Страница:
Согласно легенде, Лилит, первая жена Адама, стала наложницей падшего ангела. Самаэль сделал свою возлюбленную царицей демонов, и она дала жизнь первым вампирам. Безусловно, в таком происхождении не было ничего хорошего, однако Шапель отказывался верить, что душа его погибла навеки. Отец Молино постоянно напоминал ему, что хотя Бог и обрек вампиров на вечное странствие в ночи, Он все же пощадил их – а это означало, что у Всевышнего имелся свой план даже в отношении Шапеля и его товарищей по несчастью.
Чаша Крови – тот самый сосуд, превративший Шапеля и его друзей в одержимых жаждой кровопийц, была пропитана сущностью Лилит в наказание за то, что та предала Самаэля. Именно через Лилит Богу стало известно, что Его самые доверенные ангелы устроили заговор против детей человеческих. За подобное двуличие Самаэль превратил Лилит в тридцать серебряных монет, чтобы передавать их от одного мужчины к другому, как она того заслуживала. Иуда Искариот был одним из тех, к кому впоследствии перешли проклятые деньги.
Вскоре после предательства Иудой Христа из серебра была отлита чаша, которой завладели тамплиеры, и многие столетия никто не знал ее местонахождение.
До тех пор, пока Шапель не испил из нее в надежде спасти свою жизнь. Друзья последовали его примеру, и всех их поразило проклятие Лилит.
Поначалу новообретенная сила казалась чудесной и такой притягательной, что Шапель даже забыл на время о Мари. Но когда Дре убил себя, не в силах выдержать вечную жизнь, все изменилось.
Когда столетия спустя пути пятерых оставшихся друзей разошлись, Темпл взял на себя задачу охранять Чашу Крови. Тинтагель – излюбленное место для охотников за Святым Граалем – стал одним из его укрытий, однако даже Шапель не знал, где именно искать друга.
Сам Шапель и Молино изучали здесь результаты экспедиции. Если удастся найти подлинный Грааль, Шапель заявит на него права от имени Священной Римской империи. Если же перед ними окажется Чаша Крови, необходимо сделать все возможное, чтобы она не попала в недостойные руки. И заодно проследить, чтобы Темпл, который после долгих лет затворничества и отсутствия крови мог превратиться в настоящего хищника, никому не навредил.
Именно кровь помогала держать демона внутри вампира в узде. Без нее демон начинал проявлять себя с каждым разом все хуже и хуже – до тех пор, пока вампир не терял над собой всякий контроль и превращался в неистового убийцу. Шапель уже наблюдал однажды подобное, когда Дре попытался подавить жажду крови и потребовалось немало усилий, чтобы укротить его. Конечно, Темпл скорее умер бы сам, чем причинил кому бы то ни было вред, но на него могли наткнуться охотники за сокровищами.
Молино убедил Шапеля поехать вместе с ним, потому что тот был единственным, кто сможет остановить Темпла. Но кто защитит людей от самого Шапеля? Если самоконтроль его подведет, кто-нибудь непременно пострадает. Не говоря уже о том, что рано или поздно кто-нибудь обратит внимание, что Шапель днем почти никогда не выходит из комнаты и избегает солнечного света как чумы.
Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз видел солнце, чувствовал на лице тепло его лучей? Наверное, достаточно, чтобы перестать тосковать по нему.
А теперь в его жизнь неожиданно вошла Прюденс Райленд, столь же полная тепла и света, как солнце в его воспоминаниях. Просто стоять рядом с ней – все равно что обратить лицо к полуденному июльскому небу, это успокаивало душу и причиняло боль – как напоминание обо всем, чего он лишился.
Шапель не утратил надежду, а лишь похоронил ее, и каким-то непостижимым образом Прюденс Райленд заставила эту старую, заброшенную могилу казаться не такой глубокой, как прежде.
Шапель сам поражался собственному желанию защитить эту девушку. Когда она протянула ему руку и спросила, не хочет ли он рассказать о смерти Дре, его охватила боль, подобной которой он никогда прежде не испытывал. Казалось, будто сердце раскололось надвое. В самом деле, почему ее так волновали страдания постороннего человека?
И тогда Шапель поклялся: он никогда не допустит, чтобы проклятие Лилит обрушилось на Прюденс.
Не все, испившие из Чаши Крови, стали такими, как Темпл, Шапель или даже Бишоп. Райн увидел в проклятии средство для осуществления собственных замыслов и амбиций. Сейнт полностью принял темную сторону своей натуры. Даже много лет спустя воспоминания о том, как их бывший друг отвернулся от них и покинул спутников, чтобы наслаждаться своим новым существованием, причиняли боль.
Сам Шапель не желал мириться с тьмой – даже когда казалось, что она взывает к нему из самых глубин его существа, побуждая следовать истинной природе. И он не хотел нести ответственность, если эта тьма овладеет и Прюденс. Шапель вообще не хотел нести ответственность ни за что, как он заявил Молино незадолго до отъезда из Франции.
– Если я кого-нибудь убью, – сказал тогда Шапель, – их кровь будет на твоих руках.
Пожилой священник мрачно покачал головой:
– Нет, мой друг. Их кровь будет на твоих губах, и даже Бог не сможет снять с тебя этот грех.
Ярость вскипела в жилах Шапеля, распаляя его голод. Клыки выступили из десен, глаза загорелись, по коже пробежали мурашки. Что было силы он ударил кулаком по стене погреба, пробив ее насквозь, и погружался все глубже и глубже в слой кирпича, глины и бетона до тех пор, пока не оказался погребенным в стене почти по самое плечо.
Молино вскочил на ноги, опрокинув при этом кресло, и в ужасе уставился на Шапеля. Вампир почти физически чувствовал его страх, и ярость стала постепенно остывать, сменяясь чувством вины. Еще никогда Молино так на него не смотрел.
Шапель умышленно неторопливым жестом вынул из стены нывшую руку.
– Прости, – произнес он, избегая взгляда священника. – Не знаю, что на меня нашло.
Уголком глаза Шапель наблюдал за тем, как Молино поправил кресло, пододвинув его к столу.
– Я знаю. Моя кровь уже не поддерживает тебя, как прежде, и ты раздосадован. Ты боролся так долго и не получил никакой награды.
– Так вот, значит, как? Ты полагаешь, мне нужна награда?
Не хотелось даже думать о том, что крови Молино для него может оказаться недостаточно.
