Страница:
Я ожидал от него примерно таких слов: «Слабы же боги эллинов!», или же возмущенного вопроса: «За какую же вину боги прокляли Эдипа?» И тогда бы я ответил, что не было никакой вины, а Судьбу винить так же бессмысленно, как бурную горную реку: если уж в нее попал, то она невольно мощной силой своею пронесет тебя, ударит обо все камни и утянет во все водовороты и водопады, что попадутся на ее пути. Но царь персов сказал совсем иное:
– Значит, виноват царь Лай. Он сделал три ошибки. Захотел узнать будущее, как будто сам был богом. Стал слушать прорицание. Поверил в него. Его сын повторил ошибки отца. Он захотел узнать тайну своего рода у прорицателей. Он был как неразумный пастырь: еще не дал овце родить, как в нетерпении дернул ягненка за голову.
– А что, если Лай не желал знать свою судьбу, а сам бог по своей воле поведал ему о ней? – предположил я.
– Разве так и было? – удивился Кир.
– Не знаю, – было мое признание.
– Такого быть не могло, – твердо изрек царь персов. – Прорицания – вредное и опасное колдовство. Они искривляют пути и делают людей рабами чужих слов и заговоров. Жертвы – иное дело. Жертвы могут помочь или остеречь. Прорицания же – дело темных духов или лживых и опасных своей колдовской силой людей.
– По-твоему, царь, таковы даже прорицания Дельфийского оракула?! – поразился я утверждениям Кира. – Даже в храме, посвященном Аполлону?!
– Не приходил туда. Не видел этого оракула даже издали, – не раздумывая, отвечал Кир. – Но если вы, эллины, верите – так верьте. Однако известно, что темные духи способны являться честолюбцам в светлых одеждах, ведь темные духи – умелые лжецы и обманщики.
– История Эдипа еще не окончена, – сказал я, не зная, что противопоставить таким суждениям. – До конца своей долгой жизни Эдип странствовал по дорогам, как нищий слепец-изгнанник, и тяжко страдал. И боги, глядя на его муки, постановили, что жители того места, где Эдип найдет последнее упокоение, будут всегда побеждать в битвах своих врагов. Такова бывает оборотная сторона Судьбы.
– Теперь я знаю, что вы, эллины, называете Судьбой, – сказал Кир, выслушав меня. – Есть малое колдовство. Злой человек сглазит коня, и тот спотыкается на каждом шагу. Судьба – это большое колдовство. Эллинов и вавилонян сглазил когда-то один большой колдун. Очень сильный темный дух вроде Ажи-дахаки явился к эллинам в человеческом обличии и сумел обмануть их. Эта Судьба может навредить и нам персам, если мы поверим эллинам и их оракулам. Попробуй еще один раз.
Без всякой надежды на удачу я бросил кости. Вышло немногим лучше: две «двойки» и «тройка».
– Вижу, что ты говорил правду, эллин, – посмотрев на результат, изрек царь персов и сделал знак.
Воин подал царю кости и чашку. Кир тряхнул ее один раз и своим броском – всего одной лишней «тройкой» – забрал мою жизнь.
– Твоя Судьба, эллин, – усмехнулся он.
– Твоя воля, царь, – ответил я, еще до его броска закончив прощание с жизнью.
Между тем в ущелье светлело и туман поднимался между мрачных стен все выше.
Кир посмотрел вверх, а потом, опустив взгляд, тихо спросил меня:
– Ты видел их тогда?
– Кого? – не понял я.
Кир прищурился и произнес еще тише:
– Женщин.
– Хвала богам, не удалось, – ответил я с облегчением. – Было очень темно. Но могу поклясться, что ни на одну не наступил.
Кир отстранился. На его лице появилась хитрая улыбка.
– Если бы ты их увидел, тогда бы моя воля стала бы твоей судьбой, это уж верно, – язвительно проговорил он. – И я бы сам не смог бы никуда отвернуться от своей воли. Вот и хорошо, что удалось избежать этой вашей заразы – Судьбы. А теперь, – тут улыбка исчезла, – слушай меня внимательно, чужеземец. Мне нужен на службу один эллин. Ловкий, пронырливый, любопытный и неглупый. Умеющий говорить правду. Такой, как ты. Нет ли у тебя такого на примете?
– Найдется, – ответил я так, будто сами боги вложили мне слово в уста, ибо, только произнеся это слово, догадался, что спасен, и уж гораздо позже сумел испытать полновесную радость.
– Далеко? – испытывал меня Кир.
Помню, едва удержал себя, чтобы не вскочить на ноги и не подпрыгнуть если не до небес, то до самых горных вершин.
– Стоит тебе, царь, только позвать его, как он в тот же миг окажется перед тобой. Он мой тезка. Такой же Кратон, как и я.
– Беру на службу этого Кратона, – решил Кир. – И обещаю хорошо заплатить ему, если он не улизнет так же быстро, как и появится на мой зов.
Жизнь вновь разгоралась во мне: чувствовал, как весь начинаю пылать.
– Готов дать царю клятву стать ему верным слугой до конца жизни! – И я был уверен, что изрекаю истинную правду, глядя прямо в светлые, проницательные глаза повелителя персов.
– Клятвы не нужно. – Небрежным жестом Кир как будто смахнул мою клятву с того места, где остались кости. – Довольно жертвы. Принеси жертву на этом камне. Очисти кровью это священное место от вашей колдовской судьбы.
Тут же привели овцу, и я принес очистительную жертву.
Так спас меня царь Кир. Так началась моя вторая жизнь.
Там же, в ущелье, под пологом тумана началась моя новая служба.
Войска царя Астиага уже восьмой день двигались на юг, в сторону Пасаргад, и никто не знал ясной цели этого похода. Во главе армии стоял тот самый Гарпаг.
Кир повелел мне проникнуть к Гарпагу и выяснить его намерения. Я пообещал Киру, что в случае моей поимки мидянами признаюсь им вавилонским лазутчиком и выдержу все пытки, я про себя думал, что более надежного и ловкого лазутчика, чем Кратон, персидскому царю не найти во всей Азии. И к тому же мне не меньше, чем самому Киру, хотелось порасспросить Гарпага о тайнах и замыслах как его собственных, так и его мидийского повелителя.
На этом завершаю первую историю и начинаю вторую: Историю о том,
Мне дали одежду, пропитание на несколько дней пути и доброго коня.
– Тебе нужен верный проводник, знающий горы и кратчайшую дорогу. Выбирай любого.
И царь обвел рукой своих всадников, стоявших в ущелье с двух сторон от нас.
