Всё — возмущенные лица, выкрики, выступление Педерсена, камни, летевшие в Сашу и Леню, — снимали шесть телевизионных камер, и смонтированное изображение тут же уносилось в прямой эфир.
Дверь в самолет захлопнулась, и растерянные друзья остались один на один с разъяренной толпой, из которой тучей летели камни.
Под крики «Гомики-то подмененные!» их стащили с трапа и стали добивать на земле. Сотрудники Чехова разошлись не на шутку, и ребят надо было спасать. Та же милицейская машина, которая привезла камни, но уже со снятыми надписями, разрезала толпу, и бравые милиционеры, с удовольствием ударив пару раз наугад в толпу дубинкой, погрузили бесчувственные тела Саши и Лени в кузов и уехали в неизвестном никому, кроме Чехова, направлении.
Очнулись ребята уже в лазарете Лефортовской тюрьмы. Они лежали в разных палатах и, пожалуй, впервые так остро почувствовали, как им не хватает друг друга.
Первое, что увидел Саша, очнувшись, были руки. Какие-то очень знакомые. Он с трудом поднял глаза и увидел маму. Она смотрела на него и, когда их взгляды встретились, крикнула:
— Доктор, скорее! Он пришел в себя!
Саша хотел сказать маме, как он ее любит, но только скривился от боли. Разбитые губы покрылись коркой и при малейшем движении трескались, вызывая острую боль.
— Молчи, молчи, — сказала мама, гладя сына по руке. — С Леней все хорошо, он уже пришел в себя. К нему тоже приехали родители. Президент телеграммой сообщил им, что тут с вами произошло, они сразу и приехали. Бедные дети, — прошептала мама, и из ее глаз потекли тихие слезы.
— Ну что тут у нас? — спросил подошедший доктор. — Да мы молодца! — сказал он, грубо и больно нажимая на побитые Сашины ребра.
Китеж-град
Инаугурация
Дверь в самолет захлопнулась, и растерянные друзья остались один на один с разъяренной толпой, из которой тучей летели камни.
Под крики «Гомики-то подмененные!» их стащили с трапа и стали добивать на земле. Сотрудники Чехова разошлись не на шутку, и ребят надо было спасать. Та же милицейская машина, которая привезла камни, но уже со снятыми надписями, разрезала толпу, и бравые милиционеры, с удовольствием ударив пару раз наугад в толпу дубинкой, погрузили бесчувственные тела Саши и Лени в кузов и уехали в неизвестном никому, кроме Чехова, направлении.
Очнулись ребята уже в лазарете Лефортовской тюрьмы. Они лежали в разных палатах и, пожалуй, впервые так остро почувствовали, как им не хватает друг друга.
Первое, что увидел Саша, очнувшись, были руки. Какие-то очень знакомые. Он с трудом поднял глаза и увидел маму. Она смотрела на него и, когда их взгляды встретились, крикнула:
— Доктор, скорее! Он пришел в себя!
Саша хотел сказать маме, как он ее любит, но только скривился от боли. Разбитые губы покрылись коркой и при малейшем движении трескались, вызывая острую боль.
— Молчи, молчи, — сказала мама, гладя сына по руке. — С Леней все хорошо, он уже пришел в себя. К нему тоже приехали родители. Президент телеграммой сообщил им, что тут с вами произошло, они сразу и приехали. Бедные дети, — прошептала мама, и из ее глаз потекли тихие слезы.
— Ну что тут у нас? — спросил подошедший доктор. — Да мы молодца! — сказал он, грубо и больно нажимая на побитые Сашины ребра.
Китеж-град
Выйдя из Мемориального зала, Геннадий Севастьянович обнаружил, что провел там за коротким, как ему казалось, разговором почти двое суток. Времени, отпущенного ему на уничтожение Кремля, не осталось совсем. Надо было что-то делать, и первое, что он приказал, — арестовать и доставить к нему Рубцова. Практического смысла в этом не было никакого, но надо было хоть душу отвести, сорвать на ком-то накопившееся деструктивное зло.
— Ну что, сука, где твое гребаное землетрясение? — спросил Начальник почти ласково, когда Рубцова в наручниках привели к нему в кабинет. — Что, посмеяться решил над властью? Игры кончились, паскуда. Меня засудят, но ты этого не увидишь. — Он приставил к голове ученого пистолет и с сухим металлическим щелчком снял оружие с предохранителя.
