– Я имею право заявить об изнасиловании трехлетней давности?
– Вас изнасиловал Роберт Хейворт? – Констебль Уотерхаус мне не верит и не пытается этого скрыть.
– Да.
– Человек, в которого вы влюблены и который влюблен в вас. Тот самый, с которым вы встречаетесь каждую неделю в мотеле «Трэвелтел» станции техобслуживания Роундесли-Ист-Сервис?
– Вчера я солгала. Извините.
– Все вами сказанное было ложью? Между вами и мистером Хейвортом нет любовных отношений?
Я изучила веб-сайты о насилии и знаю, что некоторые женщины не могут порвать сексуальную связь со своими насильниками, но играть роль больной на всю голову бабы – чересчур даже для меня. Следовательно, выбора нет. Я подтверждаю:
– Да. Все, что я вчера сказала, – ложь.
Уотерхаус по-прежнему не верит. Вероятно, для него я слишком сдержанна. Почему проявление эмоций на людях считается у нас нормальным явлением?
– Вот как? А зачем вам лгать? – Таким тоном киношные полицейские допрашивают подозреваемых.
– Поначалу я не была уверена, что хочу сообщать об изнасиловании. – Снова и снова я повторяю слово, которого избегала три года. С каждым разом оно дается все легче. – И я решила нагнать на него страху. Подумала – приедет полиция, назовут мое имя, и он напугается до смерти.
Уотерхаус молча сверлит меня взглядом. Ждет, когда броня невозмутимости треснет и обрушится к моим ногам.
– А сегодня передумали, – наконец говорит он. – Почему?
– Осознала всю глупость своего плана – подменить собой закон невозмож…
– Тридцатое марта 2003 года. Долго же вы ждали.
– Три года – не срок. Спросите любую жертву насилия. Я много месяцев не могла оправиться от шока. В таком состоянии в полицию не обращаются.
На каждый вопрос Уотерхауса я отвечаю быстро и монотонно, как робот. И мысленно принимаю собственные поздравления с тем, что хватило ума не подвергать себя этому испытанию три года назад.
Уотерхаус с видимой неохотой выдвигает стул из-за стола и садится напротив меня.
– Вчера вы были убедительнее, чем сегодня. Мистер Хейворт сообщил вам о разрыве и вы таким способом решили его покарать?
– Нет, я…
– Вы в курсе, что намеренно ложное обвинение в изнасиловании – серьезное преступление?
Его взгляд приклеен к листку бумаги, исписанному бисерным почерком, мельче я не видала. Мне ничего не удается прочитать. Открываю рот, чтобы ответить, – и сдерживаю себя. Надо остановить этот шквал вопросов. Уотерхаус вошел в ритм, как игрок в пинг-понг, отбивающий шарик раз за разом. Я достойна уважения и щепетильности. Моя ложь касается одной-единственной детали. Достаточно заменить тебя человеком, имени которого я не знаю, зато лицо до сих пор ясно вижу в потных кошмарах, – и история изнасилования будет стопроцентной правдой. А значит, я заслуживаю лучшего отношения.
– Уверяю вас, я в курсе. И довожу до сведения, что пожалуюсь вашему начальству, если вы не прекратите смотреть на меня и обращаться со мной как с куском дерьма. Я стараюсь быть абсолютно откровенной. За вчерашнюю ложь принесла извинения и объяснила ее причину. Сейчас я здесь для того, чтобы заявить о более серьезном злодеянии, чем ложное обвинение в насилии, – мы ведь оба знаем, что неофициальная иерархия преступлений существует. Понимаю, в связи со вчерашним вы относитесь ко мне предвзято, однако прошу вас сосредоточиться на моих словах – что бы вы там обо мне ни думали.
Уотерхаус поднимает глаза. Не могу понять – он зол, напуган, удивлен? Я продолжаю:
– Давайте я облегчу нам обоим жизнь. Я могу доказать, что говорю правду. Существует такая организация, «Расскажи, чтобы уцелеть». У нее есть веб-сайт. На странице под названием «Истории выживших» опубликовано мое письмо от восемнадцатого мая 2003 года. Все истории пронумерованы. Мой номер семьдесят второй. Я не подписывалась, поставила только инициалы Н. Д.
Уотерхаус строчит на листочке. Закончив, поднимается со словами «Подождите здесь» и хлопает дверью. Я остаюсь одна в тесной голубой клетке.
Тишину нарушают твои слова, я слышу их отчетливо. Констебль Уотерхаус для меня никто и ничто. Он чужой, незнакомец. Я помню, что ты говорил о незнакомцах в день нашей первой встречи, когда ты принял мою сторону в моей стычке с человеком по имени Брюс Догерти – еще одним чужаком, идиотом.
– Вы его не знаете, он не знает вас, – сказал ты. – И потому он не может вас обидеть. Лишь самые близкие люди заставляют нас страдать. – Вид у тебя был смятенный – казалось, ты пытаешься от чего-то отгородиться, отогнать неприятные мысли. Мы еще не были достаточно знакомы, и я не рискнула спросить, кто из близких людей заставлял тебя страдать. – Поверьте, я знаю, о чем говорю, – добавил ты. – Только ваши любимые находятся на расстоянии боли. Слишком близко.
Память о пережитом обожгла меня, и я с жаром выпалила:
– Хотите сказать, чужак не может причинить мне боль?
– Если боль не ощущается как нечто глубоко личное – она не так страшна. Она не связана напрямую с отношениями между вами и обидчиком. Ее можно сравнить со стихийным бедствием – землетрясением или потопом. Тонуть во время наводнения, конечно, радости мало, и все-таки это не предательство. У случая и обстоятельств нет собственной воли. Они не могут предать.
