Смирнов Леонид Эллиевич. Ламбада, или Все для победы

   Бастан сидел на подножке "газика", умываясь потом. Ледяные капли выступили по всему телу. У него не было ни джоуля энергии: поединок с пилотом выпил весь остаток-Парень зашевелился на переднем сиденье, закряхтел, вылез наружу, поглядел на дымящийся след прокатившегося по склону вертолета, вздохнул судорожно, пытаясь проглотить застрявший в горле комок.
   - На съезде в долину нас будет ждать засада. Надо бросить машину и уходить пешком, - негромко произнес Бастан.
   Его уверенный тон не оставлял за Николаем Илгазовым права на какие бы то ни было сомнения, и уж тем более возражения, но нашла коса на камень.
   - Я никуда не пойду. Я сдаюсь властям, - прошептал корреспондент и яростно замотал головой, словно старался отогнать кошмарное видение. Но оно не собиралось исчезать. Вертолет действительно врезался в гору и сгорел.
   - Хочешь повторить судьбу отца? - спокойно осведомился Бастан.
   Он знал, что наносит удар ниже пояса. Удар, запрещенный по всем статьям, ибо он беззастенчиво прочитал самую отчетливую мысль Илгазова.
   - Все равно от них не спрячешься... Никуда нам не уйти, - пробормотал Коля, снова залезая в кабину. - Вы уничтожили меня. Сломали всю жизнь. Я теперь конченый человек...
   - Это так, - произнес Бастан и поднялся на ноги, ухватившись за дверцу "газика". Он накапливал силы, необходимые для бегства. - Но возможны и другие варианты. Мы могли бы провалить Эксперимент...
   - Что?! Что вы сказали?! - крикнул Коля. Солнце по-прежнему палило, переливаясь в бело-голубом расплаве небес. Было невозможно, безумно тихо.
   - Есть шанс. У нас с вами, - веско сказал Бастан. - Вы бы хотели этого? Скажите честно! Жизнь сломана в любом случае. Чуда не будет: вашу машину опознали и оправдаться невозможно.
   - Вы кто? - вдруг спросил Илгазов, посмотрев Бастану прямо в глаза.
   - Я - наблюдатель Миротворцев, - невозмутимо ответил тот, чувствуя, что уже способен бежать. - Если вы - со мной, то сваливаем. Самое время.
   - Я... с вами, - с трудом выдавил из себя Коля. Лицо его посерело.
   8
   Все постояльцы гостиницы "Москва" были выселены, а здание целиком и полностью передали под официальную резиденцию Генеральной проверки Галактической Лиги Миротворцев.
   Генеральный контролер Ха-буа-буи сразу приказал начальнику контрразведки Второколенному тщательно проверить помещения на предмет "клопов" и "жучков", просканировать телефоны, телевизоры и радиоприемники, на окна установить компенсаторы колебаний, а персонал гостиницы по специальной договоренности с Мещаниновым заменить на собственную обслугу.
   И лишь когда все это было сделано, Генеральный контролер решился переговорить с давным-давно ожидающим аудиенции бывшим Постпредом Хай-би-бо. Разговор шел тет-а-тет. Ха-буа-буи не пригласил участвовать в нем даже начальника контрразведки. Нельзя выносить сор из избы.
   Генеральный контролер прекрасно знал, что в последние годы официальные рапорты о положении на Земле превратились в стандартный набор победных реляций и умилительных отчетов о личных встречах с "населением". Он получал по каналам разведки сугубо конфиденциальную информацию, что Постпред не вылезает с приемов в Миссии, в Большом Кремлевском дворце, в МИДе, Минюсте и так далее; что в МГБ умудрились найти его слабое место и крючок оказался предельно примитивен: мадера с "корабликом", та самая, что так любил небезызвестный Гришка Распутин.