Рубцов закричал от ужаса, и в этот момент в кабинет без стука вбежал референт Начальника. Ни слова не говоря, он включил телевизор на новостях CNN.
Диктор, судя по всему, сообщал о мощном землетрясении в Атлантике. На компьютерной схеме была восстановлена картина погружения Кремля-2 в глубины океана. Погибших, судя по сообщениям, не было, на оранжевых спасательных плотах пускали в небо сигнальные ракеты веселые охранники и инженеры интернет-центра. Потом эти же охранники и инженеры пили шампанское на борту американского эсминца, который охранял остров после объявления Кремля-2 республикой.
— Умница, — сказал Начальник и поцеловал Рубцова в голову. За две минуты ученый совершенно поседел. — Министру печати — все телеканалы отключить на профилактику. Вертолет. Я — в «Останкино».
Когда все ушли и он на мгновение остался один, Геннадий Севастьянович достал из стола две обоймы и сунул их в карманы, не обращая внимания на испачканные смазкой брюки.
— Помоги, Господи, если хочешь! Но если нет, то лучше смотри в другую сторону, — на всякий случай пригрозил Начальник неизвестно кому и вышел.
На телевидении он заперся с выпускающей новостной бригадой, и за семнадцать минут они слепили репортаж о сегодняшнем экстренном дружественном визите Президента на остров Кремль-2, который закончился трагической гибелью главы страны. От первого до последнего кадра репортаж был безукоризненной фальшивкой, в которой были использованы материалы репортажей о посещении Президентом острова Новая Земля и фрагменты передачи «Наедине с…», где Президент был снят в интерьерах Московского Кремля. Последними кадрами в этом репортаже стали планы людей на борту американского эсминца, которые под трагическую музыку Малера пускали в небо сигнальные ракеты, судя по дикторскому тексту, прощаясь с Президентом. Некоторые вопросы могли возникнуть в связи с улыбками на лицах пускавших ракеты, но эти планы запечатали до глухой темноты. Ночь, штормовой океан, тревожные всполохи ракет, туристические проспекты Кремля-2, плавающие среди пластмассовой парковой мебели, — вот что служило фоном для текста, который с мужественным трагизмом читал опытный диктор.
Время выхода этого информационного сообщения в эфир Геннадий Севастьянович назначил на два часа дня.
В два часа три минуты, когда изумленный Президент смотрел репортаж о собственной гибели, в кабинет вошел Геннадий Севастьянович.
— Что все это значит? — спросил Президент, прекрасно понимая, что все это значит, и потянулся к звонку.
— Руку, аккуратнее, — предупредил Начальник, доставая пистолет.
— Вы меня убьете? — спросил Президент севшим голосом. — Но как же вы вытащите отсюда мой труп? — пытался он воззвать к логике.
— Труп будет живой, — успокоил его Начальник.
— Что значит «живой»? — возмутился Президент, поняв, что прямо здесь и по крайней мере сейчас его убивать не будут.
— Вы скорее всего этого не знаете, но во время вашей предвыборной кампании американцы вас зомбировали, чтобы вы не натворили чего-нибудь выходящее за рамки контракта.
— Что? — спросил Президент упавшим голосом. Он давно чувствовал в себе некую раздвоенность, иногда даже слышал голоса, но списывал это на физическую усталость. — Это больно? — невольно вырвалось у него.
— Это совсем не больно и не страшно, просто я назову раскодирующий пароль, и вы будете выполнять мою волю.
— Раскодирующий пароль, что за чепуха? — рассмеялся Президент, думая, что это затянувшийся неумный розыгрыш Начальника, который почувствовал, что ему светит близкая отставка.
Геннадий Севастьянович вытянул вперед руку и ровным голосом произнес:
— Тридцать две тысячи четыреста сорок шесть… с половиной.
Президент побледнел, покачнулся, но устоял на ногах.
— Я вас слушаю, Геннадий Севастьянович, — таким же ровным голосом сказал он.
— Мы сейчас выйдем из вашего кабинета. Не обращайте внимания ни на кого, кроме меня. Вы слышите только мой голос и делаете только то, что я вам говорю.
— Хорошо, — спокойно сказал Президент.
В приемной с большим изумлением смотрели репортаж о гибели Президента, когда он сам, живой и здоровый, вышел в сопровождении Начальника из своего кабинета.
