Страница:
Запасы Арсенала приводили в восторг неофитов. Они благоговели перед силой Братства и постигали воинское ремесло с воодушевлением, давно не испытываемым ветеранами.
Энар давно охладел к оружию. Борьба и разрушение утомили его. Могущество достигается другими способами. А здесь о нем вообще смешно говорить, – невежественные аборигены трепещут и в панике разбегаются при появлении одного только лейриса. Наверное, летающее суденышко представляется им чем-то вроде «колесницы небесного Духа» или «огненной молнии». Бедняги!
Обитатели маленькой планеты, обогреваемой карликом-Солнцем, не представляли для него интереса. Сольгерийцы являлись для них расой Богоподобных Существ, и их вполне устраивала эта роль.
– Энар…
В бесшумно отворившемся проеме показался молодой воин, начинающий обучение в Братстве. В обязанности новичка входило выполнение любого поручения старшего по положению в иерархии воинской касты.
Энар прикрыл лицо золотой маской и повернулся к вошедшему, который застыл в почтительной позе, не лишенной, впрочем, достоинства.
– Слушаю тебя, брат, – сказал Энар.
– Вам передали послание, – опустив глаза, произнес ученик. – Вот оно.
В Сольгере входили в моду «письма». Считалось изысканным изложить свои мысли в виде символов на тонкой серебристой пластинке и передать с посыльным адресату. Хотя давно вошли в применение кристаллы, которые умели хранить и накапливать информацию. Эти данные использовались по мере необходимости либо оставались невостребованными в случае, если в них не было нужды.
– Благодарю тебя, брат, – кивнул головой Энар, принимая послание.
Дверь за неофитом закрылась, и Энар остался один в зале. Он снял с пластинки печать. Даже не глядя на оттиск, Энар догадался, от кого послание. Золотой треугольник – символ сердечной привязанности – использовала только Рейя, дочь императора. Право на пользование символами превратилось в игру, которую вели представители высшей знати.
Энар усмехнулся и пробежал глазами содержание «письма». Оно было полно высокопарных выражений и пожеланий увидеть, наконец, Энара возглавляющим тайную экспедицию на материк, в Большие Горы. Там обитали существа, укрывающиеся в толще горных пород. Их называли «гереями» – подземными жителями. Они одни не покорились Сольгеру и оставались независимыми. Чудовищная толщина породы, под которой скрывались гереи, делала их недостижимыми. Применять в Больших Горах цоны было крайне опасно, так как мощь этого оружия могла привести к необратимым процессам.
Рейя испытывала к Энару болезненную привязанность. Она желала видеть его завоевателем – непобедимым и безжалостным. Ей было недостаточно почти безграничного владычества. Слово «почти» приводило ее в недовольство.
– Большие разрушения начинаются с маленькой трещинки, – любила повторять она. – Всякое уродство берет начало с крошечного несовершенства.
– Совершенство недостижимо, божественная Рейя, – возражал Энар. – Неужели нельзя просто наслаждаться жизнью?
– Я начала забывать, что такое наслаждение… – томно прикрывая глаза, вздыхала императорская дочь. – Напомни мне, высокочтимый Энар. Это под силу сделать только тебе…
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Энар давно охладел к оружию. Борьба и разрушение утомили его. Могущество достигается другими способами. А здесь о нем вообще смешно говорить, – невежественные аборигены трепещут и в панике разбегаются при появлении одного только лейриса. Наверное, летающее суденышко представляется им чем-то вроде «колесницы небесного Духа» или «огненной молнии». Бедняги!
Обитатели маленькой планеты, обогреваемой карликом-Солнцем, не представляли для него интереса. Сольгерийцы являлись для них расой Богоподобных Существ, и их вполне устраивала эта роль.
– Энар…
В бесшумно отворившемся проеме показался молодой воин, начинающий обучение в Братстве. В обязанности новичка входило выполнение любого поручения старшего по положению в иерархии воинской касты.
Энар прикрыл лицо золотой маской и повернулся к вошедшему, который застыл в почтительной позе, не лишенной, впрочем, достоинства.
– Слушаю тебя, брат, – сказал Энар.
– Вам передали послание, – опустив глаза, произнес ученик. – Вот оно.
В Сольгере входили в моду «письма». Считалось изысканным изложить свои мысли в виде символов на тонкой серебристой пластинке и передать с посыльным адресату. Хотя давно вошли в применение кристаллы, которые умели хранить и накапливать информацию. Эти данные использовались по мере необходимости либо оставались невостребованными в случае, если в них не было нужды.
– Благодарю тебя, брат, – кивнул головой Энар, принимая послание.
Дверь за неофитом закрылась, и Энар остался один в зале. Он снял с пластинки печать. Даже не глядя на оттиск, Энар догадался, от кого послание. Золотой треугольник – символ сердечной привязанности – использовала только Рейя, дочь императора. Право на пользование символами превратилось в игру, которую вели представители высшей знати.
Энар усмехнулся и пробежал глазами содержание «письма». Оно было полно высокопарных выражений и пожеланий увидеть, наконец, Энара возглавляющим тайную экспедицию на материк, в Большие Горы. Там обитали существа, укрывающиеся в толще горных пород. Их называли «гереями» – подземными жителями. Они одни не покорились Сольгеру и оставались независимыми. Чудовищная толщина породы, под которой скрывались гереи, делала их недостижимыми. Применять в Больших Горах цоны было крайне опасно, так как мощь этого оружия могла привести к необратимым процессам.
Рейя испытывала к Энару болезненную привязанность. Она желала видеть его завоевателем – непобедимым и безжалостным. Ей было недостаточно почти безграничного владычества. Слово «почти» приводило ее в недовольство.
– Большие разрушения начинаются с маленькой трещинки, – любила повторять она. – Всякое уродство берет начало с крошечного несовершенства.
– Совершенство недостижимо, божественная Рейя, – возражал Энар. – Неужели нельзя просто наслаждаться жизнью?
– Я начала забывать, что такое наслаждение… – томно прикрывая глаза, вздыхала императорская дочь. – Напомни мне, высокочтимый Энар. Это под силу сделать только тебе…
Глава 10
Москва. Наше время
Во время летних каникул Казаков занимался репетиторством. Он набирал нескольких учеников, которым предстояло сдавать математику, и готовил их к экзаменам. За пару месяцев Вадим Сергеевич зарабатывал больше, чем за весь год.
– Что ты все работаешь и работаешь? – ворчала мама. – Отдохни, съезди куда-нибудь. В Крым, например. Или на Волгу. Ты давно собирался.
