасаясь Брата Ужаса, он скрылся за сараем и просидел там не менее трех часов, до глубокой ночи. Как оказалось, не зря: Выморков, едва Познобшин исчез, возник на пороге и осторожно его позвал. Брон замер. Брат Ужас потоптался на крыльце, плюнул и вернулся в дом. Вскоре оттуда донеслись громкие голоса: разгорелся спор. Брон сидел, не смея пошевелиться, поскольку знал, что речь идет о нем. Его - не без веских оснований - считали ненадежной фигурой. Теперь, когда заступницы и покровительницы не стало, пришло время обезопаситься.
Оставался единственный выход: лес. Переждать там ночь и утром, первым же поездом, бежать. Но прежде - увериться.
Ровно в полночь Брон подкрался к ярко освещенному окну и заглянул в дом. Происходящее ему не понравилось.
17
...Выморков сварил Ши в семи кастрюлях разного достоинства.
Стряпня затянулась, жертвенную трапезу отложили до утра.
- Так хозяюшка распорядилась, - благодушно напомнил Выморков, погружая в кастрюлю вилку. Он нацепил на нее вываренное ухо, похожее на шляпку гриба.
Предчувствуя судьбу, растекающуюся по жилам питательным соком, Холомьев вздохнул:
- Говорю же вам - у меня аллергия. Прыщами пойду, волдырями.
- Да полно тебе, выварилась на славу, - усомнился Брат Ужас. - Четыре часа кипела, вся выкипела. Не будет никаких волдырей. Предназначеньице впрыснется, усвоится...
- Запрут, - в ужасе твердил Горобиц, глядя на ухо. - Джокер донесет.
- Не посмеет, - возразил Холомьев.
Эта беседа происходила ранним утром. В то время, когда Выморков нанизывал на вилку мистические деликатесы, Брон стоял в телефонной будке, на городском вокзале.
- Там людоеды, - сказал Брон в трубку, назвал адрес и отключился, не слушая дежурного. Поехал домой.
Он подсчитал и равнодушно открыл, что не так уж долго его не было.
Тетрадь лежала там, где он ее оставил: в стопке бумаг, окно распахнуто. По подушке змеился черный женский волос. Познобшин присел, вытащил рукопись, вялой рукой начал писать. Сначала написал: "Город", и две страницы следом, потом - "Луна", и еще чуть-чуть. Написал: "Вселенная", в пальцах появилась твердость, перо забегало по бумаге. Брон писал и все не мог остановиться, пока не онемели пальцы. Он отложил ручку, прочел:
"... Ши страшно боялась, вот в чем соль. Она была до смерти напугана. Не знала, что ей делать, что сочинить - придумала инопланетян, приплела папу и маму... А сама говорила, что все готова отдать - лишь бы остаться, не сгнить. Она хотела быть человеком, но в этом ей было отказано. Только по-человечески умереть. Тогда она попробовала быть кем угодно еще, но не вышло. Вот и распорядилась. Принесла себя в жертву всепожирающим обстоятельствам. А со мной - что со мной? Сочувствовала мне? Негодовала? Она открыла мне великий, как ей казалось, секрет: если тебе надоело быть кем-то - просто повторяй без конца, что ты - нечто другое. Старая, проверенная уловка. Если часто улыбаться, то рано или поздно станет весело. Если бесконечно долго твердить себе, что ты не человек - ты перестанешь быть человеком. Она не успевала. Бесконечно долго - это было не для нее. Но я могу успеть, у меня достаточно времени. Я-то думал, что нужно что-то еще, кроме этого, но она возразила, что нет, она тоже так думала раньше, повторения достаточно. Ши говорила, что людей осталось мало - я да она, Иван да Марья, мы прозевали, замешкались, остальные уже приноровились к новой форме существования, а значит - придется к ним притираться, тренироваться, упражняться. Изо дня в день. И тогда наступит момент... Наступит миг, когда я взгляну на мир холодным взглядом постороннего. Стану пламенем, раком, случайным ветром, арифметическим действием - чем угодно. У меня будет многое на уме, и я, наконец, перешагну горизонт. На горизонте - коллективное бессознательное, воля и представление, то бишь поля и синие леса. Автобус рычит по-медвежьи. Мчится туча, похожая на рваную краюху, нагоняет страх на стадо подсолнухов. Скелеты коровников, обесцвеченные и высушенные солнцем. Красивые дали. Кое-где сверкает инопланетная сталь, попирающая Эдем. Прочие атрибуты Эдема: ржавчина, косые избы, впечатанные в землю почти по шляпку. Газетная мебель в домах, черно-белые новости..."