   Но Ха-буа-буи не позволял себе поверить донесениям разведки, столь ужасным, а потому совершенно невозможным все это казалось. Иначе пришлось бы встать на позицию Сластева, который считал, что Сталин и Берия вертят Миротворцами как хотят, обманывают их, будто малых детей. Нет уж! Космосе спаси!..
   Вопреки всему Ха-буа-буи надеялся, что Хай-би-бо не безнадежен и тут не обошлось без происков недоброжелателей, пытающихся опорочить цивилизацию асвенситов в глазах Коллегии.
   - Ты что творишь, Бо? - Генеральный задал вопрос в лоб. Третьим именем называли друг друга только близкие друзья. - Совсем разума лишился?
   Хай-би-бо поднял на однокашника воспаленные, слезящиеся глаза и вдруг заплакал. Генеральный контролер изумился и не сразу сообразил, что на самом деле Постпред смеется.
   - Ты что?! - Ха-буа-буи охватила ярость. - Издеваешься надо мной?!
   - Выпить дай, - уже задыхаясь от хохота, попросил Хай-би-бо. - А то ничего не получится... - Постпреда била дрожь, вот-вот могли начаться корчи.
   Генеральный контролер поморщился, но все же вызвал стюарда и приказал принести в кабинет бутылку мадеры. Хай-би-бо не тронул предложенный стакан и выдул пол-литра из горла. Бледное его лицо тут же порозовело, глаза заблестели. Он вытянул перед собой руки, будто проверяя, не трясутся ли, и наконец произнес:
   - Ну давай... кончай со мной, Буи. Смелее. Не бойся - я готов... Голос его был почти умиротворенным и уж никак не взволнованным.
   Ха-буа-буи вдруг понял, что ничего у бывшего коллеги не хочет спрашивать. Бессмысленно делать ему выволочку, клеймить позором, испепелять гневом.
   - Я завтра же отправлю тебя на станцию. Пройдешь психокоррекцию, а потом на Базе подлечишься как следует. Все. Свободен.
   Генеральный контролер чувствовал омерзение, смешанное с жалостью. Он поднялся на ноги, ожидая, когда Хай-би-бо уберется с глаз долой.
   - Жаль мне тебя, Буи, - неожиданно произнес Постпред, не спешивший вставать с места. - Голову сломаешь на Четвертой. Как пить дать... Я-то уже списан со счетов. А ты ведь шел в гору...
   На улице надсаживалась толпа: "Стал-лин и Бер-рия!.> Ха-буа-буи время от времени подходил к окну - это зрелище никак не давало покоя. "Почему они беснуются? Штатные демонстранты? Или что-то вроде психотического опьянения? Заставить вот так любить власть предержащих невозможно. Фальшь неизбежно прорвалась бы на некоторых лицах, заметен был бы автоматизм движений, заученность мимики... Но ничего этого нет".
   Плотные тюлевые занавеси полностью скрывали Контролеров, зато им улица была видна прекрасно. Час за часом продолжалось скандирование. Народ внизу не уставал, впрочем, демонстранты постепенно и незаметно сменялись.
   Ну, пора на выход. Программа насыщенная - не так-то просто все успеть. Тем более что за спиной бессонная ночь.
   Рядовые Контролеры понуро потянулись к лифту вслед за начальством. После вчерашнего застолья многие были не в форме.
   Охрана в штатском встретила их в холле, у выхода в город. Она была профессионально неназойлива, но неотвязна. Кортеж роскошных "членовозов" в сопровождении эскорта одетых в парадную форму - надраенные сапоги, белые лайковые перчатки, белые с красными звездами шлемы - мотоциклистов ждал делегацию у дверей гостиницы.
   Толпа бодро приветствовала Высоких гостей. Гости помахали в ответ и быстренько залезли на мягкие сиденья, дружно хлопая дверцами. Курс - ВДНХ. Советскому Союзу есть чем гордиться. Страна должна отчитаться перед Миротворцами за одиннадцать лет созидательного труда под мудрым, чутким... и прочая, прочая руководством Великого Вождя, возможным лишь благодаря Его Величеству Эксперименту.