– Возможно, ты найдешь спасение в Англии, – с надеждой в голосе предположил священник.
Пока воспоминание об этом разговоре постепенно меркло с приходом сна, на губах Шапеля играла горькая улыбка. Возможно, Молино и был прав, однако сам Шапель подозревал, что единственным, что ожидало его в Англии, было искушение слишком сильное, чтобы ему противиться.
Глава 5
Чаша Крови – тот самый сосуд, превративший Шапеля и его друзей в одержимых жаждой кровопийц, была пропитана сущностью Лилит в наказание за то, что та предала Самаэля. Именно через Лилит Богу стало известно, что Его самые доверенные ангелы устроили заговор против детей человеческих. За подобное двуличие Самаэль превратил Лилит в тридцать серебряных монет, чтобы передавать их от одного мужчины к другому, как она того заслуживала. Иуда Искариот был одним из тех, к кому впоследствии перешли проклятые деньги.
Вскоре после предательства Иудой Христа из серебра была отлита чаша, которой завладели тамплиеры, и многие столетия никто не знал ее местонахождение.
До тех пор, пока Шапель не испил из нее в надежде спасти свою жизнь. Друзья последовали его примеру, и всех их поразило проклятие Лилит.
Поначалу новообретенная сила казалась чудесной и такой притягательной, что Шапель даже забыл на время о Мари. Но когда Дре убил себя, не в силах выдержать вечную жизнь, все изменилось.
Когда столетия спустя пути пятерых оставшихся друзей разошлись, Темпл взял на себя задачу охранять Чашу Крови. Тинтагель – излюбленное место для охотников за Святым Граалем – стал одним из его укрытий, однако даже Шапель не знал, где именно искать друга.
Сам Шапель и Молино изучали здесь результаты экспедиции. Если удастся найти подлинный Грааль, Шапель заявит на него права от имени Священной Римской империи. Если же перед ними окажется Чаша Крови, необходимо сделать все возможное, чтобы она не попала в недостойные руки. И заодно проследить, чтобы Темпл, который после долгих лет затворничества и отсутствия крови мог превратиться в настоящего хищника, никому не навредил.
Именно кровь помогала держать демона внутри вампира в узде. Без нее демон начинал проявлять себя с каждым разом все хуже и хуже – до тех пор, пока вампир не терял над собой всякий контроль и превращался в неистового убийцу. Шапель уже наблюдал однажды подобное, когда Дре попытался подавить жажду крови и потребовалось немало усилий, чтобы укротить его. Конечно, Темпл скорее умер бы сам, чем причинил кому бы то ни было вред, но на него могли наткнуться охотники за сокровищами.
Молино убедил Шапеля поехать вместе с ним, потому что тот был единственным, кто сможет остановить Темпла. Но кто защитит людей от самого Шапеля? Если самоконтроль его подведет, кто-нибудь непременно пострадает. Не говоря уже о том, что рано или поздно кто-нибудь обратит внимание, что Шапель днем почти никогда не выходит из комнаты и избегает солнечного света как чумы.
Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз видел солнце, чувствовал на лице тепло его лучей? Наверное, достаточно, чтобы перестать тосковать по нему.
А теперь в его жизнь неожиданно вошла Прюденс Райленд, столь же полная тепла и света, как солнце в его воспоминаниях. Просто стоять рядом с ней – все равно что обратить лицо к полуденному июльскому небу, это успокаивало душу и причиняло боль – как напоминание обо всем, чего он лишился.
Шапель не утратил надежду, а лишь похоронил ее, и каким-то непостижимым образом Прюденс Райленд заставила эту старую, заброшенную могилу казаться не такой глубокой, как прежде.
Шапель сам поражался собственному желанию защитить эту девушку. Когда она протянула ему руку и спросила, не хочет ли он рассказать о смерти Дре, его охватила боль, подобной которой он никогда прежде не испытывал. Казалось, будто сердце раскололось надвое. В самом деле, почему ее так волновали страдания постороннего человека?
И тогда Шапель поклялся: он никогда не допустит, чтобы проклятие Лилит обрушилось на Прюденс.
Не все, испившие из Чаши Крови, стали такими, как Темпл, Шапель или даже Бишоп. Райн увидел в проклятии средство для осуществления собственных замыслов и амбиций. Сейнт полностью принял темную сторону своей натуры. Даже много лет спустя воспоминания о том, как их бывший друг отвернулся от них и покинул спутников, чтобы наслаждаться своим новым существованием, причиняли боль.
Сам Шапель не желал мириться с тьмой – даже когда казалось, что она взывает к нему из самых глубин его существа, побуждая следовать истинной природе. И он не хотел нести ответственность, если эта тьма овладеет и Прюденс. Шапель вообще не хотел нести ответственность ни за что, как он заявил Молино незадолго до отъезда из Франции.
– Если я кого-нибудь убью, – сказал тогда Шапель, – их кровь будет на твоих руках.
Пожилой священник мрачно покачал головой:
– Нет, мой друг. Их кровь будет на твоих губах, и даже Бог не сможет снять с тебя этот грех.
Ярость вскипела в жилах Шапеля, распаляя его голод. Клыки выступили из десен, глаза загорелись, по коже пробежали мурашки. Что было силы он ударил кулаком по стене погреба, пробив ее насквозь, и погружался все глубже и глубже в слой кирпича, глины и бетона до тех пор, пока не оказался погребенным в стене почти по самое плечо.
Молино вскочил на ноги, опрокинув при этом кресло, и в ужасе уставился на Шапеля. Вампир почти физически чувствовал его страх, и ярость стала постепенно остывать, сменяясь чувством вины. Еще никогда Молино так на него не смотрел.
Шапель умышленно неторопливым жестом вынул из стены нывшую руку.
– Прости, – произнес он, избегая взгляда священника. – Не знаю, что на меня нашло.
Уголком глаза Шапель наблюдал за тем, как Молино поправил кресло, пододвинув его к столу.
– Я знаю. Моя кровь уже не поддерживает тебя, как прежде, и ты раздосадован. Ты боролся так долго и не получил никакой награды.
– Так вот, значит, как? Ты полагаешь, мне нужна награда?
Не хотелось даже думать о том, что крови Молино для него может оказаться недостаточно.
– Возможно, ты найдешь спасение в Англии, – с надеждой в голосе предположил священник.
Пока воспоминание об этом разговоре постепенно меркло с приходом сна, на губах Шапеля играла горькая улыбка. Возможно, Молино и был прав, однако сам Шапель подозревал, что единственным, что ожидало его в Англии, было искушение слишком сильное, чтобы ему противиться.
Глава 5
– А разве мистер Шапель не собирается к нам присоединиться? – осведомилась Прю, намазывая масло и джем на теплую булочку.
Утро близилось к концу, и Прю, только что вставшая с постели, наслаждалась неспешным завтраком в обществе Кэролайн, отца и Молино. Маркус уже несколько часов был на раскопках. Прю намеревалась присоединиться к нему, как только покончит с едой.
– Боюсь, что нет, мисс Райленд, – ответил отец Молино со своим чудесным французским акцентом.
– Он на охоте вместе с другими джентльменами?
Молино вытер рот краешком салфетки.
– Нет, он в постели, мадемуазель. Мой юный друг имеет привычку спать в дневные часы.
– Стало быть, у него манеры настоящего городского денди? – добродушно спросил отец.
Священник улыбнулся:
– Напротив. У него редкое заболевание, полученное на Востоке, которое делает его чувствительным к дневному свету.
– Это серьезно, святой отец? – Прю налила себе чашку кофе, заодно наполнив до краев и чашку священника.
– Спасибо. – Отпив, он продолжал: – Состояние Шапеля и в самом деле очень серьезное. Даже обычный дневной свет, если луч солнца упадет на его кожу, может стать для него роковым.
Боже правый! Прю уставилась на священника с нескрываемым ужасом. А она еще жалела себя!
Недуг, правда, показался Прю странным. Шапель был на удивление загорелым для человека, который редко видел солнце или не видел его никогда. Но зачем священнику лгать ей? Если только это не часть плана церкви с целью отобрать у нее Святой Грааль…
Ну, это уже граничит с паранойей. Отец Молино вовсе не производил впечатления человека, втихомолку преследующего свои коварные замыслы. Вероятно, мистер Шапель просто смугл от рождения, так же как Прю – бледна.
Она нехотя откусила кусочек булочки – обычно здоровый аппетит сегодня куда-то пропал. Корсет был затянут не так туго, как прежде, но Прю все равно чувствовала себя стесненно и неловко – чудовищная опухоль давала о себе знать. Мысль об этом вызывала у Прю тошноту.
Она заставила себя откусить еще кусок.
– Наверное, внутри дома даже в дневные часы с мистером Шапелем все будет в порядке?
Отец Молино скрестил ноги, словно размышляя над этим вопросом.
– Да, возможно, но для его удобства комната должна оставаться совершенно темной. Едва ли он ожидает, что вы пойдете на такие хлопоты ради его безопасности.
– Пустяки! – Прю ответила прежде, чем ее отец успел вставить хоть слово. – Он ведь наш гость.
Она решила сразу же после завтрака пойти в библиотеку и принести мистеру Шапелю несколько книг о Тинтагеле и короле Артуре. Подобное великодушие не имело ничего общего с желанием еще раз увидеть этого необычного человека. Решительно ничего общего.
И все равно сердце Прю отчаянно колотилось, кода полчаса спустя она собрала для Шапеля стопку книг и направилась к нему в комнату. Книги оказались довольно тяжелыми, нести их было неудобно, и это бремя только усилило боль в нижней части живота. Конечно, можно позвать на помощь, однако тогда кто-нибудь из слуг непременно узнает, чем Прю занимается. Нет, уж лучше она сделает это сама, невзирая ни на какие трудности. Конечно, ничто не мешало просто оставить книги в библиотеке, однако гость заслуживал самого тщательного отбора. Шапель знал о Святом Граале вполне достаточно, чтобы с невозмутимым видом перечислить без запинки все основные факты. Поэтому Прю важно было показать, что и сама она была прекрасно осведомлена о предмете разговора.
Однако у Прю складывалось впечатление, что ее знания о Граале были не настолько обширными, как у Шапеля. Этот человек называл имена и даты с таким видом, словно знал о них не из книг, а из собственного опыта. Разумеется, это было невозможно, однако разговор с ним на эту тему немного обескураживал.
К счастью для спины и рук Прю, комната Шапеля находилась не так далеко, и ей лишь однажды пришлось остановиться, чтобы передохнуть. Комната с окнами на север и видом на внутренний дворик и утесы далеко на горизонте не подвергалась прямому воздействию солнечных лучей.
С каждым шагом боль усиливалась. Пожалуй, лучше было оставить книги внизу.
Наконец, запыхавшаяся и измученная, Прю добралась до дверей спальни Шапеля и протянула руку, чтобы постучать, удерживая стопку книг при помощи бедра. Но едва костяшки ее пальцев коснулись дерева, как сильнейший приступ боли заставил ее с криком согнуться. Книги упали на пол, страницы затрепетали в воздухе, словно крылья, пытаясь удержать их между небом и землей. Одна из них ударила Прю по ноге, однако эта боль показалась ничтожной в сравнении с острием ножа в животе. Задыхаясь, Прю опустилась на колени, руки коснулись ковра несколько мгновений спустя. На лбу и над верхней губой выступили крупные капли пота, в глазах плясали искры.
– Только… не… сейчас, – простонала Прю. – Боже, какая мука!
Тут дверь за ее спиной приоткрылась, и смущение почти вытеснило боль.
Это был Шапель – или по крайней мере нечто очень на него похожее. Взъерошенные волосы, помятая рубашка и черные брюки выглядели знакомыми, но вот лицо… это было лицо чужака, дикое и ужасное. Глаза светились золотистым пламенем, губы приоткрылись, словно в оскале.
Но тут Шапель заметил Прю, и в его глазах опять нельзя было различить ничего, кроме искренней заботы и тревоги. Боже правый, наверное, из-за болезни у нее начались галлюцинации.
– Боже мой! – Он опустился рядом с ней на колени и протянул к ней руки. – Прюденс, вам плохо?
– Я упала, – едва выговорила она, поморщившись от нового приступа боли. – Книги… они оказались слишком тяжелыми, и я… не удержалась на ногах.
Шапель нахмурился, сдвинув золотистые брови. Кто бы мог подумать, что мужчина может быть таким красивым, даже когда хмурится?
О Боже! Теперь уже боль отдавалась у нее в голове.
