– Из того, что вы назвали – его атеизм, – разумеется, Я сам атеист, слава Богу. – Его единственный глаз засветился насмешливыми огоньками. Пруденс напряглась, а мисс Берни разразилась взрывом хохота. Остальные онемели от неожиданности.
– Вы себе противоречите, – заметил Ашингтон, придя в себя.
– Как умно, что вы наконец-то заметили это, – засмеялся Дэмлер. – Но я говорил о Шелли как о поэте, его моральные устои к этому не имеют никакого отношения. Особенно мне нравятся его оды. В поэзии, что, кстати, относится и к прозе, мастерство владения слогом очень важно. Он настоящий поэт.
Ашингтон все еще не мог полностью успокоиться. Разрядил обстановку опять Кольридж. Он принял позу лектора. Изложив пространные соображения по затронутому вопросу, он перешел к другой теме, заговорив на этот раз о Шекспире. Поэт пытался обосновать свое глубокое убеждение, что ни одна из пьес великого Вильяма не была написана им самим. Ранее Кольридж прочитал серию лекций философскому обществу и теперь горел желанием повторить свои аргументы.
– Шекспир не мог написать эти пьесы, это ясно из того, в каком кругу он вращался, – заявил Кольридж. – Подумайте, кем он был, – браконьер, распутник, идиот.
– Почему вы считаете, что Шекспир был идиотом? – протянул нараспев Дэмлер.
Мистер Кольридж не любил, когда его перебивали во время лекций. Он смерил невежду презрительным взглядом и продолжал:
– Эти пьесы мог написать Бэкон или Марлоу.
– Бэкон, несомненно, был идиот, иначе бы он не верил в философский камень. Потратил годы жизни на его изучение. Что касается распутства, сам Донн, Как вам, вероятно, известно был далеко не ангел, но проповеди его отличались глубоким целомудрием. Этим же грешили многие великие писатели.
– Ваша приверженность принципам распутной жизни хорошо известна, лорд Дэмлер, – сказал Ашингтон, подмигнув Пруденс. – Но можно быть поэтом, не будучи распутником, и распутником, не будучи поэтом.
– Или и тем и другим, как Вильям Шекспир.
– Шекспир не писал пьес, которые ему приписывают! – заключил Кольридж. – Как я говорил в лекциях в 1811 году…
– И с тех пор неоднократно повторяли… – добавил Дэмлер.
Кольридж посмотрел на него с презрением, как на ничтожного червя.
– Все понимающие толк в драматургии люди единодушны в мнении, что он не мог написать ничего похожего на пьесы, которые утверждают его авторство.
– Вы консультировались со знатоками, спрашивали их мнение? – поинтересовался Дэмлер простодушно.
Наступило неловкое молчание. Выдержав паузу, Дэмлер продолжал:
– Repetitio est mater studiomm, – как говорим мы, ученые. Перевести для леди? Повторение – мать учения. Если мистер Кольридж повторяет с завидной регулярностью, что пьесы Шекспира написаны не им, а таинственным сообществом авторов, которые постыдились признаться в том, что создали величайшие творения, когда-либо произведенные на свет на английском языке, то мы все рано или поздно уверуем в эту чушь. Хорошо, согласен, пусть они не были написаны Шекспиром. Но их, безусловно, написал другой человек, безвестный тезка великого поэта.
Пруденс стоило труда сдержать улыбку, но заметив хмурые взгляды присутствующих писателей, она постаралась придать лицу серьезное выражение.
– Что касается места этих творений в литературе, – продолжал Кольридж, – то я твердо убежден, что Мильтон[11] на две головы выше Шекспира.
– Этот старый мешок с трухой? Этот пуританин, лицемер?
– Вы путаете его личную жизнь с его творчеством, – вступился за Мильтона Кольридж.
– Неоригинальная ошибка. Некоторые путают личную жизнь Шекспира с его работами.
– Кто бы ни написал эти пьесы, – включилась в разговор Фанни Берни, – этот человек создал шедевры. Видели «Короля Лира» с Кино в главной роли?
Мисс Берни удалось отвлечь внимание разгневанных джентльменов от острой темы, и остаток трапезы прошел спокойно.
«Как красиво она сумела восстановить мир»» – подумала Пруденс. Интуитивно девушка чувствовала, что причиной раздора оказалась она сама. Дэмлер и Ашингтон напоминали двух собак, отбирающих кость друг у друга. О предмете поединка оба, казалось, забыли. Если бы у нее было больше опыта, она бы сумела примирить их. Но пригласить их на обед в обществе дяди Кларенса было немыслимо. Ни дядя, ни мать не обладали даром дипломатии, свойственной ей, и трудно было предвидеть, чем мог окончиться подобный эксперимент.
Спустя полчаса джентльмены присоединились к дамам в салоне. Пруденс с ужасом увидела, что оба – Дэмлер и Ашингтон – направляются, стараясь обогнать друг друга, к единственному свободному месту рядом с ней. Она быстро пересела к мисс Берни, чтобы поболтать с ней о шляпках. В разговоры такого рода мужчины не допускались. До нее долетели словесные удары, которые наносили двое мужчин друг другу. Кончилось тем, что у нее разболелась голова и она решила уехать.
Так как вечер тянулся вяло, другие гости поддержали идею мисс Мэллоу, раздались обычные возгласы благодарности и прощания.
– Я отвезу вас домой, – сказал Дэмлер.
– Нет, мисс Мэллоу отвезу я, – победоносно заявил Ашингтон.
– Зачем оставлять вашу матушку в одиночестве? – возразил маркиз.
– Она не одна. Мисс Гимбл приехала, чтобы жить у нас и присматривать за ней.
– Нет необходимости запрягать лошадей. Я хорошо знаю дорогу к дому Пруденс и проезжаю как раз мимо дверей ее дома.
– Я довезу ее до самых дверей, – настаивал Ашингтон. – Мы даже войдем внутрь, я заодно поздороваюсь с мистером Элмтри и вашей милой матушкой, мисс Мэллоу. Еще не поздно. Ну, как?
– Решайте, Пруденс, – предложил Дэмлер перекладывая тяжесть выбора на ее плечи.
– Мы договорились еще утром, что мистер Ашингтон отвезет меня домой, – сказала Пруденс и взяла доктора под руку, виновато улыбнувшись Дэмлеру.
– Тогда заеду к вам завтра, – ответил Дэмлер и отвернулся с деланным безразличием. Заметив, что мисс Берни стоит одна, он предложил подвезти ее. За ней приехал собственный экипаж, но она отослала кучера обратно, предпочтя совершить часовую поездку на мягких тигровых шкурах, покрывающих сиденья в карете маркиза.