Брон поднялся, подошел к зеркалу. Натужно улыбнулся, потом еще, еще и еще.
Собственно говоря - с чего он взял, что является человеком? Недоказуемо.
Может быть, он вовсе не человек. Да нет - он точно не человек.
Легко-то как, хорошо.
А вот поиграть в человека он не против.
Как там это делается, ну-ка...
...Брон начал с того, что извинился перед Ящуком.
- Простите меня, Мирон Борисович, - сказал он с чувством. - У меня были серьезные обстоятельства, проблемы. Я вам клянусь, что больше ничего подобного не повторится.
Клоун смотрел на него сердито, но добродушно.
Ага, вот как это делается.
Познобшин отворил шкаф и вынул плечики с костюмом кенгуру.
август - октябрь 2000
Брон облизнулся и потянул носом.
Пахло овощами, прелой землей, отработанным кислородом.
Он неуклюже вильнул задом и на четвереньках выбежал на крыльцо. За углом дома мелькнула грязная пятка, и Брон сделал стойку.
Солнце затуманилось, было душно. Грозы ждали еще накануне, мечтая о естественной поливке. Шланг, насос и искусственные удобрения напоминали о цивилизации.
Брон запрокинул оскаленные зубы, разыскивая в небе бледную лунную пленку. Не нашел, но все равно завыл; экзистенциальный романтизм его воя постепенно перешел в нечто более воинственное. Теперь Познобшин издавал боевой клич. Он сорвался с крыльца, кинулся за угол: так и сеть. Горобиц сосредоточенно метил его территорию лимонной струей. Брон лязгнул зубами, намекая, что сию секунду вопьется ему между ног; Горобиц отпрыгнул и свел нос в гармошку. Верхняя губа поднялась, заклокотало рычание.
Брон бросил землю ногами, быстро оглянулся. Ничего подозрительного. По огороду, высоко поднимая ноги, медленно прохаживался голый аист. У аиста было непроницаемое лицо, узкий рот, жидкие волосы.
Горобиц попятился.
Брон медленно двинулся вперед.
Тот остановился, чуть подался назад и занес полусогнутую руку.
Из-под крыльца заскулили. Брон попробовал пошевелить ушами, но не смог. Он снова повел носом, и то же сделал Горобиц. Распря была забыта. Голова в голову они затрусили обратно и принялись разрывать труху.
Под крыльцом было достаточно просторно. Брон заглянул в широкую щель, услышал горячие вздохи, вдохнул испарения. Черная шавка пряталась, съежившись и дрожа от желания быть обнаруженной. Пряди черных волос полностью закрывали лицо. Брон принялся грести с удвоенной силой, Горобиц помогал ему с противоположной стороны. Не выдержав, он вцепился кривыми зубами в доски и начал грызть.
Познобшин с упоением рыл. Но получалось слишком долго, преследование затягивалось. Сука, потеряв терпение, стала вертеться и пятиться, не расправляясь, дальше под дом. Брон понял ее намерения и переместился вправо, оставив крыльцо. Горобиц перепрыгнул через ступени и уселся рядом, вывалив язык и часто дыша.
Черная тень метнулась под яблони.
Горобиц и Брон восхищенно гавкнули и устремились следом.
Ши, подбираясь, настороженно смотрела, как они приближаются.
Познобшин вырвался вперед, забежал сзади и стал активно внюхиваться. Горобиц заурчал, определяя течку. Подкидывая зад, он обогнул яблоню, толкнул соперника. Тут послышался зычный радостный рев: появился медведь.
Косматый шатун, хрипя озабоченно и заинтересованно, выбрался из берлоги-парника и встал на задние лапы. Выморков заколотил себя в грудь, самозабвенно мотая головой.