– Где у вас болит, дитя мое?
У него был очаровательный акцент – не столь заметный, как у отца Молино, и не совсем обычный, словно на его речь повлияла не одна, а несколько культур.
– Я не ребенок, – через силу выдавила Прю, позволив Шапелю заключить ее в теплый круг своих рук. Она всегда терпеть не могла, когда вокруг нее суетились, но все равно было приятно ощущать себя в безопасности.
Поскольку Прю не ответила на его вопрос, Шапель не стал задавать его снова. Силы небесные, ведь он был в полушаге от того, чтобы причинить ей вред… Он никак не ожидал, что кто-то будет стучаться днем в его дверь – ведь к этому времени отец Молино уже успел рассказать всем о его странном «недуге», и это должно было обеспечить ему уединение. Впрочем, следовало бы предвидеть, что женщина, прогуливавшаяся в его обществе среди ночи в одном пеньюаре, не остановится перед тем, чтобы появиться у его дверей.
Но нет, она не просто так явилась к нему. Одного беглого взгляда на разбросанные по полу книги хватило, чтобы понять остальное. Все они имели отношение к Тинтагелю и королю Артуру. И Прю специально принесла их, чтобы ему было чем себя занять. Такой глупенькой и такой доброй оказалась малышка Прю, и вид ее, корчившейся на полу от боли, разрывал ему сердце.
Когда Шапель проснулся от ее стука в дверь, демон внутри его тотчас сообразил: на дворе день и он находится в смертельной опасности. Инстинкт самосохранения, присущий диким животным, взял верх, заглушая все прочие чувства. Шапель готов был зубами и когтями бороться за свое существование. Но когда увидел Прюденс на полу, с выражением безмерного страдания на лице, демон тут же затих и смягчился, словно перепуганный ребенок.
Шапель привлек девушку к себе и помог подняться, вес ее казался таким ничтожным в сравнении с его силой. Прю выглядела смертельно бледной, лицо от боли покрылось потом. Едва ли это могло быть следствием обычного падения.
– Где ваша комната? – Он решил сам отнести ее туда, устроить поудобнее, а затем позвать прислугу.
– В восточном крыле, – ответила она с явным усилием. – Третья дверь слева.
К счастью для Шапеля, по пути встретилось единственное окошко в самом торце, а Прюденс казалась слишком расстроенной, чтобы обратить внимание на неестественную быстроту, с которой он двигался, или легкость, с которой он ее нес. Шапель старался держаться ближе к стене, чтобы избежать света, просачивавшегося со стороны вестибюля. День выдался не слишком ясным, однако Шапель все же чувствовал жар на лице и руках.
Восточное крыло оказалось точной копией западного и, к счастью, таким же темным. Почти тут же кожа Шапеля начала остывать, жар сменился легким покалыванием. И почему он не позвал на помощь слуг прямо из своей комнаты? Почему ему вздумалось разыгрывать из себя героя, рискуя быть разоблаченным? Не иначе как он напрашивался на неприятности.
– Благодарю вас. – Прю так и не открыла глаза. – Вам, наверное, не слишком удобно находиться на свету.
Значит, Молино уже успел поделиться придуманной историей со всеми обитателями дома.
– Ничего страшного. – В такой момент еще одна ложь не могла причинить вреда, в особенности если это избавит ее от чувства вины.
Шапель остановился у третьей двери по левую сторону коридора и уже хотел войти, как вдруг глаза Прю широко распахнулись.
– Погодите!
Шапель так и замер на месте.
– Что?
– Вам нельзя туда заходить.
Он через силу улыбнулся:
– Уверяю вас, ваша добродетель со мной в полной безопасности, мисс Райленд.
Он повторил ее же собственные слова, произнесенные накануне ночью, и губы Прю чуть скривились:
– Меня заботит вовсе не это, мистер Шапель. Занавески в моей комнате раздвинуты. Мне бы не хотелось, чтобы вы пострадали из-за меня.
Пострадал из-за нее? Она едва могла говорить от боли и тем не менее беспокоилась о нем! Помоги ему Боже, но доброта этой женщины проникала прямо под кожу, подобно острой игле.
– Поставьте меня на пол, – слабым голосом скомандовала Прю. – Я могу добраться до постели и сама.
Шапель нахмурился и приоткрыл дверь.
– Не говорите глупостей.
Она пыталась сопротивляться, словно воробышек в когтях у льва.
– Шапель, прошу вас!
То отчаяние, с которым она произнесла его имя, остановило его. Дело явно было не только в его безопасности – она хотела войти в комнату самостоятельно, держась на ногах и превозмогая боль.
Почему? Что с ней? Это падение не случилось просто так, но было чем-то вызвано, и это «что-то» пробуждало в Прю бессильную ярость.
Что ж, Шапель вполне мог понять ее чувства. Медленно, осторожно он опустил девушку на пол, придерживая за плечи до тех пор, пока не убедился, что она в состоянии держаться на ногах. Прю все еще не могла разогнуть спину, но стояла твердо.
– Не хотите ли, чтобы я позвал кого-нибудь из слуг?
Он хотел спросить о причинах ее недомогания, но все-таки не стал. В конце концов, его это не касалось, и скорее всего сама Прю не желала делиться переживаниями с кем бы то ни было. Черт побери, да он сам не хотел этого знать! Ясно, что падение каким-то образом связано с ее поисками Грааля, ведь Прю говорила, что на них ее толкнуло отчаяние. И Шапель не хотел думать, чем оно вызвано, ибо в любом случае не смог бы помочь.
– Ну вот, теперь со мной все будет в порядке. Благодарю вас.
Столько уязвимости было в ее взгляде, что Шапель просто кивнул в ответ, наблюдая, как она медленно, с усилием повернулась к нему спиной и открыла дубовую дверь. Волна жара ударила в лицо, словно сам дневной свет негодовал против его присутствия в своих владениях. Шапель тут же отпрянул назад в тень. Прю же, едва оказавшись в своем святилище, начисто о нем забыла и закрыла за собой дверь.
И Шапель остался в одиночестве. Он не спеша выпрямился и вернулся во мрак своей спальни, чувствуя покалывание по всему телу и тревогу в сердце за эту странную молодую женщину, привлекавшую его как пламя мотылька – и в то же время далекую и недоступную, как солнце.