Ашингтон проводил мисс Мэллоу только до двери. Он и не собирался встречаться с Элмтри ради бокала вина, который его непременно заставят выпить. В перебранке с Дэмлером ему важо было поставить того на место и доказать, что он имеет свои права на мисс Мэллоу. Пруденс, желая смягчить впечатление от поведения своего друга, попыталась извиниться за него.
– Боюсь, что лорд Дэмлер был не в своей тарелке сегодня. Мне показалось, что у него очень плохое настроение. Никогда не приходилось видеть его в таком состоянии.
– Он всегда такой. Головокружение от успехов. Стишки ничего собой не представляют. Я бы не стал писать о нем, но Блэквуд потребовал уделить ему место в журнале. Похоже, что он был навеселе, это единственное объяснение его странному поведению.
– Мне показалось, что он слишком много выпил, – заметила Пруденс, надеясь смягчить доктора.
– Он пришел уже изрядно выпив. С самого начала повел себя агрессивно. Не надо поддерживать с ним дружбу, он так неприлично фамильярничал, называя вас по имени.
Вечер, о котором Пруденс так мечтала, обернулся полным провалом. Дэмлер вел себя ужасно и непонятно. Почему он возненавидел Ашингтона? Единственный ответ, который она находила, удивил ее саму – Дэмлер ревнует ее. Так вести себя мог только ревнивый влюбленный, но, возможно, она ошибалась, и его ревность была вызвана ее книгами, а не ею лично. Однако он давал понять, что Ашингтон в статье был несправедлив к ней. Нет, Дэмлер не мог ревновать ее как женщину, ведь он хотел, чтобы она приняла предложение Севильи. Даже назвал ее отказ глупостью. Эта сторона ее жизни его совсем не волновала. Видимо, имелось другое объяснение, и ей любопытно было его узнать. Он обещал заехать завтра. Пруденс сгорала от нетерпения и решила, что тоже скажет пару теплых слов о разыгранном им спектакле.
ГЛАВА 12
– Вы себе противоречите, – заметил Ашингтон, придя в себя.
– Как умно, что вы наконец-то заметили это, – засмеялся Дэмлер. – Но я говорил о Шелли как о поэте, его моральные устои к этому не имеют никакого отношения. Особенно мне нравятся его оды. В поэзии, что, кстати, относится и к прозе, мастерство владения слогом очень важно. Он настоящий поэт.
Ашингтон все еще не мог полностью успокоиться. Разрядил обстановку опять Кольридж. Он принял позу лектора. Изложив пространные соображения по затронутому вопросу, он перешел к другой теме, заговорив на этот раз о Шекспире. Поэт пытался обосновать свое глубокое убеждение, что ни одна из пьес великого Вильяма не была написана им самим. Ранее Кольридж прочитал серию лекций философскому обществу и теперь горел желанием повторить свои аргументы.
– Шекспир не мог написать эти пьесы, это ясно из того, в каком кругу он вращался, – заявил Кольридж. – Подумайте, кем он был, – браконьер, распутник, идиот.
– Почему вы считаете, что Шекспир был идиотом? – протянул нараспев Дэмлер.
Мистер Кольридж не любил, когда его перебивали во время лекций. Он смерил невежду презрительным взглядом и продолжал:
– Эти пьесы мог написать Бэкон или Марлоу.
– Бэкон, несомненно, был идиот, иначе бы он не верил в философский камень. Потратил годы жизни на его изучение. Что касается распутства, сам Донн, Как вам, вероятно, известно был далеко не ангел, но проповеди его отличались глубоким целомудрием. Этим же грешили многие великие писатели.
– Ваша приверженность принципам распутной жизни хорошо известна, лорд Дэмлер, – сказал Ашингтон, подмигнув Пруденс. – Но можно быть поэтом, не будучи распутником, и распутником, не будучи поэтом.
– Или и тем и другим, как Вильям Шекспир.
– Шекспир не писал пьес, которые ему приписывают! – заключил Кольридж. – Как я говорил в лекциях в 1811 году…
– И с тех пор неоднократно повторяли… – добавил Дэмлер.
Кольридж посмотрел на него с презрением, как на ничтожного червя.
– Все понимающие толк в драматургии люди единодушны в мнении, что он не мог написать ничего похожего на пьесы, которые утверждают его авторство.
– Вы консультировались со знатоками, спрашивали их мнение? – поинтересовался Дэмлер простодушно.
Наступило неловкое молчание. Выдержав паузу, Дэмлер продолжал:
– Repetitio est mater studiomm, – как говорим мы, ученые. Перевести для леди? Повторение – мать учения. Если мистер Кольридж повторяет с завидной регулярностью, что пьесы Шекспира написаны не им, а таинственным сообществом авторов, которые постыдились признаться в том, что создали величайшие творения, когда-либо произведенные на свет на английском языке, то мы все рано или поздно уверуем в эту чушь. Хорошо, согласен, пусть они не были написаны Шекспиром. Но их, безусловно, написал другой человек, безвестный тезка великого поэта.
Пруденс стоило труда сдержать улыбку, но заметив хмурые взгляды присутствующих писателей, она постаралась придать лицу серьезное выражение.
– Что касается места этих творений в литературе, – продолжал Кольридж, – то я твердо убежден, что Мильтон[11] на две головы выше Шекспира.
– Этот старый мешок с трухой? Этот пуританин, лицемер?
– Вы путаете его личную жизнь с его творчеством, – вступился за Мильтона Кольридж.
– Неоригинальная ошибка. Некоторые путают личную жизнь Шекспира с его работами.
– Кто бы ни написал эти пьесы, – включилась в разговор Фанни Берни, – этот человек создал шедевры. Видели «Короля Лира» с Кино в главной роли?
Мисс Берни удалось отвлечь внимание разгневанных джентльменов от острой темы, и остаток трапезы прошел спокойно.
«Как красиво она сумела восстановить мир»» – подумала Пруденс. Интуитивно девушка чувствовала, что причиной раздора оказалась она сама. Дэмлер и Ашингтон напоминали двух собак, отбирающих кость друг у друга. О предмете поединка оба, казалось, забыли. Если бы у нее было больше опыта, она бы сумела примирить их. Но пригласить их на обед в обществе дяди Кларенса было немыслимо. Ни дядя, ни мать не обладали даром дипломатии, свойственной ей, и трудно было предвидеть, чем мог окончиться подобный эксперимент.
Спустя полчаса джентльмены присоединились к дамам в салоне. Пруденс с ужасом увидела, что оба – Дэмлер и Ашингтон – направляются, стараясь обогнать друг друга, к единственному свободному месту рядом с ней. Она быстро пересела к мисс Берни, чтобы поболтать с ней о шляпках. В разговоры такого рода мужчины не допускались. До нее долетели словесные удары, которые наносили двое мужчин друг другу. Кончилось тем, что у нее разболелась голова и она решила уехать.
