— Интересно, правда, что тогда произойдёт с твоими людьми, Бесс? Ты ведь знаешь, что я в состоянии обеспечить им сносную жизнь. Или ты предпочитаешь наблюдать, как бедняги голодают? И все ради того, чтобы избавиться от меня?
— Я… как-то не подумала об этом, — созналась женщина.
— А ты сама? — продолжал Гэррэт. — Неужели брак со мной настолько для тебя унизителен, что ты готова пойти на всё ради весьма эфемерной свободы? — Элизабет промолчала, и Крейтон бесстрастно добавил: — Даже если брак расторгнут, король не позволит тебе слишком долго вдоветь.
Элизабет поднялась, шагнула к камину, поднесла к огню дрожащие руки. Гэррэт прав, будь он проклят! Король, несомненно, принудит её снова выйти замуж — и новый муж, пускай и католик, вряд ли окажется лучше того же Рейвенволда.
Крейтон, по крайней мере, не обижал её и не бил — даже в тех случаях, когда ей удавалось его разозлить. Кстати, он и впрямь не пытался взять её силой — как и обещал. Но кто знает, надолго ли ему хватит терпения?
Так что же делать? Принести в жертву свою душу и позволить Крейтону обладать её телом? Или стоять твёрдо, обрекая тем самым своих людей на голод и бедствия?
Её размышления были прерваны голосом Крейтона:
— Предлагаю тебе выбор, Элизабет. Если ты примешь меня как мужа — разумеется, целиком и полностью, — я сделаю все, чтобы обеспечить благосостояние твоих людей. Если откажешь — завтра же отправлю тебя в Рейвенволд и сам подам прошение о расторжении брака.
— Стало быть, вы меня освободите?
— Уж и не знаю, что ты себе надумала на мой счёт, Элизабет, но поверь — я не зверь, который способен силой удерживать женщину, которая его не хочет. Правда, если мне не изменяет память, до сих пор я ничем не мог заслужить твою ненависть. Да, ты будешь свободна, если таково твоё желание.
— Я не испытываю к вам ненависти, сэр, — пробормотала женщина, не зная, что сказать. В глубине души у неё теплилась надежда, что Гэррэт согласится повторить бракосочетание — но уже по католическому обряду.
— Вы согласитесь повторить обряд, если нас свяжет узами брака католический священник?
Крейтон с шумом втянул в себя воздух.
— Я подумаю, но пока ничего не обещаю. — Гэррэт в упор глянул на Элизабет. — Я не хочу лгать тебе, Бесс.
— Понимаю, но как я могу изменить своей вере?
— Никто не просит тебя отречься. Уверен, что где-нибудь в Шропшире сыщется католический священник, который с радостью станет читать тебе мессу.
Неужели он знает о Уолкоксе? Элизабет не могла задать этот вопрос впрямую — она всё ещё не доверяла Крейтону.
— Вы отлично знаете, что я имею в виду. — Элизабет снова уселась в кресло. — Кроме того, существуют и другие причины, из-за которых мы не можем пожениться — просто вы о них пока не знаете.
— Это ещё что за новости? — Глаза Гэррэта сузились, как у хищника. — Какие ещё неизвестные причины? То, что у тебя с Рейвенволдом не было детей?
Элизабет с вызовом вздёрнула подбородок.
— Да, я бесплодна. — Голос её звенел неприкрытой болью. — Каждому мужчине требуется потомство. Вашей матери, я уверена, очень хочется понянчить внуков. Я же не в состоянии дать вам все это.
— Откуда ты знаешь? — спросил Гэррэт.
— Вы сами об этом сказали — не помните? — Женщина изо всех сил сдерживалась, чтобы не расплакаться. — У меня не было детей — хотя мы с Рейвенволдом не пренебрегали исполнением супружеских обязанностей.
— Ах, Бесс! — Крейтон тихо рассмеялся. — Все это никак не доказывает твоего бесплодия.
Врач, к примеру, говорил тебе что-либо подобное?
— Нет. Я бывала у врачей, но ни один из них не признал у меня женской немочи. И всё же…
Крейтон подался к ней:
— Терпеть не могу говорить о мёртвых дурно, но за все те годы, что я знал твоего покойного мужа, он не оставил без внимания ни одной мало-мальски симпатичной бабёнки от Грейвсенда до побережья — и, однако, я никогда не слышал, чтобы он зачал хоть одного завалящего ублюдка. Я тебе так скажу — это он был бесплоден, а не ты.
Элизабет низко склонила голову — всё-таки ужасно унизительно, когда твою интимную жизнь обсуждают так откровенно. Но если Крейтон прав и она в самом деле не бесплодна… Смущение на лице Элизабет сменилось неподдельным страхом.
— Что такое? — Крейтон смотрел на неё с удивлением, но потом лицо его окаменело. — Ах, вот оно что… Габбинсы! — Он порывисто вскочил, уставясь в камин. — Так тебя волнуют последствия того, что они над тобой вытворяли после похищения?
— Последствия? — Элизабет подняла страдающий взгляд на Крейтона. — На что ты намекаешь?
— На ребёнка, который может родиться, — он снова повернулся к Элизабет, его глаза сверкали. — При необходимости я могу подыскать для него неплохое местечко и достойно воспитать. Как бы то ни было, дитя зачато, оно невинно. И никому не следует знать правды. Я тебя не оставлю.
— Не оставишь? — Элизабет вдруг поняла, что сейчас расхохочется. Смех был неуместен, но она ничего не могла с собой поделать. Смех поднимался из самой глубины её существа, неудержимый, как пузырьки шампанского. Она согнулась пополам, обхватила руками плечи и смеялась, смеялась, смеялась… покуда из глаз не брызнули слёзы.
— Черт, да что тут смешного? — взвился Крейтон.
— …Так ты… ты… значит, думаешь… — лепетала Элизабет, не заметив, что стала называть Крейтона на «ты». Других слов у неё сейчас не находилось.
Крейтон схватил её за плечи и буквально выдернул из кресла.
— Ты что же… хочешь сказать, что тебя не изнасиловали?
Элизабет уже заикалась от истерического хохота, но всё же сумела кое-как выговорить:
— Н-нет, не изнасиловали.
Крейтон сгрёб её в охапку, притянул к себе.
— Слава богу, слава богу!
Внезапно смех Элизабет перешёл в слезы. Рыдания сотрясали все её тело.
— Забудь об этом, девочка, забудь! — шептал Крейтон, осыпая поцелуями её мокрое от слёз лицо.
Элизабет постепенно успокаивалась. В объятиях Крейтона ей было так тепло и уютно. В его руках она чувствовала себя защищённой от всего мира. Не понимая даже, как это случилось, она сама стала целовать его губы, солёные от её же слез.
Крейтон вначале был нежен, но затем в нём проснулся неутолённый голод. Внезапно он оттолкнул Элизабет.
