— Погодите. Я вам помогу.
Гэррэт привстал, приподнял больную за худые плечи и поправил подушку у неё за спиной. В дыхании Шарлотты он ощутил хорошо ему знакомый сладковатый запах умирающей плоти — такой же точно исходил перед смертью от его отца. Теперь конца оставалось ждать недолго. Шарлотта обмякла, привалившись к его груди.
— М-м-м… Мне так хорошо, когда вы меня обнимаете. Так, бывало, обнимала меня матушка, когда я была маленькой.
У Гэррэта перехватило горло. Как мало, оказывается, нужно этой нежной душе… Повинуясь наитию, он осторожно скользнул в кровать рядом с больной и мягко прижал её к груди, баюкая как ребёнка.
— Ну и славно, что вам нравится. Буду баюкать вас, пока вам не надоест. — Пригладил непослушный завиток у неё на виске. — Вам и вправду удобно, дорогая моя?
— Намного удобнее, — выдохнула леди Шарлотта, согревшись в его объятиях.
Гэррэт поцеловал её в макушку, думая о своих сёстрах и моля бога, чтобы всевышний избавил их от подобных мучений.
— Спите, дорогая моя — и пусть вам приснятся ангелы.
Наконец корабль достиг берегов Франции, и через четыре дня утомительной езды по грязным дорогам Элизабет препроводили в грозную старинную крепость, которая приютила в изгнании королеву Англии и её свиту. Сжимая в руках свёрток с драгоценными лекарствами, Элизабет обратилась к ливрейному лакею:
— Пожалуйста, известите её величество, что прибыла графиня Рейвенволд. Я желала бы теперь же увидеть свою сестру, леди Виндхэм.
Лакей сочувственно кивнул:
— Соблаговолите следовать за мной, мадам la comtesse. У меня относительно вас имеются особые распоряжения.
Следуя за предупредительным лакеем, Элизабет убедилась, что известие о её приезде распространилось очень быстро. Все встреченные, от лакея до придворного, смотрели на неё с состраданием и отводили взгляд. Хотя каждое сочувственное лицо лишь усиливало тревогу Элизабет, она вопреки дурному предчувствию продолжала надеяться, что Шарлотта жива. Она проследовала за лакеем через тесную комнату, заполненную просителями, и, к своему удивлению, оказалась не в комнате сестры, но в спальне королевы.
— Графиня Рейвенволд.
Прикованная к постели, Генриетта-Мария ответила на реверанс Элизабет, протянув руки ей навстречу.
— Подойдите ближе, моя дорогая. Простите, что не встречаем вас, как полагается, но нас уложил в постель приступ ревматизма, что мучает нас после рождения нашей драгоценной малышки Генриетты-Анны.
Элизабет остановилась у постели королевы. Она с трудом узнала в этой утомлённой постаревшей женщине былую озорницу, весёлую красавицу, отраду королевского двора Англии в те счастливые времена, когда власть Стюартов казалась незыблемой. Теперь жизнерадостная королева-француженка казалась лишь призраком былой властительницы, жизнь едва теплилась в её теле. На её лице жили одни только глаза — и в этих глазах Элизабет читала теперь страшное для себя известие.
Голос королевы был тих и мягок:
— Прошу вас, садитесь. Мы желаем говорить с вами конфиденциально.
Вошёл лакей с креслом и поставил его радом с Элизабет. Королева кивнула придворным дамам:
— Пожалуйста, удалитесь — все.
Вслед за дамами, пятясь, из покоев королевы вышли лакеи и слуги.
Элизабет уселась в кресло, чувствуя, что у неё подкашиваются ноги. И хотя она в душе молила об ином, уже знала, что ей сейчас скажет королева.
Генриетта-Мария постаралась смягчить страшный удар.
— Дорогая графиня, боюсь, именно нам придётся сообщить вам трагическую новость. Ваша сестра, которая была столь же дорога нам, как наша собственная, покинула нас этой ночью.
Шарлотта умерла. Ушёл единственный человек, которого Элизабет по-настоящему любила. Единственный человек, который любил её, Элизабет, после смерти их матери. Умерла младшая сестра, с детства делившая с Элизабет радость и горе, которого было куда больше, чем радостей, и сумевшая вместе с тем отыскать в этой жизни свои собственные тихие радости, которых напрочь было лишено существование Элизабет.
Ушла. Умерла. Покинула.
Элизабет сидела очень прямо, глядя в пустоту. Она ждала боли, которая должна была затопить её с этим страшным известием. Но боль не приходила, а на её месте в душе Элизабет поселилась убийственная апатия. Словно со стороны она услышала свой собственный голос:
— Я могу её видеть?
Королева кивнула:
— Конечно. Она готова к погребению и находится в своих покоях.
Секунду поколебавшись, Генриетта-Мария добавила:
— Отдохните с дороги, позже мы хотели бы ещё раз поговорить с вами и обсудить некоторые весьма насущные вопросы. Теперь же без промедления ступайте к сестре.
Элизабет кивнула и поднялась с кресла. На глазах королевы выступили слёзы.
— Сияние глаз леди Шарлотты согревало всех, кто её знал, — особенно её королеву. Я также хочу отметить её главную добродетель — преданность. Она последовала за нами, когда мы были вынуждены покинуть Англию. Нам было так трудно уезжать, оставив в охваченной мятежом стране нашего любимого супруга и детей, и мы были так тяжко больны, что нас временами охватывало отчаяние. Леди Шарлотта, однако, делала все, чтобы мы поменьше огорчались и не отчаивались.
Она вздохнула, затем взглянула на Элизабет с самым искренним участием.
— Ваша сестра была для нас свечой во мраке, мадам la comtesse.
Королева вызвала звонком лакея, и Элизабет услышала, как за её спиной кто-то тихо вошёл в спальню и унёс кресло. Слезы все ещё текли по щекам Генриетты-Марии, когда она отдавала распоряжение человеку, которого Элизабет не видела:
— Позовите пажа, чтобы он проводил мадам la comtesse в покои леди Виндхэм.
Элизабет молча стояла у королевской постели, горько стыдясь того, что глаза остаются сухими и она не может всплакнуть вместе с королевой. Неужели все её чувства умерли вместе с Шарлоттой? Коли так, выходит, что она даже смерть сестры оплакать не в состоянии.
В комнате появился паж:
— Не угодно ли мадам последовать за мной?