- А-а-урр... деточки, деточки! - приговаривал медведь.
Аист осуждающе замер и склонил голову на плечо.
Медведь пошел.
- Ату его!.. Ату! - крикнула Ши.
Брон и Горобиц, рыча и скалясь, стали заходить с флангов.
- У-мммрр? - нахмурился медведь, озираясь.
Горобиц прыгнул. Выморков лапой отшвырнул его в пожилые цветы. Брон решил не связываться, вернулся к Ши и пристроился к ней, чувствуя, что много времени ему не надо, он успеет.
Холомьев вдруг раскинул руки и что-то проскрежетал. Вероятно, это как-то отвечало его представлениям о птичьем наречии.
Выморков, давая Брону возможность закончить начатое, оседлал Горобца и принялся его ломать. В какой-то миг тому сделалось больно, в глазах промелькнула человеческая злость, но Горобиц, видимо, тут же вспомнил о своем страшном внутреннем содержании, и решил терпеть. Медвежьи объятия казались ему меньшим злом. Да и Выморков мял его для виду, полушутя постепенно, правда, увлекаясь.
Брон заскулил, задергался, намекая, что застрял, как это часто случается в собачьей жизни.
Медведь оставил Горобца, заковылял, размахивая руками. Брачная пара покорно ждала. Выморков взял обоих за волосы, приподнял, развел. Получилось весьма правдоподобно, хотя Брон видел не раз, как в жизни собачники, случись такая беда, берут незадачливых любовников за хвост.
Звонко лая, освобожденный Познобшин начал описывать круги, гоняясь то за насекомыми, то за собственной тенью. Аист сунул голову под крыло и стал выкусывать подмышку. Горобиц разлегся в тени, зализывая раны.
Медведь сграбастал Ши, перекрестился на печную трубу, залопотал что-то утешительно-угрожающее. Ши, исподлобья глядя на Брона, откинула с лица волосы и улыбнулась. По ее подбородку текла розовая слюна.
14
Вселенная
"...Интимные отношения субъекта и объекта нуждаются в посредничестве третьего лица, собственно процесса, который не есть ни субъект, ни объект. Объект не познается непосредственно. Этот третий участник, универсальный клей, в момент объединяющий все, что можно помыслить и совершить, часто упускается из вида...
...Ладно бы мир был представлением, но это, к сожалению, еще и воля...
...... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
...... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
...... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... . "
15
Стоял сентябрь.
Холомьев доил рукомойник, плескал в лицо воду и отхаркивался в помойное ведро, стоявшее под раковиной. Выморков задумчиво пил чай. Горобиц, шевеля губами, чертил на столе узоры, Брон стоял у окна и смотрел на калитку, карауля безнадежные чудеса.
Все были одеты.
Ши сидела за столом и медленно тасовала колоду. Потом, так и не раздав, отложила карты и сказала:
- Может, хватит играть? Выбор у нас небогатый.
- Угу, - кивнул Брат Ужас, высасывая блюдце.
- Славно развлеклись, - согласился Холомьев, вытираясь. Он отбросил полотенце и тоже сел за стол. - Чего еще не было? Овощи были, звери были, люди тоже были... насекомые, птицы, мертвая материя - все было.
- Рыб не было, - пробормотал Горобиц.
- Хлопотно, - пожал плечами Холомьев.
Брон отвернулся от окна, подошел и оперся о стол руками.
- Процесса так и не было, - напомнил он. - Ни шагу из шкуры.
Брат Ужас усмехнулся:
- Чего ж ты, мил человек, хочешь. Игра - она игра и есть. Суетная забава, праздность.
- Ну, в богов мы сыграть попробуем, - возразила Ши. - Не совсем процесс, конечно, да и богами не станем, но можно все сделать очень правдоподобно...
- Тогда уж и в чертей, одно и то же, - Холомьев чиркнул спичкой. Он раньше не курил, но вконец распоясался, наупражнявшись в незнакомых поведенческих паттернах.
- Мы в них и так давно играем, - отмахнулась Ши. - Под конец нужно попробовать что-то настоящее, созидательное.