— Прости, я не хочу воспользоваться твоей слабостью.
— Не суди себя, Гэррэт. — Элизабет заглянула в его глаза. — Я сама — слышишь — сама хочу, чтобы ты стал моим мужем. Пусть господь помилует мою душу! Я хочу помочь своим людям, хочу стать частью твоей семьи…
Потом, будто признаваясь в чём-то себе — и ему тоже, — прошептала:
— Я хочу знать, что такое любовь…
— Ты не пожалеешь, Бесс, черт меня дери! — Гэррэт подхватил жену на руки и понёс к огромной кровати. Ловко смахнув на пол платья из сундука Мэри, он бережно уложил Бесс на роскошное покрывало. — У нас всё будет хорошо, скажи только — чего ты хочешь?
— Тебя, — только и ответила Элизабет.
18.
19.
— Я… как-то не подумала об этом, — созналась женщина.
— А ты сама? — продолжал Гэррэт. — Неужели брак со мной настолько для тебя унизителен, что ты готова пойти на всё ради весьма эфемерной свободы? — Элизабет промолчала, и Крейтон бесстрастно добавил: — Даже если брак расторгнут, король не позволит тебе слишком долго вдоветь.
Элизабет поднялась, шагнула к камину, поднесла к огню дрожащие руки. Гэррэт прав, будь он проклят! Король, несомненно, принудит её снова выйти замуж — и новый муж, пускай и католик, вряд ли окажется лучше того же Рейвенволда.
Крейтон, по крайней мере, не обижал её и не бил — даже в тех случаях, когда ей удавалось его разозлить. Кстати, он и впрямь не пытался взять её силой — как и обещал. Но кто знает, надолго ли ему хватит терпения?
Так что же делать? Принести в жертву свою душу и позволить Крейтону обладать её телом? Или стоять твёрдо, обрекая тем самым своих людей на голод и бедствия?
Её размышления были прерваны голосом Крейтона:
— Предлагаю тебе выбор, Элизабет. Если ты примешь меня как мужа — разумеется, целиком и полностью, — я сделаю все, чтобы обеспечить благосостояние твоих людей. Если откажешь — завтра же отправлю тебя в Рейвенволд и сам подам прошение о расторжении брака.
— Стало быть, вы меня освободите?
— Уж и не знаю, что ты себе надумала на мой счёт, Элизабет, но поверь — я не зверь, который способен силой удерживать женщину, которая его не хочет. Правда, если мне не изменяет память, до сих пор я ничем не мог заслужить твою ненависть. Да, ты будешь свободна, если таково твоё желание.
— Я не испытываю к вам ненависти, сэр, — пробормотала женщина, не зная, что сказать. В глубине души у неё теплилась надежда, что Гэррэт согласится повторить бракосочетание — но уже по католическому обряду.
— Вы согласитесь повторить обряд, если нас свяжет узами брака католический священник?
Крейтон с шумом втянул в себя воздух.
— Я подумаю, но пока ничего не обещаю. — Гэррэт в упор глянул на Элизабет. — Я не хочу лгать тебе, Бесс.
— Понимаю, но как я могу изменить своей вере?
— Никто не просит тебя отречься. Уверен, что где-нибудь в Шропшире сыщется католический священник, который с радостью станет читать тебе мессу.
Неужели он знает о Уолкоксе? Элизабет не могла задать этот вопрос впрямую — она всё ещё не доверяла Крейтону.
— Вы отлично знаете, что я имею в виду. — Элизабет снова уселась в кресло. — Кроме того, существуют и другие причины, из-за которых мы не можем пожениться — просто вы о них пока не знаете.
— Это ещё что за новости? — Глаза Гэррэта сузились, как у хищника. — Какие ещё неизвестные причины? То, что у тебя с Рейвенволдом не было детей?
Элизабет с вызовом вздёрнула подбородок.
— Да, я бесплодна. — Голос её звенел неприкрытой болью. — Каждому мужчине требуется потомство. Вашей матери, я уверена, очень хочется понянчить внуков. Я же не в состоянии дать вам все это.
— Откуда ты знаешь? — спросил Гэррэт.
— Вы сами об этом сказали — не помните? — Женщина изо всех сил сдерживалась, чтобы не расплакаться. — У меня не было детей — хотя мы с Рейвенволдом не пренебрегали исполнением супружеских обязанностей.
— Ах, Бесс! — Крейтон тихо рассмеялся. — Все это никак не доказывает твоего бесплодия.
Врач, к примеру, говорил тебе что-либо подобное?
— Нет. Я бывала у врачей, но ни один из них не признал у меня женской немочи. И всё же…
Крейтон подался к ней:
— Терпеть не могу говорить о мёртвых дурно, но за все те годы, что я знал твоего покойного мужа, он не оставил без внимания ни одной мало-мальски симпатичной бабёнки от Грейвсенда до побережья — и, однако, я никогда не слышал, чтобы он зачал хоть одного завалящего ублюдка. Я тебе так скажу — это он был бесплоден, а не ты.
Элизабет низко склонила голову — всё-таки ужасно унизительно, когда твою интимную жизнь обсуждают так откровенно. Но если Крейтон прав и она в самом деле не бесплодна… Смущение на лице Элизабет сменилось неподдельным страхом.
— Что такое? — Крейтон смотрел на неё с удивлением, но потом лицо его окаменело. — Ах, вот оно что… Габбинсы! — Он порывисто вскочил, уставясь в камин. — Так тебя волнуют последствия того, что они над тобой вытворяли после похищения?
— Последствия? — Элизабет подняла страдающий взгляд на Крейтона. — На что ты намекаешь?
— На ребёнка, который может родиться, — он снова повернулся к Элизабет, его глаза сверкали. — При необходимости я могу подыскать для него неплохое местечко и достойно воспитать. Как бы то ни было, дитя зачато, оно невинно. И никому не следует знать правды. Я тебя не оставлю.
— Не оставишь? — Элизабет вдруг поняла, что сейчас расхохочется. Смех был неуместен, но она ничего не могла с собой поделать. Смех поднимался из самой глубины её существа, неудержимый, как пузырьки шампанского. Она согнулась пополам, обхватила руками плечи и смеялась, смеялась, смеялась… покуда из глаз не брызнули слёзы.
— Черт, да что тут смешного? — взвился Крейтон.
— …Так ты… ты… значит, думаешь… — лепетала Элизабет, не заметив, что стала называть Крейтона на «ты». Других слов у неё сейчас не находилось.
Крейтон схватил её за плечи и буквально выдернул из кресла.
— Ты что же… хочешь сказать, что тебя не изнасиловали?
Элизабет уже заикалась от истерического хохота, но всё же сумела кое-как выговорить:
— Н-нет, не изнасиловали.
Крейтон сгрёб её в охапку, притянул к себе.
— Слава богу, слава богу!