Казалось, и выбирать не надо – ткни пальцем наугад. Все крепки, статны, могучи. Каждый – с виду Аякс[30]. Наступит день, когда таких отборных телохранителей станет у царя ровно десять тысяч. Теперь их именуют «бессмертными», поскольку в случае гибели любого из них на его место в строю еще до истечения дня должен встать новый воин. Ныне «бессмертные» ходят в золотых одеяниях, а в ту пору, когда их насчитывалось всего три десятка, одевались они в темные грубые шкуры, вывернутые мехом внутрь.
Итак, все были хороши, но чересчур мрачны. Поэтому я попытался сделать верный выбор, полагаясь на чутье.
Я осмотрел один фланг, потом другой и подумал, что рассержу царя своей разборчивостью. Все воины поглядывали на меня безо всякой приязни.
Но вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд, пристально меня изучавший, и с изумлением заметил маленького всадника, словно таившегося поодаль, за могучей конницей. Он следил за мной, как следят за врагом из леса.
Стоило сделать шаг в сторону, как он тоже сдвинулся, уже явно прячась за одним из могучих великанов. Такая игра мне понравилась – победить в ней было куда легче, чем в игре в кости с царем. Два обманных движения – и вот он на миг открылся весь моему взору.
Всадник оказался юн и на вид хрупок, а главное – не перс, а выходец из скифских степей. Маленький, совсем юный скиф, одетый по-степному – весь в коже с головы до ног, от зимней шапки с длинными ушками до башмаков с кожаными тесемками. Скиф, укутавшийся в очень просторную кожаную накидку с оторочкой из короткого меха по верхнему и нижнему краям. Вместо застежки эта накидка имела спереди несколько прорезей, через которые были пропущены косичками длинные кожаные ремешки.
За спиной у маленького скифа торчал длинный лук.
«Вот этот царский слуга мне подойдет как раз!» – с некоторым ехидством решил я и переспросил Кира:
– Могу выбрать любого?
– Сказано, – ответил царь персов в явном нетерпении.
– Беру того, – указал я в пустой просвет между всадниками, уже уверенный, что смогу объяснить свой выбор.
– Хатиуш, – позвал царь, и вперед, нам навстречу, тронулся всадник, за которым скрывался скиф.
– Того, кто прячется за славным воином по имени Хатиуш, – в полный голос уточнил я.
Хатиуш замер. Царь поднялся со своего походного трона и тоже замер. Трудно было ожидать, что он растеряется.
Отступать было нельзя, и оставалось повторить свой выбор громко и решительно:
– Призываю того, кто так умело прячется в засаде. Такой лазутчик нужен для дела.
И вот через брешь в строю великанов въехал скиф на своем легком, серой масти жеребце.
Одеть бы его так, как эллинские матери одевают своих отроков для выхода в общественные места, – несомненно получился настоящий юный Парис. Да, признаюсь, я сразу залюбовался этим степным юношей, его тонкими чертами, красивым изломом тонких бровей, чуть-чуть пухлыми, но при том решительными губами, обличавшими в нем далеко не низкое варварское происхождение. И взгляд его миндалевидных серых глаз удивлял смелостью и достоинством. Разглядев скифа поближе, я определил его возраст в семнадцать, самое большее в восемнадцать лет.
– Вот такой лазутчик и несомненно меткий стрелок пригодится как нельзя лучше, – и в третий раз повторил я свой выбор, прекрасно понимая по выражению на окаменевшем лице Кира, что для только что помилованного убийцы веду себя с неописуемой наглостью.
Но уж испытывать Судьбу – так испытывать до конца!
– Азал! – резко произнес Кир имя скифа и направил свой перст в сторону бреши.
Дело ясное: он велел скифу вернуться на место. Однако скиф еще раз быстро взглянул на меня с холодным любопытством, затем молниеносно, подобно ласке, спрыгнул с коня и, оказавшись коленопреклоненным перед царем, поцеловал его в широкий узорчатый браслет, туго обхвативший запястье царской руки.
– Царь! – воскликнул скиф высоким и чистым юношеским голосом. – Я поеду! Твое слово, царь!
– Встань! – твердо, но при том с удивившей меня податливостью повелел Кир.
Скиф Азал живо поднялся и легким движением поправил на себе накидку.
Кир посмотрел ему в глаза, потом повернул голову в мою сторону и не мигая долго и пытливо смотрел на меня. Казалось, он пытается разрешить какую-то загадку.
Азал стоял перед царем, чуть склонив голову.
Снова повернувшись к скифу, Кир властно произнес:
– Мое слово!
А затем указал на коня.
И мига не минуло, как скиф взлете в седло.
– А ты, эллин, подойди ближе, – велел мне царь персов.
Я двинулся к нему, полагая, что мы оба, одним войском, испытываем на прочность эллинскую судьбу.
– Ближе, – велел Кир, стоило мне остановиться в двух шагах от него.
И вот мне пришлось войти в облако его теплого дыхания.
– Кратон, у тебя острый глаз. Да, мне очень пригодится такой слуга, как ты, – почти шепотом произнес он.
Я приложил ладонь к сердцу:
– Благодарю тебя, царь, и прошу прощения, если для честной службы приходится преступать пределы дозволенного.
– Митра – великий хранитель пределов, – сказал Кир. – Учти, Азал со ста шагов попадает стрелой в глаз летящей голубице.
– Обещаю тебе, царь, что не стану удаляться от Азала более чем на две сотни шагов.
Рот Кира растянулся в улыбке, и под усами открылся ряд ровных, крепких зубов – редкое явление для человека его возраста.
– Ты взял на себя две службы, Кратон, смотри не упусти обе, как двух зайцев, – предостерег он меня. – Ты головой отвечаешь от Азала. Потеряешь – оставайся зверем в горах, уходи служить к Гарпагу или возвращайся в свой Милет. Твое дело. Уйдешь – буду хорошо знать эллинов и их Судьбу.
И вновь – ни скрытой угрозы, ни какого-либо недоверия. Только испытание чужой души – вот чего, как ни удивительно, желал Кир, варварский царь в своих далеких варварских горах.
– Обещаю тебе, царь, что не стану удаляться от Азала дальше чем на двадцать шагов.
– И ближе не подходи. Скифы любят простор и волю. Они пугливы. Только в случае грозящей опасности допускаю тебя ко второй службе. Помни!
Так соблазнила меня новая загадка Кира.