Элизабет поклонилась королеве:
— Благодарю вас, ваше величество. — Она отошла от королевского ложа и двинулась вслед за пажом. Оживлённые разговоры стихли как по команде, когда она показалась в приёмной. Придворные, ожидавшие аудиенции у королевы, смотрели на неё в молчании — один с жалостью, другие сочувственно, третьи с откровенным любопытством. Элизабет вскинула голову, стараясь держаться прямо, и пошла вперёд — не оглядываясь, не сводя глаз с королевского герба на бархатном камзоле мальчика-пажа, который вёл её бесконечным лабиринтом залов, покоев и переходов.
Возможно, когда Элизабет останется наедине с Шарлоттой, она сможет наконец дать волю слезам.
Гэррэт Крейтон направлялся к покоям леди Шарлотты — отдать покойной последний долг — когда, свернув за угол, увидел у дверей графиню Рейвенволд. Он остановился, не желая беспокоить её в эти тяжёлые минуты… Но женщина не спешила заходить в покои сестры. Мгновенья текли, а графиня, замерев в напряжённой позе, всё так же стояла перед открытой дверью.
Черт, что же она там делает? Издалека Гэррэту почудилось, что графиня оцепенела. Она смотрела прямо перед собой, руки мёртвой хваткой вцепились в складки плотной чёрной юбки, а белокурые волосы — как в день их первой встречи — были скрыты под траурным чепцом.
Одно лишь воспоминание о длинных белокурых локонах графини пробудило у Гэррэта самые противоречивые чувства — он и желал, и одновременно ненавидел эту женщину.
Правильнее всего было бы сейчас уйти. Он уже повернулся, чтобы тихо удалиться, но помимо воли всё же оглянулся. Элизабет по-прежнему не замечала ничего вокруг и всё ещё стояла, замерев перед входом в покои своей единственной сестры. На лице графини Гэррэт не заметил даже тени чувств.
Боже, и почему она так холодна?
Леди Виндхэм нежно любила свою сестру, говорила о ней так часто и расписывала её такими восторженными словами, что Гэррэт начал уже сомневаться — не ошибся ли он три года назад? Однако сейчас, наблюдая за ней, такой бесчувственной перед лицом смерти единственной сестры, он решил, что всё же не ошибся. Должно быть, эта женщина тверда и бессердечна, как камень! Покачав головой, Гэррэт тихо оставил графиню наедине с её горем.
Элизабет хотела забрать тело Шарлотты в Англию, но скоро, однако, выяснилось, что у королевы были на сей счёт другие планы.
Беседуя с Элизабет, её величество была весьма любезна и предупредительна, но, когда разговор зашёл о похоронах, она проявила невиданную прежде твёрдость, что, в общем, государыне было несвойственно.
— Не будь блокады, мы были бы рады исполнить вашу просьбу, мадам, но сейчас мы не имеем такой возможности. Из-за блокады наши ресурсы истощены до предела. Мы с трудом можем организовать перевозку в Англию и из Англии даже живых наших подданных и не в состоянии отправить на родину гроб с телом леди Виндхэм. Она должна быть погребена здесь… с должным почётом, конечно, и в достойном месте, приличествующем положению покойной.
Элизабет покорно выслушала королеву, но, когда та замолчала, попыталась было настоять на своём:
— Но, ваше величество, должна же быть хоть какая-то возможность…
Господи, почему же ей так трудно высказать королеве всё, что наболело на сердце? Должно быть, смерть Шарлотты лишила её способности рассуждать твёрдо и здраво… Или же, общаясь с крестьянами и арендаторами, она просто-напросто забыла, как надо разговаривать с королевскими особами.
— Если это вопрос денег, — потупив взгляд, пробормотала она, — я, ваше величество, готова оплатить все расходы, если даже мне ради этого придётся продать все, чем я владею.
Королева печально покачала головой:
— Дорогая comtesse, это не вопрос денег, хотя, разумеется, во времена этого ужасного бунта деньги обретают особую ценность.
Будто невзначай её величество коснулась рукой потёршейся обивки кресла.
— Если мадам не составит труда повнимательней оглядеть мои покои, она убедится, в какой нищете мы вынуждены здесь прозябать. Мы полностью зависим от милосердия нашей сестры-королевы. А у неё полно своих бунтовщиков, с которыми ей тоже приходится вести войну.
Помолчав, королева добавила:
— Каждое сэкономленное нами су мы отправляем нашему обожаемому супругу, чтобы он имел возможность платить солдатам. Кроме того, — Генриетта-Мария откинулась на подушки, — его величество нуждается в порохе и пулях. Мы не можем выделить ни одного лишнего ярда в трюме для перевозки в Англию мёртвого тела.
Лицо королевы слегка смягчилось.
— Подумайте о жизни наших верноподданных, которые могут пострадать по вашей милости. Гроб леди Виндхэм займёт на корабле место, куда можно было бы поставить бочки с порохом и разместить необходимую амуницию, по крайней мере, для десяти мушкетёров. Вы, верно, не желали бы, чтобы эти люди погибли из-за нехватки пороха?
Элизабет покачала головой:
— Об этом я не подумала, ваше величество, но…
Королева приподнялась и жестом заставила Элизабет замолчать.
— Ваша сестра Шарлотта, мадам, была чрезвычайно щедрым человеком. С тех пор, как мы покинули Англию, она отказалась от жалованья и попросила нас направлять сэкономленные таким образом деньги на закупку вооружения и боеприпасов. Вряд ли бы её обрадовало известие, что по вашему желанию наши верные солдаты лишились самого необходимого.
Элизабет не могла отказать королеве в логике, и уж тем более не могла с ней спорить. Болезненное состояние Генриетты-Марии никак не отразилось на её характере, и воля королевы была так же непреклонна, как и её стремление сохранить монархию. Ощутив безмерную усталость, Элизабет поникла и решила смириться с неизбежным.
— Я с покорностью принимаю решение вашего величества.
— Мы знали, что встретим в мадам графине самое полное понимание. — Королева снова откинулась на подушки.
— Движимые нашей привязанностью к леди Виндхэм, мы распорядились подготовить достойную вашей сестры могилу, облицованную мрамором. — Она бросила одобрительный взгляд на чёрное платье Элизабет из траурного дамаста, единственное платье на случай траура, оставшееся у неё в приличном состоянии. — Я вижу на мадам весьма уместное траурное одеяние.
— Что поделаешь, ваше величество? Со дня смерти моего мужа прошло всего три года.
— А теперь ещё и это горе… Уж и не знаю, дорогая comtesse, откуда вы черпаете стойкость, чтобы все это вынести.
Не в силах долее скрывать своей слабости, вызванной болезнью, Генриетта-Мария поспешила закончить беседу:
— Угодно ли вам, чтобы похороны состоялись завтра в два часа пополудни? По нашей просьбе кардинал де Ретц согласился отслужить мессу…
Кардинал! Со стороны королевы это был очевидный знак уважения к несчастной Шарлотте.