Внезапно смех Элизабет перешёл в слезы. Рыдания сотрясали все её тело.
— Забудь об этом, девочка, забудь! — шептал Крейтон, осыпая поцелуями её мокрое от слёз лицо.
Элизабет постепенно успокаивалась. В объятиях Крейтона ей было так тепло и уютно. В его руках она чувствовала себя защищённой от всего мира. Не понимая даже, как это случилось, она сама стала целовать его губы, солёные от её же слез.
Крейтон вначале был нежен, но затем в нём проснулся неутолённый голод. Внезапно он оттолкнул Элизабет.
— Прости, я не хочу воспользоваться твоей слабостью.
— Не суди себя, Гэррэт. — Элизабет заглянула в его глаза. — Я сама — слышишь — сама хочу, чтобы ты стал моим мужем. Пусть господь помилует мою душу! Я хочу помочь своим людям, хочу стать частью твоей семьи…
Потом, будто признаваясь в чём-то себе — и ему тоже, — прошептала:
— Я хочу знать, что такое любовь…
— Ты не пожалеешь, Бесс, черт меня дери! — Гэррэт подхватил жену на руки и понёс к огромной кровати. Ловко смахнув на пол платья из сундука Мэри, он бережно уложил Бесс на роскошное покрывало. — У нас всё будет хорошо, скажи только — чего ты хочешь?
— Тебя, — только и ответила Элизабет.
18.
По приказу Гэррэта два лакея принесли серебряный поднос с вином и закусками. Составив все это на ночной столик, слуги как следует раздули огонь в камине и молча удалились.
Гэррэт запер за ними дверь и отдал ключ Элизабет.
— Это чтобы ты не погибла от смущения, если кто-то ненароком ворвётся. Хочешь вина?
— Хочу, — сказала Элизабет. В ней все напряглось, словно туго натянутая струна, и она надеялась, что вино поможет ослабить это странное напряжение.
Элизабет маленькими глотками пила сладкое вино, краем глаза наблюдая, как Гэррэт с бокалом в руке устраивается рядом на кровати. Халат его распахнулся, но Элизабет впервые не стала отводить глаз от мужской наготы. Приятный жар растекался по её жилам… но только ли вино было тому причиной?
Гэррэт поднёс бокал к губам, на которых играла странная, томная усмешка. Пил он медленно, понемногу, и Элизабет первой прикончила свою порцию.
— Вот это мило, — улыбнулся Крейтон, подливая ей вина.
Элизабет осушила бокал одним глотком и, сладко зевнув, откинулась на подушки.
— Знаешь, Бесс, я хотел только, чтобы ты чуточку расслабилась, но ни в коем случае не собирался тебя напоить, — сказал Гэррэт. — Тебе не жарко в этом платье?
— Жарко. Ч-чертовски жарко, — едва шевеля непослушными губами, призналась Элизабет.
Гэррэт изумлённо смотрел, как она встала на колени и изогнулась, пытаясь расстегнуть платье. Процесс оказался не из лёгких, но в конце концов Элизабет удалось ухитриться стянуть платье через голову.
— Ух, так-то лучше! — объявила она, с облегчением отшвырнув наряд. И, тихо засмеявшись, рухнула на постель.
— По-моему, я пьяна. У меня даже губы онемели.
Полумрак спальни поплыл перед глазами Элизабет, и она смежила веки. Гэррэт пододвинулся ближе. От него исходил приятный запах чистого сильного мужского тела.
Кончиком пальца он провёл по её нижней губе.
— Онемели, говоришь? А это ты чувствуешь?
— Так, самую малость. — Элизабет по-прежнему не открывала глаз. Как это ни смешно, но в темноте она ощущала себя в большей безопасности.
— А если так?
Зашуршало шёлковое покрывало на кровати, и губы Гэррэта прикоснулись к её губам. Сначала его поцелуй был нежным, почти невинным, потом — настойчивым и властным… и в груди Элизабет всколыхнулся тёмный жар желания.
Поцелуи Гэррэта ни в чём не походили на грубые укусы Рейвенволда. Гэррэт целовал её так, словно хотел передать из уст в уста свою душу.
Дыхание его участилось, сердце Элизабет стучало всё сильнее. Руки Гэррэта словно жили своей жизнью, все откровеннее лаская Элизабет — и она с готовностью принимала его ласки.
Неожиданно он отодвинулся.
— Ну как?
Элизабет открыла глаза: Гэррэт лежал рядом, не сводя с неё глаз. Пламя золотило его волосы, но лицо оставалось в тени.
— Что — как? — отозвалась она, тяжело дыша.
— Почувствовала?
— Угу.
— И что же?
— Повтори ещё раз — с начала и до конца.
Крейтон без слов привлёк её к себе и снова поцеловал — на этот раз куда более долгим и крепким поцелуем, чем прежде. Руки Гэррэта снова ожили и теперь ловко освобождали от шпилек её золотистые волосы. Когда наконец любовники оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание, Гэррэт принялся распускать завязки её ночной рубашки.
— Твоя рубашка мне мешает, — хрипло прошептал он. — Я хочу видеть тебя всю… нагой.
И Элизабет вдруг поняла, что сама желает того же.
Что скажет Гэррэт, когда увидит её наготу? Не будет ли он разочарован?
Неспешно, дюйм за дюймом Гэррэт принялся снимать сорочку, и желание, горевшее в его глазах, закипало в крови Элизабет.
— Какая же ты красивая, — наконец прошептал он. — Точно такая, о какой я мечтал.
Она не поверила, но всё равно была счастлива.
— А ты что же? — Элизабет устроилась на кровати поудобнее. — Я тоже хочу видеть тебя.
Её обнажённое тело золотилось в пламени камина и отражалось в глазах Гэррэта.
— В самом деле? — Он легко соскочил с постели и сбросил с себя халат. Потом — намеренно медленно — повернулся. Элизабет загляделась, губы её округлились в немом восторге.
— Насмотрелась?
Крейтон скользнул в постель, привлёк к себе Элизабет, и губы их слились в жарком поцелуе. Потом Гэррэт приподнялся над ней на сильных руках и лукаво улыбнулся:
— Не будем торопиться, верно?
Склонясь над Элизабет, он губами скользил по её нежной шее, затем опустился к груди и коснулся языком розового твёрдого соска. Сладостная дрожь охватила Элизабет, а Гэррэт между тем продолжал свою приятную пытку. Когда движимый чувством справедливости, он занялся другим соском, с губ Элизабет сорвался нетерпеливый стон.
Гэррэт был уже вне себя от страсти, но сдерживался, заботясь об Элизабет. Шаг за шагом он приоткрывал перед ней мир сокровенных чувств, которые прежде казались Элизабет бесстыдной ложью, шаг за шагом познавал и пробуждал её зрелое и вместе с тем неопытное тело.
— А ты был прав, — едва слышно проговорила женщина.
Гэррэт вскинул на неё горящие страстью глаза:
— Ты о чём?
— У меня никогда не было любовника. До сих пор… — Она с силой притянула Гэррэта к себе и принялась осыпать поцелуями его широкую грудь, упиваясь вкусом и запахом его кожи.
Потом прильнула щекой к его груди и прошептала:
— Я хочу тебя, Гэррэт! Возьми меня, умоляю… Возьми меня…
Вся сдержанность Гэррэта испарилась, как дым. Одним движением, властным и нетерпеливым, он раздвинул бедра Элизабет и овладел ею. Желание охватило его, и Элизабет сама потеряла голову, всецело отдаваясь во власть его жаркой неистовой плоти. Движения Гэррэта становились все чаще и яростней, и Элизабет задыхалась от наслаждения, ощущая, как твёрдая горячая плоть заполняет её истомлённое лоно.
Восторг разрастался в ней, словно диковинный цветок, и наконец она закричала, не в силах вынести непомерной сладости.
В этот миг Гэррэт выгнулся и сладостно зарычал. Затем, не разжимая объятий, он склонился над Элизабет и нежно поцеловал.
Тела их переплелись, содрогаясь в едином ритме страсти, которая постепенно ослабевала. Неистовый стук сердец становился все размеренней и тише, и наконец любовники замерли, приникли друг к другу, истомлённые и обессиленные.
Наконец Элизабет подняла голову.
— Мне очень понравилось, Гэррэт, — призналась она. — Может, нам попробовать ещё разок?
— Что, прямо сейчас?
— Да, если ты, конечно, не против.
— Ни о чём лучшем сейчас я даже помыслить не могу.
Рассмеявшись, Гэррэт притянул её к себе и нежно поцеловал.
— Ласкай меня, Бесс. Делай всё, что тебе захочется.
Гэррэт запер за ними дверь и отдал ключ Элизабет.
— Это чтобы ты не погибла от смущения, если кто-то ненароком ворвётся. Хочешь вина?
— Хочу, — сказала Элизабет. В ней все напряглось, словно туго натянутая струна, и она надеялась, что вино поможет ослабить это странное напряжение.
Элизабет маленькими глотками пила сладкое вино, краем глаза наблюдая, как Гэррэт с бокалом в руке устраивается рядом на кровати. Халат его распахнулся, но Элизабет впервые не стала отводить глаз от мужской наготы. Приятный жар растекался по её жилам… но только ли вино было тому причиной?
Гэррэт поднёс бокал к губам, на которых играла странная, томная усмешка. Пил он медленно, понемногу, и Элизабет первой прикончила свою порцию.
— Вот это мило, — улыбнулся Крейтон, подливая ей вина.
Элизабет осушила бокал одним глотком и, сладко зевнув, откинулась на подушки.
— Знаешь, Бесс, я хотел только, чтобы ты чуточку расслабилась, но ни в коем случае не собирался тебя напоить, — сказал Гэррэт. — Тебе не жарко в этом платье?
— Жарко. Ч-чертовски жарко, — едва шевеля непослушными губами, призналась Элизабет.
Гэррэт изумлённо смотрел, как она встала на колени и изогнулась, пытаясь расстегнуть платье. Процесс оказался не из лёгких, но в конце концов Элизабет удалось ухитриться стянуть платье через голову.
— Ух, так-то лучше! — объявила она, с облегчением отшвырнув наряд. И, тихо засмеявшись, рухнула на постель.
— По-моему, я пьяна. У меня даже губы онемели.
Полумрак спальни поплыл перед глазами Элизабет, и она смежила веки. Гэррэт пододвинулся ближе. От него исходил приятный запах чистого сильного мужского тела.
Кончиком пальца он провёл по её нижней губе.
— Онемели, говоришь? А это ты чувствуешь?
— Так, самую малость. — Элизабет по-прежнему не открывала глаз. Как это ни смешно, но в темноте она ощущала себя в большей безопасности.
— А если так?
Зашуршало шёлковое покрывало на кровати, и губы Гэррэта прикоснулись к её губам. Сначала его поцелуй был нежным, почти невинным, потом — настойчивым и властным… и в груди Элизабет всколыхнулся тёмный жар желания.
Поцелуи Гэррэта ни в чём не походили на грубые укусы Рейвенволда. Гэррэт целовал её так, словно хотел передать из уст в уста свою душу.
Дыхание его участилось, сердце Элизабет стучало всё сильнее. Руки Гэррэта словно жили своей жизнью, все откровеннее лаская Элизабет — и она с готовностью принимала его ласки.
Неожиданно он отодвинулся.
— Ну как?
Элизабет открыла глаза: Гэррэт лежал рядом, не сводя с неё глаз. Пламя золотило его волосы, но лицо оставалось в тени.
— Что — как? — отозвалась она, тяжело дыша.
— Почувствовала?
— Угу.
— И что же?
— Повтори ещё раз — с начала и до конца.
Крейтон без слов привлёк её к себе и снова поцеловал — на этот раз куда более долгим и крепким поцелуем, чем прежде. Руки Гэррэта снова ожили и теперь ловко освобождали от шпилек её золотистые волосы. Когда наконец любовники оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание, Гэррэт принялся распускать завязки её ночной рубашки.
— Твоя рубашка мне мешает, — хрипло прошептал он. — Я хочу видеть тебя всю… нагой.
И Элизабет вдруг поняла, что сама желает того же.
Что скажет Гэррэт, когда увидит её наготу? Не будет ли он разочарован?
Неспешно, дюйм за дюймом Гэррэт принялся снимать сорочку, и желание, горевшее в его глазах, закипало в крови Элизабет.
— Какая же ты красивая, — наконец прошептал он. — Точно такая, о какой я мечтал.
Она не поверила, но всё равно была счастлива.
— А ты что же? — Элизабет устроилась на кровати поудобнее. — Я тоже хочу видеть тебя.
Её обнажённое тело золотилось в пламени камина и отражалось в глазах Гэррэта.
— В самом деле? — Он легко соскочил с постели и сбросил с себя халат. Потом — намеренно медленно — повернулся. Элизабет загляделась, губы её округлились в немом восторге.
— Насмотрелась?
Крейтон скользнул в постель, привлёк к себе Элизабет, и губы их слились в жарком поцелуе. Потом Гэррэт приподнялся над ней на сильных руках и лукаво улыбнулся:
— Не будем торопиться, верно?
Склонясь над Элизабет, он губами скользил по её нежной шее, затем опустился к груди и коснулся языком розового твёрдого соска. Сладостная дрожь охватила Элизабет, а Гэррэт между тем продолжал свою приятную пытку. Когда движимый чувством справедливости, он занялся другим соском, с губ Элизабет сорвался нетерпеливый стон.
Гэррэт был уже вне себя от страсти, но сдерживался, заботясь об Элизабет. Шаг за шагом он приоткрывал перед ней мир сокровенных чувств, которые прежде казались Элизабет бесстыдной ложью, шаг за шагом познавал и пробуждал её зрелое и вместе с тем неопытное тело.
— А ты был прав, — едва слышно проговорила женщина.
Гэррэт вскинул на неё горящие страстью глаза:
— Ты о чём?
— У меня никогда не было любовника. До сих пор… — Она с силой притянула Гэррэта к себе и принялась осыпать поцелуями его широкую грудь, упиваясь вкусом и запахом его кожи.
Потом прильнула щекой к его груди и прошептала:
— Я хочу тебя, Гэррэт! Возьми меня, умоляю… Возьми меня…
Вся сдержанность Гэррэта испарилась, как дым. Одним движением, властным и нетерпеливым, он раздвинул бедра Элизабет и овладел ею. Желание охватило его, и Элизабет сама потеряла голову, всецело отдаваясь во власть его жаркой неистовой плоти. Движения Гэррэта становились все чаще и яростней, и Элизабет задыхалась от наслаждения, ощущая, как твёрдая горячая плоть заполняет её истомлённое лоно.
Восторг разрастался в ней, словно диковинный цветок, и наконец она закричала, не в силах вынести непомерной сладости.
В этот миг Гэррэт выгнулся и сладостно зарычал. Затем, не разжимая объятий, он склонился над Элизабет и нежно поцеловал.
Тела их переплелись, содрогаясь в едином ритме страсти, которая постепенно ослабевала. Неистовый стук сердец становился все размеренней и тише, и наконец любовники замерли, приникли друг к другу, истомлённые и обессиленные.
Наконец Элизабет подняла голову.
— Мне очень понравилось, Гэррэт, — призналась она. — Может, нам попробовать ещё разок?
— Что, прямо сейчас?
— Да, если ты, конечно, не против.
— Ни о чём лучшем сейчас я даже помыслить не могу.
Рассмеявшись, Гэррэт притянул её к себе и нежно поцеловал.
— Ласкай меня, Бесс. Делай всё, что тебе захочется.
19.
Следующая неделя в Чествике прошла изумительно. Каждый день Гэррэт отлично разыгрывал роль доброго, заботливого мужа. Ночью, в темноте спальни, он предавался любви с таким пылом, будто Элизабет была единственной женщиной на свете.
Изо дня в день его пылкость только крепла. Элизабет отвечала мужу такой же страстью. Сначала она исповедовалась в этой слабости отцу Игнатию — так на самом деле звали «коновала» Стивена, но священник только качал головой и говорил, что во всём виноваты принц Карл и король. Скоро Элизабет прекратила каяться в плотских грехах — и хорошо сделала, поскольку её исповеди всякий раз вводили святого отца в смущение.
Постепенно страхи и ужасы, принадлежавшие прошлой жизни Элизабет, стали отступать и если не забылись вовсе, то, по крайней мере, вспоминались всё реже и реже. Подобно тонкому зелёному побегу, Элизабет тянулась к солнцу и расцветала под его благодатными лучами.
Другими словами, она менялась.
Равным образом менялось и её отношение к Гэррэту. Семейство обожало виконта, и молодая женщина со временем поняла почему. Суть в том, что к ней, Элизабет, своим сёстрам и матери он относился как к равным себе и всегда с глубочайшим вниманием выслушивал их суждения по любому вопросу — пусть даже его высказывали одиннадцатилетние двойняшки. Хотя все это отличалось от впечатлений, которые вынесла Элизабет из жизни с Рейвенволдом — она пришла к выводу, что Гэррэт искренне любит и уважает всех женщин своего семейства.
Интересно вот только — любит ли он её, Элизабет?
Он говорил, что любит, да только врождённая осторожность твердила ей, что это ложь. Что-что, а подольститься к прекрасной даме виконт большой мастер — так что все речи о любви вряд ли чего-то стоят.
Временами Элизабет недоумевала, случайно перехватив странный взгляд Гэррэта. И всё же в Чествике она была счастлива, как никогда в жизни.
И причиной тому была не только пылкая страсть Гэррэта. Дружеское тепло, которое словно излучали все женщины из рода Крейтонов, так же благотворно сказалось на душевном настрое Элизабет. Леди Кэтрин нисколько не делала различия между Элизабет и родными дочерьми; что до девушек, все они — за исключением переменчивой Бекки — наперебой старались заслужить дружбу и внимание Элизабет и нередко осыпали её скромными подарками — шедеврами собственного рукоделия. Конечно, в этом отчасти было ребячество, детское обожание — но и эта доброта сослужила свою благую службу.
Теперь Элизабет по утрам просыпалась не в страхе перед необузданными выходками Рейвенволда, но с уверенностью в дне грядущем. С радостью и благодарностью принимала она каждый мирный час, проведённый под гостеприимным кровом Чествика, но всегда помнила, что придёт срок — и этим благословенным дням будет положен предел. Всё закончится, как уже не раз случалось в её жизни.
В субботу вечером Гэррэт за обедом был неестественно тих. Он едва притронулся к пище-и точно так же поступили близняшки. Они тоже ничего не ели.
Элизабет повнимательнее пригляделась к мужу. Глаза у него покраснели, складки у рта пролегли глубже, чем прежде.
— Ты здоров? — негромко спросила она. Гэррэт по обыкновению иронически выгнул золотистую бровь.
— Здоров как бык. Только вот голова болит — с самого утра. — Он прижал пальцы к вискам. — Ничего… Отосплюсь, и всё как рукой снимет. Может быть, даже лягу сегодня пораньше.
Гэррэт, чуть покачнувшись, поднялся из-за стола.
— Если не хочешь спать, Бесс, тебе вовсе не нужно идти со мной.
Элизабет нахмурилась: ей очень не понравилось, как выглядит муж. Он что — заболел?
— Нет, я тоже устала и хочу спать. Подожди меня. Пойдём вместе.
Элизабет распрощалась с девушками и леди Кэтрин и взяла Гэррэта под руку. И даже сквозь рукав с ужасом почувствовала, как горяча его рука.
Да он просто пышет жаром! Озабоченная этой мыслью, Элизабет замешкалась на лестнице, но Гэррэт шёл довольно бодро и обогнал её.
Лишь оказавшись в спальне, он без сил опустился на скамью рядом с кроватью и пробормотал, обращаясь к Уинтону:
— Отправляйся к себе. Я сам разденусь. Потом.
— Как прикажете, милорд. — Уинтон поклонился и вышел, плотно притворив за собой дверь.
— Гэррэт, а ведь ты заболел.
Элизабет откинула покрывало и вынула из постели грелку. Потом помогла Гэррэту подняться. Он с размаху рухнул на кровать и зарылся головой в подушки.
— Не понимаю, почему ты отослал Уинтона, — попеняла ему Элизабет, пытаясь скрыть под сварливыми нотками в голосе нарастающий страх. — Теперь раздевать тебя придётся мне.
Гэррэт ответил ей улыбкой, которая была лишь бледной тенью его всегдашней иронической усмешки.
— Может быть, я отослал его именно по этой причине?
— Ладно, по крайней мере ты в силах мне помочь. Ну-ка, вытяни ноги…
Она стащила с мужа сапоги, затем чулки и прикрыла одеялом холодные, словно лёд, ноги. Руки у Гэррэта тоже стали ледяные, хотя четверть часа назад они исходили жаром.
— Присядь, — велела Элизабет. — Я сниму с тебя рубашку.
Гэррэт подчинился и даже вскинул вверх руки, чтобы ей было удобнее.
Когда она попыталась рывком сдёрнуть рубашку, он глухо пробормотал:
— Потише, леди! Я ведь всего лишь больной, а не преступник.
Когда Элизабет увидела у него на груди сыпь, у неё зашлось сердце, но она сумела скрыть беспокойство. Тем временем Гэррэт, освободившись от рубашки, проказливо ткнулся лицом ей в грудь.
— Только без глупостей! — одёрнула его Элизабет и, легонько оттолкнув, снова уложила на подушки. Торопливо расстегнув и расшнуровав панталоны, она испугалась ещё сильнее: на животе и бёдрах была всё та же зловещая сыпь.
Состояние Гэррэта ухудшалось на глазах, и он больше не пытался приставать к Элизабет с «глупостями». Натянув на себя одеяло вместе с покрывалом, он пробормотал:
— Что-то здесь зябко…
— Тебя сейчас бьёт озноб, — сказала Элизабет, — но не стоит укрываться слишком тепло. От этого лихорадка у тебя только усилится. — И с этими словами стянула с него одеяло.
Ей уже приходилось видеть подобные симптомы — в лагере Габбинсов. Это совпадение, твердила себе Элизабет, стараясь унять страх. Есть же на свете другие, не такие опасные болезни с похожими признаками… По крайней мере, она на это надеялась.
Гэррэт между тем застучал зубами.
— Дай же мне одеяло, женщина! Не видишь разве, что я замерзаю?
— Я же сказала, Гэррэт, — Элизабет коснулась ладонью лба мужа, — нельзя тебе укрываться. По крайней мере, пока не спадёт жар. — Молодая женщина молила бога, чтобы у леди Кэтрин в доме оказались нужные снадобья. Все свои лекарства она истратила на больных детей в лагере Габбинсов.
— Проклятая простуда! — ворчал Гэррэт. — Хуже нет, чем захворать летом.
Если бы только это была простуда, подумала Элизабет, а вслух сказала:
— Постарайся уснуть. Я скажу, чтобы тебе принесли лекарство.
Она встретила служанку на лестнице для прислуги.
— У милорда жар. Спроси леди Кэтрин, есть ли у неё кора осины или ивы. Если есть, принеси мне то и другое. — Заодно Элизабет попросила, чтобы служанка прихватила кое-что из кухни.
Всегда жизнерадостное лицо служанки помрачнело.
— Сию минуту, миледи.
— Кстати — на всякий случай, — лучше пусть никто сюда не заходит, — сказала Элизабет, — по крайней мере, пока не выяснится, что случилось с милордом. Я буду ухаживать за ним сама.
Луэлла побледнела от страха.
— Вы же не думаете, что…
— Ничего такого я не думаю, — оборвала её Элизабет, решив не рассказывать о своих подозрениях. — Милорд считает, что у него простуда — но кто знает? Иные хвори передаются так быстро, что и глазом не моргнёшь, как заразится семья. Больных нужно отделять от здоровых… Ну же, ступай. И не забудь принести кору осины!
Луэлла с озабоченным видом ушла. Элизабет уселась в кресло у камина и погрузилась в свои мысли.
Цыганская лихорадка — иначе её называют «болотной» или «гнилой». Если Гэррэт подцепил именно эту болезнь, он может умереть. Как, между прочим, и все в доме. Эта хворь распространяется словно лесной пожар в сухое лето.
Но ведь Гэррэта не было в лагере разбойников! Там побывала одна Элизабет. Неужели это она невольно стала переносчиком болезни?
Иного объяснения, похоже, нет. Господь всемогущий! Неужели она принесла заразу в дом Гэррэта?
А близняшки? Они ведь тоже нынче на себя не похожи! Господь и святые угодники, не допустите, чтобы девочки тоже заболели!…
Гэррэт, по крайней мере, сильный взрослый мужчина. Цыганскую лихорадку хуже всего переносят дети и физически слабые люди. Болезнь убивает быстро, в считанные дни, а то и часы. Если Гэррэт выдержит сильный жар, он наверняка поправится.
В дверь постучали. Луэлла принесла лекарства и котелок с кипятком. Борясь со страхом, Элизабет принялась готовить настой из осиновой коры. Потом она обтёрла Гэррэта смоченной в холодной воде тряпкой, хотя муж при этом весь дрожал и отчаянно ругался. Элизабет напоила его отваром из сонных трав, и Гэррэт скоро заснул.
Ночью в дверь снова постучали. Отворив, Элизабет увидела леди Кэтрин, которая так и не успела переодеться после ужина.
— Элизабет, — дрожащим голосом произнесла она, — близняшки тоже заболели. У них те же симптомы, что и у Гэррэта.
Элизабет в отчаянии прислонилась к косяку.
— Господи, только не это!…
— Я бы хотела, — продолжала леди Кэтрин, — перенести их сюда. Если ты, конечно, не возражаешь. Здесь мы сможем ухаживать за всеми тремя, подменяя друг друга.
— Разумеется! — Элизабет снова выпрямилась. — Но я могу ухаживать за больными и одна. Мне бы не хотелось, чтобы вы подхватили эту…
Леди Кэтрин покачала головой:
— Это мои дети, Элизабет. Спасибо за предложение, но я должна оставаться с ними.
— Вы болели цыганской лихорадкой? — напрямую спросила Элизабет.
— Нет, — последовал спокойный ответ, — и знаю, какая опасность мне угрожает. — Потом она — как всегда, очень доброжелательно — посмотрела на Элизабет.
— Тут дело вовсе не в том, что я тебе не доверяю. Я их мать. Даже взрослый человек, захворав, всегда желает видеть рядом свою мать. Надеюсь, ты меня понимаешь?
Элизабет кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
— Вот и хорошо. Стало быть, нам с тобой больше не о чём спорить. — Мать Гэррэта подхватила Элизабет под локоток. — Я вернусь с девочками и останусь здесь. — Вдруг она прищурилась, что-то вспомнив. — Цыганской лихорадкой болел Уинтон. Он без всякой опасности для себя перенесёт девочек в вашу с Гэррэтом спальню, а потом будет нам помогать. — На губах женщины появилась печальная улыбка. — Близняшек придётся уложить в одну постель. Когда они болеют, их невозможно разлучить хоть на минуту.