Лауданум, который приняла Прю, чтобы облегчить боль, помог проспать остаток дня. Кэролайн настояла, чтобы Прю пообедала у себя в комнате и оставалась в постели, хотя именно этого ей хотелось меньше всего. Вечером Маркус поднялся к ней, чтобы вместе выпить чай и обсудить работу, проделанную за день. Разумеется, они встретились в ее гостиной. Кэролайн могла поощрять Прю к смелым поступкам, однако она все же считала необходимым придерживаться правил приличия.
Несмотря на то что Маркус был в восторге от того, как близко им удалось подобраться к желанной цели, самым ярким впечатлением Прю от этого вечера стала одинокая алая роза, стоявшая на ее столике в изящной хрустальной вазе.
– Это от мистера Шапеля, – сообщила ей на следующее утро Джорджиана, явно не в силах оторвать взгляда от идеальной формы бутона густо-малинового цвета. – Интересно, почему он вдруг решил сделать тебе такой подарок?
В груди Прю разлилось приятное тепло.
– Наверное, потому, что он добрый человек. – Это лучшее, что пришло на ум в ее болезненном состоянии. Как же Прю ненавидела собственную слабость! Было время, когда она могла протанцевать всю ночь на каком-нибудь лондонском балу, а уже к полудню следующего дня готовилась отправиться на пикник. Теперь же Прю больше времени проводила в постели и уже забыла, когда ей случалось бывать на природе в обществе кого-либо, кроме своих самых близких родственников.
– Гм… – Взгляд светло-карих глаз Джорджианы пронзил Прю насквозь. – А откуда он узнал о твоем недомогании?
Только Джорджиана могла назвать «недомоганием» смертельно опасную болезнь.
– Мистер Шапель был здесь вчера, когда меня одолел приступ боли. И это он помог мне добраться до моей комнаты.
Джорджиана кивнула, лицо ее оставалось совершенно невозмутимым, если не считать слабой улыбки:
– Тогда я, пожалуй, соглашусь с тем, что он добрый человек. Ну а теперь как насчет того, чтобы выбраться ненадолго из постели и насладиться солнечным светом?
Джорджиана оправила сестре платье и заколола волосы шпилькой. Они вместе выпили по чашке чая в саду, и когда Прю сказала, что ей хотелось бы отправиться на место раскопок, Джорджиана велела приготовить прогулочную коляску, заявив, что сама отвезет ее туда.
Место раскопок располагалось на вершине невысокого холма вблизи прибрежных утесов. Высокая трава, колыхавшаяся на ветру, пестрела там и сям полевыми цветами. Солнце сияло высоко над головами, откуда-то издалека доносились крики чаек. Внизу волны прибоя тихо плескались о камни, в воздухе пахло солью и влажным песком.
Если где-то на небесах и существовал иной мир, то он должен был выглядеть именно так – и далеко не столь пугающим, как порой казалось Прю.
Едва завидев приближающийся экипаж, мужчины, занятые на раскопках, остановились и натянули рубашки.
– О, проклятие! – заметила Джорджиана своим обычным сухим тоном. – А я так надеялась застать Маркуса без рубашки!
Прю рассмеялась. К ее огромному облегчению, недавняя боль исчезла, однако последствия приема лауданума все еще сказывались, вызывая сухость в горле и тяжесть в конечностях.
Маркус, в запачканной, видавшей виды рубашке, приветствовал обеих дам ослепительной улыбкой. Его лоб и щеки покрылись румянцем, заметным даже сквозь полосы грязи.
– Я так надеялся, что вы приедете именно сегодня! – торжественно объявил он, сняв перчатки, чтобы помочь Прю сойти с козел.
От его слов у Прю словно выросли крылья за спиной.
– О! Неужели вам удалось что-нибудь обнаружить?
Поставив Прю на землю, Маркус снова одарил ее улыбкой, после чего обернулся, чтобы помочь Джорджиане.
– Сейчас вы сами все увидите.
– Ты же знаешь, что я этого терпеть не могу! – Однако Прю все равно рассмеялась. После вчерашнего напоминания о болезни она нуждалась в поводе для радостного волнения – любой соломинке, за которую можно было бы ухватиться.
Маркус проводил их к отверстию на самой пологой стороне холма. Местность вокруг была усеяна раскопанными фундаментами старинных построек и осколками камней. Строение, когда-то возвышавшееся на этом месте, представляло собой одно крупное здание, окруженное несколькими поменьше.
Маркус с гордым видом остановился у наклонного отверстия.
– Судя по расположению в стороне от остальных строений, подозреваю, что здесь находилось нечто вроде погреба.
Прю взобралась на вершину холма, заглянула внутрь, и ее взору предстало удивительное зрелище. То был лестничный колодец, правда, старый и полуразрушенный, но тем не менее ошибиться тут она не могла.
– Вход, – выдохнула она, подняв глаза на Маркуса.
Его лицо прямо-таки светилось от удовольствия.
– Именно. Не исключено, что именно там и находился потайной погреб, в котором Артур хранил свое самое ценное достояние. Если мои расчеты верны, то я надеюсь уже послезавтра добраться до двери.
Так скоро! Слава тебе, Господи!
С дрожащими от волнения губами Прю так и бросилась в объятия Маркуса, радость вырвалась из ее груди почти истерическим смешком. Маркус подхватил ее на руки и закружил на месте под восторженные возгласы и аплодисменты собравшихся вокруг рабочих. Как только он ее отпустил, Прю поблагодарила по отдельности каждого из помощников Маркуса, пожимая им руки и обнимая без оглядки на правила приличий. Джорджиане тоже досталась своя доля от энтузиазма Маркуса – он несколько раз с чувством сжал ее в объятиях, на что Джорджиана, впрочем, нисколько не возражала.
Пообещав отметить их находку за обедом сегодня вечером – и уже думая о другой, более торжественной вечеринке в ближайшем будущем, – Прю направилась обратно к дому. Когда сестры уже подъезжали к усадьбе, то заметили отца Молино, прогуливавшегося по саду. Прю присоединилась к священнику, а Джорджиана продолжила свой путь.
– Святой отец!
Пожилой священник махнул ей рукой в знак приветствия.
– Мисс Райленд, сегодня утром вы просто очаровательны. Надеюсь, вы уже оправились от своей болезни?
По-видимому, Шапель все ему рассказал. И, как ни странно, эта мысль не столько вызывала у нее досаду, сколько согревала душу. Бедняга и впрямь был не на шутку встревожен. Сегодня же вечером нужно будет выразить ему свою признательность.