Так как вечер тянулся вяло, другие гости поддержали идею мисс Мэллоу, раздались обычные возгласы благодарности и прощания.
– Я отвезу вас домой, – сказал Дэмлер.
– Нет, мисс Мэллоу отвезу я, – победоносно заявил Ашингтон.
– Зачем оставлять вашу матушку в одиночестве? – возразил маркиз.
– Она не одна. Мисс Гимбл приехала, чтобы жить у нас и присматривать за ней.
– Нет необходимости запрягать лошадей. Я хорошо знаю дорогу к дому Пруденс и проезжаю как раз мимо дверей ее дома.
– Я довезу ее до самых дверей, – настаивал Ашингтон. – Мы даже войдем внутрь, я заодно поздороваюсь с мистером Элмтри и вашей милой матушкой, мисс Мэллоу. Еще не поздно. Ну, как?
– Решайте, Пруденс, – предложил Дэмлер перекладывая тяжесть выбора на ее плечи.
– Мы договорились еще утром, что мистер Ашингтон отвезет меня домой, – сказала Пруденс и взяла доктора под руку, виновато улыбнувшись Дэмлеру.
– Тогда заеду к вам завтра, – ответил Дэмлер и отвернулся с деланным безразличием. Заметив, что мисс Берни стоит одна, он предложил подвезти ее. За ней приехал собственный экипаж, но она отослала кучера обратно, предпочтя совершить часовую поездку на мягких тигровых шкурах, покрывающих сиденья в карете маркиза.
Ашингтон проводил мисс Мэллоу только до двери. Он и не собирался встречаться с Элмтри ради бокала вина, который его непременно заставят выпить. В перебранке с Дэмлером ему важо было поставить того на место и доказать, что он имеет свои права на мисс Мэллоу. Пруденс, желая смягчить впечатление от поведения своего друга, попыталась извиниться за него.
– Боюсь, что лорд Дэмлер был не в своей тарелке сегодня. Мне показалось, что у него очень плохое настроение. Никогда не приходилось видеть его в таком состоянии.
– Он всегда такой. Головокружение от успехов. Стишки ничего собой не представляют. Я бы не стал писать о нем, но Блэквуд потребовал уделить ему место в журнале. Похоже, что он был навеселе, это единственное объяснение его странному поведению.
– Мне показалось, что он слишком много выпил, – заметила Пруденс, надеясь смягчить доктора.
– Он пришел уже изрядно выпив. С самого начала повел себя агрессивно. Не надо поддерживать с ним дружбу, он так неприлично фамильярничал, называя вас по имени.
Вечер, о котором Пруденс так мечтала, обернулся полным провалом. Дэмлер вел себя ужасно и непонятно. Почему он возненавидел Ашингтона? Единственный ответ, который она находила, удивил ее саму – Дэмлер ревнует ее. Так вести себя мог только ревнивый влюбленный, но, возможно, она ошибалась, и его ревность была вызвана ее книгами, а не ею лично. Однако он давал понять, что Ашингтон в статье был несправедлив к ней. Нет, Дэмлер не мог ревновать ее как женщину, ведь он хотел, чтобы она приняла предложение Севильи. Даже назвал ее отказ глупостью. Эта сторона ее жизни его совсем не волновала. Видимо, имелось другое объяснение, и ей любопытно было его узнать. Он обещал заехать завтра. Пруденс сгорала от нетерпения и решила, что тоже скажет пару теплых слов о разыгранном им спектакле.
ГЛАВА 12
На следующий день Дэмлер не пришел. Он злился на Пруденс и на самого себя за неумное поведение у Ашингтона и решил не идти к мисс Мэллоу. «Черт с ней», – подумал он и снова окунулся в беспорядочную жизнь, которую незадолго до этого хотел забыть, находясь под впечатлением нравоучений Пруденс о любви и различных степенях неиспорченности натуры. Что она могла знать о жизни? Какое ей до этого дело? Глупая маленькая вертихвостка! Так и стелется перед старым слабоумным доктором. Конечно, неумно было затевать перепалку с Кольриджем да еще в присутствии мисс Берни. Она разнесет сплетню, как сорока на хвосте.
Вместо Дэмлера в тот день Пруденс снова навестил Ашингтон. На этот раз предлогом явилась книга, английский перевод Вергилия, которую он принес мисс Мэллоу почитать. Ведь она проявила такой интерес к его библиотеке. Он сказал, что она может держать книгу, сколько сочтет нужным, но у него уже заготовлен еще один сюрприз для нее. Он собирается вечером выступать с лекцией и был бы рад ее присутствию там.
– Надеюсь, что лекция вас заинтересует – небольшое сообщение об упадке драмы. Мы намного отстали от времени Аристофана и Марло в этом отношении. Вся эта бессмыслица, которую пишет Дэмлер и ему подобные, – разве ее можно назвать драмой? Какие-то восточные гаремы… Чушь! Вы ведь не пойдете смотреть этот срам?
– В этом году он ее не представит.
– Нет? Я думал… Все уже знают, о чем пьеса. Сплошные грубости и непристойности. Такие вещи нужно запрещать. Он и Шелли… хорошая парочка безбожников.
Пруденс не очень хотелось идти на лекцию. Но дядя Кларенс ждал партнеров для игры в карты, предстоял скучный вечер, а лекция могла оказаться если не очень развлекательной, то, по крайней мере, поучительной. Когда Ашингтон сообщил, что он дал билеты мисс Берни и Кольриджу, Пруденс решила пойти тоже. Ей льстило общество знаменитостей.
Кларенс был разочарован, что племянница не украсит своим присутствием гостиную, но его утешало, что она проведет вечер в великолепной компании. Имена Кольриджа, Берни и Ашингтона будут чаще произноситься за карточным столом, чем специальные карточные термины, в этом можно было не сомневаться.
В лекционном зале Пруденс сидела одна в первом ряду. Если Кольридж и мисс Берни и присутствовали, она их не видела, хотя народу в заде было немного. Ее стул оказался очень жестким и неудобным. Лекция была неинтересная и очень длинная. Ашингтон знал массу названий пьес и имен авторов, помнил все сюжеты и даты и был решительно настроен передать все сведения аудитории, начиная от Древних греков до Шеридана. Он не мог опускать ни одной детали ни на одном языке. Лекция началась в половине девятого, в половине двенадцатого лектор все еще не закончил. Казалось, что он будет читать вечно. Пруденс почувствовала, что засыпает, но тут раздались аплодисменты, и доктор, раскланиваясь направо и налево, направился к ней принимать поздравления.