   На столичных улицах вдоль проезжей части стояли машущие флажками школьники, студенты, рабочие и гэбисты. Ха-буа-буи прятался за поляризованными стеклами головной машины. Под взглядами толпы он чувствовал себя неуютно - словно на чужом празднике или когда тебе раздают авансы, а ты понимаешь, что вряд ли что-нибудь дашь взамен.
   Слова Хай-би-бо не давали ему покоя всю дорогу. "Голову сломаешь на Четвертой. Как пить дать..." Будто сам Генеральный контролер этого не знает!..
   Парадная колоннада ВДНХ была увешана приветственными транспарантами, еловыми ветвями и гирляндами малоприметных в солнечном свете лампочек. Играла музыка - не какая-нибудь магнитофонная запись, а настоящий большой оркестр. Звучала ламбада. "Стал-лин..." Впрочем, можно вставить любые другие слова. Главное здесь - мелодия. Та-а-ра-ра-рара... Жизнеутверждающая, но уже успевшая набить оскомину. Кое у кого до рвоты. У Охр-рхО, например.
   Зазывно мигали огромные цифры 44 - по числу лет Эксперимента. Золотились, серебрились или хрустально сверкали в лучах солнца купола павильонов. Большой фонтан, специально обновленный к приезду Контролеров, был великолепен. В его тридцатиметро-вой струе, как в богемском стекле, играла волшебной красоты радуга.
   Директор выставки, от волнения покрывшийся красными пятнами, вместе с пятнадцатью девушками в национальных костюмах встречал Высоких гостей хлебом-солью. Потом к Контролерам подвели северных оленей, запряженных в небольшие удобные тележки. И вот кавалькада тронулась в путь.
   Центральным в экспозиции выставки был, конечно же, павильон "Космос". Успехи сталинской космонавтики поистине ошеломляющи. Начатое всего лишь одиннадцать лет назад одновременное освоение Луны, Марса и Венеры шло полным ходом. Вокруг Земли вращались тысячи спутников (в основном военных). Ракеты с грузами для орбитальных и планетных станций стартовали чуть ли не каждую неделю.
   Достижения робототехники оказались столь впечатляющими, что Ха-буа-буи не верил своим глазам. В Третью Проверку ничего подобного и представить было нельзя. Ведь еще недавно кибернетика считалась лженаукой и "продажной девкой империализма". А теперь роботы подметали полы, вдевали нитку в иголку, собирали сложнейшие БИСы, писали оратории и даже играли в футбол. Правда, в массовом масштабе, как сообщала разведка Лиги, в СССР предпочитали использовать обычные механизмы. По-прежнему в почете был и ручной труд. Роботов применяли в основном в военной сфере...
   Сопровождающий Контролеров товарищ Мещанинов внимательно следил за реакцией Высоких гостей и, когда интерес к рассказам экскурсоводов начинал угасать, тотчас обрывал их и вел процессию дальше.
   Мероприятие было тщательно продумано, и все же не обошлось без инцидента: в павильоне "Сельское хозяйство" знаменитая лысенковская чудо-пшеница, наученная самостоятельно защищаться от сорняков и вредителей, вдруг пребольно отхлестала по рукам Ха-буа-буи, который попытался потрогать один из ее колосков. Понятно почему: асвенситы, как известно, развились в разумный вид из гигантских насекомых, и проницательное растение сразу же распознало в посетителе своего смертельного врага,
   Мещанинов извинился за случившееся и выразил уверенность, что в будущем подобное не повторится. Ха-буа-буи в свою очередь заявил, что сам виноват, и попросил прощения за причиненное беспокойство. У директора ВДНХ тем не менее начался сердечный приступ, очень расстроивший Высоких гостей. Но потом бывшего директора с помощью Контролеров привели в норму и экскурсия пошла своим чередом...
