Соломко Наталья. 'Если бы я был учителем'

   - Уя!..
   - ...а мы их отправим в Москву, в "Пионерскую правду".
   - Прямо в газету?!
   - Ой, а ошибки?!
   - Ошибки я проверю и исправлю.
   - Ой, спасибо, Анна Михайловна!
   - А чего писать-то?.. - с недоумением спрашивает Афанасьев.
   - Про школу. Про то, что каждый должен стараться учиться, про любимые предметы и учителей... - объясняет Анна Михайловна. - Хватит разговоров, начинайте, а то не успеете.
   А Ленки и Цыбулько все нету...
   - А если я не хочу быть учителем? - спрашиваю я с места. - Тогда как?
   - А тебя, Митюшкин, никто в учителя и не приглашает! - пожимает плечами Анна Михайловна. - Ты вообще можешь не писать, это не учебное задание...
   Но я пишу.
   Пишу торопливо. Наверное, делаю много ошибок. Ну и пусть! Мне весело и страшно...
   "Митюшкина А., ученика 5 "В". Сочинение. "Если бы я был учителем":
   "Смешно даже думать об этом! Быть учителем я не хочу ни за что, и представлять это не хочу даже понарошку. Надо быть совсем дураком, чтобы не понимать, что все должно быть не так, а совсем наоборот!
   Вот как я это себе представляю: прихожу я в школу, а все учителя говорят мне:
   "Здравствуй, Андрюша!" - и глаза у них добрые.
   "Здрасте! - отвечаю я сурово и иду себе мимо. - Вызовите-ка ко мне директора! Что-то его второй день в школе не видать, прогуливает опять?!"
   "Да он на совещании был", - заступаются учителя.
   "А вот я сейчас разберусь, где он был!" - грозно обещаю я.
   Прибегает директор. Очень испуганный. Смотрит в пол.
   "Ты меня вызывал, Андрюша?"
   "Зайдите ко мне в класс", - говорю я сердито.
   В глазах у меня - лед, в голосе - сталь.
   Мы входим в класс.
   "Так вот зачем я вас вызвал, Владимир Палыч, что-то опять у учителей дисциплина разболталась. Опять они безобразничают на уроках!"
   "Боже мой! - бормочет директор. - Неужели опять?"
   "Представьте себе! Вчера на географии Юлия Ивановна обозвала Петрова бестолочью! Что это - метод воспитания в вашей школе?"
   Директор разводит руками:
   "Ох, Андрей, у меня уже просто руки опускаются! Сколько раз я ей говорил! Но, знаешь, ее надо понять - у нее сейчас неприятности дома, помнишь, я тебе в прошлый раз говорил..."
   "А может, у Петрова тоже неприятности дома? - укоризненно говорю я. Но он ведь не обзывается..."
   Директор молчит, лицо у него несчастное, он вот-вот заплачет, будто он не директор, а маленький обиженный мальчик.
   "Да ладно вам! - говорю я. - Чего вы, в самом-то деле! Чем плакать, лучше бы попробовали разобраться, что там к чему, в этой вашей педагогике! Это же просто!"
   "Как же! - машет рукой он. - Вот ты сам сперва попробуй, а потом и говори!"
   "По-моему, - говорю я, - надо просто быть добрым... Ну... Наверно, надо просто любить своих учеников..."
   "Ты с ума сошел! - испуганно бормочет он. - Разве это просто?!"
   - До конца урока двадцать минут! - объявляет Анна Михайловна. Поторапливайтесь!
   А Ленки и Цыбулько нет и нет! Где они? Может, их в милицию забрали?.. За что?
   - Митюшкин, что ты там пишешь? Я же сказала: тебе писать не надо.
   Я не отвечаю, пишу дальше.
   "...Директор вздыхает.
   "Обратите особое внимание на поведение Анны Михайловны, - выговариваю ему я. - Вчера она..."
   "Обзывалась?"
   "Хуже! Ударила Саньку Лапкина указкой!"
   "Какой ужас! - стонет директор. - Какой позор!" - и хватается за голову.
   "Немедленно позвать сюда Анну Михайловну!" - распоряжается он.
   Ее приводят.
   Директор волнуется, краснеет и даже не сразу может заговорить.
   "Вы! - наконец произносит он. - Как вы смели?! Как могли, а?!"
   Анна Михайловна с ходу начинает шмыгать носом.
   "Я больше так не буду... - обещает она. - Понимаете, он..."
   "Кто?"
   "Лапкин... Он вертелся... а у меня указка в руке была... И... все как-то само собой вышло..."
   "Та-ак! - зловеще тянет директор и оборачивается ко мне: - Что будем делать, Андрей Петрович?"
   "Я думаю, - говорю я, - пора исключить Анну Михайловну из школы. Довольно мы с ней мучались! Уговаривали, помогали, беседовали... Всякому терпению бывает конец!"
   "Простите меня! - в голос ревет Анна Михайловна. - Я больше так никогда-а-а..."
   "Нет, даже не просите! - мрачно заявляет директор. - Мне ваши обещания во где сидят! Вот переведем вас в школу для трудных, пусть там с вами разбираются!.."
   И тут звенит звонок. Я сдаю свой листок Анне Михайловне.
   Где же Ленка и Цыбулько?
   Они возвращаются в середине следующего урока.
   - Дежурные, кого нет? - спросил физик, начиная урок.
   - Цыбулько и Кайгородцевой.
   И физик непонятно сказал:
   - А-а... Ну это ладно... Они скоро придут.
   Что там происходит? Что с ними? Они же ни в чем не виноваты!
   Наконец - стук в дверь. Это они. Лица у них - непонятные.
   - Ну? - шепотом спрашиваю я Цыбулько.
   Молчит.
   - Да вы чего?
   - Прекратите посторонние разговоры, - требует физик.
   - Там только три рубля было... - шепчет Цыбулько.
   - А остальные?
   - Не было...
   И Ленка молчит, лицо растерянное и обиженное.
   - Нас обыскивали... - шепчет Цыбулько, моргая. - А потом велели сознаться, где мы их спрятали...
   Теперь мы молчим втроем.
   - Но ведь там, честное слово, было только три рубля! - потрясенно бормочет Цыбулько. - Я не знаю, где остальные...
   Про тетради сначала не вспоминали. Сначала искали только сто рублей. А потом почему-то перестали, и милиция в школе больше не появлялась, а Марья Павловна ходила с надменным лицом и глядела мимо людей. Тут-то вдруг и вспомнили про тетради. И про то, что в тот вечер Ленка прибегала в школу и спрашивала, какая отметка у Соколкова.
   Но Ленка ничего не сказала. Тогда позвали Митрия и Митриева отца.
   Митрий молчал и плакал. А потом отец ударил его, и он все рассказал.
   - Открой, Андрей, пожалуйста... - сказали за дверью.
   Нашел дурака! Мы еще издали его заметили, как он идет от школы...
   Мы спрятались под столом и сидели тихо-тихо. А он стоял во дворе, за дверью.
   - Андрей... - снова сказал директор. - Если ты дома, впусти меня... Мне очень надо с тобой поговорить...
   - Не хочу я с вами разговаривать! - закричал я из-под стола. Уходите!
   - Зачем ты! - зашипела Ленка. - Молчал бы, и все! Он бы и так ушел!
   - Андрей... Ты слышишь меня?
   Я не ответил.
   - Я прочитал твое сочинение... Слышишь? Я во многом с тобой согласен...
   - А мне плевать! - крикнул я.
   - Неправда! Ты выслушай меня, не злись. Ведь все это и в самом деле не так уж просто... Я сам раньше думал: вот стану учителем и все у меня будет замечательно... А не получается...
   - А я при чем?
   - При том! - сказал он. - Любить учеников... Разве просто? Быть добрым!.. А как тебя любить? Тебе ведь никого не надо! Живешь один, книжки читаешь, а остальное тебе безразлично... Ты на людей со стороны смотришь, подмечаешь в них слабости... Холодно рядом с тобой... Будто сам ты - не человек! Так ты всю жизнь проживешь один...
   - Ерунда! - зашептал Цыбулько. - Совсем рядом с тобой не холодно...
   - Не слушай его! - это Ленка. - Ты же не один!
   - Андрей... Но мы тоже... Не правы... Ты извини нас, Андрей!
   - Отстаньте вы все от меня! - ору я. - Не надо мне ничего!..
   В общем, я убежал. Вылез через заднее окно в огород, перелез через забор - и в лес...
   Не мог же я зареветь при Ленке и Цыбулько...
   Вот уже неделю я не хожу в школу. Ну ее на фиг! Так хорошо без школы. И не пойду!
   Живу я в лугах, с дядькой Самойленко и лошадями. Потому что у дома меня караулит Анна Михайловна.
   - Ей директор такого наговорил!.. - взахлеб рассказывает Цыбулько. Кричал даже, представляешь?
   Нет, представить нашего тихого, вежливого директора кричащим я не могу.
   - У Ленки спроси!
   - Он сочинение твое на педсовете читал, - подтверждает Ленка. Говорил, что всем нам... - ну, не нам, конечно, а им! - должно быть стыдно, если ученики так о них думают... А Анне Михайловне велел вернуть тебя в школу.
   - И такой решительный по школе ходит!
   - А Аннушке сказал: или ты вернешься, или у нее будут большие неприятности! Во дает!
   Поэтому Анна Михайловна меня и караулит. Чтоб "больших неприятностей" не было.
   - Может, вернешься? - спрашивает Ленка.
   Я мотаю головой.
   - Как же?.. - осторожно спрашивает Цыбулько. - Так и будешь жить?.. Неученый? А когда вырастешь?..
   - В лесники пойду. Там главное - лес знать, а эту алгебру, химию, физику - не надо. А читать я и так умею. В лесу буду жить, ухаживать за деревьями, зверей кормить... И книжки читать в свободное время.
   - Страшно в лесу одному... - задумчиво говорит Ленка.
   - Нормально. Никто не пристает, не кричит! Даже хорошо!
   Это я из упрямства говорю... Утром, когда Ленка и Цыбулько в школе, я скучаю. И разговаривать с лошадьми почти разучился... Конечно, я их люблю, но все-таки они не люди...
   Вот бы было здорово, если бы никакой школы вообще не было! А жили бы мы все здесь, в лугах! Ну, хотя бы весной, летом и осенью...
   Дядька Самойленко сидит у костерка, молчит, как всегда.
   Вот и ночь подкралась незаметно. Потемнело небо, притих ветер, и в вышине тихо засветил сизый месяц.
   Я лежу в траве, она теплая, а от земли холод идет.
   Кони фыркают.
   Ленка и Цыбулько ушли Домой спать.
   Вот бы сесть на коня и прискакать прямо к школе... Не сейчас, конечно, - сейчас там пусто, а утром!..
   Вот подъезжаю я к школе на своей лошадке, а там все окна нараспашку... А в окнах - наши: Ленка, Цыбулько, Митрий, Афанасьев... Ну и все остальные тоже.
   "Привет!" - кричу я им.
   "Привет! - кричат они в ответ. - Это ты?"
   "Я! - кричу я, привстав на стременах. - Эй, пошли со мной!"
   "Куда? - кричат они с готовностью. - Куда ты зовешь нас, Митюшкин?"
   "Недалёко! По улочкам все вниз, вниз - там луга... Знаете ведь?"
   "Знаем, конечно, знаем!"
   "Там кони пасутся... Много - хватит на всех!"
   А они глядят на меня из окон школы и кричат:
   "Говори, говори нам еще про это!"
   "Там трава, - говорю я еще. - И ветер... И видать далеко-далеко... И никто ни на кого не кричит..."
   "Ура-а-а! - отвечают они. - Ур-р-р-р-ра! - и начинают бросать из окон свои портфели. - Мы с тобой! Побежали туда, Андрюшка!.."
   - Андрей!.. - услышал я, вздрогнул и проснулся. - Эй, ты где?
   Было уже утро - солнце, роса. Я затаился в траве.
   - Андрюха, это мы, вылезай!
   Я поднялся, потому что голоса были невзрослые.
   Весь пятый "В" стоял на лугу и, озираясь, высматривал меня.
   Я вышел.
   - Ура! - закричали они, будто сон мой еще не кончился - снился, снился... Они неслись мне навстречу.
   - Как живешь, Митюшкин?
   - Ну, ты даешь шороху!
   - Молодчина!
   - Правильно ты все написал!
   - Андрюха, есть хочешь?
   - Хорошо тебе тута!
   Я стою, улыбаюсь. Кто-то сунул мне яблоко.
   Я откусываю, спрашиваю:
   - Чего это вы надумали?..
   - Да нас послали...
   - Кто? - настораживаясь, спрашиваю я.
   - Ну, ясно кто! - смеются они. - Анна Михайловна, конечно! А ты думал - кто! Ты разве не знаешь, что директор...
   - Знаю, - говорю я и перестаю улыбаться.
   - Ну и вот! - хохочут они. - Если ты не вернешься, ее из школы выгонят, а сегодня как раз последний день! Ты молодчина, Митюшкин! Так ей и надо!
   - А Ленка и Цыбулько где? - спрашиваю я, потому что на душе у меня как-то нехорошо...
   - Ну, - отвечают они, - Ленка и Цыбулько не пошли. Не захотели, дураки упрямые!
   - Нас ведь как послали... - объясняет Афанасьев. - Аннушка сказала: "Идите и уговорите его, а без него не возвращайтесь. А кто не пойдет, говорит, - тот диктант писать будет..." Ну мы и пошли, чего ж не пойти, ага?
   - А ты не возвращайся, Митюшкин!
   - А Ленка с Цыбулькой уперлись как дураки... - вздыхает Афанасьев. Не пойдем, и все! Ну, Ленка - ладно, она отличница, ей диктанта бояться нечего, а Цыбулько-то чего?.. Во балда... А ее мать сидит и плачет...
   - Чья? - удивленно спрашивают все. - Ты про что, Афанасьев?
   - Чья-чья! Анна-Михайловнина, чья еще! - отзывается Афанасьев. - У директора сидит... Плачет... Я сам видел...
   - Не ври! - говорю я.
   - Чо мне врать-то? - обижается Афанасьев. - Сидит и плачет!
   Внутри у меня что-то ухнуло и заныло тоненько: я вспомнил о маме... Как она сидит в учительской, слушает, какой я плохой, плачет тихонечко и говорит, что я больше так не буду...
   И так тошно делается мне, так горячо и больно на душе, так жалко ее и всех остальных, кто плачет и просит простить, что и сам бы я упал в траву и заплакал сейчас... Но я не плачу, мне некогда - нельзя опаздывать, ведь сегодня последний день!..
   Я подзываю свистом свою лошадку, вскакиваю ей на спину, и мы несемся через луг, сквозь высокую траву...
   - Митюшкин, Митюшкин, ты куда? - кричат у меня за спиной.
   Я не отвечаю, мне некогда, только бы не опоздать.
   Цокают копыта, мы мчимся по улочкам - вверх, вверх, туда, в школу, где плачет Анна-Михайловнина мама...
   Я еду сдаваться. Я не могу, когда люди плачут...
   Часть вторая
   В РЫЖИХ НЕ ВЛЮБЛЯЮСЬ
   - То есть как это вы мальчиков не берете? - спрашиваю я их.
   - Очень просто! - отвечают они.
   Вокруг меня суетятся. На меня прибегают посмотреть.
   Приходит председательница приемной комиссии, очень строгая, очень толстая, в очках.
   - А почему вы хотите поступить именно к нам? - подозрительно спрашивает она.
   - У вас в правилах приема не сказано, что вы мальчиков не берете! начинаю сердиться я.
   Кладу документы на стол.
   В комнате тихо. Председательница приемной комиссии со вздохом рассматривает мое свидетельство о неполном среднем образовании.
   - А троек-то, троек... - качает она головой.
   - У вас в правилах приема не сказано, что вы только отличников берете! - огрызаюсь я. - Я ж не прошусь к вам без экзаменов! Буду сдавать, как все...
   - Разумеется... - неуверенно соглашается она. - Но почему же именно к нам? Почему не в ПТУ... Не в техникум, в конце концов?
   - По-моему, у нас в стране человек сам выбирает, кем ему быть! объясняю я.
   Спорить с этим утверждением трудно, поэтому некоторое время все молчат.
   Я тоже.
   - Ну хорошо... - вздыхает председательница. - Как вас зовут?
   - Там написано, - киваю я.
   - Митюшкин Андрей... - читает она.
   - Петрович, - уточняю я.
   - Дело вот в чем, Андрей... Петрович... У нас ведь учатся, в основном, девочки... То есть мальчикам, конечно, не запрещается к нам поступать... Но как-то они к нам не идут. Они все больше в техникумы идут...
   - Это их дело, - отвечаю я. - А мне в техникум не надо. Мне сюда надо.
   - Н-да... - переглядывается она с окружающими. - Ну а не проще ли тогда уж закончить школу и поступить сразу в институт?
   Я пожимаю плечами, вот ведь пристали.
   - Нет, не проще.
   - Да пойми: не станешь ты у нас учиться! Ну, поступишь, допустим! И все равно сбежишь через месяц!
   - Почему это?
   - Андрей, миленький ты мой, ну что ты будешь делать - один среди трехсот семидесяти пяти девочек? Ну пойми сам!
   - А чего тут думать? Учиться буду!
   Снова тихо. Я стою у стола и уходить не собираюсь.
   - Господи! - вздыхает председательница приемной комиссии. - Это просто конец света какой-то!.. Мальчик пришел... Ты можешь мне объяснить, почему ты хочешь поступать именно к нам? Это уму непостижимо - мальчик!..
   - А чего тут непостижимого? - отвечаю я. - Это ведь педагогическое училище?
   - Вот именно! - подтверждают присутствующие.
   - Ну и вот! - говорю я им. - А я хочу стать учителем. И как можно скорей...
   Она сама мне сказала:
   - Привет!
   - Привет, - ответил я.
   Вокруг были девчонки - целая толпа. Некоторые, взглянув в мою сторону, громко хихикали, будто впервые в жизни видели парня.
   Мне эти хихиканья и поглядывания довольно скоро надоели, и я почувствовал себя очень неуютно - будто я голый. А тут она еще ко мне пристала:
   - А как тебя зовут?
   - Андрей, - сказал я и отвернулся от нее, потому что ближние девчонки сразу оживились, зашушукались, и там несколько раз повторили мое имя.
   - Да ну их! - сказала она. - Ты не обращай внимания. А меня - Света.
   - Очень приятно... - пробормотал я, глядя в сторону.
   Я надеялся, что она от меня отстанет и уйдет. Но она все стояла рядом, а будущие учительницы лупились на нас и хихикали.
   Эта Света была рыжая-рыжая: и волосы, и веснушки, и глаза...
   - А почему ты сюда поступаешь? - не отставала она.
   - Хочу - и поступаю.
   Мне вовсе не хотелось с ней разговаривать, я волновался из-за диктанта. Ведь я хоть и занимался все лето, а ошибки все равно делал, и такие дурацкие! "Малоко", например. Это ж совсем чокнутым надо быть, чтоб такое написать! А то еще букву пропущу! Хоть бы уж скорей позвали... Напишу - и на пруд, купаться...
   - А ты по-русскому секешь? - спросила она.
   Просто убить мне ее хотелось.
   - Когда как... - сказал я.
   - А ошибок много делаешь?
   - Не очень...
   - А давай сядем рядом?
   - Ладно, - согласился я, чтоб она наконец отстала.
   Нас повели в зал.
   - А ты боишься? - зашептала она мне в спину.
   - Нет, - соврал я. У меня от ужаса даже колени дрожали. То есть, попросту говоря, мне хотелось смыться - ну их, эти экзамены! Конечно, я понимал, что это малодушие и что это будет как предательство, но ничего не мог с собой поделать. Я вдруг отчетливо понял, какая это глупая затея ("Вы слыхали? Митюшкин-то в учителя подался!" - "Да что вы говорите? Вот смеху-то"!), и ни за что, ни за что не сдать мне эти экзамены...
   - А я ужасно боюсь! - сообщила она.
   - Прекратите разговоры! - велели нам. - Подпишите листочки!
   - Ты у меня проверишь, Андрей?
   - Перестаньте разговаривать!
   - Проверю...
   Сначала я даже писать не мог - у меня буквы прыгали. А к концу успокоился. Диктант был совсем нетрудный.
   - Проверьте текст...
   Я быстро проверил, хотел сдать, но эта рыжая Света, про которую я совсем забыл, забормотала у меня за спиной, да так жалобно:
   - Куда ты, не уходи... Ты же обещал проверить!
   Мы поменялись листочками. Это каждый знает, что в такой ситуации надо именно поменяться - перед каждым лежит листок, а твой он или чужой догадайся! Все-таки нас чуть не застукали... У меня прямо сердце оборвалось. Но женщина, которая нам диктовала, только улыбнулась и покачала головой:
   - Митюшкин, не рано ли?
   Я только потом догадался, что она имела в виду.
   Я исправил этой рыжей ошибки, их было немного: три запятых и двоеточие. А в словах она ошибок не делала.
   - За результатами завтра, после четырех, - объявили нам.
   - Куда пойдем? - спросила она.
   Мы шли по солнечной улице. Пыльные тополя, незнакомые запахи, камень вокруг - и под ногами, и до неба - дома высокие очень... Я и раньше, конечно, видел большие города - по телевизору. Но когда смотришь на них по телевизору, незаметно, как там тесно. А людей кругом - целая толпа, все спешат... И все - незнакомые.
   Я шел и придумывал, как от нее избавиться. Сбежать, что ли? Очень хотелось на пруд, купаться, а она все приставала со своими дурацкими разговорами, на маму свою жаловалась, что она заставила ее поступать, а ей и не хочется вовсе...
   В общем, когда я придумал железную причину для того чтобы смыться, то понял вдруг, что уходить мне совсем и не хочется...
   Мне вдруг ужасно, ну просто сил не было как, захотелось рассказать ей про наш поселок Полуночное, про лес, про речку Лозьву... Она ж никогда ничего такого не видала, живет тут, в своем каменном городе... И про нашу деревянную школу, про учителей - плохих и хороших... В общем, даже почему я решил стать учителем, хотелось мне ей рассказать...
   Мне нравилось, как она слушала. И не перебивала совсем! Только иногда вопросы задавала.
   - И вот что - тебе в самом деле все это интересно?.. - спрашивает.
   - В самом деле.
   - И ты думаешь, что ты сможешь там все переменить?.. Да кто тебе даст!
   - А я всем объясню! Я буду говорить так, чтоб меня поняли!
   - Так это в Москве надо объяснять, министру!
   - Не, сначала в школе! В малышовой, понимаешь? Они ведь еще такие маленькие, и заступиться перед большими за них некому, понимаешь? С ними что хотят, то и делают, а они ведь не могут ответить, объяснить... Понимаешь?
   И она понимала, я по глазам заметил. Такая странная! Я впервые такую видел, чтоб все понимала... Даже Ленка - она добрая и настоящий друг, но понимает не все... А эта рыжая смотрит своими глазищами, и можно даже молчать - она все равно понимает... Все-все...
   Я ей сказал, что из нее замечательная учительница получится, а она говорит:
   - А ты откуда знаешь?
   - Видно.
   А она засмеялась в ответ - она так замечательно смеется! У нее глаза сиять начинают... У меня от этого внутри будто мурашки, и ноги не идут, хоть взлети...
   - Ну да, - говорит она и все смеется, - просто я тебе нравлюсь...
   На следующий день я пришел к рыжей в гости.
   Мы сидели в большой комнате, пили чай, а через комнату все время ходила ее мама и смотрела на нас.
   - А сколько вам лет, Андрей, если не секрет? - спросила она.
   - Шестнадцать.
   - У, какой вы взрослый... Пошли в школу восьми лет?
   - В пятом классе на второй год оставался...
   Конечно, не очень-то мне хотелось в этом сознаваться, но она мне нравилась, Светина мама, и очень похожа была она на рыжую - у нее и глаза такие же, и волосы, только веснушек нет... Не мог же я ей врать!
   - Болели?
   - Не, я был лентяй и хулиган...
   - Не ври! - засмеялась рыжая. - Мам, не верь, это он шутит... Он мне все ошибки вчера исправил!
   - Я не вру, - сказал я и тоже засмеялся. - Просто мне поступить очень необходимо, и я все лето занимался.
   - Вот видишь, какая у Андрея сила воли, - с укором сказала мама рыжей. - А ты?
   - А что я? Его ведь никто не заставлял поступать, он сам хочет, а меня...
   - Не будем возобновлять этот разговор! - нахмурилась мама.
   - Будем! - капризно сказала рыжая. - Мне теперь, может, и захотелось туда поступать, но все равно ты не имела права заставлять! Ну скажи ей, Андрей!
   - Нам пора идти, - сказал я. Мне не нравилось, как рыжая разговаривает со своей мамой. Наверно, ей очень обидно, что ее заставили...
   А моя заплакала, когда я уезжал. Как она там, одна?..
   - Заходите чаще, Андрей, - сказала мне мама рыжей. - Очень рада, что у Светы появился такой друг.
   И уже в дверях:
   - Вы приглядывайте там за ней, помогите... Она ведь такая безалаберная!..
   - Ну, мама! - закричала рыжая. - Ну что ты пристаешь! - и потащила меня за рукав. - Пошли!
   Мы пошли в училище, узнать отметки.
   Рыжая трусила. Я сказал ей:
   - Не бойся, все будет хорошо, вот увидишь!
   - Правда?
   - Честно! - сказал я. И жизнь вокруг такая прекрасная была, как накануне праздника!..
   Рыжая срезалась на геометрии. Это произошло десятого августа, на седьмой день нашего знакомства. А на седьмой день нашего знакомства жить без рыжей я уже не мог...
   То есть совершенно непонятно было - как же так и что же теперь будет?..
   Вечер, фонари горят, светло на улицах, люди ходят, разговаривают, смеются, не замечают нас.
   Мы идем и молчим.
   Рыжую давно ждут дома. И мама рыжей, и папа рыжей, и бабушка. Ждут и волнуются. Потому что завтра она уезжает. Рано утром. На юг - отдохнуть, набраться сил перед новым учебным годом. Дома уже смирились с тем, что рыжая провалилась: ну и ладно, и пойдет Света в девятый класс...
   А мне что делать?
   - Да ну тебя! - говорит рыжая. - Нашел из-за чего переживать. Ты-то поступил ведь! В одном городе будем жить, разве обязательно учиться вместе?
   Ладно... Будем жить в одном городе, каждый день видеться... А завтра?.. А послезавтра?..
   - Я тебе письма буду писать! - говорит рыжая. - Ну чего ты!.. Думаешь, мне весело? Думаешь, охота мне туда ехать?! Если б с тобой!.. Слушай, а ты приезжай, а?
   - Да где такие деньги взять... - говорю я. - На одни билеты сколько надо, да там еще жить...
   - Мы тебя там прокормим! - горячо говорит рыжая. - Андрей, ну Андрюшенька... А на билеты - маме напиши, попроси, а? Ты ведь поступил, тебе надо прокатиться, отдохнуть, неужели она не даст?
   - Да откуда у нее, ты что? - смеюсь я. - Она девяносто рублей получает.
   Мы снова идем и молчим. Вот она, идет со мной рядом, в теплой тьме шумной улицы, а кажется, что нет ее уже, уже уехала... Врет она, что ехать не хочется, - она уже там, под ослепительным солнцем, у синего моря, большого, ласкового - я видал по телевизору. Оно соленое, говорят.
   Мы подходим к ее дому, останавливаемся.
   - А что ты будешь делать без меня? - спрашивает она.
   - Не знаю, - говорю я. - Тебя буду ждать. Скучать буду...
   - Правда?
   - Честно...
   - Андрюша...
   - Ну?
   А она молчит и смотрит на меня. И не улыбается. У нее глаза печальные. Нет, она правду говорила, неохота ей уезжать, а я дурак!
   - Хочешь, домой тебя на руках отнесу? - спрашиваю я.
   - Только чтоб мама не увидела, - говорит она.
   - Почему?
   - Ну... Она еще подумает что-нибудь...
   - Что?
   - Не понимаешь, да?
   - Не понимаю, - вру я.
   - Она подумает, - тихо говорит рыжая, - что ты в меня влюблен...
   Я молчу. Она молчит тоже. Мимо нас проходит человек в шляпе, он входит в подъезд, и когда входная дверь гулко выстреливает, захлопываясь, я говорю:
   - Ну и что... Это ведь правда.
   - Не ври... - говорит рыжая.
   - Честно. А ты?
   - Что?
   - Ну... Ты меня...
   - Люблю... - говорит она и убегает в подъезд. Дверь стреляет.
   Я иду за ней. Я иду мимо стен и дверей, мимо батарей и почтовых ящиков...
   - Подожди!..
   Она останавливается.
   - Давай я тебя понесу... Можно?..
   Она кивает.
   Я беру ее на руки, бегу по лесенкам, а на третьем этаже лампочка перегорела. Темно, только с улицы фонарь в окошко светит.
   - Ты устал? - спрашивает она шепотом.
   - Не!
   - Честно?
   - Честно!
   - Все равно... Отпусти меня...
   - Почему? - спрашиваю я. Потому что донес бы ее не то что до ее пятого этажа - до неба...
   - Отпусти...
   Я отпускаю, мы стоим в темноте, а в квартирах орут телевизоры, здесь очень хорошо все слышно.
   - Я тебя очень люблю! - говорит она. - Я еще никогда так не любила!..
   - Спасибо... - бормочу я.
   Мне еще никто никогда такого... Меня только мама любила, но она про это не говорила...
   - Ты такой дурак! - говорит она.
   - Почему? - спрашиваю я.