Лекция шла без перерыва, и по окончании ей не было предложено перекусить, чтобы подкрепиться после долгого напряженного сидения на неудобном стуле. Весело улыбаясь, Ашингтон сообщил, что теперь можно «домой и в постель». Как у него хватало сил при этом еще и улыбаться, для Пруденс оставалось загадкой.
Не очень комфортабельный экипаж мистера Ашингтона, подбрасывая пассажиров на ухабах, покатил по безлюдным улицам города на Гроувенор-Сквер. По пути они проезжали места, где веселье было в разгаре, у дверей стояло много карет, внутри смеялись нарядно одетые люди, а на углах улиц группами собирались приятели и тоже смеялись и веселились, придумывали, чем бы заняться до «домой и в постель». Пруденс почувствовала, что завидует им. Что она делает в этом экипаже рядом с нудным стариком? Она бы с большим удовольствием провела вечер в театре или опере. Даже общество мистера Севильи было приятнее. Впереди показалась группа джентльменов в черных фраках и ярко одетые женщины, в которых Пруденс угадала особ легкого поведения. Вся компания собиралась перейти улицу на перекрестке.
– Это не Дэмлер ли там? – спросил Ашингтон, выглянув в окно.
Замечание показалось Пруденс самым интригующим за весь вечер. Она быстро посмотрела в окно кареты. Ашингтон сидел напротив нее и ему нетрудно было узнать маркиза по повязке на глазу. Но, когда она взглянула, компания уже удалялась, из экипажа видны были только спины. Пруденс, однако, легко узнала Дэмлера по походке. Рядом с ним шла одна из девиц, не блондинка на этот раз, но пышная рыжеволосая особа того же сорта.
Ашингтон окликнул Дэмлера.
– Добрый вечер, милорд, – крикнул он громко.
– Добрый вечер, доктор, – отозвался маркиз и приветливо помахал рукой как ни в чем не бывало, что заставило Пруденс предположить, что он изрядно выпил. Затем взгляд его остановился на лице Пруденс в другом окне, и улыбка тотчас же погасла.
– Мисс Мэллоу слушала мою лекцию о драме, – сказал Ашингтон. – Жаль, что вас не было.
Дэмлер продолжал молча смотреть на Пруденс и не произнес больше ни слова. Когда Ашингтон поднял раму и карета снова покатила по мостовой, он все еще стоял посреди улицы, хотя рыжеволосая девица тянула его за руку и показывала, что остальные уже далеко ушли.
– Хитрая бестия! – пробормотал Дэмлер. На следующий день маркиз зашел к Пруденс. Он наконец снял повязку. Над левым глазом не было безобразного шрама, просто небольшая припухлость и небольшой беловатый знак над бровью. В этот день он не улыбался и не скрывал раздражения.
– О, лорд Дэмлер! Вы сняли повязку! – Воскликнула Пруденс. – Как вам хорошо без нее.
– А! Теперь я лорд Дэмлер, не так ли? Новый дух официальности, под стать вашему чепцу и вашему седовласому доктору.
– Входите, – пригласила Пруденс, всматриваясь в длинный коридор, не слышал ли кто-нибудь.
Он вошел в комнату и захлопнул за собой дверь.
– Заняты хвалебным очерком по поводу лекции?
– Нет. Ломаю голову, есть ли в Корнуолле заросли кустарника. Моя героиня отправилась туда в гости, а так как я никогда не была в тех местах, мне трудно дать описание окрестностей. А вы были в Корнуолле?
– Кажется, был, но, может быть, я это придумал, у меня есть такая вредная привычка. Лучше спросите у своего наставника.
– Дэмлер, ради Бога, сядьте и перестаньте иронизировать. Чем вызвана вспышка злословия?
Если кто-то и должен был злиться, то не он, а она, но Пруденс радовалась тому, что вела себя прекрасно.
– А вы как думаете, что могло испортить мне настроение? – вскричал он, продолжая стоять. – Вы надеваете прабабушкино платье и этот отвратительный чепец и строите из себя такую скромницу-тихоню, словно наседка в монастыре! И все для того, чтобы угодить этой обезьяне Ашингтону!
– Ах, вот оно что.
– Боже, я еле сдержался, чтобы не дать вам пощечину у всех на виду. Какой негодяй! Как он смел! Это же оскорбление – написать о вас так, словно он имеет дело со школьницей и хвалит ее за удачное сочинение – описание сада или подобной чепухи. А вы улыбаетесь и лебезите перед ним, как кисейная барышня. Он и понятия не имеет, что вы есть на самом деле. Думает, что… – Маркиз беспомощно развел руками, – …думает, что, кроме любовных историй и описаний домашних сцен, вы ни на что не способны. К черту, Пру, почему вы не поточили об него свой острый язычок? Вы же не комнатная собачка, чтобы вилять хвостиком у его ног!
– Но я и в самом деле пишу любовные истории и комические семейные сцены. Он привык к греческим трагедиям, к философии. У него в библиотеке пять тысяч томов.
– И все он знает наизусть, включая имена и даты. Послушать его – можно умереть от тоски, но он упорно делает вид, что имеет собственное мнение.
– Вы несправедливы, Дэмлер. Он обладает обширными познаниями… и говорит на шести языках.
– И ни на одном ни разу не произнес ничего интересного. Как вы не видите, что имеете дело-с самолюбивым напыщенным занудой?! От важности скоро лопнет.
– Он худой, как жердь.
– Я говорю о его эгоизме.
– Но он и в самом деле важный и влиятельный человек. Вчера вечером вы вели себя вызывающе – то есть позавчера, на вечере.
– Согласен, раз уж мы об этом заговорили Полагаю, что он не забыл пройтись на мой счет и выставить меня перед вами в дурном свете. Да и вчера не случайно привлек ваше внимание к нашей компании.
– Он остановился, чтобы поздороваться ничего более. С его стороны, очень дружелюбно, учитывая ваше поведение накануне.
– Дружелюбно?! Как бы не так! Он хотел, чтобы вы узрели меня в смешном виде. Разве он мог упустить столь блестящую возможность!
– Но он же не виноват, что вы пьете не в меру и прочее…
– Особенно прочее. Он был счастлив поймать меня с поличным, так сказать, на месте преступления с пылающими руками.
– И пылающими волосами, точнее, огненно-рыжими, – Пруденс улыбнулась каламбуру.
Дэмлер не удержался, и они вместе расхохотались.
– Пруденс Мэллоу…вы…которая носит чепчик и строит из себя благочестивую старую деву… Да вы просто бессовестная притворщица, обыкновенная простушка, выдающая себя за леди. Все эти трюки имели одну цель – умаслить старого выскочку, признайтесь.
– Ничего подобного. Питаю истинное уважение к доктору Ашингтону.
– Не к нему, а к той выгоде, которую можете извлечь из его расположения, гадкая девчонка.
– Я не настолько корыстна. Он для меня большой авторитет в…
– Во всем. Он пустой надутый пузырь. Не пытайтесь убедить меня, что вы от него в восторге. Для этого вы слишком умны. Думаете, я против, чтобы вы извлекли пользу из старого козла? Сколько угодно. Можете не сомневаться, что за все услуги придется заплатить сполна. Он заставит вас переписывать начисто его статьи, чтобы сэкономить четыре пенса на странице. Мне даже хотелось бы, чтобы вам удалось заставить его работать на вас.
– Но я не собираюсь этого делать! И не пыталась умаслить его, как вы изволили выразиться, чтобы повлиять на его отзыв. Такое занятие мне кажется ужасным и непорядочным, я бы никогда не опустилась так низко.
– Но не хотите же вы сказать, что ему удалось вскружить вам голову видом всезнайки, который он на себя напускает. Вы обратили внимание на присутствовавших у него на обеде? Старая калоша Кольридж с его открытиями и сплетница Берни…
– И лорд Дэмлер, – напомнила Пруденс.
– Я пошел туда из-за вас. Пока он случайно не сказал, что пригласил вас, я и не думал идти. Точнее, он упомянул об этом в приглашении. Наверное, чтобы получить мое согласие.
– А вы медлили с ответом до последней минуты. Тоже не лучший способ вести себя.
– Вижу, что он постарался довести до вашего сведения все мои добродетели. Но, Пруденс, несмотря ни на что, я уверен, что он не может вам нравиться.
– Я его уважаю. Он знает намного больше меня и лучше разбирается… в литературе.
– И в шести языках, два из которых мертвые, остальные мертвеют, когда он начинает на них выражаться. Я тоже говорю на шести языках, но почему-то мне вы не высказываете столько восторгов.
– В самом деле? Какими же языками вы владеете?
– Английским, французским, немецким, испанским, итальянским и русским. Немного хинди и китайским, но совсем мало – знаю по десятку-другому фраз из каждого. Сюда я не включил мертвые языки.
– Я не знала. Какая же я невежда в сравнении с вами обоими.
– Неужели я сразу так вырос в ваших глазах, что вы вознесли меня на один пьедестал с Ашингтоном? Зря я вам раньше об этом не сказал. А в библиотеке у меня хранится около десяти тысяч книг. Разве меня не следует поднять еще выше? В стратосферу, например?
– Дядя Кларенс собирается поставить еще один книжный шкаф, – сообщила Пруденс скромно. – Чтобы собирать номера «Блэквудз Ревью». Он подписался.
– Невероятно! Я начал его глубоко уважать. Когда он начнет рисовать меня?
– Как только вы намекнете, что готовы позировать. От вас требуется немногое – назвать три дня, в которые вы сможете сидеть в студии. Так как повязки больше нет, проблем не будет. – Она тихо засмеялась. Как легко ей было с Дэмлером. Он может сердиться, выходить из себя и даже оскорблять ее, но ей всегда удается вернуть его в нормальное состояние и сделать его ручным, как ягненка. Ей казалось, что он тоже чувствует себя раскованно в ее присутствии, иначе не позволял бы себе вольностей.
– Вы и в самом деле не верите в Бога? – спросила она вдруг.
– Я не хожу в церковь каждое воскресенье, но в Бога, конечно, верю. Разве вы не видите, когда я говорю искренне, а когда нет? Назвал себя атеистом, чтобы позлить Ашингтона.
– С Богом нельзя шутить.
– Почему? Неужели вы думаете, что у него нет чувства юмора? Делаете ту же ошибку, что и ваш обожаемый авторитет, – для него Бог не может принимать иного обличья, кроме самого доктора Ашингтона.
– Почему у вас было плохое настроение на вечере?
– Сначала из-за посвященной вам статьи. Она меня взбесила. Потом неприятно было видеть вас, сидевших рядышком, как два голубка. Думаю, что Кларенс прав. Старый черт задумал заполучить вас в жены.
– Вы же знаете дядю Кларенса. Любой Джентльмен, появляющийся в доме, сразу попадает под подозрение в «серьезных намерениях». При втором появлении ему присваивается титул «постоянного обожателя».
– В каком звании состою я?
– О, в вашем случае вина возлагается исключительно на меня. Я, видите ли, «не выражаю должного поощрения». Вы ведь такой робкий и закомплексованный из-за «физического недостатка» и «нерешительный с прекрасным полом».
– Да, мне лучше избавиться от этих пороков, если захочу сделать предложение, – засмеялся он.
– Но вы еще не сказали, почему ополчились против бедного Ашингтона. Вы ведь не возражали, чтобы я вышла за мистера Севилью. Мне кажется, их трудно даже сравнивать. Ашингтон, если он действительно мною интересуется, во всех отношениях выше того джентльмена, за исключением богатства, конечно.
– Ничего подобного я не думал. Севилье вы нравились. Он бы обходился с вами как с королевой, дал бы вам все, что вы пожелали. Взамен попросил бы только сохранять привлекательность и говорить умные вещи на людях, чтобы все видели, что достойная леди способна терпеть его общество. Ашингтон – совсем другой случай. Он хочет, чтобы вы обожали его, посвятили жизнь тому, что помогали бы ему кичиться своей образованностью, укрепляли бы его репутацию несравненного авторитета и в довершение в свободное от этих почетных обязанностей время переписывали бы начисто его опусы.
– Он любит, когда его хвалят, этого нельзя отрицать, но кто без греха? Однако он никогда бы не потребовал, чтобы я исполняла обязанности переписчицы. Ашингтон считает меня хорошей писательницей.
– Для женщины. Кстати, о похвале. Как вам нравится Шилла? Разве она не очаровательна? Мне она нравится с каждым днем все больше.
– Да. Когда я прочла, как Шилла драпирует свои соблазнительные формы, лежа на оттоманке, я привязалась к ней тоже. Хотя первую часть нужно полностью переделать. Вы сделали ее почти англичанкой, так что будет сложно выдать ее за восточную соблазнительницу. Нельзя ли превратить ее в английскую сироту, которую похитили в Турции?
– Возможно. Неплохая мысль. Говорил о ее последней выходке? – Пруденс покачала головой. – Она сбежала от принца, так ему и надо. Не успел я надеть на него корону, как она впала в набожность и в данный момент подбивается к факиру, которого караван случайно встретил в Константинополе. Пожилой человек, к тому же лицемер до мозга костей. Забивает ей голову религиозной чушью, на самом деле ему нужно владеть ее нежным телом.
– Скотина. Если уж она собирается стать bonne bouche для кого-то, то лучше ей оставаться при принце. Что если вы сжалитесь и согласитесь, чтобы она завела цыплят?
– С этим покончено, – отрезал Дэмлер. – Я даже предлагал ей пару гусей и утку, но она приняла это за неудачную шутку.
Дэмлер беспомощно развел руками, показывая, что бессилен что-либо изменить.
– Вы нехорошо обошлись с ней, если не сказать больше.
– От вашего нового поклонника вы уже набрались категоричных суждений, что не делает вам чести. Но не стану продолжать, чтобы не навлечь критики на свою голову. Возвращаясь к Шилле, должен сказать, что нельзя было выпускать ее из гарема. А все из-за вас, и зачем я вас послушался!
– Я предвидела этот упрек. Странно, что вы еще питаете к ней слабость. Привязанности к факиру достаточно, чтобы любой здравомыслящий мужчина почувствовал к ней отвращение.
– Здравый смысл всегда покидает меня, когда появляется женщина. Увезу ее куда-нибудь на отдых и посмотрю, может быть, удастся образумить эту пустышку.
– Вам такие предприятия обычно удаются, не так ли?
– Сколько в вас яда! Уиллс горит нетерпением включить пьесу в осенний репертуар, а она еще далеко не готова, в Лондоне столько соблазнов.
– Так вы хотите переехать в Лонгбррн-эбби?
– Нет. Малверны приглашают в Файнфилдз. Там я заканчивал поэмы.
– Понятно.
Молва утверждала, что, находясь в поместье Малвернов, маркиз занимался не только поэзией. Даже до Пруденс доходили слухи о его романе с леди Малверн.
– Вы уверены, что в Файнфилдз вас не будут поджидать соблазны? – спросила Пруденс едко.
– Да, мэм, абсолютно уверен. И обещаю как послушный сынок не пить много и не ложиться поздно. Вы, конечно, имеете в виду графиню. Слухи о наших отношениях сильно преувеличены, Пруденс. Я не такой Дон Жуан, каким меня принято считать.
Вместо Дэмлера в тот день Пруденс снова навестил Ашингтон. На этот раз предлогом явилась книга, английский перевод Вергилия, которую он принес мисс Мэллоу почитать. Ведь она проявила такой интерес к его библиотеке. Он сказал, что она может держать книгу, сколько сочтет нужным, но у него уже заготовлен еще один сюрприз для нее. Он собирается вечером выступать с лекцией и был бы рад ее присутствию там.
– Надеюсь, что лекция вас заинтересует – небольшое сообщение об упадке драмы. Мы намного отстали от времени Аристофана и Марло в этом отношении. Вся эта бессмыслица, которую пишет Дэмлер и ему подобные, – разве ее можно назвать драмой? Какие-то восточные гаремы… Чушь! Вы ведь не пойдете смотреть этот срам?
– В этом году он ее не представит.
– Нет? Я думал… Все уже знают, о чем пьеса. Сплошные грубости и непристойности. Такие вещи нужно запрещать. Он и Шелли… хорошая парочка безбожников.
Пруденс не очень хотелось идти на лекцию. Но дядя Кларенс ждал партнеров для игры в карты, предстоял скучный вечер, а лекция могла оказаться если не очень развлекательной, то, по крайней мере, поучительной. Когда Ашингтон сообщил, что он дал билеты мисс Берни и Кольриджу, Пруденс решила пойти тоже. Ей льстило общество знаменитостей.
Кларенс был разочарован, что племянница не украсит своим присутствием гостиную, но его утешало, что она проведет вечер в великолепной компании. Имена Кольриджа, Берни и Ашингтона будут чаще произноситься за карточным столом, чем специальные карточные термины, в этом можно было не сомневаться.
В лекционном зале Пруденс сидела одна в первом ряду. Если Кольридж и мисс Берни и присутствовали, она их не видела, хотя народу в заде было немного. Ее стул оказался очень жестким и неудобным. Лекция была неинтересная и очень длинная. Ашингтон знал массу названий пьес и имен авторов, помнил все сюжеты и даты и был решительно настроен передать все сведения аудитории, начиная от Древних греков до Шеридана. Он не мог опускать ни одной детали ни на одном языке. Лекция началась в половине девятого, в половине двенадцатого лектор все еще не закончил. Казалось, что он будет читать вечно. Пруденс почувствовала, что засыпает, но тут раздались аплодисменты, и доктор, раскланиваясь направо и налево, направился к ней принимать поздравления.
Лекция шла без перерыва, и по окончании ей не было предложено перекусить, чтобы подкрепиться после долгого напряженного сидения на неудобном стуле. Весело улыбаясь, Ашингтон сообщил, что теперь можно «домой и в постель». Как у него хватало сил при этом еще и улыбаться, для Пруденс оставалось загадкой.
Не очень комфортабельный экипаж мистера Ашингтона, подбрасывая пассажиров на ухабах, покатил по безлюдным улицам города на Гроувенор-Сквер. По пути они проезжали места, где веселье было в разгаре, у дверей стояло много карет, внутри смеялись нарядно одетые люди, а на углах улиц группами собирались приятели и тоже смеялись и веселились, придумывали, чем бы заняться до «домой и в постель». Пруденс почувствовала, что завидует им. Что она делает в этом экипаже рядом с нудным стариком? Она бы с большим удовольствием провела вечер в театре или опере. Даже общество мистера Севильи было приятнее. Впереди показалась группа джентльменов в черных фраках и ярко одетые женщины, в которых Пруденс угадала особ легкого поведения. Вся компания собиралась перейти улицу на перекрестке.
– Это не Дэмлер ли там? – спросил Ашингтон, выглянув в окно.
Замечание показалось Пруденс самым интригующим за весь вечер. Она быстро посмотрела в окно кареты. Ашингтон сидел напротив нее и ему нетрудно было узнать маркиза по повязке на глазу. Но, когда она взглянула, компания уже удалялась, из экипажа видны были только спины. Пруденс, однако, легко узнала Дэмлера по походке. Рядом с ним шла одна из девиц, не блондинка на этот раз, но пышная рыжеволосая особа того же сорта.
Ашингтон окликнул Дэмлера.
– Добрый вечер, милорд, – крикнул он громко.
– Добрый вечер, доктор, – отозвался маркиз и приветливо помахал рукой как ни в чем не бывало, что заставило Пруденс предположить, что он изрядно выпил. Затем взгляд его остановился на лице Пруденс в другом окне, и улыбка тотчас же погасла.
– Мисс Мэллоу слушала мою лекцию о драме, – сказал Ашингтон. – Жаль, что вас не было.
Дэмлер продолжал молча смотреть на Пруденс и не произнес больше ни слова. Когда Ашингтон поднял раму и карета снова покатила по мостовой, он все еще стоял посреди улицы, хотя рыжеволосая девица тянула его за руку и показывала, что остальные уже далеко ушли.
– Хитрая бестия! – пробормотал Дэмлер. На следующий день маркиз зашел к Пруденс. Он наконец снял повязку. Над левым глазом не было безобразного шрама, просто небольшая припухлость и небольшой беловатый знак над бровью. В этот день он не улыбался и не скрывал раздражения.
– О, лорд Дэмлер! Вы сняли повязку! – Воскликнула Пруденс. – Как вам хорошо без нее.
– А! Теперь я лорд Дэмлер, не так ли? Новый дух официальности, под стать вашему чепцу и вашему седовласому доктору.
– Входите, – пригласила Пруденс, всматриваясь в длинный коридор, не слышал ли кто-нибудь.
Он вошел в комнату и захлопнул за собой дверь.
– Заняты хвалебным очерком по поводу лекции?
– Нет. Ломаю голову, есть ли в Корнуолле заросли кустарника. Моя героиня отправилась туда в гости, а так как я никогда не была в тех местах, мне трудно дать описание окрестностей. А вы были в Корнуолле?
– Кажется, был, но, может быть, я это придумал, у меня есть такая вредная привычка. Лучше спросите у своего наставника.
– Дэмлер, ради Бога, сядьте и перестаньте иронизировать. Чем вызвана вспышка злословия?
Если кто-то и должен был злиться, то не он, а она, но Пруденс радовалась тому, что вела себя прекрасно.
– А вы как думаете, что могло испортить мне настроение? – вскричал он, продолжая стоять. – Вы надеваете прабабушкино платье и этот отвратительный чепец и строите из себя такую скромницу-тихоню, словно наседка в монастыре! И все для того, чтобы угодить этой обезьяне Ашингтону!
– Ах, вот оно что.
– Боже, я еле сдержался, чтобы не дать вам пощечину у всех на виду. Какой негодяй! Как он смел! Это же оскорбление – написать о вас так, словно он имеет дело со школьницей и хвалит ее за удачное сочинение – описание сада или подобной чепухи. А вы улыбаетесь и лебезите перед ним, как кисейная барышня. Он и понятия не имеет, что вы есть на самом деле. Думает, что… – Маркиз беспомощно развел руками, – …думает, что, кроме любовных историй и описаний домашних сцен, вы ни на что не способны. К черту, Пру, почему вы не поточили об него свой острый язычок? Вы же не комнатная собачка, чтобы вилять хвостиком у его ног!
– Но я и в самом деле пишу любовные истории и комические семейные сцены. Он привык к греческим трагедиям, к философии. У него в библиотеке пять тысяч томов.
– И все он знает наизусть, включая имена и даты. Послушать его – можно умереть от тоски, но он упорно делает вид, что имеет собственное мнение.
– Вы несправедливы, Дэмлер. Он обладает обширными познаниями… и говорит на шести языках.
– И ни на одном ни разу не произнес ничего интересного. Как вы не видите, что имеете дело-с самолюбивым напыщенным занудой?! От важности скоро лопнет.
– Он худой, как жердь.
– Я говорю о его эгоизме.
– Но он и в самом деле важный и влиятельный человек. Вчера вечером вы вели себя вызывающе – то есть позавчера, на вечере.
– Согласен, раз уж мы об этом заговорили Полагаю, что он не забыл пройтись на мой счет и выставить меня перед вами в дурном свете. Да и вчера не случайно привлек ваше внимание к нашей компании.
– Он остановился, чтобы поздороваться ничего более. С его стороны, очень дружелюбно, учитывая ваше поведение накануне.
– Дружелюбно?! Как бы не так! Он хотел, чтобы вы узрели меня в смешном виде. Разве он мог упустить столь блестящую возможность!
– Но он же не виноват, что вы пьете не в меру и прочее…
– Особенно прочее. Он был счастлив поймать меня с поличным, так сказать, на месте преступления с пылающими руками.
– И пылающими волосами, точнее, огненно-рыжими, – Пруденс улыбнулась каламбуру.
Дэмлер не удержался, и они вместе расхохотались.
– Пруденс Мэллоу…вы…которая носит чепчик и строит из себя благочестивую старую деву… Да вы просто бессовестная притворщица, обыкновенная простушка, выдающая себя за леди. Все эти трюки имели одну цель – умаслить старого выскочку, признайтесь.
– Ничего подобного. Питаю истинное уважение к доктору Ашингтону.
– Не к нему, а к той выгоде, которую можете извлечь из его расположения, гадкая девчонка.
– Я не настолько корыстна. Он для меня большой авторитет в…
– Во всем. Он пустой надутый пузырь. Не пытайтесь убедить меня, что вы от него в восторге. Для этого вы слишком умны. Думаете, я против, чтобы вы извлекли пользу из старого козла? Сколько угодно. Можете не сомневаться, что за все услуги придется заплатить сполна. Он заставит вас переписывать начисто его статьи, чтобы сэкономить четыре пенса на странице. Мне даже хотелось бы, чтобы вам удалось заставить его работать на вас.
– Но я не собираюсь этого делать! И не пыталась умаслить его, как вы изволили выразиться, чтобы повлиять на его отзыв. Такое занятие мне кажется ужасным и непорядочным, я бы никогда не опустилась так низко.
– Но не хотите же вы сказать, что ему удалось вскружить вам голову видом всезнайки, который он на себя напускает. Вы обратили внимание на присутствовавших у него на обеде? Старая калоша Кольридж с его открытиями и сплетница Берни…
– И лорд Дэмлер, – напомнила Пруденс.
– Я пошел туда из-за вас. Пока он случайно не сказал, что пригласил вас, я и не думал идти. Точнее, он упомянул об этом в приглашении. Наверное, чтобы получить мое согласие.
– А вы медлили с ответом до последней минуты. Тоже не лучший способ вести себя.
– Вижу, что он постарался довести до вашего сведения все мои добродетели. Но, Пруденс, несмотря ни на что, я уверен, что он не может вам нравиться.
– Я его уважаю. Он знает намного больше меня и лучше разбирается… в литературе.
– И в шести языках, два из которых мертвые, остальные мертвеют, когда он начинает на них выражаться. Я тоже говорю на шести языках, но почему-то мне вы не высказываете столько восторгов.
– В самом деле? Какими же языками вы владеете?
– Английским, французским, немецким, испанским, итальянским и русским. Немного хинди и китайским, но совсем мало – знаю по десятку-другому фраз из каждого. Сюда я не включил мертвые языки.
– Я не знала. Какая же я невежда в сравнении с вами обоими.
– Неужели я сразу так вырос в ваших глазах, что вы вознесли меня на один пьедестал с Ашингтоном? Зря я вам раньше об этом не сказал. А в библиотеке у меня хранится около десяти тысяч книг. Разве меня не следует поднять еще выше? В стратосферу, например?
– Дядя Кларенс собирается поставить еще один книжный шкаф, – сообщила Пруденс скромно. – Чтобы собирать номера «Блэквудз Ревью». Он подписался.
– Невероятно! Я начал его глубоко уважать. Когда он начнет рисовать меня?
– Как только вы намекнете, что готовы позировать. От вас требуется немногое – назвать три дня, в которые вы сможете сидеть в студии. Так как повязки больше нет, проблем не будет. – Она тихо засмеялась. Как легко ей было с Дэмлером. Он может сердиться, выходить из себя и даже оскорблять ее, но ей всегда удается вернуть его в нормальное состояние и сделать его ручным, как ягненка. Ей казалось, что он тоже чувствует себя раскованно в ее присутствии, иначе не позволял бы себе вольностей.
– Вы и в самом деле не верите в Бога? – спросила она вдруг.
– Я не хожу в церковь каждое воскресенье, но в Бога, конечно, верю. Разве вы не видите, когда я говорю искренне, а когда нет? Назвал себя атеистом, чтобы позлить Ашингтона.
– С Богом нельзя шутить.
– Почему? Неужели вы думаете, что у него нет чувства юмора? Делаете ту же ошибку, что и ваш обожаемый авторитет, – для него Бог не может принимать иного обличья, кроме самого доктора Ашингтона.
– Почему у вас было плохое настроение на вечере?
– Сначала из-за посвященной вам статьи. Она меня взбесила. Потом неприятно было видеть вас, сидевших рядышком, как два голубка. Думаю, что Кларенс прав. Старый черт задумал заполучить вас в жены.
– Вы же знаете дядю Кларенса. Любой Джентльмен, появляющийся в доме, сразу попадает под подозрение в «серьезных намерениях». При втором появлении ему присваивается титул «постоянного обожателя».
– В каком звании состою я?
– О, в вашем случае вина возлагается исключительно на меня. Я, видите ли, «не выражаю должного поощрения». Вы ведь такой робкий и закомплексованный из-за «физического недостатка» и «нерешительный с прекрасным полом».
– Да, мне лучше избавиться от этих пороков, если захочу сделать предложение, – засмеялся он.
– Но вы еще не сказали, почему ополчились против бедного Ашингтона. Вы ведь не возражали, чтобы я вышла за мистера Севилью. Мне кажется, их трудно даже сравнивать. Ашингтон, если он действительно мною интересуется, во всех отношениях выше того джентльмена, за исключением богатства, конечно.
– Ничего подобного я не думал. Севилье вы нравились. Он бы обходился с вами как с королевой, дал бы вам все, что вы пожелали. Взамен попросил бы только сохранять привлекательность и говорить умные вещи на людях, чтобы все видели, что достойная леди способна терпеть его общество. Ашингтон – совсем другой случай. Он хочет, чтобы вы обожали его, посвятили жизнь тому, что помогали бы ему кичиться своей образованностью, укрепляли бы его репутацию несравненного авторитета и в довершение в свободное от этих почетных обязанностей время переписывали бы начисто его опусы.
– Он любит, когда его хвалят, этого нельзя отрицать, но кто без греха? Однако он никогда бы не потребовал, чтобы я исполняла обязанности переписчицы. Ашингтон считает меня хорошей писательницей.
– Для женщины. Кстати, о похвале. Как вам нравится Шилла? Разве она не очаровательна? Мне она нравится с каждым днем все больше.
– Да. Когда я прочла, как Шилла драпирует свои соблазнительные формы, лежа на оттоманке, я привязалась к ней тоже. Хотя первую часть нужно полностью переделать. Вы сделали ее почти англичанкой, так что будет сложно выдать ее за восточную соблазнительницу. Нельзя ли превратить ее в английскую сироту, которую похитили в Турции?
– Возможно. Неплохая мысль. Говорил о ее последней выходке? – Пруденс покачала головой. – Она сбежала от принца, так ему и надо. Не успел я надеть на него корону, как она впала в набожность и в данный момент подбивается к факиру, которого караван случайно встретил в Константинополе. Пожилой человек, к тому же лицемер до мозга костей. Забивает ей голову религиозной чушью, на самом деле ему нужно владеть ее нежным телом.
– Скотина. Если уж она собирается стать bonne bouche для кого-то, то лучше ей оставаться при принце. Что если вы сжалитесь и согласитесь, чтобы она завела цыплят?
– С этим покончено, – отрезал Дэмлер. – Я даже предлагал ей пару гусей и утку, но она приняла это за неудачную шутку.
Дэмлер беспомощно развел руками, показывая, что бессилен что-либо изменить.
– Вы нехорошо обошлись с ней, если не сказать больше.
– От вашего нового поклонника вы уже набрались категоричных суждений, что не делает вам чести. Но не стану продолжать, чтобы не навлечь критики на свою голову. Возвращаясь к Шилле, должен сказать, что нельзя было выпускать ее из гарема. А все из-за вас, и зачем я вас послушался!
– Я предвидела этот упрек. Странно, что вы еще питаете к ней слабость. Привязанности к факиру достаточно, чтобы любой здравомыслящий мужчина почувствовал к ней отвращение.
– Здравый смысл всегда покидает меня, когда появляется женщина. Увезу ее куда-нибудь на отдых и посмотрю, может быть, удастся образумить эту пустышку.
– Вам такие предприятия обычно удаются, не так ли?
– Сколько в вас яда! Уиллс горит нетерпением включить пьесу в осенний репертуар, а она еще далеко не готова, в Лондоне столько соблазнов.
– Так вы хотите переехать в Лонгбррн-эбби?
– Нет. Малверны приглашают в Файнфилдз. Там я заканчивал поэмы.
– Понятно.
Молва утверждала, что, находясь в поместье Малвернов, маркиз занимался не только поэзией. Даже до Пруденс доходили слухи о его романе с леди Малверн.
– Вы уверены, что в Файнфилдз вас не будут поджидать соблазны? – спросила Пруденс едко.
– Да, мэм, абсолютно уверен. И обещаю как послушный сынок не пить много и не ложиться поздно. Вы, конечно, имеете в виду графиню. Слухи о наших отношениях сильно преувеличены, Пруденс. Я не такой Дон Жуан, каким меня принято считать.