– Да, святой отец, благодарю вас. Не позволите ли мне пройтись по саду вместе с вами?
Утро близилось к концу, и Прю, только что вставшая с постели, наслаждалась неспешным завтраком в обществе Кэролайн, отца и Молино. Маркус уже несколько часов был на раскопках. Прю намеревалась присоединиться к нему, как только покончит с едой.
– Боюсь, что нет, мисс Райленд, – ответил отец Молино со своим чудесным французским акцентом.
– Он на охоте вместе с другими джентльменами?
Молино вытер рот краешком салфетки.
– Нет, он в постели, мадемуазель. Мой юный друг имеет привычку спать в дневные часы.
– Стало быть, у него манеры настоящего городского денди? – добродушно спросил отец.
Священник улыбнулся:
– Напротив. У него редкое заболевание, полученное на Востоке, которое делает его чувствительным к дневному свету.
– Это серьезно, святой отец? – Прю налила себе чашку кофе, заодно наполнив до краев и чашку священника.
– Спасибо. – Отпив, он продолжал: – Состояние Шапеля и в самом деле очень серьезное. Даже обычный дневной свет, если луч солнца упадет на его кожу, может стать для него роковым.
Боже правый! Прю уставилась на священника с нескрываемым ужасом. А она еще жалела себя!
Недуг, правда, показался Прю странным. Шапель был на удивление загорелым для человека, который редко видел солнце или не видел его никогда. Но зачем священнику лгать ей? Если только это не часть плана церкви с целью отобрать у нее Святой Грааль…
Ну, это уже граничит с паранойей. Отец Молино вовсе не производил впечатления человека, втихомолку преследующего свои коварные замыслы. Вероятно, мистер Шапель просто смугл от рождения, так же как Прю – бледна.
Она нехотя откусила кусочек булочки – обычно здоровый аппетит сегодня куда-то пропал. Корсет был затянут не так туго, как прежде, но Прю все равно чувствовала себя стесненно и неловко – чудовищная опухоль давала о себе знать. Мысль об этом вызывала у Прю тошноту.
Она заставила себя откусить еще кусок.
– Наверное, внутри дома даже в дневные часы с мистером Шапелем все будет в порядке?
Отец Молино скрестил ноги, словно размышляя над этим вопросом.
– Да, возможно, но для его удобства комната должна оставаться совершенно темной. Едва ли он ожидает, что вы пойдете на такие хлопоты ради его безопасности.
– Пустяки! – Прю ответила прежде, чем ее отец успел вставить хоть слово. – Он ведь наш гость.
Она решила сразу же после завтрака пойти в библиотеку и принести мистеру Шапелю несколько книг о Тинтагеле и короле Артуре. Подобное великодушие не имело ничего общего с желанием еще раз увидеть этого необычного человека. Решительно ничего общего.
И все равно сердце Прю отчаянно колотилось, кода полчаса спустя она собрала для Шапеля стопку книг и направилась к нему в комнату. Книги оказались довольно тяжелыми, нести их было неудобно, и это бремя только усилило боль в нижней части живота. Конечно, можно позвать на помощь, однако тогда кто-нибудь из слуг непременно узнает, чем Прю занимается. Нет, уж лучше она сделает это сама, невзирая ни на какие трудности. Конечно, ничто не мешало просто оставить книги в библиотеке, однако гость заслуживал самого тщательного отбора. Шапель знал о Святом Граале вполне достаточно, чтобы с невозмутимым видом перечислить без запинки все основные факты. Поэтому Прю важно было показать, что и сама она была прекрасно осведомлена о предмете разговора.
Однако у Прю складывалось впечатление, что ее знания о Граале были не настолько обширными, как у Шапеля. Этот человек называл имена и даты с таким видом, словно знал о них не из книг, а из собственного опыта. Разумеется, это было невозможно, однако разговор с ним на эту тему немного обескураживал.
К счастью для спины и рук Прю, комната Шапеля находилась не так далеко, и ей лишь однажды пришлось остановиться, чтобы передохнуть. Комната с окнами на север и видом на внутренний дворик и утесы далеко на горизонте не подвергалась прямому воздействию солнечных лучей.
С каждым шагом боль усиливалась. Пожалуй, лучше было оставить книги внизу.
Наконец, запыхавшаяся и измученная, Прю добралась до дверей спальни Шапеля и протянула руку, чтобы постучать, удерживая стопку книг при помощи бедра. Но едва костяшки ее пальцев коснулись дерева, как сильнейший приступ боли заставил ее с криком согнуться. Книги упали на пол, страницы затрепетали в воздухе, словно крылья, пытаясь удержать их между небом и землей. Одна из них ударила Прю по ноге, однако эта боль показалась ничтожной в сравнении с острием ножа в животе. Задыхаясь, Прю опустилась на колени, руки коснулись ковра несколько мгновений спустя. На лбу и над верхней губой выступили крупные капли пота, в глазах плясали искры.
– Только… не… сейчас, – простонала Прю. – Боже, какая мука!
Тут дверь за ее спиной приоткрылась, и смущение почти вытеснило боль.
Это был Шапель – или по крайней мере нечто очень на него похожее. Взъерошенные волосы, помятая рубашка и черные брюки выглядели знакомыми, но вот лицо… это было лицо чужака, дикое и ужасное. Глаза светились золотистым пламенем, губы приоткрылись, словно в оскале.
Но тут Шапель заметил Прю, и в его глазах опять нельзя было различить ничего, кроме искренней заботы и тревоги. Боже правый, наверное, из-за болезни у нее начались галлюцинации.
– Боже мой! – Он опустился рядом с ней на колени и протянул к ней руки. – Прюденс, вам плохо?
– Я упала, – едва выговорила она, поморщившись от нового приступа боли. – Книги… они оказались слишком тяжелыми, и я… не удержалась на ногах.
Шапель нахмурился, сдвинув золотистые брови. Кто бы мог подумать, что мужчина может быть таким красивым, даже когда хмурится?
О Боже! Теперь уже боль отдавалась у нее в голове.
– Где у вас болит, дитя мое?
У него был очаровательный акцент – не столь заметный, как у отца Молино, и не совсем обычный, словно на его речь повлияла не одна, а несколько культур.