Искренне признаюсь, что у меня не возникло ни малейшего стремления к побегу. Почему? Ответов несколько. Скамандр, верно, уже считал меня «почетным гражданином», и разубеждать его в этом представлялось опасным. Первый раз в жизни, а вернее как бы родившись заново, я давал настоящему царю по крови, хоть варварскому, но все же царю, такие обещания, которые возвышали меня в собственных глазах. Да и вправду моя судьба уже принадлежала ему, как честно проигранная в кости. Наконец, всякий Болотный Кот очень любопытен по натуре, а здесь, в горах, судьбу одного, слегка заплутавшего Кота решали столько загадок, что не разгадать хоть одну из них означало признать себя уже ни на что не годным, глупым и потерявшим всякое чутье котом.
Подозревал ли Кир мой побег, не знаю. Но повторяю: он, как мне представляется, всегда испытывал этот мир, старался познать его и, значит, покорить своим способом – не прибегая к пыткам, разрушению и казням. Теперь почти уверен: он желал, чтобы мир принял и признал его власть как естественную правду, такую же естественную и вечно плодоносящую, как весенний дождь, поток горной реки или обыкновенный теплый день.
Кир не нуждался в наказании наемного убийцы, как в способе утверждения своей власти и естественной правды. Во всяком случае в тот день ему гораздо важнее было понять причины странных событий, которые стали происходить вокруг него.
– Третьего я выберу сам, – сказал он. – Вам нужен помощник, способный раздвинуть горы и без труда перенести вас вместе с конями через горные потоки. Иштагу!
Из строя всадников выдвинулся великан с бородой, в которой с радостью поселился бы вороний выводок. В руке он держал копье толщиной в кипарис.
Жестом Кир велел мне отойти. Иштагу же, приблизившись к своему повелителю, пригнулся, чтобы тот смог прошептать свою волю ему на ухо, не вставая на цыпочки или на ближайший камень.
Потом мне подвели моего коня, который, узнав хозяина, весело замотал головой, будто радовался, что его оставили в живых.
Спустя несколько мгновений вся царская «свита» потянулась за Киром вдоль ущелья. Замыкали «свиту» лазутчики, отправлявшиеся в стан Гарпага. Последним ехал Иштагу.
Только ли с целью испытать «эллинскую судьбу» выехал Кир в это ущелье, удаленное от дворца? Я не раз размышлял об этом, всякий раз благоразумно полагая, что не стоил царских хлопот. Много лет Кир спокойно правил и охотился в своих горах, казалось бы, не помышляя ни о каком мятеже. Внезапное нашествие наемных убийц, тайное послание Гарпага и наконец движение большого войска в направлении Персиды встревожили его и заставили, может быть впервые, задуматься о своем предназначении. Кто знает, не видение ли было послано ему свыше. Полагаю, у всякого великого человека в урочный час случаются чудесные видения, тайну которых он уносит в могилу. В том ущелье, как мне позже стало известно, Кир однажды чудом избежал гибели от упавшей с высоты каменной глыбы. И вот я, самонадеянный эллин, задаюсь вопросом: а не принял ли меня тогда Кир за посланца небес, которые нередко являются в образе странников или даже лазутчиков?
В устье ущелья наши пути разошлись. Кир с воинами двинулся вниз, к Пасаргадам, а мы повернули на довольно узкую тропу, что вела наверх, в горы.
Да, то был третий важный поворот в моей жизни, и мне казалось, что тропа моей судьбы тоже становится извилистей и круче.
Иштагу вел нас, а вернее подталкивал сзади, ибо предпочел остаться арьергардом. Он устанавливал быстроту нашего передвижения и направление пути, молча производя указания своим громадным копьем. Я продвигался первым, и, когда полагалось свернуть или остановиться, позади раздавалось его глухое рычание. Тогда мы вместе с Азалом оборачивались. Это означало, что я видел лицо Азала только на привалах.
Иштагу избрал, вероятно, самый короткий путь, удаленный от всех удобных горных дорог и от селений. Первые два дня мы только и делали, что взбирались на кручи, все дальше вступая в области нерастаявших снегов. Порой приходилось надевать на копыта наших коней мешочки с сухой травой, иначе кони проваливались бы в снег по самое брюхо.
Мы жгли костры в расщелинах. Подвинувшись к огню, Иштагу превращался в изваяние, изредка протягивал руку в сторону, загребал снег, топил его в кулаке и слизывал влагу с ладони. Азал же закутывался в свою накидку до самых глаз и завороженно смотрел на огонь. Его глаза сверкали, и эти искорки начинали тревожить меня, будить в душе противоречивые чувства.
За два дневных перехода никто не произнес ни слова, а длительное молчание несомненно вредит душе эллина. Он становится чересчур мечтательным.
Я никогда не испытывал влечения к мальчикам или мужчинам, хотя в школе Скамандра такое не возбранялось. Тот же Нарцисс нередко уходил на ночь в комнату Учителя. Меня же никто не принуждал. Мне мужеложство казалось делом просто неприятным, если уж не противоестественным.
В первую же ночь, глядя, как искрятся глаза юного скифа, я стал испытывать томление. Заснув же у костра, вскоре очнулся, ощутив, что не удержал быстрый поток. Под повязкой на моих чреслах оказалось довольно густо и липко. Пришлось засовывать туда пучок сухой травы.
Причиной неудобств представлялось мне долгое воздержание. Последний раз я брал женщину еще в Дамаске – за драхму. И с тех пор не утратил, как говорится, ни обола.
Весь следующий день я оборачивался в пути куда чаще, чем рычал и взмахивал своим копьем Иштагу. Он мог быть доволен моей прилежностью.
Несколько раз я пытался улыбнуться Азалу, но прекрасные глаза скифа только холодели, а брови сходились взмахом соколиных крыльев. Он начинал смотреть исподлобья или попросту отворачивался.
Во вторую ночь как ни опускал я веки, как ни пытался вспоминать родной Милет, а только выдержке моей наступил предел.
У костра мы располагались всегда одинаково: Иштагу садился слева от меня и ближе ко мне, чем к Азалу; скиф же устраивался напротив, за огнем и дымом. И вот, дождавшись, пока Иштагу склонит свою медвежью голову на грудь и засопит, я приподнялся и бесшумно, по-кошачьи, двинулся направо, в обход тлевшего кострища. Скиф, казалось, тоже заснул, раз две искорки в ночи передо мной потухли.
Не тут-то было. Медведь тоже оказался непрост. Едва я подвинулся на пару локтей, как наткнулся на толстое древко копья, как на выставленную загородь. Великан даже не зарычал, а только чуть-чуть приподнял одно веко.
Вернувшись, я стал горевать, что лишился травки Цирцеи. Но горевал недолго – вспомнил вдруг, как несколько колючих семян этой травки зацепилось за мой гиматий, когда я торопился убраться с постоялого двора за Ниппуром. Тогда отделаться от них было недосуг.