Только сейчас я поняла, что ты имел в виду. Констебль Уотерхаус так себя ведет по долгу службы. Подвергать сомнению каждое мое слово – его работа. Лично ко мне это не имеет отношения. Я для него слишком далека.
Интересно, что ты сказал бы про чужаков, которые проявляют доброту – улыбаются мне на улицах, а если случайно толкнут, бормочут: «Извини, радость моя!» Если ты испытал на себе намеренную жестокость, то до конца дней будешь поражаться малейшему проявлению доброты. Я отчаянно благодарна за любое ласковое слово, которое человеку ровным счетом ничего не стоит, за то, что кто-то счел меня достойной улыбки или извинения. Должно быть, меня каждый раз сражает контраст. Никогда не привыкну к тому, что непредсказуемое благородство и непредсказуемое зло существуют в одном и том же мире, едва соприкасаясь.
Если полицейские найдут тебя целым и невредимым, они передадут мое обвинение, все грязные детали перескажут. Поверишь ли ты, когда я скажу, что все придумала? Поймешь ли, что я очернила твое имя от безумной тревоги за тебя?
Я в который раз задаюсь вопросом, не стоит ли мне изменить все подробности и описать констеблю Уотерхаусу – если он даст мне шанс – случай изнасилования, не имеющий с моим ничего общего. Нет, решаю в конце концов. Ничего не выйдет. Я сохраню уверенность, только если буду опираться на факты. Уже которые сутки я почти не сплю, все тело ломит, а мозги, кажется, пропустили через мясорубку. Нет у меня сил придумывать историю насилия.
К тому же настоящая история страшнее любой вымышленной. Если только мне удастся убедить констебля Уотерхауса в том, что я говорю правду, он бросится тебя разыскивать и все остальные дела отойдут на десятый план.
Дверь открывается. Теперь в руках у Уотерхауса несколько листов бумаги. Настороженно приглядываясь ко мне, он спрашивает:
– Может, чашку чая?
Неожиданное предложение меня ободряет, но я симулирую раздражение.
– Ясно. Убедившись, что я не лгу, вы предлагаете напитки. У вас скользящая шкала? К примеру, изнасиловали вас – выпейте чаю, сексуально домогались – минералки, ограбили – воды из-под крана?
Лицо Уотерхауса каменеет.
– Я прочитал ваше письмо на сайте. Предположительно ваше письмо.
– Вы мне не верите? – Упертый парень. Я внутренне собираюсь для боя. Люблю хорошую драку, особенно когда уверена в победе. – Откуда бы мне знать про это письмо, если я его не писала? По-вашему, женщина, которую не насиловали, ради удовольствия прочесывает вебсайты о насилии и, наткнувшись на историю с подходящими инициалами вместо подписи…
– «Я не видела насильника ни прежде, ни потом», – громко читает Уотерхаус.
Он распечатал мое письмо. Я вздрагиваю; мне неприятно находиться с этим письмом в одной комнате.
Спешу заговорить, чтобы не услышать продолжения:
– Тогда я еще не знала, кто он такой. Выяснила гораздо позже, когда снова его увидела. Я вам вчера говорила, что наткнулась на него в Роундесли-Ист-Сервис двадцать четвертого марта прошлого года. В четверг.
Уотерхаус качает головой, перебирая листки.
– Вы этого не говорили, – возражает он. – Дату назвали, но не сказали, где встретились.
– Ну так теперь говорю. Я увидела его на станции техобслуживания. Во второй раз. А впервые – в тот день, когда он меня изнасиловал.
– Значит, Роундесли-Ист-Сервис. В мотеле «Трэвелтел»?
Мозг Уотерхауса представляется мне компьютером. Каждый мой ответ – новая информация, которую требуется ввести и обработать.
– Нет. В ресторанном дворике. Насчет «Трэвелтел» я солгала. Просто я знаю, что там есть мотель, и решила добавить конкретики.
– А как быть с комнатой номер одиннадцать, которую по четвергам держали свободной специально для вас? – Та к тихо и вкрадчиво Уотерхаус до сих пор ко мне не обращался. Плохой знак. И взгляда от меня не отрывает.
– Я это придумала. Никогда не заходила в «Трэвелтел» и не бывала ни в одном из номеров.
Услышав рассказ, он перестанет сомневаться в моей честности и не станет беседовать со служащими мотеля. Мои последние слова легко проверить, и он знает, что я это знаю. Та к к чему ей – так он подумает – идти на риск и нагло врать?
– Значит, мистера Хейворта, который вас изнасиловал, вы встретили во второй раз двадцать четвертого марта прошлого года в ресторанном дворике станции техобслуживания Роундесли-Ист-Сервис?
– Да. Я его увидела, а он меня нет.
Уотерхаус откидывается на стуле, швыряет ручку на стол.
– Уверен, вы были потрясены.
Я молчу.
– Как вы узнали его имя и адрес?
– Проследила его до фургона. На боку грузовика написаны фамилия и номер телефона. Адрес нашла в телефонной книге.
Пусть задает свои вопросы, пусть спрашивает о чем угодно, у меня на все есть ответ – четкий и правдоподобный. Всякий раз, когда Уотерхаус выуживает подробность, с помощью которой рассчитывает загнать меня в ловушку, я ловко вплетаю эту деталь в свою историю. Все звенья можно подогнать, мне надо только гнуть свое: это произошло так, а это – вот эдак. Никакая ложь не может быть настолько достоверной.