– Я не ребенок, – через силу выдавила Прю, позволив Шапелю заключить ее в теплый круг своих рук. Она всегда терпеть не могла, когда вокруг нее суетились, но все равно было приятно ощущать себя в безопасности.
Поскольку Прю не ответила на его вопрос, Шапель не стал задавать его снова. Силы небесные, ведь он был в полушаге от того, чтобы причинить ей вред… Он никак не ожидал, что кто-то будет стучаться днем в его дверь – ведь к этому времени отец Молино уже успел рассказать всем о его странном «недуге», и это должно было обеспечить ему уединение. Впрочем, следовало бы предвидеть, что женщина, прогуливавшаяся в его обществе среди ночи в одном пеньюаре, не остановится перед тем, чтобы появиться у его дверей.
Но нет, она не просто так явилась к нему. Одного беглого взгляда на разбросанные по полу книги хватило, чтобы понять остальное. Все они имели отношение к Тинтагелю и королю Артуру. И Прю специально принесла их, чтобы ему было чем себя занять. Такой глупенькой и такой доброй оказалась малышка Прю, и вид ее, корчившейся на полу от боли, разрывал ему сердце.
Когда Шапель проснулся от ее стука в дверь, демон внутри его тотчас сообразил: на дворе день и он находится в смертельной опасности. Инстинкт самосохранения, присущий диким животным, взял верх, заглушая все прочие чувства. Шапель готов был зубами и когтями бороться за свое существование. Но когда увидел Прюденс на полу, с выражением безмерного страдания на лице, демон тут же затих и смягчился, словно перепуганный ребенок.
Шапель привлек девушку к себе и помог подняться, вес ее казался таким ничтожным в сравнении с его силой. Прю выглядела смертельно бледной, лицо от боли покрылось потом. Едва ли это могло быть следствием обычного падения.
– Где ваша комната? – Он решил сам отнести ее туда, устроить поудобнее, а затем позвать прислугу.
– В восточном крыле, – ответила она с явным усилием. – Третья дверь слева.
К счастью для Шапеля, по пути встретилось единственное окошко в самом торце, а Прюденс казалась слишком расстроенной, чтобы обратить внимание на неестественную быстроту, с которой он двигался, или легкость, с которой он ее нес. Шапель старался держаться ближе к стене, чтобы избежать света, просачивавшегося со стороны вестибюля. День выдался не слишком ясным, однако Шапель все же чувствовал жар на лице и руках.
Восточное крыло оказалось точной копией западного и, к счастью, таким же темным. Почти тут же кожа Шапеля начала остывать, жар сменился легким покалыванием. И почему он не позвал на помощь слуг прямо из своей комнаты? Почему ему вздумалось разыгрывать из себя героя, рискуя быть разоблаченным? Не иначе как он напрашивался на неприятности.
– Благодарю вас. – Прю так и не открыла глаза. – Вам, наверное, не слишком удобно находиться на свету.
Значит, Молино уже успел поделиться придуманной историей со всеми обитателями дома.
– Ничего страшного. – В такой момент еще одна ложь не могла причинить вреда, в особенности если это избавит ее от чувства вины.
Шапель остановился у третьей двери по левую сторону коридора и уже хотел войти, как вдруг глаза Прю широко распахнулись.
– Погодите!
Шапель так и замер на месте.
– Что?
– Вам нельзя туда заходить.
Он через силу улыбнулся:
– Уверяю вас, ваша добродетель со мной в полной безопасности, мисс Райленд.
Он повторил ее же собственные слова, произнесенные накануне ночью, и губы Прю чуть скривились:
– Меня заботит вовсе не это, мистер Шапель. Занавески в моей комнате раздвинуты. Мне бы не хотелось, чтобы вы пострадали из-за меня.
Пострадал из-за нее? Она едва могла говорить от боли и тем не менее беспокоилась о нем! Помоги ему Боже, но доброта этой женщины проникала прямо под кожу, подобно острой игле.
– Поставьте меня на пол, – слабым голосом скомандовала Прю. – Я могу добраться до постели и сама.
Шапель нахмурился и приоткрыл дверь.
– Не говорите глупостей.
Она пыталась сопротивляться, словно воробышек в когтях у льва.
– Шапель, прошу вас!
То отчаяние, с которым она произнесла его имя, остановило его. Дело явно было не только в его безопасности – она хотела войти в комнату самостоятельно, держась на ногах и превозмогая боль.
Почему? Что с ней? Это падение не случилось просто так, но было чем-то вызвано, и это «что-то» пробуждало в Прю бессильную ярость.
Что ж, Шапель вполне мог понять ее чувства. Медленно, осторожно он опустил девушку на пол, придерживая за плечи до тех пор, пока не убедился, что она в состоянии держаться на ногах. Прю все еще не могла разогнуть спину, но стояла твердо.
– Не хотите ли, чтобы я позвал кого-нибудь из слуг?
Он хотел спросить о причинах ее недомогания, но все-таки не стал. В конце концов, его это не касалось, и скорее всего сама Прю не желала делиться переживаниями с кем бы то ни было. Черт побери, да он сам не хотел этого знать! Ясно, что падение каким-то образом связано с ее поисками Грааля, ведь Прю говорила, что на них ее толкнуло отчаяние. И Шапель не хотел думать, чем оно вызвано, ибо в любом случае не смог бы помочь.
– Ну вот, теперь со мной все будет в порядке. Благодарю вас.
Столько уязвимости было в ее взгляде, что Шапель просто кивнул в ответ, наблюдая, как она медленно, с усилием повернулась к нему спиной и открыла дубовую дверь. Волна жара ударила в лицо, словно сам дневной свет негодовал против его присутствия в своих владениях. Шапель тут же отпрянул назад в тень. Прю же, едва оказавшись в своем святилище, начисто о нем забыла и закрыла за собой дверь.
И Шапель остался в одиночестве. Он не спеша выпрямился и вернулся во мрак своей спальни, чувствуя покалывание по всему телу и тревогу в сердце за эту странную молодую женщину, привлекавшую его как пламя мотылька – и в то же время далекую и недоступную, как солнце.
Лауданум, который приняла Прю, чтобы облегчить боль, помог проспать остаток дня. Кэролайн настояла, чтобы Прю пообедала у себя в комнате и оставалась в постели, хотя именно этого ей хотелось меньше всего. Вечером Маркус поднялся к ней, чтобы вместе выпить чай и обсудить работу, проделанную за день. Разумеется, они встретились в ее гостиной. Кэролайн могла поощрять Прю к смелым поступкам, однако она все же считала необходимым придерживаться правил приличия.