Элизабет согласно кивнула:
— Угодно, ваше величество. Завтра так завтра.
Господь свидетель — как только она убедится, что тело Шарлотты покоится в Достойном месте, то сразу же отправится домой. На этом свете у Элизабет не осталось больше ничего — лишь поместье Рейвенволд, принадлежащее ей по праву наследования. По крайней мере, там, в Корнуолле, она сможет трудиться и приносить людям пользу. Элизабет дала себе слово, что посвятит этому занятию остаток своих дней. Однако при мысли о возвращении в Англию в памяти Элизабет всплыло лицо Анны Мюррей и необдуманное обещание, которое она ей дала, — «…принцу Уэльскому, из рук в руки… Даю тебе слово…».
Письмо! Она совсем забыла о письме. Элизабет вскинула голову, стараясь перехватить взгляд королевы.
— Что-то беспокоит мадам?
— Я…
Может быть, попросить содействия Генриетты-Марии в получении аудиенции у принца Карла? Но имеет ли она право полностью довериться королеве?
При дворе любому было известно о натянутых отношениях между королевой и её старшим сыном. Всезнающая Гвиннет без умолку сыпала рассказами о том, сколь неохотно принц Карл снисходит до бесед со своей матерью. Бежав из Англии, наследный принц вопреки настоятельным требованиям королевы-матери присоединиться к ней в Париже отправился в Гаагу, чтобы поселиться у своей сестры, в её по-королевски роскошном дворце. Только вспышка эпидемии тифа вынудила его уехать из Гааги. Поскольку ехать ему было больше некуда, он принял предложение королевы и поселился в Сен-Жермен — пригороде Парижа. Тем не менее принц был против чрезмерного сближения своей матери с французским двором и давал ей это понять при малейшей возможности.
Стало быть, если королева даже и попросила бы сына предоставить Элизабет аудиенцию, тот, по всей вероятности, ей бы отказал.
Нет. Помощь королевы могла только все испортить.
Было очевидно, что по причине болезни терпение и силы Генриетты-Марии стали иссякать. Во всяком случае, она нарушила молчание первой:
— Слушаю вас, мадам.
Запинаясь, Элизабет произнесла:
— Я… я бы хотела узнать, ваше величество, имею ли я право и впредь рассчитывать на ваше гостеприимство? После похорон сестры я намереваюсь пробыть во Франции ещё некоторое время для… устройства некоторых своих дел.
Королева любезно улыбнулась Элизабет:
— Ну конечно. Мадам может оставаться с нами, пока в этом будет необходимость. — Королева жестом подозвала камеристку.
— А сейчас, если мадам извинит нас, мы собираемся немного отдохнуть.
— Простите меня. Я совсем утомила ваше величество.
Элизабет присела в реверансе, затем отошла от постели королевы.
— Итак, до завтра, мадам. — Слова королевы настигли её, когда она уже находилась в дверях.
Хотя после похорон прошло уже три дня, Элизабет так и не смогла добиться аудиенции у принца Карла. Ей были совершенно незнакомы те скрытые механизмы, которые приводили в движение такого рода дела. А действовать надо было тонко — и прежде всего знать, кого подкупить, кому польстить и кого припугнуть. Более того, захудалый британский двор в изгнании перенял от своего пышного французского собрата не только эти, но и другие, совсем уж непостижимые неискушённому уму тонкости.
В окружении принца единственным знакомым Элизабет придворным был виконт Крейтон — и он же был последним человеком, к которому ей бы хотелось обратиться с просьбой.
Элизабет понемногу впадала в отчаяние и уже не верила, что ей когда-нибудь удастся передать принцу послание Анны.
Затем ей пришла в голову мысль чисто авантюрного, пожалуй, даже скандального характера. Графиня наконец поняла, как ей получить доступ в личные апартаменты принца.
Она боялась только одного — что ей не хватит духу осуществить задуманное.
Но ситуация требовала самых отчаянных мер, тем более что самым заветным желанием Элизабет было поскорее покинуть Париж. На то у неё имелись веские причины. Прежде всего денег у неё было в обрез и приходилось экономить каждый су. Нельзя было также злоупотреблять гостеприимством королевы Генриетты. Кроме того, Элизабет говорила по-французски ужасно, и парижане отказывались её понимать. Никогда ещё она не чувствовала себя такой одинокой и заброшенной.
Ей было необходимо вернуться домой.
И она приняла решение. Она поговорит с принцем Карлом и передаст ему письмо Анны Мюррей, даже если для этого придётся нарушить все правила приличия и хорошего тона.
6.
Гэррэт привстал, приподнял больную за худые плечи и поправил подушку у неё за спиной. В дыхании Шарлотты он ощутил хорошо ему знакомый сладковатый запах умирающей плоти — такой же точно исходил перед смертью от его отца. Теперь конца оставалось ждать недолго. Шарлотта обмякла, привалившись к его груди.
— М-м-м… Мне так хорошо, когда вы меня обнимаете. Так, бывало, обнимала меня матушка, когда я была маленькой.
У Гэррэта перехватило горло. Как мало, оказывается, нужно этой нежной душе… Повинуясь наитию, он осторожно скользнул в кровать рядом с больной и мягко прижал её к груди, баюкая как ребёнка.
— Ну и славно, что вам нравится. Буду баюкать вас, пока вам не надоест. — Пригладил непослушный завиток у неё на виске. — Вам и вправду удобно, дорогая моя?
— Намного удобнее, — выдохнула леди Шарлотта, согревшись в его объятиях.
Гэррэт поцеловал её в макушку, думая о своих сёстрах и моля бога, чтобы всевышний избавил их от подобных мучений.
— Спите, дорогая моя — и пусть вам приснятся ангелы.
Наконец корабль достиг берегов Франции, и через четыре дня утомительной езды по грязным дорогам Элизабет препроводили в грозную старинную крепость, которая приютила в изгнании королеву Англии и её свиту. Сжимая в руках свёрток с драгоценными лекарствами, Элизабет обратилась к ливрейному лакею:
— Пожалуйста, известите её величество, что прибыла графиня Рейвенволд. Я желала бы теперь же увидеть свою сестру, леди Виндхэм.
Лакей сочувственно кивнул:
— Соблаговолите следовать за мной, мадам la comtesse. У меня относительно вас имеются особые распоряжения.
Следуя за предупредительным лакеем, Элизабет убедилась, что известие о её приезде распространилось очень быстро. Все встреченные, от лакея до придворного, смотрели на неё с состраданием и отводили взгляд. Хотя каждое сочувственное лицо лишь усиливало тревогу Элизабет, она вопреки дурному предчувствию продолжала надеяться, что Шарлотта жива. Она проследовала за лакеем через тесную комнату, заполненную просителями, и, к своему удивлению, оказалась не в комнате сестры, но в спальне королевы.
— Графиня Рейвенволд.
Прикованная к постели, Генриетта-Мария ответила на реверанс Элизабет, протянув руки ей навстречу.
— Подойдите ближе, моя дорогая. Простите, что не встречаем вас, как полагается, но нас уложил в постель приступ ревматизма, что мучает нас после рождения нашей драгоценной малышки Генриетты-Анны.
Элизабет остановилась у постели королевы. Она с трудом узнала в этой утомлённой постаревшей женщине былую озорницу, весёлую красавицу, отраду королевского двора Англии в те счастливые времена, когда власть Стюартов казалась незыблемой. Теперь жизнерадостная королева-француженка казалась лишь призраком былой властительницы, жизнь едва теплилась в её теле. На её лице жили одни только глаза — и в этих глазах Элизабет читала теперь страшное для себя известие.
Голос королевы был тих и мягок:
— Прошу вас, садитесь. Мы желаем говорить с вами конфиденциально.
Вошёл лакей с креслом и поставил его радом с Элизабет. Королева кивнула придворным дамам:
— Пожалуйста, удалитесь — все.
Вслед за дамами, пятясь, из покоев королевы вышли лакеи и слуги.
Элизабет уселась в кресло, чувствуя, что у неё подкашиваются ноги. И хотя она в душе молила об ином, уже знала, что ей сейчас скажет королева.
Генриетта-Мария постаралась смягчить страшный удар.
— Дорогая графиня, боюсь, именно нам придётся сообщить вам трагическую новость. Ваша сестра, которая была столь же дорога нам, как наша собственная, покинула нас этой ночью.
Шарлотта умерла. Ушёл единственный человек, которого Элизабет по-настоящему любила. Единственный человек, который любил её, Элизабет, после смерти их матери. Умерла младшая сестра, с детства делившая с Элизабет радость и горе, которого было куда больше, чем радостей, и сумевшая вместе с тем отыскать в этой жизни свои собственные тихие радости, которых напрочь было лишено существование Элизабет.
Ушла. Умерла. Покинула.
Элизабет сидела очень прямо, глядя в пустоту. Она ждала боли, которая должна была затопить её с этим страшным известием. Но боль не приходила, а на её месте в душе Элизабет поселилась убийственная апатия. Словно со стороны она услышала свой собственный голос:
— Я могу её видеть?
Королева кивнула:
— Конечно. Она готова к погребению и находится в своих покоях.
Секунду поколебавшись, Генриетта-Мария добавила:
— Отдохните с дороги, позже мы хотели бы ещё раз поговорить с вами и обсудить некоторые весьма насущные вопросы. Теперь же без промедления ступайте к сестре.
Элизабет кивнула и поднялась с кресла. На глазах королевы выступили слёзы.
— Сияние глаз леди Шарлотты согревало всех, кто её знал, — особенно её королеву. Я также хочу отметить её главную добродетель — преданность. Она последовала за нами, когда мы были вынуждены покинуть Англию. Нам было так трудно уезжать, оставив в охваченной мятежом стране нашего любимого супруга и детей, и мы были так тяжко больны, что нас временами охватывало отчаяние. Леди Шарлотта, однако, делала все, чтобы мы поменьше огорчались и не отчаивались.
Она вздохнула, затем взглянула на Элизабет с самым искренним участием.
— Ваша сестра была для нас свечой во мраке, мадам la comtesse.
Королева вызвала звонком лакея, и Элизабет услышала, как за её спиной кто-то тихо вошёл в спальню и унёс кресло. Слезы все ещё текли по щекам Генриетты-Марии, когда она отдавала распоряжение человеку, которого Элизабет не видела:
— Позовите пажа, чтобы он проводил мадам la comtesse в покои леди Виндхэм.
Элизабет молча стояла у королевской постели, горько стыдясь того, что глаза остаются сухими и она не может всплакнуть вместе с королевой. Неужели все её чувства умерли вместе с Шарлоттой? Коли так, выходит, что она даже смерть сестры оплакать не в состоянии.
В комнате появился паж:
— Не угодно ли мадам последовать за мной?
Элизабет поклонилась королеве:
— Благодарю вас, ваше величество. — Она отошла от королевского ложа и двинулась вслед за пажом. Оживлённые разговоры стихли как по команде, когда она показалась в приёмной. Придворные, ожидавшие аудиенции у королевы, смотрели на неё в молчании — один с жалостью, другие сочувственно, третьи с откровенным любопытством. Элизабет вскинула голову, стараясь держаться прямо, и пошла вперёд — не оглядываясь, не сводя глаз с королевского герба на бархатном камзоле мальчика-пажа, который вёл её бесконечным лабиринтом залов, покоев и переходов.
Возможно, когда Элизабет останется наедине с Шарлоттой, она сможет наконец дать волю слезам.
Гэррэт Крейтон направлялся к покоям леди Шарлотты — отдать покойной последний долг — когда, свернув за угол, увидел у дверей графиню Рейвенволд. Он остановился, не желая беспокоить её в эти тяжёлые минуты… Но женщина не спешила заходить в покои сестры. Мгновенья текли, а графиня, замерев в напряжённой позе, всё так же стояла перед открытой дверью.
Черт, что же она там делает? Издалека Гэррэту почудилось, что графиня оцепенела. Она смотрела прямо перед собой, руки мёртвой хваткой вцепились в складки плотной чёрной юбки, а белокурые волосы — как в день их первой встречи — были скрыты под траурным чепцом.
Одно лишь воспоминание о длинных белокурых локонах графини пробудило у Гэррэта самые противоречивые чувства — он и желал, и одновременно ненавидел эту женщину.
Правильнее всего было бы сейчас уйти. Он уже повернулся, чтобы тихо удалиться, но помимо воли всё же оглянулся. Элизабет по-прежнему не замечала ничего вокруг и всё ещё стояла, замерев перед входом в покои своей единственной сестры. На лице графини Гэррэт не заметил даже тени чувств.
Боже, и почему она так холодна?
Леди Виндхэм нежно любила свою сестру, говорила о ней так часто и расписывала её такими восторженными словами, что Гэррэт начал уже сомневаться — не ошибся ли он три года назад? Однако сейчас, наблюдая за ней, такой бесчувственной перед лицом смерти единственной сестры, он решил, что всё же не ошибся. Должно быть, эта женщина тверда и бессердечна, как камень! Покачав головой, Гэррэт тихо оставил графиню наедине с её горем.