– Некогда мне, – сердился Казаков. – Я еще зимой дал обещание, что подготовлю ребят к экзаменам.
– Тебе о здоровье думать надо.
– Прекрати! – взрывался Вадим Сергеевич. – Что ты из меня инвалида делаешь?
Ольга Антоновна не сдавалась.
– Пока ты еще не инвалид, – в ее голосе слышалась скрытая угроза. – Но непременно им станешь, если не научишься отдыхать. Посмотри, на кого ты стал похож! От тебя осталась половина…
Она плакала и уходила в свою комнату. Казаков некоторое время слушал ее надрывные рыдания, потом не выдерживал и шел мириться.
– Ну ладно… ладно, прости, мам. Я не хотел тебя обидеть.
Ольга Антоновна поднимала на сына заплаканные глаза.
– Ты же знаешь, у меня никого и ничего нет, кроме тебя, Вадик!
Они обнимались и долго утешали друг друга. После подобной сцены на пару дней воцарялось спокойствие, а потом… все повторялось. Вадим Сергеевич уже не мог определить, от чего он больше устал, – от работы, от притупившегося страха или от маминых слез. Он снова оказался на грани нервного срыва и позвонил Ангелине Львовне…
– Почему бы вам действительно не поехать куда-нибудь? – сказала она после сеанса. – Развеяться, сменить обстановку всегда полезно. Пожилые люди, даже самые близкие, бывают невыносимы. С одной стороны, их можно понять… Жизнь стала другой, период активной деятельности завершился, организм изношен. Беда стариков в том, что они теряют смысл существования. Им ничего не остается, как «поедать» окружающих.
– Я не могу уехать, – вздохнул Казаков.
– Почему?
– Не знаю. Меня что-то держит в Москве. И это вовсе не работа… Деньги тут тоже ни при чем. С финансами у меня не густо, но на поездку найдется.
– Что же тогда? – удивилась докторша. – Ученики? Перед ними можно извиниться, все объяснить. Долг перед матерью? Но ведь она сама советует вам отдохнуть.
– Если бы я знал! – с истерическими нотками в голосе воскликнул Вадим Сергеевич. – Я не знаю! И это пугает меня. Я… словно привязан. Недавно мне приснился сон… страшный сон. Как будто я просыпаюсь в своей комнате. Ночь… светит луна, а на фоне окна… силуэт мужчины. Он стоит, спиной ко мне, и…
Вадим Сергеевич посерел и закашлялся. Казалось, он вот-вот упадет со стула. Закревская привстала.
– Вам плохо? – обеспокоенно спросила она.
– М-можно воды? – прохрипел Казаков. – У меня в горле пересохло.
– Сейчас…
Ангелина Львовна налила в стакан минералки и подала ему. Он с трудом сделал несколько глотков.
– Вы рассказывали сон… – напомнила она, когда кашель утих и лицо пациента обрело нормальный цвет.
– Да… я очень испугался тогда, во сне… просто прирос к дивану, не в силах пошевелить пальцем. Тот… человек у окна сказал… «Ты нам нужен!» Да… так и сказал: «Ты нам нужен. Не вздумай никуда отлучиться!» Он таким тоном это произнес… таким… ужасным голосом… что у меня волосы на голове зашевелились…
Вадим Сергеевич допил воду и поставил стакан на стол.
– Это был… страшный человек. Он не поворачивался ко мне лицом, потому… потому что… если бы он повернулся, я бы умер. Точно. Я это знаю, и он это знал. Понимаете? Он это знал! – голос Казакова сорвался. – Он это знал! А что… если в следующий раз он… повернется?..
Собственное предположение повергло пациента в шок. Он застыл с приоткрытым ртом и остекленевшими глазами. Ангелине Львовне стоило немалого труда привести его в чувство.
Казаков вышел из ее кабинета, не испытывая обычного после сеанса облегчения. Наоборот, его нервы взвинтились до предела.
В метро его окружили люди. Они втискивались в переполненные вагоны, дышали друг другу в затылок, вяло огрызались, пробирались к выходу. Перед эскалатором образовалась настоящая толкучка. Наконец, Казаков добрался до ребристых ступенек и медленно поехал вверх. Сзади кто-то закричал. Люди начали оглядываться. Пожилая женщина с сумками в обеих руках не удержалась и упала. Но не это привлекло внимание Вадима Сергеевича. В толпе у эскалатора мелькнуло лицо… Лены. Или ему показалось? Холодный пот прошиб завуча.
– Господи, – затравленно оглядываясь, прошептал он. – Господи! Помоги мне, Господи!
Его тянуло повернуться назад и проверить свою догадку. А что, если там… действительно она, Лена? Нет, не может быть. Она уже успокоилась, перестала его преследовать. Почему вдруг опять?
Казаков поднялся вверх и, влекомый толпой, вышел через вестибюль к дверям. Оказавшись на улице, он судорожно задышал. Теплый воздух не освежал. Здание, у которого остановился Вадим Сергеевич, ремонтировалось. Строительные леса тянулись до самой крыши, вниз сыпались обломки кирпичей и штукатурки.
– Ты че рот раззявил? – заорал с лесов на Казакова молодой парень в каске и рабочем комбинезоне. – Ограждения не видишь, мудак? Получишь по башке кирпичом, отвечай потом за тебя!
Парень зло сплюнул и выругался. Вадим Сергеевич попятился, наткнулся на оградительный трос и чудом удержался на ногах. И правда, как он попал в опасную зону? Перешагнул через ограждение и не заметил?
– Вали отсюда, дядя! – теряя терпение, заорал парень.
Казаков повернулся и неуклюже перелез через трос. На брюках осталась пыльно-известковая полоса. Он начал отряхиваться и тут… боковым зрением увидел Лену. Она вышла из метро, остановилась и наблюдала, как Вадим Сергеевич возится с брюками. Вернее, он так решил. На самом деле Лена была в темных очках, и видеть направление ее взгляда Казаков не мог.
Он выпрямился и заставил себя махнуть ей рукой. Лена продолжала стоять, как стояла. На ней было длинное свободно спадающее серое платье и легкий шарф на голове. Вывалившаяся из метро толпа на мгновение скрыла ее от Казакова, а когда люди схлынули, Лены на прежнем месте не оказалось.
«Я трус и паникер, – принялся стыдить себя Вадим Сергеевич. – У меня развивается мания преследования. Допустим, это в самом деле была Лена, хотя я мог и обознаться. В очках и шарфе любая женщина покажется мне Леной, потому что я боюсь ее. Впрочем, она могла случайно ехать в метро по своим делам. Ей давно наплевать на меня».