Несмотря на то что Маркус был в восторге от того, как близко им удалось подобраться к желанной цели, самым ярким впечатлением Прю от этого вечера стала одинокая алая роза, стоявшая на ее столике в изящной хрустальной вазе.
– Это от мистера Шапеля, – сообщила ей на следующее утро Джорджиана, явно не в силах оторвать взгляда от идеальной формы бутона густо-малинового цвета. – Интересно, почему он вдруг решил сделать тебе такой подарок?
В груди Прю разлилось приятное тепло.
– Наверное, потому, что он добрый человек. – Это лучшее, что пришло на ум в ее болезненном состоянии. Как же Прю ненавидела собственную слабость! Было время, когда она могла протанцевать всю ночь на каком-нибудь лондонском балу, а уже к полудню следующего дня готовилась отправиться на пикник. Теперь же Прю больше времени проводила в постели и уже забыла, когда ей случалось бывать на природе в обществе кого-либо, кроме своих самых близких родственников.
– Гм… – Взгляд светло-карих глаз Джорджианы пронзил Прю насквозь. – А откуда он узнал о твоем недомогании?
Только Джорджиана могла назвать «недомоганием» смертельно опасную болезнь.
– Мистер Шапель был здесь вчера, когда меня одолел приступ боли. И это он помог мне добраться до моей комнаты.
Джорджиана кивнула, лицо ее оставалось совершенно невозмутимым, если не считать слабой улыбки:
– Тогда я, пожалуй, соглашусь с тем, что он добрый человек. Ну а теперь как насчет того, чтобы выбраться ненадолго из постели и насладиться солнечным светом?
Джорджиана оправила сестре платье и заколола волосы шпилькой. Они вместе выпили по чашке чая в саду, и когда Прю сказала, что ей хотелось бы отправиться на место раскопок, Джорджиана велела приготовить прогулочную коляску, заявив, что сама отвезет ее туда.
Место раскопок располагалось на вершине невысокого холма вблизи прибрежных утесов. Высокая трава, колыхавшаяся на ветру, пестрела там и сям полевыми цветами. Солнце сияло высоко над головами, откуда-то издалека доносились крики чаек. Внизу волны прибоя тихо плескались о камни, в воздухе пахло солью и влажным песком.
Если где-то на небесах и существовал иной мир, то он должен был выглядеть именно так – и далеко не столь пугающим, как порой казалось Прю.
Едва завидев приближающийся экипаж, мужчины, занятые на раскопках, остановились и натянули рубашки.
– О, проклятие! – заметила Джорджиана своим обычным сухим тоном. – А я так надеялась застать Маркуса без рубашки!
Прю рассмеялась. К ее огромному облегчению, недавняя боль исчезла, однако последствия приема лауданума все еще сказывались, вызывая сухость в горле и тяжесть в конечностях.
Маркус, в запачканной, видавшей виды рубашке, приветствовал обеих дам ослепительной улыбкой. Его лоб и щеки покрылись румянцем, заметным даже сквозь полосы грязи.
– Я так надеялся, что вы приедете именно сегодня! – торжественно объявил он, сняв перчатки, чтобы помочь Прю сойти с козел.
От его слов у Прю словно выросли крылья за спиной.
– О! Неужели вам удалось что-нибудь обнаружить?
Поставив Прю на землю, Маркус снова одарил ее улыбкой, после чего обернулся, чтобы помочь Джорджиане.
– Сейчас вы сами все увидите.
– Ты же знаешь, что я этого терпеть не могу! – Однако Прю все равно рассмеялась. После вчерашнего напоминания о болезни она нуждалась в поводе для радостного волнения – любой соломинке, за которую можно было бы ухватиться.
Маркус проводил их к отверстию на самой пологой стороне холма. Местность вокруг была усеяна раскопанными фундаментами старинных построек и осколками камней. Строение, когда-то возвышавшееся на этом месте, представляло собой одно крупное здание, окруженное несколькими поменьше.
Маркус с гордым видом остановился у наклонного отверстия.
– Судя по расположению в стороне от остальных строений, подозреваю, что здесь находилось нечто вроде погреба.
Прю взобралась на вершину холма, заглянула внутрь, и ее взору предстало удивительное зрелище. То был лестничный колодец, правда, старый и полуразрушенный, но тем не менее ошибиться тут она не могла.
– Вход, – выдохнула она, подняв глаза на Маркуса.
Его лицо прямо-таки светилось от удовольствия.
– Именно. Не исключено, что именно там и находился потайной погреб, в котором Артур хранил свое самое ценное достояние. Если мои расчеты верны, то я надеюсь уже послезавтра добраться до двери.
Так скоро! Слава тебе, Господи!
С дрожащими от волнения губами Прю так и бросилась в объятия Маркуса, радость вырвалась из ее груди почти истерическим смешком. Маркус подхватил ее на руки и закружил на месте под восторженные возгласы и аплодисменты собравшихся вокруг рабочих. Как только он ее отпустил, Прю поблагодарила по отдельности каждого из помощников Маркуса, пожимая им руки и обнимая без оглядки на правила приличий. Джорджиане тоже досталась своя доля от энтузиазма Маркуса – он несколько раз с чувством сжал ее в объятиях, на что Джорджиана, впрочем, нисколько не возражала.
Пообещав отметить их находку за обедом сегодня вечером – и уже думая о другой, более торжественной вечеринке в ближайшем будущем, – Прю направилась обратно к дому. Когда сестры уже подъезжали к усадьбе, то заметили отца Молино, прогуливавшегося по саду. Прю присоединилась к священнику, а Джорджиана продолжила свой путь.
– Святой отец!
Пожилой священник махнул ей рукой в знак приветствия.
– Мисс Райленд, сегодня утром вы просто очаровательны. Надеюсь, вы уже оправились от своей болезни?
По-видимому, Шапель все ему рассказал. И, как ни странно, эта мысль не столько вызывала у нее досаду, сколько согревала душу. Бедняга и впрямь был не на шутку встревожен. Сегодня же вечером нужно будет выразить ему свою признательность.
– Да, святой отец, благодарю вас. Не позволите ли мне пройтись по саду вместе с вами?