   Долг вежливости не позволял Контролерам послать всех подальше и рвануть куда-нибудь в город - без лишнего шума, помпы, без многочисленной охраны. Поехать и посмотреть, как живут простые люди, о чем они думают, когда в руках не трепыхаются приветственные флажки. Впрочем, никто им этого не запрещает. Завтра - пожалуйста, а сегодня - успехи. Успехи благодаря ЭКСПЕРИМЕНТУ.
   Еще вчера Высокие гости вежливо отказались от официальных встреч с трудящимися. "Мы уже имели возможность наблюдать народную любовь. Хорошенького понемножку". Они настояли на свободе передвижения, ведь им было необходимо посетить именно те места, где скорей всего могут совершаться массовые убийства: армию (особенно дисбаты и гауптвахты), колхозы, созданные из бывших раскулаченных, поселки спецпоселенцев, рудники, закрытые города и, уж само собой, психушки, исправительно-трудовые лагеря, тюрьмы и следственные изоляторы. Бог даст, что-нибудь проклюнется...
   9
   Коля Илгазов старался не вспоминать об этом и, однако ж, вспоминал постоянно. Его отец когда-то был главным инженером крупного завода в Сталинодаре, но отклонился от Генеральной линии, выступал на собраниях с ошибочной концепцией модернизации производства, писал письма в Министерство и заместителю Премьера по машиностроительному комплексу и наконец отказался участвовать в кампании самокритики. (Тогда как раз перенимали великолепный опыт Народного Китая. Дядюшка Мао чрезвычайно любил обмениваться опытом с Дядюшкой Джо.)
   Словом, доигрался... Из главного инженера отец превратился в старшего, затем в младшего и в конце концов был уволен с должности чертежника по неполному служебному соответствию. К тому времени отец уже был исключен из партии и лишен звания "Заслуженный машиностроитель". Долго, очень долго не мог он найти работу, обивал пороги заводов и КБ, пока не понял: в родном и вообще в любом мало-мальски крупном городе он более не нужен.
   Отец пытался подпольно чинить примуса и керогазы - помогал знакомому кустарю. Прием-сдача товара шла через старшего сына - Руслана. Но вскоре в мастерскую наведался участковый, и заработков больше не было.
   После довольно обеспеченной жизни семья перешла на хлеб и воду. Матери троих детей пришлось устроиться уборщицей на минимальный оклад - слава богу, рабочих рук в стране не хватало. Соседи, друзья и родственники почему-то сразу отвернулись. Потом пришлось освободить ведомственную пятикомнатную квартиру. Комната в общежитии - и то много для семьи антиобщественного элемента.
   Законы СССР в то время соблюдались как никогда строго. За два месяца до окончания допустимого срока тунеядства отца в официальном порядке вежливо предупредили о недопустимости дальнейшего асоциального поведения. Через месяц процедура повторилась. А когда истек год, по-прежнему не было никаких расстрелов, пыток, мордобоя и даже ареста. НИКАКОГО НАСИЛИЯ. Эксперимент есть Эксперимент... Отцу дали двадцать четыре часа на сборы, и в сопровождении одного (!) безоружного инспектора МВД (женщины, между прочим, - но не для большего же унижения?) он отбыл на перевоспитание в степное село на востоке Чкаловской области.
   Само собой, родным запретили сопровождать его. Это ведь могло пагубно сказаться на подрастающем поколении - повредить нормальному развитию юных сталинцев.
   Письма приходили раз в полгода - видно, чаще было нельзя. Все они были примерно одинаковы: "Здравствуйте, родные! Как живете-можете? У меня все хорошо. Процесс, как говорится, пошел. Раньше или позже перевоспитание закончится и я вернусь домой. Как школьные успехи мальчиков? Анелия еще не кончила подготовительную? Работаю в поле. Очень здоровый воздух..." И все в таком же духе.
   Жена писала мужу почти каждый день. Он не отвечал на большинство ее вопросов; а потому непонятно было: то ли не мог ответить, то ли не хотел расстраивать, то ли вовсе ничего не получал из Сталинодара.