Парочка тех семян нашлась, стоило только терпеливо перебрать пальцами все складки.
«Теперь держись, циклоп!» – со злорадством подумал я и потянулся за головешкой.
Оставалось только осторожно положить семена на крохотный огонек и поднести тлевшую на конце ветку к самому носу Полифема, постаравшись при этом уберечь его усы от пожара.
Затея удалась на славу. Полифем втянул в себя целое облако дурмана, издал тихий звук, напоминавший не голос грозного быка, а жалобное мычание коровы, и повалился набок. Его копье едва не скатилось в костер.
Одним бесшумным скачком я переместился на новое место и попытался тихонько накрыть скифа одной стороной своего гиматия. Азал не шелохнулся. Тогда сердце мое забилось чаще и я ласково обнял его за плечи. Под своей скифской накидкой он показался мне хрупким и маленьким.
Я провел рукой по его спине, обнял за узкую талию, потянулся к нему губами и почувствовал, что наткнулся кадыком на какую-то острую колючку.
Колючкой оказалось острие короткого меча.
От укола я сразу протрезвел и очень изумился своим влечениям. Заодно вспомнились все обещания, данные царю, и все его наказы своему личному лазутчику. Конечный расчет всех преимуществ и недостатков положения на кончике меча побудили Кратона вернуться на прежнее место.
Помню последнюю мысль перед тем, как меня накрыл своим гиматием Морфей: «Неужто и царь персов не пренебрегает мальчиками?! Ведь он явно питает слабость к этому скифу, раз дал ему какое-то клятвенное слово не ущемлять его свободу!» Насколько мне было известно, любовью к юношам персы «не страдали».
Наутро появилась новая забота: растолкать Иштагу-Полифема, поверженного чарами Цирцеи. Я даже стал опасаться, не заснул ли он навеки – не столько от дыма, сколько от холода. Скиф прыскал со смеху, когда я, подобно уже не Одиссею, а Сизифу, кряхтя и натужно пуская ветры, поднимал тяжеленного великана, а потом подпирал его огромным копьем, спасенным от огня.
До полудня нам все-таки удалось преодолеть еще один парасанг и добраться до перевала. К исходу следующих суток, уже едва не ослепнув от снега, мы наконец спустились в леса. А на закате четвертого дня пути нашим глазам открылась долина, запруженная войсками Астиага.
Мы достигли места, как нельзя лучше пригодного для орлиного наблюдения за добычей, копошащейся внизу, и я решил не спешить.
Горы окружали долину с трех сторон. Внизу виднелись два селения и широкая дорога, уходившая в горы мимо нас, в стороне. Ясно было, что если Гарпаг двинется на Пасаргады, то – именно по этой дороге.
Как только опустился ночной сумрак, в долине замерцало множество красноватых звезд. Воины жгли костры. Днем по движущимся пятнам табунов я сосчитал примерное число коней, ночью же – число огней. Получалось, что у Гарпага не менее пяти тысяч всадников и пятнадцати тысяч пеших.
Поначалу я предполагал захватить какого-нибудь стратега, которые устроились в ближайшем, более зажиточном на вид селении, и дознаться у него о целях Гарпага, а может, и самого Астиага. Потом, однако, возникла здравая мысль не тешиться охотой на всякую мелочь, а подкрасться к самому Гарпагу. Тут требовалась особая приманка. И тогда я первый раз обратился к скифу:
– Азал, нужен заяц. Пробитый стрелой вот так. – И я ткнул себя в холку, примерно в то место, куда приходилась рана у зайца с тайным посланием Киру от Гарпага.
Скиф сверкнул глазами, очень понятливо улыбнулся – и пропал в кустах. При его исчезновении Иштагу не шелохнулся.
Азал отсутствовал около часу. Честно говоря, у меня возникли опасения, а не воспользовался ли он поводом улизнуть наконец от своего хозяина. Однако Иштагу оставался невозмутим, да и все три наших коня, привязанные к деревцу, тихо помахивали хвостами. А куда деться скифу без коня?
Ожидая Азала, я присмотрелся к мечу, висевшему на поясе перса, и попросил его показать свое оружие. Иштагу вытянул меч из ножен наполовину, и я, потрогав лезвие, сделал вид, что очень высоко оценил и сам меч, и его хозяина. Иштагу остался доволен. У меня же прибавилось вопросов: меч скорее всего был из тех, что тайно привез в Пасаргады иудейский торговец Шет.
Азал появился с тремя зайцами на выбор! Чудесный стрелок, он всех трех подбил одинаково – точно в холку. Теперь добычи хватало и на хитрую уловку, и на легкий завтрак. Правда, великан Иштагу после тяжелой дороги проглотил бы их разом десяток. Однако всемогущий Рок преподнес ему последнего зайца, и следовало бы съесть его с толком – хорошо поджарив и приправив, – а не сырым и не второпях, как сделал не знавший своей судьбы великан.
У одного зверька, самого тощего с виду, я проделал отверстие в брюшке и запихнул в него хвост стрелы с оперением. Когда стрела треснула в моих руках, Азал содрогнулся и сверкнул глазами, будто мой самый заклятый враг.
С такой добычей мы крадучись пошли к селению, где, по моим наблюдениям, стоял сам Гарпаг. Я изо всех сил убеждал Иштагу остаться с конями и последить за нашей удачей издали и сверху. Ведь такой великан должен наступать в полный рост, сотрясая шагами горы и долины. Как ему подкрасться к недругу, не выдав себя? Но Иштагу ничего не хотел слышать, поскольку получил приказ Кира пасти нас на расстоянии протянутого копья. В этом была ошибка царя. Кое-как удалось уговорить перса держаться сторонней тропы и не подходить к селению ближе указанного мной места, иначе бы и вовсе не исполнить нам главного веления царя, а только всем пропасть без смысла.
Как только солнце спряталось за высокий хребет, мы с Азалом подступили к селению. Я усадил его в сотне шагов от крайнего дома – прикрывать меня во время вылазки. При этом, пока еще не сгустился ночной мрак, скиф со своей позиции мог видеть крышу того самого дома, который облюбовал для постоя Гарпаг.
У тощего зайца была завидная судьба: напоследок ему предстояло стать птицей. Он влетел прямо в окошко дома. Стражники и слуги военачальника высыпали наружу с дротиками и копьями в руках и принялись кружить вокруг дома, задирая головы, будто поджидая стаю летучих зайцев. Потом они вернулись назад, не подозревая, что на крыше, прямо над их головами, вот-вот затаится лазутчик Кира.
Боясь упустить хоть одно важное слово, я вставил в дымовое отверстие трубочку из ивовой коры, прекрасно усиливающей звуки, и прислушался к голосам.
– Значит, виноват царь Лай. Он сделал три ошибки. Захотел узнать будущее, как будто сам был богом. Стал слушать прорицание. Поверил в него. Его сын повторил ошибки отца. Он захотел узнать тайну своего рода у прорицателей. Он был как неразумный пастырь: еще не дал овце родить, как в нетерпении дернул ягненка за голову.
– А что, если Лай не желал знать свою судьбу, а сам бог по своей воле поведал ему о ней? – предположил я.
– Разве так и было? – удивился Кир.
– Не знаю, – было мое признание.
– Такого быть не могло, – твердо изрек царь персов. – Прорицания – вредное и опасное колдовство. Они искривляют пути и делают людей рабами чужих слов и заговоров. Жертвы – иное дело. Жертвы могут помочь или остеречь. Прорицания же – дело темных духов или лживых и опасных своей колдовской силой людей.
– По-твоему, царь, таковы даже прорицания Дельфийского оракула?! – поразился я утверждениям Кира. – Даже в храме, посвященном Аполлону?!
– Не приходил туда. Не видел этого оракула даже издали, – не раздумывая, отвечал Кир. – Но если вы, эллины, верите – так верьте. Однако известно, что темные духи способны являться честолюбцам в светлых одеждах, ведь темные духи – умелые лжецы и обманщики.
– История Эдипа еще не окончена, – сказал я, не зная, что противопоставить таким суждениям. – До конца своей долгой жизни Эдип странствовал по дорогам, как нищий слепец-изгнанник, и тяжко страдал. И боги, глядя на его муки, постановили, что жители того места, где Эдип найдет последнее упокоение, будут всегда побеждать в битвах своих врагов. Такова бывает оборотная сторона Судьбы.
– Теперь я знаю, что вы, эллины, называете Судьбой, – сказал Кир, выслушав меня. – Есть малое колдовство. Злой человек сглазит коня, и тот спотыкается на каждом шагу. Судьба – это большое колдовство. Эллинов и вавилонян сглазил когда-то один большой колдун. Очень сильный темный дух вроде Ажи-дахаки явился к эллинам в человеческом обличии и сумел обмануть их. Эта Судьба может навредить и нам персам, если мы поверим эллинам и их оракулам. Попробуй еще один раз.
Без всякой надежды на удачу я бросил кости. Вышло немногим лучше: две «двойки» и «тройка».
– Вижу, что ты говорил правду, эллин, – посмотрев на результат, изрек царь персов и сделал знак.
Воин подал царю кости и чашку. Кир тряхнул ее один раз и своим броском – всего одной лишней «тройкой» – забрал мою жизнь.
– Твоя Судьба, эллин, – усмехнулся он.
– Твоя воля, царь, – ответил я, еще до его броска закончив прощание с жизнью.
Между тем в ущелье светлело и туман поднимался между мрачных стен все выше.
Кир посмотрел вверх, а потом, опустив взгляд, тихо спросил меня:
– Ты видел их тогда?
– Кого? – не понял я.
Кир прищурился и произнес еще тише:
– Женщин.
– Хвала богам, не удалось, – ответил я с облегчением. – Было очень темно. Но могу поклясться, что ни на одну не наступил.
Кир отстранился. На его лице появилась хитрая улыбка.
– Если бы ты их увидел, тогда бы моя воля стала бы твоей судьбой, это уж верно, – язвительно проговорил он. – И я бы сам не смог бы никуда отвернуться от своей воли. Вот и хорошо, что удалось избежать этой вашей заразы – Судьбы. А теперь, – тут улыбка исчезла, – слушай меня внимательно, чужеземец. Мне нужен на службу один эллин. Ловкий, пронырливый, любопытный и неглупый. Умеющий говорить правду. Такой, как ты. Нет ли у тебя такого на примете?
– Найдется, – ответил я так, будто сами боги вложили мне слово в уста, ибо, только произнеся это слово, догадался, что спасен, и уж гораздо позже сумел испытать полновесную радость.
– Далеко? – испытывал меня Кир.
Помню, едва удержал себя, чтобы не вскочить на ноги и не подпрыгнуть если не до небес, то до самых горных вершин.
– Стоит тебе, царь, только позвать его, как он в тот же миг окажется перед тобой. Он мой тезка. Такой же Кратон, как и я.
– Беру на службу этого Кратона, – решил Кир. – И обещаю хорошо заплатить ему, если он не улизнет так же быстро, как и появится на мой зов.
Жизнь вновь разгоралась во мне: чувствовал, как весь начинаю пылать.
– Готов дать царю клятву стать ему верным слугой до конца жизни! – И я был уверен, что изрекаю истинную правду, глядя прямо в светлые, проницательные глаза повелителя персов.
– Клятвы не нужно. – Небрежным жестом Кир как будто смахнул мою клятву с того места, где остались кости. – Довольно жертвы. Принеси жертву на этом камне. Очисти кровью это священное место от вашей колдовской судьбы.
Тут же привели овцу, и я принес очистительную жертву.
Так спас меня царь Кир. Так началась моя вторая жизнь.
Там же, в ущелье, под пологом тумана началась моя новая служба.
Войска царя Астиага уже восьмой день двигались на юг, в сторону Пасаргад, и никто не знал ясной цели этого похода. Во главе армии стоял тот самый Гарпаг.
Кир повелел мне проникнуть к Гарпагу и выяснить его намерения. Я пообещал Киру, что в случае моей поимки мидянами признаюсь им вавилонским лазутчиком и выдержу все пытки, я про себя думал, что более надежного и ловкого лазутчика, чем Кратон, персидскому царю не найти во всей Азии. И к тому же мне не меньше, чем самому Киру, хотелось порасспросить Гарпага о тайнах и замыслах как его собственных, так и его мидийского повелителя.
На этом завершаю первую историю и начинаю вторую: Историю о том,
КАК ЦАРЬ КИР СПАС ЦАРЯ МИДИИ АСТИАГА ОТ УНИЖЕНИЯ И СМЕРТИ, А ЕГО СТРАНУ – ОТ ГУБИТЕЛЬНЫХ МЕЖДОУСОБИЦ
Царь Кир повелел мне отправляться в путь прямо из ущелья, расположенного в двадцати стадиях от Пасаргад.Мне дали одежду, пропитание на несколько дней пути и доброго коня.
– Тебе нужен верный проводник, знающий горы и кратчайшую дорогу. Выбирай любого.
И царь обвел рукой своих всадников, стоявших в ущелье с двух сторон от нас.
Казалось, и выбирать не надо – ткни пальцем наугад. Все крепки, статны, могучи. Каждый – с виду Аякс[30]. Наступит день, когда таких отборных телохранителей станет у царя ровно десять тысяч. Теперь их именуют «бессмертными», поскольку в случае гибели любого из них на его место в строю еще до истечения дня должен встать новый воин. Ныне «бессмертные» ходят в золотых одеяниях, а в ту пору, когда их насчитывалось всего три десятка, одевались они в темные грубые шкуры, вывернутые мехом внутрь.
Итак, все были хороши, но чересчур мрачны. Поэтому я попытался сделать верный выбор, полагаясь на чутье.
Я осмотрел один фланг, потом другой и подумал, что рассержу царя своей разборчивостью. Все воины поглядывали на меня безо всякой приязни.
Но вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд, пристально меня изучавший, и с изумлением заметил маленького всадника, словно таившегося поодаль, за могучей конницей. Он следил за мной, как следят за врагом из леса.
Стоило сделать шаг в сторону, как он тоже сдвинулся, уже явно прячась за одним из могучих великанов. Такая игра мне понравилась – победить в ней было куда легче, чем в игре в кости с царем. Два обманных движения – и вот он на миг открылся весь моему взору.
Всадник оказался юн и на вид хрупок, а главное – не перс, а выходец из скифских степей. Маленький, совсем юный скиф, одетый по-степному – весь в коже с головы до ног, от зимней шапки с длинными ушками до башмаков с кожаными тесемками. Скиф, укутавшийся в очень просторную кожаную накидку с оторочкой из короткого меха по верхнему и нижнему краям. Вместо застежки эта накидка имела спереди несколько прорезей, через которые были пропущены косичками длинные кожаные ремешки.
За спиной у маленького скифа торчал длинный лук.
«Вот этот царский слуга мне подойдет как раз!» – с некоторым ехидством решил я и переспросил Кира:
– Могу выбрать любого?
– Сказано, – ответил царь персов в явном нетерпении.
– Беру того, – указал я в пустой просвет между всадниками, уже уверенный, что смогу объяснить свой выбор.
– Хатиуш, – позвал царь, и вперед, нам навстречу, тронулся всадник, за которым скрывался скиф.
– Того, кто прячется за славным воином по имени Хатиуш, – в полный голос уточнил я.
Хатиуш замер. Царь поднялся со своего походного трона и тоже замер. Трудно было ожидать, что он растеряется.
Отступать было нельзя, и оставалось повторить свой выбор громко и решительно:
– Призываю того, кто так умело прячется в засаде. Такой лазутчик нужен для дела.
И вот через брешь в строю великанов въехал скиф на своем легком, серой масти жеребце.
Одеть бы его так, как эллинские матери одевают своих отроков для выхода в общественные места, – несомненно получился настоящий юный Парис. Да, признаюсь, я сразу залюбовался этим степным юношей, его тонкими чертами, красивым изломом тонких бровей, чуть-чуть пухлыми, но при том решительными губами, обличавшими в нем далеко не низкое варварское происхождение. И взгляд его миндалевидных серых глаз удивлял смелостью и достоинством. Разглядев скифа поближе, я определил его возраст в семнадцать, самое большее в восемнадцать лет.
– Вот такой лазутчик и несомненно меткий стрелок пригодится как нельзя лучше, – и в третий раз повторил я свой выбор, прекрасно понимая по выражению на окаменевшем лице Кира, что для только что помилованного убийцы веду себя с неописуемой наглостью.
Но уж испытывать Судьбу – так испытывать до конца!
– Азал! – резко произнес Кир имя скифа и направил свой перст в сторону бреши.
Дело ясное: он велел скифу вернуться на место. Однако скиф еще раз быстро взглянул на меня с холодным любопытством, затем молниеносно, подобно ласке, спрыгнул с коня и, оказавшись коленопреклоненным перед царем, поцеловал его в широкий узорчатый браслет, туго обхвативший запястье царской руки.
– Царь! – воскликнул скиф высоким и чистым юношеским голосом. – Я поеду! Твое слово, царь!
– Встань! – твердо, но при том с удивившей меня податливостью повелел Кир.
Скиф Азал живо поднялся и легким движением поправил на себе накидку.
Кир посмотрел ему в глаза, потом повернул голову в мою сторону и не мигая долго и пытливо смотрел на меня. Казалось, он пытается разрешить какую-то загадку.
Азал стоял перед царем, чуть склонив голову.
Снова повернувшись к скифу, Кир властно произнес:
– Мое слово!
А затем указал на коня.
И мига не минуло, как скиф взлете в седло.
– А ты, эллин, подойди ближе, – велел мне царь персов.
Я двинулся к нему, полагая, что мы оба, одним войском, испытываем на прочность эллинскую судьбу.
– Ближе, – велел Кир, стоило мне остановиться в двух шагах от него.
И вот мне пришлось войти в облако его теплого дыхания.
– Кратон, у тебя острый глаз. Да, мне очень пригодится такой слуга, как ты, – почти шепотом произнес он.
Я приложил ладонь к сердцу:
– Благодарю тебя, царь, и прошу прощения, если для честной службы приходится преступать пределы дозволенного.
– Митра – великий хранитель пределов, – сказал Кир. – Учти, Азал со ста шагов попадает стрелой в глаз летящей голубице.
– Обещаю тебе, царь, что не стану удаляться от Азала более чем на две сотни шагов.
Рот Кира растянулся в улыбке, и под усами открылся ряд ровных, крепких зубов – редкое явление для человека его возраста.
– Ты взял на себя две службы, Кратон, смотри не упусти обе, как двух зайцев, – предостерег он меня. – Ты головой отвечаешь от Азала. Потеряешь – оставайся зверем в горах, уходи служить к Гарпагу или возвращайся в свой Милет. Твое дело. Уйдешь – буду хорошо знать эллинов и их Судьбу.
И вновь – ни скрытой угрозы, ни какого-либо недоверия. Только испытание чужой души – вот чего, как ни удивительно, желал Кир, варварский царь в своих далеких варварских горах.
– Обещаю тебе, царь, что не стану удаляться от Азала дальше чем на двадцать шагов.
– И ближе не подходи. Скифы любят простор и волю. Они пугливы. Только в случае грозящей опасности допускаю тебя ко второй службе. Помни!
Так соблазнила меня новая загадка Кира.