— Быстро машину к подъезду, — скомандовал Геннадий Сергеевич референту Президента. — Надо спасать дублера Президента, — кивнул он на фигуру, безмолвно смотрящую в экран телевизора, где чешский герольдмейстер Йозеф Страшлипка брал всю ответственность за гибель Кремля-2 на себя, поскольку это именно он составил герб, несущий такую трагическую ауру. Ни в коем случае нельзя было изображать Кремль, поднимающийся из воды, потому что все знаки и символы имеют свой зеркальный смысл.
После новостей без рекламной паузы стразу пошел старый американский фильм «Гибель Атлантиды».
— Ну что, сука, где твое гребаное землетрясение? — спросил Начальник почти ласково, когда Рубцова в наручниках привели к нему в кабинет. — Что, посмеяться решил над властью? Игры кончились, паскуда. Меня засудят, но ты этого не увидишь. — Он приставил к голове ученого пистолет и с сухим металлическим щелчком снял оружие с предохранителя.
Рубцов закричал от ужаса, и в этот момент в кабинет без стука вбежал референт Начальника. Ни слова не говоря, он включил телевизор на новостях CNN.
Диктор, судя по всему, сообщал о мощном землетрясении в Атлантике. На компьютерной схеме была восстановлена картина погружения Кремля-2 в глубины океана. Погибших, судя по сообщениям, не было, на оранжевых спасательных плотах пускали в небо сигнальные ракеты веселые охранники и инженеры интернет-центра. Потом эти же охранники и инженеры пили шампанское на борту американского эсминца, который охранял остров после объявления Кремля-2 республикой.
— Умница, — сказал Начальник и поцеловал Рубцова в голову. За две минуты ученый совершенно поседел. — Министру печати — все телеканалы отключить на профилактику. Вертолет. Я — в «Останкино».
Когда все ушли и он на мгновение остался один, Геннадий Севастьянович достал из стола две обоймы и сунул их в карманы, не обращая внимания на испачканные смазкой брюки.
— Помоги, Господи, если хочешь! Но если нет, то лучше смотри в другую сторону, — на всякий случай пригрозил Начальник неизвестно кому и вышел.
На телевидении он заперся с выпускающей новостной бригадой, и за семнадцать минут они слепили репортаж о сегодняшнем экстренном дружественном визите Президента на остров Кремль-2, который закончился трагической гибелью главы страны. От первого до последнего кадра репортаж был безукоризненной фальшивкой, в которой были использованы материалы репортажей о посещении Президентом острова Новая Земля и фрагменты передачи «Наедине с…», где Президент был снят в интерьерах Московского Кремля. Последними кадрами в этом репортаже стали планы людей на борту американского эсминца, которые под трагическую музыку Малера пускали в небо сигнальные ракеты, судя по дикторскому тексту, прощаясь с Президентом. Некоторые вопросы могли возникнуть в связи с улыбками на лицах пускавших ракеты, но эти планы запечатали до глухой темноты. Ночь, штормовой океан, тревожные всполохи ракет, туристические проспекты Кремля-2, плавающие среди пластмассовой парковой мебели, — вот что служило фоном для текста, который с мужественным трагизмом читал опытный диктор.
Время выхода этого информационного сообщения в эфир Геннадий Севастьянович назначил на два часа дня.
В два часа три минуты, когда изумленный Президент смотрел репортаж о собственной гибели, в кабинет вошел Геннадий Севастьянович.
— Что все это значит? — спросил Президент, прекрасно понимая, что все это значит, и потянулся к звонку.
— Руку, аккуратнее, — предупредил Начальник, доставая пистолет.
— Вы меня убьете? — спросил Президент севшим голосом. — Но как же вы вытащите отсюда мой труп? — пытался он воззвать к логике.
— Труп будет живой, — успокоил его Начальник.
— Что значит «живой»? — возмутился Президент, поняв, что прямо здесь и по крайней мере сейчас его убивать не будут.
— Вы скорее всего этого не знаете, но во время вашей предвыборной кампании американцы вас зомбировали, чтобы вы не натворили чего-нибудь выходящее за рамки контракта.
— Что? — спросил Президент упавшим голосом. Он давно чувствовал в себе некую раздвоенность, иногда даже слышал голоса, но списывал это на физическую усталость. — Это больно? — невольно вырвалось у него.
— Это совсем не больно и не страшно, просто я назову раскодирующий пароль, и вы будете выполнять мою волю.
— Раскодирующий пароль, что за чепуха? — рассмеялся Президент, думая, что это затянувшийся неумный розыгрыш Начальника, который почувствовал, что ему светит близкая отставка.
Геннадий Севастьянович вытянул вперед руку и ровным голосом произнес:
— Тридцать две тысячи четыреста сорок шесть… с половиной.
Президент побледнел, покачнулся, но устоял на ногах.
— Я вас слушаю, Геннадий Севастьянович, — таким же ровным голосом сказал он.
— Мы сейчас выйдем из вашего кабинета. Не обращайте внимания ни на кого, кроме меня. Вы слышите только мой голос и делаете только то, что я вам говорю.
— Хорошо, — спокойно сказал Президент.
В приемной с большим изумлением смотрели репортаж о гибели Президента, когда он сам, живой и здоровый, вышел в сопровождении Начальника из своего кабинета.
— Быстро машину к подъезду, — скомандовал Геннадий Сергеевич референту Президента. — Надо спасать дублера Президента, — кивнул он на фигуру, безмолвно смотрящую в экран телевизора, где чешский герольдмейстер Йозеф Страшлипка брал всю ответственность за гибель Кремля-2 на себя, поскольку это именно он составил герб, несущий такую трагическую ауру. Ни в коем случае нельзя было изображать Кремль, поднимающийся из воды, потому что все знаки и символы имеют свой зеркальный смысл.
После новостей без рекламной паузы стразу пошел старый американский фильм «Гибель Атлантиды».
Инаугурация
Вся страна ждала этого момента. После трагической гибели прежнего Президента на острове Кремль-2, ушедшем под воду, подобно легендарному славянскому Китеж-граду, некоторое время бушевали политические страсти о дальнейшем пути страны. Но потом споры стали затихать, и вдруг оказалось, что все, почти единодушно, хотят попробовать вернуться к монархии, хотя, как известно, в одну воду два раза не ступишь, тем более что и монархия на современном этапе приобретала необычную форму диархии, поскольку во главе государства все захотели видеть двоих — Сашу и Леню.
Вся страна была украшена государственными флагами, на которых голубое поле почти забивало все остальные. Белый и красный цвета постепенно выродились в узкие полоски. На голубом фоне четко выделялся двуглавый орел, на груди которого, как ордена, были изображены гербы земель, принадлежащих компаниям — естественным монополистам. Эти гербы изображали логотипы компаний и отражали новое административное деление государства.
Саша и Леня сидели в специальной рекреационной комнате и готовились к инаугурации. Время от времени слуги с почтительным видом меняли напитки и яства, служащие для смягчения голосовых связок в преддверии торжественной государственной клятвы.
— Ну что, допрыгались? — спросил Леня, все еще морщась от иногда возникающей боли в области заживающей ключицы.
— Я пока в больнице лежал, — сказал Саша, — сказки братьев Гримм читал. Там есть одна потрясающая фраза, которая прямо точно про нас. «И получил Дурень корону, и долгие годы правил он мудро».
— С чего это ты взял, что это про нас? — удивился Леня.
— Мы же будем править мудро? — с надеждой на поддержку спросил Саша.
Леня расхохотался, держась рукой за сломанную ключицу.
— Саш, ты неисправим! С каких это хренов мы будем править мудро? А кто будет инакомыслящих гнобить, крамолу изводить? Кто будет под видом цивилизации насаждать тлетворное влияние?
— Неужели мы будем все это делать? — внутренне содрогнувшись, сказал Саша.
— А куда мы денемся? Это раньше мы могли веселиться над властями предержащими, если они нам не нравились, а они никому никогда не нравятся. Теперь над нами будут веселиться, тем более что мы с тобой еще и нетрадиционно ориентированы. Я даже представить не могу, сколько анекдотов будет ходить в народе про нас.
— Но мы же не такие, — простонал Саша.
— Вот мы и будем вколачивать терпимость при помощи полиции, — с горьким сарказмом произнес Леня.
Прозвенел гонг, означавший начало инаугурации.
— Я думаю, у нас все-таки хватит мозгов не ссучиться, — сказал Саша, — не употребить во зло упавшую на нас власть.
