Склон сделался настолько крутым, что все время хочется заиметь еще одну точку опоры помимо трех имеющихся (две ноги и ледоруб), и здесь-то, на самом крутом месте склона, когда боишься сделать лишнее движение, чтобы не покатиться вниз, Александр Александрович останавливает отряд. Стоим, опираясь на ледорубы. Смотреть вниз и заманчиво, и жутковато. Падать, может, и некуда, но катиться, кувыркаясь и обдирая себя о жесткую землю, сплошь, так сказать, инкрустированную камнем, очень даже есть куда. Александр Александрович разрешает сесть, но стоять на такой крутизне как-то проще и даже удобнее.
– Сейчас мы будем отрабатывать самозадержание при помощи ледоруба при падении. Если вы поскользнулись и начали падать… ну, сейчас сухо, а представьте себе этот склон после дождя либо, не дай бог, обледенелым. Прошел дождь, снежок, схватило ледяной корочкой. Неприятно. Значит, если вы поскользнулись и начали падать, то первым движением вы должны выбросить ледоруб на вытянутых руках над головой. Это необходимо, чтобы во время кувыркания не напороться на острый клюв ледоруба. Таким образом, вы падаете с поднятыми руками, а в руках – ледоруб. Теперь вы должны во что бы то ни стало перевернуться на живот, а клюв ледоруба вонзить в землю. Он не сразу задержит вас, особенно если вы успели набрать скорость. Он будет чертить по земле, а вы будете давить на него все сильнее, подтягивая его к груди. Когда вы навалитесь на ледоруб всей грудью, он вонзится в землю глубоко и затормозит ваше падение. Ясно? Показываю.
Александр Александрович поднялся еще на несколько шагов, нелепо взмахнул руками, словно поскользнувшись, и стремительно покатился вниз по склону. Все у него получилось как по-писаному. Выкинув руки с ледорубом вверх, перевернулся на живот, вонзил клюв ледоруба в землю, подтянул его к груди, навалился, остановил падение. На всю операцию у него ушло метров десять – пятнадцать склона.
– По очереди каждый из вас будет делать то же самое.
Значит, вот она какая, наука. Если ты боишься поскользнуться, покачнуться и покатиться вниз, если тебе страшно просто стоять на склоне, то падай и катись нарочно, останавливай сам себя. Парни в рвении и в избытке сил падали и кувыркались еще более стремительно, чем если бы упали на самом деле. Они нарочно давали себе разогнаться при падении, набрать скорость и только тогда уж пускали в дело ледоруб и тормозили падение по всем правилам. Девочки тоже по одной выходили на исходное место и срывались вниз (как прыгают с парашютом), – но Ольга-то моя как сейчас полетит? Хватит ли у нее духу? По неуверенности в движениях, по их скованности можно понять, что делается у нее на душе. Не очень уверенно падает, скользит, катится, остановилась.
– Хорошо, Оля, – одобряет ее Александр Александрович из педагогических соображений.
– Нет, я хочу еще раз, у меня получилось плохо.
– Давай еще раз. Да и все мы будем отрабатывать это до чистоты, пока не научимся действовать автоматически. Оля начинает, остальные за ней. Пошли!..
Этот склон-то кажется крутым и опасным? Как дома, как на стремянке около книжной полки, как на ковре. Неужели час назад подрагивали колени и хотелось опереться о землю еще и рукой? Может, сплясать вам на этом склоне? Плясать не умею, а хотелось бы – такая вдруг уверенность и легкость во всем: и в мускулах, и в душе.
Отдохнуть расположились в пологой долине между двумя травянистыми склонами. После перерыва начнем отрабатывать каменные осыпи. А пока нас развлекают потешные и симпатичные высокогорные зверушки – сурки. Еще когда мы шли сюда, поднявшись из ущелья и выйдя на горный простор, и справа, и слева, и со всех сторон слышались высокого тона свистки этих осторожных, но и любознательных животных. Пожалуй, как следует прислушавшись, поймешь, что по природе своей это все же не свист, а короткий, на одной ноте визг. Но так уж принято говорить, что сурки свистят. Свистело так много сурков вокруг нас, идущих по субальпийскому лугу, что казалось – горы кишат сурками. Но мы долгое время не могли увидеть ни одного зверька, а видели только норы, и нор этих действительно было очень много. Удивительна быстрота, с которой сурки ныряют в свои норы, словно проваливаются сквозь землю. Александр Александрович рассказывает, что у него в охотничьей практике бывали случаи, когда смертельно раненный, фактически убитый сурок все же успевал скрыться в норе.
Теперь, когда мы не шли, а сидели тихо и смирно, то тут, то там поодаль начали подниматься рыжеватые столбики. Сурок садится на задние лапы, опираясь о землю своим длинным пушистым хвостом, а передние лапки держит около груди, подобно собачке, которую заставили служить. Голову он немного запрокидывает назад, как это сделали бы мы, стараясь приподняться повыше и увидеть подальше. До семидесяти сантиметров высотой эти рыжие столбики. Александр Александрович утверждает, что встречаются матерые сурки метровой длины, но мы таких все же не видели. В одном месте на большом сером камне расположилось изучать нас, пришельцев из другого, долинного мира, целое семейство сурков: очень крупный сурок, поменьше и двое детенышей. Замерев, они могут стоять очень долго в полной неподвижности, словно окаменев. Но при резком движении кого-нибудь из нас исчезают не просто мгновенно, но с быстротой, доступной разве что техническому приспособлению (щелчок капкана или затвора фотоаппарата) и удивительной для живого существа. Сразу, без промежуточного кадра, остается пустой камень, где только что стояло четыре любознательных, высматривающих столбика. Не знаю, право, вредны или полезны зверьки эти для человека и какова их роль в уравновешенном балансе природы, но хорошо, думалось, что они здесь так мирно живут, резвятся и в общем-то никому не мешают. И не дошел еще черед до их интенсивного изведения на шапки, на мясо или ради какой-нибудь там железы, вырабатывающей что-нибудь наподобие бобровой струи.
Камнепады в основном, говорится в «Спутнике альпиниста», проходят по кулуарам – углублениям, возникшим под влиянием текущей и падающей воды. Кулуары (попросту говоря, желоба) достигают иногда нескольких десятков метров в ширину.
Скопления крупного обломочного материала, встречающиеся у подножия склонов, особенно у выходов кулуаров, и перекрывающие зачастую значительные участки, называются осыпями. Осыпи различаются по величине камней (крупные, средние и мелкие) и внешнему виду (плитчатые, острообломочные), а также по подвижности (живые и мертвые).