- Что мы можем созидать? - поморщился Брон. - Только душу травить. Строить из себя творцов Земли, Луны... И почему - под конец? Мы что разбегаемся?
- Вы можете оставаться, - Ши встала и скрестила руки на груди. - Но мне пора. Меня зовут папа и мама. Мне пора к ним.
Стало понятно, что она все давно решила.
- Тарелка прилетит, - глаза Горобца округлились. Он окончательно перестал видеть разницу между вымыслом и явью.
- Поэтому я предлагаю прибраться, отдохнуть, - продолжала Ши, не обращая внимания на его слова, - и к вечеру быть готовыми. Помойтесь, побрейтесь, думайте о высоком. А на закате приступим к последнему действию. Мы очень близко подойдем к правде, вплотную... Я обещала стать вашей судьбой - и стану. И вы сделаетесь судьбами друг друга - насколько, конечно, пожелаете. Один из признаков божественности - отсутствие принуждения... Я уже дала Брату Ужасу необходимые инструкции.
Все посмотрели на Выморкова. Тот буднично кивнул.
Познобшин неприятно удивился: он считал, что Ши выделяет его из компании этих психов - несомненно, опасных; однако получалось, что с одним из них у нее был некий уговор, о котором ему, лицу, как он думал, доверенному, ничего не известно. И с одним ли?
Ши, похоже, угадала его мысли.
- Технические детали, дорогой, не больше, - добавила она успокаивающе.
Брон помолчал, борясь с нарастающим раздражением.
- Делайте, что хотите, - сказал он и начал рыться в стопке кассет. Он решил все-таки посмотреть фильм, который хотел показать радушный Вавилосов. За неимением лучшего.
Ши не стала ему мешать.
- Вы уже выбрали, кем нарядитесь? - спросила она остальных.
- Мой покровитель тебе, хозяюшка, известен, - пробасил Выморков. - Имею дерзновение изобразить.
- Это идола, что ли, который головы рубит? - презрительно скривился Холомьев.
- Тебе идол, а мне - светоч и заступник, - с достоинством ответил Брат Ужас.
- Холомьев, с каких это пор вы позволяете себе критику в моем присутствии? - заметила Ши строгим голосом. - Ведите себя прилично. Вы же человек почти что военной дисциплины.
- А-а, пропади оно, - протянул Холомьев и уже привычно выложил на стол ногу.
Каким бы ни казался он прежним, случившаяся метаморфоза вселяла отвращение и страх. Внутри Холомьева что-то сбилось, бородка зашла за бороздку; он изменялся ненатурально, фальшиво, через силу, но все же менялся. Трансформация еще не завершилась, и Холомьев выглядел, как чинный партийный активист, которому вдруг пришло в голову изобразить сумасшедшего. Получалось у него стыдно, неуклюже.
- Лично я буду Иисусом Христом, - сообщил Холомьев. - Таким же загадочным и недоступным. Буду делать, что вздумается. В каждом моем жесте будет суровая истина, но - тайная. Все, что мне нужно, это рубаха до полу и какой-нибудь веночек.
Брон, демонстративно включил телевизор, сделал звук погромче. Но фильм не вечен, он кончится, и что тогда? Удавиться? Человек, задохнувшийся в петле, выглядит особенно мерзко. Самоубийство только подчеркнет человечность, поскольку это, как с недавних пор стал думать Познобшин, самый естественный и разумный людской поступок.
На экране появился медведь. Он жрал ягоды и грибы; к нему тем временем уже приближался беззаботный вирусоноситель.
- А вы, Горобиц? - спросила Ши. - Какому божеству вы симпатизируете?
- Симпатизирую?! - Горобиц, до сих пор тихий, перестал бормотать; голос его сделался визгливым. - Симпатизирую! Симпатизирую!..
Он выскочил из-за стола и начал возбужденно метаться по комнате.
- Тише, мешаете, - недовольно буркнул Брон.
- Симпатизирую! ... - кричал Горобиц. Больше от него ничего нельзя было добиться. Ши пришлось взять его голову в ладони и пристально посмотреть в глаза. Увидев в черных ямах собственное отражение, Горобец обмяк и сразу ушел во двор. Он не показывался до самого вечера.
