Страница:
следует, все с концами забыли, фефелы халатные. Один я почему-то, средь них
в декабре стоящий, все в памяти удержал. Заводили, стало быть, счетоведа
сидни насчет повеситься -- де, не храбрый ты, хоть и Егорий. Разобиделся он
на бражников, удаль его, видите ли, поставили под вопрос, -- и вскорости
косу покинул, дабы в эту же синеву доказать, что с ним подобные номера не
проходят. И спроворил что надо где следовало, и завис без истерик на дратве
вощеной и скрученной в восемь раз, знаменитую ту балясину перебросив с сосны
на другую на правильной высоте. И находят его сторожа охот в независимом
таком положении, и выписывают того ли фельдшера из Городнищ: окажи, надо
помощь. Притащился, ему показали -- врачуй. Фельдшер им: лично я
свидетельствую удушие. А мы думали, просто не климатит ему тут, ну, а быть,
быть-то будет? Чего не обещаю -- того не обещаю, им лекарь сказал. Медицине
видней, говорят, отзвенел, видать, горемыкалка одинокая, откуковал.
Приласкала, правда, дама его эта под самый конец, но и то рябам на смех -- с
пятницы на четверг, салом, словно бы, по сусалам. С кем, забавно бы
выяснить, со следующим она побудет теперь, кого осчастливит, а кого, гадали,
осиротит. Так гадали мелкоплесовские сторожа в районе села Вышелбауши, а она
уже, надо думать, наметила тайно, кто именно. Выяснилось потом, в теченье
поминок по Федору, куда в сравнительно недалеких видах физкультурной зимы не
погнушались зазвать и меня. Оттаранили его мы на Выгодощи, посовещались и
тризну постановили вынести на общий простор, на Кабацкой Зари острова, о
которых с таким почтением отзывался всегда отчаливший. Нет, может быть,
местечка на целой Волчьей годящее, нежели те земляные клочки. С первого
взгляда -- гряда как гряда: моховина, болотина, ну березка мелькнет, ну
рябина. Но проскучаешь с неделю там, порыбалишь да поваляешься с ватагой
ушкуйников в мураве, на облака тучевые дивясь, и промолвишь навзрыд
тихохонько: Господи, хорошо нам здесь быть с тобой. Веришь ли, как вода мимо
нас идет -- как пишет, идет -- как стоит; купол небесный так неприметно
крадется всю ночь к утру, и Царствие само Небесное так грядет-не грядет. А
присмотришься резче -- летит, летит всей плотью плавной Итиль. Чудно бы,
честное слово, окачуриться на этих привольных клочках. Отойти мечтается в
пору ягод, чтоб пригоршней земляники уста себе усладить и в Жизнь Вечную с
тем и выйти. Право, Господи, не лишнего ли звеню, и вообще -- что забыл тут,
чего не видел, к кому пришел? Или точила шершавого не видал? Нет, не надо
мне ничего, ничего не забыл я тут, и любому дяде троюродный я плетень. Где
ты, смертная година, чего замешкалась в отдаленье, подай мне знак. Но
вернешься на материк и разом за суетохой забудешь резоны свои, снова терпишь
и лямку тянешь в отличие от Петра и других удалых калек, что лямке веревку
надежную предпочли. Да, не рисковая, не лихая мы косточка, не высокого мы,
на поверку, парения.
Крылобылка, змей вещий, на поминках рассветом как-то восстал, весь от
костра светозарный, весь в травинках и мурашах, и объявил в полный голос,
чтобы у прочих огней, в том числе и блудящих, на его и на остальных
островах, спящие пробудились: братрия возлежащая, ныне провожаем в
пакинебытие такого вежду окрестных охот, как Федора, Егора, Петра. Его мы
все знали, затем-то нам и печально, поэтому и беспробудничаем столь
бессонно. Помянем же усопшего по-человечески, возвестим каждый всякому,
какой он здоровский жителин слыл. Зашумело в тот понедельник по островам
гуще прежнего, стали званые и незваные удавленника добром поминать, и алкать
завелись по следующей. При затменьи во вторник настал мой черед, и
докладываю, что, не скрою, виновник наших невеселых торжеств клиент был
достойный, и что ножи ему беговые или булатные я точил регулярно и остро, со
ссылкой на прейскурант. В среду почтарь один сизокрылый слово берет. В
Федоре, признается, души я не чаял, почту всегда доставлял ему в разумные
сроки, писем его из чистого любопытства не распечатывал, но если и
распечатывал, то запечатывал заподлицо. А в четверг погребалыцик
разговорился. Незаменимый, уверяет, покойник наш был верховет, но и я же не
промах -- покои ему сварганил на-ять. Прокураты они, погребалыцики,
невозможные. Дам пример. Пробовали вы в морозные поры лопатой землю долбать?
Слишком уж механически получается, невпротык. Наломались, намаялись и
быгодощенские на копке сперва ледяной. И приелась им таковская канитель,
прекратили по холоду ковырять, летом и осенью роют, впрок. То есть, прикинут
примерно, сколько на круг по окрестности публики за сезон отойдет -- столько
ямин и сделают, даже гака не ленятся прихватить, а в дальнейшем лишь
подровнять там да сям, и надзор. И учитывая, что с середины четвертого
квартала до середины второго платы взимают по мерзлому ценнику, то
становится очевидно и завидно -- зима задается у них непыльная. А затесался
меж нами Калуга по прозвищу Кострома, харей мордатый и матерой, до того
матерой -- что аж шеи нет. Суету деревенскую не уважал, сидел на острове, в
бочке, оброс и властей недолюбливал ни в какую. В воскресенье приплыл на
плоту в нашу заводь и замечает: нечего было Петру с этой бабой идти.
Интересно, куда ты денешься, волчатнику возразили, не ты же ее выбираешь --
наоборот. Все одно, отвечал, нечего было ему идти, не сходил бы -- не
сбрендил бы из-за нее и с сиднями бы в чекушку не лез, а не лез бы -- со
всеми нами бы нынче гулял. Берегись, Крылобыл Калуге предрек, как бы чаша и
до тебя не дошла. В тот же день при закате солнца просыпается Кострома не в
себе: кто это меня из осоки сейчас поманил? Да никто тебя не манил. Нет,
манили, пойти поглядеть. Он в осоку юркнул точеную и пропал, а когда
обернулся на третьей заре, обступили, расспрашивали: ну? Он сказал им: она.
Сладко было? Не спрашивайте. Сам лыбится, как в родимчике. Берегись,
Крылобыл остерег, как бы горько не сделалось. В среду ягоды волчьей Калуга
поел; умирая наказывал: будьте бдительны; сыздетства на нее я зарился, но
терпел, а сегодня увидел куст -- и не вытерпел, крушина спелая, крупная да и
кручина моя велика -- побаловались, она велела, и позабудь. И се, пощупайте,
копыта уж -- лед. И задумался. Ты гляди, не фартит как, сетование
распространилось по островам, самый лещ по ручьям на нерест пошел, сети
рвет, а у нас -- то поминки, то похороны. Отвлекусь я. Догадываетесь, кто
дама эта, Фомич. Раз дремал в катухе я дремном -- приснились яйца. Кто-то
явится, так и знай. Пробудился и выхромал помолиться на двор. Пала звезда
бирюзовая, остыла Волга, поредели други мои и друзья, и заборы все в инее, и
сам я не более, нежели имя на скрижалях Ее. И смешливый, и невелик аз есмь,
неразумный. Ночь -- как ямина долговая: когда еще вытащат. Но Ты -- кто бы
ни был. Ты -- не покинь. Так молился. И тут голос мне сразу же: посетит
особа некая ваши места и пойдет через пень-колоду все здесь. Я потек,
упредил; сомневаются. Что такое рассказываешь нам, что еще через пень-колоду
может у нас пойти. Как желаете. И препожалует раз в знакомое вам кубарэ
непреклонных лет человек Карабан. На пороге споткнулся и сосуд небольшой
прозрачный в виде чекушки -- вдрябезги. Будет вам бражничать, в треволнении
отрубил. Тихо образовалось, как у глухонемых. Преподнесли ему. Выкушал.
Отдыхал я, повествует, под ильмами, возле банного пепелища, у портомойных
мостков. Ночь как ночь, только в зелень ударяет из-за звезды, и луна как
луна, только рыжая. И по рыжей дороге лунной, как по мосткам, от Гыбодощи
сюда, к Городнищу, близится плесом неторопясь непонятная незнакомая. Собою
-- бывалая, битая, но и телом щедрым подстать -- бедовая, тертая, словом --
раскрасива до слез. Грешным делом решил -- тетка просто помыться надумала,
забыла, что сгорело порхалище наше давно. Как вдруг пригляделся, а это
Вечная Жизнь уже. Села рядом, и мы с ней нежничали, но не прямо-таки, а
будто бы заказал нам кто -- полегонечку. Побаловались -- пошла себе, легка
на помине. В общем ясно, посетила она, посетила, Карабан заключил. Приняли
мы тогда, зажевали. Не хлещем, говорит, но лечимся, и не как-нибудь, а как
простипомы.
Портрет знакомого егеря
Март хрустящ и хрустален
И сосулькой звенит,
И дыханьем проталин
Через фортку пьянит.
В сумрак, настом подбитый,
Настом, как наждаком,
Ты выходишь, небритый,
Штаны с пиджаком.
У тебя есть ботинки,
Но не в этом ведь суть,
Можно ведь полботинки
Смастерить да обуть.
Труд сей, право, не сложен,
Зашла коли речь:
Надо лишние кожи
От ботинок отсечь.
Ты -- бродяга, ты -- странник,
Лохмотник хромой.
Странен край твой на грани
Меж светом и тьмой.
Вон идет коромысло
О ведре лишь одном,
Ну да в этом-то смысла
Боле, чем в остальном.
Ты -- заядлый волшебник,
Ты кудесник хоть плачь,
Но не плачь, есть решебник
Всех на свете задач.
Ты -- обходчик, ты -- егерь,
Пальцев -- пять на руке:
Отпечатки на снеге,
Оттиски на песке.
В этом хвойном заречье,
В деревянной глуши,
Раскудряв и беспечен,
Живешь на шиши.
Жизнь твоя -- дуновенье,
Ветерок заводной
И бобылки сопенье
Благосклонной одной.
А живешь ты в сторожке,
Есть-имеются где
И гармошка, и плошка,
И ружье на гвозде.
На газетной бумаге
Сообщение есть:
Стерляди в Стерлитамаке
И в томате -- не счесть.
А еще ты -- гуляка,
Помалу не пьешь,
Оттого-то собаку
Свою волком зовешь.
Побеги ж на пуантах
К родимой реке,
Сыт и пьян, сыт и пьян ты,
И нос в табаке.
Спотыкнулся, свалился
И веселой гурьбой
По щеке покатился --
Уж ты, милый ты мой.
Баллада о городнищенском брандмайоре
Снова жадаешь луку во сне,
А на зимниках -- жижа, зажоры.
Только мжица дожрет этот снег,
На пожарку прибудут стажеры.
Удалые прибудут, бодры --
Нараспашку душа, в разлетайках,
Коротайках, угрях, таратайках,
Худосочные -- прямо одры.
Дупелиных полян знатоку
В газырях и в мерцающей каске --
Не лупить глухарей на току,
Но давать горлопанам натаску.
Брандмайор -- человек при усах,
Но презрев почечуй и одышку,
Он в апреле взойдет при звездах
На свою каланчу, или вышку.
Козыряет дозорный стажер,
Газырям говоря про пожары,
Что они -- над районом Ижор,
Разумея лукаво Стожары.
Не у нас, отмахнется службист,
И глядит в направлении дельты,
Где прожег свою многую лету,
На брандвахте варя брандыхлыст.
Поглядит -- и утратит покой.
А на утро, со злобой какой-то,
У брандмауэра стажеров строй
Брадмайор обдает из брандспойта.
Вышелбауши
(венок записок)
Безвременье. Постыдная пора.
От розыгрышей уши, лбы пылают.
Был спрошен: Вышелбауши бывают?
Ответствовал: то хутор в три двора.
Достойно ли вести, как детвора,
Глумясь над всем, подобно стае бестий,
Не почитая завтра и вчера
И позабыв о совести и чести.
И я хорош -- доверился, простак.
Неужли было трудно догадаться,
Что выше лба ушей не может статься,
А хутор Вышелбауши -- то так.
Развесил уши -- и попал впросак.
Ползут по местности невыгодные слухи,
Что я, Запойный, олух и чудак,
И голова садовая два уха.
Безвременье, постыдная пора,
Достойно ли вести, как детвора,
И я хорош -- доверился, простак,
Развесил уши и попал впросак.
Прощание городнищенского лудильщика
Шуга отошла. И на пристани
Защелкал на счетах кассир.
Всмотрись в обстоятельства пристальней
И валень повесь на блезир.
Хромая и как бы случайная
Весна забрела на Валдай.
Скажи -- прощевай, наша чайная,
Холера тебя забодай.
Послали козу за орехами,
Пустили козла в огород --
Лудить самовары за реками
Артель направленье берет.
Прости-прощевай, наша чайная,
До белых сыпучих путей,
Местечко отнюдь не скучайное,
Уют слепаков и культей.
За реками луда блестящее,
Там гуще и щи, и камыш,
В лузях с балаболкой ледащею
Поладишь -- в лузях и лудишь.
Вольготная жизня за реками,
Но ярче бы тульских полуд --
Остаться мне было б с калеками,
С гуляками на лето тут.
Прощай, Городнище, товарищи,
Махни, говорит, мне крылом,
Сойдемся Бог знает когда еще
За нашим всегдашним столом.
Да брось ты возиться с прорухами,
Не терпится в путь посошку,
Плесни, дорогая старуха, мне
Стопездесят грамм портвешку.
Имеется график на пристани,
А на пароходе -- кафе.
По-графски важнецки и пристально
Буфетчик стоит в галифе.
Портрет перевозчика
Пой, перевозчик,
Ушкуйник ушлый,
Рыж-конопат,
Пой, раздобарщик,
Ушкуй твой утлый
И конопать.
Воспой обводы,
Уключин крепость
И якорек,
И наши годы,
Всю их нелепость,
к-макарек.
Люблю я, друг мой,
Когда корявый,
Живой, как ртуть,
Зачинишь вдруг ты
Не ради славы
Чего-нибудь.
Стучит в апреле,
Манит на волю
Твой молоток.
И в самом деле,
Пройтицца, что ли,
Под вечерок.
Пропахла сечкой,
Портянкой, свечкой
Вся сторона,
Чудной чумичкой
Глядит с отвычки
Мадам Весна.
Из дальней дали
Меня заметив,
Глаз-ватерпас,
Забудь печали
И, ликом светел,
Достань припас.
Не жмись, щербатый,
Открой, как душу,
Свой бардачок.
Я ж, тороватый,
Тащу покушать
На пятачок.
Катятся воды
Сами собою,
Своим путем,
Уходят годы,
А мы с тобою
Себе живем.
Меж собакою
Меж собакою и волком
У плакучих ив
Потерял мужик иголку,
Дырку не зашив.
Он в траве руками шарил,
В молодой траве,
И нашел какой-то шарик
В этой мураве.
И тогда зовет он: братцы,
Чего я нашел!
Те пришли -- и ну играться.
Было хорошо.
Шарик то они подбросят,
То поймают, а
Между тем уж пали росы
Прямо на луга.
И туманы выползали
Из реки Итиль,
В избах люди зажигали
Ламп своих фитиль.
А туманы выползали
И лизали кил,
В лампах было мало сала,
И фитиль коптил.
Проходили пароходы,
Баржи волокли,
Волоклюи и удоды
Сватались вдали.
Пароходы проплывали
С баржами и без,
И неясно волки али
Псы промчались в лес.
Неожиданно от шара
Свет пошел -- да-да,
Пригляделись -- то Стожаров
Главная звезда.
И на той звезде туманной,
Взорами горя,
Много правды необманной
Знают егеря.
Там туманы выползают
Из реки Итиль,
В избах люди зажигают
Ламп своих фитиль.
Там собакою и волком
У плакучих ив
Потерял мужик иголку,
Дырку не зашив.
Портрет разъездного
(Второе воспоминанье о городе)
Что значит разъездной? То значит,
Что по делам чужой удачи,
Мечтая свет переиначить,
Один чудак по свету скачет;
То род призванья -- разъездной.
Он холост. Тщетной головой
Черемух ветви задевая,
И ей вопросы задавая --
Что значит, скажем, разъездной --
Носки заштопать забывая,
И дым глотать не оставляя,
И бицеклет терзая свой,
Он мельтешит, как заводной.
Он беден, глуп, ему не спится.
Не спится, няня, что со мной?
Он, если стар, то молодится,
А если молод -- вскоре стар.
Он бредит: у него катар
Путей дыхательных. Бодрится:
Побриться ль? Няня, помазок!
Да что же на ночь-то, сынок?
Молчи, стряпуха, мне Жар-Птица
Вчера привиделась во сне
И предрекла нам пожениться.
И хоть порезаться боится,
Все правит бритву при луне.
Крутясь в такой-сякой стране,
В провинции или в столице,
Он поражен, как мир вертится
И возмутительно дробится,
Являя случаи и лица
Почище всякого кино:
Там маскерад, там ловят львицу,
Здесь -- полуголая девица,
А тут -- извольте насладиться --
Полуподвальная мокрица.
А мать твердит через окно:
Заклей-ка на зиму окно.
Зиме конец -- весне случиться.
И разъездной на слякоть злится,
Которой улица стремится
Ему заляпать ягодицы,
Употребляя в дело спицы
Великосветских колесниц и
Кабриолетов и ландо.
Подобно крякве подсадной,
Под дулом крякать обреченной
И бельевою бечевой
С охотником соединенной,
Навряд ли знает разъездной,
Какой он мог бы быть иной,
Будь не заезжен он ездою,
Как утка -- службой подсадною,
Родись он только под звездою
Какой-нибудь не разъездною,
А утка -- не под подсадной.
(Apropos, вечером в реке,
Когда нельзя уж в бильбоке,
Когда поспели самовары
И на террасах тары-бары,
Когда, вязанье отложив,
Ваш дед Над пропастью, во ржи
Читает бабушке, когда
Та призадумалась, а сыр во рту держала,
Когда зацокали кресала,
И вот еще одно когда --
Когда пропали провода, --
Мы видим звезды в глубине:
Ведь подсадные все оне,
А остальные к ним с небес
Катят отрадою очес:
Загадывайте без промедленья.)
Но не дано. Судьбы решенье
Пересмотреть, alas, не нам.
Из некоторого учрежденья
Я тут привез пакет, мадам.
Позвольте, что опять за хлам!
Помилуйте, виднее вам,
Однако, распишитесь -- там.
И снова едет разъездной,
То прямо едет, то свернет.
Мил человек, ты кто такой?
Да я, папаша, сам не свой.
Собака гавкнет на него,
Дебило глянет и сглотнет,
Сглотнет и глянет, и икнет,
И носом клюнет,
А после сплюнет и затрет
Подошвой слюни,
И не с того да не с сего
Распустит нюни.
Настанет время -- все пройдет:
Народ ликует. Каплет мед,
Минуя високосный рот,
Пирующему на манишку,
И клянчит у пивной Удод
Рублишко на винишко,
А изнутри другой орет:
Винишка хочет -- ишь ты!
То соловей муку дает,
То мельница засвищет.
Крутясь в стране такой-сякой,
Стране немазаной, сухой,
Давно немытой головой
Себе вопросы задавая
И ею ж ветви задевая,
То мчит, то скачет разъездной,
А к утру, воротясь домой,
Мычит и плачет: Боже мой,
Так вот что значит...
Почтовые хлопоты в мае
Что это мне oncle мой любезный не пишет,
Времени, что ли, опять у него совсем нету.
Странно, посулил ведь -- напишу тебе непременно;
Вот, свидетельствуйте, не пишет и не едет ни мало.
5 Очи, за реку глядя, проглядел я все, право,
Хоть бы пиктограмму он предпослал, родственник милый,
Так-то, мол, и так-то, такие-де у меня планы,
Иначе же и кинуться куда -- ума не приложишь,
Вечно с дядей таким шиворот-наоборот происходит.
10 Походя ноги себе росой умывая,
Выбегу о заре встречать нашего почтальона:
Нету ли ныне пакета на мое, так сказать, имя?
Нету, разочаровывает, по-видимому, разочаровывает, пишут,
Тщательные, видать, задумчивые у тебя адресанты.
15 Ладно, постоим, поточим лясы слегка мы,
После в хоромы я его к себе зазываю:
Эх, заскочи ко мне теперь, Сила Силыч,
Гостем будешь, понимаешь, потолкуем немного,
Зря я разве сварил вчера нектар.
20 Зря, мой Нестор, нектар у нас не варят,
Зря на свете, практически, ничего не бывает,
Зря и заяц не приснится никому кучерявый,
Нектару мы, конечно, твоего немедля пригубим.
Вот заходит ко мне дражайший почтарь Сила Силыч,
25 Капельный такой, видом на редкость никудышный,
Впрочем, перепивал, бывало, и самого Крылобыла:
Внешности, получается, доверяй, да проверяйся.
Да, заскочил, стало быть, ко мне Сила Силыч,
Ух, заскочил, шапкою, сняв, губы вытер,
30 Ну, и я сразу связисту и себе наливаю:
Пейте, пожалуйста, добрые люди, селяне,
Пейте, а то теперь живы, а завтра, что называется, ой ли.
Ой ли, ой ли, кивает, тут ведь не в курсе,
Где обрящешь, а где в одночасье утратишь,
35 То ли дело, когда уже в ящик сыграть соизволишь,
Там уже пиши -- не пиши -- все прахом пропало,
Там постскриптумы твои, что мертвенному припарка.
С этим Силыч стакан весь незамедлительно и пригубил.
С Силычем и я тут поступил вполне сообразно:
40 Принял, а после, не мудрствуя, нацедил снова,
Дабы со следующей нам не мешкать лукаво.
Так вот, я ему говорю, Сила дорогой Силыч,
Так вот и живем мы с тобой, хлеб жуем мы
Черствый, а то знаешь на сем берегу что болтают,
45 Разное, признаться, болтают на берегу сем,
Волки, болтают, на том тебя, вроде, съели,
Как ты мыслишь -- факты это или же байки?
Слышал, слышал, докладывали и мне известье,
Гость, поглаживая оцелота моего, молвил,
50 Только я и сам легонечко сбит с панталыку,
Может, съели, а может, пустые то враки,
Бабушка, выражаются, пополам говорила.
Тут мы с Силычем пригубили опять, снова-здорово,
Или, что называется, подовторили.
55 С другом Силычем зелье губить наладив,
Друга Силыча решил я кое на что подзадорить:
Вот бы нам почитать невзначай некоторые цедулки.
Верно, Яша, резонно у тебя черепок варит,
Силыч мне с достоинством на то замечает,
60 Что мы, разве других письмоносцев плоше,
Где это слыхано -- чужих не читать эпистол,
Что же нам прикажете читать себе еще тут.
Вскрыли мы тогда несколько с ним свитков.
Смотрим -- чего только не сочиняют люди друг другу,
65 Что, оказывается, их всех только ни заботит:
Сильно, мощно разлита в народе эпистолярность,
Словно эпидемия какая-то распространилась.
Павел Петру в Городнище из Быдогощ, скажем, пишет,
Дядю дрожжей закупить молит браговарных,
70 Букву какую-то непременно найти его умоляет,
В душу лезет, пристал с ножом к горлу,
Дяде в кубарэ не дает надудлиться малость.
Петр Павлу в Быдогоще из Городнища отрезал:
Букву эту, милок, сам себе ищи неустанно,
75 Деньги ж, даденные мне тобой, я профиршпилил,
Знай поэтому, что дрожжи тебе завезу ой ли.
Кроме этого, наждачник Илья пришлый
Тоже потянулся на старости лет к стилу вдруг,
Жалобу Сидору Фомичу Пожилых накатал он,
80 Сетует -- костыли у него в метель увели-де,
Егери, якобы, Мелкого Плеса унесли их.
Дайте сроки, получит ведь грамотку и доезжачий:
Псарь мой ловчий, когда б не случилось в том нужды,
Стал бы я разве нижеследующее к тебе строчить? нет.
85 Слямзили люди твои, ау, моих опор пару,
Пусть-ка возвернут поскорей, зимогоры,
Или, передай, покажется вам всем небо с овчинку.
Егери точильщику царапают бересту купно,
Видимо, передал им доезжачий Ильин ультиматум:
90 Мастер-ламастер, упырь и дурной и вздорный,
Зрели мы тебя в гробу с твоими костылями,
Прыгал бы ты, одутловатый, к бобылке на хутор,
Ябедничать же станешь -- изведаешь, почем фунт лиха.
Грамоты прочтя и жеваным мякишем их запечатав,
95 Допили, догубили до дна жбан емкий,
Время расставаться тогда нам с Силычем накатило.
Эх, он шапку тогда свою-напялил и вышел,
Обнял меня, духарягу, расцеловал -- и дальше.
Силыч, говорю, чего это мне мой oncle все пишет?
100 Зря, возражал, и заяц никому из нас, кучерявых.
В Быдогощах, между тем, бузина вся -- цветенье.
То не вспарочной Жар-птицы
То не вспарочной Жар-птицы
Сполох дольний -- скок-поскок,
Издалека в колеснице
Скачет к нам Илья-Пророк.
Ну и Бог с ним, ergo -- буря,
Ergo -- грянет, ну и что ж.
Егеря расселись, курят,
Ждут-пождут, но медлит дождь.
Вижу я, как только видно
Все становится на миг:
Над бадьею змеевидный
Так и вьется змеевик.
Этот аспид самодельный,
Благ источник и утех,
Был точильщиков, артельный,
Но утянут был у тех.
Оправдания не ищем --
Ну украли, что с того,
А кто ругается над нищим,
Тот хулит Творца его.
Процедура постепенна:
Капля медлит -- егерь ждет,
И напротив -- сколь мгновенно
Ловит жужелицу кот.
И еще обыкновенно
Жизнь мгновенна, как назло,
И напротив: сколь нетленно
Никчемушное грязло.
Перейду. Непостижимо.
Покрутился -- и уж нет.
На души моей обжимок
Набредет слепой рассвет.
И под брань моих бобылок,
Чубуром жмыгуя хвощ,
Тела белого обмылок
Повлекут на Быдогощ.
Но покуда -- вот я, в кепке,
С мужиками у реки,
Сохрани нам, Боже крепкий,
В эту грозу челноки.
В упрежденье ауспиций
Шью охотничий костюм,
Но летят из рук вон спицы:
Ergo -- в дупель, ergo -- sum.
Содвинулись все происшествие обсуждать, но тут раздался оркестрион и от
попурри не воздержались. Эх, шерочка, да ты машерочка, косолапочка,
престарелочка. Горе тебе, Городнище большое, мощнеющий град, в минуту пляски
у меня мелькнуло немножечко. И действительно. Именно с того дня есть-пошла
эта смутная Заитилыцина, то есть те нелады, ради коих и разоряюсь на
канцелярии. Слышали новость? Налимы, в луну влюбленные, с целью к ней
воздусями проплыть, исподволь лунки во льду просасывают. Наподобье того и
мужицкая особь сбеленилась и тронулась из-за дамы той. Выплывут, карасики, в
смутный час на бугор, сядут на что попало и мечтают напропалую о ней, из
горла посасывая. Ждут, что снова она наведается, хоть любому известно --
бывает редко, а когда и бывает, то зрят лишь считанные, которым свиданки
эти, как правило, идут не впрок. Воздадим тем же Гурию, Федору, Калуге, или
же Карабану В., кто пока что не отошел, но усох и лает: першит. Горе, горе
тебе, Городнище с окрестностями, все вокруг и пустое, и ложное. Заверяет
бобыль бобылку: еду на затон поботать. Но покрутится меж островов, сделает
немного тоней -- и все его видят вдруг среди себя в кубарэ за чашкой вина.
Возвращается индивид во свои круги, берется за прежнее. Баламутим, чудим,
проказники, ни о чем не печемся, отвратно на нас поглядеть. Полагаете,
достойных манер не знаем? не благовоспитаны, как надлежит? Знаем,
благовоспитаны, руки даже перед едой, фарисейничая, умыть норовим, но в
основном все одно -- бедокурим, не в рамках приличия состоим. Жадность также
в декабре стоящий, все в памяти удержал. Заводили, стало быть, счетоведа
сидни насчет повеситься -- де, не храбрый ты, хоть и Егорий. Разобиделся он
на бражников, удаль его, видите ли, поставили под вопрос, -- и вскорости
косу покинул, дабы в эту же синеву доказать, что с ним подобные номера не
проходят. И спроворил что надо где следовало, и завис без истерик на дратве
вощеной и скрученной в восемь раз, знаменитую ту балясину перебросив с сосны
на другую на правильной высоте. И находят его сторожа охот в независимом
таком положении, и выписывают того ли фельдшера из Городнищ: окажи, надо
помощь. Притащился, ему показали -- врачуй. Фельдшер им: лично я
свидетельствую удушие. А мы думали, просто не климатит ему тут, ну, а быть,
быть-то будет? Чего не обещаю -- того не обещаю, им лекарь сказал. Медицине
видней, говорят, отзвенел, видать, горемыкалка одинокая, откуковал.
Приласкала, правда, дама его эта под самый конец, но и то рябам на смех -- с
пятницы на четверг, салом, словно бы, по сусалам. С кем, забавно бы
выяснить, со следующим она побудет теперь, кого осчастливит, а кого, гадали,
осиротит. Так гадали мелкоплесовские сторожа в районе села Вышелбауши, а она
уже, надо думать, наметила тайно, кто именно. Выяснилось потом, в теченье
поминок по Федору, куда в сравнительно недалеких видах физкультурной зимы не
погнушались зазвать и меня. Оттаранили его мы на Выгодощи, посовещались и
тризну постановили вынести на общий простор, на Кабацкой Зари острова, о
которых с таким почтением отзывался всегда отчаливший. Нет, может быть,
местечка на целой Волчьей годящее, нежели те земляные клочки. С первого
взгляда -- гряда как гряда: моховина, болотина, ну березка мелькнет, ну
рябина. Но проскучаешь с неделю там, порыбалишь да поваляешься с ватагой
ушкуйников в мураве, на облака тучевые дивясь, и промолвишь навзрыд
тихохонько: Господи, хорошо нам здесь быть с тобой. Веришь ли, как вода мимо
нас идет -- как пишет, идет -- как стоит; купол небесный так неприметно
крадется всю ночь к утру, и Царствие само Небесное так грядет-не грядет. А
присмотришься резче -- летит, летит всей плотью плавной Итиль. Чудно бы,
честное слово, окачуриться на этих привольных клочках. Отойти мечтается в
пору ягод, чтоб пригоршней земляники уста себе усладить и в Жизнь Вечную с
тем и выйти. Право, Господи, не лишнего ли звеню, и вообще -- что забыл тут,
чего не видел, к кому пришел? Или точила шершавого не видал? Нет, не надо
мне ничего, ничего не забыл я тут, и любому дяде троюродный я плетень. Где
ты, смертная година, чего замешкалась в отдаленье, подай мне знак. Но
вернешься на материк и разом за суетохой забудешь резоны свои, снова терпишь
и лямку тянешь в отличие от Петра и других удалых калек, что лямке веревку
надежную предпочли. Да, не рисковая, не лихая мы косточка, не высокого мы,
на поверку, парения.
Крылобылка, змей вещий, на поминках рассветом как-то восстал, весь от
костра светозарный, весь в травинках и мурашах, и объявил в полный голос,
чтобы у прочих огней, в том числе и блудящих, на его и на остальных
островах, спящие пробудились: братрия возлежащая, ныне провожаем в
пакинебытие такого вежду окрестных охот, как Федора, Егора, Петра. Его мы
все знали, затем-то нам и печально, поэтому и беспробудничаем столь
бессонно. Помянем же усопшего по-человечески, возвестим каждый всякому,
какой он здоровский жителин слыл. Зашумело в тот понедельник по островам
гуще прежнего, стали званые и незваные удавленника добром поминать, и алкать
завелись по следующей. При затменьи во вторник настал мой черед, и
докладываю, что, не скрою, виновник наших невеселых торжеств клиент был
достойный, и что ножи ему беговые или булатные я точил регулярно и остро, со
ссылкой на прейскурант. В среду почтарь один сизокрылый слово берет. В
Федоре, признается, души я не чаял, почту всегда доставлял ему в разумные
сроки, писем его из чистого любопытства не распечатывал, но если и
распечатывал, то запечатывал заподлицо. А в четверг погребалыцик
разговорился. Незаменимый, уверяет, покойник наш был верховет, но и я же не
промах -- покои ему сварганил на-ять. Прокураты они, погребалыцики,
невозможные. Дам пример. Пробовали вы в морозные поры лопатой землю долбать?
Слишком уж механически получается, невпротык. Наломались, намаялись и
быгодощенские на копке сперва ледяной. И приелась им таковская канитель,
прекратили по холоду ковырять, летом и осенью роют, впрок. То есть, прикинут
примерно, сколько на круг по окрестности публики за сезон отойдет -- столько
ямин и сделают, даже гака не ленятся прихватить, а в дальнейшем лишь
подровнять там да сям, и надзор. И учитывая, что с середины четвертого
квартала до середины второго платы взимают по мерзлому ценнику, то
становится очевидно и завидно -- зима задается у них непыльная. А затесался
меж нами Калуга по прозвищу Кострома, харей мордатый и матерой, до того
матерой -- что аж шеи нет. Суету деревенскую не уважал, сидел на острове, в
бочке, оброс и властей недолюбливал ни в какую. В воскресенье приплыл на
плоту в нашу заводь и замечает: нечего было Петру с этой бабой идти.
Интересно, куда ты денешься, волчатнику возразили, не ты же ее выбираешь --
наоборот. Все одно, отвечал, нечего было ему идти, не сходил бы -- не
сбрендил бы из-за нее и с сиднями бы в чекушку не лез, а не лез бы -- со
всеми нами бы нынче гулял. Берегись, Крылобыл Калуге предрек, как бы чаша и
до тебя не дошла. В тот же день при закате солнца просыпается Кострома не в
себе: кто это меня из осоки сейчас поманил? Да никто тебя не манил. Нет,
манили, пойти поглядеть. Он в осоку юркнул точеную и пропал, а когда
обернулся на третьей заре, обступили, расспрашивали: ну? Он сказал им: она.
Сладко было? Не спрашивайте. Сам лыбится, как в родимчике. Берегись,
Крылобыл остерег, как бы горько не сделалось. В среду ягоды волчьей Калуга
поел; умирая наказывал: будьте бдительны; сыздетства на нее я зарился, но
терпел, а сегодня увидел куст -- и не вытерпел, крушина спелая, крупная да и
кручина моя велика -- побаловались, она велела, и позабудь. И се, пощупайте,
копыта уж -- лед. И задумался. Ты гляди, не фартит как, сетование
распространилось по островам, самый лещ по ручьям на нерест пошел, сети
рвет, а у нас -- то поминки, то похороны. Отвлекусь я. Догадываетесь, кто
дама эта, Фомич. Раз дремал в катухе я дремном -- приснились яйца. Кто-то
явится, так и знай. Пробудился и выхромал помолиться на двор. Пала звезда
бирюзовая, остыла Волга, поредели други мои и друзья, и заборы все в инее, и
сам я не более, нежели имя на скрижалях Ее. И смешливый, и невелик аз есмь,
неразумный. Ночь -- как ямина долговая: когда еще вытащат. Но Ты -- кто бы
ни был. Ты -- не покинь. Так молился. И тут голос мне сразу же: посетит
особа некая ваши места и пойдет через пень-колоду все здесь. Я потек,
упредил; сомневаются. Что такое рассказываешь нам, что еще через пень-колоду
может у нас пойти. Как желаете. И препожалует раз в знакомое вам кубарэ
непреклонных лет человек Карабан. На пороге споткнулся и сосуд небольшой
прозрачный в виде чекушки -- вдрябезги. Будет вам бражничать, в треволнении
отрубил. Тихо образовалось, как у глухонемых. Преподнесли ему. Выкушал.
Отдыхал я, повествует, под ильмами, возле банного пепелища, у портомойных
мостков. Ночь как ночь, только в зелень ударяет из-за звезды, и луна как
луна, только рыжая. И по рыжей дороге лунной, как по мосткам, от Гыбодощи
сюда, к Городнищу, близится плесом неторопясь непонятная незнакомая. Собою
-- бывалая, битая, но и телом щедрым подстать -- бедовая, тертая, словом --
раскрасива до слез. Грешным делом решил -- тетка просто помыться надумала,
забыла, что сгорело порхалище наше давно. Как вдруг пригляделся, а это
Вечная Жизнь уже. Села рядом, и мы с ней нежничали, но не прямо-таки, а
будто бы заказал нам кто -- полегонечку. Побаловались -- пошла себе, легка
на помине. В общем ясно, посетила она, посетила, Карабан заключил. Приняли
мы тогда, зажевали. Не хлещем, говорит, но лечимся, и не как-нибудь, а как
простипомы.
Портрет знакомого егеря
Март хрустящ и хрустален
И сосулькой звенит,
И дыханьем проталин
Через фортку пьянит.
В сумрак, настом подбитый,
Настом, как наждаком,
Ты выходишь, небритый,
Штаны с пиджаком.
У тебя есть ботинки,
Но не в этом ведь суть,
Можно ведь полботинки
Смастерить да обуть.
Труд сей, право, не сложен,
Зашла коли речь:
Надо лишние кожи
От ботинок отсечь.
Ты -- бродяга, ты -- странник,
Лохмотник хромой.
Странен край твой на грани
Меж светом и тьмой.
Вон идет коромысло
О ведре лишь одном,
Ну да в этом-то смысла
Боле, чем в остальном.
Ты -- заядлый волшебник,
Ты кудесник хоть плачь,
Но не плачь, есть решебник
Всех на свете задач.
Ты -- обходчик, ты -- егерь,
Пальцев -- пять на руке:
Отпечатки на снеге,
Оттиски на песке.
В этом хвойном заречье,
В деревянной глуши,
Раскудряв и беспечен,
Живешь на шиши.
Жизнь твоя -- дуновенье,
Ветерок заводной
И бобылки сопенье
Благосклонной одной.
А живешь ты в сторожке,
Есть-имеются где
И гармошка, и плошка,
И ружье на гвозде.
На газетной бумаге
Сообщение есть:
Стерляди в Стерлитамаке
И в томате -- не счесть.
А еще ты -- гуляка,
Помалу не пьешь,
Оттого-то собаку
Свою волком зовешь.
Побеги ж на пуантах
К родимой реке,
Сыт и пьян, сыт и пьян ты,
И нос в табаке.
Спотыкнулся, свалился
И веселой гурьбой
По щеке покатился --
Уж ты, милый ты мой.
Баллада о городнищенском брандмайоре
Снова жадаешь луку во сне,
А на зимниках -- жижа, зажоры.
Только мжица дожрет этот снег,
На пожарку прибудут стажеры.
Удалые прибудут, бодры --
Нараспашку душа, в разлетайках,
Коротайках, угрях, таратайках,
Худосочные -- прямо одры.
Дупелиных полян знатоку
В газырях и в мерцающей каске --
Не лупить глухарей на току,
Но давать горлопанам натаску.
Брандмайор -- человек при усах,
Но презрев почечуй и одышку,
Он в апреле взойдет при звездах
На свою каланчу, или вышку.
Козыряет дозорный стажер,
Газырям говоря про пожары,
Что они -- над районом Ижор,
Разумея лукаво Стожары.
Не у нас, отмахнется службист,
И глядит в направлении дельты,
Где прожег свою многую лету,
На брандвахте варя брандыхлыст.
Поглядит -- и утратит покой.
А на утро, со злобой какой-то,
У брандмауэра стажеров строй
Брадмайор обдает из брандспойта.
Вышелбауши
(венок записок)
Безвременье. Постыдная пора.
От розыгрышей уши, лбы пылают.
Был спрошен: Вышелбауши бывают?
Ответствовал: то хутор в три двора.
Достойно ли вести, как детвора,
Глумясь над всем, подобно стае бестий,
Не почитая завтра и вчера
И позабыв о совести и чести.
И я хорош -- доверился, простак.
Неужли было трудно догадаться,
Что выше лба ушей не может статься,
А хутор Вышелбауши -- то так.
Развесил уши -- и попал впросак.
Ползут по местности невыгодные слухи,
Что я, Запойный, олух и чудак,
И голова садовая два уха.
Безвременье, постыдная пора,
Достойно ли вести, как детвора,
И я хорош -- доверился, простак,
Развесил уши и попал впросак.
Прощание городнищенского лудильщика
Шуга отошла. И на пристани
Защелкал на счетах кассир.
Всмотрись в обстоятельства пристальней
И валень повесь на блезир.
Хромая и как бы случайная
Весна забрела на Валдай.
Скажи -- прощевай, наша чайная,
Холера тебя забодай.
Послали козу за орехами,
Пустили козла в огород --
Лудить самовары за реками
Артель направленье берет.
Прости-прощевай, наша чайная,
До белых сыпучих путей,
Местечко отнюдь не скучайное,
Уют слепаков и культей.
За реками луда блестящее,
Там гуще и щи, и камыш,
В лузях с балаболкой ледащею
Поладишь -- в лузях и лудишь.
Вольготная жизня за реками,
Но ярче бы тульских полуд --
Остаться мне было б с калеками,
С гуляками на лето тут.
Прощай, Городнище, товарищи,
Махни, говорит, мне крылом,
Сойдемся Бог знает когда еще
За нашим всегдашним столом.
Да брось ты возиться с прорухами,
Не терпится в путь посошку,
Плесни, дорогая старуха, мне
Стопездесят грамм портвешку.
Имеется график на пристани,
А на пароходе -- кафе.
По-графски важнецки и пристально
Буфетчик стоит в галифе.
Портрет перевозчика
Пой, перевозчик,
Ушкуйник ушлый,
Рыж-конопат,
Пой, раздобарщик,
Ушкуй твой утлый
И конопать.
Воспой обводы,
Уключин крепость
И якорек,
И наши годы,
Всю их нелепость,
к-макарек.
Люблю я, друг мой,
Когда корявый,
Живой, как ртуть,
Зачинишь вдруг ты
Не ради славы
Чего-нибудь.
Стучит в апреле,
Манит на волю
Твой молоток.
И в самом деле,
Пройтицца, что ли,
Под вечерок.
Пропахла сечкой,
Портянкой, свечкой
Вся сторона,
Чудной чумичкой
Глядит с отвычки
Мадам Весна.
Из дальней дали
Меня заметив,
Глаз-ватерпас,
Забудь печали
И, ликом светел,
Достань припас.
Не жмись, щербатый,
Открой, как душу,
Свой бардачок.
Я ж, тороватый,
Тащу покушать
На пятачок.
Катятся воды
Сами собою,
Своим путем,
Уходят годы,
А мы с тобою
Себе живем.
Меж собакою
Меж собакою и волком
У плакучих ив
Потерял мужик иголку,
Дырку не зашив.
Он в траве руками шарил,
В молодой траве,
И нашел какой-то шарик
В этой мураве.
И тогда зовет он: братцы,
Чего я нашел!
Те пришли -- и ну играться.
Было хорошо.
Шарик то они подбросят,
То поймают, а
Между тем уж пали росы
Прямо на луга.
И туманы выползали
Из реки Итиль,
В избах люди зажигали
Ламп своих фитиль.
А туманы выползали
И лизали кил,
В лампах было мало сала,
И фитиль коптил.
Проходили пароходы,
Баржи волокли,
Волоклюи и удоды
Сватались вдали.
Пароходы проплывали
С баржами и без,
И неясно волки али
Псы промчались в лес.
Неожиданно от шара
Свет пошел -- да-да,
Пригляделись -- то Стожаров
Главная звезда.
И на той звезде туманной,
Взорами горя,
Много правды необманной
Знают егеря.
Там туманы выползают
Из реки Итиль,
В избах люди зажигают
Ламп своих фитиль.
Там собакою и волком
У плакучих ив
Потерял мужик иголку,
Дырку не зашив.
Портрет разъездного
(Второе воспоминанье о городе)
Что значит разъездной? То значит,
Что по делам чужой удачи,
Мечтая свет переиначить,
Один чудак по свету скачет;
То род призванья -- разъездной.
Он холост. Тщетной головой
Черемух ветви задевая,
И ей вопросы задавая --
Что значит, скажем, разъездной --
Носки заштопать забывая,
И дым глотать не оставляя,
И бицеклет терзая свой,
Он мельтешит, как заводной.
Он беден, глуп, ему не спится.
Не спится, няня, что со мной?
Он, если стар, то молодится,
А если молод -- вскоре стар.
Он бредит: у него катар
Путей дыхательных. Бодрится:
Побриться ль? Няня, помазок!
Да что же на ночь-то, сынок?
Молчи, стряпуха, мне Жар-Птица
Вчера привиделась во сне
И предрекла нам пожениться.
И хоть порезаться боится,
Все правит бритву при луне.
Крутясь в такой-сякой стране,
В провинции или в столице,
Он поражен, как мир вертится
И возмутительно дробится,
Являя случаи и лица
Почище всякого кино:
Там маскерад, там ловят львицу,
Здесь -- полуголая девица,
А тут -- извольте насладиться --
Полуподвальная мокрица.
А мать твердит через окно:
Заклей-ка на зиму окно.
Зиме конец -- весне случиться.
И разъездной на слякоть злится,
Которой улица стремится
Ему заляпать ягодицы,
Употребляя в дело спицы
Великосветских колесниц и
Кабриолетов и ландо.
Подобно крякве подсадной,
Под дулом крякать обреченной
И бельевою бечевой
С охотником соединенной,
Навряд ли знает разъездной,
Какой он мог бы быть иной,
Будь не заезжен он ездою,
Как утка -- службой подсадною,
Родись он только под звездою
Какой-нибудь не разъездною,
А утка -- не под подсадной.
(Apropos, вечером в реке,
Когда нельзя уж в бильбоке,
Когда поспели самовары
И на террасах тары-бары,
Когда, вязанье отложив,
Ваш дед Над пропастью, во ржи
Читает бабушке, когда
Та призадумалась, а сыр во рту держала,
Когда зацокали кресала,
И вот еще одно когда --
Когда пропали провода, --
Мы видим звезды в глубине:
Ведь подсадные все оне,
А остальные к ним с небес
Катят отрадою очес:
Загадывайте без промедленья.)
Но не дано. Судьбы решенье
Пересмотреть, alas, не нам.
Из некоторого учрежденья
Я тут привез пакет, мадам.
Позвольте, что опять за хлам!
Помилуйте, виднее вам,
Однако, распишитесь -- там.
И снова едет разъездной,
То прямо едет, то свернет.
Мил человек, ты кто такой?
Да я, папаша, сам не свой.
Собака гавкнет на него,
Дебило глянет и сглотнет,
Сглотнет и глянет, и икнет,
И носом клюнет,
А после сплюнет и затрет
Подошвой слюни,
И не с того да не с сего
Распустит нюни.
Настанет время -- все пройдет:
Народ ликует. Каплет мед,
Минуя високосный рот,
Пирующему на манишку,
И клянчит у пивной Удод
Рублишко на винишко,
А изнутри другой орет:
Винишка хочет -- ишь ты!
То соловей муку дает,
То мельница засвищет.
Крутясь в стране такой-сякой,
Стране немазаной, сухой,
Давно немытой головой
Себе вопросы задавая
И ею ж ветви задевая,
То мчит, то скачет разъездной,
А к утру, воротясь домой,
Мычит и плачет: Боже мой,
Так вот что значит...
Почтовые хлопоты в мае
Что это мне oncle мой любезный не пишет,
Времени, что ли, опять у него совсем нету.
Странно, посулил ведь -- напишу тебе непременно;
Вот, свидетельствуйте, не пишет и не едет ни мало.
5 Очи, за реку глядя, проглядел я все, право,
Хоть бы пиктограмму он предпослал, родственник милый,
Так-то, мол, и так-то, такие-де у меня планы,
Иначе же и кинуться куда -- ума не приложишь,
Вечно с дядей таким шиворот-наоборот происходит.
10 Походя ноги себе росой умывая,
Выбегу о заре встречать нашего почтальона:
Нету ли ныне пакета на мое, так сказать, имя?
Нету, разочаровывает, по-видимому, разочаровывает, пишут,
Тщательные, видать, задумчивые у тебя адресанты.
15 Ладно, постоим, поточим лясы слегка мы,
После в хоромы я его к себе зазываю:
Эх, заскочи ко мне теперь, Сила Силыч,
Гостем будешь, понимаешь, потолкуем немного,
Зря я разве сварил вчера нектар.
20 Зря, мой Нестор, нектар у нас не варят,
Зря на свете, практически, ничего не бывает,
Зря и заяц не приснится никому кучерявый,
Нектару мы, конечно, твоего немедля пригубим.
Вот заходит ко мне дражайший почтарь Сила Силыч,
25 Капельный такой, видом на редкость никудышный,
Впрочем, перепивал, бывало, и самого Крылобыла:
Внешности, получается, доверяй, да проверяйся.
Да, заскочил, стало быть, ко мне Сила Силыч,
Ух, заскочил, шапкою, сняв, губы вытер,
30 Ну, и я сразу связисту и себе наливаю:
Пейте, пожалуйста, добрые люди, селяне,
Пейте, а то теперь живы, а завтра, что называется, ой ли.
Ой ли, ой ли, кивает, тут ведь не в курсе,
Где обрящешь, а где в одночасье утратишь,
35 То ли дело, когда уже в ящик сыграть соизволишь,
Там уже пиши -- не пиши -- все прахом пропало,
Там постскриптумы твои, что мертвенному припарка.
С этим Силыч стакан весь незамедлительно и пригубил.
С Силычем и я тут поступил вполне сообразно:
40 Принял, а после, не мудрствуя, нацедил снова,
Дабы со следующей нам не мешкать лукаво.
Так вот, я ему говорю, Сила дорогой Силыч,
Так вот и живем мы с тобой, хлеб жуем мы
Черствый, а то знаешь на сем берегу что болтают,
45 Разное, признаться, болтают на берегу сем,
Волки, болтают, на том тебя, вроде, съели,
Как ты мыслишь -- факты это или же байки?
Слышал, слышал, докладывали и мне известье,
Гость, поглаживая оцелота моего, молвил,
50 Только я и сам легонечко сбит с панталыку,
Может, съели, а может, пустые то враки,
Бабушка, выражаются, пополам говорила.
Тут мы с Силычем пригубили опять, снова-здорово,
Или, что называется, подовторили.
55 С другом Силычем зелье губить наладив,
Друга Силыча решил я кое на что подзадорить:
Вот бы нам почитать невзначай некоторые цедулки.
Верно, Яша, резонно у тебя черепок варит,
Силыч мне с достоинством на то замечает,
60 Что мы, разве других письмоносцев плоше,
Где это слыхано -- чужих не читать эпистол,
Что же нам прикажете читать себе еще тут.
Вскрыли мы тогда несколько с ним свитков.
Смотрим -- чего только не сочиняют люди друг другу,
65 Что, оказывается, их всех только ни заботит:
Сильно, мощно разлита в народе эпистолярность,
Словно эпидемия какая-то распространилась.
Павел Петру в Городнище из Быдогощ, скажем, пишет,
Дядю дрожжей закупить молит браговарных,
70 Букву какую-то непременно найти его умоляет,
В душу лезет, пристал с ножом к горлу,
Дяде в кубарэ не дает надудлиться малость.
Петр Павлу в Быдогоще из Городнища отрезал:
Букву эту, милок, сам себе ищи неустанно,
75 Деньги ж, даденные мне тобой, я профиршпилил,
Знай поэтому, что дрожжи тебе завезу ой ли.
Кроме этого, наждачник Илья пришлый
Тоже потянулся на старости лет к стилу вдруг,
Жалобу Сидору Фомичу Пожилых накатал он,
80 Сетует -- костыли у него в метель увели-де,
Егери, якобы, Мелкого Плеса унесли их.
Дайте сроки, получит ведь грамотку и доезжачий:
Псарь мой ловчий, когда б не случилось в том нужды,
Стал бы я разве нижеследующее к тебе строчить? нет.
85 Слямзили люди твои, ау, моих опор пару,
Пусть-ка возвернут поскорей, зимогоры,
Или, передай, покажется вам всем небо с овчинку.
Егери точильщику царапают бересту купно,
Видимо, передал им доезжачий Ильин ультиматум:
90 Мастер-ламастер, упырь и дурной и вздорный,
Зрели мы тебя в гробу с твоими костылями,
Прыгал бы ты, одутловатый, к бобылке на хутор,
Ябедничать же станешь -- изведаешь, почем фунт лиха.
Грамоты прочтя и жеваным мякишем их запечатав,
95 Допили, догубили до дна жбан емкий,
Время расставаться тогда нам с Силычем накатило.
Эх, он шапку тогда свою-напялил и вышел,
Обнял меня, духарягу, расцеловал -- и дальше.
Силыч, говорю, чего это мне мой oncle все пишет?
100 Зря, возражал, и заяц никому из нас, кучерявых.
В Быдогощах, между тем, бузина вся -- цветенье.
То не вспарочной Жар-птицы
То не вспарочной Жар-птицы
Сполох дольний -- скок-поскок,
Издалека в колеснице
Скачет к нам Илья-Пророк.
Ну и Бог с ним, ergo -- буря,
Ergo -- грянет, ну и что ж.
Егеря расселись, курят,
Ждут-пождут, но медлит дождь.
Вижу я, как только видно
Все становится на миг:
Над бадьею змеевидный
Так и вьется змеевик.
Этот аспид самодельный,
Благ источник и утех,
Был точильщиков, артельный,
Но утянут был у тех.
Оправдания не ищем --
Ну украли, что с того,
А кто ругается над нищим,
Тот хулит Творца его.
Процедура постепенна:
Капля медлит -- егерь ждет,
И напротив -- сколь мгновенно
Ловит жужелицу кот.
И еще обыкновенно
Жизнь мгновенна, как назло,
И напротив: сколь нетленно
Никчемушное грязло.
Перейду. Непостижимо.
Покрутился -- и уж нет.
На души моей обжимок
Набредет слепой рассвет.
И под брань моих бобылок,
Чубуром жмыгуя хвощ,
Тела белого обмылок
Повлекут на Быдогощ.
Но покуда -- вот я, в кепке,
С мужиками у реки,
Сохрани нам, Боже крепкий,
В эту грозу челноки.
В упрежденье ауспиций
Шью охотничий костюм,
Но летят из рук вон спицы:
Ergo -- в дупель, ergo -- sum.
Содвинулись все происшествие обсуждать, но тут раздался оркестрион и от
попурри не воздержались. Эх, шерочка, да ты машерочка, косолапочка,
престарелочка. Горе тебе, Городнище большое, мощнеющий град, в минуту пляски
у меня мелькнуло немножечко. И действительно. Именно с того дня есть-пошла
эта смутная Заитилыцина, то есть те нелады, ради коих и разоряюсь на
канцелярии. Слышали новость? Налимы, в луну влюбленные, с целью к ней
воздусями проплыть, исподволь лунки во льду просасывают. Наподобье того и
мужицкая особь сбеленилась и тронулась из-за дамы той. Выплывут, карасики, в
смутный час на бугор, сядут на что попало и мечтают напропалую о ней, из
горла посасывая. Ждут, что снова она наведается, хоть любому известно --
бывает редко, а когда и бывает, то зрят лишь считанные, которым свиданки
эти, как правило, идут не впрок. Воздадим тем же Гурию, Федору, Калуге, или
же Карабану В., кто пока что не отошел, но усох и лает: першит. Горе, горе
тебе, Городнище с окрестностями, все вокруг и пустое, и ложное. Заверяет
бобыль бобылку: еду на затон поботать. Но покрутится меж островов, сделает
немного тоней -- и все его видят вдруг среди себя в кубарэ за чашкой вина.
Возвращается индивид во свои круги, берется за прежнее. Баламутим, чудим,
проказники, ни о чем не печемся, отвратно на нас поглядеть. Полагаете,
достойных манер не знаем? не благовоспитаны, как надлежит? Знаем,
благовоспитаны, руки даже перед едой, фарисейничая, умыть норовим, но в
основном все одно -- бедокурим, не в рамках приличия состоим. Жадность также