Осыпь, к которой нас подвел Александр Александрович, была острообломочной, средней. Камни величиной с голову, чуть крупнее, чуть меньше. Нельзя сказать про них, что они квадратные или округлой формы, потому что никакой определенной формы у них не было. Но они были острообломочные, отнюдь не плиточные. Осыпь змеей вилась по крутому кулуару, образуя род каменной аспидной реки, исток которой терялся на высоте, там, где зеленый склон перегораживался выходом острых, тоже аспидных скал.
– Мелкие осыпи очень неудобны для движения вверх, – объяснял Александр Александрович, – они ползут под ногой. Получается то, что альпинисты называют велосипедом. Движение по мелким осыпям изнурительно. Зато для спуска они превосходны. Большими прыжками (а камни, оползая, сами несут вниз) можно очень быстро потерять высоту. И нет опасности, что камень, пущенный одним альпинистом, догонит и ударит его самого либо товарища. На средней осыпи, как у нас, такая опасность существует. Поэтому двигаться вверх по такой осыпи надо зигзагом, серпантином. Мы пересекаем осыпь поперек. Внизу у нас никого нет. Камень никого не заденет. Но лучше, конечно, его не пускать, двигаться осторожно, пробовать камень под ногой, прежде чем перенести на него тяжесть тела. Дойдя до края осыпи, мы ждем, пока подтянется весь отряд, и начинаем новый зигзаг. Если же кто-нибудь из вас пустит камень, надо кричать: «Камень!» Если вы увидите, что из-под ноги впереди идущего товарища пошел камень, вы обязаны, пока он не набрал скорость, ногой его остановить.
Странно, но я почти не вспомнил про свои необношенные ботинки. Думать приходилось о другом: насколько тяжело будет подняться до истоков этой каменной реки, не сделаются ли ватными ноги, не начнет ли от перегрузки и высоты барахлить насос.
Зигзагом, серпантином, переступая с камня на камень, каждый из которых готов сдвинуться и ускользнуть из-под ноги, постепенно поднимаемся все выше и выше, и вот уже долина с сурками смотрится, как с самолета, и смотреть на нее надо не вдаль, а вниз.
Александр Александрович остановил отряд и велел всем найти у себя пульс. Сам смотрит на часы на секундную стрелку.
– Нашли? Приготовились. Внимание. Раз!
В подушечки пальцев, указательного и среднего, частыми, учащенными, загнанными толчками ударяется кровь. Насос разогнался и работает с частотой и яростью почти что отбойного молотка.
– Два! – командует Александр Александрович. – Полученную цифру помножим на четыре. У кого больше ста сорока?
Тридцать два я помножил на четыре и получил сто двадцать восемь.
– Оля?
– У меня тридцать три.
– То есть, значит, сто тридцать два! Многовато. Остальные?
– Сто восемь.
– Сто двенадцать.
– Сто.
– Девяносто шесть.
Ну конечно. Мало того, что им по двадцать – по двадцать два. Все они занимались спортом, бегали, прыгали, ходили в походы. Бесполезно даже завидовать. Противопоставлять же их молодым и оттренированным сердцам можно один только дух. Но хватит ли его у нас с Олей?
– Я вам говорил, что альпинисты вверх поднимаются медленно, а вниз сбегают. Очень часто приходится сбегать по таким осыпям. Сейчас я покажу вам, как это делается, и вы увидите, что я не бегу очертя голову. Иногда я делаю прыжок сразу обеими ногами. Иногда я делаю прыжки, приземляясь то правой, то левой ногой. Я выбираю место, куда прыгнуть. Иногда прямо вниз, иногда в сторону. Ледоруб у меня на самостраховке около правого бедра. Самое главное при быстром спуске по осыпи – бежать, откидываясь назад, чтобы в случае чего упасть на пятую точку. То есть самое главное – избежать падения лицом вперед. Вы видите, что камни очень острые и жесткие. Упасть лицом вперед, да еще пропахать по камням метров десять, – очень неудобно. Удобнее падать назад. По той же причине следите, чтобы не задеть шипами ботинка за брючину на другой ноге. Трикони очень к этому располагают. Задев острыми шипами за штанину на другой ноге, вы непременно упадете лицом вперед. Один немецкий альпинист погиб на восхождении из-за того, что это произошло у него на узком гребне и он упал. Именно поэтому сейчас все опытные альпинисты, особенно на Западе, предпочитают носить гетры, чтобы не болтались широкие штанины штормовых брюк и чтобы не за что было зацепиться. На вас штормовые брюки, поэтому будьте внимательны. Не ставьте себе цели на первый раз сбежать по осыпи быстро. Старайтесь сбежать вдумчиво, красиво, спортивно. Я показываю.
Легко, как будто не торопясь, но очень быстро теряя высоту, уверенно и просто наш руководитель побежал вниз. Впрочем, слово «побежал» (хотя он бежал) все же не совсем подходил к спуску по осыпи. Поскакал? Попрыгал? Иногда он совершал прыжки сразу метра на полтора. Иногда перебирал по камням мелкими быстрыми шажками. Было видно по тому, как он держал свой корпус, что если он и упадет, то только назад, то есть, попросту говоря, сядет на камни, которые сзади находятся очень близко от спины (крутизна осыпи), но ни в коем случае не полетит головой и лицом на камни, которые, по причине той же крутизны, далеко внизу и нужно еще до них долететь.
Александр Александрович за пять минут превратился в маленького человечка, стоящего там, где черная каменная река осыпи впадает в зеленое озеро субтропического луга, и дал знак рукой. Побежал вниз и я. Все мы по очереди сбежали вниз, мне было легко, стоя внизу, смотреть, как лихо прыгают парни, как девушки, некоторые смело, некоторые скованно, делают то же самое. Только на время, когда сбегала Ольга, мне хотелось отвернуться либо зажмуриться, но благополучно сбежала к нам и она. Собрались для разбора.
– На первый раз очень неплохо. Но форсить вам пока не надо. Игорь, например, бежал очень смело, быстро и даже красиво, но в его спуске не было запаса надежности. Я, например, за него боялся. Казалось, он в любую секунду может упасть. Он не упал, слава богу, но глядеть на него было страшно. А надо спускаться и быстро, и красиво, и надежно. Сейчас мы поднимемся и сбежим еще раз…
Для удобства повествования я не оговорился несколькими страницами ранее, что при отработке травянистых склонов и осыпей Александр Александрович разделил нас на два отряда. Одним руководил он сам, а во главе другого поставил Валерия Георгиевича, энергичного и азартного физкультурника, но вовсе не альпиниста. Получалось так, что, собрав оба отряда вместе, Александр Александрович рассказывал и показывал нам (делая вводную), а потом мы расходились и отрабатывали все практически, каждый в своем отряде. Мы с Ольгой были в отряде Александра Александровича, и все бы шло хорошо и не понадобилось бы мне упоминать об этом разделении, если бы в конце занятий Александру Александровичу не пришло в голову поменяться с Валерием Георгиевичем. Ему захотелось посмотреть, как действует без него второй отряд. И в этом не было бы еще никакой беды, но занятия кончились, и по плану нам предстояло перевалить через гребень горы, чтобы спуститься в лагерь по ее противоположному склону. Вместо того чтобы соединить оба отряда для преодоления гребня, Александр Александрович вдруг распорядился, крикнув издали:
– Валерий Георгиевич, ведите отряд на гребень. Там встретимся.
Так мы неожиданно оказались под началом Валерия Георгиевича. Уже с первых шагов мы почувствовали перемену в руководстве, в методе, в альпинистской осведомленности, в темпе. Вместо ровного и уверенного подъемного шага мы рванулись вверх и через несколько минут начали задыхаться, оступаться, поскальзываться, карабкаться, помогая себе руками. Я думал, что только одному мне столь нелегко дается новый стиль руководства, но, оглянувшись, я увидел, что и все остальные дышат тяжело и карабкаются на четвереньках. Вскоре, не зная склона, руководитель завел нас в ужасный колючий кустарник, и сзади раздался ропот. В дополнение ко всему дорогу перегородили скальные выходы. Время от времени ведущий останавливал нас, а сам один уходил вверх, чтобы разведать дорогу и прикинуть, как нас вести. И возможен ли вообще здесь проход. Эти минуты были для нас желанными передышками, однако неуверенность ведущего передалась и нам. А известно, что, когда человек не уверен в дороге (например, заплутавшись), он старается пройти эту дорогу как можно быстрее, он жаждет уверенности. Он думает, что сейчас рывком преодолеет неизвестный участок и тогда наступит полная ясность. Но ясности не наступает, потому что вся дорога оказывается неизвестной, а может быть, и неправильно выбранной.
Между тем скалы становились все сложнее, одуматься мы не хотели и все более отчаянно и судорожно рвались вверх. Сзади раздался трезвый голос одного из ребят, обращенный как бы не к Валерию Георгиевичу, а к себе самому:
– Здесь уже есть куда падать. Такие скалы полагается проходить со страховкой.
Когда запаленные, обливающиеся потом, с онемевшими мышцами рук и ног, с болью в легких, с окровавленными о колючки руками мы все же выбрались на гребень, Александр Александрович со своим отрядом стоял уже там, и были они спокойны и свежи, словно и не совершали подъема.
– Проверим пульс. Нашли? Внимание! Раз!
Пульс трепыхался под пальцами, как воробей, накрытый ладонью и желающий вырваться. Я едва успевал считать пулеметную дробь сердечных ударов. Александр Александрович стал задумчив после того, как мы сообщили ему свои результаты. Самого себя я не видел, но на Олю было жалко смотреть. Она хватала воздух открытым ртом, а сквозь прирожденный постоянный румянец ее щек, особенно в складках (на месте будущих взрослых морщин), проступила известковая бледность. С этой минуты исподволь, осторожненько Александр Александрович стал готовить нас с Олей, особенно Олю (вернее, меня в отношении Оли), что, может быть, нам придется отказаться от восхождения на вершину.
Но пока что нам предстояло всего лишь спуститься в лагерь. В голове отряда опять шел Александр Александрович, и с нашего гребня мы видели, как на противоположной стороне открывшейся перед нами долины с грандиозной вогнутой плоскостью лежал ярко-зеленый травянистый склон. Он сосредоточивал наши взгляды, как вогнутое зеркало, хотелось оттолкнуться и пролететь полукилометровую толщу воздуха, так ласкала наши глаза его чистая зелень, которую как раз пересекало наискось (слева направо и снизу вверх) рыжее, с фалангу мизинца величиной, пятнышко горной косули.
Итак, утреннего томительного состояния – сумею ли я сегодня сделать все, что предстоит, что будут делать все остальные, – больше не было. До нового утра. Сегодня все сделал. Худо ли, хорошо ли, но справился. Теперь – два часа пути в лагерь. Два часа, и все под гору! Сердцу легче, а ногам тяжелее. Может, и не тяжелее, чем в гору, но неудобнее. Очень неудобно и непривычно ногам спускаться по крутым травянистым склонам. Ноги быстро устают, особенно в щиколотках, начинают вихляться и подвертываться. Не верится, что где-то есть ровная земля, по которой можно спокойно ходить. Кроме того, в этот день, в эти последние два часа, на меня навалилась жажда.
Водный баланс еще не отрегулировался в моем организме. Из меня вода льется и правда как из выжимаемой тряпки, а пить я стараюсь как можно меньше. Вот почему на сегодняшнем походе неукротимая жажда подступила ко мне: к гортани, к губам, к языку, к небу. Сколько я мог бы сейчас выпить? Например, пива? Да хоть бы один глоток! Помню, однажды в летний день засели с приятелем… Нелепость какая, если посмотреть отсюда, с травянистого склона: нарочно возбуждали в себе жажду, чтобы потом ее утолять! При расчете оказалось, что высосали в тот день восемнадцать кружек пива. По девять кружек на брата. Зачем? Пить ведь не хотелось тогда. Один бы глоток сейчас из тех восемнадцати кружек. Но некоторое чувство мне говорит, что, может быть, вовсе, если бы и поднесли к самым губам, я не стал бы сейчас пить пива, ни одного глотка. Пить хочется, это правда. Но я обсох наконец. Струи пота не щекочут лба и щек. Я иду легко. Сердце работает без нагрузки. Только вот ноги немного вихляются. Явственно чувствуется, что если бы я выпил сейчас бутылку пива, то снова сразу же бросило бы меня в противный пот, а в груди потяжелело бы, словно вместо сердца положили туда холодный липкий речной булыжник.
Учебник говорит: «Альпинист теряет много влаги, потребность организма во влаге зависит от высоты, сухости воздуха, сложности пути, нагрузки, выносливости и тренированности альпиниста; обычно она колеблется от двух до трех литров в сутки, а с высотой возрастает. Основное количество влаги организм должен получать во время утреннего и вечернего приема пищи на бивуаках. Беспорядочный прием влаги в продолжение ходового дня недопустим: это не утоляет жажды, вредно действует на сердце, повышает потоотделение и приводит к вымыванию с потом солей из организма. Днем во время большого привала пить можно».
«Во время большого привала пить можно». Скоро будет такой привал. Даже и не привал, а ночлег. Мимо наших палаток течет ручей. Это не ледниковая вода, которая тоже по-своему сладка и холодна, но все же пустовата, бессола и пахнет только снегом и льдом. Этот ручей – родник. Он вытекает из земли невдалеке от нашего лагеря.
От места рождения до палаток он пробегает по земле каких-нибудь четыреста метров.
Из многих кружек, чисто вымытых дежурными и лежащих под деревом, я выбираю большую фарфоровую чашку, случайно попавшую в компанию алюминиевой и эмалированной походной посуды. Ополаскиваю ее в струе ручья и с краями наполняю водой. Одна черненькая точечка крутится около белого дна в еще не успокоившейся воде.
Может быть, это попала песчинка, может быть, другая какая-нибудь соринка. Я черпаю снова, и теперь вода от края чашки до дна абсолютна чиста. Я отхожу от ручья и сажусь под деревом на плоский удобный камень. Теперь ничто в мире не помешает мне выпить эту чашку самого вкусного, самого сладкого, какой только может быть на земле, напитка – фарфоровую чашку холодной родниковой воды, зачерпнутую мной в ручье, светло и весело бегущем мимо нашего бивуака в тени арчовых кустов по серым камням в травянистых бережках под чистым – сегодня – солнечным небом.
…Когда в Москве шли разговоры о восхождении на вершину, имелась в виду просто вершина, еще неизвестно какая – какой высоты и какой трудности. Может быть, Александр Александрович имел в виду нечто определенное, знакомое ему, а может быть, и он не сразу принял решение.
Не могу вспомнить, при каких обстоятельствах было произнесено впервые слово Адыгене, но постепенно это слово стало повторяться все чаще и чаще. Так на фронте в минувшую войну возникало новое направление. Никому не известный ранее городок или пусть хоть и крупный город, но все же не участвовавший в солдатских разговорах, приказах и сводках, вдруг становился как бы главным на всем земном шаре. Все, от маршала до солдата, знали, что этот город придется брать, что не обойти его, не объехать, что он становится судьбой, и действительно становился потом судьбой для сотен и тысяч человек.
Кажется, это было так. Мы с Александром Александровичем шли по территории лагеря, намереваясь поговорить с начальником о возможности истопить финскую баню. Около палатки начспаса (начальника спасательной службы) мы остановились, и начспас, опытный альпинист, вынужденный (впрочем, может быть, не без удовольствия) сидеть в лагере, мужчина лет сорока – сорока трех, с небольшими голубыми глазками на красном лице, спросил у Александра Александровича, куда он намерен повести свою группу.
– Думаем сделать Адыгене.
– А чего не Электро? Проще же.
– Именно потому, что проще. И потом, что это за название для первой в жизни вершины? Адыгене звучит лучше. Ребята, да вот, возможно, и Владимир Алексеевич, будут делать первое восхождение. Пусть будет Адыгене.
Сейчас мне странно думать, что было время, когда я не сразу запомнил это слово и даже записал, чтобы не забыть и чтобы при случае произнести правильно. Это слово ничего не говорило мне. Я скорее стал наводить справки. Первые сведения, я почерпнул в одном научном труде, касающемся Киргизского хребта. «…С продвижением на юг высоты хребтов возрастают. Гребни становятся круче и скалистее. Реки глубже врезаются в склоны хребтов, расчленяя их на многочисленные и различные по величине и форме массивы. Особенно сильно расчленен мощный Алаарчинский отрог. Его наивысшая точка (пик Семенова-Тянь-Шанского, 4875 м) является одновременно высшей точкой всего Киргизского хребта. Наиболее высокая вершина Джаламышского отрога – пик Адыгене – достигает высоты 4404 м. Все остальные вершины верхней части бассейна имеют высоту не менее 4100 – 4200 м над уровнем моря. Весь этот район представляет из себя мощный горный узел с богатым оледенением».
Нетрудно догадаться, что из всей этой характеристики мне в первую очередь запомнилась высота избранной вершины – 4404 метра, и я стал сравнивать ее, пользуясь справочником, с другими вершинами. Я понимал, что для первого восхождения не могла быть выбрана очень высокая гора, какой-нибудь там семитысячник, доступный только перворазрядникам и мастерам. Но все же и четыре тысячи четыреста да еще и четыре метра занимали в горной шкале не последнее место. С определенным злорадством я читал, что высшая точка Пиренеев – Пикоде-Ането – 3404 метра, главная вершина Татр – пик Герлаховского – 2655 метров, что наиболее красивой и популярной вершиной Швейцарских Альп считается пирамида Маттерхорна – 4477 метров и что сам знаменитый Монблан выше Адыгене всего лишь на 406 метров.
Попадалась на глаза разная горная мелочь: Апеннины – 2914 (Гран-Сассо), Карпаты – 2543, Родопы – 2191, Балканские горы – 2376, Саянские горы – 3491 метр… Правда, Алтай своей высшей точкой превышает Адыгене, но всего лишь на сто два метра. Да что говорить! Ведь и Казбек не так уж далеко ушел от нашей избранницы: пять тысяч ноль тридцать три.
В лагерном клубе, там, где висят фотографии высочайших горных вершин Советского Союза, а также разные поучительные плакаты, вроде: «Переползание ненадежного снежного моста через ледяную трещину», «Узлы для связывания веревок», «Самозадержание на льду», «Оказание первой помощи», «Транспортировка пострадавшего в носилках-корзине и в носилках методом волочения», – я обнаружил картину-схему, выполненную в синевато-белых и коричневых тонах. Картина изображала Адыгене, подступы к ней и жирный пунктир наиболее удобного маршрута восхождения. Саму белоснежную вершину художник расположил в левой верхней части картона. Вправо к середине картона спускался от вершины крутой снежный склон, из которого в двух метрах вылезали наружу острые скалы. Спустившись достаточно низко, склон образовывал седловину и начинал опять подниматься. К этой-то седловине и вел снизу вертикальный черный пунктир, который затем поворачивал налево и устремлялся вверх по снежному склону, прокарабкиваясь по первому скальному выходу и огибая второй. На вершине, как полагается, рдел красный флажок. Я побежал за тетрадкой и добросовестно переписал в нее объяснительный текст.
– Сейчас мы будем отрабатывать самозадержание при помощи ледоруба при падении. Если вы поскользнулись и начали падать… ну, сейчас сухо, а представьте себе этот склон после дождя либо, не дай бог, обледенелым. Прошел дождь, снежок, схватило ледяной корочкой. Неприятно. Значит, если вы поскользнулись и начали падать, то первым движением вы должны выбросить ледоруб на вытянутых руках над головой. Это необходимо, чтобы во время кувыркания не напороться на острый клюв ледоруба. Таким образом, вы падаете с поднятыми руками, а в руках – ледоруб. Теперь вы должны во что бы то ни стало перевернуться на живот, а клюв ледоруба вонзить в землю. Он не сразу задержит вас, особенно если вы успели набрать скорость. Он будет чертить по земле, а вы будете давить на него все сильнее, подтягивая его к груди. Когда вы навалитесь на ледоруб всей грудью, он вонзится в землю глубоко и затормозит ваше падение. Ясно? Показываю.
Александр Александрович поднялся еще на несколько шагов, нелепо взмахнул руками, словно поскользнувшись, и стремительно покатился вниз по склону. Все у него получилось как по-писаному. Выкинув руки с ледорубом вверх, перевернулся на живот, вонзил клюв ледоруба в землю, подтянул его к груди, навалился, остановил падение. На всю операцию у него ушло метров десять – пятнадцать склона.
– По очереди каждый из вас будет делать то же самое.
Значит, вот она какая, наука. Если ты боишься поскользнуться, покачнуться и покатиться вниз, если тебе страшно просто стоять на склоне, то падай и катись нарочно, останавливай сам себя. Парни в рвении и в избытке сил падали и кувыркались еще более стремительно, чем если бы упали на самом деле. Они нарочно давали себе разогнаться при падении, набрать скорость и только тогда уж пускали в дело ледоруб и тормозили падение по всем правилам. Девочки тоже по одной выходили на исходное место и срывались вниз (как прыгают с парашютом), – но Ольга-то моя как сейчас полетит? Хватит ли у нее духу? По неуверенности в движениях, по их скованности можно понять, что делается у нее на душе. Не очень уверенно падает, скользит, катится, остановилась.
– Хорошо, Оля, – одобряет ее Александр Александрович из педагогических соображений.
– Нет, я хочу еще раз, у меня получилось плохо.
– Давай еще раз. Да и все мы будем отрабатывать это до чистоты, пока не научимся действовать автоматически. Оля начинает, остальные за ней. Пошли!..
Этот склон-то кажется крутым и опасным? Как дома, как на стремянке около книжной полки, как на ковре. Неужели час назад подрагивали колени и хотелось опереться о землю еще и рукой? Может, сплясать вам на этом склоне? Плясать не умею, а хотелось бы – такая вдруг уверенность и легкость во всем: и в мускулах, и в душе.
Отдохнуть расположились в пологой долине между двумя травянистыми склонами. После перерыва начнем отрабатывать каменные осыпи. А пока нас развлекают потешные и симпатичные высокогорные зверушки – сурки. Еще когда мы шли сюда, поднявшись из ущелья и выйдя на горный простор, и справа, и слева, и со всех сторон слышались высокого тона свистки этих осторожных, но и любознательных животных. Пожалуй, как следует прислушавшись, поймешь, что по природе своей это все же не свист, а короткий, на одной ноте визг. Но так уж принято говорить, что сурки свистят. Свистело так много сурков вокруг нас, идущих по субальпийскому лугу, что казалось – горы кишат сурками. Но мы долгое время не могли увидеть ни одного зверька, а видели только норы, и нор этих действительно было очень много. Удивительна быстрота, с которой сурки ныряют в свои норы, словно проваливаются сквозь землю. Александр Александрович рассказывает, что у него в охотничьей практике бывали случаи, когда смертельно раненный, фактически убитый сурок все же успевал скрыться в норе.
Теперь, когда мы не шли, а сидели тихо и смирно, то тут, то там поодаль начали подниматься рыжеватые столбики. Сурок садится на задние лапы, опираясь о землю своим длинным пушистым хвостом, а передние лапки держит около груди, подобно собачке, которую заставили служить. Голову он немного запрокидывает назад, как это сделали бы мы, стараясь приподняться повыше и увидеть подальше. До семидесяти сантиметров высотой эти рыжие столбики. Александр Александрович утверждает, что встречаются матерые сурки метровой длины, но мы таких все же не видели. В одном месте на большом сером камне расположилось изучать нас, пришельцев из другого, долинного мира, целое семейство сурков: очень крупный сурок, поменьше и двое детенышей. Замерев, они могут стоять очень долго в полной неподвижности, словно окаменев. Но при резком движении кого-нибудь из нас исчезают не просто мгновенно, но с быстротой, доступной разве что техническому приспособлению (щелчок капкана или затвора фотоаппарата) и удивительной для живого существа. Сразу, без промежуточного кадра, остается пустой камень, где только что стояло четыре любознательных, высматривающих столбика. Не знаю, право, вредны или полезны зверьки эти для человека и какова их роль в уравновешенном балансе природы, но хорошо, думалось, что они здесь так мирно живут, резвятся и в общем-то никому не мешают. И не дошел еще черед до их интенсивного изведения на шапки, на мясо или ради какой-нибудь там железы, вырабатывающей что-нибудь наподобие бобровой струи.
Камнепады в основном, говорится в «Спутнике альпиниста», проходят по кулуарам – углублениям, возникшим под влиянием текущей и падающей воды. Кулуары (попросту говоря, желоба) достигают иногда нескольких десятков метров в ширину.
Скопления крупного обломочного материала, встречающиеся у подножия склонов, особенно у выходов кулуаров, и перекрывающие зачастую значительные участки, называются осыпями. Осыпи различаются по величине камней (крупные, средние и мелкие) и внешнему виду (плитчатые, острообломочные), а также по подвижности (живые и мертвые).