- Меня только не трогайте, ладно? - попросил Познобшин, следя за экраном, с которого доносились вопли и вой. - Мне надоел этот театр.
- А мне казалось, что тебе нравится, - голос Ши дрогнул.
- Именно что казалось. Никто здесь не в состоянии выдумать что-то стоящее. Хорошо, что солипсизм - всего лишь несостоятельная гипотеза. Какие-то убогие фантазии. Представляю, что было бы...
- Что это такое, этот твой... псизм, как там его? - заинтересовался Выморков.
- Да вам не понять. Ну, скажем, так: то, что вообразили - то и есть.
- Суетная гордыня, - покачал головой Брат Ужас. - Есть только один, несозданный и невообразимый...
- Бросьте. Все знают, что вы траванулись какой-то химией и стали глючить. Вот и весь ваш несозданный.
Медведь на экране встал на дыбы. Начал подниматься и Выморков.
- Ну, еще не хватало! - рассердилась Ши. - Брон, немедленно извинись.
- Извиняюсь, извиняюсь, - пробормотал Познобшин. - Отстаньте от меня. Веревка, лейка... вы все... Кенгуру раздает лотерейные билеты - это нормально. Кенгуру раздает гондоны - это уже перебор. Вот канитель-то...
- Ка-а-кой кенгуру? - протянул Холомьев, кривляясь.
Брон не ответил. Ши присела рядом с ним.
- Потерпи еще чуть-чуть, до вечера, - попросила она шепотом. - Вспомни, что я тебе говорила. Что посоветовала. Не смотри на них.
Брон мрачно молчал. Вокруг простирались лунные поля; мелкие птицы, кувыркаясь в невесомости, распевали пошлые шлягеры. Сплошной мясной окрас, тайный и явный. Повеситься на сортирной веревке. Посмертное семяизвержение, загробное мочеиспускание. В лейку. Лейку забирает кенгуру, скачет поливать огород. Орошает бородатый овощ, тот раздувается, рычит... Летающая тарелка, опасаясь конца света, ведет прицельный огонь...
Не сыграть ли во внутренние органы, члены большого божественного тела? В глубине дуШи которого...
Тут закончился фильм. Подход к проблеме добра и зла оказался формальным. Добро, рассевшись по полицейским машинам, приехало слишком поздно. Брон выключил видео, настроился на телепрограмму. Но там объявили: "Растительная жизнь, программа Павла Лобкова", а это Брону было уже не интересно. Он вышел из комнаты, стараясь не слушать разорванные реплики, которые сливались в зловещий гул. В огороде чавкало и хлюпало, недавно прошел дождь. "Вот от кого остался процесс, - подумал Познобшин, - от Вавилосова. Насморк".
Он, не отдавая себе отчета, думал об Устине в прошедшем времени; если точнее - в Past Perfect. И ладно. Тоска и скука, посовещавшись, пришли, как казалось, уже навсегда.
Однако события последнего вечера заставили Брона ожить.
16
Выморков затопил печь. Огонь бушевал, но он все подкладывал и подкладывал поленья. Наступили сумерки; небо прояснилось, из трубы летели встревоженные искры. Холомьев поглядывал на часы, прохаживался по комнате и время от времени бил себя кулаком в растопыренную ладонь. Он был одет в ветхую ночную рубашку, которую нашел в шкафу Вавилосова. Венок Холомьев сплести не сумел и просто навтыкал себе в волосы репьев. Взгляд его сделался подчеркнуто скорбным, уголки губ опустились - то ли печально, то ли гадливо. Кроме того, он зачем-то отобрал у Выморкова посох. Брат Ужас уступил, поскольку решил, что обожаемый небесный покровитель обойдется без палки. Правда, он плохо представлял, как выглядит его кумир, и действовал сообразно интуитивному прозрению. Разбил на макушке сырое яйцо, смазал шевелюру и бороду. Раскрасил лицо сажей, намазал толстые губы старой помадой, которой разжился в спальне. Разделся, препоясал чресла посудным полотенцем, поупражнялся в грозном рыке и остался доволен. Наткнулся в чулане на пыльные ласты, связал их вместе и через шею закинул за спину: то крыла, сказал он Человеческому Сыну, который все быстрее и быстрее бегал по комнате, не обращая на приготовления Брата Ужаса никакого внимания. Потом Выморков начал расставлять кастрюли, выбирая те, что покрупнее, разложил ножи. Жар усиливался, рубаха Холомьева пошла пятнами; Выморков обливался потом и отчаянно чесался: невиданные, экзотические паразиты из далеких заповедников ударились в панику и начали исход.