Элизабет вернулась в спальню, закрыла за собой дверь и, опустившись на колени, принялась молиться.
— Пресвятая Дева Мария, яви своё милосердие и помоги Гэррэту и его сёстрам! Всё что угодно, только не цыганская лихорадка! Избави их от подобного испытания!
Скоро, однако, выяснилось, что это была именно цыганская лихорадка.
Не прошло и суток, а господские покои превратились в настоящую лечебницу. Туда попали не только близняшки, но и два конюха, разгружавшие карету, на которой в Чествик приехали Гэррэт и Элизабет. Потом заболела прачка, стиравшая платья и бельё Элизабет. Через несколько часов за ней последовали все три служанки, помогавшие Элизабет принимать ванну.
Выяснилось, что всякий, кто заболевал, либо имел дело с Элизабет, либо притрагивался к карете — настоящему рассаднику блох.
Элизабет догадывалась, что есть какая-то связь между блохами и болезнью, но была слишком утомлена, чтобы гадать, в чём тут дело. Одно она чувствовала наверняка — тяжкую вину за всё, что случилось в Чествике.
Изо дня в день его пылкость только крепла. Элизабет отвечала мужу такой же страстью. Сначала она исповедовалась в этой слабости отцу Игнатию — так на самом деле звали «коновала» Стивена, но священник только качал головой и говорил, что во всём виноваты принц Карл и король. Скоро Элизабет прекратила каяться в плотских грехах — и хорошо сделала, поскольку её исповеди всякий раз вводили святого отца в смущение.
Постепенно страхи и ужасы, принадлежавшие прошлой жизни Элизабет, стали отступать и если не забылись вовсе, то, по крайней мере, вспоминались всё реже и реже. Подобно тонкому зелёному побегу, Элизабет тянулась к солнцу и расцветала под его благодатными лучами.
Другими словами, она менялась.
Равным образом менялось и её отношение к Гэррэту. Семейство обожало виконта, и молодая женщина со временем поняла почему. Суть в том, что к ней, Элизабет, своим сёстрам и матери он относился как к равным себе и всегда с глубочайшим вниманием выслушивал их суждения по любому вопросу — пусть даже его высказывали одиннадцатилетние двойняшки. Хотя все это отличалось от впечатлений, которые вынесла Элизабет из жизни с Рейвенволдом — она пришла к выводу, что Гэррэт искренне любит и уважает всех женщин своего семейства.
Интересно вот только — любит ли он её, Элизабет?
Он говорил, что любит, да только врождённая осторожность твердила ей, что это ложь. Что-что, а подольститься к прекрасной даме виконт большой мастер — так что все речи о любви вряд ли чего-то стоят.
Временами Элизабет недоумевала, случайно перехватив странный взгляд Гэррэта. И всё же в Чествике она была счастлива, как никогда в жизни.
И причиной тому была не только пылкая страсть Гэррэта. Дружеское тепло, которое словно излучали все женщины из рода Крейтонов, так же благотворно сказалось на душевном настрое Элизабет. Леди Кэтрин нисколько не делала различия между Элизабет и родными дочерьми; что до девушек, все они — за исключением переменчивой Бекки — наперебой старались заслужить дружбу и внимание Элизабет и нередко осыпали её скромными подарками — шедеврами собственного рукоделия. Конечно, в этом отчасти было ребячество, детское обожание — но и эта доброта сослужила свою благую службу.
Теперь Элизабет по утрам просыпалась не в страхе перед необузданными выходками Рейвенволда, но с уверенностью в дне грядущем. С радостью и благодарностью принимала она каждый мирный час, проведённый под гостеприимным кровом Чествика, но всегда помнила, что придёт срок — и этим благословенным дням будет положен предел. Всё закончится, как уже не раз случалось в её жизни.
В субботу вечером Гэррэт за обедом был неестественно тих. Он едва притронулся к пище-и точно так же поступили близняшки. Они тоже ничего не ели.
Элизабет повнимательнее пригляделась к мужу. Глаза у него покраснели, складки у рта пролегли глубже, чем прежде.
— Ты здоров? — негромко спросила она. Гэррэт по обыкновению иронически выгнул золотистую бровь.
— Здоров как бык. Только вот голова болит — с самого утра. — Он прижал пальцы к вискам. — Ничего… Отосплюсь, и всё как рукой снимет. Может быть, даже лягу сегодня пораньше.
Гэррэт, чуть покачнувшись, поднялся из-за стола.
— Если не хочешь спать, Бесс, тебе вовсе не нужно идти со мной.
Элизабет нахмурилась: ей очень не понравилось, как выглядит муж. Он что — заболел?
— Нет, я тоже устала и хочу спать. Подожди меня. Пойдём вместе.
Элизабет распрощалась с девушками и леди Кэтрин и взяла Гэррэта под руку. И даже сквозь рукав с ужасом почувствовала, как горяча его рука.
Да он просто пышет жаром! Озабоченная этой мыслью, Элизабет замешкалась на лестнице, но Гэррэт шёл довольно бодро и обогнал её.
Лишь оказавшись в спальне, он без сил опустился на скамью рядом с кроватью и пробормотал, обращаясь к Уинтону:
— Отправляйся к себе. Я сам разденусь. Потом.
— Как прикажете, милорд. — Уинтон поклонился и вышел, плотно притворив за собой дверь.
— Гэррэт, а ведь ты заболел.
Элизабет откинула покрывало и вынула из постели грелку. Потом помогла Гэррэту подняться. Он с размаху рухнул на кровать и зарылся головой в подушки.
— Не понимаю, почему ты отослал Уинтона, — попеняла ему Элизабет, пытаясь скрыть под сварливыми нотками в голосе нарастающий страх. — Теперь раздевать тебя придётся мне.
Гэррэт ответил ей улыбкой, которая была лишь бледной тенью его всегдашней иронической усмешки.
— Может быть, я отослал его именно по этой причине?
— Ладно, по крайней мере ты в силах мне помочь. Ну-ка, вытяни ноги…
Она стащила с мужа сапоги, затем чулки и прикрыла одеялом холодные, словно лёд, ноги. Руки у Гэррэта тоже стали ледяные, хотя четверть часа назад они исходили жаром.
— Присядь, — велела Элизабет. — Я сниму с тебя рубашку.
Гэррэт подчинился и даже вскинул вверх руки, чтобы ей было удобнее.
Когда она попыталась рывком сдёрнуть рубашку, он глухо пробормотал:
— Потише, леди! Я ведь всего лишь больной, а не преступник.
Когда Элизабет увидела у него на груди сыпь, у неё зашлось сердце, но она сумела скрыть беспокойство. Тем временем Гэррэт, освободившись от рубашки, проказливо ткнулся лицом ей в грудь.
— Только без глупостей! — одёрнула его Элизабет и, легонько оттолкнув, снова уложила на подушки. Торопливо расстегнув и расшнуровав панталоны, она испугалась ещё сильнее: на животе и бёдрах была всё та же зловещая сыпь.
Состояние Гэррэта ухудшалось на глазах, и он больше не пытался приставать к Элизабет с «глупостями». Натянув на себя одеяло вместе с покрывалом, он пробормотал:
— Что-то здесь зябко…
— Тебя сейчас бьёт озноб, — сказала Элизабет, — но не стоит укрываться слишком тепло. От этого лихорадка у тебя только усилится. — И с этими словами стянула с него одеяло.
Ей уже приходилось видеть подобные симптомы — в лагере Габбинсов. Это совпадение, твердила себе Элизабет, стараясь унять страх. Есть же на свете другие, не такие опасные болезни с похожими признаками… По крайней мере, она на это надеялась.
Гэррэт между тем застучал зубами.
— Дай же мне одеяло, женщина! Не видишь разве, что я замерзаю?
— Я же сказала, Гэррэт, — Элизабет коснулась ладонью лба мужа, — нельзя тебе укрываться. По крайней мере, пока не спадёт жар. — Молодая женщина молила бога, чтобы у леди Кэтрин в доме оказались нужные снадобья. Все свои лекарства она истратила на больных детей в лагере Габбинсов.
— Проклятая простуда! — ворчал Гэррэт. — Хуже нет, чем захворать летом.
Если бы только это была простуда, подумала Элизабет, а вслух сказала:
— Постарайся уснуть. Я скажу, чтобы тебе принесли лекарство.
Она встретила служанку на лестнице для прислуги.
— У милорда жар. Спроси леди Кэтрин, есть ли у неё кора осины или ивы. Если есть, принеси мне то и другое. — Заодно Элизабет попросила, чтобы служанка прихватила кое-что из кухни.
Всегда жизнерадостное лицо служанки помрачнело.
— Сию минуту, миледи.
— Кстати — на всякий случай, — лучше пусть никто сюда не заходит, — сказала Элизабет, — по крайней мере, пока не выяснится, что случилось с милордом. Я буду ухаживать за ним сама.
Луэлла побледнела от страха.
— Вы же не думаете, что…
— Ничего такого я не думаю, — оборвала её Элизабет, решив не рассказывать о своих подозрениях. — Милорд считает, что у него простуда — но кто знает? Иные хвори передаются так быстро, что и глазом не моргнёшь, как заразится семья. Больных нужно отделять от здоровых… Ну же, ступай. И не забудь принести кору осины!
Луэлла с озабоченным видом ушла. Элизабет уселась в кресло у камина и погрузилась в свои мысли.
Цыганская лихорадка — иначе её называют «болотной» или «гнилой». Если Гэррэт подцепил именно эту болезнь, он может умереть. Как, между прочим, и все в доме. Эта хворь распространяется словно лесной пожар в сухое лето.
Но ведь Гэррэта не было в лагере разбойников! Там побывала одна Элизабет. Неужели это она невольно стала переносчиком болезни?
Иного объяснения, похоже, нет. Господь всемогущий! Неужели она принесла заразу в дом Гэррэта?
А близняшки? Они ведь тоже нынче на себя не похожи! Господь и святые угодники, не допустите, чтобы девочки тоже заболели!…
Гэррэт, по крайней мере, сильный взрослый мужчина. Цыганскую лихорадку хуже всего переносят дети и физически слабые люди. Болезнь убивает быстро, в считанные дни, а то и часы. Если Гэррэт выдержит сильный жар, он наверняка поправится.
В дверь постучали. Луэлла принесла лекарства и котелок с кипятком. Борясь со страхом, Элизабет принялась готовить настой из осиновой коры. Потом она обтёрла Гэррэта смоченной в холодной воде тряпкой, хотя муж при этом весь дрожал и отчаянно ругался. Элизабет напоила его отваром из сонных трав, и Гэррэт скоро заснул.
Ночью в дверь снова постучали. Отворив, Элизабет увидела леди Кэтрин, которая так и не успела переодеться после ужина.
— Элизабет, — дрожащим голосом произнесла она, — близняшки тоже заболели. У них те же симптомы, что и у Гэррэта.
Элизабет в отчаянии прислонилась к косяку.
— Господи, только не это!…
— Я бы хотела, — продолжала леди Кэтрин, — перенести их сюда. Если ты, конечно, не возражаешь. Здесь мы сможем ухаживать за всеми тремя, подменяя друг друга.
— Разумеется! — Элизабет снова выпрямилась. — Но я могу ухаживать за больными и одна. Мне бы не хотелось, чтобы вы подхватили эту…
Леди Кэтрин покачала головой:
— Это мои дети, Элизабет. Спасибо за предложение, но я должна оставаться с ними.
— Вы болели цыганской лихорадкой? — напрямую спросила Элизабет.
— Нет, — последовал спокойный ответ, — и знаю, какая опасность мне угрожает. — Потом она — как всегда, очень доброжелательно — посмотрела на Элизабет.
— Тут дело вовсе не в том, что я тебе не доверяю. Я их мать. Даже взрослый человек, захворав, всегда желает видеть рядом свою мать. Надеюсь, ты меня понимаешь?
Элизабет кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
— Вот и хорошо. Стало быть, нам с тобой больше не о чём спорить. — Мать Гэррэта подхватила Элизабет под локоток. — Я вернусь с девочками и останусь здесь. — Вдруг она прищурилась, что-то вспомнив. — Цыганской лихорадкой болел Уинтон. Он без всякой опасности для себя перенесёт девочек в вашу с Гэррэтом спальню, а потом будет нам помогать. — На губах женщины появилась печальная улыбка. — Близняшек придётся уложить в одну постель. Когда они болеют, их невозможно разлучить хоть на минуту.
Элизабет вернулась в спальню, закрыла за собой дверь и, опустившись на колени, принялась молиться.
— Пресвятая Дева Мария, яви своё милосердие и помоги Гэррэту и его сёстрам! Всё что угодно, только не цыганская лихорадка! Избави их от подобного испытания!
Скоро, однако, выяснилось, что это была именно цыганская лихорадка.
Не прошло и суток, а господские покои превратились в настоящую лечебницу. Туда попали не только близняшки, но и два конюха, разгружавшие карету, на которой в Чествик приехали Гэррэт и Элизабет. Потом заболела прачка, стиравшая платья и бельё Элизабет. Через несколько часов за ней последовали все три служанки, помогавшие Элизабет принимать ванну.
Выяснилось, что всякий, кто заболевал, либо имел дело с Элизабет, либо притрагивался к карете — настоящему рассаднику блох.
Элизабет догадывалась, что есть какая-то связь между блохами и болезнью, но была слишком утомлена, чтобы гадать, в чём тут дело. Одно она чувствовала наверняка — тяжкую вину за всё, что случилось в Чествике.