— Мозгов, может, и хватит, а сил не знаю, — вполголоса заметил Леня, ступив на алую ковровую дорожку и увидев оскаленные в улыбке физиономии подданных.
Некоторое время друзья молча шли с постными торжественными мордами по алой дорожке, проложенной в густых зарослях неистребимого чиновничьего кустарника, мимо крупных, в три обхвата, министерских дубов, под сенью которых роились таинственные обитатели полусвета. При виде их Саше вспомнилась песенка из фильма «Волшебник страны Оз» про желтую кирпичную дорожку: «Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной, идем дорогой трудной, дорогой не прямой», которая…
Вдруг зазвонил его мобильник. Смущенный, Саша остановился и достал аппарат. Все окрестные уши, как лесные опята к солнцу, потянулись к трубке.
— Это Гинзбург, — сказала трубка.
— Арчи, — коротко бросил Саша Лене. — Да? — спросил он.
— У вас есть три секунды? — спросил взволнованно Арчи. — Дело не терпит отлагательств. Дорога каждая минута.
— Я слушаю, — как можно спокойнее сказал Саша.
— У меня две новости: одна хорошая, другая еще не знаю какая.
— Я слушаю, — повторил Саша.
— В свое время я застраховал наш Кремль на восемьдесят два миллиарда, и они готовы были выплатить страховку, но вдруг у них появилась информация от какого-то Чехова, что остров погиб в результате землетрясения, искусственно вызванного в лаборатории Рубцова.
— Спасибо, Арчи, мы разберемся. Слышал? — спросил Саша Леню.
Тот кивнул.
— Какой-то Чехов, Рубцов, бред какой-то, — сказал Саша, продолжая тожественное шествие к сцене.
— Может, и не бред, — пробормотал Леня.
— Надо будет Гене шепнуть, чтоб прокачал по своим каналам, а то чего нам бабки терять? — заметил Саша.
Встав перед пюпитрами с текстами клятвы и слушая Государственный гимн, Саша и Леня приложили руки к сердцу. Саша чувствовал, как под ладонью колотится от волнения его сердце, и вдруг он ощутил, что и сцена под ногами колеблется точно в таком же ритме: казалось, что и воздух сгущается и разреживается с той же частотой.
Саша не знал, что всему виной был зал, в котором проходила инаугурация. В свое время зал был отремонтирован по принципу «больше золота», без всякого учета требований акустики, и в результате звук «разваливался», при звучании оркестра возникало низкочастотное биение, близкое по частоте к сокращениям сердца. Все концерты в этом зале проваливались, потому что и певцов, и оркестры слушать было невозможно: людей мутило, часто случались сердечные приступы.
Уши у Саши стало закладывать, как при погружении на глубину, липкий комок, дрожа, стал подкатывать к горлу, и, когда они с Леней произнесли первые слова клятвы «Мы, диархи, волей призвавшего нас народа…», Сашу вытошнило прямо на сцену. Хорошо, что он успел отвернуться от пюпитра. Леня подхватил друга, оттащил под государственный штандарт и оторвал бабочку.
— Опять нажрались? — прошипел у Лени над ухом невесть откуда появившийся Геннадий Севастьянович. — Такое мероприятие испортить! Доктор, поставьте его на ноги. Все по местам! — скомандовал он. — Второй дубль!
Июнь 2003 г.
Вся страна была украшена государственными флагами, на которых голубое поле почти забивало все остальные. Белый и красный цвета постепенно выродились в узкие полоски. На голубом фоне четко выделялся двуглавый орел, на груди которого, как ордена, были изображены гербы земель, принадлежащих компаниям — естественным монополистам. Эти гербы изображали логотипы компаний и отражали новое административное деление государства.
Саша и Леня сидели в специальной рекреационной комнате и готовились к инаугурации. Время от времени слуги с почтительным видом меняли напитки и яства, служащие для смягчения голосовых связок в преддверии торжественной государственной клятвы.
— Ну что, допрыгались? — спросил Леня, все еще морщась от иногда возникающей боли в области заживающей ключицы.
— Я пока в больнице лежал, — сказал Саша, — сказки братьев Гримм читал. Там есть одна потрясающая фраза, которая прямо точно про нас. «И получил Дурень корону, и долгие годы правил он мудро».
— С чего это ты взял, что это про нас? — удивился Леня.
— Мы же будем править мудро? — с надеждой на поддержку спросил Саша.