Горобиц съежился в углу, изо всех сил стараясь напустить на себя хитрый и загадочный вид, но это ему не очень удавалось: зубы стучали. Кого он пытался изобразить - непонятно; впрочем, никто и не спрашивал, возбуждение нарастало. Ши развлекалась с карточной колодой: тасовала ее, гнула и ломала карты, веером раскладывала грифов и русалок. Ее лицо заострилось, и Брон вспомнил о сроке, который она называла: месяца два. Сомнительно.
Джокер, забытый, лежал под столом, покрытый пылью.
- Что же ты не наряжаешься? - осведомилась Ши, не поворачивая к нему головы.
- Некем.
- В Бога не веришь?
- Верю.
- Правильно делаешь, - пробормотала Ши, вытягивая бубновую русалку и вглядываясь в карточные глаза.
- А чего ты сама-то ждешь? Начинай, пока они совсем не свихнулись... Кто ты там - Изида? Лилит?
- Всего лишь Ши, - вздохнула та, отодвинула карты и встала. - Что ж, ты прав - пора. Сиди здесь. Я позову.
Она вышла.
Выморков сунул в топку последнее полено: здоровое, сучковатое бревно. Оно не лезло, Брат Ужас отступил и с силой втолкнул его ногой в самый жар. Огненные мухи хищно посыпались на пол.
- Принеси воды, - попросил Выморков Холомьева.
Тот ответил надменным взглядом и отвернулся.
- Ну, ты принеси, - нахмурился Брат Ужас и шагнул к Познобшину. - Два ведра. Мне отойти нельзя, у меня тут алтарь.
Брон взял пустые ведра и пошел к колодцу, жалея, что не с кем встретиться.
Он их уже наполнил, когда услышал голос Ши, шедший сверху. Брон обернулся и увидел черную фигуру на фоне багровой полосы закатного неба. Ши стояла на крыше, ухватившись за флюгер. Она пыталась придать своей позе торжественность, но необходимость за что-то держаться сводила ее старания на нет.
- Позови остальных! - крикнула Ши.
Брон побежал. Ворвавшись в комнату, он с грохотом поставил плеснувшие ведра и выдохнул:
- Выходите во двор... на вечерю...
- На тайную? - строго спросил Холомьев, останавливаясь.
Выморков отряхнул ладони от древесной трухи и направился к выходу. Но вспомнил о Горобце, вернулся, схватил за руку:
- Пойдем!
- Куда? Куда? - зачастил тот, с ужасом вжимаясь в угол. Познобшин понял, на кого он стал похож: на старого, седого сатира, которого долго и беспощадно били.
Брат Ужас, не вдаваясь в объяснения, дернул и выволок Горобца из дома. Ши стояла, чуть пригнувшись. За ее спиной струился ровный столб мутного дыма. Выморков повалился на колени и ударился челом в листья подорожника. Горобиц отполз под яблоню и приник к белому стволу; Холомьев, полный достоинства, стоял в стороне от всех и ждал не то покаяния, не то аплодисментов.
"Сейчас за ней прилетят", - взволнованно подумал Брон. Что ты трясешься, человече, одернул он себя. Ничего из ряда вон, не надейся. Никто не прилетит.
- Все готовы? - спросила Ши, отбрасывая волосы.
- Готовы, давно готовы, - закивал Выморков.
- Так слушайте: ваша Инь тяжело больна. Инь - это я. Я - вещество, плоть, клейкая субстанция, женское начало. Сейчас меня не станет, останутся одни мужчины - чистый Ян, активный компонент, творческий процесс. Действуйте, пользуйтесь, не ждите! А я исполняю обещанное - как могу. Я растворюсь в вас, сделаюсь вашим причастием, которое свяжет вас в неразрывное целое. А еще - еще я буду жертвой богам: все, как видите, теперь не понарошку, взаправду. Сказка, конечно, ложь, но я стану намеком. В каждой шутке есть доля шутки. Брон!
