Океан

1

   Вода, прогретая солнцем, переливалась, перекатывалась волнами и определяла свои возможности.
   Ее возможности были ограничены, но вода не желала мириться с таким положением вещей. Ей хотелось быть везде, стать частью всего.
   Прогретый воздух наполнился испарениями, и сильный ветер понес воды океана к берегу.
   Вода хотела стать частью всех, кто мог бы, появившись на Земле, передвигаться, мыслить, творить.
   Океан, переполненный нежностью, сконцентрировал все самые благородные качества своего характера и, усмирив свою стихию, замер, представив в мыслях воплощение своей мечты.
   Это было слишком прекрасно, чтобы стать правдой, и все же океан решил действовать.
   А ветер, оказавшись не просто свидетелем, но и некоей составляющей смелого плана, возникшего в воображении океана, проникнув в будущее, закружился на одном месте, пронзительно свистнув.
   Получив от океана мощь и силу, почувствовав себя властным и великим, ветер решил сам управлять великими водами.
   Поток ветра поднялся выше облаков, постепенно превращаясь в смерч, – плотный, черный стержень в форме всепоглощающей воронки.
   Смерч с хохотом помчался к суше.
   На суше смерч стал кружиться, но вместо того, чтобы соединиться с чем-нибудь, он только сокрушал и разрушал.
   Он не был способен творить и созидать. Он не был способен любить и жертвовать.
   Поздно ночью смерч вернулся к океану и, собрав все свои силы, принялся злобно гнать волну к берегу. Вода, соединившись с песком или глиной, сможет дать жизнь неживому.
   Смерч не боялся. Он знал, что ничто не может вывести океан из состояния равновесия.
   – Ты ведь само совершенство! – подзадоривал смерч, – попробуй, уничтожь меня, и все узнают, что не такой уж ты и ласковый!
   Воды океана бурлили, увлекаемые смерчем.
   – Ну, добрый океан, – выл смерч, – чего ты ждешь? Усмири меня, попробуй! Ты хотел быть повсюду? Я помогу тебе! Унесу тебя в такие дали, которые тебе и не снились! Со мной ты сможешь все!
   Океан молчал. В самой его глубине стонало от тоски и боли огромное сердце.
   Океан мог уничтожить смерч, утопив его в водах, но он не имел права принять обратно в себя этот возмутившийся дух.
   Смерч не должен быть частью океана.
   Над землей поднялось солнце.
   Солнце, послушное законам, установленным для него, согрело землю своими лучами и, увидев волнующийся океан, остановилось над ним.
   – Не нарушай закон! Двигайся дальше, делай, что тебе положено! – хохотал смерч.
   Солнце, впервые забыв обо всех правилах, остановилось. Жаркие лучи иссушили крутящуюся воронку.
   Смерч потерял свой вес и силу. Он перестал смеяться и замер над поверхностью океана.
   В смерче больше не было даже небольшой частицы океана.
   Океан молчал, и поверхность его была гладкой.
   Смерч скользнул к берегу Он вертелся в скалах, набирая вихревые потоки, и наконец ринулся над землей, собирая по пути пыль, сухие листья и солому Смерч не мог вернуться в океан, но он мог противостоять ему, он мог вмешаться и даже разрушить его планы.
   Океан долгое время оставался неподвижным. Он боялся.
   Океан, безбрежный, мощный и неуправляемый, – боялся.
   Боялся за тех, кому решился дать жизнь.
   Прошло много времени, и наконец снова поднялись волны и помчались к берегу, пропитывая иссохшие камни и песок.
   У океана был готов план.
   План спасения всего живого.

2

   Волны омывали песок. Они накатывались на него и приглаживали. На песке появились очертания, некий образ.
   За действиями воды подглядывал смерч. Он притаился до времени, а когда увидел, что песчаная фигура вот-вот оживет, ринулся на берег, подняв столб пыли.
   Волны, встав стеной, преградили путь буйствующему ветру, и за этой стеной воды произошло таинство, которое не дано никому ни понять, ни разгадать. К таинству этому невозможно ни приблизиться, ни прикоснуться…
   Океан любовался своим созданием, своим творением. А создание вдыхало полной грудью влажный воздух.
   – Плохо одному, – вздохнул океан, и на следующий день на берегу стояли ОН и ОНА, две половинки одного целого: того самого, задуманного, выстраданного и так нежно любимого им – ЧЕЛОВЕКА. Впервые океан смеялся. Смеялся чистым детским смехом, играя с отражением тех, которые несли в себе его часть, его самую лучшую часть.
   Смерч не дремал. Он метался по земле и однажды, свившись клубком в ветвях огромного дерева, притаился.
   ОНА, проходя мимо дерева, услышала шипение.
   ОНА не знала, что такое страх, – не было причин чего-нибудь бояться, – и подошла поближе.
   Свившийся клубком, смерч выглянул из ветвей и растянулся в приветливой улыбке, расположив ЕЕ к себе.
   Внутри НЕЕ что-то тихо всплеснулось, разлилось нежностью и попросило не останавливаться. ОНА приготовилась шагнуть, чтобы уйти, а смерч прошептал:
   – Честно ли и справедливо ли не разрешать выслушать еще чье-нибудь мнение, кроме как мнение океана? Может, океан не хочет, чтобы ты знала всю правду? Может, есть что-то важное, что он пытается скрыть? Может, он просто боится дать свободу и держит вас при себе? А ведь вы сами можете творить и распространяться, если перестанете держаться за этот властный океан, который любит только себя. Он использует вас. Стань свободной, как я. Я оторвался от власти океана и увидел всю землю. Земля огромная, она гораздо больше этого берега, к которому ты прилипла.
   ОНА с любопытством вслушивалась в слова и не заметила, как смерч, подойдя совсем близко, обвил ЕЕ.
   Смерч держал ЕЕ в своих объятиях и продолжал что-то шептать о романтике, красоте, знаниях и гениальности.
   Эта перспектива заманивала, и ОНА перестала слышать ласковый голос океана. ОНА не хотела его слышать и увидела в своих руках янтарного цвета неизвестный ЕЙ доныне ароматный плод.
   Плод был наполнен желчью. Это единственное, что смог произвести смерч, перемолов тонны и тонны мусора, собранного со всей поверхности земли.
   Как только ЕЕ жемчужные зубки прокусили мягкую кожицу янтарного плода, смерч исчез, с трудом сдерживая хохот, который мог выдать его и нарушить план.
   Смерч был искусным обманщиком.
   Она поспешила к НЕМУ.
   – Дорогой, попробуй. Это чудесно!
   – Дорогая, нужно спросить у океана. Нельзя ничего делать без него.
   – Вот, он нас и держит рядом с собой недозволенным. Да разве это любовь? Любовь – это когда тебе дают свободу и независимость.
   ОН не верил ЕЙ, но ОНА так трогательно бормотала и так жарко смотрела на НЕГО, что просто невозможно было отказать. ОН любил ЕЕ. До безумия…
   Желчь разлилась по всему телу, и он, глядя на нее, сказал:
   – Да ты голая!
   – А ты что, нет?
   Он сорвал лист с дерева и прикрылся. Она последовала его примеру.
   Волны набежали на берег. Океан был встревожен долгим отсутствием людей.
   Он поднялся ветром и рванул в гущу ветвей огромных деревьев, за которыми прятались он и она.
   Поняв все, океан отпрянул назад, за пределы берега.
   Они, люди, не могли больше быть его частью.
   Разрываясь от любви, негодования и боли, океан метался, обрушивая огромные волны на скалы. Он бился о них, пытаясь уйти от реальности, и впервые потерял равновесие.
   Наконец, собравшись, он размеренно проговорил:
   – Зачем ты послушался ее? Отныне только трудности смогут дисциплинировать тебя и сохранить как человека. Зачем ты дала ему этот плод? Отныне только крики родовых мук смогут дойти до меня, чтобы пробудить во мне желание помиловать рожденных тобой.
   Океан, собрав всю влагу с просторного, так любовно обустроенного берега, отошел и оставил людей одних в суровой действительности бытия.

3

   Двадцать первый век.
   – Ты когда-нибудь выключишь телевизор? Уроки еще не сделал!
   – Мам, иди на работу, я сам разберусь, чем мне заняться.
   Хлопнула дверь, завыл встревоженный нажатием кнопки лифт.
   Чипсы, разбросанные по полу, пыль на мебели и несложенный диван с грязной постелью не мешали наслаждаться зрелищем.
   По телеку показывали потрясное шоу, рейтинг которого не снижался вот уже третий год.
   Из сотового телефона, лежащего на столе, послышалось: «Ну, типа, это я звоню… Ну, типа, это я звоню… Ну, типа, это…»
   – Чё надо?
   – На первый урок не успеваем, – доложил телефон.
   – Сам знаю, я чё лох? По стрелкам не вижу?
   – На второй идем? Контрошка скоро.
   – А мне плевать. Чего учиться? Деньги делать надо уметь.
   – Кстати, о деньгах, я тут разжился, может, в клубак смотаемся? Девчонок «снимем».
   – Заметано!
   Снова зазвонил только что отключенный сотовый.
   – Сын, ты в школе?
   – Бать, ты школу закончил, а денег имеешь меньше, чем я.
   – Мама переживает.
   – А ты только при мамкином хвосте держишься! Мужик, называется.
   Разговор оборвал отец. Парень кинул трубку на журнальный столик, закинул на стол ноги и захохотал над приколом, показанным по телеку. Там какой-то тип замарал штаны. Смотреть на это было весело. Почему?
   Неясно. Ничего смешного, на самом деле, не было в том, что взрослый мужчина, на которого должна равняться молодежь, нелепо пытается избавиться от зловонья.
   Взрослая женщина, чья-то мать, ругалась матом на весь экран, пытаясь выяснить отношения с любовником. Над ее мужем-недотепой все смеялись, хотя что смешного в том, что женщина предает свой дом и свой мир?
   Юмор, потоками льющийся с экрана телевизора, разрушал все устойчивые основы, понятия о добре и зле, порядочности и распутстве.
   То, что зрители видели на экране, становилось нормой, и по-другому уже мало кто мыслил, а тем более жил.
   Иссушенные души людей жаждали, но, чтобы наполняться живительной влагой, нужно было отречься себя, отказаться от низких увлечений и привычек, очиститься, смириться, – только никто не желал идти этим путем. Ведь так просто погасить в себе духовную жажду весельем, развлечениями, сжигая в буйстве плоти остатки совести.
   Много тысяч лет шла борьба. Борьба между кротким океаном и смерчем-насильником.
   Океан не мог поглотить смерч, но время от времени океан позволял смерчу буйствовать в определенных границах, чтобы смерч выявлял себя, свою суть в поступках, и тогда сами люди осуждали смерч и не оставляли ему места в жизни, уничтожая его вихрь за вихрем.
   За многие века борьбы практически все внешние стороны смерча были обнаружены и проявления их заблокированы. Осталась самая сердцевина, самая основа этого существа.
   И самая суровая битва предстояла именно в этот, двадцать первый век.
   Как сохраниться смерчу? Усыпить людей. Отвлечь их от борьбы и стереть все грани между добром и злом, между правдой и ложью, сказав при этом: «А какая разница? Жизнь дана однажды. Наслаждайся!»

Птица в клетке

1

   В клетке билась птица. Он смотрел на падающие перья, на обезумевшие глаза. Он вслушивался в глухие удары тела о металлические прутья, и взгляд алчно поглощал эту картину до самой крохотной капельки, чтобы напитать ненасытное чудовище, прячущееся в самой глубине подсознания.
   Он боялся его, этого чудовища, и кормил низкими зрелищами насилия и притеснения.
   Это была его тайна.
   Тайна, которую раскрыть не сможет никому и никогда и унесет с собой в могилу, иначе все узнают, насколько он слаб.
   – Костя! – послышался из кухни голос матери.
   Костя открыл учебник и уставился в ровненькие ряды цифр, составляющих формулы.
   Все гладко, логично и безупречно правильно просчитано наперед, а в конце учебника можно найти правильный ответ. Как все просто!
   Костя с трудом сдерживал слезы досады, вспоминая утреннее происшествие в школе. У него пошла из носа кровь, и он не знал, что с этим делать.
   Он расплакался в свои двенадцать лет как маленький.
   И кто бы?! А то эта девчонка, которая таблицу умножения до сих пор не выучила, в своих стоптанных туфлях спокойно подошла, заткнула нос ватным тампоном и принесла холодной воды.
   Почему он со своей правильностью и грамотностью в тетрадках и пятерках в дневнике так беспомощен в простых житейских ситуациях, где нужно сделать что-то действительно стоящее?
   – Костя! Иди кушать!
   У Кости свело скулы.
   – Я что сказала? – взвизгнула мама из кухни, – сейчас же иди ко мне!
   Костя вышел из комнаты. В коридоре он ударил кулаком по стене, вложив в этот удар горькую обиду за то, что чего-то самого главного не дают ему, мало того, прячут от него за все эти примеры, уравнения, правила правописания и примерное поведение.
   – Это что такое было? – выглянула мама из кухни, – силу девать некуда? Иди мусор вынеси!
   Костя молчал. Он вошел в кухню, шагнув в сторону мусорного ведра, на которое указывала рукой мать.
   Костя взял ведро.
   – А то расстучался тут… – прокричала мать вслед выходящему из кухни сыну.
   Костя спустился во двор и направился к помойке. Мусор он высыпал так, что половина бумаг разлетелась по асфальту. Грохнув ведром по металлическому бачку, Костя развернулся и пошел к дому.
   Войдя в парадную, он хлопнул дверью и стал не спеша подниматься по лестнице. Возле своей квартиры позвонил.
   Пока мама шла к двери по коридору, Костя ритмично бил ведром о перила лестницы.
   Из соседней квартиры выглянула соседка и завопила на весь подъезд:
   – Это что ж за бандит такой растет? Чего гремишь пустым ведром? По голове своей пустой постучи, может, дырку пробьешь, да ум через нее попадет…
   Мама открыла дверь и, заискивающе улыбаясь, сказала:
   – Прости, пожалуйста, Валечка.
   Костя вошел в квартиру и направился в кухню, чтобы поставить ведро.
   – Ты в тапках на помойку ходил? Куда теперь в них собрался? Иди тапки отмывай, я только что полы намыла. И за что мне такое наказание?
   Мама тяжело села на табуретку и разрыдалась:
   – Ведь все для тебя! Для себя не живу. Все тебе отдала!
   Костя долго отмывал тапки, оттягивая момент встречи с мамой возле помойного ведра.
   – Измываешься надо мной? – крикнула мама, – чего молчишь?
   Костя вышел из ванной и обул тапки.
   – Куда мокрые обуваешь? Совсем не соображаешь ничего? На батарею поставь!
   Костя снял тапки и понес их к батарее в кухню.
   – Я что тебе сказала?
   Костя остановился. Ему хотелось ругаться, но он знал, чем это грозит, а грозит это мамиными слезами, и Костя будет потом долго мучиться угрызениями совести.
   Чтобы уйти от этих мучений, Костя сжимал скулы, загоняя все чувства и эмоции внутрь, туда, где всем этим, словно игрушками, развлекался монстр, то самое чудовище, которое, устав, снова затребует пищи…
   – Издеваешься?
   Костя стоял с тапками в коридоре, не понимая, чего от него хотят.
   – Ты совсем глупый?
   Мама выхватила у Кости из рук тапки и сунула их за батарею в ванной.
   После этого мама сходила в комнату и принесла оттуда носки. Швырнув их в Костю, она сказала:
   – Одевай!
   Костя сел на край ванны и поднял ногу, чтобы надеть носок.
   – А стульев нет, что ли?
   Костя прошел в кухню и сел на табуретку. Хотелось плакать, но плакать мужчине не прилично. Об этом он узнал в детском саду, когда какая-то девочка ударила его кружкой по голове.
   Мама хлопотала возле плиты, приговаривая:
   – Варишь, жаришь, моешь, убираешь…
   Эти обвинения, словно железные прутья, запирали Константина в клетку чувства долга.
   Эта материнская забота связывала, словно липкая паутина, и Константин вязнул в ней, чувствуя ложь, ненавидя эту ложь, но, не имея достаточно ума, чтобы дать всему происходящему настоящее название, сдавался, молча принимая эту ложь за любовь, понимая, что мать решает свои проблемы за счет него и комфортно чувствует себя, готовя для него, убирая для него, требуя с него. Да, у нее все правильно…
   Мать бормотала:
   – Благодарности и помощи никакой! Я когда-нибудь махну на тебя рукой, и живи как хочешь, кому только нужен будешь? Так, как мать, никто любить не будет! Запомни!
   Раздался звонок в дверь.
   – Кто это? – спросила мать и пошла открывать, на ходу сказав:
   – Ну-ка, ведро поставь на место.
   Щелкнул замок в двери.
   – Галина Павловна, здравствуйте! Костя! Учительница твоя пришла!
   – Здравствуйте, Мария Петровна, – послышался голос учительницы, – я пришла поговорить о Косте.
   – Проходите, пожалуйста, в комнату. Извините, у меня не прибрано, знаете, с мальчиком трудно навести порядок.
   Костя вышел из кухни в коридор, опустив голову.
   Мать сказала:
   – Посуду он мыл. Мне помогает.
   Учительница улыбнулась:
   – Видите, даже не здоровается.
   Мама покраснела.
   – Здравствуйте, – сказал Костя и вернулся в кухню.
   Галина Павловна прошла в комнату, села удобно на диван и начала:
   – Дело в том, что сын ваш Константин не всегда выполняет домашнее задание, не слушает учителей на уроках. Он скатывается, а не глупый ведь мальчик. Обидно ставить четверки, когда могли бы быть пятерки. Вы видели его отметки за эту неделю?
   – Да, конечно, я проверяю регулярно дневник и тетради.
   – Почему же меры не принимаете никакие? Вы знаете, он на уроках только в окно смотрит. Ворон там считает или еще что, только учеба мало его интересует.
   – Я делаю все, что могу, и в строгости держу всегда, даже не понимаю, откуда все это…

   Почему-то Константин вспоминал это именно сейчас, идя к дому и еле передвигая ногами.
   Из кармана штанов торчало горлышко бутылки. Ее наличие вселяло надежду на скорое получение порции удовольствия и радости, а значит, еще жив, еще не помер.
   – «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”! Пощады никто не желает…» – громко запел Константин на весь двор.
   Константин подходил к дому.
   Там его ждала жена. Женщина. Женщины приносят страдания и муки. Они уничтожают все мужское и самих мужчин с первых часов их появления на свет. Этот урок Константин усвоил хорошо.
   – Эти врачихи, заглядывающие в самые интимные места; эти воспитатели, орущие на всю группу; эти училки, унижающие при девчонках; мать, включающая свет среди ночи, чтобы увидеть, чем он занят… бабы они и есть бабы!
   Константин ненавидел женщин и еще больше он ненавидел себя за то, что его к женщинам влекло.
   Константин хохотал на работе над грязными анекдотами, он присвистывал вслед коротким юбкам и обтянутым джинсами бедрам, доказывая себе и всем, что ничего другого в женщине искать не приходится и ни на что другое этот пол не годен.
   – Курица не птица, и баба не человек, – бубнил Константин.
   – Нельзя ли не выражаться? – услышал он женский голос.
   Константин поднял голову и увидел женщину с ребенком на руках.
   – A-а… еще одна правильная! У вас все чистенько, все по полочкам… тьфу!
   – Хам!
   – Баба! Ты, малыш, не бойся ее, мы еще покажем, кто тут главный! – обратился Константин к ребенку.
   Мальчик на руках у женщины заплакал, и женщина, прижав его к груди, поспешила уйти.
   Константин облокотился на выступ подворотни. Он хотел домой, что-то удерживало. Нужно было оттянуть время.

2

   А в клетке билась птица.
   – Отпусти ее, пусть летит, открой дверцу, – плакал Пашка, сосед Кости по лестничной площадке.
   Костя открыл дверцу и просунул руку в клетку. Птица трепыхалась, и Косте пришлось сильно сжать ее.
   Птица замерла от боли. Костя подошел к раскрытому окну и разжал ладонь.
   Птица взмахнула крыльями и тяжело, неровно полетела, с трудом удерживая равновесие.
   Когда однажды Костя встретил ее, свою единственную, он разрывался на ненависть к ней за то, что она женщина, и на пылкую, необузданную страсть, которую не мог назвать любовью. Он вообще не очень понимал, что такое любовь. Его этому не учили.
   Эта встреча стала приговором к пожизненному заточению в железные прутья досады, обиды и слабости.
   Душа билась об эти прутья, разбиваясь в кровь.
   Константин шел домой. Он раздавит ее, но докажет, что сильнее нее, что он мужик и что он достоин ее уважения…
   – Пусть чувствует, что мужчина в доме есть!
   Почему он не мог уйти? Мог, только вдруг ей станет без него лучше? Тогда она поймет, что он сделал ее жизнь несчастной.
   Он бы ушел, если б только знал, что без него она почувствует себя несчастной.
   Константин всегда хотел отомстить матери, но боялся. Все, что должна была получить мать, получала от него жена.
   Из этого круга невозможно было вырваться и невозможно было выпустить из него невинную жертву, втянутую в интригу его жизни.
   Почему обо всем этом он думал именно сейчас?
   Константин поднялся на свой этаж и позвонил в дверь:
   – Открывай, женщина! Муж пришел.
   Катерина встала с колен, закрыла Библию, убрала ее в ящик комода и только после этого пошла открывать, по дороге успевая обдумать прочитанные слова: «Когда ваше послушание исполнится…»
   Катя открыла дверь. Константин вошел в квартиру.
   – Есть давай!
   В грязных ботинках Константин прошел в кухню и поставил бутылку на стол. После этого он отправился в ванну.
   Катя собрала на стол ужин. Константин вышел в трусах из ванной и сел за стол. Он взял бутылку и приготовился пить из горлышка, и вдруг увидел на столе две стопки.
   – Что это? – спросил он.
   – Устала я, налей чуть-чуть.
   Костя налил водку в обе стопки и одну стопку поднял для тоста:
   – За здоровье наше!
   Выпив и закусив огурчиком, Костя и Катя посмотрели друг на друга.
   Катя вздохнула:
   – Дети выросли, разъехались, так хочется чего-нибудь для себя.
   Костя молчал.
   Катя продолжила:
   – Я витамины тебе купила, хочу, чтобы ты их пил.
   – Я не ребенок.
   – А это не для детей. Это для взрослых, чтоб жили дольше. Мне сегодня всякие мысли в голову лезли… Сердце-то у тебя уже слабое.
   – Другого мужика себе найдешь – и всего делов-то. Ты ж как все, как все бабы.
   Катя засмеялась:
   – Это верно.
   – Ты глупая какая-то, – сказал Костя.
   – Так, мне ж можно, я ж не мужик, чтобы умной быть.
   – Ты пьяная?
   – Я счастливая. Пойдем спать, поздно уже.
   – Ты ж посудой греметь начнешь.
   – Не начну, спать хочу лечь пораньше. Сын звонил. Знаешь, что говорил?
   – Ну?
   – У его девушки отец ушел из семьи, когда она маленькая была.
   – Этого я не понимаю. Семья – это святое. Кать, денег у меня не осталось…
   – А не надо, у меня есть еще немного. Пойдем спать.
   Константин заснул быстро, но через два часа проснулся. Жена спала. Ее грудь поднималась при каждом вздохе, и это движение почему-то успокаивало.
   Константин слушал, как бьется его собственное сердце. Для кого оно бьется? Для чего?
   Чем больше прибавлялось лет, тем меньше оставалось надежды на то, что был смысл когда-то начинать этому сердцу биться. Столько рухнуло, столько не сбылось мечтаний и порывов, столько не сошлось формул и уравнений…
   Почему он думал об этом? И когда он вообще последний раз о чем-то задумывался?
   Костя закрыл глаза. Там, в груди, бился маленький мальчик. Константин боялся заглядывать внутрь. Он боялся идти к этому мальчику на помощь, он боялся чудовища, вскормленного когда-то мерзкими зрелищами.
   Константин знал, что, пробиваясь к мальчику, не миновать встречи с этим чудовищем.
   Константин заснул. Проснулся он от шелеста страниц. Катя сидела на краю кровати и читала Библию.
   – Ну, и о чем там? – спросил Константин.
   – «Отпустить замученных на свободу…» – тихо ответила Катя.
   – Это тебя, что ли?
   – Меня. И тебя.
   – Я свободен… На свободу?
   Константин отвернулся к стене. Слезы крупными горошинами скатывались на подушку.
   «Отпусти птицу, пусть летит», – плакал Пашка, сосед по площадке…
   Свет проник в самую глубину Костиного сознания, там не было чудовища! Оттуда выглядывал запуганный мальчик.
   Костя протянул руки и обнял Катю.
   «И станут двое одной плотью…» «Произойдет не слыханное: жена спасет мужа…»

Семечко

   История, которую я расскажу тебе, дружок, началась темной ночью в страшную бурю, когда в старом лесу трещали, гнулись и даже ломались деревья. В эту ненастную пору никто не заметил, как маленькое семечко подхватило порывом ветра, закружило над родным лесом и понесло далеко-далеко.
   Семечко так и не узнало, когда и чем закончилась буря и что стало с его родным лесом. В головокружительном полете уносило его все дальше и дальше.
   Маленькое, полное жизни семечко летело над землей, надеясь, что кто-нибудь поможет ему найти местечко в этом огромном, страшном и не известном ему мире.
   Семечку хотелось зарыться в землю, спрятаться от всего, что произошло с ним. А ветер уже стал спокойнее и нес его над большим суетливым городом, в котором среди камней нельзя было найти клочка земли, куда можно было бы опуститься.
   Наконец показалась трещина между камнями.
   Семечку повезло. Оно опустилось на камень и закатилось в трещину, а почувствовав почву, запряталось в ней, удобно улеглось и заснуло.
   Укрылось семечко вовремя, потому что наступили холода, и вскоре вся земля оказалась под толстым слоем пушистого снега.
   Снег обрадовался семечку и постарался укрыть его получше.
   Под снежным покрывалом проспало семечко всю зиму, а весной проснулось, глубоко вздохнуло, потянулось и выпустило маленький росток.