   ...Коля до мельчайших деталей помнил, как через три года после отъезда отец вдруг объявился в городе.
   Ламбаду к тому времени еще не написали. Молодежь дружно отплясывала недавно разрешенный твист. Коля увязался за старшим братом на танцы, хотя рисковал быть изрядно поколоченным. Он следовал за братом на расстоянии двадцати шагов, прячась за кустами и стволами деревьев, - в этом было что-то от игры в разведчиков.
   Какой-то подозрительный тип маячил в кустах, поджидая возвращавшегося назад Руслана. И Коля первым заметил этого странного мужчину в сумраке плохо освещенного городского парка, но не решился предупредить старшего брата.
   - Сынок. Сынок, - тихо позвал человек срывающимся от волнения и слабости голосом.
   - Кто это?! - испуганно выкрикнул Руслан. - Что вам надо?! - Хотя он уже узнал отца. Впрочем, может, и нет. В конечном счете разницы никакой... Отстаньте от меня! Я милицию позову! - визгливо кричал он, затем убежал, бросив свою компанию.
   Пара дружков и девчонки наблюдали за этой сценой со смесью страха, презрения и любопытства. Потом ушли, оглядываясь на опустевшие кусты.
   - Папа! - набравшись храбрости, позвал Коля. Нет ответа. - Папа! закричал громче. (На аллее больше никого не было.)
   Тишина. Затем он услышал шорох и какие-то непонятные звуки. Полез в кусты, с трудом раздвигая упругие, хлесткие ветви.
   - Папа!
   Отец сидел на земле, уткнувшись лицом в колени. Спина его тряслась. Он плакал. Это было странно и страшно - Коля еще ни разу в жизни (даже когда прощались) не видел его плачущим. Сейчас отец подвывал, словно смертельно раненный волк.
   Он был исхудавший - кожа да кости, - грязный, обросший, в рваной одежде, весь перепачканный угольной пылью. Пробирался степью по ночам, днем отсиживался в оврагах, потом ехал на товарняках, по нескольку суток ничего не держа во рту. Он был какой-то ужасно старый. Трехлетнее перевоспитание в чкаловском селе дорого ему далось.
   - Сынок... - Он обнял Колю и долго-долго не отпускал. Щетина больно кололась, но мальчик терпел, боясь обидеть отца.
   - Пойдем домой, папа, - попросил Коля. - Мама обрадуется...
   - Я не могу домой. Я убежал... - совладав с собой, заговорил отец. - В общежитии меня сразу заберут. Я лучше пойду на старую мельницу. Помнишь?.. А вы с мамой приходите туда завтра, только осторожно. И никому ничего не говорите, а то мне будет плохо. Ты понял, Коля? Мальчик мой...
   Папу забрали на следующий же день. Случилось это на глазах Коли: каникулы были в разгаре, и он все время крутился возле мельницы. Матери-то с утра пришлось бежать на работу (она теперь была младшим бухгалтером) - за одно опоздание могла попасть в черный список, а уж о прогуле нечего и говорить... А Коля был тут.
   Два милиционера молча возникли из-за деревьев и так же молча встали около отца, готовившего себе завтрак на костерке. Он варил похлебку из картошки, что принесла жена той же ночью, и из украденной на соседнем поле капусты. При этом отец все время что-то жевал - не мог остановиться, хотя желудок давно уже раздулся и болел.
   Отец спокойно посмотрел на милиционеров, перестал мешать варево, положил ложку на траву, покачал головой: мол, когда еще удастся поесть по-человечески...
   - Пойдемте, гражданин Илгазов, - укоризненно вздохнув, усталым голосом произнес сержант. - Заставляете искать вас, людей от дела отвлекаете. Стыдно... Хорошо еще сын ваш честным человеком оказался.