Брон ступил вперед.
- Тебя кладу во главу угла. Не слушай никого, поступай, как знаешь. Я не успела, мы были бы образцовой парой. Помни, что я говорила!.. Это ужасно просто, я бы сама, но времени не хватило... пришлось иначе, наоборот, очень-очень по-людски... Тело кончилось! все!
Она отпустила флюгер и кинулась вниз головой, на кирпичную кладку, которую Вавилосов готовил для бани. Высота была небольшая, но Ши все рассчитала правильно: проломила себе череп и, для верности, сломала шейные позвонки.
У Брона закружилась голова, он присел на какую-то корягу.
Выморков, кряхтя, поднялся с земли.
- Отмучилась, хозяюшка, - молвил он растроганно. - Ну, вот мы и одни.
- Процессоры, - кивнул Холомьев. Он подошел к Ши и осторожно коснулся ее босым пальцем. Познобшин подумал, что сейчас будет сказано нечто вроде "встань и иди", однако Холомьев здраво оценивал собственные возможности. По лицу его пробежала тень: видимо, вспомнил прошлые сражения с мертвецами.
Под яблоней начал всхлипывать Горобиц.
- Теперь меня снова запрут, - прорывалось сквозь плач. - Обязательно запрут! Насовсем!
- Не кисни, - Выморков потрепал его по плечу. - Мы тебя, убогого, в обиду не дадим. Лучше помоги поднять царицу.
Горобиц, размазывая слезы, встал и пошел.
- Пойдемте в дом, - позвал Холомьев Брона. - Еще увидит кто. Да и холодно становится.
Познобшин не шевельнулся.
- Что вы собираетесь делать? - спросил он глухо.
Выморков, державший тело Ши под мышки, остановился и пожал плечами.
- Ясное дело - жечь, - молвил он, оглядываясь вокруг. - Верно я понимаю?
- Думаю, что да, - согласился Холомьев. - В поселке много пустых домов. Или полупустых. Горение - процесс доступный. И судьбоносный. Огненный Ян больше не сдерживается женским началом, он пойдет бушевать. Чем еще заниматься Яну? Не строить же.
...Поселок засыпал, не ведая, в чьих руках оказалась его судьба. Брон закусил губу.
- Я не участвую, - сказал он твердо. - У меня особое поручение.
- Как знаешь, - не стал настаивать Выморков. Тут Горобиц, утомившись держать, выпустил ноги Ши, и Брат Ужас волоком поволок ее в горницу.
Холомьев отшвырнул посох и двинулся следом, выдергивая из волос колючие катыши.
- А причащаться? - крикнул Выморков уже изнутри.
- Посмотрим, - ответил Брон неопределенно. Он уже принял решение и медлил, желая убедиться в догадках. Опасаясь Брата Ужаса, он скрылся за сараем и просидел там не менее трех часов, до глубокой ночи. Как оказалось, не зря: Выморков, едва Познобшин исчез, возник на пороге и осторожно его позвал. Брон замер. Брат Ужас потоптался на крыльце, плюнул и вернулся в дом. Вскоре оттуда донеслись громкие голоса: разгорелся спор. Брон сидел, не смея пошевелиться, поскольку знал, что речь идет о нем. Его - не без веских оснований - считали ненадежной фигурой. Теперь, когда заступницы и покровительницы не стало, пришло время обезопаситься.
Оставался единственный выход: лес. Переждать там ночь и утром, первым же поездом, бежать. Но прежде - увериться.
Ровно в полночь Брон подкрался к ярко освещенному окну и заглянул в дом. Происходящее ему не понравилось.
17
...Выморков сварил Ши в семи кастрюлях разного достоинства.
Стряпня затянулась, жертвенную трапезу отложили до утра.
- Так хозяюшка распорядилась, - благодушно напомнил Выморков, погружая в кастрюлю вилку. Он нацепил на нее вываренное ухо, похожее на шляпку гриба.