Леня расхохотался, держась рукой за сломанную ключицу.
— Саш, ты неисправим! С каких это хренов мы будем править мудро? А кто будет инакомыслящих гнобить, крамолу изводить? Кто будет под видом цивилизации насаждать тлетворное влияние?
— Неужели мы будем все это делать? — внутренне содрогнувшись, сказал Саша.
— А куда мы денемся? Это раньше мы могли веселиться над властями предержащими, если они нам не нравились, а они никому никогда не нравятся. Теперь над нами будут веселиться, тем более что мы с тобой еще и нетрадиционно ориентированы. Я даже представить не могу, сколько анекдотов будет ходить в народе про нас.
— Но мы же не такие, — простонал Саша.
— Вот мы и будем вколачивать терпимость при помощи полиции, — с горьким сарказмом произнес Леня.
Прозвенел гонг, означавший начало инаугурации.
— Я думаю, у нас все-таки хватит мозгов не ссучиться, — сказал Саша, — не употребить во зло упавшую на нас власть.
— Мозгов, может, и хватит, а сил не знаю, — вполголоса заметил Леня, ступив на алую ковровую дорожку и увидев оскаленные в улыбке физиономии подданных.
Некоторое время друзья молча шли с постными торжественными мордами по алой дорожке, проложенной в густых зарослях неистребимого чиновничьего кустарника, мимо крупных, в три обхвата, министерских дубов, под сенью которых роились таинственные обитатели полусвета. При виде их Саше вспомнилась песенка из фильма «Волшебник страны Оз» про желтую кирпичную дорожку: «Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной, идем дорогой трудной, дорогой не прямой», которая…
Вдруг зазвонил его мобильник. Смущенный, Саша остановился и достал аппарат. Все окрестные уши, как лесные опята к солнцу, потянулись к трубке.
— Это Гинзбург, — сказала трубка.
— Арчи, — коротко бросил Саша Лене. — Да? — спросил он.
— У вас есть три секунды? — спросил взволнованно Арчи. — Дело не терпит отлагательств. Дорога каждая минута.
— Я слушаю, — как можно спокойнее сказал Саша.
— У меня две новости: одна хорошая, другая еще не знаю какая.
— Я слушаю, — повторил Саша.
— В свое время я застраховал наш Кремль на восемьдесят два миллиарда, и они готовы были выплатить страховку, но вдруг у них появилась информация от какого-то Чехова, что остров погиб в результате землетрясения, искусственно вызванного в лаборатории Рубцова.
— Спасибо, Арчи, мы разберемся. Слышал? — спросил Саша Леню.
Тот кивнул.
— Какой-то Чехов, Рубцов, бред какой-то, — сказал Саша, продолжая тожественное шествие к сцене.
— Может, и не бред, — пробормотал Леня.
— Надо будет Гене шепнуть, чтоб прокачал по своим каналам, а то чего нам бабки терять? — заметил Саша.
Встав перед пюпитрами с текстами клятвы и слушая Государственный гимн, Саша и Леня приложили руки к сердцу. Саша чувствовал, как под ладонью колотится от волнения его сердце, и вдруг он ощутил, что и сцена под ногами колеблется точно в таком же ритме: казалось, что и воздух сгущается и разреживается с той же частотой.
Саша не знал, что всему виной был зал, в котором проходила инаугурация. В свое время зал был отремонтирован по принципу «больше золота», без всякого учета требований акустики, и в результате звук «разваливался», при звучании оркестра возникало низкочастотное биение, близкое по частоте к сокращениям сердца. Все концерты в этом зале проваливались, потому что и певцов, и оркестры слушать было невозможно: людей мутило, часто случались сердечные приступы.
Уши у Саши стало закладывать, как при погружении на глубину, липкий комок, дрожа, стал подкатывать к горлу, и, когда они с Леней произнесли первые слова клятвы «Мы, диархи, волей призвавшего нас народа…», Сашу вытошнило прямо на сцену. Хорошо, что он успел отвернуться от пюпитра. Леня подхватил друга, оттащил под государственный штандарт и оторвал бабочку.
— Опять нажрались? — прошипел у Лени над ухом невесть откуда появившийся Геннадий Севастьянович. — Такое мероприятие испортить! Доктор, поставьте его на ноги. Все по местам! — скомандовал он. — Второй дубль!
Июнь 2003 г.