Элизабет хотела забрать тело Шарлотты в Англию, но скоро, однако, выяснилось, что у королевы были на сей счёт другие планы.
Беседуя с Элизабет, её величество была весьма любезна и предупредительна, но, когда разговор зашёл о похоронах, она проявила невиданную прежде твёрдость, что, в общем, государыне было несвойственно.
— Не будь блокады, мы были бы рады исполнить вашу просьбу, мадам, но сейчас мы не имеем такой возможности. Из-за блокады наши ресурсы истощены до предела. Мы с трудом можем организовать перевозку в Англию и из Англии даже живых наших подданных и не в состоянии отправить на родину гроб с телом леди Виндхэм. Она должна быть погребена здесь… с должным почётом, конечно, и в достойном месте, приличествующем положению покойной.
Элизабет покорно выслушала королеву, но, когда та замолчала, попыталась было настоять на своём:
— Но, ваше величество, должна же быть хоть какая-то возможность…
Господи, почему же ей так трудно высказать королеве всё, что наболело на сердце? Должно быть, смерть Шарлотты лишила её способности рассуждать твёрдо и здраво… Или же, общаясь с крестьянами и арендаторами, она просто-напросто забыла, как надо разговаривать с королевскими особами.
— Если это вопрос денег, — потупив взгляд, пробормотала она, — я, ваше величество, готова оплатить все расходы, если даже мне ради этого придётся продать все, чем я владею.
Королева печально покачала головой:
— Дорогая comtesse, это не вопрос денег, хотя, разумеется, во времена этого ужасного бунта деньги обретают особую ценность.
Будто невзначай её величество коснулась рукой потёршейся обивки кресла.
— Если мадам не составит труда повнимательней оглядеть мои покои, она убедится, в какой нищете мы вынуждены здесь прозябать. Мы полностью зависим от милосердия нашей сестры-королевы. А у неё полно своих бунтовщиков, с которыми ей тоже приходится вести войну.
Помолчав, королева добавила:
— Каждое сэкономленное нами су мы отправляем нашему обожаемому супругу, чтобы он имел возможность платить солдатам. Кроме того, — Генриетта-Мария откинулась на подушки, — его величество нуждается в порохе и пулях. Мы не можем выделить ни одного лишнего ярда в трюме для перевозки в Англию мёртвого тела.
Лицо королевы слегка смягчилось.
— Подумайте о жизни наших верноподданных, которые могут пострадать по вашей милости. Гроб леди Виндхэм займёт на корабле место, куда можно было бы поставить бочки с порохом и разместить необходимую амуницию, по крайней мере, для десяти мушкетёров. Вы, верно, не желали бы, чтобы эти люди погибли из-за нехватки пороха?
Элизабет покачала головой:
— Об этом я не подумала, ваше величество, но…
Королева приподнялась и жестом заставила Элизабет замолчать.
— Ваша сестра Шарлотта, мадам, была чрезвычайно щедрым человеком. С тех пор, как мы покинули Англию, она отказалась от жалованья и попросила нас направлять сэкономленные таким образом деньги на закупку вооружения и боеприпасов. Вряд ли бы её обрадовало известие, что по вашему желанию наши верные солдаты лишились самого необходимого.
Элизабет не могла отказать королеве в логике, и уж тем более не могла с ней спорить. Болезненное состояние Генриетты-Марии никак не отразилось на её характере, и воля королевы была так же непреклонна, как и её стремление сохранить монархию. Ощутив безмерную усталость, Элизабет поникла и решила смириться с неизбежным.
— Я с покорностью принимаю решение вашего величества.
— Мы знали, что встретим в мадам графине самое полное понимание. — Королева снова откинулась на подушки.
— Движимые нашей привязанностью к леди Виндхэм, мы распорядились подготовить достойную вашей сестры могилу, облицованную мрамором. — Она бросила одобрительный взгляд на чёрное платье Элизабет из траурного дамаста, единственное платье на случай траура, оставшееся у неё в приличном состоянии. — Я вижу на мадам весьма уместное траурное одеяние.
— Что поделаешь, ваше величество? Со дня смерти моего мужа прошло всего три года.
— А теперь ещё и это горе… Уж и не знаю, дорогая comtesse, откуда вы черпаете стойкость, чтобы все это вынести.
Не в силах долее скрывать своей слабости, вызванной болезнью, Генриетта-Мария поспешила закончить беседу:
— Угодно ли вам, чтобы похороны состоялись завтра в два часа пополудни? По нашей просьбе кардинал де Ретц согласился отслужить мессу…
Кардинал! Со стороны королевы это был очевидный знак уважения к несчастной Шарлотте.
Элизабет согласно кивнула:
— Угодно, ваше величество. Завтра так завтра.
Господь свидетель — как только она убедится, что тело Шарлотты покоится в Достойном месте, то сразу же отправится домой. На этом свете у Элизабет не осталось больше ничего — лишь поместье Рейвенволд, принадлежащее ей по праву наследования. По крайней мере, там, в Корнуолле, она сможет трудиться и приносить людям пользу. Элизабет дала себе слово, что посвятит этому занятию остаток своих дней. Однако при мысли о возвращении в Англию в памяти Элизабет всплыло лицо Анны Мюррей и необдуманное обещание, которое она ей дала, — «…принцу Уэльскому, из рук в руки… Даю тебе слово…».
Письмо! Она совсем забыла о письме. Элизабет вскинула голову, стараясь перехватить взгляд королевы.
— Что-то беспокоит мадам?
— Я…
Может быть, попросить содействия Генриетты-Марии в получении аудиенции у принца Карла? Но имеет ли она право полностью довериться королеве?
При дворе любому было известно о натянутых отношениях между королевой и её старшим сыном. Всезнающая Гвиннет без умолку сыпала рассказами о том, сколь неохотно принц Карл снисходит до бесед со своей матерью. Бежав из Англии, наследный принц вопреки настоятельным требованиям королевы-матери присоединиться к ней в Париже отправился в Гаагу, чтобы поселиться у своей сестры, в её по-королевски роскошном дворце. Только вспышка эпидемии тифа вынудила его уехать из Гааги. Поскольку ехать ему было больше некуда, он принял предложение королевы и поселился в Сен-Жермен — пригороде Парижа. Тем не менее принц был против чрезмерного сближения своей матери с французским двором и давал ей это понять при малейшей возможности.
Стало быть, если королева даже и попросила бы сына предоставить Элизабет аудиенцию, тот, по всей вероятности, ей бы отказал.
Нет. Помощь королевы могла только все испортить.
Было очевидно, что по причине болезни терпение и силы Генриетты-Марии стали иссякать. Во всяком случае, она нарушила молчание первой:
— Слушаю вас, мадам.
Запинаясь, Элизабет произнесла:
— Я… я бы хотела узнать, ваше величество, имею ли я право и впредь рассчитывать на ваше гостеприимство? После похорон сестры я намереваюсь пробыть во Франции ещё некоторое время для… устройства некоторых своих дел.
Королева любезно улыбнулась Элизабет:
— Ну конечно. Мадам может оставаться с нами, пока в этом будет необходимость. — Королева жестом подозвала камеристку.
— А сейчас, если мадам извинит нас, мы собираемся немного отдохнуть.
— Простите меня. Я совсем утомила ваше величество.
Элизабет присела в реверансе, затем отошла от постели королевы.
— Итак, до завтра, мадам. — Слова королевы настигли её, когда она уже находилась в дверях.
Хотя после похорон прошло уже три дня, Элизабет так и не смогла добиться аудиенции у принца Карла. Ей были совершенно незнакомы те скрытые механизмы, которые приводили в движение такого рода дела. А действовать надо было тонко — и прежде всего знать, кого подкупить, кому польстить и кого припугнуть. Более того, захудалый британский двор в изгнании перенял от своего пышного французского собрата не только эти, но и другие, совсем уж непостижимые неискушённому уму тонкости.
В окружении принца единственным знакомым Элизабет придворным был виконт Крейтон — и он же был последним человеком, к которому ей бы хотелось обратиться с просьбой.
Элизабет понемногу впадала в отчаяние и уже не верила, что ей когда-нибудь удастся передать принцу послание Анны.
Затем ей пришла в голову мысль чисто авантюрного, пожалуй, даже скандального характера. Графиня наконец поняла, как ей получить доступ в личные апартаменты принца.
Она боялась только одного — что ей не хватит духу осуществить задуманное.
Но ситуация требовала самых отчаянных мер, тем более что самым заветным желанием Элизабет было поскорее покинуть Париж. На то у неё имелись веские причины. Прежде всего денег у неё было в обрез и приходилось экономить каждый су. Нельзя было также злоупотреблять гостеприимством королевы Генриетты. Кроме того, Элизабет говорила по-французски ужасно, и парижане отказывались её понимать. Никогда ещё она не чувствовала себя такой одинокой и заброшенной.
Ей было необходимо вернуться домой.
И она приняла решение. Она поговорит с принцем Карлом и передаст ему письмо Анны Мюррей, даже если для этого придётся нарушить все правила приличия и хорошего тона.
6.
Сен-Жермен. 9 апреля
Не обращая внимания на укоризненные взгляды придворных, Элизабет стояла у стены приёмного зала и внимательно разглядывала людей, ожидавших выхода его высочества. Одно только её появление в свете так скоро после смерти сестры подрывало самые основы приличий, но то был её единственный шанс поговорить с принцем Карлом. И хотя Элизабет всё же не осмеливалась публично передать письмо, она была полна решимости сообщить принцу о послании — даже вопреки тому, что придворный протокол дозволял только ему, единственному, избирать тему беседы.
Пухлая матрона, стоявшая рядом с Элизабет, толкнула в бок своего благоверного.
— Смотри — вон Белый Джеймс.
Элизабет обернулась, дабы взглянуть на маркиза Ормонда, получившего прозвище за белокурые волосы и чрезвычайную бледность лица. Маркиз ожидал у входа в зал, когда герольд объявит о его прибытии. Если Ормонд здесь, то и остальная свита принца не заставит себя ждать. Элизабет скрестила пальцы на удачу и неслышно прошептала «чур меня», страстно желая, чтобы среди дворян, окружавших Ормонда, не было виконта Крейтона. И сразу же она увидела рослого золотоволосого человека, на полголовы выше всех, кто находился в зале.
Что же, ей придётся пережить свой позор под насмешливым пристальным взглядом виконта Крейтона.
— Проклятье!
Это негромкое восклицание вызвало укоризненный взгляд пухлой матроны.
В зал широким шагом вошёл мажордом и, стукнув о пол жезлом, принялся одного за другим объявлять членов свиты и советников принца.
Один за другим эти люди проследовали в зал и выстроились по обе стороны от двери. Затем пропели трубы, и взоры всех присутствующих устремились на дверной проём. Мажордом стукнул о пол жезлом и провозгласил:
— Его королевское высочество принц Уэльский!
Когда Элизабет видела принца в последний раз, тот был долговязым десятилетним мальчуганом. Теперь, в неполные восемнадцать лет он был выше самых высоких мужчин в зале и выглядел вполне зрелым мужем. Как всегда, он начал дневной приём, обратившись к гостю самого высокого ранга, затем проследовал по кругу, приветствуя всех присутствующих по ранжиру. Элизабет долго выжидала, но потом решилась и втиснулась в ряд посетителей самого низкого ранга. Теперь ей оставалось лишь дождаться своей очереди и молить бога, чтобы никто не попросил её предъявить приглашение, которого у неё, разумеется, не было. Она видела, как принц, которому его свита называла имена и титулы присутствующих, кивком головы отвечал на поклон каждого гостя или реверанс гостьи и обменивался с ними ничего не значащими шутливыми фразами.
Элизабет старалась не смотреть на Крейтона, но её взгляд, впрочем, как и взгляды многих других в зале, как магнитом, притягивало к стройному, высокому, загорелому офицеру. Впрочем, справедливости ради надо признать, что его дерзкая улыбка подошла бы скорее дамскому угоднику, а не воину. Судя по всему, виконт и впрямь был повесой.
Сейчас уже не имеет никакого значения, что Крейтон думает или какие слухи о ней распространяет. Она исполнит то, ради чего здесь оказалась, затем вернётся в Корнуолл и больше никуда оттуда не уедет. С трудом оторвав взгляд от Крейтона, Элизабет мысленно повторяла то, что скажет принцу, когда он наконец подойдёт к ней.
И вот наследный принц оказался перед нею. Его оливковая кожа вблизи казалась ещё темнее, а выражение смертной скуки в тёмных полуприкрытых веками глазах отнюдь не вдохновляло просительницу.
Элизабет присела в реверансе и забормотала:
— Простите мне мою смелость, ваше королевское высочества, но моя подруга Анна Мюррей доверила мне передать срочное послание для вашего высочества.
Когда она выпрямилась, сердце её билось так сильно, что едва не выпрыгнуло из груди. В холодных глазах принца блеснула искра интереса, но лицо осталось таким же вялым и бесстрастным. Словно принц не услышал ни единого слова.
Крейтон многозначительно изогнул бровь, и его ироническая усмешка обожгла Элизабет больнее любой пощёчины. Беркшир и Калпепер обменялись хмурыми взглядами, а маркиз Ормонд побледнел сильнее прежнего, если, конечно, подобное замечание насчёт внешности его милости вообще было уместно. Принц Карл как ни в чём не бывало равнодушно проговорил:
— Мадам понесла большую утрату со смертью сестры. Примите наши соболезнования.
В этот миг Элизабет от всей души пожелала, чтобы у неё под ногами разверзся пол и она провалилась в бездну. Подумать только, пережить такой стыд — и всё напрасно! Нет, ещё хуже!
Теперь из-за её самонадеянности принц Карл вынудит её ждать аудиенции до второго пришествия.
Свита проследовала дальше, а Крейтон окинул Элизабет странным взглядом. Верно, ждёт не дождётся, когда расскажет всем, какой дурочкой она себя выставила — не только сегодня, но и той ночью, три года назад, в замке Рейвенволд. Элизабет понимала, что нужно быть осторожной, но ей всё было безразлично. Только бы поскорей вернуться в Корнуолл!
Наконец дневной приём закончился. Элизабет оцепенело прошла сквозь строй придворных, которые вовсю обсуждали её поведение. Со всех сторон её настигали злой шёпот и осуждающие взгляды. Когда она наконец выбралась из парадного зала, к ней подошёл юный паж, и, поклонившись, передал записку.
Элизабет взяла послание. Бумага была запечатана восковой печатью с гербом принца Уэльского. Дрожащей рукой она опустила записку в карман платья и направилась к выходу.
— Лакей, я — графиня Рейвенволд. Разыщите мою служанку и прикажите подать мою карету.
Через минуту появилась Гвиннет и накинула на дрожащие плечи хозяйки плащ. Наёмная карета уже поджидала их у подъезда. Девушка озабоченно нахмурилась.
— У миледи все хорошо? Вы ужасно бледная.
— Все прекрасно, Гвиннет! — цыкнула на девушку Элизабет. — Я просто хочу поскорее вернуться в Лувр.
Как только женщины уселись в экипаж и кучер тронул коней, Элизабет нетерпеливо вскрыла послание.
«Его королевское высочество принц Уэльский приказывает графине Рейвенволд прибыть в Сен-Жермен на личную аудиенцию, в десять часов утра завтра, 10 апреля 1648 года от рождества господа нашего Иисуса Христа».
Личная аудиенция! Завтра! Она сможет наконец доставить письмо Анны принцу. Слава всевышнему! Элизабет свернула послание и прижала его к груди.
— Гвиннет, завтра утром мне предстоит личная аудиенция у принца. Затем мы сможем уехать домой.
Там и только там она сможет в одиночестве оплакать потерю сестры, вдалеке от любопытных глаз и всеслышащих ушей.
На следующее утро, когда часы на колокольне пробили десять часов, Элизабет вышла из наёмного экипажа в предместье Сен-Жермен. Следуя за лакеем, который провёл её к длинной галерее, где просители дожидались приёма, Элизабет мучилась мыслью, что каждый встречный подозрительно поглядывает на карман юбки, где хранится послание Анны.
Идя вслед за лакеем, Элизабет оказалась в коридорчике, отгороженном от галереи тяжёлой портьерой. Лакей отдёрнул портьеру и указал графине на глубокую нишу. Из окна открывался чудесный вид на сад, террасами спускавшийся с холма.
— Мадам la comtesse, подождите, пожалуйста, здесь.
Едва Элизабет скользнула в нишу, лакей задёрнул портьеру, скрыв таким образом графиню от любопытных глаз.
Элизабет пристроилась на краешке обитого пёстрой материей дивана и стала дожидаться, когда её вызовут.
Ждать ей пришлось долго.
Неужели принц всегда так тянет с аудиенциями?
Убаюканная монотонными голосами, долетавшими из-за плотной портьеры, женщина устроилась на диване поудобнее и зевнула. Прошлой ночью она не могла сомкнуть глаз.
Проснулась она внезапно, словно от толчка. Солнце ушло на запад, деревья отбрасывали длинные тени, день клонился к вечеру. В животе у Элизабет неприлично заурчало. С самого утра у неё маковой росинки во рту не было.
Элизабет выглянула из-за портьеры. Теперь просителей осталось совсем немного. Миг спустя дверь, которая вела в покои принца, распахнулась и оттуда вышел маркиз Ормонд.
Пепельно-бледное, высокомерное лицо вельможи выражало сочувствие. Обратившись к ожидающим аудиенции просителям, он сказал:
Не обращая внимания на укоризненные взгляды придворных, Элизабет стояла у стены приёмного зала и внимательно разглядывала людей, ожидавших выхода его высочества. Одно только её появление в свете так скоро после смерти сестры подрывало самые основы приличий, но то был её единственный шанс поговорить с принцем Карлом. И хотя Элизабет всё же не осмеливалась публично передать письмо, она была полна решимости сообщить принцу о послании — даже вопреки тому, что придворный протокол дозволял только ему, единственному, избирать тему беседы.
Пухлая матрона, стоявшая рядом с Элизабет, толкнула в бок своего благоверного.
— Смотри — вон Белый Джеймс.
Элизабет обернулась, дабы взглянуть на маркиза Ормонда, получившего прозвище за белокурые волосы и чрезвычайную бледность лица. Маркиз ожидал у входа в зал, когда герольд объявит о его прибытии. Если Ормонд здесь, то и остальная свита принца не заставит себя ждать. Элизабет скрестила пальцы на удачу и неслышно прошептала «чур меня», страстно желая, чтобы среди дворян, окружавших Ормонда, не было виконта Крейтона. И сразу же она увидела рослого золотоволосого человека, на полголовы выше всех, кто находился в зале.
Что же, ей придётся пережить свой позор под насмешливым пристальным взглядом виконта Крейтона.
— Проклятье!
Это негромкое восклицание вызвало укоризненный взгляд пухлой матроны.
В зал широким шагом вошёл мажордом и, стукнув о пол жезлом, принялся одного за другим объявлять членов свиты и советников принца.
Один за другим эти люди проследовали в зал и выстроились по обе стороны от двери. Затем пропели трубы, и взоры всех присутствующих устремились на дверной проём. Мажордом стукнул о пол жезлом и провозгласил:
— Его королевское высочество принц Уэльский!