– Не понимаю, – говорит Уотерхаус. – Вам известно его имя, вам известен его адрес. Вы собирались лично с ним разобраться. Почему же не сделали этого?
– Потому что в итоге сама могла оказаться на скамье подсудимых, а он одержал бы еще одну победу. Говорю же, я хотела, чтобы он увидел полицию на пороге своего дома и затрясся от страха. А встречаться с ним лицом к лицу мне… совсем не хотелось.
– И вы сочинили сказку о большой любви, свиданиях в одном и том же номере каждый четверг, о разговоре вашей подруги по телефону с женой мистера Хейворта?
– Да.
Уотерхаус заглядывает в записи.
– А ваша подруга Ивон, которая живет вместе с вами, тоже вымышленный персонаж?
– Нет, – отвечаю я после некоторого колебания. – Ивон Котчин – действительно моя подруга.
– Следовательно, не все сказанное вами вчера было ложью. И следовательно, сегодня вы солгали по крайней мере один раз. Как насчет приступа паники у дома мистера Хейворта? И встречи с его женой?
– И то и другое – правда. Я ездила к его дому. И там мне стало плохо. Потому я и решила, что сама не справлюсь. Потому и пришла сегодня к вам.
– Вчера вы оставили мне и сержанту Зэйлер фотографию, где вы сняты вместе с мистером Хейвортом, – говорит Уотерхаус. – Откуда взялся этот снимок?
Я прячу удивление и злость на себя. Совершенно забыла про фото.
– Это подделка, – отвечаю как можно спокойнее.
– Неужели? Хотелось бы узнать конкретнее. Каким образом вы это сделали?
– Не я – один мой знакомый. Я только дала ему фото мистера Хейворта и свое.
– Где вы взяли фото мистера Хейворта?
Я демонстративно вздыхаю: мол, ответ очевиден.
– Сама сняла, на парковке станции техобслуживания. Двадцать четвертого марта прошлого года.
– Сомневаюсь. Вы стояли прямо перед ним, а он вас не заметил? И как вышло, что у вас при себе оказался фотоаппарат?
– Я перед ним не стояла – снимала издалека цифровой зеркалкой. Которая – отвечаю на второй вопрос – всегда при мне, если я направляюсь на встречу с потенциальным клиентом. А двадцать четвертого марта прошлого года я как раз ехала на такую встречу. Камера необходима, чтобы снять сад, или комнату, или стену. Мне проще работать, когда перед глазами будущее место расположения часов.
Уотерхаус ерзает на стуле. Я ловлю тень сомнения в его взгляде.
– Если сегодня вы говорите правду, то… у вас очень странно устроены мозги. А если лжете, то я это докажу.
– Может, позволите мне рассказать то, ради чего я сюда пришла? Узнаете, что со мной случилось, и тогда поймете, что случившееся любые мозги свернуло бы набекрень. Если же вы не поверите мне, то, клянусь, больше не услышите от меня ни слова. Я не стану общаться с человеком, который думает, что подобное можно выдумать!
Будь я на грани слез, а не в ярости, мне было бы проще расположить к себе Уотерхауса, но злость мне лучше дается. К злости я привыкла.
– Как только я приму от вас заявление, наша беседа станет официальной и назад пути не будет, – говорит констебль. – Вы понимаете это?
Накатывает волна страха. С чего начать? Жила-была Наоми?… Но это ведь не исповедь и не беседа по душам. Это ложь. И только как ко лжи мне и надо относиться к своему рассказу. Правда будет лишь подспорьем для лжи, а значит, всякие эмоции излишни.
– Понимаю, – отвечаю я. – Давайте приступим к официальной части.
Глава шестая
Подпись
Наоми Дженкинс
Дата
4 апреля 2006 года
___________________________________
30 марта 2003 года, в понедельник, я вышла из дома в 9.40 утра и поехала забирать нужный мне для работы камень из карьера в Хоптон-Вуде у каменотеса Джеймса Флоусона, проживающего в Хэмблсфорде. Услышав от мистера Флоутона, что камень еще не доставлен из карьера, я тотчас покинула его мастерскую и направилась обратно по проселочной дороге к шоссе, где оставила машину.
У моей машины стоял какой-то мужчина, высокий, темноволосый, с короткой стрижкой, в светло-коричневой куртке с меховой подстежкой – по-моему, из овчины, – в черных джинсах и ботинках «тимберленд». Заметив, что я приближаюсь, он крикнул: «Наоми!» – и помахал мне рукой. Другую руку он держал в кармане. Хотя мужчина был мне незнаком, я решила, что он меня знает. (В тот момент мне еще не было известно, что это Роберт Хейворт, проживающий по адресу: Спиллинг, Чепел-лейн, 3.
Я подошла к нему. Он схватил меня за руку и вытащил из кармана нож. Я закричала. Нож был с черной рукояткой примерно трех дюймов в длину и лезвием около пяти дюймов. Мужчина дернул меня к себе, так что мы оказались вплотную друг к другу, ткнул острием ножа мне в живот и надавил. При этом улыбался. Он очень тихо велел мне замолчать. Сказал: «Заткнись – или я тебе кишки выпущу. И сердце вырежу. Я не шучу». Я перестала кричать. Мистер Хейворт сказал: «Делай, что приказывают, не то пущу в ход нож. Поняла?» Я кивнула. Он разозлился, не услышав ответа, и повторил: «Поняла?»
На этот раз я ответила: «Поняла».
Он сунул нож в карман, взял меня под руку и велел идти рядом с ним к его машине, припаркованной примерно в двухстах шагах дальше по шоссе в сторону Спиллинга, напротив магазина спорттоваров «Снежный Джо». Машина у него была черная, если не ошибаюсь, хэтчбек, а марку, модель и номер я не запомнила от страха.
Мистер Хейворт открыл машину издалека, с помощью брелока, который достал из того же кармана, что и нож. Когда мы подошли, он открыл заднюю дверцу и велел сесть. Я забралась в салон, на заднее сиденье. Он с силой захлопнул дверцу, обошел машину и сел рядом со мной. Взял мою сумочку, достал оттуда сотовый телефон, а сумочку вышвырнул в окно. Мобильник он бросил на переднее сиденье рядом с водительским. В его машине была длинная полочка, закрепленная поверх спинки заднего сиденья. Мистер Хейворт достал оттуда маску для глаз из плотной синей материи с черной резинкой. Он натянул маску мне на лицо, закрыв глаза, и предупредил, чтобы я не пыталась ее снять, иначе он пустит в ход нож. «Если не хочешь захлебнуться кровью, – сказал он, – будешь делать как велю».
Я услышала, как хлопнула дверца. Судя по звукам, он сел за руль. Затем сказал: «Я вижу тебя в зеркало заднего вида. Так что без глупостей». Машина тронулась. Я не могу сказать, сколько мы ехали. Показалось – много часов, но мне трудно судить, я была очень напугана. Предполагаю, что два часа мы точно ехали, а возможно, и гораздо дольше. Сначала я умоляла мистера Хейворта меня отпустить. Предлагала деньги в обмен на свободу. Спросила, откуда он знает мое имя и что собирается со мной сделать. В ответ он только смеялся. Потом ему надоели мои вопросы, и он приказал мне умолкнуть. Я так и сделала и сидела смирно, потому что он опять угрожал мне ножом. Он заявил, что закрыл все двери машины и если я попробую выпрыгнуть, то пожалею. «Будешь слушаться, – сказал он, – останешься цела».
Все время, пока мы ехали, в машине работало Радио-5. Я только станцию запомнила, а что передавали, не помню. После паузы Хейворт начал рассказывать все, что обо мне знал. Назвал мой адрес и сказал, чем я занимаюсь. Спрашивал меня о солнечных часах, заставлял отвечать на каждый вопрос и предупредил, что если отвечу неправильно, то он остановится и испробует на мне нож. Из его вопросов я поняла, что он довольно много знает о солнечных часах. Он упомянул скафис и аналемму[7] – малоизвестные специальные термины. Мистер Хейворт знал, что я родилась в Фолкстоуне, изучала типографское дело в университете Ридинга и на последнем курсе придумала новый шрифт; что изобретение у меня купила «Adobe», компания-разработчик программного обеспечения, и что благодаря крупной сумме денег, которую я выручила от продажи, я и смогла начать собственный бизнес по изготовлению солнечных часов. «Каково быть успешной бизнес-леди?» Он надо мной насмехался. Мне показалось, что ему нравится демонстрировать, как много он знает обо мне. Я спросила, откуда у него вся эта информация. Тогда он затормозил, и я почувствовала, как что-то острое коснулось моего носа. Я подумала, что это нож. Мистер Хейворт напомнил, что мне не разрешается задавать вопросы, и заставил просить у него прощения. Когда я извинилась, он поехал дальше.
Еще через какое-то время машина остановилась. Мистер Хейворт открыл дверцу с моей стороны и вытащил меня наружу. Он снова взял меня под руку, приказал идти медленно и потянул за собой. Вскоре я почувствовала, что мы заходим в дом. Поднялись по ступенькам. Мистер Хейворт сдернул с меня пальто и приказал снять туфли. Я сняла. Внутри было холодно, даже холоднее, чем на улице. Мистер Хейворт развернул меня и велел сесть. Я села. Он велел лечь, и я послушалась. Мне показалось, что я легла на кровать. Затем он привязал к моим лодыжкам и запястьям веревки, раздвинул мои руки и ноги и с помощью этих веревок закрепил на чем-то деревянном. И тогда снял с меня маску.
Мы находились в небольшом театре. Мистер Хейворт распял меня на кровати посреди сцены. Кровать была темного цвета – вероятно, красного дерева, – с резным желудем в каждом из четырех углов. Матрас, на котором я лежала, был застелен чем-то вроде целлофана. Я заметила ступеньки, ведущие на сцену с правой стороны, – вероятно, те самые, по которым я только что поднималась. Занавес был открыт, и я смогла рассмотреть зал. Вместо рядов зрительских кресел там стоял большой длинный стол того же цвета, что и кровать, и много деревянных стульев темного дерева с белыми мягкими сиденьями. Стол был сервирован по всем правилам, у каждой тарелки лежали несколько вилок и ножей.
«Хочешь разогреться перед шоу?» – сказал мистер Хейворт и стиснул мою грудь. Я заплакала и попросила, чтобы он меня отпустил. Он рассмеялся, достал из кармана нож и начал разрезать мою одежду. Очень медленно, не обращая внимания на мои крики и мольбы. Не знаю, сколько это продолжалось, но мне было видно маленькое окошко, и я заметила, что снаружи начало темнеть. Думаю, на его занятие ушло не меньше часа.
Когда на мне уже ничего не было, он ушел на несколько минут. Я начала кричать что было сил, звала на помощь. От холода меня трясло, зубы стучали.
– Вас изнасиловал Роберт Хейворт? – Констебль Уотерхаус мне не верит и не пытается этого скрыть.
– Да.
– Человек, в которого вы влюблены и который влюблен в вас. Тот самый, с которым вы встречаетесь каждую неделю в мотеле «Трэвелтел» станции техобслуживания Роундесли-Ист-Сервис?
– Вчера я солгала. Извините.
– Все вами сказанное было ложью? Между вами и мистером Хейвортом нет любовных отношений?
Я изучила веб-сайты о насилии и знаю, что некоторые женщины не могут порвать сексуальную связь со своими насильниками, но играть роль больной на всю голову бабы – чересчур даже для меня. Следовательно, выбора нет. Я подтверждаю:
– Да. Все, что я вчера сказала, – ложь.
Уотерхаус по-прежнему не верит. Вероятно, для него я слишком сдержанна. Почему проявление эмоций на людях считается у нас нормальным явлением?
– Вот как? А зачем вам лгать? – Таким тоном киношные полицейские допрашивают подозреваемых.
– Поначалу я не была уверена, что хочу сообщать об изнасиловании. – Снова и снова я повторяю слово, которого избегала три года. С каждым разом оно дается все легче. – И я решила нагнать на него страху. Подумала – приедет полиция, назовут мое имя, и он напугается до смерти.
Уотерхаус молча сверлит меня взглядом. Ждет, когда броня невозмутимости треснет и обрушится к моим ногам.
– А сегодня передумали, – наконец говорит он. – Почему?
– Осознала всю глупость своего плана – подменить собой закон невозмож…
– Тридцатое марта 2003 года. Долго же вы ждали.
– Три года – не срок. Спросите любую жертву насилия. Я много месяцев не могла оправиться от шока. В таком состоянии в полицию не обращаются.
На каждый вопрос Уотерхауса я отвечаю быстро и монотонно, как робот. И мысленно принимаю собственные поздравления с тем, что хватило ума не подвергать себя этому испытанию три года назад.
Уотерхаус с видимой неохотой выдвигает стул из-за стола и садится напротив меня.
– Вчера вы были убедительнее, чем сегодня. Мистер Хейворт сообщил вам о разрыве и вы таким способом решили его покарать?
– Нет, я…
– Вы в курсе, что намеренно ложное обвинение в изнасиловании – серьезное преступление?
Его взгляд приклеен к листку бумаги, исписанному бисерным почерком, мельче я не видала. Мне ничего не удается прочитать. Открываю рот, чтобы ответить, – и сдерживаю себя. Надо остановить этот шквал вопросов. Уотерхаус вошел в ритм, как игрок в пинг-понг, отбивающий шарик раз за разом. Я достойна уважения и щепетильности. Моя ложь касается одной-единственной детали. Достаточно заменить тебя человеком, имени которого я не знаю, зато лицо до сих пор ясно вижу в потных кошмарах, – и история изнасилования будет стопроцентной правдой. А значит, я заслуживаю лучшего отношения.
– Уверяю вас, я в курсе. И довожу до сведения, что пожалуюсь вашему начальству, если вы не прекратите смотреть на меня и обращаться со мной как с куском дерьма. Я стараюсь быть абсолютно откровенной. За вчерашнюю ложь принесла извинения и объяснила ее причину. Сейчас я здесь для того, чтобы заявить о более серьезном злодеянии, чем ложное обвинение в насилии, – мы ведь оба знаем, что неофициальная иерархия преступлений существует. Понимаю, в связи со вчерашним вы относитесь ко мне предвзято, однако прошу вас сосредоточиться на моих словах – что бы вы там обо мне ни думали.
Уотерхаус поднимает глаза. Не могу понять – он зол, напуган, удивлен? Я продолжаю:
– Давайте я облегчу нам обоим жизнь. Я могу доказать, что говорю правду. Существует такая организация, «Расскажи, чтобы уцелеть». У нее есть веб-сайт. На странице под названием «Истории выживших» опубликовано мое письмо от восемнадцатого мая 2003 года. Все истории пронумерованы. Мой номер семьдесят второй. Я не подписывалась, поставила только инициалы Н. Д.
Уотерхаус строчит на листочке. Закончив, поднимается со словами «Подождите здесь» и хлопает дверью. Я остаюсь одна в тесной голубой клетке.
Тишину нарушают твои слова, я слышу их отчетливо. Констебль Уотерхаус для меня никто и ничто. Он чужой, незнакомец. Я помню, что ты говорил о незнакомцах в день нашей первой встречи, когда ты принял мою сторону в моей стычке с человеком по имени Брюс Догерти – еще одним чужаком, идиотом.
– Вы его не знаете, он не знает вас, – сказал ты. – И потому он не может вас обидеть. Лишь самые близкие люди заставляют нас страдать. – Вид у тебя был смятенный – казалось, ты пытаешься от чего-то отгородиться, отогнать неприятные мысли. Мы еще не были достаточно знакомы, и я не рискнула спросить, кто из близких людей заставлял тебя страдать. – Поверьте, я знаю, о чем говорю, – добавил ты. – Только ваши любимые находятся на расстоянии боли. Слишком близко.
Память о пережитом обожгла меня, и я с жаром выпалила:
– Хотите сказать, чужак не может причинить мне боль?
– Если боль не ощущается как нечто глубоко личное – она не так страшна. Она не связана напрямую с отношениями между вами и обидчиком. Ее можно сравнить со стихийным бедствием – землетрясением или потопом. Тонуть во время наводнения, конечно, радости мало, и все-таки это не предательство. У случая и обстоятельств нет собственной воли. Они не могут предать.
Только сейчас я поняла, что ты имел в виду. Констебль Уотерхаус так себя ведет по долгу службы. Подвергать сомнению каждое мое слово – его работа. Лично ко мне это не имеет отношения. Я для него слишком далека.
Интересно, что ты сказал бы про чужаков, которые проявляют доброту – улыбаются мне на улицах, а если случайно толкнут, бормочут: «Извини, радость моя!» Если ты испытал на себе намеренную жестокость, то до конца дней будешь поражаться малейшему проявлению доброты. Я отчаянно благодарна за любое ласковое слово, которое человеку ровным счетом ничего не стоит, за то, что кто-то счел меня достойной улыбки или извинения. Должно быть, меня каждый раз сражает контраст. Никогда не привыкну к тому, что непредсказуемое благородство и непредсказуемое зло существуют в одном и том же мире, едва соприкасаясь.
Если полицейские найдут тебя целым и невредимым, они передадут мое обвинение, все грязные детали перескажут. Поверишь ли ты, когда я скажу, что все придумала? Поймешь ли, что я очернила твое имя от безумной тревоги за тебя?
Я в который раз задаюсь вопросом, не стоит ли мне изменить все подробности и описать констеблю Уотерхаусу – если он даст мне шанс – случай изнасилования, не имеющий с моим ничего общего. Нет, решаю в конце концов. Ничего не выйдет. Я сохраню уверенность, только если буду опираться на факты. Уже которые сутки я почти не сплю, все тело ломит, а мозги, кажется, пропустили через мясорубку. Нет у меня сил придумывать историю насилия.
К тому же настоящая история страшнее любой вымышленной. Если только мне удастся убедить констебля Уотерхауса в том, что я говорю правду, он бросится тебя разыскивать и все остальные дела отойдут на десятый план.
Дверь открывается. Теперь в руках у Уотерхауса несколько листов бумаги. Настороженно приглядываясь ко мне, он спрашивает:
– Может, чашку чая?
Неожиданное предложение меня ободряет, но я симулирую раздражение.
– Ясно. Убедившись, что я не лгу, вы предлагаете напитки. У вас скользящая шкала? К примеру, изнасиловали вас – выпейте чаю, сексуально домогались – минералки, ограбили – воды из-под крана?
Лицо Уотерхауса каменеет.
– Я прочитал ваше письмо на сайте. Предположительно ваше письмо.
– Вы мне не верите? – Упертый парень. Я внутренне собираюсь для боя. Люблю хорошую драку, особенно когда уверена в победе. – Откуда бы мне знать про это письмо, если я его не писала? По-вашему, женщина, которую не насиловали, ради удовольствия прочесывает вебсайты о насилии и, наткнувшись на историю с подходящими инициалами вместо подписи…
– «Я не видела насильника ни прежде, ни потом», – громко читает Уотерхаус.
Он распечатал мое письмо. Я вздрагиваю; мне неприятно находиться с этим письмом в одной комнате.
Спешу заговорить, чтобы не услышать продолжения:
– Тогда я еще не знала, кто он такой. Выяснила гораздо позже, когда снова его увидела. Я вам вчера говорила, что наткнулась на него в Роундесли-Ист-Сервис двадцать четвертого марта прошлого года. В четверг.
Уотерхаус качает головой, перебирая листки.
– Вы этого не говорили, – возражает он. – Дату назвали, но не сказали, где встретились.
– Ну так теперь говорю. Я увидела его на станции техобслуживания. Во второй раз. А впервые – в тот день, когда он меня изнасиловал.
– Значит, Роундесли-Ист-Сервис. В мотеле «Трэвелтел»?
Мозг Уотерхауса представляется мне компьютером. Каждый мой ответ – новая информация, которую требуется ввести и обработать.
– Нет. В ресторанном дворике. Насчет «Трэвелтел» я солгала. Просто я знаю, что там есть мотель, и решила добавить конкретики.
– А как быть с комнатой номер одиннадцать, которую по четвергам держали свободной специально для вас? – Та к тихо и вкрадчиво Уотерхаус до сих пор ко мне не обращался. Плохой знак. И взгляда от меня не отрывает.
– Я это придумала. Никогда не заходила в «Трэвелтел» и не бывала ни в одном из номеров.
Услышав рассказ, он перестанет сомневаться в моей честности и не станет беседовать со служащими мотеля. Мои последние слова легко проверить, и он знает, что я это знаю. Та к к чему ей – так он подумает – идти на риск и нагло врать?
– Значит, мистера Хейворта, который вас изнасиловал, вы встретили во второй раз двадцать четвертого марта прошлого года в ресторанном дворике станции техобслуживания Роундесли-Ист-Сервис?
– Да. Я его увидела, а он меня нет.
Уотерхаус откидывается на стуле, швыряет ручку на стол.
– Уверен, вы были потрясены.
Я молчу.
– Как вы узнали его имя и адрес?
– Проследила его до фургона. На боку грузовика написаны фамилия и номер телефона. Адрес нашла в телефонной книге.
Пусть задает свои вопросы, пусть спрашивает о чем угодно, у меня на все есть ответ – четкий и правдоподобный. Всякий раз, когда Уотерхаус выуживает подробность, с помощью которой рассчитывает загнать меня в ловушку, я ловко вплетаю эту деталь в свою историю. Все звенья можно подогнать, мне надо только гнуть свое: это произошло так, а это – вот эдак. Никакая ложь не может быть настолько достоверной.
– Не понимаю, – говорит Уотерхаус. – Вам известно его имя, вам известен его адрес. Вы собирались лично с ним разобраться. Почему же не сделали этого?
– Потому что в итоге сама могла оказаться на скамье подсудимых, а он одержал бы еще одну победу. Говорю же, я хотела, чтобы он увидел полицию на пороге своего дома и затрясся от страха. А встречаться с ним лицом к лицу мне… совсем не хотелось.
– И вы сочинили сказку о большой любви, свиданиях в одном и том же номере каждый четверг, о разговоре вашей подруги по телефону с женой мистера Хейворта?
– Да.
Уотерхаус заглядывает в записи.
– А ваша подруга Ивон, которая живет вместе с вами, тоже вымышленный персонаж?
– Нет, – отвечаю я после некоторого колебания. – Ивон Котчин – действительно моя подруга.
– Следовательно, не все сказанное вами вчера было ложью. И следовательно, сегодня вы солгали по крайней мере один раз. Как насчет приступа паники у дома мистера Хейворта? И встречи с его женой?
– И то и другое – правда. Я ездила к его дому. И там мне стало плохо. Потому я и решила, что сама не справлюсь. Потому и пришла сегодня к вам.
– Вчера вы оставили мне и сержанту Зэйлер фотографию, где вы сняты вместе с мистером Хейвортом, – говорит Уотерхаус. – Откуда взялся этот снимок?
Я прячу удивление и злость на себя. Совершенно забыла про фото.
– Это подделка, – отвечаю как можно спокойнее.
– Неужели? Хотелось бы узнать конкретнее. Каким образом вы это сделали?
– Не я – один мой знакомый. Я только дала ему фото мистера Хейворта и свое.
– Где вы взяли фото мистера Хейворта?
Я демонстративно вздыхаю: мол, ответ очевиден.
– Сама сняла, на парковке станции техобслуживания. Двадцать четвертого марта прошлого года.
– Сомневаюсь. Вы стояли прямо перед ним, а он вас не заметил? И как вышло, что у вас при себе оказался фотоаппарат?
– Я перед ним не стояла – снимала издалека цифровой зеркалкой. Которая – отвечаю на второй вопрос – всегда при мне, если я направляюсь на встречу с потенциальным клиентом. А двадцать четвертого марта прошлого года я как раз ехала на такую встречу. Камера необходима, чтобы снять сад, или комнату, или стену. Мне проще работать, когда перед глазами будущее место расположения часов.
Уотерхаус ерзает на стуле. Я ловлю тень сомнения в его взгляде.
– Если сегодня вы говорите правду, то… у вас очень странно устроены мозги. А если лжете, то я это докажу.
– Может, позволите мне рассказать то, ради чего я сюда пришла? Узнаете, что со мной случилось, и тогда поймете, что случившееся любые мозги свернуло бы набекрень. Если же вы не поверите мне, то, клянусь, больше не услышите от меня ни слова. Я не стану общаться с человеком, который думает, что подобное можно выдумать!
Будь я на грани слез, а не в ярости, мне было бы проще расположить к себе Уотерхауса, но злость мне лучше дается. К злости я привыкла.
– Как только я приму от вас заявление, наша беседа станет официальной и назад пути не будет, – говорит констебль. – Вы понимаете это?
Накатывает волна страха. С чего начать? Жила-была Наоми?… Но это ведь не исповедь и не беседа по душам. Это ложь. И только как ко лжи мне и надо относиться к своему рассказу. Правда будет лишь подспорьем для лжи, а значит, всякие эмоции излишни.
– Понимаю, – отвечаю я. – Давайте приступим к официальной части.
Глава шестая
04/04/06
Заявление Наоми Дженкинс, проживающей по адресу: Роундесли, Эрджилл-сквер, 14. Род занятий: изготовитель солнечных часов. Возраст: 35 лет.
Я подтверждаю, что все нижеизложенное является истиной. Я предупреждена об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний.Подпись
Наоми Дженкинс
Дата
4 апреля 2006 года
___________________________________
30 марта 2003 года, в понедельник, я вышла из дома в 9.40 утра и поехала забирать нужный мне для работы камень из карьера в Хоптон-Вуде у каменотеса Джеймса Флоусона, проживающего в Хэмблсфорде. Услышав от мистера Флоутона, что камень еще не доставлен из карьера, я тотчас покинула его мастерскую и направилась обратно по проселочной дороге к шоссе, где оставила машину.
У моей машины стоял какой-то мужчина, высокий, темноволосый, с короткой стрижкой, в светло-коричневой куртке с меховой подстежкой – по-моему, из овчины, – в черных джинсах и ботинках «тимберленд». Заметив, что я приближаюсь, он крикнул: «Наоми!» – и помахал мне рукой. Другую руку он держал в кармане. Хотя мужчина был мне незнаком, я решила, что он меня знает. (В тот момент мне еще не было известно, что это Роберт Хейворт, проживающий по адресу: Спиллинг, Чепел-лейн, 3.
Я подошла к нему. Он схватил меня за руку и вытащил из кармана нож. Я закричала. Нож был с черной рукояткой примерно трех дюймов в длину и лезвием около пяти дюймов. Мужчина дернул меня к себе, так что мы оказались вплотную друг к другу, ткнул острием ножа мне в живот и надавил. При этом улыбался. Он очень тихо велел мне замолчать. Сказал: «Заткнись – или я тебе кишки выпущу. И сердце вырежу. Я не шучу». Я перестала кричать. Мистер Хейворт сказал: «Делай, что приказывают, не то пущу в ход нож. Поняла?» Я кивнула. Он разозлился, не услышав ответа, и повторил: «Поняла?»
На этот раз я ответила: «Поняла».
Он сунул нож в карман, взял меня под руку и велел идти рядом с ним к его машине, припаркованной примерно в двухстах шагах дальше по шоссе в сторону Спиллинга, напротив магазина спорттоваров «Снежный Джо». Машина у него была черная, если не ошибаюсь, хэтчбек, а марку, модель и номер я не запомнила от страха.
Мистер Хейворт открыл машину издалека, с помощью брелока, который достал из того же кармана, что и нож. Когда мы подошли, он открыл заднюю дверцу и велел сесть. Я забралась в салон, на заднее сиденье. Он с силой захлопнул дверцу, обошел машину и сел рядом со мной. Взял мою сумочку, достал оттуда сотовый телефон, а сумочку вышвырнул в окно. Мобильник он бросил на переднее сиденье рядом с водительским. В его машине была длинная полочка, закрепленная поверх спинки заднего сиденья. Мистер Хейворт достал оттуда маску для глаз из плотной синей материи с черной резинкой. Он натянул маску мне на лицо, закрыв глаза, и предупредил, чтобы я не пыталась ее снять, иначе он пустит в ход нож. «Если не хочешь захлебнуться кровью, – сказал он, – будешь делать как велю».
Я услышала, как хлопнула дверца. Судя по звукам, он сел за руль. Затем сказал: «Я вижу тебя в зеркало заднего вида. Так что без глупостей». Машина тронулась. Я не могу сказать, сколько мы ехали. Показалось – много часов, но мне трудно судить, я была очень напугана. Предполагаю, что два часа мы точно ехали, а возможно, и гораздо дольше. Сначала я умоляла мистера Хейворта меня отпустить. Предлагала деньги в обмен на свободу. Спросила, откуда он знает мое имя и что собирается со мной сделать. В ответ он только смеялся. Потом ему надоели мои вопросы, и он приказал мне умолкнуть. Я так и сделала и сидела смирно, потому что он опять угрожал мне ножом. Он заявил, что закрыл все двери машины и если я попробую выпрыгнуть, то пожалею. «Будешь слушаться, – сказал он, – останешься цела».
Все время, пока мы ехали, в машине работало Радио-5. Я только станцию запомнила, а что передавали, не помню. После паузы Хейворт начал рассказывать все, что обо мне знал. Назвал мой адрес и сказал, чем я занимаюсь. Спрашивал меня о солнечных часах, заставлял отвечать на каждый вопрос и предупредил, что если отвечу неправильно, то он остановится и испробует на мне нож. Из его вопросов я поняла, что он довольно много знает о солнечных часах. Он упомянул скафис и аналемму[7] – малоизвестные специальные термины. Мистер Хейворт знал, что я родилась в Фолкстоуне, изучала типографское дело в университете Ридинга и на последнем курсе придумала новый шрифт; что изобретение у меня купила «Adobe», компания-разработчик программного обеспечения, и что благодаря крупной сумме денег, которую я выручила от продажи, я и смогла начать собственный бизнес по изготовлению солнечных часов. «Каково быть успешной бизнес-леди?» Он надо мной насмехался. Мне показалось, что ему нравится демонстрировать, как много он знает обо мне. Я спросила, откуда у него вся эта информация. Тогда он затормозил, и я почувствовала, как что-то острое коснулось моего носа. Я подумала, что это нож. Мистер Хейворт напомнил, что мне не разрешается задавать вопросы, и заставил просить у него прощения. Когда я извинилась, он поехал дальше.
Еще через какое-то время машина остановилась. Мистер Хейворт открыл дверцу с моей стороны и вытащил меня наружу. Он снова взял меня под руку, приказал идти медленно и потянул за собой. Вскоре я почувствовала, что мы заходим в дом. Поднялись по ступенькам. Мистер Хейворт сдернул с меня пальто и приказал снять туфли. Я сняла. Внутри было холодно, даже холоднее, чем на улице. Мистер Хейворт развернул меня и велел сесть. Я села. Он велел лечь, и я послушалась. Мне показалось, что я легла на кровать. Затем он привязал к моим лодыжкам и запястьям веревки, раздвинул мои руки и ноги и с помощью этих веревок закрепил на чем-то деревянном. И тогда снял с меня маску.
Мы находились в небольшом театре. Мистер Хейворт распял меня на кровати посреди сцены. Кровать была темного цвета – вероятно, красного дерева, – с резным желудем в каждом из четырех углов. Матрас, на котором я лежала, был застелен чем-то вроде целлофана. Я заметила ступеньки, ведущие на сцену с правой стороны, – вероятно, те самые, по которым я только что поднималась. Занавес был открыт, и я смогла рассмотреть зал. Вместо рядов зрительских кресел там стоял большой длинный стол того же цвета, что и кровать, и много деревянных стульев темного дерева с белыми мягкими сиденьями. Стол был сервирован по всем правилам, у каждой тарелки лежали несколько вилок и ножей.
«Хочешь разогреться перед шоу?» – сказал мистер Хейворт и стиснул мою грудь. Я заплакала и попросила, чтобы он меня отпустил. Он рассмеялся, достал из кармана нож и начал разрезать мою одежду. Очень медленно, не обращая внимания на мои крики и мольбы. Не знаю, сколько это продолжалось, но мне было видно маленькое окошко, и я заметила, что снаружи начало темнеть. Думаю, на его занятие ушло не меньше часа.
Когда на мне уже ничего не было, он ушел на несколько минут. Я начала кричать что было сил, звала на помощь. От холода меня трясло, зубы стучали.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента