Соломко Наталья. 'Если бы я был учителем'

Соломко Наталья Зоревна
'Если бы я был учителем'

   Наталья Зоревна СОЛОМКО
   "Если бы я был учителем..."
   Повесть
   В книгу входят повести "Белая лошадь - горе не мое", "Если бы я был учителем..." и рассказы "Любовь октябренка Овечкина" и др. о жизни современной школы, об учителях, молодых и опытных; о школьниках, их заботах и радостях.
   ________________________________________________________________
   ОГЛАВЛЕНИЕ:
   Часть первая. СОЧИНЕНИЕ НА ВОЛЬНУЮ ТЕМУ
   Часть вторая. В РЫЖИХ НЕ ВЛЮБЛЯЮСЬ
   ________________________________________________________________
   Часть первая
   СОЧИНЕНИЕ НА ВОЛЬНУЮ ТЕМУ
   Что Земля круглая, нам объясняли в школе. Но я это знал и сам, еще до школы. Наш поселок по имени Полуночное стоит на самой макушке Земли. Когда утром выходишь из дому, то сразу видать: Земля круглая, все в порядке улочки, обозначенные пунктиром деревянных одноэтажных домов, разбегаются от наших ворот и тянутся вниз, вниз - к лугам... В лугах пасутся кони. А за лугами - ближний лес, он светло-зеленый. А за ним - синь и темень тайги до самого горизонта. Сразу за горизонтом - Сибирь...
   Я иду в школу по круглой Земле и думаю о лошадях, что пасутся в лугах и ждут меня. А я иду в школу...
   Кто бы знал, как мне туда неохота!
   Мое любимое время года - лето. Потому что не надо в школу. Летом я мечтаю стать лесником: в лесу тихо и никто не кричит, в лесу так хорошо, что и взрослым становиться необязательно.
   Зато осенью, зимой и весной мое главное желание - скорее, во что бы то ни стало вырасти! Стать большим, сильным, недоступным. Чтобы меня все боялись и не трогали. Осенью, зимой и весной я мечтаю стать милиционером. А то слишком много хозяев! И каждый знает, каким ты должен быть, что ты должен делать. И каждый уверен, что он может поучать тебя, запрещать и наказывать.
   Например, моя классная, Анна Михайловна... Когда она говорит: "Я из вас сделаю людей!" - мне становится страшно.
   А когда она говорит: "Вырастете - сами спасибо скажете!" - я смеюсь. Потихоньку, конечно, чтоб она не заметила. Никогда, никогда я не скажу ей спасибо, пусть мне хоть сто лет будет! Она злая. А может, и не злая, а просто за что-то всех нас очень не любит. А за что - никто не знает...
   В общем, конечно, я сам виноват. Я сам дурак! Остался на второй год. Один остался - все мои друзья ушли. Вон они - рядом, бегают по школьному двору, курят потихоньку за поленницей, идут домой, размахивая портфелями... Но что-то произошло, что-то разделило нас. Наверно, то, что они - в шестом, а я - в пятом. И я обхожу их стороной, стараюсь не встречаться. А новых друзей у меня нет. Ну их, они же малышня... Поэтому я все время один. Поэтому я весь год читаю книги. Там много всяких людей, они как живые, я люблю их. Но я про них знаю, а они про меня - нет, а так хочется поговорить с кем-нибудь, кто все понимает и не сердится... С мамой? Ей некогда. И она не любит говорить про книги. Я понимаю - ей трудно, она переживает из-за того, что я остался на второй год. Она любит меня и не любит, когда я читаю. Она говорит:
   - Лучше - учись! Что тебе эти книги? Все, что нужно, написано в учебнике...
   Я не спорю с мамой - я ее люблю. Особенно сейчас, когда она уже месяц лежит в больнице и я живу совсем один. Хуже всего вечером. Я не боюсь темноты. Но больно тихо в доме, нет шагов. Я не могу к этому привыкнуть. Поэтому все вечера провожу в лугах - у лошадей.
   Они - добрые, хоть и молчаливые. Я разговариваю с ними. Они слушают и тихонько фыркают. С ними хорошо. И конюх, дядька Самойленко, меня не гонит, разрешает кататься.
   - Митюшкин, ты опять без сменной обуви?! - встречает меня на пороге школы Анна Михайловна.
   - Опять, - отвечаю я.
   - Ты, Митюшкин, не дерзи! - сердито говорит Анна Михайловна и смотрит на меня не мигая. - Ты, Митюшкин, достукаешься! Взрослый балбес, а понятия как... - Она замолкает, подыскивает сравнение пообидней.
   - ...как у первоклассника, - подсказываю я.
   - Ну уж нет! Первоклассник рядом с тобой - Сократ!
   - А это кто такой? - выпучив глаза, интересуюсь я.
   - Ну и неуч! - отвечает она.
   - Нет, правда, это кто? Писатель, что ль? А чего он такого написал?
   - Вы поглядите на него! - возмущается Анна Михайловна. - Он мне будет экзамены устраивать! Пришел без сменной обуви, да еще и разговаривает!
   Я ухожу и, уже поднимаясь по скрипучей деревянной лестнице, слышу, как Анна Михайловна говорит кому-то:
   - Вы можете себе это представить - дожить до таких лет и не знать, кто такой Сократ! Тупейшей души человек этот Митюшкин!
   - Да чего вы от него хотите - второгодник! - успокаивающе отвечают ей.
   Мне смешно. Я ведь знаю, кто такой Сократ. Просто Анне Михайловне про это не говорю. Зачем?
   Почему-то в школе я совсем другой. Я очень вредный в школе. Раньше со мной этого не было. Раньше я был тупица, но тихий. А теперь я тупица и хулиган. Так про меня говорят.
   Раньше, когда меня ругали и спрашивали: "Тебе не стыдно?!" - я опускал голову и говорил: "Стыдно".
   А теперь я говорю: "Не!" - и нахально улыбаюсь.
   Я улыбаюсь нахально и мучаюсь. Потому что - я же знаю - человек должен быть добрым. А я - злой. Что-то со мной случилось, что ли. В школе я как с цепи срываюсь. Не могу я в школе быть добрым. Да от меня ведь этого и не требуют. Требуют, чтоб я был послушным...
   Я не люблю себя такого - злого, вредного и улыбающегося нахально, но поделать с собой ничего не могу. Когда я говорю: "Не!" - и улыбаюсь, я вру. На самом деле мне стыдно. Но не перед Анной Михайловной, а перед кем-то другим. Не знаю, перед кем...
   Звенит звонок - это начало моих ежедневных мучений.
   Анна Михайловна входит в класс:
   - Здравствуйте. Садитесь. Кто отсутствует?
   - Все тута, - отвечает дежурный.
   - Что я вам задавала?
   Класс настороженно молчит: она задавала выучить наизусть стихотворение.
   - Кажется, я задавала вам стихотворение... Все выучили?
   - Все! - говорит отличница Ленка.
   - Так не бывает, Лена, - усмехается Анна Михайловна. - Иди, отвечай.
   Ленка быстро и четко оттарабанивает стихотворение и, получив привычную пятерку, садится на место.
   - Афанасьев!
   - Я... - уныло откликается самый длинный ученик в классе, - это...
   - Не выучил? - неодобрительно смотрит на него Анна Михайловна.
   - Так я огород копал... Не успел...
   - Сядь, "два".
   - Я к завтрему выучу... - басом канючит Афанасьев. - Не ставьте...
   - Вот когда выучишь, тогда поговорим. Цыбулько!
   - Его нету! - говорит Цыбулько.
   - Не паясничай!
   Цыбулько вздыхает.
   - "Сижу за решеткой, в темнице сырой, - сообщает он, вздыхая. Вскормленный в неволе, орел молодой..." - и надолго замолкает.
   - А дальше что?
   - Дальше?
   - Вот именно?
   - Сейчас... - тянет время Цыбулько.
   - "Мой грустный товарищ..." - подсказывает Ленка.
   - "Мой грустный товарищ..." - повторяет Цыбулько.
   - "Махая крылом..."
   - Прекратите подсказывать!
   Ленка испуганно замолкает. Цыбулько, конечно, тоже.
   - Ну, так что там дальше, Цыбулько? - интересуется Анна Михайловна.
   - Забыл...
   - Учить надо, Цыбулько! Сядь на место, "два".
   - Подумаешь! - говорит Цыбулько, изображая презрение на круглом лице.
   - Вот и подумаешь, когда дома всыплют! - хмыкает Анна Михайловна. Митюшкин!
   Ну вот... Это меня.
   - Чего? - говорю я, глупо ухмыляясь.
   - Не "чего", а встань!
   - Зачем?
   - Митюшкин, не выводи меня из себя!
   Я встаю.
   - Учил?
   Я молчу. Выражение лица у меня тупое.
   - Ты что, Митюшкин, хочешь на третий год в пятом классе остаться?
   - Ага! - говорю я. - А что?
   - Есть же люди такие! - громко возмущается Анна Михайловна. - Тебе не стыдно, Митюшкин?
   - Не!
   Анна Михайловна глядит на меня с тоской.
   - Будешь отвечать или нет? - спрашивает она, хотя, конечно, уверена, что стихотворение я не выучил.
   - Буду! - назло ей говорю я.
   Она настораживается, понимая, что ничего доброго ждать от меня не приходится.
   - Однажды в студеную, зимнюю пору, - рассказываю я, - сижу за решеткой в темнице сырой. Гляжу - поднимается медленно в гору вскормленный в неволе орел молодой...
   Класс радостно хохочет.
   - Митюшкин, прекрати немедленно! - требует Анна Михайловна.
   - И, шествуя важно, в спокойствии чинном, - не прекращаю я, - мой грустный товарищ, махая крылом ("Это вам за Афанасьева!" - думаю я), в больших сапогах, в полушубке овчинном, кровавую пищу клюет за окном (А это - за Цыбулько)...
   - Митюшкин, я кому сказала! Замолчи!
   Я не замолкаю.
   - Дежурный, быстро за директором!
   Приходит директор...
   Директор у нас молодой, только что из института. Очень странный никогда не ругается. И всех боится. А может, просто вежливый такой. Мне его даже жалко иногда.
   - Андрей... - вздыхает он. - Ну зачем ты опять срываешь урок?..
   Я молчу.
   - Ведь ты же прекрасно знаешь это стихотворение. Почему же было не рассказать просто, без... - он замолкает, затрудняясь назвать мое очередное хулиганство как-нибудь вежливо. - Ну, без этой демонстрации...
   Я молчу.
   - Да что вы с ним разговариваете? - удивляется Анна Михайловна. - Ему же хоть кол на голове теши - не стыдно!
   - Я думаю, вы ошибаетесь, - отвечает директор. - Андрей, пойдем ко мне, поговорим...
   - Не пойду!
   - Почему?
   - Неохота!
   - Митюшкин! Ты соображаешь, с кем разговариваешь? - зловеще интересуется Анна Михайловна.
   - Оставьте его, - тихо говорит директор, лицо у него грустное. Садись, Андрей. После уроков зайди, пожалуйста, ко мне, если тебе не трудно... Продолжайте урок.
   Он уходит. В классе напряженная тишина.
   - И когда мы от тебя избавимся, Митюшкин?! - с тоской спрашивает Анна Михайловна.
   - Сейчас, - отвечаю я, беру сумку и ухожу, посвистывая.
   Я иду по коридорам. Быстрее, еще быстрее. Бегом - по лесенке. Бегом через двор!
   Я добегаю до большой сосновой поленницы во дворе, прячусь за нее и плачу...
   ... - Ты чего? - шепчут из-за поленницы. - Кто тебя?
   Я трясу головой, торопливо вытираю глаза - только этого не хватало!.. Кто еще там?
   В щели между поленницей и забором сидит пацан с большими ушами. Маленький, класса из третьего.
   - Ты чего тут? - спрашиваю я.
   - А меня из класса выгнали... - глаза у него несчастные. - А ты... ты почему плачешь?.. Побили?
   - Дурак, что ли?! - говорю я. - Это я - плачу?!
   - Значит, показалось... - говорит он поспешно. - А меня побьют...
   - Кто?
   - Отец. Его сегодня в школу вызывают...
   - Может, обойдется?
   - Что ты... - шепчет он. - Обязательно побьет... Он из-за двойки знаешь как лупит!.. Шлангом от стиральной машины! А сегодня, может, и убьет совсем...
   - Да ты вылезь, - говорю я. - Чего ты туда забился-то?
   - А ты драться не будешь?
   - Я же не отец!
   Он сидит, не вылезает.
   - Ну и что, - говорит он. - Ты большой, вы все такие, большие, лишь бы стукнуть...
   - Да не бойся, ну!
   Он забивается еще дальше.
   - Нет, - бормочет он, - вот ты уйдешь, тогда я вылезу... И уеду!
   - Куда?
   - Далёко... На поезде! У меня деньги есть - рубль сорок три копейки... - отвечает он. И вдруг испуганно замолкает, с ужасом глядит на меня и начинает тихонечко скулить...
   - Ну, чего ты опять?
   - Не отбирай! - скулит он. - А то мне уехать будет не на что!..
   - Ты ненормальный, что ли! - сержусь я.
   Он не отвечает, плачет горько.
   - А ну вылезай! - ору я, протискиваюсь в щель, тяну его из-за поленницы.
   - Не реви! Слышишь?!
   Он испуганно замолкает, лезет в карман и протягивает мне на грязной маленькой ладони железный рубль и медяки.
   Треснуть ему, что ли?
   - Дурак! - говорю я. - Как тебя зовут?
   - Митрием... - едва слышно отзывается он и все тянет мне свои копейки.
   - Пошли ко мне, - говорю я.
   - У меня больше нету! - вздрагивает он. - Чесно слово!
   - Пошли, говорю! Есть хочешь?
   Молчит, не верит мне.
   - И ночевать можешь, зачем тебе уезжать? Да убери ты свои деньги...
   Митрий мигает короткими светлыми ресницами.
   - Ну, пойдешь?
   - А можно?.. - спрашивает он.
   - А зачем он с мельницами дрался?
   - Я же тебе говорю: он думал, что это злые волшебники.
   - А они?..
   Мы лежим, укрывшись толстым маминым одеялом, темнота вокруг, тишина, только часы тикают.
   - Чего - они?
   - Они на самом деле не были волшебниками?
   - Не, они были просто мельницы, а он думал, они злые волшебники... Он хотел защитить людей - ему было их жалко...
   - А он живой еще?
   - Умер...
   - Жалко... - вздыхает Митрий и надолго замолкает. Я думаю, что он уже спит, но он снова вздыхает и говорит:
   - Лучше бы был живой... Расскажи еще чего-нибудь...
   - Поздно, в школу проспим.
   - Ну расскажи...
   Я рассказываю. Он слушает, посапывая.
   - А ты откуда это все знаешь?
   - Из книг.
   - Правда? А я их и не читаю!..
   - Вот и будешь всю жизнь за поленницей сидеть!
   - А сам-то на второй год остался! А страшно - на второй год остаться?
   - Страшно.
   - А как - страшно?
   - Отстань!
   Он опять долго лежит и молчит. Потом:
   - Андрюха... А давай всегда так жить. Вместе, а? Ты мне про все рассказывать будешь...
   И ждет, что я отвечу.
   - Не знаю... Тебе дома не разрешат...
   - А давай уедем! Завтра, а? Или прямо сейчас!
   - Не... Мне нельзя... У меня мать в больнице...
   - Ну тогда давай потом уедем, когда ее отпустят! Мы и ее с собой возьмем, а?
   - Не... Она не хочет уезжать, я ее уже звал...
   Митрий вздыхает.
   - А давай тогда завтра в школу не пойдем, а? Чего нам туда идти? Тебя без матери ведь не пустят...
   - А ты?
   - Не пойду. Меня ж дома потеряли, будто я уехал, а я в школу припрусь! Знаешь, чего будет!..
   - Ну ладно, тогда не пойдем... - соглашаюсь я. И оттого, что завтра не надо идти в школу, мне становится легко, спокойно и радостно. Я засыпаю.
   Весь день мы проводим в лугах.
   Я учу Митрия сидеть на лошади. Дядька Самойленко смотрит на нас, курит и молчит. Он вообще не любит разговаривать.
   Митрий не очень способный ученик: он трусоват, цепляется за лошадиную гриву, и глаза у него круглые, отчаянные.
   - Ну чего трусишь? - сержусь я. - Тут ведь падать невысоко, не бойся!
   - Боязно...
   - Я знаю, чего ты трусишь! Ты коня боишься, дурак!
   Митрий виновато молчит.
   - А ты не бойся, он добрый.
   - Да... - тоскливо тянет Митрий. - Как лягнет...
   - Больно ему надо! Что он, глупый, что ли? Ты погладь его. Ну?..
   Митрий с ужасом приближается к моей любимой муругой лошадке и негнущимися пальцами гладит ее по носу.
   Лошадка прядает ушами, внимательно глядит Митрию в глаза.
   - Видишь, совсем нестрашно!
   Солнце катится по небу быстро. Вот оно уже и на западе... Мы возвращаемся домой.
   - Как быстро день прошел!.. - вздыхает Митрий. - Хорошо было. Мы завтра еще пойдем, а?
   - Да вон же он! - кричат надрывно у нас за спиной.
   Митрий вздрагивает, оглядывается и сереет лицом.
   Огромный небритый дядька бежит к нам, топая сапогами.
   - Митенька, где же ты пропадал, сынок! - он хватает Митрия на руки, прижимает его к себе.
   - Папа! - орет Митрий, обнимая дядьку за шею. - Папочка!
   Дядька гладит его по вздрагивающим лопаткам, говорит хрипло:
   - Я этой учителке башку-то сверну, ты не бойсь ее, Митрий!
   Митрий заходится в плаче. Дядька тяжело и широко шагает вверх по улице, уносит его...
   Я иду домой.
   Дома, в почтовом ящике, записка: "Тов. Митюшкина А. Н.! Срочно зайдите в школу по поводу безобразного поведения Вашего сына Митюшкина Андрея". И подпись Анны Михайловны.
   Записку я выбрасываю.
   Вхожу в дом. Там пусто.
   Я сижу у печки, жую холодную картошку.
   Потом иду в больницу, к маме. Меня всегда пускают.
   Мама смотрит печально.
   - Ты ешь? - спрашивает она.
   - Ем.
   - А худющий... В школу не просыпаешь?
   - Не...
   - А в школе как?
   - Нормально... - говорю я.
   Утром прибегает Цыбулько.
   - Ты чего? - спрашивает он.
   - Ничего, - отвечаю я, не понимая, о чем он.
   - Аннушка говорит, если сегодня мать не приведешь, тебя из школы выгонят...
   - Ну и пусть.
   Цыбулько смотрит на меня с уважением и завистью: все мне нипочем!
   - А мать-то знает?
   - Она в больнице.
   - Так ты оди-ин... - тянет Цыбулько.
   - Ну.
   - Везет! А в школу не пойдешь?
   "Тебе бы так повезло..." - думаю я, но отвечаю, как и положено отпетому хулигану, от которого вся школа плачет (прямо-таки утопает в слезах), с ухмылкой:
   - Рехнулся я, что ли, туда идти?
   - А я пойду... - вздыхает Цыбулько.
   Он бредет вниз по улице, оглядывается, спрашивает:
   - А что делать-то будешь?
   - В клуб пойду, - отвечаю сквозь зубы. - Там киношка утром путевая, про индейцев.
   Это Цыбулько добивает окончательно: он горестно шмыгает носом и плетется в школу.
   А я возвращаюсь в дом и достаю из-под подушки "Тиля Уленшпигеля", сажусь у окна.
   Я соврал Цыбулько, я не пойду в клуб. У меня нету денег. Но дело даже не в этом. Даже если б были, все равно б не пошел.
   Эти фильмы про индейцев я терпеть не могу - там все понарошке.
   - Митюшкин, отопри! - кричит отличница Ленка. - Я знаю, ты дома, я тебя видала!
   Я сижу под столом.
   - Митюшкин, не притворяйся, тебе же хуже будет!
   А мне все равно. Ни за что не выйду.
   Потом приходит Цыбулько.
   - Ну чего? - сердито спрашиваю я. - Чего привязались?
   - Аннушка велела тебе прийти...
   - Пусть она вам велит, - по-хулигански сплевываю я через порог. - А я человек свободный! Чего ей надо?
   - Я сказал, что у тебя мать в больнице...
   - А тебя просили?
   Цыбулько отступает подальше, чтоб в случае чего сразу дать деру, ведь кто знает, что у меня на уме...
   - Я хотел как лучше... - говорит он виновато. - Мы к директору ходили...
   - Кто? - настороженно спрашиваю я.
   - Ну мы... Всем классом...
   - Зачем?
   - Просили, чтоб тебя не исключали...
   - Спасибо! - говорю я грозно. - Только это не ваше дело, ясно?!
   Но Цыбулько, оказывается, упрямый: вместо того чтобы испугаться и удрать, он надувается, глядит исподлобья:
   - Почему это не наше? Ты ведь в нашем классе учишься. Пошли. А то она к матери в больницу пойдет жаловаться... Ты мать-то пожалей...
   Мы идем в школу.
   - Вот что, Митюшкин, - раздраженно обращается ко мне Анна Михайловна. - У нас в стране образование обязательно для всех. Значит, и для тебя! Понимаешь ты это или нет?
   Я молчу.
   - Не понимаешь... Но это неважно. Все равно учиться придется. А что мать в больнице, мог бы сказать, язык-то у тебя есть?
   - Есть, - сразу соглашаюсь я и показываю язык.
   - Хватит, Митюшкин, - морщится она. - Совершенно ты не понимаешь, когда с тобой говорят по-хорошему! И что с тобой делать?
   В коридоре стоит отличница Ленка, кого-то ждет.
   - Митюшкин, ты есть хочешь? - спрашивает она.
   С ума, что ли, сошла? Я стою моргаю. Надо сказать ей что-нибудь... Такое! Чтоб сразу обиделась и не приставала.
   - Обалдела? - грублю я. Хулиган должен быть хулиганом.
   Но она не обижается.
   - По правде, Митюшкин! Раз мама болеет... Пойдем, мама знаешь какой борщ варит!
   - Я сам борщ варю - не хуже твоей мамы! - говорю я.
   - Не ври!
   - На спор! - обижаюсь я. - Хочешь, сварю?
   Ленка смотрит на меня с сомнением.
   А я правду говорю, я борщ такой варю - пальцы оближешь! Меня мама научила. И картошка эта мне надоела... Чего я, дурак, борщ не варил?
   Мы идем ко мне.
   У калитки стоит Цыбулько, ждет. И чего он ко мне привязывается?
   - А кино интересное было? - со вздохом спрашивает он. - Расскажи... и плетется за нами.
   Я варю борщ. Очень вкусный. Ленке нравится.
   - А я думала, врешь... - удивленно сознается она. - И вообще... Странный ты какой-то...
   - Сколько книг у тебя!.. - завидует Цыбулько.
   Ленка смеется:
   - Я думала, ты и вправду - хулиган, боялась...
   Тут у дверей кто-то осторожно скребется. Цыбулько идет отпирать.
   - Там тебя какой-то шкет зовет, - сообщает он.
   Я выхожу. Во дворе стоит Митрий. Молчит и смотрит на меня отчаянно.
   - Ты чего?
   Молчит.
   - Ну заходи давай... - говорю я.
   - Потом... Когда твои друзья уйдут...
   - Какие друзья? Просто учимся вместе, заходи. Да не бойся!
   - Не... Можно, я к тебе завтра ночевать приду?
   - А тебя отпустят?
   Митрий молчит, стараясь не зареветь.
   - Ну, чего опять? - спрашиваю я. - Опять уезжать собрался?..
   - Мы сегодня контрольную писали... - тоскливо шепчет он. - Вдруг двойка?..
   - Да ну тебя! - сержусь я. - Тогда тоже говорил: налупят, налупят! Трусишь ты все и выдумываешь! Ведь не налупили...
   - Сначала не налупили... - тихо говорит Митрий и задирает рубаху. - А потом налупили...
   На ребрах у него три отчетливых фиолетовых полосы.
   - Шлангом?
   Митрий кивает.
   - Андрюша! - выскакивает из дома Ленка. - Пошли чай пить, уже кипит...
   - Сейчас. Ты иди... А может, у тебя и не двойка вовсе...
   Митрий молчит. Ленка стоит в дверях и глядит на нас, раскрыв рот.
   - А ты из какого класса? - спрашивает она у Митрия.
   Митрий глядит в землю, долго не издает ни звука, но наконец шелестит еле слышно:
   - Из третьего "А"...
   - У Марь Палны ты, да ведь?
   - Ага...
   - Так можно пойти узнать... Я журнал когда относила, она как раз в учительской сидела, тетрадки проверяла... Как твоя фамилия?
   - Соколков... - сообщает Митрий, и на глазах у него появляются слезы.
   - Реветь еще рано! - сердито говорю я. - Перестань, а то в лоб дам! Лен, сбегай, а?
   - Ага! - соглашается Ленка.
   Убегает. Митрий стоит у забора, опустив лопоухую голову.
   Ленка возвращается через полчаса, когда Митрий уже забыл о грядущем несчастье, сидит за столом и брызжется в Цыбулько чаем.
   - Двойка... - говорит Ленка и глядит на Митрия с жалостью. - Попадет?
   Митрий рыдает.
   - Я хотела тетрадку стащить... - говорит Ленка виновато. - Но не вышло... Она такая сердитая: плохо контрольную написали, много двоек...
   - А если ночью залезть? - предлагает Цыбулько.
   - Я думала... - отзывается Ленка. - Но она тетрадки домой возьмет, я выспросила...
   А я всегда думал, что все отличники и отличницы зануды...
   - Зачем? - возмущается Цыбулько. - Все проверила, пар наставила, да еще и домой потащит!
   - Чтобы про-а-на-ли-зи-ро-вать!.. - по слогам выговаривает Ленка новое слово. - Она так сказала...
   Митрий все плачет.
   - А она уходить не собирается домой? - спрашиваю я.
   - Нет, ей еще половину надо проверить...
   - Митрий, - говорю я, - не вой. Сиди тут и жди. Лена, дай, пожалуйста, твою косынку...
   Я уже все решил.
   Май зажег звезды на своем высоком светлом небе. Моя лошадка мчит по темнеющим улицам поселка, копыта цокают в пыли.
   Дядька Самойленко посмотрел на меня хмуро, но ничего не сказал. Значит, разрешил покататься...
   Но я не кататься поехал.
   Я въезжаю на школьный двор и затаиваюсь в тени, у входа. Лицо у меня до глаз обмотано Ленкиной косынкой.
   Я успел вовремя - окно учительской гаснет. Марья Павловна появляется на пороге нашей двухэтажной бревенчатой школы, зябко поводит плечами и выходит на улицу. Идет... Каблуки стучат по деревянному тротуару...
   Внутри у меня делается пусто и холодно.
   Я даю ей отойти шагов на пятьдесят, туда, где кончается деревянный тротуарчик и освещенное пространство, и сжимаю коленями бока моей лошадки. Она мчит по улице, гулко громыхая копытами.
   - Стойте! - приказываю я, нагоняя учительницу. - Тетради или жизнь!
   Марья Павловна ахает, прижимается спиной к забору. Она молодая и ужасно красивая... Почему-то я заметил это только сейчас, хотя и прежде ее видел сто, раз...
   - Кто это? - испуганно спрашивает она.
   - Тетради! - требую я.
   - Перестаньте, это глупая шутка! - неуверенно бормочет она. - Я позову милицию...
   - Звать на помощь бесполезно! Тетради с контрольной работой третьего "А", быстро!
   - Да что же это такое?.. - шепчет Марья Павловна, протягивая мне пачку тетрадей. - Я схожу с ума!..
   В теплой ночной мгле я мчусь домой.
   - Ну ты даешь!.. - восхищенно говорит Цыбулько.
   - Ой, Андрей... Какой ты молодец! - это Ленка.
   Митрий ничего не говорит, только шмыгает носом и смотрит преданными глазами.
   Мы снова пьем чай, а в печке гудит желтый бумажный огонь.
   На второй перемене Цыбулько оттаскивает меня в угол и шепчет испуганно:
   - Сматывайся, там милиция пришла! Кошелек искать будут...
   - Какой кошелек?..
   - Какой!.. - хмуро бормочет Цыбулько. - Какой ты вчера у Марьи Павловны отобрал! А в кошельке сто рублей!
   - Я не брал... - говорю я испуганно. - С ума сошел? Зачем мне ее кошелек?
   - А кто брал? - спрашивает Цыбулько.
   - А я знаю?! Я только тетради...
   Цыбулько вздыхает облегченно.
   - Да я тоже не поверил, - говорит он. - А все рассказывают, что у Марьи Палны вчера кошелек ограбили... Пошли поищем, может, выпал?
   - Я с вами! - сердито кричит Ленка, догоняя нас - Сами шепчутся, а мне не говорят ничего!
   Мы мчимся вдоль забора.
   - Здесь? - наперебой спрашивают они. Но когда светло вокруг, все изменилось, поди найди это место!..
   - Кажется, вот тут...
   - Кажется или точно? - сердится Ленка. Теперь, когда она меня не боится, то все время мной командует. - Ну вспомни, Андрюшка!
   - Нет, вот здесь, точно!
   Ленка и Цыбулько ворошат траву.
   - Вот он! - кричит Цыбулько. - Ур-ра!
   Кошелек коричневый, потертый.
   Мы несемся в школу.
   - Ты иди в класс! - командует Ленка. - А мы с Цыбулькой в учительскую, будто случайно нашли...
   Цыбулько вдруг надувается:
   - Меня между прочим, Колькой зовут! Его-то по имени, а я Цыбулько!..
   Оказывается, он Колька. А я целый год учился и не знал...
   Звенит звонок. Я иду в класс, а они еще не вернулись из учительской.
   - Достаньте ручки. Откройте тетради. Сейчас мы будем писать сочинение, - говорит Анна Михайловна.
   По классу проносится тяжелый вздох.
   - Вот так сразу - и сочинение... - уныло басит Афанасьев. - Без предупреждения...
   - Успокойся, Афанасьев, отметки я вам не буду ставить.
   Радостное оживление.
   - А почему?
   - Потому что это задание газеты "Пионерская правда".
   - Уя! - проносится по классу восторженно-испуганный вопль.
   - Сейчас вы напишете сочинение на вольную тему: "Если бы я был учителем"...