Предчувствуя судьбу, растекающуюся по жилам питательным соком, Холомьев вздохнул:
- Говорю же вам - у меня аллергия. Прыщами пойду, волдырями.
- Да полно тебе, выварилась на славу, - усомнился Брат Ужас. - Четыре часа кипела, вся выкипела. Не будет никаких волдырей. Предназначеньице впрыснется, усвоится...
- Запрут, - в ужасе твердил Горобиц, глядя на ухо. - Джокер донесет.
- Не посмеет, - возразил Холомьев.
Эта беседа происходила ранним утром. В то время, когда Выморков нанизывал на вилку мистические деликатесы, Брон стоял в телефонной будке, на городском вокзале.
- Там людоеды, - сказал Брон в трубку, назвал адрес и отключился, не слушая дежурного. Поехал домой.
Он подсчитал и равнодушно открыл, что не так уж долго его не было.
Тетрадь лежала там, где он ее оставил: в стопке бумаг, окно распахнуто. По подушке змеился черный женский волос. Познобшин присел, вытащил рукопись, вялой рукой начал писать. Сначала написал: "Город", и две страницы следом, потом - "Луна", и еще чуть-чуть. Написал: "Вселенная", в пальцах появилась твердость, перо забегало по бумаге. Брон писал и все не мог остановиться, пока не онемели пальцы. Он отложил ручку, прочел:
"... Ши страшно боялась, вот в чем соль. Она была до смерти напугана. Не знала, что ей делать, что сочинить - придумала инопланетян, приплела папу и маму... А сама говорила, что все готова отдать - лишь бы остаться, не сгнить. Она хотела быть человеком, но в этом ей было отказано. Только по-человечески умереть. Тогда она попробовала быть кем угодно еще, но не вышло. Вот и распорядилась. Принесла себя в жертву всепожирающим обстоятельствам. А со мной - что со мной? Сочувствовала мне? Негодовала? Она открыла мне великий, как ей казалось, секрет: если тебе надоело быть кем-то - просто повторяй без конца, что ты - нечто другое. Старая, проверенная уловка. Если часто улыбаться, то рано или поздно станет весело. Если бесконечно долго твердить себе, что ты не человек - ты перестанешь быть человеком. Она не успевала. Бесконечно долго - это было не для нее. Но я могу успеть, у меня достаточно времени. Я-то думал, что нужно что-то еще, кроме этого, но она возразила, что нет, она тоже так думала раньше, повторения достаточно. Ши говорила, что людей осталось мало - я да она, Иван да Марья, мы прозевали, замешкались, остальные уже приноровились к новой форме существования, а значит - придется к ним притираться, тренироваться, упражняться. Изо дня в день. И тогда наступит момент... Наступит миг, когда я взгляну на мир холодным взглядом постороннего. Стану пламенем, раком, случайным ветром, арифметическим действием - чем угодно. У меня будет многое на уме, и я, наконец, перешагну горизонт. На горизонте - коллективное бессознательное, воля и представление, то бишь поля и синие леса. Автобус рычит по-медвежьи. Мчится туча, похожая на рваную краюху, нагоняет страх на стадо подсолнухов. Скелеты коровников, обесцвеченные и высушенные солнцем. Красивые дали. Кое-где сверкает инопланетная сталь, попирающая Эдем. Прочие атрибуты Эдема: ржавчина, косые избы, впечатанные в землю почти по шляпку. Газетная мебель в домах, черно-белые новости..."
Брон поднялся, подошел к зеркалу. Натужно улыбнулся, потом еще, еще и еще.
Собственно говоря - с чего он взял, что является человеком? Недоказуемо.
Может быть, он вовсе не человек. Да нет - он точно не человек.
Легко-то как, хорошо.
А вот поиграть в человека он не против.
Как там это делается, ну-ка...
...Брон начал с того, что извинился перед Ящуком.
- Простите меня, Мирон Борисович, - сказал он с чувством. - У меня были серьезные обстоятельства, проблемы. Я вам клянусь, что больше ничего подобного не повторится.
Клоун смотрел на него сердито, но добродушно.
Ага, вот как это делается.
Познобшин отворил шкаф и вынул плечики с костюмом кенгуру.
август - октябрь 2000