   Отец вздрогнул и беспомощно посмотрел на Колю. Речь, понятное дело, шла о Руслане... Ох, зачем, зачем говорил об этом сержант! Все бы решили, что Органы сами выследили, - велика сложность... А теперь!.. Как дальше жить?
   Отец распрямился. В глазах его появилось какое-то странное выражение. Коля по младости своей тогда еще не смог понять. Безнадежная тоска. Бездонный колодец тоски.
   - С сыном-то можно проститься?
   Добрый милиционер посмотрел на часы и сказал:
   - Три минуты.
   Отцу вполне хватило этого щедро отпущенного срока, чтобы обнять Колю и крепко прижать к груди. Все-таки хорошие люди вокруг. Могли бы назло ему отказать в этой просьбе. Но такой уж настрой в обществе: все для человека и НИКАКОГО НАСИЛИЯ... Спасибо Эксперименту.
   - Не забывай меня, сынок... Вряд ли теперь увидимся. Маму поцелуй за меня.
   Он действительно так и не вернулся с перевоспитания. Несчастный случай - попал в мотокосилку. А может, сам бросился - нервы последнее время шалили...
   Руслан очень скоро ушел из семьи. Он выполнил первейший Комсомольский Долг, а его почему-то не простили. Анелия-то, конечно, ничего еще не понимала. А мать и Коля не простили. Они ничего не говорили Руслану, не стыдили, не ругали его. Просто он для них вдруг перестал существовать. Совсем.
   Руслан устроился вожатым в трудовой лагерь, потом, когда подошел возраст, поступил в училище... нет, не МГБ. Сыновей заблуждающихся туда не брали, даже таких честных. В училище воспитателей МВД. Ответственная и нужная профессия. Очень нужная стране...
   Надо сказать, в Союзе в те годы строго соблюдали знаменитый сталинский принцип: "Сын за отца не отвечает". Все дети в семье Илгазовых получили приличное образование. Вернее, советская власть дала им... и так далее. Дала. Подарила... облагодетельствовала...
   После смерти родителя они даже получили - не пенсию, конечно (за врагов пенсии не дают), а пособие на воспитание. Матери только надо было каждые три месяца выдерживать вместе с детьми унизительную процедуру в районном отделении Главного управления соцобеспечения МВД, часами ожидая экзамена на правильность воспитания. (Впрочем, экзамен редко когда проводили.) Мол, сейчас некогда - вот в следующий раз наверняка... Слегка пожурят, малость попугают, иногда пошутят даже, затем прочитают небольшую лекцию агитпропа и наконец выпишут справку, что еще три месяца достойны получать милость народного государства.
   Со временем Руслан Илгазов стал районным уполномоченным по перевоспитанию, Анелия - мастером в пошивочном ателье, а сам Николай, закончив институт физкультуры, после множества мытарств сделался спецкором республиканской молодежной газеты по физической культуре и спорту. Мать же их превратилась в инвалида по зрению, затем стали отниматься ноги. Сдавать она начала через пару лет после смерти мужа. Но это уже другой разговор...
   А сейчас Колька, Илгазов-младший, попал в переплет и в одно мгновение стал никем. Пошел по отцовскому пути. Спасибо тебе, Миротворец хренов!..
   Бастан, набегавшись по горам, угнал в колхозе полуторку, и они ехали по ленинопольской равнине, пытаясь вырваться из обложенной Органами зоны. Бастан однажды уже столкнулся с милицейским пикетом и оставил троих автоматчиков валяться в глубоком сне. Все прошло без сучка без задоринки. Удастся ли такое впредь?..
   Пылила проселочная дорога, ведущая в объезд городов, городков, крупных станиц и даже не нанесенная на обычные карты. Хотя у гэбистов наверняка нанесена... Бастан уверенно рулил, не смотрел на Николая Илгазова, почти не разговаривал - мрачный, суровый, целеустремленный. Человек-скала и в то же время сгусток энергии, этакая шаровая молния в человечьем обличье.