Казаков шел по улице, борясь с желанием оглянуться. По его спине катился пот, руки и ноги дрожали. Мучительная тревога сменилась дурнотой. Только бы добраться до квартиры. Только бы…
Уже входя в подъезд, он не выдержал и оглянулся. В десяти метрах за ним шла Лена, прямая и напряженная. Ее глаза через очки пригвоздили Казакова к месту. Он опомнился, рванулся в спасительную дверь, побежал по лестнице.
– Что с тобой? – испугалась Ольга Антоновна, когда он, едва не сбив ее с ног, ворвался в квартиру.
– Закрой дверь! – вне себя от ужаса, завопил Казаков.
Она поспешно захлопнула дверь и бросилась к нему.
– Что случилось?
Вадим Сергеевич ничего не ответил. Он отдышался, выпил воды и присел на диван в гостиной.
– Что случилось? – повторила Ольга Антоновна.
– Мама! Оставь меня в покое! – огрызнулся он. – Пойди, займись чем-нибудь.
Глаза матери вмиг наполнились слезами, но Казакову было наплевать. Он поколебался и набрал номер Калитина. К счастью, тот сразу взял трубку.
– Это вы! – обрадовался Казаков. – Как я рад вас слышать!
– Что-то произошло? – догадался Марат.
– Д-да… Лена Слуцкая! Моя б-бывшая невеста. Она опять… преследует меня. Сегодня в метро она… следила за мной.
– Вы не ошибаетесь?
Марат знал, что Слуцкая временно живет в Подлипках, на даче. Вряд ли она станет возвращаться в Москву с целью досадить Казакову. Зачем ей это нужно?
– Я не ошибаюсь! – потерял самообладание Вадим Сергеевич. – Помогите мне, умоляю! Она… убьет меня! Убьет! Вы обещали…
– Что ты все работаешь и работаешь? – ворчала мама. – Отдохни, съезди куда-нибудь. В Крым, например. Или на Волгу. Ты давно собирался.
– Некогда мне, – сердился Казаков. – Я еще зимой дал обещание, что подготовлю ребят к экзаменам.
– Тебе о здоровье думать надо.
– Прекрати! – взрывался Вадим Сергеевич. – Что ты из меня инвалида делаешь?
Ольга Антоновна не сдавалась.
– Пока ты еще не инвалид, – в ее голосе слышалась скрытая угроза. – Но непременно им станешь, если не научишься отдыхать. Посмотри, на кого ты стал похож! От тебя осталась половина…
Она плакала и уходила в свою комнату. Казаков некоторое время слушал ее надрывные рыдания, потом не выдерживал и шел мириться.
– Ну ладно… ладно, прости, мам. Я не хотел тебя обидеть.
Ольга Антоновна поднимала на сына заплаканные глаза.
– Ты же знаешь, у меня никого и ничего нет, кроме тебя, Вадик!
Они обнимались и долго утешали друг друга. После подобной сцены на пару дней воцарялось спокойствие, а потом… все повторялось. Вадим Сергеевич уже не мог определить, от чего он больше устал, – от работы, от притупившегося страха или от маминых слез. Он снова оказался на грани нервного срыва и позвонил Ангелине Львовне…
– Почему бы вам действительно не поехать куда-нибудь? – сказала она после сеанса. – Развеяться, сменить обстановку всегда полезно. Пожилые люди, даже самые близкие, бывают невыносимы. С одной стороны, их можно понять… Жизнь стала другой, период активной деятельности завершился, организм изношен. Беда стариков в том, что они теряют смысл существования. Им ничего не остается, как «поедать» окружающих.
– Я не могу уехать, – вздохнул Казаков.
– Почему?
– Не знаю. Меня что-то держит в Москве. И это вовсе не работа… Деньги тут тоже ни при чем. С финансами у меня не густо, но на поездку найдется.
– Что же тогда? – удивилась докторша. – Ученики? Перед ними можно извиниться, все объяснить. Долг перед матерью? Но ведь она сама советует вам отдохнуть.
– Если бы я знал! – с истерическими нотками в голосе воскликнул Вадим Сергеевич. – Я не знаю! И это пугает меня. Я… словно привязан. Недавно мне приснился сон… страшный сон. Как будто я просыпаюсь в своей комнате. Ночь… светит луна, а на фоне окна… силуэт мужчины. Он стоит, спиной ко мне, и…
Вадим Сергеевич посерел и закашлялся. Казалось, он вот-вот упадет со стула. Закревская привстала.
– Вам плохо? – обеспокоенно спросила она.
– М-можно воды? – прохрипел Казаков. – У меня в горле пересохло.
– Сейчас…
Ангелина Львовна налила в стакан минералки и подала ему. Он с трудом сделал несколько глотков.
– Вы рассказывали сон… – напомнила она, когда кашель утих и лицо пациента обрело нормальный цвет.
– Да… я очень испугался тогда, во сне… просто прирос к дивану, не в силах пошевелить пальцем. Тот… человек у окна сказал… «Ты нам нужен!» Да… так и сказал: «Ты нам нужен. Не вздумай никуда отлучиться!» Он таким тоном это произнес… таким… ужасным голосом… что у меня волосы на голове зашевелились…
Вадим Сергеевич допил воду и поставил стакан на стол.
– Это был… страшный человек. Он не поворачивался ко мне лицом, потому… потому что… если бы он повернулся, я бы умер. Точно. Я это знаю, и он это знал. Понимаете? Он это знал! – голос Казакова сорвался. – Он это знал! А что… если в следующий раз он… повернется?..
Собственное предположение повергло пациента в шок. Он застыл с приоткрытым ртом и остекленевшими глазами. Ангелине Львовне стоило немалого труда привести его в чувство.
Казаков вышел из ее кабинета, не испытывая обычного после сеанса облегчения. Наоборот, его нервы взвинтились до предела.
В метро его окружили люди. Они втискивались в переполненные вагоны, дышали друг другу в затылок, вяло огрызались, пробирались к выходу. Перед эскалатором образовалась настоящая толкучка. Наконец, Казаков добрался до ребристых ступенек и медленно поехал вверх. Сзади кто-то закричал. Люди начали оглядываться. Пожилая женщина с сумками в обеих руках не удержалась и упала. Но не это привлекло внимание Вадима Сергеевича. В толпе у эскалатора мелькнуло лицо… Лены. Или ему показалось? Холодный пот прошиб завуча.
– Господи, – затравленно оглядываясь, прошептал он. – Господи! Помоги мне, Господи!
Его тянуло повернуться назад и проверить свою догадку. А что, если там… действительно она, Лена? Нет, не может быть. Она уже успокоилась, перестала его преследовать. Почему вдруг опять?
Казаков поднялся вверх и, влекомый толпой, вышел через вестибюль к дверям. Оказавшись на улице, он судорожно задышал. Теплый воздух не освежал. Здание, у которого остановился Вадим Сергеевич, ремонтировалось. Строительные леса тянулись до самой крыши, вниз сыпались обломки кирпичей и штукатурки.
– Ты че рот раззявил? – заорал с лесов на Казакова молодой парень в каске и рабочем комбинезоне. – Ограждения не видишь, мудак? Получишь по башке кирпичом, отвечай потом за тебя!
Парень зло сплюнул и выругался. Вадим Сергеевич попятился, наткнулся на оградительный трос и чудом удержался на ногах. И правда, как он попал в опасную зону? Перешагнул через ограждение и не заметил?
– Вали отсюда, дядя! – теряя терпение, заорал парень.
Казаков повернулся и неуклюже перелез через трос. На брюках осталась пыльно-известковая полоса. Он начал отряхиваться и тут… боковым зрением увидел Лену. Она вышла из метро, остановилась и наблюдала, как Вадим Сергеевич возится с брюками. Вернее, он так решил. На самом деле Лена была в темных очках, и видеть направление ее взгляда Казаков не мог.
Он выпрямился и заставил себя махнуть ей рукой. Лена продолжала стоять, как стояла. На ней было длинное свободно спадающее серое платье и легкий шарф на голове. Вывалившаяся из метро толпа на мгновение скрыла ее от Казакова, а когда люди схлынули, Лены на прежнем месте не оказалось.
«Я трус и паникер, – принялся стыдить себя Вадим Сергеевич. – У меня развивается мания преследования. Допустим, это в самом деле была Лена, хотя я мог и обознаться. В очках и шарфе любая женщина покажется мне Леной, потому что я боюсь ее. Впрочем, она могла случайно ехать в метро по своим делам. Ей давно наплевать на меня».
Казаков шел по улице, борясь с желанием оглянуться. По его спине катился пот, руки и ноги дрожали. Мучительная тревога сменилась дурнотой. Только бы добраться до квартиры. Только бы…
Уже входя в подъезд, он не выдержал и оглянулся. В десяти метрах за ним шла Лена, прямая и напряженная. Ее глаза через очки пригвоздили Казакова к месту. Он опомнился, рванулся в спасительную дверь, побежал по лестнице.
– Что с тобой? – испугалась Ольга Антоновна, когда он, едва не сбив ее с ног, ворвался в квартиру.
– Закрой дверь! – вне себя от ужаса, завопил Казаков.
Она поспешно захлопнула дверь и бросилась к нему.
– Что случилось?
Вадим Сергеевич ничего не ответил. Он отдышался, выпил воды и присел на диван в гостиной.
– Что случилось? – повторила Ольга Антоновна.
– Мама! Оставь меня в покое! – огрызнулся он. – Пойди, займись чем-нибудь.
Глаза матери вмиг наполнились слезами, но Казакову было наплевать. Он поколебался и набрал номер Калитина. К счастью, тот сразу взял трубку.
– Это вы! – обрадовался Казаков. – Как я рад вас слышать!
– Что-то произошло? – догадался Марат.
– Д-да… Лена Слуцкая! Моя б-бывшая невеста. Она опять… преследует меня. Сегодня в метро она… следила за мной.
– Вы не ошибаетесь?
Марат знал, что Слуцкая временно живет в Подлипках, на даче. Вряд ли она станет возвращаться в Москву с целью досадить Казакову. Зачем ей это нужно?
– Я не ошибаюсь! – потерял самообладание Вадим Сергеевич. – Помогите мне, умоляю! Она… убьет меня! Убьет! Вы обещали…
Глава 11
Таймыр
В доме было натоплено, но Седова знобило. Все восемь человек, вернувшихся в поселок, еще не оправились от странного недомогания. Им стало полегче, но и только. Приезду Жилева искренне обрадовались.
– Думал, не дождусь тебя, Степа, – похлопывая его по плечу, говорил Седов. – Такая хворь навалилась… прямо эпидемия. Ряшкин и тот приуныл.
– А что доктор говорит?
Степан Игнатьевич посмотрел на врача. Тот развел руками.
– Переутомление, простуда… Последствия переохлаждения.
– Ты сам в это веришь? – разозлился Седов. – Здесь не кисейные барышни собрались. У нас с Шелестом две полярных экспедиции за плечами.
– Шелест выздоравливает, – возразил врач.
– Вот именно. Потому что он с нами на это чертово становище не ходил. И вы с Костей здоровы. А остальные хандрят.
Константин, ученый-палеонтолог, который оставался в поселке вместе с доктором и больным Шелестом, угрюмо молчал.
– Хватит тебе, док, тень на плетень наводить, – подал голос неугомонный Антон. – Говори, как есть. Степан Игнатьич должен быть в курсе дела.
Доктора Дмитрия Бологуева в команду привел Седов. Полярные зимовки для Бологуева были не в новинку, и опыт позволял ему сохранять спокойствие в любых обстоятельствах. Тем более ничего страшного не случилось. Ну, приболели ребята, – слабость, плохой аппетит, озноб, – не смертельно. Отдохнут с недельку и очухаются.
– Я бы не паниковал, – сказал доктор. – Арктика и не такие сюрпризы преподносит. Не стоит все приписывать аномальным явлениям. Думаю, становище тут ни при чем. И эта штука, которую вы откопали, тоже.
Жилеву не терпелось увидеть долгожданную находку.
– Не томи! – глядя на Седова, взмолился он. – Покажи, что вы нашли. Мне каждую ночь кошмары снятся, будто я приезжаю, а ничего нет. Ты меня встречаешь на пристани и говоришь: «Ошибочка, мол, вышла, Степан. Зря ты из Москвы сорвался, дела не доделал. Извини…»
Седов вздохнул тяжело, поднялся.
– Идем, – сказал. – Я эту… вещицу… в сараюшке припрятал. Не хотел в доме держать.
– Да ты что?! – возмутился Жилев. – Такую ценность…
– Правильно! – вмешался Линько. – Мало ли что? Вы, Степан Игнатич, не торопитесь. Сначала разобраться нужно.
Жилев махнул рукой.
– Ладно, пошли разбираться…
В сараюшке стояли канистры с бензином, брикеты сухого топлива для походной печки, мешки с провизией и запасной одеждой.
– Где? – дрожа от возбуждения, спросил Жилев.
– Погоди, Степа… Держи фонарик.
Седов, согнувшись, долго возился в углу между мешками. Наконец, он выпрямился.
– Есть. Вот оно.
– Давай!
Жилев зажал в руке кожаный мешочек, выскочил за дверь. С залива дул ветер, приносил запах соли и мокрых бревен. Тусклое северное солнце белым пятном проступало за тучами.
– Ты это… осторожно, Степа, – предупредил Седов.
Но ученый его не слушал. Он раскрыл мешочек и вытащил на свет кристаллическую пирамидку. Внутри нее была то ли полость, то ли каким-то образом встроенная вторая, меньшая пирамидка, перевернутая основанием вверх. Такое сочетание форм создавало странную игру света…
– Что это? – растерянно спросил Жилев, не в силах оторвать взгляд от кристалла.
– Не знаю, – глухо ответил Седов. – Никогда ничего подобного не видел. Откуда такая вещь на заброшенном становище? Уж я и так, и этак прикидывал. Решил со старым оленеводом поговорить. Может, еще что расскажет?
– С долганом?
– С ним. Никто, кроме него, про то заброшенное зимовье не знал.
Жилев, как зачарованный, рассматривал пирамидку. Поднял полные огня глаза на товарища, спросил:
– Ты возраст сруба примерно определил? Ну… как давно избы строились?
– Гурин кумекал, – уворачиваясь от ветра, ответил тот. – Он специалист. Говорит, приблизительно 15–16-й век. Гурин и план поселения сделал, и чертеж раскопов. Мы все засняли на фото, образцов набрали. Пусть теперь в Москве разбираются, что к чему.
– Правильно… – кивнул Жилев. – А почему же вы, ребята, дальше копать не стали? Возможно, самое интересное в земле осталось?
Седов поднял воротник куртки, сердито засопел. Он ждал этих упреков и приготовился. Сказал, глядя в сторону залива:
– Недоброе стало происходить в лагере. Ребята валились с ног, перестали спать. Я сам едва держался. Решили возвращаться. Нехорошее место. И находка странная. Ну, что это, по-твоему? Деталь какого-нибудь прибора? Ювелирное украшение? Атрибут долганского шамана?
– Не похоже.
– Вот и я говорю: не похоже. Что же тогда?
– След Атлантиды! – Жилев поднес пирамидку к лицу товарища. – Видишь? Это что-то вроде солнечной батареи. Она была совершенно прозрачная. А теперь?
Седов присмотрелся. Внутри пирамидки, на стыке граней, образовалось золотистое свечение, похожее на электрические разряды.
– Просто игра света, – буркнул он. – Хитрая вещица. Может, ее недавно кто-то потерял? Кожа не истлела совсем. Мог кто-то специально закопать, чтобы таких дураков, как мы, ввести в заблуждение.
– На Таймыре? В тундре?
Седов все понимал, но…
– Над нами будут смеяться, – нахмурившись, сказал он. – И спросят, каким боком Атлантида связана с заброшенным охотничьим зимовьем? Ты же не станешь утверждать, что таинственные атланты жили в избах и охотились на песцов?
Степан Игнатьевич спрятал находку в мешочек и засунул в карман.
– Остается предположить, что некий заблудившийся в тундре атлант выменял кристалл на еду и пушнину. Охотники не знали, что с этакой диковиной делать, и закопали ее под полом от греха подальше. Правдоподобно?
– Вот видишь, тебе самому смешно! – встрепенулся Седов. – А что скажут в Москве? Проще простого обвинить нас в фальсификации и жажде дешевых сенсаций. Бульварная пресса задохнется от восторга. Наши собратья-ученые закидают нас тухлыми яйцами. Об общественности я уже молчу.
– Что ты предлагаешь?
– Сохранить находку в тайне… до лучших времен. Вдруг еще что-то удастся раскопать? Или… в общем, не знаю. Но выставлять себя в качестве обманщиков совсем уж не хочется.
– Да-а…
Жилев понимал, что в словах товарища есть доля истины. С другой стороны, возвращаться с Таймыра ни с чем… Да и ребятам рот не заткнешь. Сведения о находке так или иначе просочатся в прессу. Как члены экспедиции будут выглядеть в глазах спонсоров? Мошенниками, истратившими чужие средства на собственные нужды?
– Ерунда какая-то получается, – вздохнул Седов. – Вроде радоваться надо, а тут… Еще эта болезнь! Хорошо, если Бологуев справится. Скажу тебе честно, Степа, нехорошо у меня на душе. Муторно.
– Понимаю… А что старик-долган рассказал? Ты с ним встречался?
– У него внучка родилась, – сказал Седов. – Пообещал, что как только отпразднуют, он сразу придет.
– Скоро?
Тот пожал плечами.
– Дочь оленевода с мужем живет далеко…
– Будем ждать.
Старик-долган явился на следующий день вечером. Бологуев, который курил трубку, приготовил для него табак. Оленевод долго и шумно отдувался, устраивался у печки, нюхал табак, хвалил.
– Что это за стоянка, на которую мы ходили? – спросил Седов. – Что люди говорят?
– Моя все помнит, – заявил долган, набивая свою трубку. – Моя расскажет. Про этот зимовка говорил еще моя дед. А деду – его дед. Они туда на песца ходил, меха промышлял.
Старик закурил и замолчал. Жилев ерзал от нетерпения, но подгонять гостя не решался. Долганы вели размеренный, неторопливый образ жизни и терпеть не могли спешки.
– Дед говорил, про зимовка худой слухи ходят, – наконец, продолжил долган. – Нехорошо там. Олень гонять нельзя, дом ставить нельзя.
– А почему?
– Худой место.
Старик пускал дым и молчал. Его штаны из оленьей кожи протерлись, а куртка была новая, красиво расшитая кусочками меха и разноцветными тесемками.
– Дочь подарила, – шепнул Жилеву историк, который немного понимал по-долгански и успел перемолвиться с оленеводом несколькими словами.
Степан Игнатьевич решил, что старику трудно говорить на русском языке.
– Спроси у него, почему зимовку считают худым местом, – попросил он Гурина.
Старик по-долгански принялся объяснять. Он говорил долго, попыхивая дымом и подкрепляя слова скупыми жестами.
– В общем, картина такая, – сказал Гурин, когда оленевод закончил. – В их семье худая молва о заброшенном становище передается из поколения в поколение. Говорят, избы те срубили пришлые люди, вроде бы беглые. Занимались охотой. Словом, все было хорошо. Один из них даже женился, взял себе девушку из местных. А потом… решили они зачем-то яму выкопать. Девушка к родичам убежала и вскоре померла. Но прежде рассказала, что муж ее в земле нашел «глаз духа тундры» и, вместо того чтобы вернуть его, взял себе. Дух разгневался и насылал на них напасть за напастью. Удача в охоте пропала, болезни всякие взялись одолевать. Беглые умерли, а селиться в пустом зимовье никто не стал. Боялись люди, обходили то место стороной. С тех пор так и повелось. Дурная слава прилепилась намертво. Долганы с того места ушли, чтобы не тревожить злопамятного духа.
– Скоро и моя помрет, – кивая головой, говорил оленевод. – Тогда совсем никто не знай. Духа тундры тревожить нельзя. Молодые слушать не хочет, никто слушать не хочет. Моя надоело. Моя скоро уходить…
– Думал, не дождусь тебя, Степа, – похлопывая его по плечу, говорил Седов. – Такая хворь навалилась… прямо эпидемия. Ряшкин и тот приуныл.
– А что доктор говорит?
Степан Игнатьевич посмотрел на врача. Тот развел руками.
– Переутомление, простуда… Последствия переохлаждения.
– Ты сам в это веришь? – разозлился Седов. – Здесь не кисейные барышни собрались. У нас с Шелестом две полярных экспедиции за плечами.
– Шелест выздоравливает, – возразил врач.
– Вот именно. Потому что он с нами на это чертово становище не ходил. И вы с Костей здоровы. А остальные хандрят.
Константин, ученый-палеонтолог, который оставался в поселке вместе с доктором и больным Шелестом, угрюмо молчал.
– Хватит тебе, док, тень на плетень наводить, – подал голос неугомонный Антон. – Говори, как есть. Степан Игнатьич должен быть в курсе дела.
Доктора Дмитрия Бологуева в команду привел Седов. Полярные зимовки для Бологуева были не в новинку, и опыт позволял ему сохранять спокойствие в любых обстоятельствах. Тем более ничего страшного не случилось. Ну, приболели ребята, – слабость, плохой аппетит, озноб, – не смертельно. Отдохнут с недельку и очухаются.
– Я бы не паниковал, – сказал доктор. – Арктика и не такие сюрпризы преподносит. Не стоит все приписывать аномальным явлениям. Думаю, становище тут ни при чем. И эта штука, которую вы откопали, тоже.
Жилеву не терпелось увидеть долгожданную находку.
– Не томи! – глядя на Седова, взмолился он. – Покажи, что вы нашли. Мне каждую ночь кошмары снятся, будто я приезжаю, а ничего нет. Ты меня встречаешь на пристани и говоришь: «Ошибочка, мол, вышла, Степан. Зря ты из Москвы сорвался, дела не доделал. Извини…»
Седов вздохнул тяжело, поднялся.
– Идем, – сказал. – Я эту… вещицу… в сараюшке припрятал. Не хотел в доме держать.
– Да ты что?! – возмутился Жилев. – Такую ценность…
– Правильно! – вмешался Линько. – Мало ли что? Вы, Степан Игнатич, не торопитесь. Сначала разобраться нужно.
Жилев махнул рукой.
– Ладно, пошли разбираться…
В сараюшке стояли канистры с бензином, брикеты сухого топлива для походной печки, мешки с провизией и запасной одеждой.
– Где? – дрожа от возбуждения, спросил Жилев.
– Погоди, Степа… Держи фонарик.
Седов, согнувшись, долго возился в углу между мешками. Наконец, он выпрямился.
– Есть. Вот оно.
– Давай!
Жилев зажал в руке кожаный мешочек, выскочил за дверь. С залива дул ветер, приносил запах соли и мокрых бревен. Тусклое северное солнце белым пятном проступало за тучами.
– Ты это… осторожно, Степа, – предупредил Седов.
Но ученый его не слушал. Он раскрыл мешочек и вытащил на свет кристаллическую пирамидку. Внутри нее была то ли полость, то ли каким-то образом встроенная вторая, меньшая пирамидка, перевернутая основанием вверх. Такое сочетание форм создавало странную игру света…
– Что это? – растерянно спросил Жилев, не в силах оторвать взгляд от кристалла.
– Не знаю, – глухо ответил Седов. – Никогда ничего подобного не видел. Откуда такая вещь на заброшенном становище? Уж я и так, и этак прикидывал. Решил со старым оленеводом поговорить. Может, еще что расскажет?
– С долганом?
– С ним. Никто, кроме него, про то заброшенное зимовье не знал.
Жилев, как зачарованный, рассматривал пирамидку. Поднял полные огня глаза на товарища, спросил:
– Ты возраст сруба примерно определил? Ну… как давно избы строились?
– Гурин кумекал, – уворачиваясь от ветра, ответил тот. – Он специалист. Говорит, приблизительно 15–16-й век. Гурин и план поселения сделал, и чертеж раскопов. Мы все засняли на фото, образцов набрали. Пусть теперь в Москве разбираются, что к чему.
– Правильно… – кивнул Жилев. – А почему же вы, ребята, дальше копать не стали? Возможно, самое интересное в земле осталось?
Седов поднял воротник куртки, сердито засопел. Он ждал этих упреков и приготовился. Сказал, глядя в сторону залива:
– Недоброе стало происходить в лагере. Ребята валились с ног, перестали спать. Я сам едва держался. Решили возвращаться. Нехорошее место. И находка странная. Ну, что это, по-твоему? Деталь какого-нибудь прибора? Ювелирное украшение? Атрибут долганского шамана?
– Не похоже.
– Вот и я говорю: не похоже. Что же тогда?
– След Атлантиды! – Жилев поднес пирамидку к лицу товарища. – Видишь? Это что-то вроде солнечной батареи. Она была совершенно прозрачная. А теперь?
Седов присмотрелся. Внутри пирамидки, на стыке граней, образовалось золотистое свечение, похожее на электрические разряды.
– Просто игра света, – буркнул он. – Хитрая вещица. Может, ее недавно кто-то потерял? Кожа не истлела совсем. Мог кто-то специально закопать, чтобы таких дураков, как мы, ввести в заблуждение.
– На Таймыре? В тундре?
Седов все понимал, но…
– Над нами будут смеяться, – нахмурившись, сказал он. – И спросят, каким боком Атлантида связана с заброшенным охотничьим зимовьем? Ты же не станешь утверждать, что таинственные атланты жили в избах и охотились на песцов?
Степан Игнатьевич спрятал находку в мешочек и засунул в карман.
– Остается предположить, что некий заблудившийся в тундре атлант выменял кристалл на еду и пушнину. Охотники не знали, что с этакой диковиной делать, и закопали ее под полом от греха подальше. Правдоподобно?
– Вот видишь, тебе самому смешно! – встрепенулся Седов. – А что скажут в Москве? Проще простого обвинить нас в фальсификации и жажде дешевых сенсаций. Бульварная пресса задохнется от восторга. Наши собратья-ученые закидают нас тухлыми яйцами. Об общественности я уже молчу.
– Что ты предлагаешь?
– Сохранить находку в тайне… до лучших времен. Вдруг еще что-то удастся раскопать? Или… в общем, не знаю. Но выставлять себя в качестве обманщиков совсем уж не хочется.
– Да-а…
Жилев понимал, что в словах товарища есть доля истины. С другой стороны, возвращаться с Таймыра ни с чем… Да и ребятам рот не заткнешь. Сведения о находке так или иначе просочатся в прессу. Как члены экспедиции будут выглядеть в глазах спонсоров? Мошенниками, истратившими чужие средства на собственные нужды?
– Ерунда какая-то получается, – вздохнул Седов. – Вроде радоваться надо, а тут… Еще эта болезнь! Хорошо, если Бологуев справится. Скажу тебе честно, Степа, нехорошо у меня на душе. Муторно.
– Понимаю… А что старик-долган рассказал? Ты с ним встречался?
– У него внучка родилась, – сказал Седов. – Пообещал, что как только отпразднуют, он сразу придет.
– Скоро?
Тот пожал плечами.
– Дочь оленевода с мужем живет далеко…
– Будем ждать.
Старик-долган явился на следующий день вечером. Бологуев, который курил трубку, приготовил для него табак. Оленевод долго и шумно отдувался, устраивался у печки, нюхал табак, хвалил.
– Что это за стоянка, на которую мы ходили? – спросил Седов. – Что люди говорят?
– Моя все помнит, – заявил долган, набивая свою трубку. – Моя расскажет. Про этот зимовка говорил еще моя дед. А деду – его дед. Они туда на песца ходил, меха промышлял.
Старик закурил и замолчал. Жилев ерзал от нетерпения, но подгонять гостя не решался. Долганы вели размеренный, неторопливый образ жизни и терпеть не могли спешки.
– Дед говорил, про зимовка худой слухи ходят, – наконец, продолжил долган. – Нехорошо там. Олень гонять нельзя, дом ставить нельзя.
– А почему?
– Худой место.
Старик пускал дым и молчал. Его штаны из оленьей кожи протерлись, а куртка была новая, красиво расшитая кусочками меха и разноцветными тесемками.
– Дочь подарила, – шепнул Жилеву историк, который немного понимал по-долгански и успел перемолвиться с оленеводом несколькими словами.
Степан Игнатьевич решил, что старику трудно говорить на русском языке.
– Спроси у него, почему зимовку считают худым местом, – попросил он Гурина.
Старик по-долгански принялся объяснять. Он говорил долго, попыхивая дымом и подкрепляя слова скупыми жестами.
– В общем, картина такая, – сказал Гурин, когда оленевод закончил. – В их семье худая молва о заброшенном становище передается из поколения в поколение. Говорят, избы те срубили пришлые люди, вроде бы беглые. Занимались охотой. Словом, все было хорошо. Один из них даже женился, взял себе девушку из местных. А потом… решили они зачем-то яму выкопать. Девушка к родичам убежала и вскоре померла. Но прежде рассказала, что муж ее в земле нашел «глаз духа тундры» и, вместо того чтобы вернуть его, взял себе. Дух разгневался и насылал на них напасть за напастью. Удача в охоте пропала, болезни всякие взялись одолевать. Беглые умерли, а селиться в пустом зимовье никто не стал. Боялись люди, обходили то место стороной. С тех пор так и повелось. Дурная слава прилепилась намертво. Долганы с того места ушли, чтобы не тревожить злопамятного духа.
– Скоро и моя помрет, – кивая головой, говорил оленевод. – Тогда совсем никто не знай. Духа тундры тревожить нельзя. Молодые слушать не хочет, никто слушать не хочет. Моя надоело. Моя скоро уходить…
Глава 12
Москва
Обязанности Багирова в компании «Сибирь-нефть» временно перешли к его помощнику. Недостаток опыта заставлял того нервничать и совершать массу лишних движений. Служба безопасности держалась на порядке, установленном прежним начальником, но порядок этот требовал ежедневных, порой ежечасных корректив. Помощник чувствовал себя матросом, которого вдруг призвали на капитанский мостик и заставили управлять кораблем. Он терялся и действовал наугад. Это вызывало недовольство подчиненных.
– Все! С меня хватит! – выпалил он, врываясь утром в кабинет Широкова. – Не справляюсь я, Павел Иванович. Не по Сеньке шапка! Ищите должную замену Багирову, пока вся служба не развалилась.
Он вытер со лба обильный пот и без приглашения уселся в кресло, забыв о субординации.
Широков тоже понимал, что парень не сможет достойно заменить Багирова. Он подыскивал достойную кандидатуру, но пока безрезультатно. Побеседовав с очередным претендентом, Павел Иванович произносил одну и ту же фразу: «Спасибо, я вам позвоню…»
И не звонил. Доверительные, почти дружеские отношения, сложившиеся у него с Багировым, побуждали его искать похожего человека.
– Поговорите с Калитиным, – предложил Глобов. – Вряд ли он сам возьмется, но хоть человека подходящего предложит. У него в «Барсе» неплохие ребята работали. И Багиров его знал.
– Что еще за «Барс»? Охранная фирма?
– Бывшее сыскное агентство. Классные спецы, настоящие профи. Калитин почему-то эту деятельность забросил, занимается другим бизнесом.
– Говоришь, Багиров его знал?
– Он посоветовал бы вам обратиться именно к Калитину… если б мог.
Широков подумал и позвонил Марату. Они договорились о встрече. К сожалению, от должности начальника службы безопасности Калитин отказался наотрез.
– У меня теперь иные интересы, – заявил он. – Обещаю помогать вам время от времени.
– Советами? – усмехнулся Широков.
– И советами тоже. Кстати, я могу предложить вам человека на эту должность. Отличного специалиста. Его фамилия Демин. Раньше он работал в моем агентстве «Барс». Не приходилось слышать?
– Приходилось.
Павел Иванович был немногословен. Смерть Багирова нарушила привычный ход вещей, выбила его из колеи. Он не стал ничего уточнять, просто записал телефон.
– Спасибо, господин Калитин.
– Могу я поговорить с Глобовым? – спросил Марат. – Борис оставил для меня кое-какие бумаги. Я хочу изучить всю информацию.
– Что ж, изучайте, – кивнул Широков. – Багиров доверял вам. Очевидно, и мне придется.
Они попрощались холодно, как два деловых человека, не удовлетворенные разговором. Широков был огорчен отказом, Калитин же не смог до конца понять Павла Ивановича. Тот представлял собой накрепко замкнутый ларчик, – элегантный, облаченный в модный костюм, по-светски любезный. Он не раскрылся перед собеседником, не обнаружил ни своего беспокойства, ни гложущей душу тоски. В его глазах читалась затаенная смесь боли и ожидания.
Что-то в облике бизнесмена, в его манерах задело Марата. Широков был намного глубже, чем хотел казаться…
Господин Калитин вел машину по запруженному транспортом проспекту. Он договорился о встрече с вдовой Багирова и не хотел опаздывать.
Женщина долго не открывала, разглядывая посетителя в глазок. Наконец, защелкали замки.
– Это ты, Марат? – заплакала она, отступая в глубь прихожей, оклеенной красными обоями. – Я не узнала.
Она была убита горем и напугана. Каждый знакомый напоминал ей об утрате. Они с мужем не испытывали страстной любви, но были очень привязаны друг к другу. Детей не родили, и теперь Лида осталась совсем одна.
– Боря как чувствовал, – всхлипывала она, сидя на кухне напротив Марата и машинально помешивая ложечкой чай. – Не хочу, говорил, после себя сирот оставлять.
– Может быть, съездишь в Одессу, к маме? – предложил он. – Денег я дам.
– Не надо… Боря меня обеспечил. Он как чувствовал… – снова повторила Лида. – А в Одессу я не поеду. Не могу… Разве что потом, позже. Когда успокоюсь немного.
– Тебе нужна помощь?
Она подняла на Марата красные, опухшие глаза. Ее подбородок мелко дрожал.
– Маратик… – прошептала она и нервно оглянулась. – Я… боюсь чего-то. После похорон в себя прийти не могу. Особенно по ночам жутко. Я телевизор не выключаю до утра и… все равно… Кажется, будто по квартире кто-то ходит.
– Думаешь, Борис?
– Не знаю. Я ведь в церковь его не возила отпевать. Вдруг надо было, а? Теперь вот его душа мается, покоя себе не находит…
– Все! С меня хватит! – выпалил он, врываясь утром в кабинет Широкова. – Не справляюсь я, Павел Иванович. Не по Сеньке шапка! Ищите должную замену Багирову, пока вся служба не развалилась.
Он вытер со лба обильный пот и без приглашения уселся в кресло, забыв о субординации.
Широков тоже понимал, что парень не сможет достойно заменить Багирова. Он подыскивал достойную кандидатуру, но пока безрезультатно. Побеседовав с очередным претендентом, Павел Иванович произносил одну и ту же фразу: «Спасибо, я вам позвоню…»
И не звонил. Доверительные, почти дружеские отношения, сложившиеся у него с Багировым, побуждали его искать похожего человека.
– Поговорите с Калитиным, – предложил Глобов. – Вряд ли он сам возьмется, но хоть человека подходящего предложит. У него в «Барсе» неплохие ребята работали. И Багиров его знал.
– Что еще за «Барс»? Охранная фирма?
– Бывшее сыскное агентство. Классные спецы, настоящие профи. Калитин почему-то эту деятельность забросил, занимается другим бизнесом.
– Говоришь, Багиров его знал?
– Он посоветовал бы вам обратиться именно к Калитину… если б мог.
Широков подумал и позвонил Марату. Они договорились о встрече. К сожалению, от должности начальника службы безопасности Калитин отказался наотрез.
– У меня теперь иные интересы, – заявил он. – Обещаю помогать вам время от времени.
– Советами? – усмехнулся Широков.
– И советами тоже. Кстати, я могу предложить вам человека на эту должность. Отличного специалиста. Его фамилия Демин. Раньше он работал в моем агентстве «Барс». Не приходилось слышать?
– Приходилось.
Павел Иванович был немногословен. Смерть Багирова нарушила привычный ход вещей, выбила его из колеи. Он не стал ничего уточнять, просто записал телефон.
– Спасибо, господин Калитин.
– Могу я поговорить с Глобовым? – спросил Марат. – Борис оставил для меня кое-какие бумаги. Я хочу изучить всю информацию.
– Что ж, изучайте, – кивнул Широков. – Багиров доверял вам. Очевидно, и мне придется.
Они попрощались холодно, как два деловых человека, не удовлетворенные разговором. Широков был огорчен отказом, Калитин же не смог до конца понять Павла Ивановича. Тот представлял собой накрепко замкнутый ларчик, – элегантный, облаченный в модный костюм, по-светски любезный. Он не раскрылся перед собеседником, не обнаружил ни своего беспокойства, ни гложущей душу тоски. В его глазах читалась затаенная смесь боли и ожидания.
Что-то в облике бизнесмена, в его манерах задело Марата. Широков был намного глубже, чем хотел казаться…
Господин Калитин вел машину по запруженному транспортом проспекту. Он договорился о встрече с вдовой Багирова и не хотел опаздывать.
Женщина долго не открывала, разглядывая посетителя в глазок. Наконец, защелкали замки.
– Это ты, Марат? – заплакала она, отступая в глубь прихожей, оклеенной красными обоями. – Я не узнала.
Она была убита горем и напугана. Каждый знакомый напоминал ей об утрате. Они с мужем не испытывали страстной любви, но были очень привязаны друг к другу. Детей не родили, и теперь Лида осталась совсем одна.
– Боря как чувствовал, – всхлипывала она, сидя на кухне напротив Марата и машинально помешивая ложечкой чай. – Не хочу, говорил, после себя сирот оставлять.
– Может быть, съездишь в Одессу, к маме? – предложил он. – Денег я дам.
– Не надо… Боря меня обеспечил. Он как чувствовал… – снова повторила Лида. – А в Одессу я не поеду. Не могу… Разве что потом, позже. Когда успокоюсь немного.
– Тебе нужна помощь?
Она подняла на Марата красные, опухшие глаза. Ее подбородок мелко дрожал.
– Маратик… – прошептала она и нервно оглянулась. – Я… боюсь чего-то. После похорон в себя прийти не могу. Особенно по ночам жутко. Я телевизор не выключаю до утра и… все равно… Кажется, будто по квартире кто-то ходит.
– Думаешь, Борис?
– Не знаю. Я ведь в церковь его не возила отпевать. Вдруг надо было, а? Теперь вот его душа мается, покоя себе не находит…