Осыпь, к которой нас подвел Александр Александрович, была острообломочной, средней. Камни величиной с голову, чуть крупнее, чуть меньше. Нельзя сказать про них, что они квадратные или округлой формы, потому что никакой определенной формы у них не было. Но они были острообломочные, отнюдь не плиточные. Осыпь змеей вилась по крутому кулуару, образуя род каменной аспидной реки, исток которой терялся на высоте, там, где зеленый склон перегораживался выходом острых, тоже аспидных скал.
– Мелкие осыпи очень неудобны для движения вверх, – объяснял Александр Александрович, – они ползут под ногой. Получается то, что альпинисты называют велосипедом. Движение по мелким осыпям изнурительно. Зато для спуска они превосходны. Большими прыжками (а камни, оползая, сами несут вниз) можно очень быстро потерять высоту. И нет опасности, что камень, пущенный одним альпинистом, догонит и ударит его самого либо товарища. На средней осыпи, как у нас, такая опасность существует. Поэтому двигаться вверх по такой осыпи надо зигзагом, серпантином. Мы пересекаем осыпь поперек. Внизу у нас никого нет. Камень никого не заденет. Но лучше, конечно, его не пускать, двигаться осторожно, пробовать камень под ногой, прежде чем перенести на него тяжесть тела. Дойдя до края осыпи, мы ждем, пока подтянется весь отряд, и начинаем новый зигзаг. Если же кто-нибудь из вас пустит камень, надо кричать: «Камень!» Если вы увидите, что из-под ноги впереди идущего товарища пошел камень, вы обязаны, пока он не набрал скорость, ногой его остановить.
Странно, но я почти не вспомнил про свои необношенные ботинки. Думать приходилось о другом: насколько тяжело будет подняться до истоков этой каменной реки, не сделаются ли ватными ноги, не начнет ли от перегрузки и высоты барахлить насос.
Зигзагом, серпантином, переступая с камня на камень, каждый из которых готов сдвинуться и ускользнуть из-под ноги, постепенно поднимаемся все выше и выше, и вот уже долина с сурками смотрится, как с самолета, и смотреть на нее надо не вдаль, а вниз.
Александр Александрович остановил отряд и велел всем найти у себя пульс. Сам смотрит на часы на секундную стрелку.
– Нашли? Приготовились. Внимание. Раз!
В подушечки пальцев, указательного и среднего, частыми, учащенными, загнанными толчками ударяется кровь. Насос разогнался и работает с частотой и яростью почти что отбойного молотка.
– Два! – командует Александр Александрович. – Полученную цифру помножим на четыре. У кого больше ста сорока?
Тридцать два я помножил на четыре и получил сто двадцать восемь.
– Оля?
– У меня тридцать три.
– То есть, значит, сто тридцать два! Многовато. Остальные?
– Сто восемь.
– Сто двенадцать.
– Сто.
– Девяносто шесть.
Ну конечно. Мало того, что им по двадцать – по двадцать два. Все они занимались спортом, бегали, прыгали, ходили в походы. Бесполезно даже завидовать. Противопоставлять же их молодым и оттренированным сердцам можно один только дух. Но хватит ли его у нас с Олей?
– Я вам говорил, что альпинисты вверх поднимаются медленно, а вниз сбегают. Очень часто приходится сбегать по таким осыпям. Сейчас я покажу вам, как это делается, и вы увидите, что я не бегу очертя голову. Иногда я делаю прыжок сразу обеими ногами. Иногда я делаю прыжки, приземляясь то правой, то левой ногой. Я выбираю место, куда прыгнуть. Иногда прямо вниз, иногда в сторону. Ледоруб у меня на самостраховке около правого бедра. Самое главное при быстром спуске по осыпи – бежать, откидываясь назад, чтобы в случае чего упасть на пятую точку. То есть самое главное – избежать падения лицом вперед. Вы видите, что камни очень острые и жесткие. Упасть лицом вперед, да еще пропахать по камням метров десять, – очень неудобно. Удобнее падать назад. По той же причине следите, чтобы не задеть шипами ботинка за брючину на другой ноге. Трикони очень к этому располагают. Задев острыми шипами за штанину на другой ноге, вы непременно упадете лицом вперед. Один немецкий альпинист погиб на восхождении из-за того, что это произошло у него на узком гребне и он упал. Именно поэтому сейчас все опытные альпинисты, особенно на Западе, предпочитают носить гетры, чтобы не болтались широкие штанины штормовых брюк и чтобы не за что было зацепиться. На вас штормовые брюки, поэтому будьте внимательны. Не ставьте себе цели на первый раз сбежать по осыпи быстро. Старайтесь сбежать вдумчиво, красиво, спортивно. Я показываю.
Легко, как будто не торопясь, но очень быстро теряя высоту, уверенно и просто наш руководитель побежал вниз. Впрочем, слово «побежал» (хотя он бежал) все же не совсем подходил к спуску по осыпи. Поскакал? Попрыгал? Иногда он совершал прыжки сразу метра на полтора. Иногда перебирал по камням мелкими быстрыми шажками. Было видно по тому, как он держал свой корпус, что если он и упадет, то только назад, то есть, попросту говоря, сядет на камни, которые сзади находятся очень близко от спины (крутизна осыпи), но ни в коем случае не полетит головой и лицом на камни, которые, по причине той же крутизны, далеко внизу и нужно еще до них долететь.
Александр Александрович за пять минут превратился в маленького человечка, стоящего там, где черная каменная река осыпи впадает в зеленое озеро субтропического луга, и дал знак рукой. Побежал вниз и я. Все мы по очереди сбежали вниз, мне было легко, стоя внизу, смотреть, как лихо прыгают парни, как девушки, некоторые смело, некоторые скованно, делают то же самое. Только на время, когда сбегала Ольга, мне хотелось отвернуться либо зажмуриться, но благополучно сбежала к нам и она. Собрались для разбора.
– На первый раз очень неплохо. Но форсить вам пока не надо. Игорь, например, бежал очень смело, быстро и даже красиво, но в его спуске не было запаса надежности. Я, например, за него боялся. Казалось, он в любую секунду может упасть. Он не упал, слава богу, но глядеть на него было страшно. А надо спускаться и быстро, и красиво, и надежно. Сейчас мы поднимемся и сбежим еще раз…
Для удобства повествования я не оговорился несколькими страницами ранее, что при отработке травянистых склонов и осыпей Александр Александрович разделил нас на два отряда. Одним руководил он сам, а во главе другого поставил Валерия Георгиевича, энергичного и азартного физкультурника, но вовсе не альпиниста. Получалось так, что, собрав оба отряда вместе, Александр Александрович рассказывал и показывал нам (делая вводную), а потом мы расходились и отрабатывали все практически, каждый в своем отряде. Мы с Ольгой были в отряде Александра Александровича, и все бы шло хорошо и не понадобилось бы мне упоминать об этом разделении, если бы в конце занятий Александру Александровичу не пришло в голову поменяться с Валерием Георгиевичем. Ему захотелось посмотреть, как действует без него второй отряд. И в этом не было бы еще никакой беды, но занятия кончились, и по плану нам предстояло перевалить через гребень горы, чтобы спуститься в лагерь по ее противоположному склону. Вместо того чтобы соединить оба отряда для преодоления гребня, Александр Александрович вдруг распорядился, крикнув издали:
– Валерий Георгиевич, ведите отряд на гребень. Там встретимся.
Так мы неожиданно оказались под началом Валерия Георгиевича. Уже с первых шагов мы почувствовали перемену в руководстве, в методе, в альпинистской осведомленности, в темпе. Вместо ровного и уверенного подъемного шага мы рванулись вверх и через несколько минут начали задыхаться, оступаться, поскальзываться, карабкаться, помогая себе руками. Я думал, что только одному мне столь нелегко дается новый стиль руководства, но, оглянувшись, я увидел, что и все остальные дышат тяжело и карабкаются на четвереньках. Вскоре, не зная склона, руководитель завел нас в ужасный колючий кустарник, и сзади раздался ропот. В дополнение ко всему дорогу перегородили скальные выходы. Время от времени ведущий останавливал нас, а сам один уходил вверх, чтобы разведать дорогу и прикинуть, как нас вести. И возможен ли вообще здесь проход. Эти минуты были для нас желанными передышками, однако неуверенность ведущего передалась и нам. А известно, что, когда человек не уверен в дороге (например, заплутавшись), он старается пройти эту дорогу как можно быстрее, он жаждет уверенности. Он думает, что сейчас рывком преодолеет неизвестный участок и тогда наступит полная ясность. Но ясности не наступает, потому что вся дорога оказывается неизвестной, а может быть, и неправильно выбранной.
Между тем скалы становились все сложнее, одуматься мы не хотели и все более отчаянно и судорожно рвались вверх. Сзади раздался трезвый голос одного из ребят, обращенный как бы не к Валерию Георгиевичу, а к себе самому:
– Здесь уже есть куда падать. Такие скалы полагается проходить со страховкой.
Когда запаленные, обливающиеся потом, с онемевшими мышцами рук и ног, с болью в легких, с окровавленными о колючки руками мы все же выбрались на гребень, Александр Александрович со своим отрядом стоял уже там, и были они спокойны и свежи, словно и не совершали подъема.
– Проверим пульс. Нашли? Внимание! Раз!
Пульс трепыхался под пальцами, как воробей, накрытый ладонью и желающий вырваться. Я едва успевал считать пулеметную дробь сердечных ударов. Александр Александрович стал задумчив после того, как мы сообщили ему свои результаты. Самого себя я не видел, но на Олю было жалко смотреть. Она хватала воздух открытым ртом, а сквозь прирожденный постоянный румянец ее щек, особенно в складках (на месте будущих взрослых морщин), проступила известковая бледность. С этой минуты исподволь, осторожненько Александр Александрович стал готовить нас с Олей, особенно Олю (вернее, меня в отношении Оли), что, может быть, нам придется отказаться от восхождения на вершину.
Но пока что нам предстояло всего лишь спуститься в лагерь. В голове отряда опять шел Александр Александрович, и с нашего гребня мы видели, как на противоположной стороне открывшейся перед нами долины с грандиозной вогнутой плоскостью лежал ярко-зеленый травянистый склон. Он сосредоточивал наши взгляды, как вогнутое зеркало, хотелось оттолкнуться и пролететь полукилометровую толщу воздуха, так ласкала наши глаза его чистая зелень, которую как раз пересекало наискось (слева направо и снизу вверх) рыжее, с фалангу мизинца величиной, пятнышко горной косули.
Итак, утреннего томительного состояния – сумею ли я сегодня сделать все, что предстоит, что будут делать все остальные, – больше не было. До нового утра. Сегодня все сделал. Худо ли, хорошо ли, но справился. Теперь – два часа пути в лагерь. Два часа, и все под гору! Сердцу легче, а ногам тяжелее. Может, и не тяжелее, чем в гору, но неудобнее. Очень неудобно и непривычно ногам спускаться по крутым травянистым склонам. Ноги быстро устают, особенно в щиколотках, начинают вихляться и подвертываться. Не верится, что где-то есть ровная земля, по которой можно спокойно ходить. Кроме того, в этот день, в эти последние два часа, на меня навалилась жажда.
Водный баланс еще не отрегулировался в моем организме. Из меня вода льется и правда как из выжимаемой тряпки, а пить я стараюсь как можно меньше. Вот почему на сегодняшнем походе неукротимая жажда подступила ко мне: к гортани, к губам, к языку, к небу. Сколько я мог бы сейчас выпить? Например, пива? Да хоть бы один глоток! Помню, однажды в летний день засели с приятелем… Нелепость какая, если посмотреть отсюда, с травянистого склона: нарочно возбуждали в себе жажду, чтобы потом ее утолять! При расчете оказалось, что высосали в тот день восемнадцать кружек пива. По девять кружек на брата. Зачем? Пить ведь не хотелось тогда. Один бы глоток сейчас из тех восемнадцати кружек. Но некоторое чувство мне говорит, что, может быть, вовсе, если бы и поднесли к самым губам, я не стал бы сейчас пить пива, ни одного глотка. Пить хочется, это правда. Но я обсох наконец. Струи пота не щекочут лба и щек. Я иду легко. Сердце работает без нагрузки. Только вот ноги немного вихляются. Явственно чувствуется, что если бы я выпил сейчас бутылку пива, то снова сразу же бросило бы меня в противный пот, а в груди потяжелело бы, словно вместо сердца положили туда холодный липкий речной булыжник.
Учебник говорит: «Альпинист теряет много влаги, потребность организма во влаге зависит от высоты, сухости воздуха, сложности пути, нагрузки, выносливости и тренированности альпиниста; обычно она колеблется от двух до трех литров в сутки, а с высотой возрастает. Основное количество влаги организм должен получать во время утреннего и вечернего приема пищи на бивуаках. Беспорядочный прием влаги в продолжение ходового дня недопустим: это не утоляет жажды, вредно действует на сердце, повышает потоотделение и приводит к вымыванию с потом солей из организма. Днем во время большого привала пить можно».
«Во время большого привала пить можно». Скоро будет такой привал. Даже и не привал, а ночлег. Мимо наших палаток течет ручей. Это не ледниковая вода, которая тоже по-своему сладка и холодна, но все же пустовата, бессола и пахнет только снегом и льдом. Этот ручей – родник. Он вытекает из земли невдалеке от нашего лагеря.
От места рождения до палаток он пробегает по земле каких-нибудь четыреста метров.
Из многих кружек, чисто вымытых дежурными и лежащих под деревом, я выбираю большую фарфоровую чашку, случайно попавшую в компанию алюминиевой и эмалированной походной посуды. Ополаскиваю ее в струе ручья и с краями наполняю водой. Одна черненькая точечка крутится около белого дна в еще не успокоившейся воде.
Может быть, это попала песчинка, может быть, другая какая-нибудь соринка. Я черпаю снова, и теперь вода от края чашки до дна абсолютна чиста. Я отхожу от ручья и сажусь под деревом на плоский удобный камень. Теперь ничто в мире не помешает мне выпить эту чашку самого вкусного, самого сладкого, какой только может быть на земле, напитка – фарфоровую чашку холодной родниковой воды, зачерпнутую мной в ручье, светло и весело бегущем мимо нашего бивуака в тени арчовых кустов по серым камням в травянистых бережках под чистым – сегодня – солнечным небом.
…Когда в Москве шли разговоры о восхождении на вершину, имелась в виду просто вершина, еще неизвестно какая – какой высоты и какой трудности. Может быть, Александр Александрович имел в виду нечто определенное, знакомое ему, а может быть, и он не сразу принял решение.
Не могу вспомнить, при каких обстоятельствах было произнесено впервые слово Адыгене, но постепенно это слово стало повторяться все чаще и чаще. Так на фронте в минувшую войну возникало новое направление. Никому не известный ранее городок или пусть хоть и крупный город, но все же не участвовавший в солдатских разговорах, приказах и сводках, вдруг становился как бы главным на всем земном шаре. Все, от маршала до солдата, знали, что этот город придется брать, что не обойти его, не объехать, что он становится судьбой, и действительно становился потом судьбой для сотен и тысяч человек.
Кажется, это было так. Мы с Александром Александровичем шли по территории лагеря, намереваясь поговорить с начальником о возможности истопить финскую баню. Около палатки начспаса (начальника спасательной службы) мы остановились, и начспас, опытный альпинист, вынужденный (впрочем, может быть, не без удовольствия) сидеть в лагере, мужчина лет сорока – сорока трех, с небольшими голубыми глазками на красном лице, спросил у Александра Александровича, куда он намерен повести свою группу.
– Думаем сделать Адыгене.
– А чего не Электро? Проще же.
– Именно потому, что проще. И потом, что это за название для первой в жизни вершины? Адыгене звучит лучше. Ребята, да вот, возможно, и Владимир Алексеевич, будут делать первое восхождение. Пусть будет Адыгене.
Сейчас мне странно думать, что было время, когда я не сразу запомнил это слово и даже записал, чтобы не забыть и чтобы при случае произнести правильно. Это слово ничего не говорило мне. Я скорее стал наводить справки. Первые сведения, я почерпнул в одном научном труде, касающемся Киргизского хребта. «…С продвижением на юг высоты хребтов возрастают. Гребни становятся круче и скалистее. Реки глубже врезаются в склоны хребтов, расчленяя их на многочисленные и различные по величине и форме массивы. Особенно сильно расчленен мощный Алаарчинский отрог. Его наивысшая точка (пик Семенова-Тянь-Шанского, 4875 м) является одновременно высшей точкой всего Киргизского хребта. Наиболее высокая вершина Джаламышского отрога – пик Адыгене – достигает высоты 4404 м. Все остальные вершины верхней части бассейна имеют высоту не менее 4100 – 4200 м над уровнем моря. Весь этот район представляет из себя мощный горный узел с богатым оледенением».
Нетрудно догадаться, что из всей этой характеристики мне в первую очередь запомнилась высота избранной вершины – 4404 метра, и я стал сравнивать ее, пользуясь справочником, с другими вершинами. Я понимал, что для первого восхождения не могла быть выбрана очень высокая гора, какой-нибудь там семитысячник, доступный только перворазрядникам и мастерам. Но все же и четыре тысячи четыреста да еще и четыре метра занимали в горной шкале не последнее место. С определенным злорадством я читал, что высшая точка Пиренеев – Пикоде-Ането – 3404 метра, главная вершина Татр – пик Герлаховского – 2655 метров, что наиболее красивой и популярной вершиной Швейцарских Альп считается пирамида Маттерхорна – 4477 метров и что сам знаменитый Монблан выше Адыгене всего лишь на 406 метров.
Попадалась на глаза разная горная мелочь: Апеннины – 2914 (Гран-Сассо), Карпаты – 2543, Родопы – 2191, Балканские горы – 2376, Саянские горы – 3491 метр… Правда, Алтай своей высшей точкой превышает Адыгене, но всего лишь на сто два метра. Да что говорить! Ведь и Казбек не так уж далеко ушел от нашей избранницы: пять тысяч ноль тридцать три.
В лагерном клубе, там, где висят фотографии высочайших горных вершин Советского Союза, а также разные поучительные плакаты, вроде: «Переползание ненадежного снежного моста через ледяную трещину», «Узлы для связывания веревок», «Самозадержание на льду», «Оказание первой помощи», «Транспортировка пострадавшего в носилках-корзине и в носилках методом волочения», – я обнаружил картину-схему, выполненную в синевато-белых и коричневых тонах. Картина изображала Адыгене, подступы к ней и жирный пунктир наиболее удобного маршрута восхождения. Саму белоснежную вершину художник расположил в левой верхней части картона. Вправо к середине картона спускался от вершины крутой снежный склон, из которого в двух метрах вылезали наружу острые скалы. Спустившись достаточно низко, склон образовывал седловину и начинал опять подниматься. К этой-то седловине и вел снизу вертикальный черный пунктир, который затем поворачивал налево и устремлялся вверх по снежному склону, прокарабкиваясь по первому скальному выходу и огибая второй. На вершине, как полагается, рдел красный флажок. Я побежал за тетрадкой и добросовестно переписал в нее объяснительный текст.