   Пшеничные поля, лежащие по обе стороны дороги, тянулись до горизонта. Поднятые ветром золотые волны медленно катились по ним, и на ум приходило банальное сравнение с морем. В вышине загудело. Самолет, не иначе. Полуторка резко вильнула, съехала в неглубокий овражек - слава Аллаху, он оказался рядом. Пыль быстро рассеялась. Вдруг повезло и машину не засекли по мучнисто-серому облаку?
   - Ну что пригорюнился? - повернулся к парню резидент, посмотрел пристально. Легкая усмешка тронула его губы. - Жалеешь небось, что со мной связался?
   - Жалею, - не стал врать Коля.
   - И правильно. Но поезд ушел, и у нас один путь - идти до конца. Или мы им праздник испортим - сейчас вот, с одного удара, с наскоку, - или нас самих в жернова. Усек?..
   Замолчали, и, несмотря на работающий мотор, стало слышно, как тарахтят цикады, пиликают кузнечики и самозабвенно заливается в небесах жаворонок. Будто и нет никаких инопланетян, никаких гэбистов и погони.
   - Ну, посидели, и хватит. Надо рвать когти, иначе никогда не оторвемся. - И Бастан нажал педаль газа.
   ...Их бомбили у моста.
   Мобильная группа из Ленинополя не поспевала, вертолеты побарражировали над степными дорогами, сожгли горючее и полетели заправляться. Засекли одинокий грузовичок летчики и получили приказ на его ликвидацию.
   Ради ТАКОГО случая Органы готовы были подставиться, явно нарушив правила игры - как-нибудь отбрехаются: мол, учебный вылет, неисправность бомболюка. "Стрелочников" придется отдать на растерзание. А если уж совсем припрут к стене, можно повиниться: да, нарушили Договор против воли, всему виной самоуправство краевого Управления - рубите повинные головы, только многострадальную отчизну не трожьте!..
   Пилоты-гэбисты, посаженные в обычный армейский самолет, не были специалистами по бомбометанию. "Ковер" из стокилограммовой лег на большой площади. Взрывной волной грузовичок опрокинуло. Вышибло стекла, поранив Бастану лоб и руки, а Коле - плечо. Сломало несколько досок кузова. Осколки пробороздили крышу у кабины, попортили радиатор, срезали правую фару. И все.
   Бастан и Коля бросили машину и перебежками-перекатами устремились к реке - пытались спрятаться в плавнях. Не успели. Самолет пошел на второй заход, заработали пулеметы и носовая пушка.
   - К мосту! - гаркнул резидент.
   И они рванулись туда. Разрывы снарядов и пулеметные очереди подняли густое облако пыли. Беглецы задыхались, давились кашлем, разрывая гортань и горящие огнем легкие. Бастан схватил парня за рукав и волок за собой. Он бежал зажмурившись, он и так видел цель, обладая природным интроскопом и силой. Коля же ничего не видел и не слышал. И если б не резидент, он наверняка давно бы уже свалился на землю, хрипел, не в силах набрать в грудь достаточно воздуха, и в ужасе тер залепленные пылью глаза.
   Вокруг все рвалось, свистело и щелкало. Гэбисты вели плотный огонь по предательски распухшему облаку пыли. Развернувшись за мостом, они с отчаянием обреченных продолжали расходовать боезапас, сделали круг, вернулись на четвертый заход, прошли на бреющем и наконец расстреляли все. Остаток пуль и последняя пара снарядов ушли в мост, который дрогнул, но устоял.
   Возвращаться на аэродром летчикам было страшно. Они покружили еще, пытаясь обнаружить тела, но так никого и не разглядели. Беглецы в это время находились под мостом, стоя по горло в воде.
   Наконец самолет улетел. Парень, отплевываясь, снова и снова окунался с головой - смывал с себя пропитанную потом пыль. Бастану было жаль терять драгоценные минуты, но он понимал: Коле надо прийти в себя.