Искренне признаюсь, что у меня не возникло ни малейшего стремления к побегу. Почему? Ответов несколько. Скамандр, верно, уже считал меня «почетным гражданином», и разубеждать его в этом представлялось опасным. Первый раз в жизни, а вернее как бы родившись заново, я давал настоящему царю по крови, хоть варварскому, но все же царю, такие обещания, которые возвышали меня в собственных глазах. Да и вправду моя судьба уже принадлежала ему, как честно проигранная в кости. Наконец, всякий Болотный Кот очень любопытен по натуре, а здесь, в горах, судьбу одного, слегка заплутавшего Кота решали столько загадок, что не разгадать хоть одну из них означало признать себя уже ни на что не годным, глупым и потерявшим всякое чутье котом.
Подозревал ли Кир мой побег, не знаю. Но повторяю: он, как мне представляется, всегда испытывал этот мир, старался познать его и, значит, покорить своим способом – не прибегая к пыткам, разрушению и казням. Теперь почти уверен: он желал, чтобы мир принял и признал его власть как естественную правду, такую же естественную и вечно плодоносящую, как весенний дождь, поток горной реки или обыкновенный теплый день.
Кир не нуждался в наказании наемного убийцы, как в способе утверждения своей власти и естественной правды. Во всяком случае в тот день ему гораздо важнее было понять причины странных событий, которые стали происходить вокруг него.
– Третьего я выберу сам, – сказал он. – Вам нужен помощник, способный раздвинуть горы и без труда перенести вас вместе с конями через горные потоки. Иштагу!
Из строя всадников выдвинулся великан с бородой, в которой с радостью поселился бы вороний выводок. В руке он держал копье толщиной в кипарис.
Жестом Кир велел мне отойти. Иштагу же, приблизившись к своему повелителю, пригнулся, чтобы тот смог прошептать свою волю ему на ухо, не вставая на цыпочки или на ближайший камень.
Потом мне подвели моего коня, который, узнав хозяина, весело замотал головой, будто радовался, что его оставили в живых.
Спустя несколько мгновений вся царская «свита» потянулась за Киром вдоль ущелья. Замыкали «свиту» лазутчики, отправлявшиеся в стан Гарпага. Последним ехал Иштагу.
Только ли с целью испытать «эллинскую судьбу» выехал Кир в это ущелье, удаленное от дворца? Я не раз размышлял об этом, всякий раз благоразумно полагая, что не стоил царских хлопот. Много лет Кир спокойно правил и охотился в своих горах, казалось бы, не помышляя ни о каком мятеже. Внезапное нашествие наемных убийц, тайное послание Гарпага и наконец движение большого войска в направлении Персиды встревожили его и заставили, может быть впервые, задуматься о своем предназначении. Кто знает, не видение ли было послано ему свыше. Полагаю, у всякого великого человека в урочный час случаются чудесные видения, тайну которых он уносит в могилу. В том ущелье, как мне позже стало известно, Кир однажды чудом избежал гибели от упавшей с высоты каменной глыбы. И вот я, самонадеянный эллин, задаюсь вопросом: а не принял ли меня тогда Кир за посланца небес, которые нередко являются в образе странников или даже лазутчиков?
В устье ущелья наши пути разошлись. Кир с воинами двинулся вниз, к Пасаргадам, а мы повернули на довольно узкую тропу, что вела наверх, в горы.
Да, то был третий важный поворот в моей жизни, и мне казалось, что тропа моей судьбы тоже становится извилистей и круче.
Иштагу вел нас, а вернее подталкивал сзади, ибо предпочел остаться арьергардом. Он устанавливал быстроту нашего передвижения и направление пути, молча производя указания своим громадным копьем. Я продвигался первым, и, когда полагалось свернуть или остановиться, позади раздавалось его глухое рычание. Тогда мы вместе с Азалом оборачивались. Это означало, что я видел лицо Азала только на привалах.
Иштагу избрал, вероятно, самый короткий путь, удаленный от всех удобных горных дорог и от селений. Первые два дня мы только и делали, что взбирались на кручи, все дальше вступая в области нерастаявших снегов. Порой приходилось надевать на копыта наших коней мешочки с сухой травой, иначе кони проваливались бы в снег по самое брюхо.
Мы жгли костры в расщелинах. Подвинувшись к огню, Иштагу превращался в изваяние, изредка протягивал руку в сторону, загребал снег, топил его в кулаке и слизывал влагу с ладони. Азал же закутывался в свою накидку до самых глаз и завороженно смотрел на огонь. Его глаза сверкали, и эти искорки начинали тревожить меня, будить в душе противоречивые чувства.
За два дневных перехода никто не произнес ни слова, а длительное молчание несомненно вредит душе эллина. Он становится чересчур мечтательным.
Я никогда не испытывал влечения к мальчикам или мужчинам, хотя в школе Скамандра такое не возбранялось. Тот же Нарцисс нередко уходил на ночь в комнату Учителя. Меня же никто не принуждал. Мне мужеложство казалось делом просто неприятным, если уж не противоестественным.
В первую же ночь, глядя, как искрятся глаза юного скифа, я стал испытывать томление. Заснув же у костра, вскоре очнулся, ощутив, что не удержал быстрый поток. Под повязкой на моих чреслах оказалось довольно густо и липко. Пришлось засовывать туда пучок сухой травы.
Причиной неудобств представлялось мне долгое воздержание. Последний раз я брал женщину еще в Дамаске – за драхму. И с тех пор не утратил, как говорится, ни обола.
Весь следующий день я оборачивался в пути куда чаще, чем рычал и взмахивал своим копьем Иштагу. Он мог быть доволен моей прилежностью.
Несколько раз я пытался улыбнуться Азалу, но прекрасные глаза скифа только холодели, а брови сходились взмахом соколиных крыльев. Он начинал смотреть исподлобья или попросту отворачивался.
Во вторую ночь как ни опускал я веки, как ни пытался вспоминать родной Милет, а только выдержке моей наступил предел.
У костра мы располагались всегда одинаково: Иштагу садился слева от меня и ближе ко мне, чем к Азалу; скиф же устраивался напротив, за огнем и дымом. И вот, дождавшись, пока Иштагу склонит свою медвежью голову на грудь и засопит, я приподнялся и бесшумно, по-кошачьи, двинулся направо, в обход тлевшего кострища. Скиф, казалось, тоже заснул, раз две искорки в ночи передо мной потухли.
Не тут-то было. Медведь тоже оказался непрост. Едва я подвинулся на пару локтей, как наткнулся на толстое древко копья, как на выставленную загородь. Великан даже не зарычал, а только чуть-чуть приподнял одно веко.
Вернувшись, я стал горевать, что лишился травки Цирцеи. Но горевал недолго – вспомнил вдруг, как несколько колючих семян этой травки зацепилось за мой гиматий, когда я торопился убраться с постоялого двора за Ниппуром. Тогда отделаться от них было недосуг.
Парочка тех семян нашлась, стоило только терпеливо перебрать пальцами все складки.
«Теперь держись, циклоп!» – со злорадством подумал я и потянулся за головешкой.
Оставалось только осторожно положить семена на крохотный огонек и поднести тлевшую на конце ветку к самому носу Полифема, постаравшись при этом уберечь его усы от пожара.
Затея удалась на славу. Полифем втянул в себя целое облако дурмана, издал тихий звук, напоминавший не голос грозного быка, а жалобное мычание коровы, и повалился набок. Его копье едва не скатилось в костер.
Одним бесшумным скачком я переместился на новое место и попытался тихонько накрыть скифа одной стороной своего гиматия. Азал не шелохнулся. Тогда сердце мое забилось чаще и я ласково обнял его за плечи. Под своей скифской накидкой он показался мне хрупким и маленьким.
Я провел рукой по его спине, обнял за узкую талию, потянулся к нему губами и почувствовал, что наткнулся кадыком на какую-то острую колючку.
Колючкой оказалось острие короткого меча.
От укола я сразу протрезвел и очень изумился своим влечениям. Заодно вспомнились все обещания, данные царю, и все его наказы своему личному лазутчику. Конечный расчет всех преимуществ и недостатков положения на кончике меча побудили Кратона вернуться на прежнее место.
Помню последнюю мысль перед тем, как меня накрыл своим гиматием Морфей: «Неужто и царь персов не пренебрегает мальчиками?! Ведь он явно питает слабость к этому скифу, раз дал ему какое-то клятвенное слово не ущемлять его свободу!» Насколько мне было известно, любовью к юношам персы «не страдали».
Наутро появилась новая забота: растолкать Иштагу-Полифема, поверженного чарами Цирцеи. Я даже стал опасаться, не заснул ли он навеки – не столько от дыма, сколько от холода. Скиф прыскал со смеху, когда я, подобно уже не Одиссею, а Сизифу, кряхтя и натужно пуская ветры, поднимал тяжеленного великана, а потом подпирал его огромным копьем, спасенным от огня.
До полудня нам все-таки удалось преодолеть еще один парасанг и добраться до перевала. К исходу следующих суток, уже едва не ослепнув от снега, мы наконец спустились в леса. А на закате четвертого дня пути нашим глазам открылась долина, запруженная войсками Астиага.
Мы достигли места, как нельзя лучше пригодного для орлиного наблюдения за добычей, копошащейся внизу, и я решил не спешить.
Горы окружали долину с трех сторон. Внизу виднелись два селения и широкая дорога, уходившая в горы мимо нас, в стороне. Ясно было, что если Гарпаг двинется на Пасаргады, то – именно по этой дороге.
Как только опустился ночной сумрак, в долине замерцало множество красноватых звезд. Воины жгли костры. Днем по движущимся пятнам табунов я сосчитал примерное число коней, ночью же – число огней. Получалось, что у Гарпага не менее пяти тысяч всадников и пятнадцати тысяч пеших.
Поначалу я предполагал захватить какого-нибудь стратега, которые устроились в ближайшем, более зажиточном на вид селении, и дознаться у него о целях Гарпага, а может, и самого Астиага. Потом, однако, возникла здравая мысль не тешиться охотой на всякую мелочь, а подкрасться к самому Гарпагу. Тут требовалась особая приманка. И тогда я первый раз обратился к скифу:
– Азал, нужен заяц. Пробитый стрелой вот так. – И я ткнул себя в холку, примерно в то место, куда приходилась рана у зайца с тайным посланием Киру от Гарпага.
Скиф сверкнул глазами, очень понятливо улыбнулся – и пропал в кустах. При его исчезновении Иштагу не шелохнулся.
Азал отсутствовал около часу. Честно говоря, у меня возникли опасения, а не воспользовался ли он поводом улизнуть наконец от своего хозяина. Однако Иштагу оставался невозмутим, да и все три наших коня, привязанные к деревцу, тихо помахивали хвостами. А куда деться скифу без коня?
Ожидая Азала, я присмотрелся к мечу, висевшему на поясе перса, и попросил его показать свое оружие. Иштагу вытянул меч из ножен наполовину, и я, потрогав лезвие, сделал вид, что очень высоко оценил и сам меч, и его хозяина. Иштагу остался доволен. У меня же прибавилось вопросов: меч скорее всего был из тех, что тайно привез в Пасаргады иудейский торговец Шет.
Азал появился с тремя зайцами на выбор! Чудесный стрелок, он всех трех подбил одинаково – точно в холку. Теперь добычи хватало и на хитрую уловку, и на легкий завтрак. Правда, великан Иштагу после тяжелой дороги проглотил бы их разом десяток. Однако всемогущий Рок преподнес ему последнего зайца, и следовало бы съесть его с толком – хорошо поджарив и приправив, – а не сырым и не второпях, как сделал не знавший своей судьбы великан.
У одного зверька, самого тощего с виду, я проделал отверстие в брюшке и запихнул в него хвост стрелы с оперением. Когда стрела треснула в моих руках, Азал содрогнулся и сверкнул глазами, будто мой самый заклятый враг.
С такой добычей мы крадучись пошли к селению, где, по моим наблюдениям, стоял сам Гарпаг. Я изо всех сил убеждал Иштагу остаться с конями и последить за нашей удачей издали и сверху. Ведь такой великан должен наступать в полный рост, сотрясая шагами горы и долины. Как ему подкрасться к недругу, не выдав себя? Но Иштагу ничего не хотел слышать, поскольку получил приказ Кира пасти нас на расстоянии протянутого копья. В этом была ошибка царя. Кое-как удалось уговорить перса держаться сторонней тропы и не подходить к селению ближе указанного мной места, иначе бы и вовсе не исполнить нам главного веления царя, а только всем пропасть без смысла.
Как только солнце спряталось за высокий хребет, мы с Азалом подступили к селению. Я усадил его в сотне шагов от крайнего дома – прикрывать меня во время вылазки. При этом, пока еще не сгустился ночной мрак, скиф со своей позиции мог видеть крышу того самого дома, который облюбовал для постоя Гарпаг.
У тощего зайца была завидная судьба: напоследок ему предстояло стать птицей. Он влетел прямо в окошко дома. Стражники и слуги военачальника высыпали наружу с дротиками и копьями в руках и принялись кружить вокруг дома, задирая головы, будто поджидая стаю летучих зайцев. Потом они вернулись назад, не подозревая, что на крыше, прямо над их головами, вот-вот затаится лазутчик Кира.
Боясь упустить хоть одно важное слово, я вставил в дымовое отверстие трубочку из ивовой коры, прекрасно усиливающей звуки, и прислушался к голосам.