Когда Элизабет видела принца в последний раз, тот был долговязым десятилетним мальчуганом. Теперь, в неполные восемнадцать лет он был выше самых высоких мужчин в зале и выглядел вполне зрелым мужем. Как всегда, он начал дневной приём, обратившись к гостю самого высокого ранга, затем проследовал по кругу, приветствуя всех присутствующих по ранжиру. Элизабет долго выжидала, но потом решилась и втиснулась в ряд посетителей самого низкого ранга. Теперь ей оставалось лишь дождаться своей очереди и молить бога, чтобы никто не попросил её предъявить приглашение, которого у неё, разумеется, не было. Она видела, как принц, которому его свита называла имена и титулы присутствующих, кивком головы отвечал на поклон каждого гостя или реверанс гостьи и обменивался с ними ничего не значащими шутливыми фразами.
Элизабет старалась не смотреть на Крейтона, но её взгляд, впрочем, как и взгляды многих других в зале, как магнитом, притягивало к стройному, высокому, загорелому офицеру. Впрочем, справедливости ради надо признать, что его дерзкая улыбка подошла бы скорее дамскому угоднику, а не воину. Судя по всему, виконт и впрямь был повесой.
Сейчас уже не имеет никакого значения, что Крейтон думает или какие слухи о ней распространяет. Она исполнит то, ради чего здесь оказалась, затем вернётся в Корнуолл и больше никуда оттуда не уедет. С трудом оторвав взгляд от Крейтона, Элизабет мысленно повторяла то, что скажет принцу, когда он наконец подойдёт к ней.
И вот наследный принц оказался перед нею. Его оливковая кожа вблизи казалась ещё темнее, а выражение смертной скуки в тёмных полуприкрытых веками глазах отнюдь не вдохновляло просительницу.
Элизабет присела в реверансе и забормотала:
— Простите мне мою смелость, ваше королевское высочества, но моя подруга Анна Мюррей доверила мне передать срочное послание для вашего высочества.
Когда она выпрямилась, сердце её билось так сильно, что едва не выпрыгнуло из груди. В холодных глазах принца блеснула искра интереса, но лицо осталось таким же вялым и бесстрастным. Словно принц не услышал ни единого слова.
Крейтон многозначительно изогнул бровь, и его ироническая усмешка обожгла Элизабет больнее любой пощёчины. Беркшир и Калпепер обменялись хмурыми взглядами, а маркиз Ормонд побледнел сильнее прежнего, если, конечно, подобное замечание насчёт внешности его милости вообще было уместно. Принц Карл как ни в чём не бывало равнодушно проговорил:
— Мадам понесла большую утрату со смертью сестры. Примите наши соболезнования.
В этот миг Элизабет от всей души пожелала, чтобы у неё под ногами разверзся пол и она провалилась в бездну. Подумать только, пережить такой стыд — и всё напрасно! Нет, ещё хуже!
Теперь из-за её самонадеянности принц Карл вынудит её ждать аудиенции до второго пришествия.
Свита проследовала дальше, а Крейтон окинул Элизабет странным взглядом. Верно, ждёт не дождётся, когда расскажет всем, какой дурочкой она себя выставила — не только сегодня, но и той ночью, три года назад, в замке Рейвенволд. Элизабет понимала, что нужно быть осторожной, но ей всё было безразлично. Только бы поскорей вернуться в Корнуолл!
Наконец дневной приём закончился. Элизабет оцепенело прошла сквозь строй придворных, которые вовсю обсуждали её поведение. Со всех сторон её настигали злой шёпот и осуждающие взгляды. Когда она наконец выбралась из парадного зала, к ней подошёл юный паж, и, поклонившись, передал записку.
Элизабет взяла послание. Бумага была запечатана восковой печатью с гербом принца Уэльского. Дрожащей рукой она опустила записку в карман платья и направилась к выходу.
— Лакей, я — графиня Рейвенволд. Разыщите мою служанку и прикажите подать мою карету.
Через минуту появилась Гвиннет и накинула на дрожащие плечи хозяйки плащ. Наёмная карета уже поджидала их у подъезда. Девушка озабоченно нахмурилась.
— У миледи все хорошо? Вы ужасно бледная.
— Все прекрасно, Гвиннет! — цыкнула на девушку Элизабет. — Я просто хочу поскорее вернуться в Лувр.
Как только женщины уселись в экипаж и кучер тронул коней, Элизабет нетерпеливо вскрыла послание.
«Его королевское высочество принц Уэльский приказывает графине Рейвенволд прибыть в Сен-Жермен на личную аудиенцию, в десять часов утра завтра, 10 апреля 1648 года от рождества господа нашего Иисуса Христа».
Личная аудиенция! Завтра! Она сможет наконец доставить письмо Анны принцу. Слава всевышнему! Элизабет свернула послание и прижала его к груди.
— Гвиннет, завтра утром мне предстоит личная аудиенция у принца. Затем мы сможем уехать домой.
Там и только там она сможет в одиночестве оплакать потерю сестры, вдалеке от любопытных глаз и всеслышащих ушей.
На следующее утро, когда часы на колокольне пробили десять часов, Элизабет вышла из наёмного экипажа в предместье Сен-Жермен. Следуя за лакеем, который провёл её к длинной галерее, где просители дожидались приёма, Элизабет мучилась мыслью, что каждый встречный подозрительно поглядывает на карман юбки, где хранится послание Анны.
Идя вслед за лакеем, Элизабет оказалась в коридорчике, отгороженном от галереи тяжёлой портьерой. Лакей отдёрнул портьеру и указал графине на глубокую нишу. Из окна открывался чудесный вид на сад, террасами спускавшийся с холма.
— Мадам la comtesse, подождите, пожалуйста, здесь.
Едва Элизабет скользнула в нишу, лакей задёрнул портьеру, скрыв таким образом графиню от любопытных глаз.
Элизабет пристроилась на краешке обитого пёстрой материей дивана и стала дожидаться, когда её вызовут.
Ждать ей пришлось долго.
Неужели принц всегда так тянет с аудиенциями?
Убаюканная монотонными голосами, долетавшими из-за плотной портьеры, женщина устроилась на диване поудобнее и зевнула. Прошлой ночью она не могла сомкнуть глаз.
Проснулась она внезапно, словно от толчка. Солнце ушло на запад, деревья отбрасывали длинные тени, день клонился к вечеру. В животе у Элизабет неприлично заурчало. С самого утра у неё маковой росинки во рту не было.
Элизабет выглянула из-за портьеры. Теперь просителей осталось совсем немного. Миг спустя дверь, которая вела в покои принца, распахнулась и оттуда вышел маркиз Ормонд.
Пепельно-бледное, высокомерное лицо вельможи выражало сочувствие. Обратившись к ожидающим аудиенции просителям, он сказал: